Poor men's judge

Глава 4

Для того, чтобы понять армию, следует понять тех, кто там служит. Начнем с рядовых и совсем уж младшего командного состава, то есть срочников.

В описываемые времена, стараниями вдруг ставшей крайне демократичной прессы, ореол "школы жизни" мерцавший вокруг армии, сильно потемнел. В основном, служить пошли те, кто не смог или просто не захотел увернуться от загребущих ручонок военкомата.

Призывник был деморализован заранее, и, столкнувшись с дедовщиной, плохим питанием и уродами в офицерских погонах, принимал свалившееся на него, как стихийное бедствие, с которым бороться нереально. Пресса объяснила заранее, что ничего хорошего ждать не приходится. И люди видели: так оно и есть.

Умников, рассчитывающих на армию, как трамплин, стало существенно меньше. Престижные вузы в большинстве своем, просто-напросто коммерциализировались. Популярность военных учебных заведений также сильно упала, и в них стало возможно поступить и так. Если в голову вдруг вступит такая блажь…

Таким образом, в описываемой реальности типичный солдатик срочной службы — это несчастный, считающий дни до дембеля. Однако, ввиду молодости и присущей этому возрасту особенностям, замученный солдатик чаще всего смотрел на будущее с оптимизмом, был способен и на искреннее самопожертвование, и на любовь к Родине. И товарища ценою собственной жизни всегда был готов выручить. На чем власть в любые времена, собственно, и выезжала.

Военнослужащие срочной службы из всех описываемых категорий лично мне наиболее симпатичны. Несмотря на молодость и склонность к небезопасным шалостям, перманентное желание выпить, закусить и сбежать к девкам, это единственная, наиболее полно сохраняющая признаки человека разумного, категория военнослужащих.

По словам начальствующего состава, любой солдатик обладает уникальным видовым признаком: куда его ни целуй, везде окажется задница. Таким образом, оные начальники пытаются оправдать свой садизм и полное неумение работать с личным составом.

На самом деле, в любые времена и в любой реальности, русский солдат — Главная Опора Державы. Не более, но и не менее.

Категория сверхсрочников в веках и реальностях неизменна, как их ни называй. Хоть старшинами, хоть прапорщиками. Хоть лычки на них вешай, хоть звездочки на погон без просвета.

Как оно исстари повелось, сверхсрочниками становятся несчастные, просто не видящие себя в гражданской жизни, не способные и не желающие работать. Зато привыкшие сытно кушать и при любом случае стянуть все, что не прибито гвоздями. Отдельные высококлассные специалисты, встречающиеся у связистов, саперов, военных строителей были настолько малочисленны, что лишь подтверждало правило.

Типичный прапор в описываемой реальности — это никчемная, плохо образованная, вороватая скотина. Собой рисковать способен только под дулами пулеметов заградотряда, циничен, склонен к наушничеству и предательству. Подлости и воровство оправдывает тем, что жить как-то надо, а оклад маленький. Лукавит, стервец. У старых прапоров получается со всеми надбавками на уровне ротного…

Рядовые ласково называют своих бывших товарищей, развившихся в сверхсрочников, "кусками", "сундуками" и другими, значительно более неблагозвучными, но вполне оправданными прозвищами.

По большей части, прапорщики тайно ненавидит молодых офицеров. Особенно, пришедших с гражданки, так как считает, что им вообще погоны достались незаслуженно. Кстати говоря, здесь они очень близки к истине.

Мечтают, но бессильны стать офицерами сами, поскольку тупы и к обучению малопригодны. Немногочисленные исключения, как мы уже говорили, лишь подтверждают.

Общий вывод: сия категория вояк в мирное время бесполезна или вредна, в военное подлежит профилактическому расстрелу и замене на толковых сержантов-срочников.

Офицеры, категория особая, потому как там — всякой твари по паре. Кто у нас только не становится офицером… Попробуем начать рассказ о них так: Дорогой читатель! Если вдруг тебе случалось "стоять под знаменами", то ты, наверное, помнишь, о чем говорят офицеры в курилке. Особенно, кадровые. Ничто так не помогает понять людей, как разговоры в курилке!

Если кому служить не пришлось, то, пожалуй, раскрою страшную военную тайну: офицеры в курилке любят говорить о пенсии. Тема эта раскрывается перед неподготовленным слушателем в полном объеме и огромном многообразии деталей. Регулярно отравляя легкие никотином, начинаешь понимать правила пенсионного летоисчисления. Забивая бронхи смолой, учишься различать календарную выслугу от льготной. Выхаркивая в утреннем кашле отмершие альвеолы, заодно изучаешь положения о надбавках.

Принимаешь активное участие в решении животрепещущей проблемы: стоит ли становиться старшим офицером? Младшие-то уходят на пенсию в сорок лет!

Сочувствуешь носителям папах, что невозможно добиться правды, и получить по выходу в запас гектар пахотной земли строго там где призывался в ряды, а также коня и шашку, как это написано в никем не отмененном постановлении РВСР. Правда, обидно? Особенно тем, кто призывался, например, из Москвы. Аллах с ним, с конем. И шашкой, скрепя сердце, тоже пожертвовать можно… Черт с ним, шашка — это всего лишь скверно заточенная кривая железка. Но вот гектар пахотной земли где-нибудь на проспекте Вернадского — от такого подарка судьбы ни один полковник бы не отказался!

Самое ужасное в том, что в обсуждениях неминуемой пенсии особенно активно участвуют безусые лейтенанты. Им бы подметки из-под Фортуны на ходу рвать надо, стремиться овладеть профессией, карьеру сделать.

Но нет, не тут-то было. Типичный выпускник военного училища уже успел изучить систему изнутри, а потому спокоен, хладнокровен и совершенно не намерен рвать задницу за тень морковки. Он твердо знает, что даже при самом плохом раскладе майором его сделают просто из вредности. По стандарту — уйдет подполковником. Причем вполне возможно, что вторую звезду дадут под увольнение из рядов.

Для того, чтобы расти выше, знает любой лейтенант, нужна соответствующая поддержка. Причем, когда эта самая поддержка есть, можно особо не рваться в облака, и не являть миру чудеса распорядительности, компетентности и героизма. Достаточно воздерживаться от особо гнусных проступков, и получишь все, что причитается.

Вот и выходит, что офицер мирного времени — это неплохо оплачиваемый (не иначе как в расчете на будущие подвиги), патологический лентяй. Боевой офицер, особенно из тех счастливчиков, кто уцелел в переплетах, по большей части становится отчаянным перестраховщиком. Ибо, до него наконец доходит: ради чего рваться-то?

Инициативные офицеры — великая редкость. Шанс сделать карьеру, обойдя чьих-то протеже, реально мал.

Но все-таки, есть и такие чудаки, кто думает: если ничего не делать, ничего и не получишь. Живется таким ребятам ох, как несладко. Многие не выдерживают многолетнего бесплодного напряжения, и становятся как все. Единицы пашут с первого до последнего дня службы.

На этих немногих и солдатах, которым повезло с ними служить — держится армия.

Каждый раз, как только начинается война, страна и армия вновь и вновь оказываются к ней не готовы. Кадровую армию выбивают. Потом приходят высокомотивированные, средних лет мужички самых что ни на есть мирных профессий. И вновь спасают страну.

Иного, собственно, ожидать и не приходится. Все эксперименты с пересаживанием на нашу почву германского, швейцарского и иного опыта, заканчивались плачевно. Созданные после революции территориальные формирования (как же, вооруженный народ!) на поверку оказались рассадником злостного разгильдяйства и невежества. Кадровая армия оказалась тем самым меньшим злом.

Почему это так, общеизвестно, на азбуке мы внимание заострять не будем.

Просто заметим, что отношение среднестатистического офицера к делу и отношение начальства к офицеру, порождают омерзительный парадокс: при изобилии карьеристов, высшее начальство жестко страдает от кадрового голода. Тотальный непотизм не отменяет необходимости делать дело.

О высшем командовании мы пока говорить не будем, поскольку это — существа иного биологического вида, и повседневная деятельность войск протекает без их прямого вмешательства.

Теперь, вкратце познакомившись с людьми, составляющими вооруженные силы, попробуйте охарактеризовать армию мирного времени максимально кратко. Желательно одним словом. Что получилось?

Фи, как грубо…

Зато теперь понятно, почему что при малейших отклонениях от установившегося порядка, ЧП неминуемо. Что и произошло.

… Паша Веревочкин, розовощекий мальчик с тонкой шеей и наивными голубыми глазами выглядел сущим ребенком даже после учебки. Как все ласковые домашние детки, был слегка трусоват. Потому на пост в автопарк ставить его не стоило. Более того, это было категорически запрещено. Потому как молодых в автопарк ставить вообще нельзя.

Почему? А хотя бы потому, что тонкое железо, остывая к вечеру, может издавать столько разных звуков… Приличный автопарк просто под завязку набит жестяными коробочками из металла различной толщины. Грузовики, боевые машины, полевые кухни, водомаслогрейки, инженерно-саперная техника — много чего может храниться в боксах и стоять на улице. Все это нагревается на солнце, остывает в тени, вымораживается на холоде, изгибается ветром. Потом вновь нагревается, и так далее. Тонкий металл на открытом воздухе живет своей загадочной жестяной жизнью. Хлопает, потрескивает, шелестит. Иногда настолько выразительно, что человек, до того не имевший дело с техникой, плотно сконцентрированной в одном месте, просто в такое не поверит.

Рядовой Веревочкин был горд: первый караул, и ни одного замечания пока ему не сделали. Обязанности караульного рядовой выучил и рассказал как стишок. Все тринадцать запретных для часового пунктов (есть, пить, курить, говорить, оправляться, передавать, принимать…) были доложены на разводе с выражением. Его похвалили. В общем, служба начинала налаживаться, и это не могло не нравиться.

Он строго соблюдал маршрут движения, и через каждые пятнадцать минут пунктуально втыкал телефонную трубку в гнездо и докладывал о том, что на посту все в порядке; происшествий не случилось.

— И что такого? — думал Паша. — Не так это сложно, отстоять какие-то жалкие 4 часа. Так, прогулка на свежем воздухе.

Так он думал ровно до того момента, как солнце скрылось за горизонтом. Совсем скоро Паше послышались легкие шаги. Сердце екнуло. Кто-то очень торопливый, грохоча металлом, совершил перебежку прямо за рядом стоящих у забора машин.

— Стой, кто идет! — выдал бравый часовой строго уставную фразу.

Никто не отозвался. Более того, неизвестный, задев что-то железное, переместился на пару метров левее. Тут же щелкнул металл справа, так, как будто кто-то очень большой неудачно прислонился к обитому профилированным листом ангару.

Далее боец действовал, как ему представлялось, строго по уставу: сделал предупредительный выстрел в воздух. В ответ тоже стрельнули, но как-то тихо и глуховато. На голову рядового Веревочкина посыпались щепки от ворот бокса.

— У них глушитель, — с тихой жутью подумал насмотревшийся боевиков Паша.

Стоять под обстрелом — непростительная, жуткая глупость. Паша быстренько плюхнулся на живот, перекатился налево (как учили!), и быстренько отполз за угол, по-крабьи подкатился к ближайшей телефонной розетке. В караул пошло сообщение о нападении на пост.

Доложив, Веревочкин придушил страх и храбро пополз воевать обратно. У него было пять гранат, сто пятьдесят патронов и чувство ответственности.

Стирая колени и локти на уляпанном маслом гравии, Паша дополз до места. Внимательно прислушался, и с колена выпустил по ворочающимся за стоянкой диверсантам щедрую, патронов на десять, очередь. Пули, прилетевшие в ответ, снова выбили из гаражного бокса щепу и каменную крошку.

В ответ полетела граната. У забора громко хлопнул металл, и Паше почудилось, будто кто-то протяжно застонал.

Отличник боевой и политической попробовал прижать супостата к земле парой коротких очередей. После чего метнул в подозрительное место еще одну гранату, и стал экономить патроны, отсекая в сторону нарушителей короткие, экономные и редкие очереди по два-три патрона.

Так продолжалось до прибытия тревожной группы.

Почти одновременно с докладом о нападении на автопарк, начальнику караула пришел доклад о нападении на склад ГСМ. С тем лишь отличием, что часовой сразу сообщил, что в него стреляют из оружия с глушителем.

С этого момента все пошло в строгом соответствии с древними, как экскременты мамонта, инструкциями, составленными лучшими теоретиками военного дела.

Выслав единственную тревожную группу в автопарк, начкар доложил о нападении оперативному дежурному. Тот, в строгом соответствии с должностной инструкцией, проделал следующее: поднял по тревоге подразделения усиления, объявил боевую тревогу в части и сообщил о своих действиях начальнику штаба и командиру части.

Через пять минут соединение напоминало развороченный муравейник. С грохотом распахнулись ворота батальона, заскрипели решетчатые двери оружейных комнат. По домам офицерского состава прошел шквал телефонных звонков и, громко топоча сапогами, побежали посыльные.

Начальник КЭЧ, он же старший по говну и пару, честно отрабатывая инструкцию, включил режим светомаскировки. Проще говоря, рванул рубильник, и света не стало. Формально он был прав.

Хотя, это еще как посмотреть, говорили потом въедливые дознаватели… Ведь, строго говоря, инструкция составлялась на случай войны и бомбежек, но кто же обращает внимание на такие мелочи в состоянии стресса?

Бесследно светопрекращение не прошло. В точке сбора инженерно-технической службы при погрузке в автотранспорт отттоптали руки двум майорам. Третий, до погрузки даже не добежал. С разгона налетев лбом на ствол растущего между двумя пятиэтажками дуба, он только мотал головой, и сидя на земле с разбросанными поперек тропинки ногами, тупо повторял:

— Мужики, за что?!

Старого образца полевая фуражка, откатившись, застыла на траве с треснувшим пополам лакированным козырьком.

Стоит ли говорить, что рядовые срочной службы не избежали поломанных и оттоптанных при посадке — высадке рук и ног. Про шишки, синяки, вывихи и царапины говорить вообще не стоит.

Тревожная группа, прибыв на территорию автопарка, с ходу отстрелялась по неизвестному супостату, успевшему переместиться куда-то за забор. Тот бойко ответил длинными очередями.

Тем временем прошло почти сорок минут, и в строгом соответствии с графиком, прибыли подразделения усиления из расположенного неподалеку ДШБ. Они бодро замкнули кольцо по периметру части, и принялись прочесывать лес, стреляя в подозрительные места.

Канонада, раздающаяся со стороны Объекта, такому modus operandi только способствовала. Итог: трое раненых от дружественного огня, пара подвернутых в горячке ног.

Чуть-чуть подстрелили мужика из соседнего села, который, выехав с дамой сердца на природу, не нашел места для утех получше, чем в посадках неподалеку от части. Приняв во тьме бойцов за грабителей и душегубов, мужик отчаянно отбивался, и, пока был в сознании, сумел монтировкой нанести травмы средней тяжести двоим десантникам.

Личный состав принял активнейшее участие в завертевшейся вокруг командиров мирного времени неразберихи. Было бесследно утрачено шесть единиц стрелкового оружия, погнут ствол РПК, утеряна пара штык-ножей, травмировано четверо рядовых и один сержант. Про разбитую майорскую голову я, кажется уже…

Сводная тревожная группа лейтенанта Вояра прибыла на склад ГСМ практически одновременно с теми, кто сейчас упоенно стрелял из автопарка. Оценив ситуацию, Виктор скомандовал часому:

— Отставить стрельбу.

По инерции, тот выпустил последние полрожка в сторону предполагаемого противника, но команду выполнил.

С той стороны стрельба вспыхнула с новой силой.

— Всем следовать в курилку, — отдал распоряжение лейтенант. Там и отдохнем от всего этого дебилизма.

— Разрешите вопрос, товарищ лейтенант? — обратился к Вояру сержант Сапожников.

— Разрешаю.

— Так нападение же… Стрелять надо.

— Вот я и говорю, — раздраженно ответил лейтенант. — Когда кажется, сначала креститься надо. Пусть идиоты стреляют. Им, видать, нравится.

Вы что, не замечаете, что пули идут намного выше емкостей?! Значит, стрельба ведется из-за горки и неприцельно. Иначе тут давно бы был жаркий пионерский костер. А там у нас что? Там у нас автопарк. С вооруженным придурком, которому явно что-то почудилось. Теперь всем все понятно?

— Так точно, — раздалось несколько голосов.

— Так почему вы еще не в курилке? — удивился Вояр.

Рассевшись вокруг врытой в землю бочки, изображающей пепельницу, личный состав дружно дымил пайковым "Памиром", когда в крытую беседку вошел лейтенант. На попытку вскочить, он напомнил:

— В столовой и в курилке команда "Смирно" не подается.

— Так мы чисто из уважения, — прозвучало в ответ.

— Ребята, — сказал Вояр. — О том, что я вам только что пояснил, желательно молчать. Кому положено, конечно, поймут, но тоже молчать будут. А вот если ответственные товарищи осознают, что шила уже не утаишь, у часовых, стоявших по обе стороны пригорка, будут боольшие неприятности. Оно нам надо?

— Да нет, нам оно ни к чему — дружно прогудели собравшиеся.

— Сапожников!

— Я!

— Бери фонарик и составляй ведомость расхода боеприпасов. Как самый дотошный и сознательный. А я, пожалуй, напишу пока рапорт… И даже в двух вариантах. Оно по-разному повернуться может. Но военный должен быть готов ко всему, а потому, писать часто и много.

— Не трусись, — добавил он, глядя на покинувшего пост часового. — Глядишь, еще в отпуск поедешь!

Кстати, в дальнейшем выяснилось, что лейтенант как в воду глядел…

Когда стрельба стала затихать, наблюдатель, засевший на высотке 182,4, нервно поинтересовался:

— Ваха, нас что, кто-то неудачно опередил?

— Нет, гяуры с ума сходят, — лениво протянул Ваха, чисто ради сохранения лица сделавший вид, что все ясно. На самом деле, причины развернувшегося перед глазами действа, он понимал ничуть не лучше напарника.