Полюс Доброты

Глава 14

Кирилл. Павловск. 695 км от Бункера

Джек вернулся, когда Кирилл уже сам собирался идти его искать. Обалдевший от внезапной смерти и стремительных похорон Лехи Эрик забылся сном давно. Олеся, под нажимом Кирилла, тоже ушла в палатку, но у тлеющего костра появилась одновременно с Джеком — не спала, дожидалась. И, должно быть, почувствовала, что Джек возвращается.

— Ну? — Кирилл и Олеся впились в разведчика глазами.

— Там не баба землянику собирала. — Джек подошел к костру, плюхнулся на бревно. Поджег у тлеющих углей сигарету. Посоветовал: — Присядь, бункерный, в ногах правды нету... Чайку плеснешь, Олесь?

— За шиворот, — пообещала Олеся. И действительно взяла чайник. — Говори, не тяни?!

— Кошмар, до чего все нервные, — пожаловался чайнику Джек. И тут же, без всякого перехода: — Там дитё ходило.

— Что? — не понял Кирилл. — Какое дитё? Куда ходило?

— На поляне, где земляника. Помнишь, ты сказал, что Леха спугнул кого-то, и мы решили, что бабу? Так вот, никакую не бабу. У них в поселке дети есть.

— Охренеть. — Кирилл медленно опустился на бревно.

Олеся, с чайником в руках, застыла рядом.

— А я сразу сказал, присядь, — напомнил Кириллу Джек. — Олеська-то — девка крепкая. — Замолчал, затягиваясь.

— Откуда у них дети?

— Дак, тут самое интересное начинается! А вы сказать не даете.

— Прибью, — пообещал Кирилл. С грустью осознав, что угроза прозвучала и вполовину не так убедительно, как у Рэда.

— Ладно, — сжалился Джек. — В общем, так...

***

Поначалу он и сам не понял, отчего насторожился. Поселок как поселок, сколько таких уже пройдено. С десяток двух- и трехэтажных каменных домов обнесено забором — люди здесь, как и в поселках Цепи, селились только в первых этажах, карабкаться выше ленились. На территории тоже ничего особенного. Прилепившиеся к домам сараюшки с дровами, позади домов сады и огороды, вдали — засеянные поля, загоны для скотины. Дальше, за полями — это Джек помнил по карте, текла небольшая речка. Он пробирался по поселку, пытаясь сообразить, что же насторожило, чутью привык доверять. И вдруг едва не оступился, под ногу попался камень. Джек беззвучно выругался, поднял — отбросить, и застыл. «Камень» оказался мягким. Сшитым из тряпок и чем-то набитым.

Мяч! Так вот, что здесь «не так». Вот, что царапало! Он ведь и другие игрушки видел. Прошел мимо самодельных качелей в саду, горки речного песка с воткнутым сбоку совочком... В поселке жили дети. Он сначала не обратил внимания, потому что дома к этому привык. В Цепи качели, песочницы, забытые на улице мячи и куклы никого не удивляли, сколько сам в свое время из завалов игрушек перетаскал, когда у друзей мелюзга подрастала. А здесь-то откуда?.. Тоже порошок изобрели?..

Единственная улица поселка давно опустела, жители попрятались от солнца по домам. Ставни и двери плотно закрыты... Ну, открыть — дело недолгое. Джека не остановил бы и замок, но оказалось, что входные двери, ведущие в подъезд, здесь, как и во Владимире, не запирали. От кого запираться? Все на виду, все друг друга знают. Джек проскользнул в дом — бывает, что люди и внутри квартир не закрываются, двери стоят распахнутыми, чтобы воздух шел, окна-то при солнце не откроешь. Из разговоров местных многое можно узнать... Но в этом доме не повезло, двери оказались закрытыми. В следующем доме тоже. Зато в третьем по счету Джек, едва приоткрыв дверь, замер. Из коридора донесся плач. Плакал ребенок, громко и обиженно.

Женские слезы Джек терпел с трудом, хотя утешать умел — потом это умение, как правило, окупалось с лихвой, было для чего потерпеть. А детские не выносил вовсе. Он и вообще детей... не то, чтобы не любил — опасался. Не знал, что с ними делать.

Когда восемнадцать лет назад из Вязников прилетел слух о том, что Стелла беременна, а через две недели во Владимире появился Рэд — рассказать, что Маринка тоже, Джек аж похолодел. Судорожно принялся перебирать в уме подруг, у кого успел побывать за те три месяца, что Лара колола им со Сталкером порошок. С облегчением сообразил, что только у одной, и то давно — мотыляния туда-сюда между Домом, Бункером и Вязниками отнимали кучу времени, на девок его не оставалось. К той девчонке, с которой было, на всякий случай зашел, осторожно расспросил. Выдохнул — вроде, все в порядке. Отбрехался от предложения остаться и понесся к Герману — узнавать, что делать, чтобы ненароком кого-нибудь не осчастливить.

Герман, глядя на Джека, только головой покачал. Грустно проговорил:

— Вроде, и люди новые поселку нужны — и отец из тебя, как из кузнечика трактор... Только имей в виду — если вдруг что, не отвертишься! Жениться заставлю.

С тех пор в выборе подруг Джек стал куда разборчивее — прикидывал, что будет, если Герман жениться заставит. Впрочем, в изменившихся условиях и девушки стали осмотрительнее — так и проходил все эти годы неженатым и бездетным.

От бункерной Дашки во Владимир сбежал, плющило с ее преданного взгляда. Хорошая ведь девка, и парень ей нужен хороший, верный — не такой, как он. Его от одной мысли о том, что придется всю жизнь при одной бабе сидеть, таращило — а Дашке это разве объяснишь? Она ж думает, что если сама выбрала одного и навсегда, то все такие. Джек и смотался-то из Дома, чтобы с глаз ее долой — глядишь, кого другого присмотрит... Не присмотрела. Его, впрочем, тоже ни разу не попрекнула, только в улыбке расцветала, когда приезжал — что твоя майская роза, даже красивой становилась. Другой схватил бы в охапку и всю жизнь пылинки сдувал, а ему эти улыбки были — словно ржавый нож по сердцу. Ну что вот делать, если не нужны ему бабы дольше, чем на день?! Ни Дашка, ни другая какая? Один живет — сам себе хозяин. А прицепом обзаведется — тут уж не побегаешь, особенно, если дети пойдут... Вот от этой мысли Джек прямо вздрагивал. С детишками друзей с удовольствием возился, чем старше становились Серый и Мрак, тем забавнее было. А своих представлял — за голову хватался.

Пока подрастут, это ж горшки-пеленки, слезы-сопли, кашки-какашки. А дальше еще хуже, там воспитывать надо! А из него какой воспитатель? Прав Герман, как из кузнечика трактор. Когда Сталкер своих пацанов драл, Джек аж со двора уходил, если не удавалось заступиться. И понимал, что за дело, и самому в детстве не раз прилетало, а вот поди ж ты. Со своими, если всерьез набедокурят, не знал бы, что делать, это точно... Ну его на хрен, в общем. Одному спокойнее.

Единственной женщиной, чье постоянное присутствие Джек выносил без зубовного скрежета и даже с радостью, была Олеська. С тех пор как они вдвоем осели во Владимире при Германе, почти не расставались. Постепенно превратились из телохранителей командира в ответственных порученцев, и с ночи до утра гоняли как зайцы — то в соседний поселок, то за тридевять земель. Если недалеко, то мотались по одному, а если далеко, за две-три ночи не обернуться, то вдвоем. Притерлись друг к другу еще по детству, а со временем вовсе полувзгляды понимать научились. По Цепи про них ходили сплетни — что, дескать, сожительствуют, но скрывают. Джек гоготал, особо ретивым морды бил, а Олеся пожимала плечами — пусть что хотят, то и думают. Семейная жизнь у нее, как и у Джека, не сложилась — впрочем, она, как и он, к этой жизни не больно и рвалась. Хоть не красавица, а парни, бывало, заглядывались, поди знай на что. Другая, при Олеськиной внешности, до потолка бы прыгала, а молчунья все так же пожимала плечами и советовала не тратить время — мол, жена из нее паршивая. И то правда — терпеть бабу, которая одиннадцать месяцев в году хрен знает где шляется, да кому сдалось такое счастье? Бегают-то за ней — поди, думают, что к печке да люльке пристегнуть удастся... Как бы не так, уж Джек подругу хорошо знал. Характер у нее, несмотря на молчаливость, о-го-го, сама кого угодно пристегнет.

Двух отшитых Олеськой кавалеров Джек поил самолично — чтоб не в одиночку сердечные раны заливали, а еще одного Олеська послала, когда его рядом не было. Вслух Джек на подругу ворчал, что не девочка уже и пора бы к мужику прислониться, а в душе радовался, что Олеська по-прежнему с ним. Все-таки, девка есть девка. Не проспит никогда, не нажрется. Проворная, легкая — если вдруг что, и тащить ее на себе проще, чем парня, и проберется туда, куда Джеку не пролезть, запросто. Ни гулять, ни бухать Олеська ему не мешала, в сопровождающие не навязывалась. На постое в очередном поселке Джек — в кабак или к бабе, а она — за книжку, это молчунью еще бункерный приучил. Джек ей книжки и из завалов таскал, и в других поселках выменивал. Старался всегда притащить побольше, потому как поди знай, обрадуется или рожу скривит. Сам-то на обложки глядел, а Олеська — черт ее знает, на что. Так и прожили восемнадцать лет душа в душу...

Долетевший из коридора детский плач заставил Джека поморщиться.

Он осторожно заглянул в щель между приоткрытой дверью и косяком. Увидел ступеньки, уходящие вверх — догадался, что они упираются в коридор, куда слева и справа выходят двери квартир. Сам коридор не видел, он начинался выше. Плачущего ребенка тоже не увидел — значит, и его разглядеть не должны. Джек открыл дверь пошире, просочился в подъезд. Плач не прервался и тональности не поменял — ребенок ничего не услышал и не заметил, заливался слезами дальше. В момент, когда Джек от невыносимости рева был уже готов идти куда угодно — то ли дитё успокаивать, то ли родителей бить, — услышал женский голос.

— Ксанта, прекрати реветь! Ты сама виновата в том, что тебя наказали, и прекрасно это знаешь.

Рев усилился, но вместе с тем сменил тональность на менее безнадежную.

— Я во сколько велела быть дома? — продолжала женщина.

— В се-емь...

— А ты пришла?

— В во-осемь...

— И сколько я всего за этот час передумала, как ты считаешь?! Ты сказала, что будешь с Илиночкой на речке. Я на речку — а вас и след простыл! И что я должна думать?! Ты помнишь, что дядя Матвей рассказывал — вокруг поселка чужаки бродят? Илиночку, когда она землянику собирала, чуть не украли?

— Ы-ы-ы...

— Ну, сколько можно говорить. — Голос женщины смягчился. — Вы, дети — самое дорогое, что у нас есть! Ты не представляешь, что у меня на сердце творилось, пока тебя искала! Вы, дети — высший дар и высшее счастье, в поселке вас появилось всего двое — за одиннадцать лет! Всего дважды нас одарила Мать Доброты, вечная слава ее добродетели. Я ждала твоего появления в Лунном Кругу так, как никогда не ждала ничего другого. Если я тебя потеряю — не переживу это, понимаешь? Мне очень не нравится тебя наказывать. Но я хочу, чтобы ты запомнила этот случай и никогда больше так не делала.

— Ы-ы, — жалобно всхлипнула девочка.

— Запомнишь?

— Ы.

— Ну всё, не плачь... Что нужно сказать?

— Я... больше... не буду.

— Правда не будешь? Обещаешь?

— Обеща-аю.

— Ну, вот и всё! Умница. Пойдем домой.

Еще несколько всхлипов, стук захлопнутой двери — и все стихло. Женщина с девочкой ушли.

Джек еще немного постоял в обалдении, пытаясь свести в кучу такие вещи, как Мать Доброты, Лунный Круг и появление детей, но худо-бедно разобрался только с едва не украденной Илиночкой — вот кого, оказывается, спугнул несчастный Леха.

Мать Доброты... Слава добродетели... Под черепушкой аж кипело, Джек почесал в затылке. Говорила женщина благоговейно, словно о богине какой. А может... Чем черт не шутит, тараканы, как известно, у каждого своей породы. Если завели они тут себе богиню, где-то ей молиться должны, так? Богов, вроде, для того и придумывают. С этой мыслью Джек так же тихо, как вошел, выскользнул из подъезда.

— И что? — поторопил рассказчика Кирилл, — нашел богиню?

— Угу. Там, за домами — вроде скверика, а посредине камень здоровый, черт его знает, что раньше было. Может, памятник какой, а может, хороводы водили... Короче, сейчас там баба рожей светит, круг из голышей выложен, тоже светящихся, и цветочки понатыканы.

— То есть? — не понял Кирилл. — Что за баба? Статуя?

— Сам ты статуй! Говорю, рожа одна.

С грехом пополам удалось выяснить, что на пьедестале закреплен женский портрет и укрыт от дождя «типа стеклянным гробом». Как выглядит женщина на портрете, по описанию Джека понять не удалось. Ничего более вразумительного, чем «я бы вдул» Кирилл из разведчика не вытряс. На вопрос, отчего светятся камни, которыми выложен круг, Джек тоже не смог ответить.

— Они неярко, вроде светляков, и цвет такой же. Я хотел один спереть, тебе показать, да стреманулся, что хватятся.

— Правильно стреманулся. — Кирилл подумал. — Лучше завтра меня туда отведешь. Рано вечером, пока в поселке не проснулись. Посмотрим, что там за светляки такие, и что за баба.

***

Из осторожности к скверику пробирались огородами, на улице не показывались. Джек на местности уже ориентировался и шагал уверенно. Добравшись до места, кивнул Кириллу:

— Вон.

Кирилл присмотрелся. Вокруг едва начинало темнеть, вечер только вступал в свои права, но светящийся круг в полумраке был хорошо заметен. Они с Джеком крадучись подошли ближе. Кирилл присел над камнями, потрогал. Фыркнул:

— Ну, тут-то, допустим, никакой загадки нет. Обычный фосфор. — Пояснил Джеку: — Это такое вещество. Если тебя им намазать, тоже светиться будешь.

Глаза у разведчика загорелись ярче ограды — в голове, судя по всему, замелькали планы разных затейливых способов применения фосфора, — но Кирилл на Джека не смотрел. Он смотрел на портрет.

Широкую деревянную раму, в которую была вставлена репродукция известной когда-то картины, тоже, как и камни на земле, покрыли фосфором — под словами «рожей светит» Джек имел в виду, очевидно, это. Вокруг картины соорудили стеклянный короб — защиту от снега и дождя. Внизу стекло закоптилось — здесь, судя по всему, в определенное время жгли свечи или благовония. А покопавшись в памяти и сообразив, кто изображен на картине, Кирилл обескураженно пробормотал:

— Бред какой-то.

С портрета смотрела улыбающаяся женщина. Глубокий вырез голубого платья, белая холеная рука, подпирающая подбородок, игриво растрёпанная прическа — из высокого узла на макушке выбиваются пряди темно-рыжих волос, лукавая, почти незаметная улыбка и бесенята в бездонных синих глазах.

— Офигеть, — проговорил Кирилл. Знатоком искусства он не был, но этот портрет сложно было не узнать. — Ну, то есть... В каком-то смысле, наверное, эту женщину можно записать в символы доброты...

— Говори толком, — потребовал Джек, — хорош загадки загадывать!

— Эта картина называется «портрет какой-то там актрисы», — объяснил Кирилл. — Художника не вспомню, в живописи не силен.

Джек нахмурился:

— А Мать Доброты тут причем?

— Вот именно, что даже рядом не причем! И добродетель, кстати, тоже. Если я правильно помню, актрисы в те времена, когда писали картину, высокой нравственностью не отличались.

Джек скривился:

— Да говори ты по-русски! Она шлюха, что ли, эта баба? То-то мне блядинка в глазах почудилась.

— Нет. Не шлюха. Но и не образчик добродетели однозначно. Теоретически можно, конечно, ее профессию за уши притянуть — сила искусства и все такое. Но мне почему-то кажется, что тот, кто определил эту даму в иконы, просто-напросто понятия не имел, кто она такая. Увидел портрет и... блин! А это еще что?

— Заметил, да? — ехидно поинтересовался Джек. — Ну, наконец-то. А еще на меня наезжает, что только на баб гляжу.

Перед постаментом с картиной, на выложенном из камней небольшом возвышении стояла люлька-переноска. Кирилл знал, что до того как все случилось такие ставили в автомобили, чтобы безопасно перевозить младенцев. В доме, где он жил первый год после рождения Серого вместе со Стеллой, была похожая: Джек, по наущению Германа, откопал в завалах две одинаковых, Серому и Мраку. Серый первое время прямо в ней и спал, пока вязниковские умельцы не смастерили кроватку. Местная люлька выглядела куда нарядней: была украшена кружевами и разноцветными лентами.

— Для чего здесь люлька?

— Грибы сушить! Кто из нас папаша, ты или я?.. Блин. Шухер!

Джек дернул Кирилла за руку, они синхронно пригнулись и ринулись в ближайший сад, чтобы спрятаться за деревьями.

— Что там? — тихо спросил Кирилл.

— Показалось, дверь где-то стукнула. Валим, или не налюбовался еще?

Кирилл решил, что увидел достаточно. Кивнул:

— Да, идем.