Последний сын

Выборы

Столы для сбора подписей в поддержку выдвижения Нацлидера поставили поначалу прямо в проходной Нацводы. Но это привело к толчее, и тогда фабричных активистов пустили по цехам.

Один из них подошел к Теллю. Тот, покосившись на лист с подписями, даже не стал отрываться от работы.

— Ты чего? — не понял активист. — Подписывай!

Телль повернулся к нему. Посмотрев активисту в глаза, он покачал головой. Активист хмыкнул.

— Не хочешь — не надо. Наберем без тебя. Просто будем знать, что ты не подписал.

— Ты чего цех позоришь? — начцеха тут же сам нашел Телля. — Один такой на всю фабрику!

— Зачем подписывать, если не хочу? — спокойно спросил Телль.

— Что? К начкадрам, быстро!

Мастер сзади толкнул Телля в плечо. Всю дорогу до управления кадров он выговаривал в спину Теллю, что из-за него теперь у цеха начнутся проблемы.

— Вот для чего тебе оно было нужно, Тридцатый? — с упреком спрашивал мастер.

Телль и сам спрашивал себя об этом. Он вполне представлял, что его ждет. Самым сложным будет отвечать на вопросы. Их обязательно зададут.

В кабинет начкадров мастера и Телля пригласили не сразу. В ожидании у закрытой двери мастер не знал, куда деть руки. Он то потирал их, то прятал за спиной, то опускал в карманы, то барабанил пальцами по брюкам. Вот, наконец, дверь кабинета открылась. Выслушав не своим голосом поведавшего о произошедшем мастера, начкадров кивнул.

— Я в курсе, — он показал на лист с жирной надписью "докладная". — Действительно, необычная ситуация.

Начкадров посмотрел на мастера. Тот сразу спрятал глаза в пол, потом искоса взглянул на провинившегося рабочего. Повернувшись к рабочему, начкадров встретился с ним взглядом и, на секунду задержавшись на спецовке с номером 30, обратился к мастеру.

— Объяснительную брали?

— Неет, — потряс головой тот.

— И не надо, — заключил начкадров, с интересом наблюдая, как захлопали глаза мастера. — Имеет право. У нас же свободная страна. К тому же — он не подписал против.

— Как? — изумился мастер.

Начкадров вздохнул. Приближался обед.

— Его голос не имеет никакого значения. Как и мой, как и ваш, — если это будет один голос. Мы напишем, что фабрика поддержала выдвижение единодушно. Вот упадет с вашей головы волос, вы это заметите?

— Ну, если выдернуть… — попытался рассуждать мастер, но начкадров его перебил.

— Я не про выдернуть. Вы разницу понимаете?

— Нет, — быстро мотнул головой мастер.

— Оба свободны. Возвращайтесь к работе, — начкадров надоело это общение.

Мастер выскочил из кабинета и чуть ли не вприпрыжку понесся о коридору.

— Повезло нам, — остановившись у выхода, шепнул он Теллю. — Но ты…

Вечером Фина призналась, что у себя на работе она поставила такую подпись.

— Получается, я испортила весь лист. Ведь я не имею права голоса, — добавила она.

— Ты подписала, — настаивал Телль.

— Все равно это ничего не решит, — уверенно парировала Фина.

Телль взглянул на нее исподлобья.

— А для тебя?

— И для меня.

Помолчав, Телль опустился на стул и положил ладони на колени. Так он делал, когда готовился сказать что-то важное.

— Отец говорил мне, что к его шестнадцати годам у страны пять раз менялись рководители. "Тебе уже шестнадцать, и я желаю тебе увидеть другого", — сказал он. Да, это было как раз, когда мне стало шестнадцать лет. Сейчас мне скоро пятьдесят, а другого я так и не увижу… На следующий день отец ушел на работу и не вернулся. Мачеха донесла на него.

— Про мачеху ты это мне никогда не рассказывал, — растерянно произнесла Фина.

— Мне не хочется вспоминать — тяжело. Да и противно, — Телль посмотрел в пол. — Я тогда не понимал: что она вообще связалась с отцом. Он был пьяницей, грустным и безобидным. Это после смерти матери он стал пить, моей матери… Встретил мачеху. Она была из деревни, приехала в город, жить негде. Ну, отец ее и позвал к себе. Потом дети пошли, стало тесно в двух комнатах… Не нужен ей был мой отец — даже если б не пил… Несколько дней я ждал его, но, когда понял, что он не вернется, собрал вещи и уехал на первом поезде.

— Неужели тебе никого не хотелось увидеть с тех пор? Брата, сестер? — с каким-то отчаянием спросила Фина.

— Нет, — твердо ответил Телль. — Я чужой им. Мешал там только. Мачеха и на меня бы донесла. А, может, она и сделала это, только я успел уехать.

— Жаль, что ты раньше никогда об этом не рассказывал.

— Наверное. Но знала б ты, как мне неприятно об этом говорить, — с трудом признался Телль. — А еще, знаешь, я совсем не помню лица матери. Мне очень за это…

Телль оборвался.

— Мы столько лет вместе, а ты мне никогда об этом не говорил, — сокрушенно покачала головой Фина. — Столько лет ты молчал! Это было в тебе, когда сидел со мной на кухне, когда говорил со мной, когда обнимал меня, когда шагал со мной по улице. Все эти годы оно, оказывается, было в тебе. Как мне теперь с тобой жить?

Телль видел: Фину не просто задело, ее ранило то, что она не все знала о муже.

— Прости, — больше ничего он сказать не мог.

— Прощу, — после короткой борьбы внутри согласилась Фина. — Только след останется. Тут ничего не поделаешь.

***

Город вместе со всей страной готовился к выборам главы государства. Как обычно, все вокруг украшалось портретами Нацлидера. Он смотрел из окна каждого магазина, каждой парикмахерской, висел на проходной каждого предприятия, каждой школы, каждого учреждения. Вот на плакате Нацлидер обнял ребенка лет шести. Вот он среди детей, которые внимательно его слушают, а под изображением надпись: "выбирай свое будущее".

С экранов Нацвещания, которые, к тому же, поставили во всех магазинах и на всех площадях, Нацлидер не сходил. Каждая передача начиналась с информации о том, что он сегодня сделал. Нацлидер представил свою новую книгу стихов. Нацлидер пилотировал новый истребитель. Нацлидер выиграл в шахматы у гроссмейстера, готовящегося к борьбе за титул чемпиона мира. Нацлидер подарил коляску семье, где родился четвертый ребенок.

— Что? — услышав про коляску, удивилась Фина.

Телль или не понял, или не обратил внимания.

Даже когда пилоты умудрились посадить без единого пострадавшего на поле возле столицы полный пассажиров самолет, в двигатель которого попала птица, славили не их, а Нацлидера — за мудрое решение дать летчикам звание героев нации.

— Ты погляди… — начал Телль, но Фина перебила его.

— Я не хочу об этом говорить. Мы сами это создали. Его не было бы, если бы мы на него не обращали внимание.

Раньше Фина никогда не ходила на выборы.

— Не буду я делать им явку, — всякий раз упрямо отвечала она мужу, когда тот звал ее на избирательный участок.

Отказ голосовать оборачивался штрафом, который у Фины аккуратно высчитывали из зарплаты. А потом, без паспорта, Фине уже и нельзя было голосовать.

Телль удивлялся: как, оставшись без гражданства, жена не лишилась работы.

— Меня бы сразу уволили, — говорил он.

Фина слушала мужа с улыбкой. Неужели он не понимает?

— Запомни, — решила она однажды объяснить Теллю. — Держать такого работника как я, то есть — человека без гражданства, им выгодно. Ни жаловаться, ни просить он не станет. Он принимает любые условия.

— У всех так, — не удивившись, ответил Телль.

— Права граждан закреплены нашей конституцией, — сказала Фина и, увидев иронию в глазах мужа, твердо закончила: — которую никто не отменял.

В день голосования гимн раздался в семь утра. Он рвался за окном из уличных динамиков, тряс радиоприемник на стене в коридоре. Вскочивший от привычных звуков Телль непонимающе смотрел на часы.

— Чего это?

— Так выборы же, — ухмыльнулась Фина.

Осторожно отодвинув штору, она наткнулась на дом напротив и быстро задернула ее.

— Вот и найдешь хорошее в том, что у меня отняли паспорт, — повернувшись спиной к окну, задумчиво произнесла Фина.

— Ты о чем? — не понял Телль.

— О том, что мне не придется участвовать в этом.

Телль и сам бы не пошел на участок, но тогда к нему с урной для бюллетеней явились бы на дом, а потом обязательно высчитали стоимость визита из зарплаты.

— Зачем эти выборы, когда и так понятно, кого выберут? — одеваясь, злился Телль. — Они же денег стоят. Можно было бы столько слуховых аппаратов купить! Сын был бы жив.

Фина сурово взглянула на мужа.

— Не нужно Ханнеса здесь упоминать, — попросила она, — рядом с ними.

Паузой отгородив сына от всего остального, Фина продолжила.

— Насчет голосования. Там важно и самому чувствовать себя избранным, и чтобы те, кто проголосовал, понимали: это именно их решение, их выбор. А не прихоть одного подонка.

Сделав большие глаза, Телль кивнул на стену с соседской квартирой. Но Фина словно не заметила этого.

— Неважно, что подонок считает себя нацлидером. Важно то, что его считает таковым большинство. Вот что действительно плохо.

Бросив эти слова, Фина вышла на кухню. Телль слышал, как она поставила греть чайник.

— Приходи быстрее, — грустным, одиноким голосом попросила Фина.

— Я скоро, — уверенно пообещал Телль и вышел из квартиры.

***

Избирательный участок располагался в спрятанной среди серых коробок домов школе. Это была не та школа, где учился Ханнес, но, увидев табличку медкабинета, Телль вспомнил, как врач с классным наставником хотели осмотреть сына. Стиснув зубы, он прошел мимо медкабинета в спортзал, где стояли столы для регистрации избирателей и кабинки для голосования.

Телль расписался за явку. В бюллетене, который он получил, кроме Нацлидера, никого не было. Зайдя в кабинку, Телль разорвал бюллетень и, аккуратно сложив обрывки, направился к урне. Дежурившие возле нее наблюдатели остановили его. Подскочивший нацпол схватил Телля за рукав и вывел в коридор. Он держал Телля, пока не подошел секретарь избирательной комиссии. Так было у него написано на приколотой слева на груди бирке.

— Вы порвали бюллетень.

— Я не хочу голосовать.

— Вы обязаны.

Телль улыбнулся. Сказать "нет" оказалось легко.

— Чего ты улыбаешься? — с вызовом спросил нацпол.

— Просто, — ответил и ему, и своим мыслям Телль.

Он посмотрел на полицейского. Тот еще был в зимней форме. Телль тихо хмыкнул.

— Из-за вас на участке цифры явки не совпадут с числом бюллетеней в урне, — объяснял секретарь избиркома. — Вы постойте, подумайте.

Нацпол принес стул. Сев на него, он перекрыл Теллю дорогу к выходу.

Других, как их называли на участке — нарушителей, полицейский отводил туда же, за свой стул, и оставлял, ничего не объясняя. К вечеру таких набралось человек шесть. И все, кроме Телля, решили, что лучше-таки проголосовать как надо, а затем пойти домой, нежели стоять вот так до конца выборов в назидание остальным, в ожидании наверняка чего-то плохого.

Телль тоже хотел домой. Он знал, что Фина уже ждет его у окна. Хотя бы ради нее надо было… Нет. Вот что действительно надо было — явиться сюда перед закрытием, чтобы не стоять так весь день. Приходившие на участок избиратели бросали на Телля взгляды, сразу все понимая.

Сам он смотрел на разложенные на скатерти устроенного в вестибюле буфета пирожные, пироги, печенье. Телль собирался купить их для жены. Фина любила такую выпечку и всегда просила мужа принести что-нибудь с избирательного участка. Пироги там были вкуснее, чем в магазине, а стоили намного дешевле. Особенно Фине нравились с картошкой и луком.

Сейчас пироги почти разобрали. Остались несколько штук с капустой, повидлом да горохом. Кофе тоже уже не было, только чай. Секретарь избирательной комиссии заметил, что Телль не сводит с буфета глаз. Отойдя к столу комиссии, секретарь вернулся оттуда с бюллетенем.

— Вот вам новый бюллетень, — он протянул его Теллю. — Проголосуйте и идите, купите себе…

Взглянув на секретаря, как на помеху своим мыслям, Телль ничего не ответил.

В вестибюле мелькнуло лицо Фины. Телль решил, что это ему показалось, но Фина махнула мужу рукой. Дальше ее не пускали. Она разговаривала с другими охранявшими участок нацполами, потом один из них позвал председателя избирательной комиссии. Что-то объяснив Фине, тот направился к Теллю.

— По какой причине вы отказываетесь голосовать?

— Не хочу.

Телль старался отвечать спокойно. Получалось не очень.

— Почему не хотите?

— Не хочу и все.

— Ваша супруга здесь. Исполните свой гражданский долг и возвращайтесь спокойно с ней домой.

Телль поднял взгляд поверх председателя. Встретившись глазами с женой, он покачал головой.

— Как знаете, — бросил председатель.

Пробившие восемь вечера часы возвестили об окончании голосования. Председатель снова подошел к Теллю.

— Ну что ж. Вам дали шанс, и вы им не воспользовались. Мы сами проголосовали за вас.

— Это сделали вы, а не я, — ответил Телль.

Карауливший весь день Телля полицейский повел его в отдел.

***

Телль понимал, что история на участке закрыта только для самого избиркома, из полиции его просто так не отпустят. А ведь чего проще было бросить в урну целый бюллетень, даже без своей отметки в нем. Теперь же — ладно сам, своей глупостью он это заслужил, но Фине-то оно — за что?

Фина упорно следовала за мужем, хотя тот не раз показывал, чтобы она шла домой.

— Принимайте с избирательного участка, — едва переступив порог отдела полиции, сказал приведший Телля нацпол.

— Вы? — узнав Телля, воскликнул вышедший навстречу участковый.

— Знаешь его?

— Нормальный, — пожал плечами участковый. — А что он?

— Чего у нас там из висяков? — услышала Фина, прежде чем дежурный закрыл перед ней дверь.

Больше часа Фина стояла возле нее на ступеньках. Ничего, кроме дребезжащего несколько раз телефона, из отдела не доносилось. Вдруг дверь со скрежетом открылась, и вышел участковый.

— Заберите мужа.

Испуганная Фина шагнула в желтое от света лампочек помещение. На скамье, согнувшись, сидел Телль. Голова его была опущена вниз, руки поджаты к животу.

— Что с ним? — внутри Фины все упало.

Дежурный нацпол пожал плечами.

Услышав голос жены, Телль с трудом встал. Нижняя губа у него была разбита, над верхней запеклась кровь. Когда Телль шагнул к Фине, она поняла, что муж терпит боль. Дежурный и участковый провожали его пристальными взглядами. К ним присоединился, вытирая руки бумажными листами, оперуполномоченный.

— Ничего не взял? — показав на Телля, без надежды спросил дежурный.

— Да ну его, — опер бросил скомканный лист в урну. — Тупой и упрямый.

— И за это надо бить? — жестко спросила Фина. — Это ведь вы его.

Телль загородил жену от опера, но Фина шагнула в сторону, ожидая ответа.

— А не надо попадать к нам, — угрюмо произнес оперуполномоченный. — Почему он нормально, как все, не проголосовал? Даже объяснить не смог.

— И за это бить? — повторила Фина.

— Вы можете подать жалобу на действия полиции, — сказал участковый.

— Хорошо. Кому?

— Нам.

— До отбоя осталось совсем немного, — показал на часы опер. — Успеете — значит успеете. Не успеете…

Не дослушав его, Фина взяла мужа под руку и повела из отдела. Оказавшись от него на приличном расстоянии, она замедлила шаг.

— Пошли спокойно, — предложила Фина. — Как ты?

Теллю было больно разжать слипшиеся от запекшейся крови губы, но не ответить жене он не мог.

— В порядке.

— Хочу сказать тебе, — Фина не скрывала тревоги, — что я знаю достаточно случаев, когда попавший к нацполам человек или не выходил от них совсем или признавался во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. Примерный отец семейства, в жизни даже на собаку не повышавший голос, признавался в шпионаже, заговоре. Даже в людоедстве признавались.

— Они посмотрели, что у меня было с полицией, и сказали, что на вредителя я не тяну, а вот кражи… — медленно, стараясь не шевелить губами, объяснял Телль. — Там у них в отделе кто-то оборудование украл и еще… Я спросил: как я мог совершить кражу, если я этого не делал? Ну вот…

Заметив полицейскую машину у подъезда, Фина дернула мужа за рукав.

— Они не будут всю ночь ждать, — еле слышно прошептал Телль.

— Хорошо бы.

Притаившись между стеной дома и палисадником, Фина взглянула на дом напротив. В каждой квартире горел экран телеприемника.

— Если включат фары, ложись, — предупредил Телль.

Дверь полицейской машины открылась. Вылезший оттуда нацпол отошел на середину дороги, повернулся к дому и, пальцем посчитав этажи, произнес: "у них свет". Он быстро вернулся в автомобиль, тот с ревом завелся и дернулся. Телль с Финой едва успели спрятаться от скользнувшего над ними света фар.

Когда нацполы умчались, Фина встала с корточек, а затем помогла подняться мужу. Было видно, что Теллю больно, но он терпел.

— Ты все правильно сделал, — поддержала его Фина. — Я ждала бы тебя столько, сколько бы пришлось. Ведь я знала, где ты.

— Я пирожки не купил, — стараясь не улыбаться, виновато сказал Телль.

— Пусть подавятся ими. Пойдем домой.

***

Всю ночь Нацвещание вело трансляцию с подсчета явки и голосов. К утру Нацизбирком объявил окончательные цифры. Оказалось, на выборы пришли 100,8 процента избирателей, и Нацлидер набрал 100,2 процента поддержки.

"Это самый высокий результат за все время избрания Нацлидера. Наш народ продемонстрировал абсолютное доверие главе государства и поддержке его курса", — сказал диктор.

Политологи в студии Нацвещания отмечали, что такие результаты возможны только в по-настоящему свободном и сильном государстве, а приглашенные экономисты прогнозировали в связи с этим укрепление национальной валюты.

Потом популярный писатель-сатирик долго высмеивал выборы в других странах, где глупое население не знает, что ему делать сразу с несколькими кандидатами. В итоге ни один из них не набирает и половины голосов, поэтому приходится голосовать заново.

"А вы знаете, чем заканчиваются такие выборы? — стал комментировать выступление сатирика один из политологов. — Расколом общества. По итогам нового голосования один из двух оставшихся кандидатов набирает, скажем, 50,1 процента голосов, а его оппонент — 49,9 процента. Сторонники проигравшего выходят на улицы протестовать. Происходят беспорядки, столкновения с полицией, льется кровь".

"По счастью, нам это незнакомо. В нашей стране нет проигравших!" — подытожил ведущий эфира.

Зачитываемые поздравления от глав иностранных государств, как ни старались дикторы, были скучными и однообразными. После них, то ли специально, то ли так получилось, показали салют, который устроили в столице в честь победы Нацлидера.

В местных новостях говорили, что по явке город продемонстрировал один из самых высоких результатов в стране, а само голосование прошло четко и без инцидентов.

— Ну конечно! — подхватила из кухни Фина.

Увидев спину мужа, она сразу хотела вызвать "скорую помощь", но Телль отговорил ее.

— Эти скоты знают, что ты не пойдешь ко врачам, — заметила Фина. — У них на то и расчет.

В стране объявили выходной, а, дабы население провело его с пользой, в этот день решили устроить митинги. У Телля, как и у Фины, собирали всех на работе, чтобы колоннами вывести на главную городскую площадь.

— Опять ты! — обходя построившихся рабочих, воскликнул, остановившись возле Телля, начцеха. — Отмечал победу что ль?

Решив, что с таким лицом нельзя идти на митинг, где можно попасться на глаза начальству или, еще хуже, руководству города, Телля отправили домой. Вслед ему глядел весь строй.

— Знал бы — тож мордой о стол треснулся, — тихо произнес кто-то.

— Он у меня в воскресенье за это выйдет, — услышав это, пообещал начцеха.

Телль поехал не домой, а на кладбище. По дороге он купил большой букет недавно сорванных весенних цветов. Разделив его на четыре части, Телль положил цветы на могилы детей и сел рядом.

Добравшись по площади в рядах своей колонны, украшенной портретами Нацлидера, флагами, транспарантами, Фина смотрела, как на трамваях с табличками "заказной" на митинг привозят людей.

"Если такой праздник, если такая радость, то почему люди не выходят сами, а их надо сгонять?" — озираясь, думала Фина.

Столько людей она никогда еще не видела. Даже огромная площадь не могла вместить такого количества народу. Митингующими оказались забиты все прилегающие улицы. Фина чувствовала, что тонет в этом людском море. Дышать было тяжело. Тело словно не принадлежало ей. Фина не могла сама ни пошевелить рукой, ни сделать шага — это получалось только вместе с поглотившей ее толпой.

Выступавшие с далекой сцены говорили, по сути, одно и то же, а море подхватывало их слова.

— Тем, кто не поддерживает курс Нацлидера, не место среди нас! — сказанное очередным оратором было для Фины, как брошенный спасательный круг.

Послушавшись, она стала выбираться из толпы. Это оказалось невероятно трудно. Толпа упиралась, давила, толкалась. Фина терпела все и готова была терпеть дальше, только конца этому морю она не видела. А силы покидали ее. Фина уже готовилась смириться, но, сделав шаг, пошатнулась. Ее повело влево. Фина уткнулась сразу в двух мужчин. Те с недоумением посмотрели на нее.

— Простите, — устало произнесла Фина.

Тут она поняла, что почти выбралась. Пришедшие на митинг люди здесь стояли не вплотную друг другу, а поодиночке или маленькими группами, за ними виднелась шеренга полицейского оцепления. Опустив голову и держась за лоб, Фина направилась туда шатающейся походкой. Один из полицейских шагнул к ней.

— Вам плохо? — спросил он, взяв Фину под локоть.

— Спасибо. Все в порядке, — не поднимая головы, ответила Фина.

— Давай к "скорой" ее, — предложил из шеренги другой нацпол.

— Здесь всего три машины, и они стоят на других участках.

— Тогда просто до остановки доведи.

— Спасибо. Я сама, — с усилием чуть улыбнулась Фина.

Немного отдохнув на скамейке остановки, она села в автобус, который шел до кладбища. Заплатив за проезд, Фина поняла — денег на обратную дорогу с собой у нее нет. Она ведь специально не взяла на митинг ничего лишнего. Но особо Фина не переживала. Она почему-то была уверена, что, приехав к детям, встретит там мужа.

Его согнутую спину Фина заметила сразу. Телль, не отрываясь, смотрел на маленькое фото Ханнеса на надгробии. Неслышно подойдя к мужу, Фина села возле него.

— Я знала, что ты здесь.

— Первая весна без Ханнеса, — задумчиво произнес Телль.

— Да, — грустно согласилась Фина. — Первая.

Она с болью посмотрела на своего мальчика. Ханнес был такой взрослый, такой серьезный.

— Как мы живем без него? — тихо вырвалось у Фины.

— Пройдет еще лет двадцать, и мы тоже будем лежать здесь. С Ханнесом, с другими нашими детьми… — ответил ей Телль. — Только нужно, чтобы один из нас лежал с одной стороны от них, а другой — с другой. Чтобы мы могли защитить их хотя бы после смерти.

— Двадцать лет… — горько сказала Фина. — Еще двадцать лет… Если бы уместить их в один день!