Поцелуй чернокнижника

Глава Девятая

В то утро Адалин проснулась одна. Она бродила по дому, звала Дэнни и Меррика, но ответа не получила. Дом был пустой. Догадавшись, что они ушли в сад, чтобы продолжить вчерашнюю работу, она наскоро позавтракала, натянула заляпанные грязью резиновые сапоги и направилась на улицу, чтобы присоединиться к ним.

Ее догадка подтвердилась: Меррик и Дэнни ухаживали за посевами под уже жарким утренним солнцем.

И как только они увидели ее, то настояли, чтобы она вернулась в дом.

Никакие споры не могли поколебать их решимость. Они были непреклонны: Адалин не должна переутомляться так скоро после приступа. Дэнни был на грани слез — настоящий притворщик! — а Меррик и вовсе пригрозил привязать ее к кровати.

Угроза Меррика, возможно, звучала бы не так уж плохо, если бы она знала, что он остался бы с ней в той постели. Но выражение его лица и тон сказали ей, что он не имел в виду никаких чувственных намеков и не побоялся бы выполнить угрозу. Он бы отнес ее в спальню, привязал к кровати и вернулся к работе, даже не задумавшись.

Справедливо разозлившись на них, Адалин развернулась и помчалась обратно к дому. Она поднялась по ступенькам на заднее крыльцо, скинула ботинки — испытывая мелочное удовлетворение от их тяжелых ударов о стену, — и прошла на кухню через заднюю дверь, захлопнув ту за собой.

Оказавшись внутри, она скрестила руки на груди и закипела от ярости.

Предполагается, что я живу полной жизнью прямо сейчас. Не… не… чтобы с тобой обращались как с инвалидом.

Они просто беспокоятся обо мне.

Эта мысль немного смягчила ее гнев. Что, если вчерашняя работа в саду спровоцировала приступ? Может, просто пришло время — она и так чувствовала, что задержалась с обострением после недели хорошего самочувствия. Если Меррик использовал магию, чтобы подавить ее симптомы, возможно, она просто… перестала действовать.

Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

Это все еще мой выбор. Я не хочу их беспокоить, но они должны уважать это.

Адалин открыла глаза и уставилась в потолок.

— Придется найти себе другое занятие, — пробормотала она и оглядела кухню. — Например, вычистить этот и без того безупречный дом.

Она вымыла несколько грязных тарелок в раковине и вытерла непыльные столешницы, прежде чем остановиться. Это было бессмысленно и скучно. Ее бы не удивило, если бы Меррик использовал магию, чтобы поддерживать дом в чистоте.

Можно снова выйти туда и просто сказать, что я помогаю, и точка.

Она могла бы так поступить, но Меррик явно не шутил с угрозой. Все закончилось бы лишь тем, что ей стало бы еще скучнее, беспокойнее и злее.

От нечего делать Адалин долго принимала горячую ванну и, пока отмокала, читала свою любимую романтическую книгу, которая, кстати, оказалась единственной у нее в настоящее время.

Тепло и пар успокаивали ее, а чтение давало иллюзию побега от раздражения, болезни и этого сломанного мира — но не от желания. Она не смогла удержаться от мыслей о Меррике, когда дошла до первой откровенной сцены. Вскоре все ее внимание захватили воспоминания: его руки на ее коже, прикосновение губ, мужской запах.

Книга быстро утратила свою привлекательность. Адалин бросила ее на пол рядом со своей сумкой, закрыла глаза и опустила руку между ног.

Оргазм наступил быстро, но оставил после себя лишь неудовлетворенность, пустоту и еще более гнетущее одиночество.

После ванны Адалин оделась, расчесала волосы и оставила их свободно ниспадать на плечи. Она сунула книгу в сумку, отнесла ее в свою комнату, а затем снова побродила по дому. На этот раз она внимательно изучала комнаты и предметы в них — передвигала картины, дергала светильники, проверяя, нет ли потайных отделений или секретных ходов. А почему бы и нет? Этот дом был большим и старым — наверняка в нем скрывалось столько же тайн, сколько и у его хозяина, разве нет?

Ее поиски не принесли ничего интересного, но хотя бы ненадолго отвлекли разыгравшееся воображение.

Заставив себя двигаться дальше, она остановилась у входа в бальный зал — сегодня двустворчатые двери были закрыты. Она распахнула их и шагнула внутрь. Как обычно, все шторы были задернуты, погружая большую комнату в густой полумрак.

Пора это изменить.

Закрыв за собой двери, она пересекла паркет и принялась открывать шторы одну за другой. С каждым окном в зал вливалось все больше солнечного света — вскоре все помещение заиграло золотистыми бликами. Солнечные лучи падали на кристаллы люстр, отбрасывая бесчисленные крошечные разноцветные блики на полированное дерево пола, стен и потолка.

Адалин тихо напевала, двигаясь по комнате, иногда прогуливаясь, иногда пританцовывая.

Я должна научить Дэнни танцевать.

Даже если это был конец света, даже если это не было практическим навыком, не было причин не учить его. Людям все равно нужно было время от времени получать удовольствие. Люди по-прежнему нуждались в небольших, кратковременных средствах бегства от стрессов этого нового мира.

Добравшись до сцены, она взобралась наверх и села на скамейку у пианино. Крышка клавиатуры была поднята. Она провела кончиками пальцев по клавишам, слишком легко, чтобы издать какой-либо звук, и ее охватило необъяснимое чувство грусти.

Нет, никакой грусти. Я же живу, разве нет?

Она нажала на несколько клавиш.

Звук получился чистым, мощным и идеально строящим.

— Что?

Пораженная, Адалин протянула другую руку к клавишам и сыграла несколько тактов из «Река течет в тебе». Хотя пальцы казались одеревеневшими и неуклюжими после такого долгого перерыва, музыка лилась легко, а ноты звучали четко и безупречно.

Меррик. Он сделал это. Ради нее?

Она была переполнена волнением, и слезы радости навернулись на ее глаза. Она сложила руки вместе и поднесла их к груди, напряженной от переполняющих эмоций. Прошли месяцы с тех пор, как она в последний раз играла, и только сейчас она осознала, как сильно ей этого не хватало, какую огромную пустоту оставило внутри отсутствие музыки. Музыка — особенно фортепианная — была сердцем ее жизни с того самого дня, когда отец впервые сыграл для нее «Лунную сонату».

И вот теперь, когда у нее еще оставалось немного времени вернуть это…

Это было невероятно, словами не передать.

Не в силах больше выносить тишину, Адалин развела руки, вытянула пальцы, положила их на клавиши и заиграла — начиная с «Река течет в тебе»¹¹ и переходя к «Лунной сонате». Закончив, она сразу же начала следующую мелодию, затем еще одну и еще, улыбаясь, пока музыка наполняла комнату. Неважно, что пальцы ныли — они нуждались в этом так же сильно, как и она.

Пока она играла, солнце двигалось по небу, смещая радужные блики, отбрасываемые хрустальными подвесками люстр.

Она сделала паузу, пальцы зависли над клавишами, после того как закончила «Твою песню»¹² Элтона Джона. В голове звучали слова песни, и мысли ее обратились к другой мелодии — той, которую она никогда раньше не играла, но которую знала так же хорошо. Она никогда не слышала ее — песня жила в ее сердце с тех пор, как она попала в этот дом. И она звучала яснее всего, когда рядом был Меррик.

Закрыв глаза, Адалин снова опустила пальцы и позволила инстинкту взять верх. Мелодия далась ей так же естественно, как дыхание. Ее пальцы скользили по клавишам, пока завораживающая, но прекрасная песня обретала форму, обвивая ее, словно физическое присутствие.

***

Меррик и Дэнни отнесли свой урожай — две корзины, наполненные продуктами, — на кухню через заднюю дверь и разложили его на полу вдоль стены. За сегодня и вчера они собрали гораздо больше, чем могли бы съесть втроем до того, как все испортится, но Меррик решил использовать это как возможность научить Адалин и Даниэля процессу консервирования. Лето быстро подходило к концу, настало время пополнить долгосрочные запасы в рамках подготовки к зиме.

— Думаешь, Адди все еще злится на нас? — спросил Дэнни, отряхивая руки от грязи, налипшей на них.

Меррик нахмурился, увидев комочки грязи, упавшие на пол перед мальчиком, но беспорядок вызывал меньше беспокойства, чем то, как они с Даниэлем обращались с Адалин ранее. Она всего лишь хотела внести свой вклад, но Меррик и Дэнни отослали ее, не слушая протестов, объединенные заботой о ее здоровье.

Когда Адалин, даже не пытаясь скрыть свой гнев, ушла в дом, Меррик вспомнил их вчерашний разговор. Его беспокойство не давало ему права диктовать ей, что делать, и независимо от того, насколько глубоко он чувствовал, что она принадлежит ему, она не была связана его волей. Только Адалин знала свои пределы.

Но Меррик не мог избавиться от воспоминаний о ее последнем эпизоде, и это укрепило его решимость. Он не мог отрицать возможность того, что именно ее перенапряжение, а не недостаток его магии, привело к новому, более сильному приступу. Даже если сердце подсказывало иное, малейший риск был недопустим.

— Думаю, нет. По крайней мере, уже не так сильно, — ответил Меррик. — Ты знаешь ее лучше, чем я, что ты думаешь?

Дэнни пожал плечами и засунул руки в карманы.

— Не знаю. На самом деле, Адди не так уж часто злится. Я думаю, она скрывает многое из того, что на самом деле чувствует, с момента Раскола, но…

— Но ты все равно видишь грусть в ее глазах, — тихо сказал Меррик. Комок сожаления сжал его грудь и медленно опустился в самое нутро.

— Да, — Дэнни опустил взгляд и рассеянно поковырял носком ботинка грязь, которую смахнул на пол. — Но ты же можешь ее вылечить, да, Меррик?

Когда мальчик поднял взгляд, в его глазах, блестевших от непролитых слез, была такая печаль, такая надежда, такое отчаяние, и Меррик почувствовал, что раздавлен тяжестью этого вопроса.

Хотя Меррик не был человеком, он понимал демонстрируемые им грубые эмоции. Даже спустя тысячу лет он помнил, каково это — быть юным, беспомощным и отчаянно цепляться за последнего любящего тебя человека, за последнюю семью. Когда-то он был таким мальчиком, но, в конце концов, никого не было рядом, чтобы утешить его, позаботиться о нем.

Не раздумывая, Меррик заключил мальчика в объятия.

— Я найду способ, Даниэль. Мы не потеряем ее.

Дэнни прижался к нему на несколько секунд, его объятия были настолько крепкими, что причиняли боль.

Мысль о потере Адалин наполнила Меррика отчаянием, печалью и бессильной яростью.

Как она успела стать для него такой значимой? Восемь дней ничего не значили в жизни, состоящей из сотен тысяч. И все же связь между ними была настолько сильной, что казалась почти осязаемой. Он ощущал это постоянно, осознавал это каждое мгновение с тех пор, как впервые почувствовал это. Никто, ни смертный, ни кто-либо другой, не должен был увлечь его так быстро и полностью.

Он знал, что ее уход оставит огромную рану в его сердце — рану, которая никогда не заживет.

Даже Дэнни заслужил привязанность Меррика — Дэнни, который, несмотря на груз потерь, ужаса и ответственности, всегда держался так храбро. Меррик не хотел, чтобы мальчик страдал еще больше. Это было неправильно, несправедливо, неприемлемо. Магия Меррика могла формировать реальность, могла подчинять законы природы его прихоти. Должен был быть какой-то способ изменить судьбу Адалин.

Должен же быть какой-то способ спасти ее.

Дэнни шмыгнул носом и отстранился, отворачивая лицо, когда поднял руку, чтобы вытереть влагу с глаз.

— Я пойду приму душ, хорошо?

— Не используй слишком много горячей воды, или мне придется сократить порции твоей еды.

Дэнни направился к двери.

— Чувак, разве ты не греешь воду, типа… магией?

Хотя было странно открыто признаваться в своей магии смертному, это также ощущалось… освобождающе, будто огромная тяжесть свалилась с плеч Меррика.

— Да.

— Ну так просто поколдуй еще немного. Не нужно быть таким драматичным.

Несмотря ни на что, Меррик усмехнулся, пока Дэнни торопливо выходил с кухни. Хотя голос парня все еще звучал сдавленно, было ясно, что он пытался разрядить обстановку, отодвинуть в сторону печаль и тревогу, пропитавшие их короткий, но важный разговор.

Когда Дэнни скрылся из виду, мысли Меррика полностью переключились на Адалин. Он не хотел ее гнева — он жаждал ее радости, ее страсти, ее сердца. Ему нужно было поговорить с ней, извиниться, объясниться, услышать, что она думает и чувствует.

Он взглянул на себя. Одежда была пропотевшей и запачканной. В этом не было ничего постыдного — это было доказательством честного трудового дня, — но он не хотел представать перед Адалин в таком растрепанном виде. Она была достойна только самого лучшего от Меррика. Да и к тому же душ, заслуженный тяжелым трудом, всегда приятный.

Погруженный в раздумья, что обычно случалось с ним только в кабинете, Меррик направился наверх.

Обычное больше не применимо. Я был поглощен мыслями об Адалин каждый день с тех пор, как она появилась.

Как только он оказался в душе, и горячая вода бежала по обнаженной коже, его мысли об Адалин снова изменились. Воображение нарисовало образ ее обнаженной рядом с ним в душе, вода струится по ее темным волосам и ручейками стекает по груди и животу. Его член затвердел, немедленно вызвав острую, неприятную боль в чреслах.

Несмотря на пламя желания в ее глазах, когда она смотрела на него, несмотря на то, как она таяла в поцелуях, она все еще не вернулась за большим. Она так и не сказала ему своего решения — сдастся она или нет?

Это сводило с ума.

Он чувствовал, будто всю жизнь был неудовлетворен, будто всегда тосковал по ней, всегда нуждался в ней — даже несмотря на то, что узнал о ее существовании лишь несколько дней назад. Эта потребность жила в нем всегда, но осознать ее он смог только после ее появления. Она вспыхивала уже не раз за последние дни, но ни один из этих порывов не был так силен, как сейчас.

С рычанием Меррик уперся одной рукой в стену, а пальцы другой сомкнул вокруг ствола. Боль только усилилась. Он начал двигать кулаком вверх-вниз, с каждым движением наращивая напряжение внутри себя. Вскоре его дыхание участилось, и в воображении перед ним снова всплыла Адалин — обнаженная, танцующая только для него, прижимающаяся голой кожей к его телу. На мгновение он почти ощутил ее прикосновение, почти ощутил всю полноту ее песни маны в своем сердце.

Меррик достиг внезапной, взрывной кульминации, от которой дыхание стало прерывистым и неровным, а сам он задрожал. Долгое время он стоял под водой, опустив голову. Длинные мокрые волосы падали на лицо, а грудь тяжело вздымалась, пока он переводил дыхание.

Но чего-то не хватало, чего-то существенного. Он все еще чувствовал неудовлетворенность, все еще испытывал то глубокое, пульсирующее желание к ней — желание, которое теперь было только сильнее.

Он быстро вымылся и вышел из душа, вытерся и с такой же поспешностью надел чистую одежду. Ему нужно было увидеть Адалин сейчас. Он не стал тратить время на поиск носков или обуви, не заправил рубашку — та промокла из-за мокрых волос, — и ни на секунду не замедлил шаг по пути к ее спальне.

Подойдя к ее двери, он остановился и подавил желание ворваться внутрь. Адалин была расстроена из-за него, а он был здесь, чтобы извиниться. Ворвавшись в комнату, он мог только подорвать искренность намеренных извинений, мог только ухудшить отношения между ними. Он поднял руку и постучал в дверь.

Когда она ничего не ответила, он потянулся к щеколде, но остановил руку в воздухе. Ее не было в спальне. Он бы понял это раньше, если бы не примчался сюда на волне ошеломляющей, бездумной срочности. Он ощущал ее присутствие, хотя и слабо — она была где-то на противоположной стороне дома.

Меррик шагнул к балкону, нависающему над холлом, и сжал перила. Сосредоточившись на этом теплом, покалывающем ощущении, он заново определил ее местоположение.

Внизу?

Он спустился по ступенькам и прошел в коридор между фойе и гостиной, где снова остановился и повернулся лицом к южному коридору. Это было направление, откуда он почувствовал ее присутствие, хотя в коридоре было темно, все было спокойно, а все двери закрыты.

Но тихо не было. Музыка плыла по коридору из-за закрытых дверей бального зала, и на этот раз он чувствовал в ней силу, он знал, что она исходила от пианино, а не от кассетного проигрывателя Адалин.

Меррик без колебаний направился к танцевальному залу. Когда он приблизился к нему, его охватило странное ощущение, от которого по коже побежали мурашки, а от основания черепа — электрические разряды. Он знал музыку, звучащую в бальном зале, но не потому, что слышал ее в каком-нибудь концертном зале сто пятьдесят лет назад, и не потому, что слышал ее по радио в течение прошедшего десятилетия. Он никогда раньше не слышал этой музыки.

Он распахнул двери. Песня обрушилась, закружилась вокруг, пронеслась сквозь него. Навязчивые, меланхоличные ноты, чреватые вспышками горечи, разочарования, силы и проблесками надежды, обращались непосредственно к его душе — потому что они уже обитали там. Так было всегда.

Это была песня маны — мана-песня Меррика.

Он переступил порог.

Адалин сидела за пианино. Распущенные спиральные пряди волос обрамляли ее лицо, когда она мягко покачивалась в такт музыке. Пальцы отбивали каждую ноту, как будто она практиковала эту мелодию тысячу раз до этого, как будто она всегда была предназначена для того, чтобы играть ее — как будто песня была написана специально для нее.

Меррик прошествовал через танцпол. Ему казалось, что он плывет, а не идет, и его магия начала резонировать вместе с музыкой Адалин, подстраиваясь под нее нота в ноту.

Нет, не нота в ноту. Чего-то не хватало в ее исполнении, чего-то жизненно важного — подчеркивающей, комплиментарной мелодии, которая придавала его песне маны новую гармонию, мелодии, которая усиливалась внутри него с каждым шагом к ней.

Он поднялся на низкую сцену перед ней. Глаза Адалин были закрыты. Его магия гудела, поощряемая вибрациями пианино, посылаемыми через пол, и воздух казался заряженным предвкушающей энергией. Меррик приближался к инструменту медленно, благоговейно, не желая спугнуть ее и прервать музыку — сейчас, в этот момент, она выглядела более страстной и беззаботной, чем за все время своего пребывания здесь.

Будто почувствовав его присутствие, Адалин открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Она не удивилась — вместо этого улыбнулась и продолжила играть, не сбившись ни на ноту, а ее щеки окрасились нежным румянцем.

Меррик обошел банкетку. Адалин отодвинулась в сторону, и он сел рядом с ней. Несколько секунд он наблюдал, как ее пальцы, такие грациозные и уверенные, порхают по клавишам. Он научился играть много лет назад, и, даже если у него не было практики, даже если он не мог сравниться с ней в мастерстве, он знал, что сможет сыграть то, что нужно сыграть сейчас.

Он поднял руки и расставил их по местам, закрыл глаза и заиграл пропущенную мелодию. Заиграл ее мелодию.

Эти два произведения прекрасно сочетались друг с другом, каждое уникальное и индивидуальное, но полностью дополняющее другое, вступая друг с другом в сложный танец.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Адалин. Подняв веки, Меррик встретил ее сияющие глаза — они искрились радостью, отражая широкую улыбку. Она наклонилась к нему, легко коснувшись рукой его руки. Магия запульсировала вдоль его предплечья, и огонь вспыхнул внизу живота. Но это пробуждение желания меркло перед звуком их песен, сплетающихся в воздухе.

Музыка казалась прелюдией к чему-то большему, чему-то более глубокому, чему-то неизбежному. Это было похоже на вкус… судьбы.

Он не мог сказать, сколько они играли вместе — минуты или часы, — но это ощущалось как вечность в самом прекрасном смысле, потому что все было настолько правильным, настолько идеальным. Они замолчали в унисон, и последние ноты медленно затихли, оставив тихое, прерывистое дыхание Меррика и Адалин единственными звуками в большой комнате.

— Что это было? — спросила она.

— Это была ты.

Он поднял руку и провел ладонью по ее щеке, убирая волосы за ухо.

— Это были мы.

Ее темные, страстные глаза внезапно загорелись нескрываемым желанием. В следующий миг она уже сидела у него на коленях, обхватив его шею руками, а ее губы прижались к его губам. Меррик запустил пальцы в ее волосы, поддерживая затылок. Второй рукой он притянул ее ближе, отвечая на поцелуй со всей страстью, на какую был способен.

Пульсирующие разряды энергии расходились от его губ, воспламеняя каждое нервное окончание, дразня его намеком на то наслаждение, которое она могла ему подарить. Когда она застонала и задвигала бедрами, прижимаясь к нему, Меррик понял, что она тоже это чувствует.

Адалин прервала поцелуй, не отрывая своих губ от его. Меррик заставил себя открыть глаза, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Я больше не отказываю себе, — прохрипела она, касаясь своими губами его губ в легкой ласке. — Я хочу тебя, Меррик.

Его член напрягся в брюках, жаждущий ее тепла, но одежда оставалась барьером между ними. Похоть затуманила его разум. Он нуждался в ней, нуждался в ней сейчас, хотел обладать ею всей… Но было ли это то самое место?

Моя комната. Моя кровать, где ей самое место. Моя Адалин.

Меррик опустил руки ей на бедра и обвил ее ноги вокруг своей талии, вставая, а когда выпрямился, его ладони скользнули к ее ягодицам. Она крепче обхватила его руками и ногами и снова поцеловала. Он вернул поцелуй, углубив его, используя свой язык, чтобы раздвинуть губы и войти внутрь. Она подчинилась. Жар разлился по его венам, и его пальцы сжались. Он притянул ее еще ближе, прижимая мягкое тело к затвердевшему члену.

Сейчас. Он нуждался в ней прямо сейчас.

Не прерывая поцелуя, он унес ее со сцены и из бального зала, ориентируясь в первую очередь на свое знакомство с поместьем и слоями магии, которые он вложил в его стены. Адалин потерлась о него тазом. Меррик чувствовал сводящий с ума жар ее тела сквозь одежду, это чуть не заставило его овладеть ею прямо здесь, на лестнице.

Он взбежал по ступеням и пронесся по коридору, все происходило как в тумане. Распахнув дверь спальни, он ворвался внутрь и захлопнул ее за собой, лишь на секунду задержавшись, чтобы повернуть засов, прежде чем направиться к кровати.

Меррик наклонился, уложил Адалин на спину и отстранился, чтобы взглянуть на нее. Ее руки раскинулись по сторонам. Губы — сочные, розовые, распухшие от поцелуев. Щеки пылали, а глаза горели желанием. Она была неописуемо прекрасна.

И она была его.