После конца

Глава 3

ДЖУНО

Моя стрела попадает прямо в крупного оленя, и он тяжело оседает на землю. Закинув арбалет на плечо, под хруст нетронутого снега я быстро бегу по полю к ещё живому зверю и опускаюсь на колени.

- Спасибо, - говорю я, вытаскивая нож из-за пояса. Поглаживая жесткий мех на морде животного, я смотрю прямо в его огромный стекленеющий глаз. А затем перерезаю ему глотку.

Некоторые из наших охотников входят в длительный духовный контакт с животным, прежде чем убить его. Но Уит однажды сказал мне, что уважительное отношение и слова благодарности приравниваются ко всем высоким словам в мире. Должна признать, что согласна с ним.

Очищая свой нож снегом, я свистом подзываю Беккета и Неруду, чтобы они привезли сани. Но они и так несутся ко мне, рассекая ледяные сугробы своими трясущимися от возбуждения телами. Я закидываю кожаные ремни на зверя и втыкаю железные штыри в нижнюю часть туши, чтобы затем её перевернуть.

Этот олень весит, наверное, килограммов девяносто - в два раза тяжелее меня, но с помощью ремней и собак я быстро ухитряюсь затащить его на сани. Оставшаяся на снегу волнообразная тёмно-красная линия такая же яркая, как ленты в венках из белых лилий.

Закрепляя оленя на санях верёвками, я вдруг слышу нечто странное: громкий хлопающий звук, похожий на взмахи тысячи орлиных крыльев, совмещённых в единый ровный ритм.

Я уже слышала этот звук, но только лишь из безопасного убежища. Это аэроплан. Означающий только одно - бандитов. Ритм сердца учащается, а я замираю и всматриваюсь в небо.

Почему Уит не предвидел этого и не спрятал общину? Наверное, они не приблизятся достаточно, чтобы представлять собой какую-либо угрозу. Но, по-моему, в пределах слышимости - значит достаточно близко, чтобы прятаться. От одних мыслей о том, что бы я делала, будучи Мудрецом, у меня сводит живот.

Бремя того, что я стану преемником Уита, уже начинает тяготить меня. Как и он, я буду защищать общину. Предсказывать бури и другие стихийные бедствия. Заговаривать хороший урожай и Читать, где добыть пищу в неурожайные годы. Читать приближение хищников или бандитов и наводить маскировку, чтобы скрыть деревню.

Я не вижу источник шума. Передо мной лишь гора Денали. Шум отражается от предгорий и быстро поглощается заснеженной долиной, расположенной в горном подножии. Надеюсь, он доносится не из-за горы, где находится моя деревня. Конечно, нет. Уит бы это предвидел.

На душе скребут кошки. Я быстро освобождаю хасок* от оленя и привязываю к саням.

(*Сибирский хаски — порода собак

, заводская специализированная порода, полученная американскими кинологами в 30-х годах 20 века, как ездовая собака

с использованием аборигенных собак с русского Дальнего Востока.Эта аборигенная ездовая собака русского Дальнего Востока является одной из древнейших пород собак

. В настоящее время выведенная порода «сибирский хаски» используется не только как ездовая, но и как собака-компаньон и шоу-выставочная собака.Здесь и далее примечания редактора.)

- Пошли! - кричу я, и мы несёмся к горе Денали, домой. Шум прекратился. Должно быть, аппарат улетел. Возможно, он был далеко, и звук казался близким из-за эха, успокаиваю я себя, но не снижаю темпа хасок.

Спустя десять минут "полёта" по открытому полю к дороге, пролегающей у подножия горы, я слышу лишь свист полозьев. Холодный ветер обжигает щёки, и я связываю тесёмки мехового воротника куртки, прижав его к лицу.

До предгорья еще минут двадцать езды. Я настигла оленя, как в видении, почти у границы. Хорошо, что животное вовремя остановилось, потому что я бы никогда не осмелилась пересечь ее. Даже такая крупная добыча не стоит риска.

Внезапно тишину вновь пронизывает этот хлопающий звук, ещё ближе и громче, как бы говоря, что я двигаюсь в нужном направлении. Но источник шума по-прежнему невидим. Кажется, что механический ритм орлиных крыльев зависает, а затем начинает отдаляться. "Должно быть, он за горой", - думаю я, и беспокойство перерастает в панику.

Я натягиваю поводья, и собаки резко останавливаются. Соскочив с саней, я начинаю копать снег рукой в варежке, пока не достигаю земли. Быстро сняв через голову кулон на кожаном ремешке, я зубами снимаю варежку и, вложив до сих пор тёплый огненный опал в ладонь, прижимаю её к сырой траве. Закрыв глаза, я представляю отца, и земля начинает со мной разговаривать.

От ледяной паники отца у меня замирают мысли, скованные его страхом. От ощущаемых переживаний, по пищеводу поднимается желчь и обжигает горло. Отскочив, я сплёвываю и вытираю мокрую руку о куртку.

Нужно двигаться быстрее. Вытащив из-за пояса нож, я отрезаю оленя. "Пошли!", - кричу я, и собаки, чувствуя в моём голосе страх, бегут так, как никогда прежде. Олень смещается назад, а затем соскальзывает с саней на землю, и освобождённые от его веса мы словно стрела мчимся по снегу.

Почти через час мы, наконец, переезжаем холм, за которым наша деревня. Горло дерёт так, что трудно дышать, но от вида целых и невредимых юрт и поднимающегося из них дыма, я вздыхаю с облегчением. От поступающего в мозг кислорода кружится голова.

Внимательно осмотревшись, я не замечаю в лагере никакого движения. Поднеся пальцы к губам, я свищу характерным мне тоном. Тем, после которого с криками "Это Джуно! Она вернулась!" ко мне всегда подбегают дети и смотрят, что я привезла с охоты. Но в этот раз ответом служит тишина. Наконец, я замечаю беспорядок.

Инструменты и оружие разбросаны вокруг. Одежда, сохнущая на веревке, улетела к лесу и висит теперь на деревьях, развиваясь подобно флагу. Корзины опрокинуты, зерно и бобы просыпались через дно. У двух ближайших юрт с самого низа разорваны стены, и куски кожи болтаются туда-сюда. Такое впечатление, что прошел сильный ветер.

Беккет и Неруда начинают рычать, а их шерсть щетиниться. Освобождённые от саней, они подбегают к нашей юрте. Исчезнув в ней на секунду, они выскакивают вновь. Тяжело дыша, и бешено лая, собаки начинают обнюхивать пустой лагерь, а я захожу в юрту и вижу перевёрнутый стол отца. На полу валяются его бумаги и книги.

Его нет. Мое сердце замирает, но я опускаю взгляд на землю, и оно начинает бешено колотиться в груди, а из горла вырывается крик. На мягком земляном полу почерком моего отца тщательно выведено: "Джуно, беги!".