Последний рубеж

Глава XII

Было уже глубоко за полночь, когда Дмитрий и Эрика встретились вновь. Она до сих пор не вернулась в их комнату, и Лескову пришлось самому пойти за ней в лабораторное крыло. Он допускал, что девушка могла заработаться, однако в этот раз на ее поведение мог повлиять именно Полковник. Вполне возможно, отец сказал ей что-то такое, отчего теперь Эрика больше не хотела его видеть.

При мысли о том, что Воронцова захочет расстаться, Диме сделалось не по себе. Пускай он и не был до конца уверен в своем отношении к этой девушке, но перспектива потерять ее показалась ему если не пугающей, то как минимум неприятной. Лесков даже толком не успел понять, как так получилось, что Эрика стала ему дорога.

В течение всего дня мужчина отчаянно отгонял от себя мысль о возможном расставании, стараясь увлечь себя работой. Однако обещание Эрики поговорить с ним после ухода отца никак не выходило из головы. Хотя бы потому, что Воронцова впервые не торопилась выполнить свое обещание. Возможно, желала обдумать услышанное, возможно, решалась на какое-то действие. Это ожидание нервировало Лескова, но он все же решил дать ей время побыть наедине с собой. Он не терзался предположениями, что сказал в его адрес Полковник — в момент их встречи всё и так было написано на его лице. А вот реакцию Эрики предугадать было сложнее. К своей досаде Лесков никогда не чувствовал эту девушку до конца, словно между ними постоянно находилась какая-то невидимая преграда.

Он застал ее в кабинете, погруженную в работу, и, когда девушка обернулась на звук открывающейся двери, Дима с облегчением заметил приветливую улыбку на ее губах. Вот только эта эмоция показалась ему фальшивой. Разговор с отцом не мог не оставить своего отпечатка, и Эрика явно сейчас прикладывала усилия, чтобы вести себя как обычно.

— Ложись спать, я скоро приду, — произнесла он, вновь поворачиваясь к столу. — Хочу проверить одну теорию, но боюсь, это немного затянется. Как известно, умные мысли приходят именно под конец рабочего дня.

Голос ее звучал спокойно, однако внутренне Эрика напряглась, слыша, как Дмитрий медленно приближается к ней.

— Что, хочешь спросить про мою встречу с отцом? — усмехнулась она, стараясь не смотреть на своего посетителя.

— Нет, — тихо ответил Лесков. — Хочу, чтобы ты сама рассказала.

— Думаю, мой рассказ не сильно тебя удивит. Встреча прошла весьма… предсказуемо. Не обращай внимания. Он всегда бурно реагировал на моих «несанкционированных» ухажеров.

— Я поговорю с ним завтра. Постараюсь всё уладить.

— Не надо. Он тебе ничего нового не скажет. Ты все это уже слышал из уст других людей. А меня его мнение не волнует. Все останется по-прежнему. Если…

Девушка прервалась, после чего, деланно улыбнувшись, добавила:

— Если, конечно, ты сам не испугался моего отца. А то смотри, у меня уже были такие случаи… Кавалеры разбегались только так.

Она выжидающе посмотрела на Дмитрия, а затем весело рассмеялась. Вот только смех прозвучал фальшиво и неуместно, а затем так же внезапно оборвался. Молчание едва ли не громом прокатилось по комнате, и в этот момент Лесков отчетливо различил стоявшие в глазах Эрики слезы. Слезы бессильной злости на своего упрямого отца, слезы обиды за пощечину, которая предназначалась не лицу, а сердцу, слезы усталости и какой-то беспросветной обреченности.

Но вот девушка отвернулась, не желая больше показывать свои эмоции. Она быстро провела рукой по волосам, словно это могло помочь ей немного успокоиться, а затем мягко произнесла:

— Ложись спать, правда. Уже поздно.

— Не настолько, чтобы оставлять тебя в таком состоянии.

— В каком, Дим? В каком состоянии? — внезапно голос девушки прозвучал резко. — Я нахожусь в этом «состоянии» с начала войны, и, учитывая нашу ситуацию, мне нужно разработать «эпинефрин», а не гадать, что обо мне думают посторонние, к которым случайным образом затесался мой собственный отец.

— Что он тебе сказал?

— Извини, дословно не записала, — Эрика снова посмотрела на Лескова, и теперь в ее глазах сверкнула ярость: — Господи, зачем ты задаешь мне эти вопросы? Хочешь, чтобы я повторила, какой ты ублюдок, и какая я дура? Или, может, я должна поделиться прогнозами о нашем плачевном будущем? Например, что ты бросишь меня, как дешевую шлюху, когда тебе надоест развлекаться. А надо мной будет смеяться вся Спасская. Чем не сюжет для дешевой мелодрамы?

Чуть помолчав, девушка устало добавила:

— Он считает, что ты трахаешь меня, чтобы позлить его. Ну и пусть считает, Дим! Мне плевать! Ради Бога, не надо его переубеждать. Вообще не разговаривай с ним. Забудь, как какую-то мелочь, которая не имеет никакого значения. Договорились? Пообещай, что ничего ему не скажешь?

Какой-то момент Дмитрий колебался, словно о чем-то задумался, а затем все же произнес:

— Обещаю.

На лице Эрики отразилось облегчение. Она не хотела на него кричать, но он начал задавать вопросы, на которые отвечать оказалось слишком трудно. Возможно, ей казалось, что если она не произнесет этого вслух, никакой ссоры с отцом не было. В этой комнате не звучали взаимные оскорбления, и Воронцов-старший никогда не поднимал руку на свою любимую умницу-дочь. И то, что Дмитрий пообещал не разбираться с ним, несколько успокоило девушку. Ей не хотелось переживать очередной скандал так скоро. Однако задумчивость, прозвучавшая в голосе Лескова, все же не показалась Эрике невинной.

— Главное, чтобы ты сама в данном случае не разделяла мнение своего отца, — произнес он, на что девушка устало улыбнулась. Она не ответила на его слова, лишь обняла за шею и ласково прижалась губами к его губам. Его тепло успокаивало и отгоняло неприятные воспоминания. И в этот момент Эрике до ужаса захотелось все бросить, все эти формулы и графики, чтобы забраться в постель и как можно скорее заснуть в его объятиях. Тогда этот день официально закончится и станет прошлым, о котором она постарается больше не думать.

Что касается Лескова, то сейчас, обнимая ее, он прокручивал в голове слова Полковника, а так же острые насмешки Ивана в адрес Эрики. Воронцову давно ненавидели, а за близость с «процветающим» возненавидят еще больше. Их пара в глазах местных жителей была какой-то злой карикатурой, и Бехтерев ненароком озвучил лишь малую часть тех слухов, которые клубились вокруг них. И если к нему, Дмитрию, люди стали относиться хоть немного снисходительнее, то про Эрику в открытую говорили, что она — стерва, которая приклеилась к заслугам Альберта и поэтому мнит из себя невесть кого.

Отчасти Воронцова была сама виновата: она либо вообще не общалась с коллегами, либо ругала их за нерасторопность. В особенности ситуацию обостряла Оленька, которую люди жалели за ее безобидность, а так же Оксана, которую на станции по-настоящему полюбили. Алюминиевая Королева была для людей своего рода идеалом: она отказалась от всего, лишь бы не опуститься до «процветающих», не жаловалась на судьбу и не кичилась своим происхождением. Все ее поступки показывали ее только с лучшей стороны, и в отличие от Эрики она была достойной дочерью своего отца.

Что касается Кати Беловой, то она, наверное, была единственной, кто не мела сор из избы. Она предпочитала решать свои проблемы один на один с обидчиком. И ей совершенно не требовалась поддержка толпы, которую ей так любезно попыталась организовать Оксана. Какое-то время назад Кате даже пришлось попросить девушку не рассказывать всем подряд о ссорах с Эрикой или хотя бы не упоминать ее, Катино, имя. Оксана ответила в свойственной ей манере, мол, стерв нужно ставить на место, однако просьбу Беловой все же выполнила.

Воронцова же спокойно закрывала глаза на перешептывания у нее за спиной, однако потом от души срывалась на тех самых болтунах, которые имели неосторожность что-то сделать неправильно. Само собой от этого отношение коллег к Эрике лучше не становилось. И, как только люди узнали, что она путается с «процветающим», все чуть ли не единогласно решили, что Лесков связался с ней только назло Полковнику. А Воронцова — лишь самодовольная дура, которую в любой момент позорно бросят…

Примерно в то же время, как Дмитрий покинул Эрику, Вика, лежа в своей постели, перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Она ворочалась уже который час, но сон все никак не желал убаюкивать ее в своих объятиях. Тогда девочка снова перевернулась на бок и сердито посмотрела на часы. Маленькая стрелка лениво приближалась к двойке.

«Два часа ночи!» — с досадой подумала Вика. А ведь прежде она никогда не мучилась бессонницей, только сегодня. Возможно, это из-за встречи с Лунатиком?

Вспомнив о нем, девочка почувствовала себя немного виноватой. На ум пришло изможденное лицо мальчика, от которого она так бесцеремонно сбежала, а затем память подбросила еще и ее последний разговор с Иваном. Отец зашел к ней перед сном, чтобы по привычке пожелать ей спокойной ночи и поцеловать в лоб. Если бы он только знал, как сильно она любила этот момент, как ждала его прихода! Однако сегодняшняя встреча получилась не такой приятной.

— Ты не должна была убегать, как какая-то трусиха, — произнес Иван, присаживаясь подле девочки на кровать. Голос его прозвучал спокойно, но все же с нотками укора, что немало задело девочку.

— Я — не трусиха, — с несвойственной ей обидой воскликнула Вика. — Я — самая сильная из местных полукровок. Даже Лунатик это сказал, когда Эрик хотел устроить нам поединок!

— Он-то много чего может сказать, а вот ты меня удивила. Если ты такая храбрая и сильная, то почему ушла?

— Потому что я не хочу с ним дружить! Я дружу с Владиком. А этого мальчика я не знаю. К тому же он болеет и должен постоянно сидеть в больнице. Гулять он не выходит, уроки не посещает. Как с ним можно дружить?

— Но ты ведь сама хотела общаться с полукровкой твоего возраста.

— Да, хотела. Но он такой…

— Какой? — мягко спросил Иван, не сводя с лица дочери внимательного взгляда.

Вика молчала. Опустив глаза, она теребила ткань своего одеяла, чувствуя, что слово, готовое было сорваться с ее языка, застряло где-то в горле.

— Некрасивый? — подсказал Бехтерев.

— Да, — пробормотала Вика. — Он ужасный! У него такое страшное лицо, как череп с глазами! И руки… Какие-то ветки! Он похож на мертвеца. Как он вообще еще жив?

— Уж точно не благодаря людям. А на тему уродства я тебе вот что скажу, — Иван на миг замолчал, прикидывая, как лучше сформулировать собственную мысль, а затем произнес: — Знаешь, где сейчас находятся самые красивые люди планеты? На Золотом Континенте. Сейчас там целая колония этих красивых, роскошных и успешных… Они настолько красивые и богатые, что считают, будто они лучше других. Только они имеют право населять эту планету, а мы нет. И именно эти богатые и успешные превратили Лунатика в то, кем он сейчас является. Понимаешь, о чем я?

Вика медленно кивнула.

— Я не имела ввиду, что Лунатик плохой, — прошептала она. — Просто… На него трудно смотреть.

— А ты не смотри на него. Смотри глубже.

— Как это? — в глазах девочки отразилось удивление.

— Для начала дай ему еще один шанс. Ты даже не представляешь, насколько сильно он сейчас нуждается в друзьях… Поверь мне, Вика, дружить с кем-то некрасивым не так уж и сложно. Труднее дружить с «уродами», которые только кажутся твоими друзьями. Из всех своих друзей я оставил только Диму и Рому.

— И Олега, — добавила Вика, и Иван ласково погладил ее по щеке.

Но вот воспоминание о сегодняшнем вечере развеялось, и Вика снова обнаружила себя лежащей на постели.

«Ладно, схожу к нему завтра еще раз!» — подумала она, решив больше не думать о Лунатике.

Словно желая подкрепить это решение каким-то действием, девочка снова перевернулась на другой бок и посмотрела на спящую на соседней кровати Риту. Они не особо с ней дружили, но эта девочка хотя бы не лезла к ней с дурацкими расспросами про доктора Альберта, который зачем-то постоянно забирал Вику после уроков.

А затем Бехтерева внезапно услышала тихие шаги. Они доносились со стороны окна, что немало испугало девочку. Вика резко села на постели, пытаясь разглядеть того, кто здесь бродит в такой поздний час. Ввиду своего возраста она все еще не видела в темноте, однако от страха ее глаза впервые окрасились медным.

— Похоже, я снова напугал тебя, — услышала она знакомый, немного виноватый мужской голос. Хотя нет, это не был взрослый человек. Говорил мальчик. Адэн.

Причем на идеально чистом русском языке. Осознание этого настолько поразило Вику, что она почувствовала, как по ее коже побежали мурашки. Ведь так не может быть — Адэн просто не в состоянии разгуливать по станции. Он лежит в больнице, опутанный проводами.

Уже не задумываясь над тем, что разбудит остальных девочек, Вика поспешно зажгла настольную лампу. Ей было страшно увидеть то, что скрывалось в темноте, но еще страшнее было не видеть этого существа. Она не знала, что ждать от него, поэтому на всякий случай накрыла себя телекинетическим куполом.

Тусклый огонек мягко осветил комнату, и Бехтерева разглядела очертания фигуры Адэна. Он стоял у окна, прислонившись к подоконнику, и внимательно смотрел на нее своими выразительными серыми глазами. Вот только выглядел он совсем не так, как на больничной койке. Лунатик больше не казался тощим изможденным подростком — у него было нормальное телосложение, довольно высокий рост, а, главное, густые длинные темные волосы. Не те жиденькие клочья, что видела Вика, находясь в больнице.

— Что… что ты тут делаешь? — воскликнула девочка, с опаской глядя на своего гостя.

Адэн предчувствовал подобную реакцию: любая на месте Вики испугалась бы, если бы обнаружила в своей комнате постороннего. Но, к сожалению, иного способа поговорить с ней у него не было. Вряд ли она захочет навестить его в больнице еще раз.

— Я пришел извиниться за нашу первую встречу, — ответил Лунатик, и его губы тронула примирительная улыбка. — Она получилась дурацкой… Ты, главное, не бойся, я тебя не обижу.

— А я и не боюсь! — резко произнесла Вика, при этом не замечая, что невольно натянула одеяло до самого подбородка. — Я в любую минуту могу посадить тебя под купол, и ты никогда не подойдешь ко мне!

Восклицание собеседницы немного позабавило Адэна, но он не стал говорить ей, что сейчас против него она совершенно беспомощна. Да, он видел телекинетический барьер, под которым Вика укрылась, однако для него он был не плотнее воздуха.

— Если хочешь, посади. Я не против, — сказал он, снова улыбнувшись. — Может, тогда мы сможем немного поболтать?

— Поболтать? — растерянно переспросила Вика. — Ты пришел сюда просто… поболтать???

— Ну да. Так скучно сидеть одному в этой дурацкой больнице. Эрик почти не заходит, говорит, что его угнетает вид полудохлых детей, — с этими словами Адэн весело рассмеялся. Казалось, высказывания Фостера его нисколько не трогают. — Приходится оправдывать свое прозвище Лунатик и приходить по ночам. Может, тебе тоже будет легче воспринимать меня в нормальном виде.

— Но как ты это делаешь? Ты же болеешь. Почему сейчас ты выглядишь…?

— Потому что я так хочу, — спокойно прервал ее Адэн. — Так я должен был выглядеть в своем возрасте, если бы мне повезло вырасти хотя бы в детдоме. К сожалению, я не могу исправить свою внешность в реальном мире, но в твоем сне я выгляжу так, как хочу.

Эти слова настолько ошарашили Вику, что она невольно повысила голос:

— Хочешь сказать, что я сплю? И ты… ты ненастоящий???

— Нет, я настоящий, — Лунатик снова рассмеялся. — Но ты спишь. Правда! Иначе у меня бы не получилось прийти к тебе. Я слишком ослаб, чтобы выйти из тела и разговаривать с тобой, пока ты бодрствуешь. А твой сон меня подпитывает.

Вика растерянно обвела взглядом свою комнату, желая разбудить кого-то из девочек, чтобы те подтвердили ее видение. И уже через миг испугалась еще больше — все кровати оказались пустыми и аккуратно застеленными. Не было ни Риты, ни других детей.

Словно прочитав ее мысли, Адэн поспешил объяснить:

— Я немного исправил твой сон — не хочу, чтобы тут лежала куча людей, накрытых одеялами. Я ведь пришел поговорить с тобой. Если ты, конечно, сама захочешь.

— Постой! — только сейчас до девочки дошло, что они говорят на ее родном языке. — Ты знаешь русский?

— Только в твоем сне, — Адэн сделал несколько осторожных шагов навстречу Вике. — На всякий случай: не кричи, а то тебя разбудят, и мы не сможем поболтать. Можно я тут пока посижу?

С этими словами мальчик указал на постель, но которой какое-то время назад еще находилась Рита.

— Сиди, — растерянно ответила Вика, все еще не сводя с Адэна настороженного взгляда. Тогда Лунатик забрался на соседнюю кровать и снова улыбнулся.

— Расскажи что-нибудь о себе? — спросил он. — Ты уже знаешь цвет своей чешуи?

— Нет, — ответила девочка. — Но я подумываю утащить из столовой нож, чтобы проверить свою теорию.

— Какую теорию?

— Так как я — телекинетик, как и знакомый Димы, то моя чешуя должна быть черной!

— Это так не работает, — Адэн отрицательно покачал головой. — Цвет чешуи не зависит от твоих способностей. Но, если честно, я бы не советовал тебе проверять до тех пор, пока тебе не исполнится хотя бы тринадцать. Иначе тебя ждет огромное разочарование.

— Почему это? — с вызовом поинтересовалась девочка

— Потому что цвет будет неправильным. Сейчас у меня цвет чешуи красный, а был… розовым.

— Фу! — Вика наморщила нос. — Ненавижу розовый!

— А я, думаешь, обожаю? — хохотнул Адэн, и Вика улыбнулась в ответ.

— А у доктора Альберта чешуя белая, — сказала она. — Как думаешь, каким он был раньше?

— Желтым. Как цыпленок.

Услышав это, Вика невольно рассмеялась. Она представила своего строгого наставника столь безумного желтого цвета, и ей тут же сделалось еще смешнее. В свою очередь Адэн почувствовал облегчение. Смех этой девчонки показался ему забавным, хотя тема для разговора оказалась довольно обыденной. В лабораториях никто над этим не смеялся, а она хохочет, как будто ей рассказали анекдот. Салатовый Фостер и голубой Лесков еще больше развеселили девочку. Она даже не заметила, как за этой глупой болтовней страх постепенно отступил.

Теперь Вика уже сама задавала вопросы об Адэне. Она узнала, что мальчик впервые за всю свою жизнь покинул лабораторию. Там, в Америке, у него не было ничего, кроме собственных снов. Его не обучали в школе, ему не позволяли ни читать, ни рисовать, ни смотреть телевизор. Вся его жизнь проходила в четырех стенах, и он развлекал себя лишь тем, что подключался к снам других «узников». С помощью них он гулял по их городам — по Каиру, Новому Орлеану, Нижнему Новгороду, Берлину, Сан-Франциско, Львову, Дюссельдорфу, Страсбургу, Неаполю, Киото, Бресту… Он с легкостью описывал достопримечательности этих городов, рассказывал о людях и особенностях их менталитета, даже описывал вкус местных блюд.

— Так что, я уже бывал в России, — улыбнулся Лунатик. — И даже пробовал блины со сметаной и красной икрой. Возможно, у вас есть еще что-то вкусное, но мне запомнилось именно это блюдо.

— Не люблю икру. Лучше жареную картошку, — ответила Вика, с интересом глядя на своего собеседника. Она больше не вспоминала того изможденного мальчика, которого впервые встретила в больнице. Этот Адэн, который сейчас сидел перед ней, был классным. Веселым, но не таким противным, как Фостер, и при этом тоже красивым.

— Когда война закончится, и ты поправишься, я покажу тебе свою любимую кафешку, — продолжила Вика. — Если она снова будет работать, можем поесть эклеров. Обожаю с фисташками.

Но вот девочка прервалась, после чего еле слышно спросила:

— Как думаешь, мы победим?

Адэн не ответил. Он молча опустил глаза, словно искал на полу какие-то правильные слова, и это молчание поразительно больно задело Вику.

— Я ненавижу эту войну! — воскликнула она. — Зачем люди это делают? Почему нельзя просто жить? Было ведь так классно!

— Потому что это их природа, — ответил Адэн, и в его голосе послышалась сталь.

— Они уничтожают все, до чего добираются, потому что им вечно мало. Даже веру в Бога, якобы самое лучшее и чистое, что может бьть у людей, они умудряются использовать для наживы и убийства.

— Есть и хорошие люди…

— Нет. Хороших людей нет. Они все отравлены жадностью, завистью и эгоизмом. Вокруг меня было так много людей, но я до сих не увидел ни одного нормально.

— Мой папа нормальный, — заметила Вика.

Адэн не стал говорить, что скорее всего Иван так же отравлен, как и все остальные. И уж тем более не стал напоминать девочке, что этот мужчина — ей не родной. Он лишь кивнул и тепло улыбнулся, отчего собеседница улыбнулась ему в ответ.

— Я хочу, чтобы война закончилась, — прошептала она. — Мой папа постоянно в больнице из-за ран. Все боятся, плачут, умирают родители моих одноклассников. А мы беспомощны… Как можно победить врага, который сидит так далеко, и до него не добраться? Можно было бы попытаться разломать их роботов, но Дима не берет меня наверх. Меня считают слабым глупым ребенком. А это не так! Я гораздо сильнее доктора Альберта и даже Димы. Они ведь не могут ломать роботов взглядом, а я могу! Но зато гонят на поверхность папу, который только и может, что стрелять. Не понимаю!

— Они оберегают тебя. Тебе только кажется, что все так просто. Ты должна быть очень сильной, чтобы ломать роботов, удерживать защитный купол и, например, останавливать пули, летящие в твоих друзей. Это почти невозможно. Даже очень сильные полукровки годами тренируются, чтобы достичь такого уровня концентрации.

— Я могу перебирать крупу!

— А ты попробуй достать из воды растаявшую соль. Тогда и поговорим.

— Такое возможно?

— Да. Попробуй расщепить на молекулы стул или карандаш, чтобы от него осталась только деревянная стружка. А настоящие кайрамы вообще могут стереть с лица земли, и не останется даже намека на существование этого предмета. Только энергетика.

— А что могут делать, такие как ты? Самые сильные?

— Я не знаю, но поговаривают, что «блуждающие» могут замедлять время и даже возвращать его на несколько минут назад. Проникать в сны давно умерших людей, отправляясь в прошлое. Или в будущее. Вот это истинные «блуждающие». А мы с тобой так, мелкая рыбешка.

— Ну а «шепчущие»? Дима Лесков считается очень сильным?

— В лаборатории были и посильнее. Истинные «шепчущие» так вообще могут влиять на целые города и на себя в том числе. Сомневаюсь, что Барон на это способен.

— А Эрик?

— Ты единственная, кроме меня и Барона, кто здесь называет его по имени, — улыбнулся Адэн. — Не боишься его?

— Нет, он классный. Хоть и ведет себя, как придурок… Ну рассказывай!

— А что там рассказывать? «Теневые» оттого и называются теневыми, что либо становятся тенями, либо полностью исчезают. Они умеют стирать, изменять и прятать энергетику. Но это могут истинные кайрамы. Эрик не такой крутой. Вы не видите его не потому, что он прозрачный или бестелесный, а потому, что не обращаете на него внимания. Как на пылинку или крупицу песка…

— А «энергетические»?

— Они самые распространенные. Даже люди бывают немного «энергетическими»

— им может становиться плохо в местах массовых убийств или, наоборот, хорошо в какой-нибудь намоленной церквушке. Говорят, что истинные «энергетические» по одному прикосновению могут определить даже количество кальция в твоем организме. Они — ходячий рентген. И чаще всего именно поэтому становятся врачами. Или полицейскими.

— А ты когда-нибудь видел их настоящую форму?

— Нет. Ни одного «истинного» не было в лаборатории. Людишки просто не могут их поймать! — в голосе Адэна послышалось злорадство.

— Но если они такие крутые, то почему до сих пор не вмешались в войну и не остановили «процветающих»? — воскликнула Вика.

— Наверное, потому что это не их планета. Ты же тоже не вмешиваешься в ссоры муравьев.

— Тогда кайрамы ничем не лучше людей, — фыркнула девочка. — Нельзя отворачиваться от тех, кому нужна твоя помощь. Кстати, это не ты должен извиняться, что напугал меня, а я. И… я собиралась прийти к тебе завтра еще раз. И приду.

— Честно? — в серых глазах Адэна промелькнула тень удивления, и он почувствовал, как непривычное тепло начало разливаться в его груди. И когда Вика кивнула, его губы тронула счастливая улыбка.