Победа будет за нами

Глава десятая

Сложность состояла в том, чтобы вклиниться между эфирами Соловьева, которые шли практически без пауз. Но талант, как говорится, не пропьешь: убеждать Маргарита умела и любила.

Сначала сговорились встретиться в одиннадцать утра, но Соловьев решил, что так он не успеет подготовиться к дневному выпуску. Интервью перенесли на три часа раньше. То есть на восемь.

В день интервью Маргарита Симоновна пришла к воротам Спасской башни, ощущая чуть ли не прилив трудового энтузиазма. При том что интервью было фейком и она это знала. Но вот поди ж ты, легло на старые дрожжи.

За главным редактором Russia Today крался начальник Генштаба, тоже странно вдохновленный грядущей операцией. Засиделся я, думал Герасимов. Большой необходимости в этом не было, но половину пути он прополз по-пластунски и на боку, как если бы он спасал раненого с поля боя. Душа, размышлял генерал, просит реального дела, а что уж может быть реальней, чем взять и угандошить куранты.

Минут десять Симоньян кричала: «Володя, открой, это я», но Соловьев не отзывался. Тогда Марго пришлось тащиться к Набатной башне, залезать на стену, идти по стене к Спасской и там уж разбираться с Соловьевым, который, кстати, ни фига не спал, а пырился в подзорную трубу. Что он там выглядывает, господи. В районе Солянки видимость приличная, а потом все хуже, хуже, и за бульварами уже не разберешь.

— Где твой оператор? — спросил он вместо приветствия.

На кону стоял ночной сон, поэтому Маргарита Симоновна решила не обострять.

— В пробке на Садовом, — ответила она.

— Ладно, — отрывисто бросил Соловьев. — Камеры есть.

Они вылезли на стену и поперлись к Сенатской башне, груженные неподъемными камерами и штативами. Готовясь потусить на утреннем морозце, Симоньян надела княжескую шубу шестнадцатого века, которую подрезала в запасниках Оружейной палаты, о чем уже сто раз пожалела, вспотев как мышь. Соловьев настоял, чтобы помимо железа они тащили с собой два бумажных стаканчика Starbucks, которые он невесть где отыскал, отмыл и очень берег. Он бдительно следил, чтоб Маргарита время от времени из стаканчика отхлебывала.

Оказавшись на месте, телеведущие расставили камеры, потом долго искали кадр, и, когда было готово абсолютно все, Соловьев заявил, что эта локация ему не подходит. Маргарита побелела.

Она прикинула, не сбросить ли его со стены. Так ведь не убьется, а только поломается к херам, подумала она. И смысл калечить человека понапрасну? Он спать потом не даст своими воплями.

— Конечно. Хорошо. Какие варианты? — спросила она.

Владимир Рудольфович в раздражении отвечал, что, по его мнению, любая башня будет лучше, чем это унылое говно, и Маргарита похолодела. Ей совершенно не улыбалось таскаться по стене от башни к башне, каковых было аж девятнадцать штук.

Они собрали оборудование. Это все моя доброта, думала с досадой Маргарита. Я вообще единственная, кто о нем помнит, и я же за это страдаю. Пошли вы в жопу. Пусть вон Мединский в следующий раз идет, а я погляжу.

К счастью, Никольскую башню Соловьев одобрил. Ему нравилось, что с нее открывался хороший обзор и на изрытую воронками Красную площадь, и на руины Исторического музея.

При этом Маргарита не поручилась бы за то, что они видят одно и то же. Может, сквозь фильтр его безумия картинка выглядела иначе — к примеру, Красная площадь сияла огнями и по ней гуляли москвичи и гости столицы или, скажем, там проходил парад 9 мая?

Они встали в кадр, махнули воображаемому оператору, и тут Маргарита Симоновна осознала, что не готова к интервью. Ей представлялось, что она выманит Соловьева из студии, а дальше все как-то само утрясется.

Ан нет, Владимир Рудольфович жаждал вопросов. Симоньян лихорадочно думала, о чем бы его спросить, чтобы он не взбеленился. О победе — нельзя, убьет. Пауза затягивалась. Тогда Соловьев оглядел главреда Russia Today и недовольно сказал:

— А это что за малахай? Лора Пьяна?

В музейной описи к шубе говорилось: «шуба атласная цветная на куньих пупках, кружево цепковое золотое, пуговки серебряны золочены». Симоньян обреченно кивнула и решила зайти следующим образом.

— Володь… Мне что-то свет совсем не нравится, — сказала она, — может, на завтра перенесем?

— Да, блять, нормальный свет, давай начинай уже, — с наездом ответил Владимир Рудольфович, и Маргарита остро ощутила отсутствие лопаты. А вот у Соловьева был черный пояс по карате, при том что тормоза он утратил давным-давно, еще в районе разлуки с итальянской виллой.

На соседнем зубце ворковали два белых голубка. Марго вдруг заметила, как постарел Соловьев. Пожалуй, он выглядел чуть не ровесником Верховному. За тем все же был какой-никакой уход, ну и они жили все-таки втроем да плюс Первая леди, плюс почетный караул.

Вместе всяко легче. По крайней мере с ободранной рожей Начальник на публике не появлялся, поскольку Народ своего бессменного лидера худо-бедно кормил, и это правильно.

А Соловьев питался в основном голубями, которые гнездились в мерлонах кремлевской стены. Он всегда охотился один и, видно, где-то навернулся. Через всю физиономию телеведущего тянулась широкая свежая ссадина. И он об этом не знал. Точно, догадалась Марго, он же не успел оборудовать гримерку, у него в башне нет зеркал. Видно, поэтому он и не бреется.

Они стояли совсем близко друг к другу, и Симоньян отчетливо разлядела редкую, но жесткую седую щетину на лице Владимира Рудольфовича. Прям не щетина, а натуральные вибриссы. Она такое где-то видела. А! Ламантин во флоридском зоопарке! Взгляд у ламантина был, конечно, поживей, чем у Володи, а вот шкура на щеках свисала точно так же, вспомнила Маргарита и некстати улыбнулась.

Этой совершенно идиотской улыбки Соловьев уже не стерпел и вылил Маргарите на голову горячий кофе из стаканчика. Хорошо хоть кофе был воображаемый.

А Симоньян не обиделась. В конце концов, с точки зрения Володи происходило следующее: он пошел ей навстречу, он кое-как втиснул интервью в свой напряженный график, он одолжил и камеры, и кофе, помог дотащить оборудование, а главный редактор молчит и улыбается. Взбесишься тут. Пиздец же я святая женщина, подумала Марго. Всех понимаю. Всех жалею.

— Слушай, Володь, — она наконец собралась с мыслями, с трудом вытолкав из головы флоридского ламантина, — а где заканчиваются границы России?

Соловьев просиял.

— Границы России нигде не заканчиваются, — спокойно ответил он.

Подтверждением тому был лунный пейзаж за его спиной. В Москве не осталось ни единого целого здания. Это было частью гениальной многоходовки, в результате которой все государственные границы были стерты с лица земли. Вместе с так называемыми суверенными государствами. Довыеживались. А мы ведь их предупреждали, подумала Симоньян.