Poor men's judge

Глава 5

Как от века заведено, инцидент долго и тщательно разбирали. При такой масштабной порче имущества, утере оружия, большом (не спишешь!) расходе боеприпасов и зашкаливающем травматизме без этого никак. Командиры частей, подразделений и начальники служб извели кучу бумаги и стерли языки, объясняя свои действия.

В итоге, отцы-командиры пришли к очевидному выводу: нападение неизвестных террористов обязательно было, и его следует считать успешно отбитым. Эта версия устраивала всех как нельзя лучше. Смущало только отсутствие мертвых вражьих тел, но написали, что противник всех своих унес с собой. В итоге, все получилось вполне правдоподобно. Были и пятна крови, и обрывки одежды, и след, взятый собакой и обрывающийся на асфальте ближайшего шоссе.

Раненый пособник зловредных террористов и крепко помятая шпионка (в смысле колхозный тракторист и его дама сердца), дали признательные показания. Селянам, конечно, фатально не повезло, но их судьба, в общем-то, никого особо не интересовала. Покалечив двух сверхсрочников из группы быстрого реагирования, да еще десантников, да еще обыкновенной монтировкой, механизатор, фактически, подписал себе приговор. Признать, что вояки пострадали не от глубоко законспирированного фундаменталиста, а от обычного обывателя, для командования было невозможно. Это ж потеря лица, позор, это ж как расписаться в собственной никчемности. Такое просто понимать надо…

Паша Веревочкин, так же, как и рядовой Смыслов, доблестно охранявший ГСМ, поехали в отпуск. Предсказания сбылись.

Как положено отличившимся, их отпустили на 10 суток, не считая дороги. С собою каждый вез фотографию у развернутого Знамени части и благодарственное письмо родителям с собственноручной подписью генерала.

Вы будете смеяться, но оба часовых так и остались в блаженном неведении относительно того, кто стал детонатором грандиозного бардака, царившему всю ночь на территории Объекта "С".

Начальника караула, скрепя сердце, представили к медали "За боевые заслуги". Помните, наверное: несение службы в карауле является выполнением боевой задачи.

Начальники рангом повыше, начиная от командира части и заканчивая начальниками отделов, становящихся по тревоге командирами специальных тактических групп, получили ордена.

Про остальных просто не знаю. Однако, пострадавшие вскоре были забыты, имущество — списано, жизнь пошла своим чередом.

И никто, никогда, ни при каких обстоятельствах уже бы не признался, что на уши часть поставил всего лишь один мнительный рядовой первого года службы. Тем более, отцам-командирам стало невозможно признать, что утеря и порча оружия и техники, травмы личного состава, подъем по тревоге прикрывающих Объект подразделений — просто грандиозная глупость и живая иллюстрация некомпетентности офицеров мирного времени.

Любого, кто решился бы заикнуться о том, что все дело в тотальном служебном несоответствии командиров и глюках одного, отдельно взятого рядового, зарыли бы заживо. Это, кстати, и называется круговой порукой…

У нас частенько говорят о награждении непричастных и наказании невиновных. Так вот, правильней было бы говорить о награждении виновных и казни праведных. Так оно честнее будет.

А вот злом ли это было в данном конкретном случае, стоит задуматься. Рядовому-раздолбаю многие были даже до некоторой степени благодарны.

К примеру, начальник штаба задумался, а стоит ли слепо придерживаться "планов на все случаи жизни", разработанных и утвержденных лет тридцать назад.

Начальники отделов и главный инженер тоже о многом размышляли. В частности, стоит ли вообще в сложившихся обстоятельствах тащить в лес заветные зеленые контейнеры. Может, лучше отсидеться в прекрасно оборудованных фортсооружениях? Их ведь не всякой ядреной бомбой возьмешь. Там запасы воды и продуктов. А подступы великолепно простреливаются.

Что если действительно полностью развернуть тактические группы, положенные по штату, сделать оборону активной, но никуда при том не бежать — заработала командирская мысль.

— Опять же, — думало командование, — налицо угрожаемый период, а мы почему-то убрали все оружейные шкафы с сооружений в штаб? И бронеколпаки до сих пор пустые стоят… Вопрос-то получается серьезный. Нас же потом за это первых…

И закипела работа. В бронеколпаки судорожно, часов за шесть завезли вооружение и боеприпасы. Обязали офицеров и прапорщиков постоянно, как и положено в такое время, быть при оружии.

До начальника КЭЧ неожиданно дошло, что включать светомаскировку при отсутствии бомбежки — глупо. Да и до — в принципе, тоже. GPS никто не отменял.

— Надо будет, — думал он, — и в полной темноте достанут. Зато людям-то какое неудобство. И вообще, обидно выглядеть в глазах сослуживцев тупым уродом, чуть что, хватающимся за рубильник.

Даже генерал-майор Рябцов, и тот в итоге остался доволен, думая примерно так:

— Если бы даже этого Веревкина и вовсе никогда не было, то стоило бы его придумать. Это ж надо, — восхищался генерал, — на ровном месте устроить части абсолютно объективную комплексную проверку боеготовности, причем без особых жертв и разрушений! Не зря Миних говорил, что Русь управляется напрямую Богом, ох не зря!

Вслух, правда, командир ничего такого не озвучивал. Рябцов действовал. Жестко и быстро. Ближайшие подчиненные получили весьма нелицеприятную оценку своей деятельности. И, осознав, волей-неволей зашевелились, как будто получили клизму из скипидара и патефонных иголок.

Утром следующего после инцидента дня, Виктор докладывал начальнику штаба свои предложения по организации и дополнительным задачам группы усиления.

Слушая Вояра, начальник штаба полковник Петров задумчиво барабанил костяшками пальцев по письменному столу. Получалось фальшиво. Что-то все время мешало сосредоточиться. Весь его прошлый опыт аж вопил, сопротивляясь проекту приказа, который озвучил стоящий перед ним молоденький лейтенант.

Задачи и полномочия формируемого по указанию Главного Управления подразделения "с учетом сложившейся обстановки и местных особенностей" оказывались весьма широкими. А меру ответственности, которую брал на себя лейтенант, иначе, как неподъемной, назвать не поворачивался язык. И эти чертовы сборы… В такое время… С другой стороны, а как еще?

Возникало впечатление, что Вояр твердо вознамерился сломать себе шею или сделать карьеру, что в исполнении двухгодичника смотрелось вообще абсурдно.

Зато было ясно, что парень здорово подставился. В случае чего, а каким этот случай может быть, начальник штаба сообразил давно, на лейтенанта можно будет списать многое. Чуть ли не все, что заблагорассудится. И это решило дело в пользу Виктора.

— Ладно, — наконец сказал полковник. — В конце концов, другие варианты еще хуже.

— Так точно!

— Иди уже… Суворов…

Обидно, кстати, полковник выразился. В армии кутузовыми, нахимовыми и наполеонами обычно называют совсем уж бестолковых прожектеров. Виктор, впрочем не обиделся, его предложение было принято. Все остальное становилось несущественным.

Сделав четкий поворот налево-кругом, лейтенант вышел из кабинета, аккуратно, но плотно прикрыв за собой дверь.

— Пусть попробует, — подумал Петров. — Офицер он неплохой, понимающий. В ситуации с мнимым нападением на пост разобрался как бы не первым. Но вот какое дело, ни словом, ни жестом не стал намекать, что он тут самый умный. Рапорт написал ровно такой, какой был нужен. Правильный мальчишка. Пусть пробует. Помогу.

В итоге, приказ был подписан еще до обеда. А следующим утром, еще до восхода солнца, когда горизонт только-только начал сереть, в Грибовку въехала небольшая колонна. Несколько тяжело груженых машин и полевая кухня. Телефонная связь была отключена еще с вечера, неожиданно для всех. Подавлением мобильной занялась служба РЭБ Объекта.

Узнав, сколько разных дел успел сделать Вояр за какие-то двадцать часов, полковник Петров убедился в правильности своего решения, и доложил командиру перед утренним разводом.

— Лейтенант Вояр уже работает с местным населением, как предусмотрено утвержденным Вами планом. Связь в радиусе тридцати километров блокирована полностью.

Генерал довольно улыбнулся. Кажется, желательная ситуация создавалась сама собой. Или руками не в меру шустрого лейтенанта, что не имело абсолютно никакого значения.

После того, как связи не стало, у парочки соглядатаев, болтавшихся возле деревни, не осталась другого выхода, кроме как попытаться передать хозяевам срочную информацию лично. Однако, наскоро завербованные пособники боевиков оперативной подготовки не имели. Да и и иметь не могли. Потому, попали в добрые и надежные руки выставленных накануне начальником ОО секретов.

Собранные перед правлением люди недовольно гомонили, вполголоса ругаясь на непонятную председателеву блажь и зряшную, по их мнению, потерю времени.

Наконец, у крыльца остановился УАЗ с открытым верхом, и из него легко выпрыгнул молодой офицер в полевой форме старого образца. Поднял руку, привлекая внимание, и произнес:

— Извините, что отвлекаю. Но ситуация такова, что вы должны быть проинформированы и принять решение осознанно.

Сотни глаз пристально, испытующе смотрели на молодого человека, стоящего перед толпой без тени смущения.

У юного, но полностью седого лейтенанта с пронзительно яркими, василькового цвета глазами, оказался неожиданно сильный голос. Говорил он спокойно, вроде бы и не слишком громко, но слышно было всем. И говорил он так, что собравшиеся примолкли, боясь проронить хоть слово.

— Те кто могут, вывозите детей и женщин. Немедленно. После разгрузки вещевого имущества, каждый автомобиль может спокойно взять на борт 20–25 человек. Рейс до ближайшей станции — 20 минут. Далее — электричкой по известным вам адресам. Родственники, знакомые, друзья — кто куда может. Ориентировочный срок — два месяца.

Мужчины, кто в себе не уверен, уезжайте тоже. Худого вам никто не скажет. Не всем, как говориться, дано. Кто-то пахарь, кто-то воин. Тут позора нет. Стыдно сгинуть ни за грош, будучи неспособным к бою.

Командование выделяет вооруженное сопровождение. Я лично отвечаю и обеспечиваю вашу безопасность. Вплоть до применения оружия на поражение.

Второго шанса не будет. Время на сборы — два часа. До конца дня — вывезем всех.

— И чаго это ради? — прозвучал в настороженной тишине глумливый тенорок местного алкоголика, Володи Мухина. Этого невысокого, всегда слегка пьяного жилистого мужичка со скверным характером в деревне терпели исключительно за талант к механике.

— Вопроса ждал, — спокойно ответил лейтенант. — Сейчас утро, туман, не все видно. Но кто помнит, за вон тем полем и лесополосой — воинская часть. Склады. Разные. Много. В том числе и вооружения. Тряпкоголовые заигрались. Теперь им позарез нужно оружие. И они за ним вот-вот придут.

Потому, если бы мы сюда не приехали, случилось бы так: в Грибовку прикатили бы автобусы с вооруженными людьми. Послушайте, что было бы дальше.

Тех, кто решится не то что оказать сопротивление, возразить — сразу пристрелят. Остальных погонят через поле прямо на склады, заставляя кричать, чтобы часовые не стреляли. Нохчи не спеша пойдут сзади. Чтобы никто не сбежал и не свернул. Кто-то попытается. Таких застрелят. Остальные — потопают как миленькие.

Теперь поймите: Устав никто не отменял. Часовые будут стрелять. Вы или Ваши близкие погибнут. Плохо погибнут. Там минные заграждения и пулеметные точки есть, чтоб вы знали.

Всех и сразу не убьют. Закон войны: раненых всегда больше, чем убитых. Представьте: вы лежите на молодой травке, и мир потихоньку меркнет от потери крови. Понравилось? Нет? А ведь это — легкий вариант. Может случиться, осколком порежет живот, из него выпадут кишки. Скот тут резали многие, знают: вонять будет мерзко. Вы, не в силах поверить в случившееся, будете пытаться запихнуть сизые грязные клубки обратно. Еще вопросы?

— Что-то ты, лейтенант, нагнетаешь, — послышался блатной говорок откуда-то из середины толпы. — Сами разберемся, не дети малые.

В толпе послышалось напряженное шевеление, и оратор неожиданно замолк.

Лейтенант, как будто стирая с лица напряжение, провел по нему ладонью, и негромко заметил:

— Недавно я вернулся из предгорий. Ездил хоронить деда. Похоронить успел, но там была резня. Один, примерно такой же умный, сосед, кстати, взял, да и сказал: "Сам разберусь"!

Оказалось, ошибался. Разобрались как раз с ним. Лично наблюдал, как выглядели его кишки на заборе.

Здесь такого не будет. От автономии полторы сотни верст. Развлекаться со вкусом и снимать кино про расчлененку боевики не будут. Просто порежут-постреляют всех, кто будет не согласен бежать на посты и громко орать: "Не стреляйте, родненькие!"

В общем, так: сход может принять любое решение. Тут вы в своем праве. Жизнь ваша, вам и распоряжаться ей. Думайте. Пять минут у вас есть. Потом разворачиваю колонну обратно.

— Лейтенант, — очень серьезно спросила скромно одетая сероглазая женщина, — ты, получается, сам уже хлебнул того, о чем говоришь?

— Да, — ответил Виктор.

— Так может, ты просто перепугался или из мести все затеял?

— Не месть, но лишь возмездие, — тихо, будто размышляя ответил Вояр, слегка наклонив голову. Собравшиеся заметили, как волосы молодого офицера вдруг вспыхнули режущим глаза серебряным отблеском. Затем голос лейтенант окреп и стал слышен в самых дальних уголках площади. Вслушивались все, и по спинам слушающих бежал озноб.

— Если за замученных не придет возмездие, — говорил Виктор, — если оставшиеся в живых будут думать только о том, как избежать, спрятаться или убежать, мир кончится. Дети будут рождаться уродами, солнца не станет, наступит вечная, черная, безнадежная и беззвездная ночь.

У многих, стоявших в эти минуты на площади, от стыда и осознания собственной беспомощности прихватило сердце.

— Достоинство и память, — услышали люди, — главное из того, что хранит в сердце каждый из нас. Достоинство и память — это то, что мы выражаем борьбой, когда иначе поступить нельзя, ибо всегда, везде и во всем существуют предел и мера. Ныне — мера переполнена и предел достигнут.

Закончив, лейтенант подернул левый рукав и внимательно посмотрел на часы. Потом почти безразлично, буднично добавил:

— Маме моей бабушка говорила: Если кто-то угрожает тебе смертью, ему надо поверить сразу, безоговорочно. И действовать немедленно, исходя именно из того, что тебя хотят убить. Иное — неразумно.

В ту войну все, кто вел себя по-другому — погиб. Всех, кто верил в гуманизм и европейское воспитание оккупантов — регулярно закапывали в братских могилах или просто заваливали землей в ближайшем овраге.

Тряпкоголовые уроды открыто заявляют, что русские нужным им в сильно ограниченном количестве, только молодые и только как рабы. Остальных обещают пустить под нож, и уже начали это делать. Из того, что я виде, кишки соседа на заборе — самое невинное и почти безобидное зрелище. Потому в натурализм вдаваться не буду, подумаете, что пугаю и преувеличиваю.

Но все же, товарищи, подумайте, есть ли смысл мне поверить? Или проще не делать ничего и потерять все, включая имущество, здоровье и даже жизнь?

Взгляды собравшихся скрестились на бессменном, как Кащей, председателе колхоза. Егор Васильевич некоторое время поперхал горлом, и выдавил:

— Согласны. Баб, детишек — к родне. Правление копеечку выделит. Вот прямо сейчас. Эй, Наталья, составляй ведомость!

Про себя Фролов подумал, что лейтенант разговаривает с людьми так, как человек, специально обученный это делать. Ишь как сказал: "каждый из нас", "мера переполнена"! Будто он — один из тех, кто стоит перед ним. Такой же, как те, кто собрались, кровь от крови, плоть от плоти. Будто он живет лишь интересами тех, кто сейчас стоит перед ним. Более того, в данный момент так оно и есть — некоторые вещи не сыграешь.

Так говорили разве что, некоторые комиссары Гражданской. Из тех, вымерших ныне редких волшебников слова. И люди по их слову делали невозможное. Когда говорят так, оратору не отказывают, он не логикой оперирует, чувствами, — анализировал когда-то окончивший ВПШ председатель, сохраняя на лице маску сельского до мозга костей жителя, — И речи в записи кажутся плоскими, а живьем воспринимаются как чудо. Как откровение, получив которое, нищие, безоружные люди голыми руками рушат престолы и гонят прочь орды до зубов вооруженных врагов.

Другой вопрос, — зло прищурился Фролов, резко нарушив своим недовольным ворчанием все очарование момента, — что делать оставшимся? Их как думаешь защищать, а лейтенант?

— Командование объявляет сборы и переподготовку воинов запаса. По месту жительства и без отрыва от основной работы.

Остается только вписать в приказ фамилии, поставить на довольствие и вручить оружие. Иного способа дать его вам, у меня нет.

После слов "у меня", Егор Васильевич, привычно изображавший на людях простоту, чуть не поперхнулся снова. Теперь уже по-настоящему, с кашлем и посиневшим лицом. Глотку перехватило нешуточно.

Товарищ Фролов мгновенно понял: перед ним, в образе не по чину берущего на себя голубоглазого паренька, материализовалось вполне приемлемое решение мучающих его в последнее время проблем. И не только его, кстати.

Если воспринимать сказанное не по форме, а по сути, то только что, принародно было объявлено: времена Гуляй-Поля вернулись. А Батькой, только что! этот парень назначил себя. Тут же обещал народу защиту. Не просто обещал. Вот они, грузовики. Оружие и боеприпасы явно там. Теперь лейтенант всей округе — хозяин. И очень возможно, что потом — тоже. Такие, если уж что берут, то потом держат мертвой хваткой. Хрен его кто теперь из предгорий выковыряет, понял Егор Васильевич.

— Что ж, парень, посмотрим, как оно будет, — подумал председатель, — Но вообще-то такого тебе, лейтенант, никогда не простят… Потом…