Письма солдат

Глава 25 Мартиника

28 августа 1941. Иван Дмитриевич.

Ночью привезли капитана Кравцова. К госпиталю прилетела машина, осветила крыльцо фарами. Проснувшийся от шума мотора и топота в коридоре Иван Дмитриевич подскочил к окну. В свете фонарей разглядел знакомую фигуру ротмистра Вавилова, тащивших на носилках что-то длинное саперов. Санитар или врач в белом халате разговаривал с жандармом.

Вскоре по коридору затопали ботинки. Хлопнула дверь. В палату заглянул санитар, застыл глядя прямо в глаза Никифорова. Штабс-капитан шагнул было к двери, но санитар уже выскочил в коридор.

— Тяжелого привезли, сапер, — проворчал один из соседей, замотанный в бинты танкист. — Ночью только тяжелых привозят. Спи, соратник. Утром познакомимся.

— Не спится, — Иван Дмитриевич обулся и вышел в коридор.

У операционной топтались Вавилов и двое солдат. При виде штабс-капитана рядовые отдали честь.

— Вольно, саперы. Аристарх Германович, кто там?

— Еремей Сергеевич.

— Черт! Господи, милостив будь грешному. Что случилось?

— На мину наступил наш капитан. Левая нога в клочья. В животе осколки, из афедрона, простите, кровь хлещет, — ротмистр опустил голову. — Страшное дело. В батальоне перевязали, конечно, но что толку. Я машину схватил и погнал в Фор-де-Франс. Уже в дороге вспомнил, вы в этом же госпитале лежите.

— Не я один.

— Я имел в виду старших офицеров. Иван Дмитриевич, здесь курить можно?

— По лестнице вниз. Дверь на ночь закрывают, но засов изнутри открывается. Санитары ворчат иногда, но так, порядка ради.

На боковом крыльце с видом на мусорные баки Вавилов жадно затянулся папиросой. Выдул ее буквально в три глубокие затяжки.

— Пойдемте в приемный покой, — Никифоров взял соратника под локоть. — Там стулья есть. Присядете, или полежите, если невмоготу. Людей можно отпустить, пусть в машине отдыхают.

— Спасибо, Иван Дмитриевич. Я сегодня сам не свой. Дорого нам Мартиника обходится.

По дороге Никифоров поймал санитара и тихо попросил не будить жандарма, если уснет. Медбрат молча кивнул. Персонал госпиталя давно привык к таким посетителям. По расписанию при дивизионном госпитале положено общежитие для сопровождающих, но находилось оно за два квартала, вселение по записке от старшего воен-лекаря. Его как раз разбудили, когда вносили раненного. Сейчас готовится к операции. Отвлекать человека по пустякам никто не стал.

На утро Никифоров нашел жандарма сладко посапывающим на стульях в приемной. Саперы и водитель ночевали в машине. Ночи теплые, в шинели не замерзнешь.

— Штабс-капитан, — прозвучал за спиной знакомый дребезжащий голос.

— Доброе утро, профессор.

— Нарушаете режим.

— Ночью моего сослуживца привезли. Отдельный Кексгольмский саперный.

— Капитан с взрывным ранением?

— Он.

— Подлатали, вашего капитана. Идите в палату, штабс-капитан. Чтоб на обходе были на месте.

— Как прогноз? Жить будет?

Врач отвел глаза. Никифоров молча смотрел на морщинистое лицо профессора. Слова лишние. Все понятно. Нет смысла просить, что-то обещать, врач и так сделал все что в его силах.

Через три дня Кравцов умер. В сознание не приходил, его держали на морфии. Дежуривший при госпитале поручик Гакен побежал звонить в батальон. Сам Никифоров зло стучал кулаком по ни в чем не повинной парковой скамейке. Сапера душили слезы.

Через два часа приехали все. На дежурстве за соратников отдувался командир первой роты капитан Басов. Как тишком сказали Никифорову, бедняге выпал такой жребий, не повезло. Конечно всю толпу в госпиталь не пустили. С Кравцовым по двое, по трое прощались в мертвецкой.

— Петр Иванович, прошу скатайтесь на кладбище, выберите красивое место, — шепнул адъютанту комбат.

— Лучше с нашими бойцами на восточной стороне, — Никифоров уже дважды провожал в последний путь своих саперов. Умерших в госпитале, само собой. Тех, кто погиб в бою, хоронили сразу. Маршрут батальона отметился крестами. В штабе старательно наносили все могилы на карты. Обычай завели еще в Азии, с подачи подполковника Никитина. При Чистякове порядок ни разу не нарушили.

Через три дня рота саперов на плечах пронесла гроб по улицам города. Никифоров как все шел пешком. После контузии на подъемах кружилась голова, но штабс-капитан держался. Вот и кладбище. Тихий старинный последний приют на тропическом острове. Под деревьями и на открытом пространстве ряды свежих могил.

Петр Гакен постарался, выбрал хорошее место под густым раскидистым, покрытым желтыми плодами кустом. Гроб опустили в могилу. Грохнули три залпа винтовок. Вот и все.

После кладбища, подполковник Чистяков отвел офицеров в сторону.

— Господа, простите, не в подобающем месте. Иван Дмитриевич, виноват, поминки в батальоне, вас вряд ли отпустят.

— Мою водочную порцию оставьте там.

— Совсем не хотите?

— Я лучше в церкви свечку поставлю. Врачи настрого запретили принимать, после выписки тоже нельзя.

Никифоров умолчал, что легкое вино ему позволительно. Сейчас после похорон на жаре одна мысль о спиртном выворачивала.

— Дело ваше. Знаю не к месту, дело не ждет.

Разговаривали близ ворот кладбища рядом с часовней. Прямо на крыльце сидел старый священник, перебирал четки. Напротив парк.

— Не буду долго размусоливать. Иван Дмитриевич, вы один из самых грамотных офицеров батальона. По возвращении в строй будете моим помощником. Роту передаете Андрею Ивановичу официально.

— Я всего две года на службе. Есть более достойные.

— Достойные есть, лучших мало. Если не знали, в действующей армии возрастные цензы отменены. Я сегодня отправил рапорты на новые звания лучшим и отличившимся. Манштейн обещал подписать все и сопроводить кратчайшим путем.

Никифоров прищурился. Морковка радовала, но за ней всегда следует кнут. К карьере Иван никогда не стремился, но как-то она сама находила его. Война как летний дождь, после нее все растет и колосится. Звездочки и просветы на погонах тоже, у выживших, разумеется. Такие вещи стоит принимать со смирением. Прибавка в жаловании тоже лишней не будет.

До госпиталя Ивана Дмитриевича довезли. С помощью верного Аристова спустился с подножки на землю, тепло попрощался. Проклятая контузия дает о себе знать, голова кружится.

— Вас довести до палаты?

— Нет, спасибо. До встречи, господа!

— Выздоравливай быстрее, Иван Дмитриевич, — комбат осторожно пожал руку. — Ты мне очень нужен.

У крыльца Никифорова встретил Антон Генералов.

— Проводили капитана в последний путь?

— Проводили. Честь по чести, Антон Капитонович.

— Хороший был офицер, правильный. Зря мне не разрешили пойти, — фельдфебель поднял костыль.

— После выписки вместе съездим не кладбище. Навестим наших.

Дни летят за днями. В госпитале можно отдыхать, но выдерживают такое немногие. Все дело в гнетущей атмосфере, пропитавшей стены человеческой боли. Несмотря на ежедневную уборку с хлоркой воздух пахнет кровью, гноем и дерьмом. Не каждый может заснуть под стоны из-за стенки или с соседней койки. Злобный визг пилы из операционной хуже звуков бормашины стоматолога. Иван Дмитриевич первое время закрывал уши подушкой, операционная на втором этаже в конце коридора. Стены толстые, но они не спасают.

Спасают письма. Первое пришло от племянника. С Тринидада. Почту на остров передали со сторожевиком. Потому так быстро. Самому писать не получалось. Гнетущая атмосфера. Иван Дмитриевич выводил первые строки, перечитывал, безжалостно черкал, затем рвал бумагу. Нельзя писать такое в таких словах. От него ждут поддержки, теплых слов. Даже родителям в Петербург так и не написал. Не смог подобрать слова. Хотя папа и мама ждут, Елена Николаевна сама каждый день после работы заезжает на почту.

Наконец, отпросившись на полдня Никифоров взял планшет с письменными принадлежностями и пошел гулять. В первом же уличном кафе за столиком под травяной аргентинский чай с незнакомым вкусом все получилось.

Прифронтовой город, половой не знает русского, в меню больше половины строчек зачеркнуты, но офицеру на отдыхе много и не надо. Достаточно фруктов, чего-то мясного и гарнир из кукурузы.

'Здравствуйте дорогие мама и папа! Обнимаю и целую дорогая моя Елена Николаевна!

Мы после боев на отдыхе. Батальон стоит лагерем в живописной местности. Рядом тропический лес, райские птицы порхают. Я немного приболел. Ничего страшного, глупая случайность. Лежу в госпитале на Мартинике, французская колония. Приходится вспоминать язык, сами знаете, учеником я был посредственным, а за прошедшие годы многое выветрилось.

Обстановка в моей роте просто великолепная. Люди все подобрались стоящие. С последним пополнением пришло много солдат из Петербурга. Получилось даже так, что один из саперов до службы работал вагоновожатым на «двадцатом» трамвае. То есть, мы совершенно точно с ним ездили. Такие вот чудесные совпадения бывают.'

В кафе совершенно пусто. Половой быстро принес заказ и поставил перед гостем. Из дверей кухни выглянула голова с характерным гасконским или картвельским носом. Иван Дмитриевич доброжелательно улыбнулся и махнул рукой.

Штабс-капитан не знал, писал ли племянник в Петербург, но упомянул, что служит тот совсем рядом. Четыре с половиной сотни верст до Тринидада по меркам операции даже не считается. Сутки хода транспорта. У военных моряков экономическим в полтора раза быстрее выходит.

Затем наступил черед писем братьям. Если Тимофею Иван накатал три страницы, то Алексею не знал, что писать. Из Штатов давно ничего не приходило. Может быть, застряло в Сосновке у родителей. А скорее всего, связь оборвалась.

О ранении говорить не нужно. О службе западнее Гринвича не желательно. О командовании ротой и эксцентричных приключениях на Наветренных островах тем более. Закончив с основными адресатами, Иван решил воздать должное обеду. Тем более, носатый повар уже два раза прошел мимо, работавшему посетителю не мешал, но на его лице явственно читалась печать удивления и обиды.

В госпитале Никифорова ждали. У ворот припаркован знакомый «Жук». Водитель отдает честь и тихо предупреждает о визите комбата. Сам подполковник Чистяков встретил своего будущего помощника на крыльце.

— Вижу, не сидишь. Здоров будь, Иван Дмитриевич! Молодцом. Хорошо, что не залеживаешься.

— Рад видеть!

— Нет, ничего не случилось, — подполковник предвосхитил закономерный вопрос. — Мне нужно отправить двух офицеров в Европу.

— Уже догадываюсь.

— Когда выписывают?

— Три недели. Лечения как такового уже нет. Врачи обещают, что все само пройдет со временем.

Немудреный намек командиру. С Чистяковым они давно понимали друг друга с полуслова.

— Без документов из госпиталя оформить командировку не могу. Ждем выписки. С тобой летит или плывет ротмистр.

— Что за особые дела у нас в Европе, что жандармерия свой пост оставляет?

— Аристарх Германович по своей служебной линии. Он мне только формально подчиняется. А тебя отправляю за маршевой ротой в Гамбург.

— Целая рота? — бровь Никифорова поползла на лоб.

— Так называется. Два неполных взвода. С ними пять молодых офицеров. Желторотые юнцы, подпоручики и прапорщики. Нижние чины тоже все мобилизованные, половина в армии не служила.

— Ты меня нянькой назначил.

— Я тебе морской круиз оформил. Самое главное, — подполковник дружески подмигнул. — Получишь новое оборудование дистанционного разминирования. К этому список снаряжения на два вагона.

— Машины есть? Мне нужно двое, лучше трое моих саперов, чтоб все приняли и посмотрели.

— Адама Селиванова не дам. Рядовых или ефрейторов бери.

Иван Дмитриевич задумался, идея очень даже неплоха. С «морским круизом» Алексей Сергеевич пошутил, а остальное даже полезно будет. Комбат принял молчание как согласие.

— Держи, — с этими словами протянул конверт. — Изучишь грузовую ведомость, инструкцию на саперный миномет. Список новичков там же.

— Давай свои секреты. Надо думать, как это перевозить.

— Не наше дело. Ставишь людей следить за погрузкой. На Тринидаде или в Гвиане ты или другой офицер встречают транспорт. Переадресацией к расположению батальона у Манштейна пусть голова болит.

— Мы так же в составе мехбригады?

— Так лучше. Манштейн стоит гарнизоном. Мы спокойно работаем на острове. Милая сердцу работа, мосты и дороги ремонтировать, завалы разгребать, аэродромы обустраивать.

Чистяков выдавал желаемое за действительное. В душе понимал, Мартиника не последний пункт пути. Наступление европейцев не останавливается. Не сегодня, так завтра придет приказ грузиться на боты и десантные баржи, идти вслед за морской пехотой. Никто не знает, какие именно части получат этот приказ. В том, что он будет, сомнений нет.