Poor men's judge

Глава 25

Наверное, так и надо встречать друзей. Прямо у трапа. Наплевав на стылую, промозглую погоду и противный моросящий дождик, моментально пропитывающий одежду липкой холодной влагой. Не обращая внимания на то, что только что взвизгнув, словно от боли замерли движки твоего собственного борта, готового устремиться в полет.

По достоинству оценив погоду и посиневшие от холода губы командира, выскочившего на бетонку в легком кителе, Берни потянул из-за пазухи заветную фляжку с напитком, сделанным из ячменя, произрастающего в долине славной своими водопадами речки Ди.

Отхлебнув пару глотков, Виктор начал ругаться:

— Берни, скажи, какого лешего? Ты куда так спешил? Мы могли бы встретиться и завтра, в Москве. Не потребовалось бы выкидывать деньги на чартер.

— Это не чартер. Самолет дал отец.

— Вот как?! Тогда это стоило намного дороже. Гнать борт из Эдинбурга на Кавказ… Или тебе не дают покоя лавры Джона Рида?

— А хоть бы и так, — ухмыльнулся Роджерс. Я даже придумал, какими словами начну книгу.

— Так какими же?

— А вот так: "Весь мир с изумлением устремил на восток свои взоры в тот момент, когда по нем проносился вихрь потрясающих событий. А многие ли верили в них, когда эти события безмолвно трепетали в социальных недрах, как младенец во чреве матери?

Ныне великие и грозные события дрожат от напряжения в социальных глубинах всего "культурного" человечества. Кто пытается уловить их общий облик и назвать их по имени, того официальная мудрость считает фантастом. Политическим реализмом она величает холопство мысли перед мусором повседневности".

Приступ смеха буквально сломал Виктора в поясе. Вояр смеялся долго, с удовольствием. Затем вытер слезинки в уголках глаз и продолжил:

— "Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване.

— Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! — гремит ружейными залпами и пушечными раскатами завершающееся двадцатое столетие.

— Смирись, жалкий мечтатель! Вот оно я, твое долгожданное двадцать первое столетие, твое "будущее"!..

— Нет! — отвечает непокорный оптимист: — ты — только настоящее!"

— И мы оба это понимаем, — Берни зябко поежился под порывом стылого ветра, и во второй раз, с той же меланхолией, потянул из кармана твидового пиджака фляжку, неразлучную спутницу джентльмена.

Ровно десять унций концентрированного спокойствия с запахом торфяного дыма. Качнув блеснувшую серебром флягу на ладони, жестом предложил собеседнику присоединиться.

— Нет, спасибо. Нужна чистая голова, — ответил Виктор. — Значит, тебя просили ненавязчиво поинтересоваться нашими ближайшими планами?

— Да. Отец позвонил и сказал: "Если уж ты помогаешь этим…, то неплохо бы заодно вспомнить об интересах семьи и родины. Поговори с ним откровенно, а потом позвони мне. "

Берни перевел дыхание, сделал еще один хороший глоток и продолжил:

— Ты, наверное, даже не догадываешься, но все очень серьезно. И кстати, искренне тебе сочувствую. С момента приземления в Хитроу бородатого придурка с макетом ситуация вообще стала напряженной. Кое-кто даже мечтает о твоем скальпе.

Вернув улыбку, Виктор меланхолично заметил:

— Поговорим об этом в дороге, ладно. Этот крылатый автомобильчик заправлен?

— Шутку о скальпе он словно бы не заметил, — подумал Берни, отметив, что за время его краткого отсутствия, командир успел устать до полусмерти. Об этом недвусмысленно говорили залегшие под глазами синеватые тени и нездоровая бледность.

Но вслух он сказал только:

— Нет. Когда бы я успел это сделать?

Приведя в ужас начальника охраны, Виктор, явно решивший лететь с Берни, спокойно обронил, обращаясь к начальнику аэропорта.

— Распорядитесь, Николай Иванович.

Полчаса спустя, собеседники, уютно расположившиеся в салоне "Гольфстрима", километр за километром глотающим расстояние на пути к столице, почти синхронно вздохнули. Разговор складывался непросто. Он, словно огонек, то вспыхивал, то затухал. Странно, но люди, которым хотелось многое друг другу сказать, не могли вот так, сразу, подобрать слов.

— Итак, твоим читателям интересно, что я скажу о своих ближайших целях?

— Не читателям, Виктор. Родине и семье. Они, как известно, многое сделали для торжества демократии на этой части суши.

— Да как не знать, Берни? Нам их помощь еще долго расхлебывать. Однако, предвосхищая ваш самый главный вопрос, скажу: разрушать до основания мир насилия и несправедливости мы не собираемся.

Дурное это дело, бродить между развалин. Тем более, вскорости природа сделает все это за нас. Ты же в курсе?

— Разумеется.

У нас довольно мало времени, поэтому ответы на основные вопросы я дам уже на земле, а пока расскажу, чего мы точно не хотим. И почему брать власть пришлось так быстро.

Знаешь, Берни, еще учась в университете, я начал переписываться с одним умным и несчастным человеком, генералом Владичем. Он уже тогда сидел в Гаагской тюрьме.

— Известная личность. Одно время я им искренне восхищался. Ему просто не повезло. Решился плевать против ветра, — грустно констатировал Берни.

— Так вот, он прислал мне письмо. Более того, согласился на его возможную публикацию. Не желаешь ознакомиться?

— Если он согласен с возможностью, что его слова будут опубликованы, разумеется. Надеюсь, генерал понимает, что текст могут разодрать на цитаты, полностью искажающие смысл написанного.

— Ему это безразлично, — ответил Виктор, извлекая из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

По мере того, как Берни вчитывался в письмо, на его лице остро обозначились морщины, он начал морщить лоб и механически жевать фильтр незажженой сигареты. Письмо, что и говорить, поражало…

"Виктор, мой дорогой друг и брат!

Я считаю, что Россия оказалась в трудной ситуации не только из-за экономической вакханалии и войны в горах, но и из-за общей охоты натовских сатрапов, которые вот-вот пойдут к вам через Окраину. У них почти не осталось времени. Момент, когда эксперимент Джанибекова повторится в значительно большем масштабе, близок. Ты даже представить себе не можешь, насколько…

Они (Запад и США) вводят санкции против России, окружают eё, шантажируют и через Окраину провоцируют войну, собирая свои войска и оружие вдоль границ России — подстрекают мини-государства Европы и мира, поливают грязью российское государство и правительственные учреждения.

Какова промежуточная, ближайшая цель?

Они хотят сатанизировать государственное руководство, и распространяют "геббельсовскую ложь", которую круглосуточно запускают через свои телевизионные и печатные средства массовой информации. Они убеждены, что их ложь, повторяясь десятки раз, станет правдой! Эта тактика помогает им с 1988 года — от перестройки, то есть "передавки" Горбачева.

Теперь они на границах России.

Я бы не стал недооценивать их систему космического наблюдения и "спящих шпионов", которые отслеживают объекты, изучают территорию и ищут слабые точки в устройстве страны, за которой наблюдают и которую готовят в жертвы.

Они создают неправительственные организации и провокаторов типа участников гей-парадов, насаждают среди молодежи наркоманию и пороки — алкоголь, табак, поощряют бунты молодого поколения, отравляя их "демократическими ценностями" и давая ложные обещания, и разными способами поливают грязью все ценности страны! Зная слабости верующих в Аллаха, их они тоже травят на вас, как охотничьих собак на зверя.

Своё расширение и войны по всему миру они объявили "демократическими достижениями", но теперь весь мир видит, какую они приносят демократию!! Скоро новорожденный гибрид старых, вскормленных еще гитлеровцами, фашиствующих националистов и отравленных ядом либерализма, выплеснется на площади и бульвары. На них встанут чадящие костры из покрышек, и честные люди будут в бессилии стискивать кулаки, не в силах помешать щедро оплаченному кровавому шабашу.

Русские люди должны во всей полноте осознать, с кем имеют дело ополченцы, на которых все мы смотрим сейчас с надеждой.

На хрупком льду осколков бывшего СССР наливаются жизнью тысячи наших бывших зеркальных отражений — местечковые националисты. При этом, совсем неважно, на каком языке они говорят.

Вот-вот, совсем уже скоро, эти призраки обретут плоть и заживут своей буйной, вольной и короткой жизнью. Такова воля ожививших их.

Мы вдоволь насмотримся на мерзости, творимые ожившими отражениями, бывшими когда-то соотечественниками и имевшими имена.

При удобных обстоятельствах отражение может разбежаться и своим бычьим лбом так вдарить в лоб любому из нас, что неизвестно еще, чьи мозги останутся на стене.

И мотиваций у зеркального призрака куда больше — ополченцам нужна всего лишь свобода, а их противнику нужна месть за всю историю Окраины. Сразу, и за всю! Скажем так: для начала, хотя бы со времен съеденного клопами предателя Мазепы.

Уже не важно, чего там в этой истории они себе досочинили и сколько лишних веков приписали. Неважно, что рассуждения о выкопавших Черное море хохлах кажутся смешными. Неважно, что они всего лишь расчищают землю от вас и заодно — от себя. Лимитрофы станут гигантской фабрикой смерти без колючей проволоки. Братская Украина уже потеряла половину населения. Примерно такова же ситуация в Молдавии и Прибалтике. Получается даже эффективнее, чем у фашистов, потому как одураченные люди убивают сами себя.

Скоро вы перестанете смеяться! Вся снисходительность, все умные рассуждения на тему, что, мол, братья, вы сами заплачете, когда поймете, что карман дыряв, а Европе вы не нужны, — гроша ломаного не стоят. В гробу они видали ваше миролюбие и снисходительность. Мира не будет. До начала нового цикла времени почти не осталось.

Фашистам Окраин помогали лучшие умы Запада. Потому им удалось главное: они нашли и предложили стаду т. н. "национальную идею", которую не пожелали искать в Кремле.

Идея, способная соблазнить любого, от профессора до маргинала "с раена", проста как мычание:

(а) мы хорошие, а нас обижают, отчего и все беды,

(б) обидчик богатый и слабый, ибо трусливый, значит, его надо ограбить,

(в) и когда мы его поставим на колени, все мы будем жить хорошо. "Воны будут працювать, а мы будем пановать".

Все просто и красиво, не правда ли?!

Поверь, такую идею можно эксплуатировать долго, чуть ли не веками. Тем более, что Запад намерен исправно оплачивать все счета наемных кукловодов. Долго. Ровно столько, сколько понадобится. Процесс развала СССР неплохо финансирует сам себя.

Сегодня можно констатировать: идеологи "АнтиРоссии" сумели-таки раскрутить и внедрить в массы пресловутую национальную идею, сплачивающую ряды и канализирующую гнев, боль, обиду, ярость, накопившиеся в обществе, указав на злобного врага, с которым нужно покончить во что бы то ни стало, и тогда все будет хорошо.

Это очень хорошая технология. Это, собственно, не что иное, как технология победы. Тот, кто хорошо мотивирован, всегда побеждает того, кто желает только, чтобы его оставили в покое.

Игрок, действующий от обороны, обречен. Ни одна твердыня в итоге не спасла своих несчастных, глупых защитников. При таком раскладе Россия гарантированно проигрывает во вполне обозримой перспективе. Гарантированно, понимаешь ли ты это?!

В таком режиме люди легко убивают, легко умирают и остановить их, что-то подписав, нельзя. Они идут до конца, потому что верят.

Ваши столичные идиоты не смогли, не разобрались, не поняли, что в рамки "купи-продай" сюжет не умещается, и теперь уже совершенно неважно, что верещат наемные соловушки, доказывая, что все правильно, что у вождя есть тайный и очень хитрый план, а кто против, те негодяи и мерзавцы. Пусть верещат. С ними даже не нужно спорить, потому что они застыли в вечном вчера, объясняя то, что объяснять уже не нужно.

Никаких вторжений. Никаких авиаармад и танковых клиньев. Экономическое изматывание, запугивание штабов, мелкие укусы со всех сторон силами фанатичной или безропотной мелкоты, которую уже нельзя привести в чувство по-настоящему, потому что в этом случае против "агрессора, переступившего красную черту" сплотится весь Запад, — а к этому варианту Россия, научившаяся только стремлению стать частью Запада, никак не готова, значит…

Величавые бояре в горлатых шапках до сих пор не понимают, что их уютный мир гикнулся, — и хоть сто раз вслух, по складам, с выражением прочитай им текст, все равно не поймут. А стало быть, и советы давать нет нужды. Киви взлететь не дано.

Да уже и не могу: пока понимал, что делать, пытался, а нынче сказать нечего.

Теперь, если кого-то и читать, то лишь (зачеркнуто)…

Прощай."

— Страшно, — тихо вымолвил Берни, прочитав последние строки. В этот момент он был совсем не похож на богатого и веселого журналиста, душу веселых компаний и никогда не унывающего организатора пикников с дамами полусвета.

— Тебе-то что? — без тени каких-то эмоций констатировал Вояр. — Будешь спокойно жить в спокойном месте, иногда вспоминать лихие времена за рюмкой бренди. Может, когда съездишь на парфорсную охоту пощекотать нервы. Это не твоя война.

Роджерс вновь потянулся за флягой. Отхлебнул. Замер, прислушиваясь, как внутри, по пищеводу, скользнул огненный комок. Затем растянул губы в подобии улыбки, тяжело вздохнул, и сказал:

— Отец не понимает главного. Хотя и мог бы. В конце концов, у него был один голубоглазый друг, которого считали арабом сами арабы. И что же? В итоге Томас, сын Томаса, так и не смог наслаждаться старостью и бренди у пылающего камина. И намеренно выпустил из рук руль мотоцикла. Не смог он жить как благонамеренный отставной полковник, а шансов вернуться в реальное дело у него не было. Ты почти как отец, Виктор. Тоже не хочешь понять.

Помнишь тот бой в Солжа-Пале?

Виктор зябко повел плечами, что могло значить и "такое сложно забыть", и "конечно, помню", и "отстань, вспоминать такое мне давно неохота". Потом спросил:

— Где твое поведение никак не вписывалось в рамки предписанные журналисту?

— Да, — не опуская глаз, согласился Роджерс. — Взяв оружие из рук умирающего, я стал одним из вас. Словно в старой балладе. Игры в беспристрастность и объективное освещение событий окончились. Потом я ломал волю руководителей ваших центральных телеканалов и понимал, что такого мне не простят никогда. То, что казалось мне очередным забавным приключением, неожиданно стало делом жизни.

Мой дом теперь здесь. Здесь меня приняли. Я оказался нужен. От моего слова многое зависит. Там я просто один из многих. Третий сын без особенных шансов.

И еще: я почему-то уверен, что от того, что мы пытаемся сделать, в конечном итоге цивилизация лишь выиграет. Вот послушай, что я придумал…

В стремительно пожирающем пространство дюралевом ящике сидели два молодых человека и говорили о вещах, услышь которые люди серьезные, облеченные властью, и по обе стороны Атлантики пронесся бы ураган инфарктов.

Единственное чего не желал человек, поставивший половину страны на дыбы — это вернуться на накатанную революционерами всех мастей дорожку. Ну, как это обычно бывало, и чего даже большевики не минули. Хотя, почему, собственно, даже?

Как раз большевики в плане реставрации дореволюционных порядков были вполне стандартны и предсказуемы. В неприкосновенности сохранялась, разве что, ритуальная риторика. Да и то, исключительно лишь из того соображения, что революционеры, в отличие от простых разбойников, всегда твердо базируются на самой прогрессивной в мире идеологии. И всегда имеют возможность возразить на обвинения в беспределе: "Неправильно понимаете, батенька! То всего лишь революционная целесообразность".

Если задаться вопросом, отчего это революционеры всегда возвращаются на накатанную дорожку консервативной респектабельности, несложно понять несколько простых истин. У пламенных трибунов за спиной всегда тихо стоят большие и влиятельные дяди, дающие деньги на то, чтобы листовка оказалась в руках у последнего зачуханного обозника. Чтобы в самом маленьком уездном городке работала типография "Искры". Чтобы из-за океана приходили пароходы, везущие Львов Революции, оружие и взрывчатку. Чтобы контрабандисты, пыхтя и надрываясь, тащили из-за кордона Браунинги и патроны к ним, временно позабыв про ажурные чулки и пахнущие клубникой презервативы. Чтобы никто не побеспокоил покой запломбированного вагона. Революционеры всегда скрывают за громкой фразой гнилое нутро продажных авантюристов.

Именно так! Именно продажных и именно авантюристов. Жестко управляемых извне. Иначе сложно будет объяснить, отчего младшие братья участников покушения 1 марта, в дальнейшем правили соответствующими территориями. Не вписываются в официальные учебники шахматная партии Ленина и Гитлера, игранная в 1909 в Вене и дружба домами Ульяновых и Керенских…

Те, кто приходят в высокие кабинеты путем хитрых карьерных комбинаций, чуть лучше пламенных трибунов и борцов "с" и "за". Но ненамного. У дяденек с прямой спиной и свинцовым начальственным взглядом в шкафах тоже полным-полно скелетов. В противном случае, власть становится неуправляемой и непредсказуемой. Такого серьезные люди тоже не допускают. Методы вам известны.

Бросая довольные взгляды на пассажиров маленького самолетика, Клио, скорее всего, с трудом сдерживала довольную улыбку. Ну как же, в кои-то веки что-то действительно случилось! К власти в России пришел молодой человек, обязанный успехом лишь себе. Моральный урод в понимании большинства. Чудак, устроивший маленькому, но наглому народцу кровавую баню лишь потому, что поведение горных дикарей никак не вписывалось в его представления о допустимом.

Такие люди, по большей части, долго не живут. И чаще всего, не доживают. Уж больно много желающих перехватить управление немедленно образуется рядом с успешным проектом. Рядом с такими чудаками — всегда познабливает от состояния опасности и непрерывного стресса. Зато с ними никогда не бывает скучно!

В отличии от богини, молодые люди не слишком радовались. Хотя бы потому, что понять сталинское "кадры решают все" на собственной шкуре до крайности неприятно. К тому же, в их программе воспитания были шахматы кшатриев, потому сложившуюся ситуацию они видели примерно на одинаковую глубину.

Там, в самой глубине, буквально на пределе видимости, после очевидных, заслуженных, оплаченных кровью и потом побед и успехов, терпеливо ждали призраки прошлого. В конце концов, распад Советского Союза был практически точным повторением распада Империи, просто происходил он на несколько более низком уровне, внешне чуть более гуманно, но с никак не менее серьезными последствиями для населения. Шансов увернуться от третьего акта трагедии, в котором разлеталась в кровавые осколки собственно Россия, были крайне малы.

При кажущемся многолюдстве, как и всегда, требовались, остро, срочно и безотлагательно — люди. Кадровый голод. Невозможность выбрать нормального в толпе калек. В ответ — активное непонимание кандидатов на теплые, в их понимание места, места. На самом деле, должности, критически важные для формируемого будущего страны. Которое, непонятно кем строить.

Ну, как это вам объяснить? Представьте, к примеру, как выглядит наведение правопорядка силами братвы, считающей, что жить следует по понятиям? Вот. И меня тоже почему-то не радует.

Никогда не может кончится добром установление справедливости силами обывателей, понимающих справедливость как личную выгоду. Кстати, заметьте: обыватель понимает справедливость как личную выгоду всегда, во все века. Установлено соцопросами, проводившимися со времен фараонов.

Даже если оных обывателей слегка подучить, отмыть и обрядить в форму — получится примерно то же самое с легким (или не слишком) уклоном в сторону ментовского беспредела. Что в России наблюдалось, в принципе, всегда, когда не было иного беспредела, то есть оккупации или разгула бандитизма.

Имеет ли смысл, думал молодой человек, менять шило на швайку? Деловой партнер, силою вещей ставший соратником, прекрасно его понимал. Им, в отличие от многих других, было ясно, что любые реформы, затеянные без учета базовых потребностей и особенностей личности реформируемых и реформаторов, обречены.

Проблема, поджидающая во тьме любого удачливого революционера, упирается в тот факт, что требуемые социальные рефлексы в обществе почти полностью отсутствуют.

В итоге, это самое общество, чисто ради его же пользы, чтобы жертв был самый минимум, требуется нешуточно озадачить. Цель? Цель проста: ввести в состояние импринта и перепрограммировать. Воспитывать станет возможно много лет спустя, и если реформаторы умудрятся выжить.

На этот счет есть множество проверенных временем рецептов: внезапное тотальное обнищание; страх, вгоняющий обывателя в пот при любых звуках снаружи, скандальные разоблачения и низвержения кумиров, техногенные катастрофы, террористические акты или неслыханные прежде злодейства. Или, скажем, благодеяния. Русский человек может смело сказать, что почти все, кроме благодеяний, он на своей шкуре попробовал.

В смысле создания состояния импринтной уязвимости, Виктору хотелось обойтись, по возможности, без излишней жестокости и крайностей. Как напишут много лет спустя, "в отличии от большевиков и сменивших их демократов, у Команданте все-таки была совесть".

И действительно, большевики, рвавшие подобно гиенам труп Империи, такими вопросами не заморачивались. Имели значения лишь получаемые из неформальных центров управления указания. "Грабь награбленное", "расчесывай обидки окраинных народцев", "не забывай говорить придуркам об их исключительности" — простые рецепты, при помощи которых в двадцатом веке отфоршмачили не одно и даже не десяток государств. И СССР впоследствии, кстати.

Это уже много лет спустя после революции, в стране, истово молившей небеса о царе, отце и заступнике, нашелся человек, хотя бы попытавшийся привести дела в порядок. Но, и у него не получилось. Ввиду излишней мягкотелости, недострелил он вражин, и те понемногу взяли реванш. А хозяина седьмой части суши отравили прямо в его же собственном доме, как крысу в норе.

Ничего подобного Виктор допускать не собирался. Оставалось лишь придумать по дороге, как это сделать на практике. Мелочи, сущие мелочи, правда?

… Борт совершил посадку во Внуково. Разогнав ряженых с караваями, солонками и большими рюмками спиртсодержащих жидкостей, охрана подогнала машину к трапу.

Мэр и силовики, построившись в шеренгу, тщательно демонстрировали почтение и преданность. Пришлось жать руки и говорить ни к чему не обязывающие протокольные слова. — Удивительно, — подумал Виктор, встретившись взглядом с очередной номенклатурной личностью, слегка серой и покрытой от волнения мелкими бисеринками пота. О своей участи они пока что даже не догадываются. А меня воспринимают просто как стихию, явление природы, к которому надо притерпеться. Как к тем, кто был до и будет после. Ребята, вы даже себе не представляете, как ошиблись…

Машины кортежа, проглатывая километр за километром и постоянно меняясь местами, промчались по проспекту Вернадского. Когда выскочили на набережную, из-за темной громады высотки на большой скорости выметнулась пара БТР-ов. Они наверняка стояли наготове, с работающими моторами. Еще пара присоединилась к кавалькаде машин уже на подъеме.

Боровицкая башня. Виктор не мог видеть, но точно знал, что охрана уже заменена, линии связи под контролем, караульную службу несут ополченцы.

Водитель вежливо уточнил:

— Куда сейчас?

— К Сенатскому дворцу, — стараясь, чтобы не дрогнул голос, ответил Виктор.

Справа и слева заскользили почти сливающиеся с сумерками в тусклом свете редких фонарей стены. Машина остановилась точно напротив парадного входа. В здании не горело ни одного окна. Шофер выскочил из-за баранки, рванулся открыть дверь, но его вежливо отстранили.

— Товарищ Председатель Совета Народных Комиссаров! Добро пожаловать в Кремль! — срывающимся голосом доложил похожий на серую тень, силуэт.

Виктор сразу же узнал по голосу Рябцова. И улыбнувшись, спросил у него, едва выбравшись из машины:

— Так я выполнил приказ, товарищ генерал-полковник?

— Я генерал-майор, — недоуменно ответил Владимир Иванович.

Потом понял, вытянулся в струнку и ответил. Совсем не по Уставу:

— Служу Революции! Помолчав, генерал сказал:

— Я просил сделать невозможное, а получилось — невероятное! Безумие, просто безумие, но все получилось! Никто до сих пор не понял, как!

— Общими усилиями, — улыбнулся Виктор. — И вот что: до завтра приведите форму одежды в соответствие, товарищ генерал-полковник.

— Есть!

Вторым встречающим был Рохин. Вояр крепко пожал обоим руки. Генералы смотрели без улыбки, их явно колотила нервная дрожь.

— Ну что тут стоять?! — решил Вояр и сделал шаг вперед, к центральной двери великого творения Казакова. Рябцов махнул рукой, привлекая чье-то внимание.

И едва Виктор сделал первый шаг по ступенькам, дверь распахнулась. Сенатский дворец встречал нового хозяина. Сзади, в полушаге, шли спутники. Охрана и прочие близко не подходили.

Не оборачиваясь, Виктор попросил:

— Войдем вместе, товарищи! Дверь достаточно широка, и это наш общий триумф. Жаль, Фролова нет.

— Завтра прилетит.

Прошло всего несколько секунд, и под ноги военного диктатора и его комиссаров легло великолепие Шохинской лестницы, украшенной изрядно потертой ковровой дорожкой. Богиня правосудия проводила пришедших благосклонным и слегка усталым взглядом.

В бьющий по глазам роскошью Екатерининский зал они вошли вместе, буквально шаг в шаг.

— Рабочий кабинет подготовлен, — проинформировал Рохин.

— Как… все прошло?

— На удивление спокойно, — разочарованно ответил Рябцов. — Даже удивительно. Охрану заменили буквально за сорок минут. Признаться честно, мы настраивались на жуткую кровавую резню и погони со стрельбой по всем коммуникациям. И людей инструктировали в том же духе. А тут — тишина, как на погосте. Никто даже не шевельнулся лишний раз. Только и слышали: да, конечно, чего изволите.

Вояр понимающе пожал плечами. Он видел: оба генерала не то чтобы в шоке, но явно обескуражены, что им не оказали даже видимости сопротивления.

Он тоже настраивался увидеть поражающее до глубины души дворцовое великолепие, но оказалось, как в средней руки провинциальном музее. Много лепных украшений и осыпающейся позолоты. Не хватало только табличек: руками не трогать. Так, обычный музей, причем не в лучшем состоянии.

Осталось только еще раз пожать плечами и сказать:

— Все прогнило. Сверху донизу. Сгнило и воняет! Если даже отборные войска не пожелали это защищать, значит, Кремль стал помойкой. И действительно, что общего у воинов со сборищем жуликов и воров, которых по недоразумению именовали АП и Правительством?

У дверей кабинета на втором этаже, того самого, что так часто показывали в фильмах про войну, их встречали двое мужчин. Один — грузный и бородатый, теребил в руках папку с тисненой надписью: к докладу. Второй, слегка постройнее, с явно угадывающейся военной выправкой и бесстрастным лицом, держал в руках обтянутый черной кожей чемоданчик.

Рохин сделал отстраняющий жест и трое вошли в кабинет отделанный дубовыми панелями. Огромный письменный стол с узнаваемым орнаментом на передней стенке. Два потертых кресла коричневой кожи перед ним. Над столом — портрет Ленина, читающего "Правду".

На краткий миг Виктору захотелось проснуться. Он даже прикрыл глаза, мотнул головой. Вновь открыл. Но ничего не изменилось. Высокие двери, ковровая дорожка, лампы с зелеными абажурами, стол для совещаний, зеленое сукно, радующее цветом усталые глаза.

Тишина, царящая в самом сердце Кремля давила плечи, как многотонная каменная глыба. Слышно собственное, обычно беззвучное дыхание, биение сердца и ток крови. Голоса спутников то звучат набатным колоколом, то кажутся тонкими и высокими, будто писк комара.

Устало опустившись в кресло, Виктор в полной мере ощутил всю непомерную тяжесть взятой на себя ноши. Той самой ноши, сбросить которую на Руси чаще всего можно лишь вместе с головой.