Пепел чужих костров

Лицо мерзости

Солнце зацепилось краем за острые каменные пики, окрашивая небо в цвет темной, венозной крови. Далекие, но казалось, камнем можно добросить, скалы дышали холодом. Задыхающийся, жадно хватающий ртом воздух Эддард без сил повалился на траву. Хрипя как пробитые кузнечные мехи, историк поднял взгляд на обступившую его, стену, болезненно медленно но неумолимо погружающегося во мрак леса и невольно поежился от холода. Чаща давила, обступала со всех сторон, будто огромная сумрачная тварь, прилегшая у ног злобного великана. Над макушками деревьев высилась громада Разломного хребта. Горы довлели над этим местом. Мрачные и неприступные, дикие скалы на фоне красно кровавого неба, они выглядели декорациями в каком-то невероятном, грандиозном, театре. Еще час назад они являли миру свои склоны, пугая взгляд трещинами и разломами, ослепляя шапками укрытых льдом и снегом пиков, смеясь над летним временем белизной снежных шапок, выставляя напоказ бритвенно-острые отроги и хребты, скалясь щербинами и прорехами ведущих к перевалам, казавшихся отсюда столь пологими, а на деле неприступных, склонов. С шумом всосав в себя очередную порцию колюче-ледяного но столь желанного телу воздуха, Абеляр невольно закашлялся. Руки дрожали, ноги, превратились в кое-как налепленный на ноющие кости куски полузастывшего киселя. Рога сжимаемого потными ладонями успевшего в какой-то момент стать неподъемно-тяжелым лука выписывали кренделя. Три часа. Три часа безумного бега, что мерно топающая за его спиной великанша будто в насмешку назвала «походный шаг» совершенно его вымотали. Холмы. Все это из-за этих бесовых холмов. Врезающихся в чащу словно волнолом в бухту. Обманчиво пологих и зеленых. Манящих вереском и яркой мозаикой разнотравья. Если и есть преисподняя, то она могла выглядеть именно так. Вверх, а потом вниз, по камням, по осыпающейся топкой глине, по скользкому мху, не ища хоть, сколько либо подходящих для подъема троп, но тщательно избегая аморфных клякс, казалось вездесущей черной плесени. Если собрать все горы, подъемы и лестницы, что Эддард одолел за свою жизнь то он не набрал бы и трети того что он пережил за время этой безумной гонки. Уже на втором подъеме он почувствовал, как горят огнем сведенные от напряжения икры, как наливаются тупой болью колени, как медленно, но неумолимо подкатывает куда-то к горлу бьющее молотом в ребра сердце. Спуски были еще хуже. Бедра стонали от напряжения, спина ныла, ягодицы превратились в камень, а в поясницу кто-то забил раскаленную спицу, злорадно проворачивая ее при каждом неловком шаге. Ноги разъезжались на камнях, скользили, по будто маслом намазанному, склону, лук цеплялся за невесть откуда появлявшиеся на пути ветви кустарников, ремень тяжело бившего под лопатку колчана врезался в шею, заткнутая за пояс трость безжалостно лупила, по уже казалось ставшим сплошным синяком бедру, а каждое мгновенье грозило ему позорным падением. Но он не отставал. До хруста стискивал зубы, подавлял рвущиеся из груди стоны и заставлял себя делать следующий шаг. А потом еще и еще. Где-то под сердцем ученого мерно разгоралось темное пламя гордости. О-о-о… топлива у этого огня было достаточно. Каждый безразлично презрительный взгляд покрытого татуировками лесного охотника, легкие прыжки, даже не вспотевшего, несмотря на возраст шамана пиктов, ровное, словно она не торопясь прогуливалась по дорожке парка, а не безумной ящерицей скользила с камня на камень великанши. Он гражданин империи. Нации известной своей стойкостью. Нации, что не отступала ни перед какими трудностями. Нации, что своим трудом методичностью и упорством превратила срединные земли в бриллиант городов и трактов. Чьи легионы могли прошагать за день двадцать лиг, а потом за несколько часов построить в чистом поле крепость. И он, цу Абеляр, самый молодой лектор Лютецкого университета, не посрамит честь империи. Разве не он каких-то лет назад считался одним из лучших студиозусов-экспедиторов, провел в степях сулджуков почти пол года, пересек великую долину из конца в конец вернувшись с бесценным материалом для исследований, не раз удивляя сокурсников и коллег своей выносливостью и крепостью?

Степь была плоская как стол, а еще у тебя был хороший конь и два десятка младших студиозусов практиков. А еще ты был молод. Последние несколько лет, ты редко выходил из-за письменного стола, а самыми долгими для тебя путешествиями были прогулки до рыбного рынка. А еще ты слишком сильно налегал на сырный суп, темное пиво и сосиски с капустой.

Предательская мыслишка билась в мозгу надоедливой мухой, но Эддард упорно пытался ее отгонять. Плевать. Плевать, что ему уже сорок с медленно но неотвратимо растущим «хвостиком». Он гражданин великой империи и не позволит каким-то северным дикарям считать его слабаком и обузой. Большую часть жизни он был сыт и ухожен. Следил за собой. Не надрывался, не мерз, не голодал и не болел так, как эти траченные жизнью разрисованные лесные варвары. Он выдержит. Справится. И вот. Он справился. Справился, чтобы кулем упасть на траву края погребенного в глубине чащи оврага и хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Ты не похож на других, южанин. Ты меня удивил. — Удивительно мелодичный, столь не подходящий ни могучей фигуре, ни жесткому, словно вырубленному топором из твердой северной березы лицу, голос дикарки заставил его вздрогнуть. — Похоже, под всем этим салом, в тебе есть железо. Может иголка, а может целый нож. Ты был в легионе?

— Никогда… — Немного восстановивший дыхание ученый со стоном перевернулся на бок и огляделся но сторонам. Они разделились. Как и сказал Бердеф. Он с дикаркой, оказались по одну сторону рассекающего лес то ли широкого оврага то ли мелкого каменистого распадка, воины пиктов по другую. Быстро сгущающаяся тьма не позволяла их видеть, но Абеляр был готов руку на кон поставить, что он слышит треск веток, приглушенную гортанную речь, и звук как будто по земле волокут что-то на редкость тяжелое.

— Тащат лесину. Думают свалить ее на тварей, если они полезут наверх. — Ворчливо прокомментировала Сив и шмыгнув носом покачала головой каким-то своим мыслям. — С нашей стороны так сделать не получится. Этот Бердеф. Не забывай, кто он такой, книгочей. Он ненавидит таких, как ты или даже я. Тебя за твое рождение, меня… за то что я сделала.

— Он сказал… — С трудом успокоив дыхание, Эддард, послав к бесам приличия, сплюнул забившую рот и глотку рот пыль и грязь. — Он сказал, что ты была с Рогатым топором. Ты учувствовала в восстании?

— Хочешь знать жгла ли я мирные села? Душила ли женщин, отрубала ли головы беззубым старухам, насаживала ли на копья детей? — Горянка прикусила губу. Я была моложе. Слышала то, что хотела слышать. Видела лишь то, что мне показывали. А Хальдар… Он был красивым. Сильным. Он казался настоящим вождем. Героем. Тогда мне все это казалось правильным. Но потом… Я поняла, что за словами о свободе и золотом веке скрывается лишь жажда власти и ложь. Тогда я ушла от него. — Сив тяжело вздохнула. — Я совершила много ошибок в этой жизни. И видит Создатель, я об этом сожалею.

— Просто ушла? — Взгляд дикарки казался тяжелее камня, но Абеляр не отвел глаз.

— Не совсем просто. — Криво усмехнулась Сив. — Будь внимателен, книгочей. И помни кто такой Бердеф. Сейчас он в спину не ударит, но после боя может случиться всякое. Духи говорят, что он занят, творит сильное колдовство. Закрывает глаза шаману измененных. Запутывает тропы, ведет их сюда, словно рыбак тащит невод. Если их головной дозор нас не заметит, может все и выгорит… Знаешь, почему вместо того, чтобы прибить тебя, когда ты ко мне подкрался, я позвала тебя к костру? — На дне глаз горянки что-то лениво шевельнулось. Что-то такое, что заставило спину Абеляра покрыться холодным потом. Это было похоже на клубок черных копошащихся в каменном масле змей. Опасных, смертельно ядовитых. Что-то холодное древнее и очень, очень голодное смотрело на него, сквозь него, словно взвешивая, стоит ли откусить от его души кусочек. Это длилось всего лишь миг, но пальцы мужчины невольно поползли к рукоятке трости.

— Духи сказали, ты хороший человек. Настоящий. Тогда я не поняла. А теперь понимаю. — Приглушенно шмыгнув носом, великанша покачала головой и утвердив на земле тяжелый даже на вид кузнечный молот присела на корточки. — Мы знакомы с тобой меньше одного дня. И ты уже дважды хочешь помочь. Когда я убивала огрина, ты испугался, но все же не сбежал и даже хотел меня остановить. Когда мы встретились с Бердефом, ты готов был в штаны со страху напрудить, но духи сказали мне, что ты все равно не побежал бы. Знал кто такой этот старик. Знал, что он способен движением пальца превратить нас в кровавую кашу. Каждого из нас. Но ты был готов ввязаться в безнадежную драку, лупить лесных по голове своей дорожной палкой, спасая меня и Майю. Большинство южан просто дали бы деру. Или упали на колени, торгуясь за свою жизнь. Знаешь, месяц назад, когда мы сражались со стаей, барон был готов отдать меня измененным, лишь бы выторговать свою шкуру. Вы, южане, любите говорить «не мое дело». Идти по головам. Предавать своих и чужих находя сотни причин почему так сделать было необходимо и правильно. Вы называете это це-ле-со-об-раз-нос-ть. Заворачиваете свои черные поступки в плащ благородства и достоинства. Обмазываете все поверх честностью и праведностью. А потом поворачиваете так, будто все было сделано для высшего и всеобщего блага. И даже если видите, что несправедливость творится с вашими близкими, просто отводите глаза. Ты не такой. В тебе что-то есть. Когда мы шли по холмам, ты был готов умереть, но не отстал бы от нас ни на шаг. Духи не говорят мне почему, но тебе действительно не все равно… Ты правда считаешь меня красивой?

— Я? — Удивленный резкой сменой темы разговора Абеляр непонимающе уставился на великаншу.

— Ты назвал меня совершенной. — Опустив глаза дикаркка прикусила губу и как-то совершенно по детски шаркнула ногой отведя взгляд. — Совершенная, это по вашему значит красивая, так?. Меня еще никто не называл красивой. И не рисовал. Я тебе нравлюсь?

— Почему ты спрашиваешь? — Прошептал Абеляр и перевалившись на колени сбросил со спины тяжело брякнувший колчан.

— У меня давно не было мужчины. Как-то… Не складывалось последнее время. А барон… он слишком… барон. Духи говорят, до того, как сюда выйдет стая, пройдет еще треть свечи. — С обескураживающей простотой заявила дикарка. Что-то глухо брякнуло и тяжелая шерстяная ткань упала на стремительно покрывающуюся инеем траву. — Не бойся. Деток не будет. Я ведь чистокровная.

— Здесь? Сейчас? Посреди леса и на глазах двух десятков других людей? — Невольно сорвавшимся голосом выдавил из себя Эддард. Теперь настал его черед отводить взгляд. — Мы знакомы всего лишь день. Я так… Извини, Сив. Я так не могу. Ты очень красивая, но… я просто не могу.

— Сегодня будет бой. — Неожиданно горячая, обжигающая даже через дорожную куртку, ладонь горянки опустилась на его плечо. Над кожей великанши клубился пар. Поблескивающие в полумраке глаза казалось блестели от слез. — Удача капризна, южанин. Никто не знает, будет ли у нас еще шанс. Здесь, на севере холодно. Всегда холодно. А сейчас можем подарить друг другу немного… тепла.

— Я… Нет, Сив. — Отодвинувшись от дикарки, Эддард принялся с преувеличенным вниманием разглядывать свое оружие. Тяжелые, небрежно выструганные из ствола молодого ясеня плечи, отсутствующая полка. Обмотанная пропитанными рыбьим клеем тряпками рукоять, волосяная, поблескивающая в стремительно тающем закатном свете остатками воска тетива. Это ничем не напоминало то изящное, склеенное из рога, кожи и дерева изделие из которого он стрелял в молодости. Что же стоит надеяться, и такое непривычное оружие его не подведет… — Ты… Очень привлекательна, но как я сказал я так просто не могу. Я не монах и далеко не праведник, но мы почти друг друга не знаем. Да даже если бы это и было не так, после всего этого сумасшедшего дня, после этой клятой погони, после бега по холмам…

Мягко сжимающая плечо ладонь исчезла. В полумраке раздалось шуршание пледа, какое-то позвякивание, скрип затягиваемых ремней.

— Наверное, ты прав, книгочей. А я глупая. Только что говорила, какие вы южане слабые и как любите прикрывать свою слабость умными словами и дурацкими обычаями. Прятаться за ними как за щитом. И тут же про это забыла. — Сверкнув ледяными, холодными как нависающие над лесом горы глазами, великанша распрямившись закинула на плечо молот, и покачав головой указала рукой в сторону распадка. — Помни. Бердеф, хитрый как лис. Он умнее чем может показатся. И далеко не так добр как выглядит. Отправил нас сюда, якобы замкнуть круг. Но на самом деле хочет использовать как приманку. Когда они поймут, что ты здесь один, они попрут на тебя и откроют спину стрелкам на той стороне. Я постараюсь вернуться быстро. Если не обгадишься от страха и не побежишь — выживешь. Тварям потребуется время, чтобы подняться. Целься им в лицо и шею. В колчане три дюжины стрел. Если сумеешь потратить хоть треть не зазря, у нас еще будет шанс узнать друг друга ближе. И вернутся к этому разговору. Может быть. — Тень скрывала лицо, но Эддард был готов поклясться, что губы горянки сложились в насмешливую ухмылку.

— Ты уходишь?

— Кому то надо разобраться с их разведчиками. — Качнувшись на пятках, дикарка развернувшись к Эддарду спиной растворилась в тенях.

— Бесы. — Выдохнув, Абеляр некоторое время понаблюдал за стремительно растворяющимся в воздухе облачке пара и покачав головой подтянул к себе лук. — Бесы. Повторил он еле слышно.

Преисподняя. Он умер и попал в ад. Ту самую геенну, которой священники грозят всякому, кто не посещает службы или платит храму слишком маленькие пожертвования. Это был, ад. По-другому и быть не могло.

С того момента, как его грубо вздернули на ноги и поволокли прочь от фургона, мир превратился в черно-багровую круговерть. Демонический вертеп оскаленных рыл, злого острого железа и боли. Калейдоскоп ужаса и мрака. Лицо мерзости. Слабо булькнув, Август выдавил через образовавшуюся на месте передних зубов кровавую брешь, бело-желтый, отвратительно пахнущий сгусток и содрогнулся от терзающих смятое горло спазмов. Визжащая похрюкивающая карусель острых копыт, скребущих когтей, свиных рыл, и твердых как гвозди пальцев откликнулась грубым рывком тянущей его куда-то во тьму, жесткой как медная проволока веревки. Очередной, торчащий из влажной, покрытой прелыми листьями и сосновыми иглицами, земли, камень впился в бедро, вырвал из его спины кусок кожи, и растворился в тенях. Август даже не дернулся. Эта боль была подобна капле в океане. Океане, который, непостижимым образом, его тело вместило в себя целиком. Твари бежали. Торопились. Их было не меньше сотни. Чудовищ из древних легенд. Одним своим видом опровергавших, казалось все законы этого мироздания. Визжащих рычащих, исторгающих невыразимую вонь, щелкающих острозубыми пастями, сталкивающихся, дерущихся, путающихся в собственных ногах крыльях и лапах. Они бежали. Но это не мешало им… Не мешало… Чувствуя как слезы заливают глаза юноша издал полузадушенный писк. Они рвали его прямо на ходу. Толкали, пихали, кричали в лицо, плевали и гадили на него, глумились над ним, утаскивая куда-то в одном им известном направлении. По звериным тропам, по оврагам, по зарослям терновника, по пригоркам и оврагам. Мимо полей и засек, в самую казалось глубь недобро смотрящей вслед чащи. И каждая его задержка, каждое мгновение промедления оборачивалось болью. Ржавые, иззубренные, сделанные из обломков лемехов и кос, ножи не сколько резали, сколько рвали кожу, протыкали мышцы, со скрипом проходили по костям, каким-то непостижимым образом избегая крупных жил. Тогда он боялся. Боялся, что очередной тычок острием, войдет чуть глубже и он просто истечет кровью, что грязное копыто слишком сильно ударив по голове, расколет ему череп, что попавшие в раны лесная грязь, слюна и моча смешанных вызовут смертную лихорадку. И потому он бежал. Бежал, отдавая все силы на то, чтобы не споткнутся и не навлечь на себя новую порцию побоев и издевательств. А когда его ноги, не выдержав сумасшедшей гонки, отказались сделать еще шаг, его просто потащили. Потянули за собой, сначала за волосы, не обращая никакого внимания ни на его крики, ни на то, как трещит его скальп, что он задыхается от боли, что острые камни, сучья и ветки превращают в лохмотья сначала его одежду, а потом кожу. А потом, видимо сочтя такой способ транспортировки не слишком удобным, затянув петлю на шее, словно он висельник. Тогда он думал, что хуже уже не будет. Оказалось это не так. Когда твари неожиданно остановились, он обрадовался неожиданной передышке. Но то, что случилось дальше… Издав еще один булькающий всхлип Август преодолевая боль подтянул правую руку к горлу и вцепился оставшимися на ней тремя пальцами в душащую его петлю. Когда это случилось? Когда ему, по одному, не торопливо, сопровождая каждый удар по воткнутой в рот палке палке глумливым хрюканьем и радостным повизгиванием выбивали зубы? Или, когда, перевернув содрали остатки штанов и… Рука горела огнем, перед глазами стоял образ покрытого язвами и наростами дикого мяса, сочащимися гноем свиного рыла, коричнево зеленых, пеньков обломанных зубов, хруст раздираемых суставов и вкус плоти, его собственной плоти… Потом… После того как это кончилось, они заставили его съесть собственные пальцы. А мгновение спустя… Это его разум вспоминать не хотел. Сознание плыло, превращаясь в черно-красный водоворот, грязный поток рвущей тело боли, ритмичных толчков, перекрытого дыхания и навалившейся внезапно слабости и безразличия. Они останавливались еще пять раз. Пять или шесть. И каждая остановка отнимала у юноши частичку достоинства, тела, разума и души. Каждый удар, каждый грубый рывок, каждая капля попавшего на него, в него, тошнотворно пахнущего семени, воняющих кровью и разложением и болезненной чуждостью слюны, мочи и фекалий ломала что-то в его душе, отнимая свет и волю к жизни. Серая холодная муть заполняла сердце, окутывая разум безразличием и апатией. В конце концов, он перестал даже пытаться сопротивляться. Не закричал от боли, даже когда ему выкололи глаз.

Я еще жив

Когда-то, в другой жизни, эти слова казались ему очень важными. Давали ему сил. Заставляли делать его следующий шаг и еще один вдох. Выйти на бой с демоном. Но теперь… Теперь они казались ему проклятьем. Зачем? Зачем все это? Почему он просто не умрет? Почему борется? Зачем цепляется за проклятую петлю? Судорожно вздохнув, Август рывком выдернул пальцы из-под веревки. Жесткая струна, скрипнув узлом затянулась, впилась под челюсть и перекрывая дыхание. Зрение почти тут же начал заволакивать черный туман. Краем сознания отметив, что движение снова замедлилось — петляющая меж кустов, звериная тропа вывела их к, небольшому окруженному, казавшимися в закатном свете черными, соснами, распадку, он растянул разбитые губы в облегченной улыбке. Скоро все кончится. Так или иначе.

И тут вокруг частым дождем начали падать стрелы.

Они вышли откуда и ожидалось. Рычащий и визжащий клубок отвратительной массы тел. Скопление уродства и мерзости. Заполнили стиснутое меж двух круч пространство, оставляя за собой шлейф истоптанных папоротников и мха. В середине массы влекомое перекинутой через шею петлей волочилось изломанное полуголое человеческое тело. Абеляр вздрогнул. Узнать в этом Августа цу Вернстрома, пусть и опустившегося, но сохранившего какие-то следы благородного происхождения, юношу было почти невозможно. Взрыкнув, один из тянущих веревку измененных, двухголовый, кажущийся огромным даже с высоты занятого ученым пригорка монстр, с четырьмя руками грузно развернувшись, издав шипение резко дернул веревку без малейших усилий протащив пленника сразу футов на пять. Если твари и устали, то это было совершенно незаметно.

Абеляр сотый раз, наверное, за последние пол часа взвесил в ладони лук. Примитивное, тяжелое громоздкое оружие. Неудобное и тяжелое. Скорее всего играющее при каждом выстреле так, что стрела летит куда угодно только не в цель. А он даже его не пристрелял. Что же. Скоро у него появится возможность. Аккуратно приладив стрелу, ученый вздохнул. Тридцать шагов. Стрела полетит сверху вниз. Сгустившиеся тени погружают лес во мрак, но упрямо цепляющееся за ощетинившиеся клыками вершин горы солнце дает еще достаточно света. Это, конечно не стрельбище, но и маячащая внизу, раздвоенная спина монстра не подброшенная слугой в воздух глиняная тарелка.

Мышцы спины напряглись. Плечи оружия оказались неожиданно тугими. Тетива ответила чуть слышным гудением.

Надо было разогреть лук. Запоздало отметил Эддард, но тут его пальцы разжались и стрела полетела вниз. Он понял, что попал еще прежде, чем почувствовал вспышку боли в предплечье, прежде чем неоправданно тяжелые рога оружия сыграв рванули мышцы ушибленного тетивой запястья.

Монстр покачнулся, недовольно хрюкнул, повернул правую голову, с удивлением оглядел торчащее изо рта левой подрагивающее оперение и задрав морду уставился прямо в глаза Абеляру.

— Боги милостивые. — Чувствуя, как по спине стекает тонкая струйка ледяного пота, мужчина потянулся за следующей стрелой.

Чудовище заревело, скакнуло было вперед, но запутавшись в собственных ногах с грохотом упало на землю. Разминувшаяся с шеей гиганта на пол пяди стрела ударила в шею следующего, похожего на бочонок, размахивающего копьем, уродца с клешнями вместо рук.

Овраг содрогнулся от слитного рева. Волна звука ударила Абеляра в грудь, руки дрогнули, и следующая стрела, кувыркаясь, улетела в сгущающийся над распадком мрак. Многоголовая масса плоти хлынула на склон, словно приливная волна. Эддард закаменел.

Еще пару мгновений и меня просто затопчут.

Паническая мысль ударила в затылок не хуже дубины, в висках застучало, но, будто живущие собственной жизнью руки уже тащили следующую стрелу. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Бегущий впереди остальных, чем то напоминающий вставшую на задние лапы ящерицу гибрид качнулся назад и покатился вниз под ноги остальным нападающим. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Тяжелый, грубо отлитый бронзовый наконечник, с чавканьем вонзается в горло следующей, похожей на ожившее дерево твари. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Промах. Кричащая сотней голосов масса отыгрывает себе пару шагов. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Что-то больно рванув за волосы, со стуком вонзается в растущую за спиной ель. Не у одного Эддарда есть лук. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Очередной смешанный схватившись за выросшую из груди оперенную ветвь, проваливается в толпу. Вдох. Натянуть. Выстрел. Выдох. Вырвавшаяся вперед тварь, отвратительная смесь человека и волка, уже почти наверху, времени, перенести прицел просто нет. С другого конца распадка хлещет злой оперенный дождь. Коса смерти проходит по затопившей склон волне. Не меньше полудюжины монстров падают навзничь, Еще столько же с воем катятся вниз. Он успевает повернуть лук, на мгновение замешкавшаяся, уже почти добравшаяся до него тварь давится стрелой. Огромные когти скребут в двух шагах от его сапог. С другого конца распадка слышатся частые хлопки тетив, сеющий гибель град собирает кровавый урожай и Абеляр понимает, что больше половины гибридов либо мертвы либо тяжело ранены. Вдох. Натянуть… Воздух сгущается. Теснит грудь, разрывая легкие. Руки будто наливаются свинцом. Дза — нг. Лопнувшая тетива взрезает щеку и чудом разминувшись с глазом кнутом хлещет по пальцам.

Магия.

Взгляд Абеляра шарит по сторонам и словно плуг на камень натыкается на стоящую на дне распадка фигуру. Раздутое тело, кабаньи клыки, сверкающая на месте отсутствующего глаза золотая монета. Второй глаз закачен, белое бельмо слепо смотрит в пустоту. Дрожащий вокруг чудища воздух ломает перспективу и раскрывается потоком теней. Мрак волной устремляется туда, откуда летят последние стрелы. Слышен треск и грохот, волна горячего воздуха отбрасывает вал тьмы, бьет в распадок, земля исторгает пар, камни трещат от жара, но человек — кабан стоит прочно.

В паре шагов от Эддарда щелкают челюсти. Тело реагирует само. Превратившийся в бесполезную палку лук летит в сторону, выхваченная из-за пояса трость мягко ложится в ладонь, пальцы нащупывают еле заметную кнопку, щелкает скрытая пружина, и дерево распадается на две половины обнажая узкий и гибкий трехгранный клинок. Удар переводом. Обманный выпад. Захлест. Туше. Двое одолевших подъем монстров падают замертво.

Вторая позиция! Спину держать!

Натруженные ноги отдаются волной дрожащей слабости, но сейчас не время обращать на это внимание. Перевод. Туше. Очередная тварь с визгом отскакивает и лишь через пару ударов сердца осознав, что мертва опускается на колени, упрямо пытаясь остановить бьющий из пронзенной переносицы поток черной крови.

Пятая позиция. Спину держать!

Отход. Перевод. Туше.

Спину держать!

Возраст и сидячий образ жизни дает о себе знать. Поясница горит огнем, в правом колене при каждом движении что-то щелкает. Между деревьев снова грохочет, в лицо дышит жаром. Рычащая, щелкающая челюстями, размахивающая острым железом масса подступает ближе.

— А-Л-И-И-И-К-Х-О-Р-Р-А-А-А!! — Крик бьет по ушам стенобитным тараном. Несущаяся меж деревьев огромными прыжками тяжелая тень разогнавшимся быком врывается в набегающую толпу. Во все стороны летят тела. — Р-Р-Р-Р-А-А-А!!! Тяжелое било молота описав рвущую воздух дугу буквально расплескивает ближайшего монстра. Следующий замах пробивает в строю нападающих широкую брешь. Вращающая над головой, словно пушинку, пудовый молот великанша тигриным прыжком рвется вперед, приземляясь в самую гущу гибридов. Молот кружится, с треском распарывая воздух, ломая ноги и руки, сплющивая грудины, кроша черепа. — А-Р-Р-Р-А-Н-Н-О-Х! Оставляя за собой кровавую просеку дикарка огромными скачками движется вниз, там, где воздев руки с зажатым в нем каменным кинжалом широко расставив копыта над распростертым на камнях телом юноши, стоит человек-кабан. — К-Р-Р-И-И-И-Я-А-А! Чудище успевает повернуться, вскидывает руку в отвращающем жесте и из его ладони бьет струя пламени. — УМРИ!! — Объятая огнем фигура спотыкается, делает несколько неверных шагов вперед, опускает на искаженного молот и сама падает замертво. Лопнувшая рукоять раскрасневшегося от жара молота горит черным пламенем, над покрытым сажей телом дикарки курится дым. Что великанша мертва нет никаких сомнений. Бок Абелаяра простреливает яркая вспышка боли.

Отвлекся.

Опустив взгляд на глубоко засевший чуть ниже подвздошья иззубренный наконечник копья, ученый сделав пару неверных шагов пытается достать кончиком клинка тянущегося к нему его уродца но падает на колени. Тени сгущаются, смыкаясь над ним лицом мерзости. Земля мерно покачивается материнской колыбелью. Ледяной холод обволакивает сознание, унося его во мрак.

— А ну стой бродяга! Перегородивший дорогу замотанной в плед огромной, но явно женской фигуре, сидящий на тяжелом боевом коне, сверкающий начищенным нагрудником, всадник был высок, строен и вполне недурен собой. Впрочем, виднеющееся под широкополой, украшенной пуком цветных перьев шляпой, благообразное лицо несколько портил намечающийся второй подбородок и презрительно сложенные губы. — А ну назовись!

— Путница перехожая, неожиданно мелодичным голосом ответила великанша и попыталась обойти его слева, но всадник заметив маневр, развернув коня опять преградил ей дорогу.

— Путница, значит. — Протянул он и усмехнулся, в дранных тряпках, дырявых сапогах, да с мясницкой секирой… Знаю я таких путниц. Встречал уже и не раз. Все вы северяни одним миром мазаны. Либо воровка, либо шпионка, либо разбойница… Со мной пойдешь. В Крепость. Там разберемся.

— А если не пойду?

— А если не пойдешь, то свяжу тебя да парням в обоз отдам. Кивнул на остановившуюся у обочины боевую телегу, на которой, сидело с интересом следя за происходящим два десятка ухмыляющихся кантонцев, всадник. Они тебя быстро обломают. Не впервой.

Огромная, покрытая дорожной грязью рука, медленно поднялась вверх и стянула с головы великанши край пледа.

— Хорошие у тебя сапоги. — Усмехнулась дикарка. — Мне в пору будут.

Только боги ведают, как уставал за последнее время Грог. Управлять одалем оказалось намного сложнее, чем он мог бы себе представить. Это не тебе не поле боя, где только и нужно, что следить, чтобы всякий, кто повернут к тебе лицом и находящийся на расстоянии удара не задерживался на ногах слишком долго. Одаль, оказался для него неподъемным. Клятая земля. Каждый, пахарь, пастух, охотник, хотел от него защиты, не внеся при этом в казну ни единого медяка. Вчерашние друзья, требовали отдать им самые жирные куски пашни, прозрачно намекая на судьбу прошлого владельца долины. Проклятые, будто ниоткуда появившиеся имперские мытари бубнили что-то о налогах и задолженностях. А уцелевшие после кровавой ночи воины узнав, что он запрещает набеги и отменяет право четвертей, один за другим покидали его земли. Но они хотя бы делали это открыто. Освобожденные рабы, предпочитали делать это по ночам, не забыв прихватить с собой что-нибудь ценное. Клятая долина вопреки своему имени, не спешила поделиться зерном, половина купленных им овец передохла от какой-то заразы, ловить рыбу в горных озерах тоже не получалось, и несмотря на обнаруженные им неплохие запасы, долине все еще грозил голод, и Грог даже думать не хотел, что будет зимой. Все рассыпалось, словно домик из карт. Построенное Хальдаром королевство просто не могло выжить без грабежей. Так что неудивительно, что намаявшись и набегавшись за день, Грог, просто падал в кровать, чтобы отключившись, проснуться с восходом солнца от очередного вороха проблем. Как же ему хотелось на все плюнуть и уйти в горы. Удивительно, но, несмотря на произошедшие там события, полусоженный длинный дом в снегах, был единственным местом, где Грог чувствовал себя в спокойно. Возможно, этому способствовала тишина, а может чудом сохранившаяся широкая и мягкая имперская кровать, оставшаяся от Хальдара. И плевать, что крыша над ложем не сохранилась. Зато можно было стряхнуть снег с удивительно мягкого, чудесно блестящего шелка, лечь прямо на мягкую перину и смотреть на проплывающие над головой звезды. По хорошему, содрать бы этот клятый шелк да обменять его у все чаще захаживающих в долину коробейников на монеты и хлеб, но он бы скорее руку себе отрубил, чем так сделал.

Усмехнувшись своим мыслям, мужчина снял с пояса связку ключей и отпер громко лязгнувший замок. Отец Героф постоянно повторяет, что все в руках Создателя. Стоит только надеяться, что у Белого бога крепкие руки. Если они переживут зиму, то обязательно построят ему святилище. То есть храм.

Грог невесело покачал головой. Как все изменилось. Переделанная из клети для хранения пищи, спальня давала хоть какую-то иллюзию безопасности. В былые времена длинный дом не разделяли. Но сейчас. Склонившись перед южанами ты постепенно и сам становишься южанином. Раньше он о таком не думал. А теперь спит запершись ото всех, потому как боится проснуться с ножом в сердце. В спальне царили полумрак и прохлада.

Опять забыл разжечь жаровню. Холодно ночью будет. Ну и ладно.

Грог принюхался, к обычному запаху овечьей шерсти, хлеба и свежей золы, почему-то примешивался еле заметный кислый шлейф, прокисшего пота и животного жира.

Наверняка крыса, где-то под полом гнездо свила. Крыс полно. Надо с этим что-то делать. Наверное.

Вздохнув, Грог закрыл дверь, защелкнул замок, и отбросив ключи в сторону, рухнул на тюфяк лицом вниз.

— А раньше ты бы обязательно поприветствовал старую подругу, произнес в темноте до дрожи знакомый голос. Из сгустившихся в углу комнатенки теней соткалась высоченная закутанная в лохмотья фигура.

Боги…

Задавленно булькнув, Грог, механически потянулся рукой к поясу, но сообразив кто перед ним, опрометью кинулась к двери, дернул за ручку, и упав на колени судорожно зашарил в поисках ключа. На его плечо опустилась тяжелая ладонь.

— Я не собираюсь тебя убивать…

Открыв глаза, Абеляр долго непонимающе смотрел на покачивающийся над головой тент, прислушивался к мерному цокоту копыт, и скрипу колес. В повозке пахло шерстью, маслом и почему-то козьим сыром. Фургон мерно покачивался. Спине было мягко, прикрывающий его до подбородка колючий шерстяной плед был удивительно теплым и двигаться совершенно не хотелось.

— Очнулся, книгочей. — Неожиданно нависшее над ним лицо великанши расплылось в улыбке. — Это хорошо. Не шевелись. Пока тебе нельзя вставать.

— Я… — Кашлянув Абеляр завозился и попытался повернуть голову. Живот прострелила волна боли, мир тут поплыл куда-то вниз и вбок, в голове зашумело.

— Я же сказала, не вертись. — Нахмурилась горянка, и мягко придавив плечи Эддарда толкнула его обратно на пахнущий свежим сеном тюфяк.

— Как?.. Я думал. — Облизнув пересохшие губы ученый бессильно откинувшись на свое ложе позволил Сив натянуть плед обратно. — Я думал, что мне конец. Тебе конец. Нам всем конец.

— Я ошиблась. Он оказался все же неплохим мужиком. Этот Бердеф. — Пожала плечами, расставшаяся наконец со своим пледом, облаченная лишь в короткую кожаную тунику, дикарка и присев на край тюфяка Эддада вытянув обутые в новые сапоги ноги, принялась наматывать на палец изрядно укоротившуюся косу. — Когда я разобралась с их головным дозором и вернулась, бой уже шел. Их было слишком много, так что мне пришлось перекинуться. Широкий рот женщины сжался в тонкую линию. — Нет, не хочу врать. Не пришлось. Я просто захотела перекинуться. Понимаешь, когда долго не оборачиваешься, то все становится таким… гадким. Тебя все раздражает, ничего не радует, ты не спишь, и в конце концов все силы уходят на то чтобы кого нибудь не убить. Иногда помогает напится или с кем нибудь переспать, но это ненадолго. Это как чесотка, понимаешь? В общем я сорвалась. Как пьяница дорвавшаяся до кувшина выморожня. Не подумала, что потом некому будет нас прикрыть. Хотя против такого как этот шаман… С ним драться, все равно, что против урагана ссать. Но он оказался лучше, чем я думала. Выкопал меня из под груды тел. Подлатал тебя и остальных. Знаешь, я никогда такого не видела. — Глаза горянки возбужденно сверкнули. — Это ведь смертельная рана была. Копье тебе кишки распороло, дерьмо в брюхе плескалось… Он разрезал тебя, промыл все внутри, сшил внутренности оленьими жилами, а потом засунул их обратно. И ты живой. — Покрутив шеей Сив озадаченно почесала в затылке. Правда он тебе в брюхо какой-то плесени насовал, и велел ей тебя еще две седмицы кормить. Сказал, что так надо, что она не даст разойтись гнили. Еще говорил, чтобы ты больше лежал, ел только протертую кашу и тогда все будет хорошо… И барона он тоже вылечил. — Качнув головой куда-то в сторону, горянка прикусила губу. Вон там, дрыхнет. Ему крепко досталось. Очень крепко. Красавчиком, он больше точно не будет. — Сив глубоко вздохнув, принялась ковырять ногтем доски днища телеги. — На большее было глупо рассчитывать. Все живы. С травницей тоже все хорошо. Рана на бедре не опасная, да пара синяков еще. Мне кажется, Бердефу Майя понравилась. По-настоящему понравилась. Так что он даже забыл что она южанка. Когда она очнулась он увел ее подальше и они о чем-то до утра говорили. Она сейчас впереди сидит. Лошадьми правит. Не знаю уж, что он ей сказал, но улыбается она третий день.

— А-а-а… Гибриды… Мы, что, всех… — Голос Абеляра сорвался.

— Сейчас попить дам. — Вскочив на четвереньки, горянка проползла куда-то в угол повозки и через несколько мгновений вернулась с хлюпающим при каждом покачивании фургона бурдюком. Густая, сладость пролилась в горло Абеляра небесной амброзией. — Молоко с кленовым сиропом, отнимая от губ мужчины горлышко пояснила горянка. — Тебе сейчас нельзя много. Чуть попозже дам еще. Отставив в сторону бурдюк великанша снова присела на край ложа и поерзав, тряхнула косами. — Ни один из поганцев не ушел… Ни один. Повторила она и пристукнув по колену коротко хохотнула.

А староста Кабаньей пади. Представляешь. Он, оказывается, голубей к стене каждый день слал. Писал, что Я, Майя и барон и есть чудовища. Что мы сговорились с пиктами и похищаем людей. Бердеф его… переубедил. Да так что этот жирный пузырь дал нам свой лучший фургон и пару скотин, чтобы его тащить. И денег дал. И еды.

— Как… Переубедил?

— Сжег городьбу. А потом сказал что не оставит от села камня на камне. А старосту закопает в землю. Живьем. Похоже, мы действительно оказались старику по нраву. — Протянув руку дикарка продемонстрировала Эддарду стискивающий запястье золотой браслет. — Вот гляди. Это он мне подарил. Сказал что нас четверых связывает узел судьбы. И велел, чтобы я за вами присмотрела. А еще вот это дал. Сейчас покажу. Засунув руку куда-то между мешков, горянка извлекла на свет нечто по размеру и форме напоминающее расплющенную наковальню. Старое железо, видишь? Такое не сломается и не затупится. Только рукоятку сделать надо.

— Это что? Мясницкий топор? — Приглядевшись удивленно вскинул брови Эддард.

— Это большая секира, дурень. Старая. Вот видишь- руны. — Проведя пальцем по цепочке тянущихся вдоль иззубренного лезвия похожих на раздавленных букашек значков великанша уважительно покивала головой. — Очень старая штука. Наверняка еще со времен раскола осталась. Смотри. Взяв топор за проушину горянка щелкнула ногтем по полотну. Раздался переливчатый звон. — Слышишь? Они нашли это у одного из смешанных. Когда шаман увидел, что я молоток сломала долго смеялся и дал эту штуку мне. Сказал что если этот топор тысячу лет в урочище пролежал, значит и мою руку выдержит. А еще сказал, что она принадлежала одному из железных воинов.

— Наверное. — Чуть прищурившись Абеляр принялся разглядывать кусок металла. — Если возможно, я потом его зарисую. Если ты позволишь конечно.

— Да рисуй на здоровье. — Пожала плечами горянка. — Мне то что. Кстати. Ты оказался не так прост, как видится на первый взгляд, книжник. Ловко орудуешь своей спицей. А говорил безоружный.

— В академии фехтование одна из основных дисциплин. — Повернув голову так, чтобы лучше видеть горянку одними губами улыбнулся Абеляр. — Студиозусы должны уметь постоять за себя. Когда-то я был лучшим на курсе. Получил серебряный лист на рукоять[1]. Не знаю уж за какие заслуги. А что касается оружия. На востоке говорят обман — самый острый меч. Вот я и решил., что не стоит мне мозолить глаза окружающих красивой эспадой на боку. Трость привлекает намного меньше внимания.

По своей извечной привычке горянка надолго задумалась.

— А-а-а. Понимаю, Согласно кивнув великанша почесала переносицу. — Это как гирька на шнурке в рукаве. Вроде в руках ничего нет, а потом хлоп и черепушка всмятку… Слушай я тут думала… — Снова поерзав великанша надолго замолчала. — То о чем мы говорили. Перед боем. Забудь, хорошо? Просто… Мне тоже бывает страшно. А когда мне страшно я делаю глупости.

— А о чем мы говорили? — Вскинул брови Абеляр.

— О том что мы с тобой… — Замолкнув на полуслове горянка звонко расхохоталась. — Ты почти меня поймал, книжник. — Слушай… А вот это все с кровью. Оно правда так важно?

Настал черед молчания Абеляра.

— Я не знаю, Сив. — Произнес он наконец. — Я знаю, что прав, но не знаю, будет ли кто-то меня слушать.

Великанша нахмурилась.

— А большой жрец? Который дал тебе амулет?

— Честность за честность, Сив. — Отведя взгляд в сторону Эддард на мгновение зажмурился и тяжело вздохнул. — Он не давал. Я купил этот артефакт у брата каптернамуса одного из Лютецких монастырей. За пару бутылок сгущенного вина. Эти анализаторы никто не хранит в сокровищницах. И я не знаю, сколько их всего осталось. Может тысячи, а может это последний. Их считают просто хламом. Ни на что не годным хламом, оставшимся от древних. А ты сама наверняка знаешь, как поступают с оставшимися от древних вещами. Либо сжигают и закапывают пепел поглубже, либо записывают в пыльный журнал и закидывают подальше в самый глубокий подвал, чтобы через несколько лет записать в следующий журнал. Каптернамус… продавал мне некоторые древние вещицы. Неофициально естественно. А амулет я узнал по описанию в тех записях что нашел в подвалах Академии. Моя экспедиция… Ученый вздохнул. — Университет каждый год организует десятки подобных. Большая часть из них возвращается ни с чем. То же, что возвращаются с новыми знаниями. Их… тоже… записывают.

— Понятно. — Криво усмехнувшись дикарка принялась молча теребить подол туники. — Хорошо, что ты рассказал.

— Прости.

— Глупости. — Дикарка криво усмехнулась. — Мы все врем. Я поняла уже давно. Кстати. Бердеф сказал, что пока мы помним вкус меда, то лесные тропы будут для нас открыты.

Абеляр помолчал осмысливая сказанное.

— Про вкус меда. Я не очень понимаю, что это значит.

— Это значит, что нам не стоит опасаться стрелы в спину, пока мы не перейдем старику дорогу. — Улыбнулась великанша. — Но я бы на это не особо рассчитывала. Он конечно великий вождь, большой колдун и пользуется уважением у некоторых кланов. Но только у некоторых.

— А-а-а… — Абеляр устало прикрыл глаза. — Прости, Сив. Прости, что солгал тебе.

— Духи говорят, ты сделал так, потому что для тебя это было очень важно. — Пожала плечами северянка. — А знаешь? Запустив руку под тюфяк, она извлекала из под него стальную пластинку с врезанным в нее камнем. — Вот смотри. — Чиркнув по ладони, невесть откуда появившимся ножом, она прижала рану к амулету. Несколько капель крови с громким стуком упало на пол. Некоторое время казалось ничего не происходит, но неожиданно раздалось негромкое жужжание и камень в амулете засиял расплавленным золотом.

— О боги… — На лице Абеляра засияла восторженная улыбка. — Я был прав. Я прав!!!

— Дерьмо. — Неверяще прошептала великанша. — Вот дерьмо. Слушай книжник, если это так, то получается, что жрецы… Обернувшись к ученому горянка замолкнув на полуслове отложила амулет и облизнув руку долго глядела на оставшуюся на месте пореза тонкую розовую нить постепенно бледнеющего и исчезающего шрама. — Вот дерьмо. — повторила она и покачав головой аккуратно поправила сбившееся одеяло. Эддард спал.

Ветви. Царапающие, даящие, пронзающие. Алчно припадающие ртами-шипами к разорванной плоти. Жадно хватающие за руки и ноги, лезущие в глаза. Дыхание перегретого горна в лицо.

БОЙСЯ, НАСЕКОМОЕ! БОЙСЯ, ИБО Я ТЕБЯ ЗАПОМНИЛ. БОЙСЯ НОЧИ, БОЙСЯ ТЕНЕЙ, БОЙСЯ ТЕХ, КТО ЖИВЕТ В ТВОИХ СНАХ, ИБО ОНИ ПРИДУТ ЗА ТОБОЙ! Сотрясающий серо-стальное небо, громовой голос заставляет землю под ногами корчится в агонии. Ветви — пальцы впиваются в плоть, тянут, пытаются распять…

Сбросив с себя бессильно скользящие по коже шипы, Август сделал несколько шагов вперед и подняв руки к лицу рассмеялся. Здесь у него были все пальцы. И смотрел он двумя глазами.

БОЙСЯ МЕНЯ! — Отмахнувшись от громыхающих завываний словно от назойливой мухи, юноша принялся продираться через кустарник. Поначалу жадно шевелящиеся ветви пытались схватить его, но уже через некоторое время казалось они его испугались. Тернии будто пытались сами убраться с дороги, корни прятались в землю. Стволы изгибались освобождая путь. Горячий ветер сменился стылой марью и юноша с удивлением заметил как из его рта при каждом выдохе вырывается облачко тут же превращающегося в сереброкрылую стрекозу пара. Выйдя из кустарников, Август огляделся по сторонам и испустив тяжелый вздох, принялся подниматься на холм на вершине которого сидела сгорбившись одинокая фигура. Подъем оказался недолгим. На венчающим груду камней поваленном на бок менгире, скрестив ноги, сидела высокая, не меньше восьми футов, крепкая молодая женщина с удивительно правильными чертами до боли знакомого ему лица.

— Ты не Сив. — Произнес юноша и осторожно присев напротив женщины, сложил руки на коленях.

— Да. Я Не-Сив. — Медленно кивнула великанша и улыбнулась, демонстрируя Августу острые, больше подошедшие бы матерому волку, зубы. Длинные, оканчивающиеся тигриными когтями пальцы небрежно скребанули по камню оставляя на нем глубокие борозды. — Ты не боишься, хедвиг?

— Нет. — После недолгого раздумья покачал головой юноша. — Думаю, если бы ты хотела мне навредить, ты бы уже это сделала.

Великанша зашипела, меж клыков мелькнул раздвоенный змеиный язык.

— Если бы не данная нами клятва, я бы уже доедала твое сердце!

— Она нас слышит? — Поинтересовался совершенно не впечатленный демонстрацией Август.

— А может ли голова не знать, что слышат уши? — Раздраженно фыркнула великанша и по птичьи нахохлившись уставилась вдаль.

Август удовлетворенно кивнул.

— Тогда. — Произнес он. — Я хочу извиниться. Я вел себя как осел. И я хочу попросить прощения.

— Прощения? — Лицо женщины дрогнуло, поплыло, превращаясь в безликую берестяную маску. В прорезях холодно сверкнул горный лед. — Ты?! Еда просит прощения! Ха!

— Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. — Слабо улыбнувшись покачал головой юноша и ковырнув промороженную землю носком сапога отбросил в сторону тут же отрастивший лапы и скрывшийся меж извивающимися травинками камень. — А здесь холодно…

— Это мое место. — Буркнула Не-Сив и по кошачьи выгнувшись повела плечами.

— Я… если я попаду сюда еще раз, то попробую принести сюда теплой одежды. И дров.

— И ты думаешь, я захочу еще раз видеть твою рожу? — Издав губами неприличный звук великанша отвернулась.

— Но ведь ты пришла сюда, чтобы избавить меня… От этого. — Проследив как, превратившиеся в стаю разноцветных птичек слова облетели вокруг женщины и взмыли в небо Август улыбнулся. — Спасибо.

— Ты бы и сам справился. Когда ни будь. — Проворчала великанша и взмахнув рукой указала на виднеющийся среди свинцово-стальных туч, медленно ползущий в их сторону, разрыв. — Говори, что ты там хотел. У нас не так много времени.

— Прости меня. Я был слишком горд, чтобы понять. Вел себя как идиот. Ты хотела дружбы, а я плевал в протянутую руку, прогнал тебя, оскорблял, вел себя как капризный ребенок, а ты спасала мою жизнь. Ввязалась не в свою войну, как говорят здесь на севере. Сейчас я понимаю, что ты помогала мне не из-за денег. И сейчас я хочу сказать тебе — спасибо. И прости.

— Слова. — Безликая маска исчезла уступая место холодному, жесткому словно вырезанному из жесткого дерева мастером плотником лицу статуи древнего божества. — Слова, слова, слова, слова… Губы великанши дрогнули в усмешке. — Это все что ты можешь мне предложить?

— Я не знаю… А… Чего бы ты хотела? — Развел руками не отрывающий взгляда от женщины Август.

— Ну… — Острые когти со скрежетом проехались по иссеченному полустертыми узорами менгиру. — Думаю… немного плоти. Здесь довольно голодно. Она редко дает мне наестся… Так что… Пару пальцев и глаза было бы достаточно. Великанша облизнулась. Да. Вполне достаточно.

Август сжал зубы, медленно выдохнув проводил взглядом вылетевшую изо рта стрекозу, и опустил взгляд на правую руку.

— Хорошо. Если это позволит мне загладить вину…

— Ха… Ха-ха-ха-ха-ха… Хохот женщины превратился в клекот ястреба. — А ты не врешь… Нет, южанин, я не собака чтобы обгрызать плоть с твоих костей… Хорошо. Слов пока достаточно. Просто… приходи сюда иногда. Я редко выхожу в ваш мир, а тут… скучно.

— Я могу научить тебя играть в квадраты. — Улыбнулся Август и несмело положив руку на плечо вздрогнувшей от неожиданности женщины чуть сжал пальцы. — Спасибо тебе… Не-Сив.

— П-ф-ф. — Сбросив с плеча руку, великанша качнулась к юноше и задержав лицо в дюйме от его шеи по собачьи втянула воздух ноздрями. — Не надумай себе, что мы друзья, еда. Ты такой теплый. А здесь так холодно. Беги, еда. Тебе пора. Таким как ты, нельзя оставаться здесь слишком долго. — Острый, словно бритва коготь, легко проколол одежду и коснувшись кожи легонько царапнул кожу. — Беги.

Холм с живой травой качнулся и Август почувствовал что взлетает, втягиваемый в зияющий над головой разрыв стального неба.

Лошадки мерно трусили по петляющей меж холмов дороге, фургон поскрипывал. Майя улыбалась. Ее не волновали ни медленно затягивающие небо тучи, ни начавший накрапывать мелкий холодный дождь. Какая разница. Достав из лежащего на скамье туеска ломот сыра, Майя откусила кусочек и принялась медленно его пережевывать. Вкусно. Сыр был удивительно вкусным. Что же. Все эти кликуши, что сочиняли на нее доносы и наветы, все те, кто плевался ей в след, те, кто при виде нее складывал пальцы в отгоняющее зло знаки, они оказались правы. Даже смешно… Год обучения в академии. На глазах десятка учителей. И никто не смог этого заметить. Ни к чему не годная как маг, посредственная травница, она оказалась прекрасной колдуньей. Неаспектированная магия. Привязка душ. За это полагался костер. Даже здесь, на севере где предпочитают смотреть сквозь пальцы… на нестандартные методы. Старый шаман все объяснил. Она ни за что бы не поняла структуру плетений иного, если бы не имела доступа к колодцу. Она ни за что не смогла бы говорить с Стархедве если бы его душа не была привязанна. Что же. Она ведьма. Настоящая ведьма. Из тех, кем пугают маленьких детей. В ее жилах течет та сторона. Она почти не отличается от смешанных. В них ведь тоже течет капля иной крови. Откусив следующий пахнущий летними травами, уютом очага, и нагретой козьей шерстью кусок, женщина довольно зажмурилась и подставила лицо тускнеющим под напором туч лучам солнца. Как же хорошо. Интересно, Сив поняла? Хотя горянка вряд ли испугается, скорее всего усмехнется и сочувственно хлопнув по плечу предложит выпить чего-нибудь покрепче. Кирихе с улыбкой покачала головой. Северянка сказала, что как только они с Августом заберут деньги из банка, она отдаст ей свою долю. Этого с лихвой хватит построить или купить дом. Открыть лавку. Сказала, что хочет, чтобы ей тоже было куда возвращаться. Что же. Видимо, друзья появляются неожиданно и только тогда, когда ты уже отчаиваешься их завести. Не согласиться было невозможно. А барон? Что будет если барон или этот книжник догадаются? Побегут в официум — доносить? И что будет дальше? Пытки? Допросы? Костер? Красавица фыркнула и впившись зубами в сыр замычала от удовольствия. И что она сможет ответить инквизиторам? Что она не более грешна, чем прочие дипломированные маги? Что сила есть всего лишь инструмент, острый нож, и важно не то, как он выглядит, а в чьих руках он находится? Что она не принесла в жертву ни одного животного или человека, что не совокуплялась с демонами, не летала на шабаши, не травила скот и посевы, и не соблазняла мужей? Что она за свою жизнь не поработила и не связала ни одной души, а тот, кто стоит за ее плечами сам хочет быть рядом? Что нож причиняет зло лишь в руках убийцы, а нож в руках лекаря напротив дает жизнь? Что все ее вина состоит в том, что она, наконец-то признала свою силу? Выслушают ли ее? Захотят ли слушать? Какая разница. Задорно хохотнув, Майя Кирихе слегка подстегнула лошадей заставляя их ускорится. Какая разница, когда он рядом?

Я здесь, любимая

Невидимые, неосязаемые, но такие теплые и родные руки обняли ее за плечи. Майя улыбнулась. Вокруг придерживающих вожжи ладоней замерцали еле заметные в свете дня искорки. Поднявшийся ветер рвал ее волосы, фургон раскачивался, но ей был все равно.

— Чтоб тебя конь вместо кобылы в зад попользовал, Сив. А потом там скворцы гнездо свили. — Проворчал с подозрением разглядывающий развалившуюся на его ложе великаншу Грог. Я чуть от страха не помер.

— Пошел ты, толстяк, вздохнула девушка и уставилась в потолок невидящим взглядом. — Так ты его возьмешь или нет? Кивнула она на слабо шевелящегося на развернутом одеяле младенца.

— Твой? — Осторожно присев на стоящий в углу комнаты колченогий табурет, Грог нервно дернул щекой.

— Он что похож на моего? Был бы он мой, не хлебал бы столько молока, да не гадил по десять раз в день. — Криво усмехнулась Сив и достав откуда-то из складок широкого плаща кисет, принялась неторопливо крошить в ладонь серо бурую массу разведенного чагой хассиса. — Будешь?

— Не. Я с этим завязал. — Покачал головой мужчина и подергав себя за кончик давно не чесаной бороды покачал головой. — Да и тебе советую. От этой дряни голова тяжелая и мысли путаются.

— Ладно. — После некоторого раздумья кивнула великанша, и стряхнув с ладони черно бурое крошево убрала кисет за пазуху. — Что, тяжело тебе с Хальдаровым хозяйством?

— Если вкратце, то да. — Вздохнул Грог и зябко поежившись, покосился на рдеющие в жаровне угли. — Овцы пали. А с тех, что выжили шерсти почти не соскребешь. Тощие как волки по весне. Торговать не чем. Запасов и до середины зимы не хватит.

Сив, задумчиво склонив голову на бок, долго разглядывала мужчину.

— Говорят, ты под южанами теперь.

— Я принял веру в Белого бога. — Отвел взгляд в сторону Грог. — Хочу умереть честным человеком.

— Честным? — Громко захохотав, девушка заколотила себя кулаком по бедру. — Честным. Ха-ха-ха-ха. Честным… Вот уморил. — Вытерев выступившие слезы великанша покачала головой. — Ну да. Ты всегда старался быть лучше прочих. Стремился все делать правильно. Правда получалось все через задницу. Помнишь, как предлагал мне уйти?

— Я трус, Сив. — Плечи мужчины сгорбились. — Я знаю, что я трус. Было бы во мне чуть больше храбрости, я ушел бы от Хальдара еще лет пять назад. Сам не понимаю, почему меня выбрали ярлом. Я ничего не умею. Не умею управлять землей, не умею торговать, не умею растить овец и не знаю бесы его дери даже когда сеять это гребаное зерно и что с ним делать дальше. Я умею пить пиво и изредка махать топором. Если бы не советы отца Герофа, мы бы уже голодали. Но все равно мне верят. Глупая была идея, давать свободу рабам. Священник говорит так надо. Но у меня не хватает рук.

— Я тут огляделась, и увидела несколько новых лиц. — Прищурилась девушка.

— Пара семей. Южане, отмахнулся Грог. Пришли недавно. Их селение сгорело. Ищут лучшей доли. Хилые как дети, что в голодный год родились. Одни, с виду здоровый мужик, отбившуюся овцу с горы снять не смог представляешь? Упал и сломал себе ногу. Еще священник с парой служек… Впрочем, они стараются много больше других. — Мужчина горестно покачал головой.

— Зато, они знают, как сеять хлеб, и растить овец.

— Даже я понимаю, чтобы хозяйство встало на ноги, должно зим пять пройти, а люди хотят есть уже сейчас. — Сгорбившись словно у него внезапно заболел живот Грог запустил пальцы в давно не знавшие мыла волосы. — Я трус. Когда меня выбрали ярлом, даже отказаться смелости не нашел. Южане говорят, что земля жирная, но сеяли мы не вовремя и неправильно, в озере полно рыбы, я купил сети, но от рыбалки толку чуть. Я ничего не умею. Ничего. А они хотят, чтобы я принимал решения. Чтобы отвечал за них. Как я могу это делать если ничего не знаю?! Сток — Селедка, грозится мне войной. Хочет правую часть долины и озеро. Я устал от войны, Сив, устал от крови. Я не хочу снова… — Голос мужчины сорвался, по щекам покатились слезы. — Я просто устал.

Сив задумчиво побарабанила пальцами по краю кровати.

— Я тебе помогу. — Сказала она наконец. Если ты прогуляешься в горы, и покопаешься в том, что осталось от длинного дома… На месте, где стояло ложе Хальдара, под полом, будет золото, много золота. Думаю, хватит, чтобы купить запасов… Зим эдак на пятьдесят. Или сто. Еще и на новых овец останется. Тысяч на десять. Или сто… Знаешь у меня плохо со счетом… А с засранцем Стоком, я мнится мне скоро что-то случится. Великанша недобро усмехнулась. — Что-то нехорошее.

— Золото? — Удивленно моргнул Грог.

— Ну да, — Кивнула девушка, — Хальдар любил золото. Или ты думаешь, он все отдавал воинам? Соблюдал право четвертей? Если так, то ты еще больший дурень чем мне казалось. Там полный сундук закопан. Стоунов сорок самое меньшее.

— Врешь. — Нахмурился Грог. — Все Хальдарово золото имперцы забрали. Кто-то продал им места тайников. Говорят целый воз золота и каменьев был. Ульфхрет собрал людей, но… — Грог нахмурился. — Это была ты… Значит все же ты… А я не поверил… Ну да… А кто еще про тайники знать мог… И много таких мест? Что ты южанам не открыла?

— Ты ребенка возьмешь или нет? — Чуть прищурилась великанша.

— Что с ним? Это болезнь? Она заразна?

— Это не болезнь. Его родители были близкими родственниками… наверняка в нескольких поколениях

— Были?

— Не отвлекайся. — Слегка поморщилась Сив.

— Почему ты хочешь мне помочь? — После долгой паузы выдавил из себя Грог.

— Потому что ты лучше остальных. Ну или во всяком случае стараешься. — Пожала плечами девушка. — Ты никогда не убивал пленных. Не резал стариков и детей. Когда воины ссорились, ты пытался их помирить. Хотел, чтобы все обходилось без драк. А помнишь того кота, что ты из южанского селенья принес? Ты с ним возился как с дитем. Эта скотина тебе в постель ссала, а ты его на руках таскал и разговаривал будто это младенчик твой. Вот я и подумала, что лучше тебя для дела никто не подойдет. К тому же ты сказал, что принял нового бога… Говорят, это очень добрый бог. Он велит помогать слабым, кормить голодных…

— С этим у меня пока проблемы. — С усилием распрямив плечи, мужчина раздраженно пристукнул себя по колену. — Дело ведь не только в мальце, да? Чего ты хочешь?

Великанша постучала кончиком пальца по подбородку.

— Я хочу, чтобы ты сделал из долины новый храм Всеотца. — Заключила она через минуту. — И не важно, как он будет называться. Можешь назвать его Городом императора, Ладонью создателя или Воловьей задницей. Все равно. Пусть он будет под южанами, пусть здесь поклоняются Белому богу. Это неважно. Главное суть, понимаешь? Чтобы всякий голодный смог найти себе кров, еду и работу по силам, чтобы людям в горах было куда прийти. Чтобы каждый, кто входит в долину перевязывал ножны и даже в страшном сне не вообразил, что здесь можно лить кровь или вспоминать старые обиды. Понимаешь? Как в старых песнях. Тех историях, о которых любят вспоминать старики. Чтобы каждый в гребаных горах понимал, что если даже потеряет все, есть место, где его примут…

— Полный сундук, говоришь… — Покачал головой Грог. — Можно уехать отсюда. В империю. Купить там дворец на горячих источниках, есть сладкие сливы и что у них там еще… и всю жизнь пить вино в кампании веселых девок.

— Но ты так не сделаешь. — Сив даже не улыбнулась. — Я знаю тебя, Грог. Сколько мы были знакомы? Зим пять-шесть? Вместе мерзли, вместе голодали, вместе сбивали ноги в походах, делили последнюю плесневелую лепешку и прикрывали друг другу спины. Ты защищал меня, предостерегал, давал мудрые советы, а я их не слушала. А когда Хальдар… умер, и его королевство разодрали на куски, ты не сбежал как большинство остальных, не превратился в предводителя разбойников, или бродячего тана. Хотя мог, и это был бы простой путь. Нет, ты встал здесь, занял Долину хлеба и собрал здесь всех, кто лишился защиты под этой крышей. Именно потому я пошла к тебе не к Стоку, не Эйрану, не к Ваану. К тебе.

— Никогда не считал, что обо мне кто-то может думать… так хорошо. — Прикусив губу, помотал головой Грог. — Жаль, что это сон. И про золото и про то, что ты говоришь. Это было бы великое дело…

— С чего это ты взял что это сон? — Привстав на кровати, великанша перевалившись на бок подперла ладонью голову и с интересом воззрилась на сгорбившегося на своем сиденье мужчину.

Грог с ног до головы оглядел девушку. За то время пока они не виделись Сив не изменилась ни на йоту. Крепкие руки, мускулистые ноги, широкие плечи. Все те же обманчиво тяжеловесные движения горного скалозуба. То же слегка угрюмое выражение лишенного даже намека на следы от беспокойной жизни хирдмана, что вела его хозяйка, лица. Разве что глаза постарели. Не смотрели теперь так доверчиво и открыто, как раньше.

— Ну… ты ведь вроде как умерла. Я сам видел, как тебя сразу десятком копий прикололи, а потом голову почти отчекрыжили. — Сказал он наконец и извиняющимся жестом развел руками.

— Ну умерла и умерла, с кем не бывает. Ты ребенка покормить не забудь. — Рассмеялась великанша обнажив в улыбке белые, крупные, словно у молодого жеребенка зубы.

Открыв глаз, юноша тяжело перевалившись на бок поднес к лицу замотанную полосами ткани руку и коснулся прикрывающих лицо бинтов. Голова слегка кружилась, в висках и макушке пульсировали знакомые с детства иголочки затаившейся боли.

Видимо некоторые вещи остаются неизменными.

Мысль заставила его улыбнуться. Упершись в тюфяк здоровой рукой юноша неловко перевалился на бок и натолкнулся взглядом на сидящую неподалеку дикарку. На коленях скрестившей ноги великанши покоился здоровенный не меньше локтя в длину нож-косарь. Вжикнув по лезвию оселком горянка подняла лезвие к глазам и покрутив его так и эдак, явно любуясь результатом довольно цокнула языком.

— С пробуждением, барон.

— Сив… — Улыбнувшись кивнул юноша. — Я долго спал?

— Чуть больше трех дней. — Так что если хочешь поесть, у нас есть немного сырной похлебки и даже молоко. А если оправится, то крикни Майю, мы остановимся, а я помогу тебе дойти до кустов.

— У нас другой фургон? — Продолжая глупо улыбаться, цу Вернстром осторожно, прислушиваясь к ощущениям в теле, попытался придать себе сидячее положение. — Болело везде и повсюду, его как будто несколько дней били батогами, но это было… терпимо. Удивившись собственным мыслям август осторожно покрутил шеей. В позвоночнике что-то явственно хрустнуло.

— Айе. Староста кабаньей пади… подарил. — Кивнула северянка. — Ты не особо дергайся, барон. Шаман тебя хорошо заштопал, но пару недель, ходить тебе будет больно. К тому же швы могут разойтись.

— Спасибо что пришла за мной. И спасибо за то, что меня… терпела.

— Южане. — Фыркнула горянка. — Зелья дурманного, небось охота? Вот и подлизываешься?

Юноша вновь прислушался к себе и широко улыбнувшись покачал головой. — Нет. Не хочу. Совсем не хочу. Но вот насчет предложения остановиться… Это было бы… замечательно.

— Сейчас что нибудь придумаем. — Кивнула великанша и дважды хлопнула в отделяющий их от возницы закрытый шерстяной полог.

— Спасибо, Сив.

— Не за что, барон. Только учти, я помогу тебе дойти и придержу. Рассупонится тоже помогу. Но хрен твой трогать не стану. И не вздумай лапаться. — В глазах великанши заплясали смешинки. — Я не всегда такая добрая. Могу и руки оторвать.

Из доклада младшего стажера-дознавателя священной конгрегации Майло Фернеса, Его преосвященству владыке Ислева и Контрберри а также Малых Лужиц Винсенту Д'Афруа.

Ваше преосвященство. Спешу доложить, что мы прибыли на место инцидента как только смогли. Масштабы катастрофы потрясающи. Три свободных села Дубравницы, Шетиный яр и Клыкачи в совокупности больше пятидесяти дворов просто вырезаны. На развалинах обнаружены следы, как людей, так и тварей не людского рода, а также богомерзких обрядов призывов демонов. К сожалению, несмотря на мои многочисленные просьбы мага-дознатца у нас до сих пор нет, и точную картину происшествия мы восстановить не смогли. Но опрос свидетелей, в том числе показания старосты сельца именем Кабанья падь позволяют сообщить вам следующее. Пикты снова собираются в большой набег. Сам Бердеф — богомерзкий колдун, коего уже столько ищут, собрал силы до полутысячи дикарей и вырезал села. Его сопровождали в великом числе твари богомерзкие гибридами именуемые с коими вышеназванный колдун несомненно заключил какой-то зловещий пакт. Лишь стойкость и героизм жителей села Кабанья падь именуемого позволили им сдержать натиск и дождаться нашей помощи. Нам срочно необходимы подкрепления! Прошу Вас как можно скорее прислать на заставу не менее крыла тяжелой конницы Паладинов, а также инквизиторов отряд братьев из боевого крыла конгрегации усиленных кулаком боевых магов. Необходимо как можно более срочно прочесать леса и выдавить этих еретиков с земель Империи! Также сообщаю вам, что помимо Бердефа и лесных дикарей в налетах и богомерзких обрядах участвовала подозрительная группа из четырех человек или не человек. Одна дева, волосом светлым росту огромадного с глазами ледяными северной крови. Второй юноша — худосочный, кучерявый, кожей смуглый, глазом темный, с клеймами отступника, третий мужчина в летах с бородой окладистой, мордой мерзкой, макушкой лысый, с брюхом вельми выпирающим, на трости ходящий, и четвертая девица молодая красоты несравненной неустановленного роду, поскольку всякий ее видящий ни лица ни роста ни волоса ни глаза вспомнить потом не смог, а только про сосцы вспоминал и бедра, потому как под чары ее еретические попадал и похотью объят был. Оные четверо достоверно известно колдуны мерзкие темным силам поклоняющиеся ибо колдовством своим заморочили старосте голову и вынудили дать им фургон новый, двух кобылиц семилеток лучших в селе а также провианту и вещей разных на сумму в семь с половиной полновесных золотых марок. Забрав искомое колдуны сгинули хохоча под землю, а Бердеф и его армия в птиц обратившись в лес полетела. Ваше преосвященство учитывая все вышеизложенное прошу как можно скорее выслать магов и карателей, братьев.

С любовью и преклонением к Вам, младший стажер-дознаватель священной конгрегации Майло Фернес…

РЕЗОЛЮЦИЯ

Квартирмейстеру центрального прихода церкви Вознесения Святой Девы-Мученицы славного граду Ислева — Йозесу Шнитке,

Старшему брату ордена знающих Кентерберри и Монблау Гормодусу Воку,

От Его преосвященства владыки Ислева и Контрберри а также Малых Лужиц Винсента Д'Афруа.

Информацию принять к сведению. Отправить на место мага дознатца не менее третьего класса. По окончанию расследования никаких активных действий не предпринимать.

Приписка.

«Кто этого болвана на службу взял? Разжаловать его в алтарные служки. «С любовью и поклонением». Нам только новой войны из-за таких идиотов не хватало!».

[1] Эддард опять лукавит. Обычно лучшие выпускники фехтовальных школ в случае похождения экзамена получают право изображать на рукояти медный дубовый лист как знак мастерства владельца оружия. Серебро знак незаурядного таланта, и присуждается лишь победителям нескольких десятков турниров.