Пепел чужих костров

Выбор глубины

Гретта очнулась от того, что в рот ей льется что-то теплое и склизкое. От отвратительного вкуса жирного, сладковатого козьего молока и еще чего-то горького, терпкого, отдающего гнилью и землей, перехватило дыхание, а глаза чуть не выскочили из орбит. Еще не понимающая, что происходит, наемница замахала руками, попыталась отвернуть голову и сжать челюсти, но ее тело не сдвинулось ни на дюйм, а зубы беспомощно заскрежетали по чему-то твердому. Выпучив глаза Гретта, закашлявшись, забилась в плотно притягивающих ее к кровати ремнях.

— Лежи. Дыши. Спокойно. Пей. Лекарство. — Раздавшийся над ее ухом скрипучий голос заставил гармандку вздрогнуть и испуганно замереть. Воронка гулко чавкнув излила ей в горло остатки отвратительного, тошнотворного содержимого и выскользнула изо рта. Желудок женщины тут же рванулся к горлу, но ее рот и нос уже плотно обхватила широкая, морщинистая и жесткая как подметка старого сапога, ладонь.

— Нет. Нельзя. Лекарство. — В поле зрения наемницы появилось изборожденное морщинами суровое старушечье лицо. Некоторое время наемница разглядывала свою пленительницу. Северянка. Несомненно, это была северянка. Самая старая из тех, кого она когда либо видела. Иссеченная глубокими каньонами морщин, кратерами застарелых оспин, и разнополосицей пигментных пятен, кожа обвисла на когда-то могучих руках, широкие плечи были сгорблены, торчащие сквозь заляпанную пятнами жира и засохшего пота рубаху ключицы казалось вот-вот проткнут, небеленую, повидавшую, судя по всему не меньше владелицы, ткань. Гретта без труда различала движение острых, выгнутых горбом, лопаток, на изогнутой, словно у птицы-падальщика, шее и под подбородком колыхались складки, будто отставшего от костей черепа кожи.

— Хорошо. — Некоторое время еще подержав ладонь на лице наемницы старуха с подчеркнуто неодобрительным видом оглядела ее с ног до головы и сердито покачав головой убрала руку. — Слабая. Еще. Плохо. Ничего. Грибы вылечат. — Заключила она и принялась заталкивать воронку и небольшой бурдюк в остро пахнущий козами мешок. — Еда. Позднее. — Северный акцент незнакомки был настолько силен, что Гретта с трудом ее понимала. К тому же ее тело неожиданно начало нестерпимо чесаться. Нет, не снаружи, то, что происходило с ее кожей еще можно было терпеть. Чесалось внутри. Глубоко внутри. Ощущение было такое, будто в ее костях поселились тысячи муравьев и сейчас они исследовали каждый уголок ее тела. Трогали усиками, царапали острыми лапками, кусали и тянули ее плоть в разные стороны. Ощущение все нарастало и Гретта замычав от ужаса забилась в своих путах.

— Терпи. — Положив ладонь на грудь кантонки, старуха с неожиданной силой прижала ее к кровати и принялась поправлять застежки притягивающих ее руки, ноги, голову и тело, к тюфяку, ремней. — Шевелить. Нельзя. Лекарство. Должно. Работать. Должна. Быть. Готовой.

Готовой к чему? Где я, мать его? Кто ты такая!?

— Где я? — Промычала Альтдофф и заморгав слезящимися глазами тихонечко подвывая сжала кулаки с такой силой, что затрещали суставы. Память постепенно восстанавливалась. Воспоминания медленно ворочались где-то в глубине черепа, сонными рыбинами и всплывая из темноты забвения пучили мертвые глаза и скалили усеянные зубами пасти. Проваленное задание на запугивание селян и поимку колдуна в Дуденцах, огромная северянка с оборванцем барончиком, потеря отряда, бегство, заказ на перевозку крупной партии чертовых рожек и бес-травы, услышанные не предназначающиеся для ее ушей слова, страх, просто море страха. Погоня. Попытка ее убийства. Еще одно покушение. Бегство в холмы, встреча с безумным стариком-северянином, дни боли, унижений и снова боли, Опять эта бесова северянка и успевший где-то лишится глаза молокосос. Облегчение при виде отряда паладинов, надежда подороже продать информацию церковникам, сухой щелчок арбалета и острая боль в груди, а потом долгие часы, дни, недели, годы пьющей из ставшего таким беспомощным и бесполезным тела, последние силы, туманящей разум мути. Гретта зажмурилась. Она в плену. Несомненно. Но куда эти придурки ее приволокли пока она была в беспамятстве? Где она? Приоткрыв глаза наемница снова оглядела старуху, перевела взгляд на бревенчатый, несущей на себе следы не слишком бережно сметенной с него сажи, потолок, собранные из плотно подогнанного бруса, украшенные безвкусными росписями стены, и невольно сжала челюсти. Это место не похоже на подворье медикусов, или дом лекаря. Это не походило на монастырь, гостеприимный дом, или фортецию конгрегации. Скорее, на какой-то гребаный одаль дикарей-северян. Что же. Похоже, она попала из одной переделки в другую. И все что оставалось теперь это изворачиваться и выживать. Впрочем, как и всегда. Ничего нового.

— Дом. Шамы Безбородого. — Проворчала старуха и обнажив неожиданно ровные и белые зубы покачала головой. — Лежи. Дергаться. Не надо. Грибы. Вылечат. Шама. Добрый. Хозяин. Велел. Давать. Тебе. Грибы. Вдоволь. Нутро. Скоро. Заживет. Личико. Тоже. — Совершенно бесцеремонно подцепив пальцем оттянутую старым шрамом в бок, губу испуганно дернувшейся Гретты, старуха приблизила лицо ко рту наемницы втянула носом воздух и усмехнувшись покачала головой. — Пахнет. Хорошо. Зубки. Новые. Уже. Режутся. Знаю. Что чувствуешь. Почесуха? Да? — Оставив в покое рот гармандки незнакомка брезгливо вытерла мокрый палец о свою рубаху и неожиданно ткнула Гретту ногтем в живот. — Чешется. Так. Что. Нутро. Раздирает. Воткнув острый ноготь в пупок старуха несколько раз больно надавила палцем. — Это. Оттого. Что. Кишки. Порваны. Были. И лоно. Кто-то. Здорово. Оприходовал. Тебя. Девонька. Очень здорово. Объездил. Как. Норовистую. Лошадку. Ничего. Скоро. Все. Заживет. Будешь. Чистенькой. И целенькой. — Оставив наконец пупок Гретты в покое старуха довольно покивав своим мыслям на мгновение исчезла из поля зрения гармандки и снова появилась, на этот раз с миской в руках. В нос Гретты ударил острый запах пшенной каши. Несколько мгновений назад казалось неспособный принять в себя ни капли отчаянно бунтующий желудок наемницы взвыл так, что казалось под ней затряслась кровать. Рот наполнился тягучей слюной.

— Развязывать. Рано. — Проскрипела ее сиделка и зачерпнув деревянной ложкой несправедливо маленькую порцию густого варева поднесла ее ко рту гармандки. — Ешь. Все. Медленно.

— Уг-ум. — Судорожно проглотив предложенное Гретта с жадностью скосила глаза на следующую уже покачивающуюся у губ порцию. — Шама Безбородый, это тот, который король болот? Торгует какими-то волшебными дикарскими снадобьями?

— Так говорят. — Пожала плечами старуха и помешав кашу зачерпнула ложкой следующую порцию.

Гретта сглотнула. В любой другой момент она бы плюнула в лицо любому, кто бы попытался накормить ее подобной дрянью. Каша была просто омерзительна. До оскомы соленая, жирная, похоже приготовленная даже не на молоке, а на топленом сале, масса, липа к зубам и небу, оставляя на языке привкус прогорклого жира и сладковатого корня лопуха. Но сейчас она казалась ей пищей богов. С каждой проглоченной ложкой она чувствовала, как силы вливаются в ее тело а вездесущие муравьи успокаиваются, впадая в сонную одурь.

Одурь?

Гретта зевнула. Глаза гармандки слипались.

Бесы. В еде наверняка была сонная трава. Меня опоили.

Чувствуя как ее сознание медленно, но неумолимо заволакивает теплый, убаюкивающий туман, наемница попыталась открыть рот, чтобы высказать старухе все, что о ней думает, но из горла вырвалось только неразборчивое бормотание.

— Хорошо. — Покивав головой старуха оглядев опустевшую миску облизала ложку и отправила их в мешок. — Спи. Хозяин. Ждет. Должна. Быть. Сильной. Красивой. Целой. Хозяин. Любит. Южаночек.

Он очнулся связанный, в темноте. Меч, шлем и кольчуга исчезли. Затылок раскалывался от боли, лицо саднило, а руки онемели от стягивающих их веревок. В ребрах, спине и плечах, пульсировали островки боли.

Наверняка я в подвале. Били. Однажды пьяный священник Создателя говорил мне, что история движется по кругу. Все когда-то было или будет. И в мире нет ничего нового. Возможно, в его словах есть доля правды.

Шама попытался разорвать веревки, но как он и ожидал, они оказались для него слишком крепки. Впрочем, Безбородый совершенно не расстроился. С методичностью, больше присущей механизму, чем живому существу, он начал напрягать и расслаблять мышцы.

Не мытьем так катаньем.

Веревки еле слышно трещали, но не спешили ослабнуть. Это обстоятельство его ничуть смущало. У него просто не было выбора. Как и всегда. Все что оставалось, это не обращая внимания на усиливавшуюся с каждым вдохом боль вновь и вновь пытаться ослабить узлы. Зато у него было время вспоминать. Полно времени.

Тонкий, длинный нос худощавого южанина лет сорока морщится от отвращения и брезгливости:

— Это один из бунтовщиков? Он конечно здоровенный, но не похож на воина.

— Это безродный ваша милость. Он работал здесь батраком. Тянул плуг.

— Тянул плуг для этих клятвопреступников? Работал на восставшую чернь! Возмутительно! Эти северные дикари хуже заразы. Как только стоит где ни будь появится одному, так жди неприятностей. Не удивлюсь если он подбил их на бунт!

— Мы тоже так подумали, господин.

— Что с деревней?

— Как вы и приказали ваша светлость, деревню сожги, всех, кто старше двенадцати, повесили вдоль дорог.

— Скот?

— Отдали паладинам, ваша милость. Как вы и приказали.

— Хорошо, хорошо… И это жалкое существо убило десятника из моей дружины? Этот дикарь? Он еще жив?

— Да ваша милость. Как вы и приказывали — пятьдесят плетей! На редкость живучий поганец. Может его добить?

— Нет. Правосудие должно быть бесстрастным. Создатель запрещают применять смертную казнь по отношению к детям. Даже если это северное отродье. Еще пятьдесят плетей, а если выживет, отдайте его в Ислев, в каменоломни. Там всегда нужны крепкие люди. А этот выглядит крепким

— Как скажите ваша милость.

— Так и скажу.

Сверкнув в свете факелов баронской цепью, худой уходит. Его место занимает другой. Почти квадратный, больше напоминающий вставшую на задние лапы свинью чем разумное существо, человек без шеи, с покрытой шрамами головой задумчиво смотрит на лежащего без движения на камнях мальчишку-подростка и цокает языком. На боку у него висит свернутый кольцами, тяжелый кнут.

— Пожалуй, убить тебя было бы более милосердно, парень.

— Как тебя зовут парень?

— Шама.

— Слушай меня внимательно, парень. Это ямы. Создатель и Великая мать, милостивы даже к таким поганцам как ты. Как мне сказали, ты бунтовщик, искупал вину работой в каменоломнях, но проявлял непослушание слишком часто. Тебя не вразумили не голод ни кнут. А поэтому ты здесь. Каждый год, сюда, в бойцовые ямы Фанажа, свозят несколько сотен таких как ты, уходят своими ногами единицы. Но правосудие всегда справедливо. У тебя есть два выхода. Либо умереть, либо победить всех своих соперников. Правила простые, в яму входят двое, выходит один. Победишь в десяти боях, тебя начнут кормить. Победишь в сотне, считай себя свободным человеком. Снимут цепи и катись отсюда куда хочешь. Ты парень крепкий, я поставил четыре серебряных копья, что ты продержишься пару недель, так что не подведи … И хоть это и против правил вот. Попей. Следующий раз тебе дадут воды только после боя.

— Ха, какой здоровый! Ну-ка, сможешь раздавить? Если сможешь, получишь пять грошей! Под хохот солдат, через стол в его сторону с дребезгом катиться большая оловянная кружка. Шама ухмыляется, накрывает ее своей ладонью и сжимает пальцы. Олово слабый метал, даже слабее золота, потому как золото властвует над умами. А каменоломни и бойцовские ямы научили его быть сильным. Кружка превращается в бесформенный комок раньше, чем глумливый хохот замирает на губах весельчаков. Трактирщику не слишком нравиться происходящее, ему наверняка жаль кружки, а его гости пугают других посетителей. Но он предпочитает промолчать. Мудрый поступок. С баронскими дружинниками лучше не сориться.

— Ого парень! А не хочешь к нам в команду? Барон у нас щедрый, платит по семь серебряков в сезон. Плюс паек. Давай парень, даже не думай отказыватся. В нами всяко лучше буде, чем… чем ты там занимаешься? В замке кормят от пуза, и девки сговорчивые. Ну что, пойдешь с нами?

Улыбка Шамы становиться шире

— Двадцать серебряков. Усмехается он, И мне нужен меч.

Ямы Фанажа научили его ценить свою силу.

Некоторое время сенешаль раздумывает над его словами.

— Двадцать так двадцать кивает он. Но в заварушке будешь стоять в первой линии.

Ноги Августа тряслись от напряжения. Переполненные кровью, натруженные мышцы, казалось, готовы были лопнуть от перегрузки, колени и лодыжки горели огнем. Все что выше коленей ощущалось так, будто под кожу ему набили каменного крошева. Их спуск казался бесконечным. Они шагали по лестнице уже больше часа и конца все еще не было видно. Подняв голову, юноша попытался разглядеть пятно солнечного света наверху и ничего не увидел. Нос забивал запах старости и сырости. От ощущения оставшейся над головой толщи земли перехватывало дыхание. Покрепче сжав арбалет цу Вернстром в сотый, наверное, раз огляделся вокруг. Это было… странно. И немного пугающе. Если Эддард прав и этому святилищу больше трех тысяч лет… Он ожидал чего угодно, но только не этого. Сменившие каменные ступени, металлические паллеты казались выкованными только вчера, металл потемнел, но сохранял блеск. Ни следа ржавчины, ни малейшей щербинки или повреждения. Каждая следующая собранная из равновеликих стальных пластин, ступень в точности повторяла предыдущую, сияла новизной и нетронутостью, поражала своей лаконичной красотой. Ни следа оставленных молотами неизвестных мастеров отметок. Стены тоже не походили ни на что, что Август видел прежде. Идеально подогнанные каменные блоки одной формы и величины были поставлены друг на друга с такой точностью, что в зазор между ними вряд ли можно было кончик самой тонкой иголки. Ни потеков влаги, ни плесени, ни казалось бы вездесущего там, наверху, мха. На равных расстояниях друг от друга лестницу освещали слегка выдающиеся из стены мягко пульсирующие теплым, но при этом каким-то мертвым светом стеклянные полусферы. От осознания того, на какую глубину они уже спустились, кружилась голова.

А ведь нам еще предстоит подняться обратно…

Пришедшая в голову мысль заставила юношу тяжело вздохнуть.

Зачем мы делаем это? Зачем лезем дракону в пасть? Потому что так сказал жирный дикарь? И что дальше? Меня и остальных напоят отваром из чудесных грибов? Я снова смогу видеть двумя глазами? У меня снова будет десять пальцев на руках? Зарастут раны и рубцы? Мое тело снова станет целым? И что это даст? Уйдет ли та боль, что приносят воспоминания? Отменит ли это то, что сделали со мной церковники, торговая гильдия и смешанные? Может после волшебных грибов нам можно будет перестать прятаться? Может тот, кто послал за нами переодетых паладинами убийц, откажется от своей затеи отправить нас на ту сторону?. Может быть ко мне вернется замок, земля и слуги?

Вжав кончики пальцев в теплое дерево оттягивающего руки арбалета Август зажмурился.

С каждым месяцем, с каждой неделей я отдаляюсь от цивилизованных земель и вижу все больше чудес. Сказок, которые в приличном обществе вызывают лишь смех. Но хочу ли я видеть эти чудеса? Большую часть из них я бы с удовольствием обменял на сытный завтрак и кубок вина. Мягкую постель и крышу над головой.

Покосившись на мерно топающую впереди, с таким видом, будто она не больше часа спускается по довольно крутой лестнице, а мерно идет по имперскому тракту, великаншу, юноша до боли закусил губы.

Да. Большую часть…

Сив. И что он в ней нашел? Они оба понимают, что это ошибка. Ошибка была начинать спать друг с другом. В тот день, когда он принес дикарскую воинскую клятву, он считал это глупостью. Варварским обычаем. Но она его не бросила. Не бросила, когда он умирал от лихорадки. Не бросила, когда от дурманного зелья у него помутился разум. Не оставила, когда его схватила стая гибридов. А в ту ночь… В ту первую ночь ему очень хотелось, нет, не плотских утех. Тепла. Доверия. Близости. Хотелось хоть на мгновение забыть, кем он стал. Бесы. Он сам все усложнил. И испортил. Впрочем, как и всегда. Неожиданно сделав очередной поворот, казавшаяся бесконечной лестница просто исчезла, сменившись обширным залом.

— Пришли. — Прокомментировала, подняв руку в предостерегающем жесте, дикарка.

Действительно. Пришли. Только куда?

Открывшееся перед ними помещение поражало размерами. Не уступающее центральным площадям Лютеция пространство, так же, как и лестница, освещенное волшебными светильниками, уходило на сотни шагов ввысь и в стороны. Сводчатый, украшенный, будто несколько мгновений назад вышедшими из под кисти неизвестного художника фресками, потолок не был подперт ни одной колонной. Задрав голову, юноша покачал головой и невольно присвистнул. Все те же мотивы убийств и насилия что и наверху. Это не было борьбой света и тьмы, зло боролось с еще большим злом, жестокость сталкивалась с жестокостью, мерзость с мерзостью.

Видимо тем, кто построил это место, нравились подобные темы. Нам повезло, что они давно мертвы

— Это просто поразительно! — В голос воскликнул Эддард и завертев лысеющей макушкой расхохотался. — Вы посмотрите! Магия этого города древних! Она до сих пор работает!

— В свете нет магии. — Покачала головой нервно перебирающая бусины на своем поясе травница. — Во всяком случае я не чувствую ни один из знакомых мне аспектов.

— А разве это не колдовство? — Коснувшись торчащего из стены стеклянного шара Сив, зашипев, отдернула руку и принялась обсасывать пальцы. — Горячо. Жжется. — Пояснила она ни к кому конкретно не обращаясь.

— Вы правы госпожа, Майя. Я выбрал неверные слова. Судя по архитектуре и тому, что я читал, это место было построено самими древними. — Немного подумав, согласно кивнул Абеляр и, нервно облизнув губы, потянулся к своему журналу. — Древние не владели волшебством. Во всяком случае, не в том смысле, которое мы в него вкладываем. Это место может показаться полным чудес, но они называли это наукой.

— Наукой? — Нахмурилась дикарка. — Это как те водяные и ветряные колеса, которые вы прикручиваете к мельницами и кузням? Не верю.

— Представь себе, что ты живешь в пещере. — Торопливо записывая что-то на недовольно поскрипывающим под напором карандаша пергаменте снисходительно улыбнулся Эддард. — У тебя есть каменное копье и одежда из шкур. Но вот на охоте ты провала свою одежду. И ты приносишь ее мудрой женщине из племени. Она берет ее уносит в свою пещеру, куда тебе нельзя заходить, потому, что это запрещено обычаем. И через некоторое время выносит ее целой. Это магия. Сомнения нет, что только очень сильное колдовство может сделать такое. Но уже через пару поколений каждый в племени может пользоваться костяной иголкой. И магия становится умением. Знанием. Навыками. Наукой. Если верить Ациту Плинию, племена сулджуков еще пятьсот лет назад не знали, как обрабатывать сталь, и не сеяли пшеницу. Кочевали, пасли стада лошадей, охотились, ходили в грабительские набеги и жили в палатках из шкур и костей. А сейчас в степях стоят города, а поля дают столько пшеницы и хлопка, что кормят и одевают половину империи. Древние знали о устройстве мира намного больше нас. Госпожа Майя права. Магию принесли нам демоны и горнило звездных странников. Это из-за его воздействия некоторые из людей получили возможность касаться той стороны.

— Я не жила в пещере. — Насупилась Сив и качнув топором обиженно выпятила губы. — Но я понимаю, зачем ты это говоришь. Мы, северяне, слишком тупые, чтобы сообразить что к чему, да?

— Ни в коем случае. — Выставив перед собой ладонь в обезоруживающем жесте, ученый улыбнулся. — Просто говорю, что многое непостижимое для нашего ума может показаться нам волшебством.

— Ясно. — Сплюнув через плечо великанша кивнула. — А что ты там говорил про горнило и магов? Они получается тоже… Как и мы, чистокровные? — Покосившись в сторону травницы дикарка задумчиво почесала в затылке. — Слышала такое, но никогда не придавала этому особого значения.

— Мне больше по душе другая версия. — Нервно одернув рукав курточки Майя аккуратно промокнула вытащенным из кармана платком выступившие на лбу капельки пота и убрала его обратно. — Волшебство существовало всегда. Просто древние люди не нуждались в нем как мы сейчас. Потому никто не обучал магов. Не учил касаться ветра миров и пользоваться аспектами силы. Не стоит называть любых владеющих волшебством потомками тех, кого коснулась порча горнила. Маги — это не пометники.

— Хм… Понятно. — Значит чудовище здесь только я. — Криво усмехнулась северянка и покачала головой. — Ладно. Здесь, похоже, ничего нет. Широким жестом окинув циклопический зал, великанша указала на ряд проходов вдоль стен. — С чего начнем?

Как странно…

Август не слишком прислушивался к разговору. Его вниманием полностью овладел каменный пол. Не имеющая даже намека на стыки или трещины покрытая слоем пыли каменная плита или возможно скальное основание постройки было расчерчено кругами и полосами. И с каждым мгновением цу Вернстрому все больше казалось, что они движутся. Круги медленно поворачивались вокруг своих осей, линии еле заметно изгибались постепенно складываясь в треугольники и квадраты, что в свою очередь строили невообразимо сложные геометрические фигуры. Некоторые из линий чуть заметно пульсировали внутренним светом, по ним пробегали цепочки еле видимых огоньков, сходясь, расходясь и растворяясь в перекрестках и пересечениях, чтобы через несколько мгновений снова собраться уже в другом месте. Картина захватывала. Пугала. Манила. Август почувствовал как у него снова начинает кружится голова.

— Это странно. — Ели слышно пробормотал он.

— Что? — Резко повернувшись к юноше настороженно спросила дикарка. Костяшки пальцев сжимающие топор побелели.

— На полу. Линии. Они движутся. — Пояснил Август и указал себе под ноги.

— Гадское место. — Облегченно выдохнула проследившая направление его взгляда горянка и судя по виду с трудом удержалась от плевка.

— Это звезды. — Неожиданно сказала травница и зябко передернув плечами шагнула поближе к дикарке. — Это звездный круг. — Вон там. Медведь. А это Охотник и Вепрь. — Указав пальцем в несколько точек пола, красавица изумленно покачала головой. Один из преподавателей в академии утверждал, что звезды не движутся по небесному куполу. Что наш мир это тоже одна из тысячи звезд…

Дикарка надолго задумалась.

— Звучит… дерьмово. — Заключила она наконец и неуютно поежившись повернулась к ближайшему из проходов. — Ладно, чем быстрее обшарим все вокруг, тем быстрее отсюда уйдем.

Веревки не поддавались. Шама продолжал вспоминать. Рой, рой, крот в норе. Не мытьем так катаньем. Он давно понял, что главное в мире — упорство. По жилам медленно растекался огонь. Воспоминания жгли изнутри словно раскаленный металл.

В палатке, несмотря на ее размеры очень душно, по вискам Безбородого течет пот. Но он не обращает на это никакого внимания.

— Господин Шама, во вступлении в орден ловчих вам отказано. Голос распорядителя, наполнен плохо скрываемым презрением.

— Разве я не победил в отборе? Усмехается он и оглаживает ладонью отросшие висячие «рыцарские» усы. Другая его ладонь ложиться на рукоять тяжелого топора.

— Победили господин Шама. В этом сомнений нет. Но есть сомнение в вас.

— Мне говорили, — улыбка Безбородого становиться еще шире, что вступить в орден может любой вне зависимости от крови. Что северным народом тоже можно служить Создателю.

— Это так, господин Шама. Вне всякого сомнения. — Голос распорядителя отбора остается совершенно спокойным, но за его спиной вырастает четверо воинов с вышитым на пелеринах изображением разящего кулака Создателя. Двое держат взведенные арбалеты. — Но все ваши соперники мертвы. Это отбор, а не война. Ловчие это охотники, поединщики а не мясники. Мы не принимаем в ловчие убийц. Вы не висите на ближайшем дереве только из моего уважения к вашему воинскому умению. Но принять в орден человека, который не может себя контролировать. — Взгляд распорядителя соскальзывает на придерживающую топор ладонь Безбородого, — И, как мне подсказывает здравый смысл не только в бою мы не можем. Вы уйдете отсюда своими ногами или не уйдете совсем. Как мне кажется, это справедливый выбор, господин дикарь.

Шама с ухмылкой смотрит, на арбалетчиков, и с поклоном выходит из палатки.

Опять трактир. Какой, это по счету? Двадцатый, тридцатый, сотый… Какая разница, просто цепной пес в очередной раз поменяет хозяина. Новый хозяин. Высокий худощавый старик, с тонким и прямым носом… Волосы выглядят так, будто присыпаны утренним инеем. Их вид вызывает в Шаме тоску. Может вернутся домой? На север? Только зачем? Там ждут лишь те старые счета которые он вряд ли когда либо закроет. Сейчас месть для него неподъемна. Потому он продолжает разглядывать старика. Дрожащие руки в пятнах. Но спина прямая а взгляд острый и голос тверд как гранит. Человек что привык командовать, а не подчинятся. На груди нанимателя блестит баронская цепь. Он ее уже видел. Когда то давно. Очень давно. В другой жизни.

— Я думал, что нанимаю северного воина, а вижу перед собой торговца.

— Мы наемники и есть торговцы ваша милость. Какая разница что продаешь, ткани, специи, или собственные умения?

— Ха, мне сказали, что ты не прост, для северного дикаря. Но не сказали насколько.

— Я много учился ваша милость. В том числе и у граждан благословенной империи.

— В любом случае, я считаю твои условия неприемлемыми.

— Дело ваше, если ваша милость не согласна, продам свой меч кому-нибудь другому. — Пожимает плечами Шама.

Некоторое время наниматель сверлит его глазами. Несомненно, если бы взглядом можно было убить, он был бы уже мертв. Тонкий нос морщиться в смеси презрения и отвращения.

— Хорошо, если ты хотя бы вполовину настолько хорош, как о тебе говорят, по окончанию похода, ты получишь рыцарский пояс и надел земли.

Безбородый согласно кивает.

— Ваша милость даже сулджуки, не заходят так далеко в черные пески. — Советник барона дрожит но смотрит твердо. — Мы потеряли слишком много солдат, осталась только ваша личная охрана и не больше дюжины способных удержать меч в руках дружинников.

Губы владетеля сжимаются в тонкую, почти незаметную линию. Тонкие, дрожащие пальцы осторожно расправляют, древний рассохшийся пергамент.

— Меня не интересует, что делают или не делают, эти грязные дикари. Эй, северянин, как там тебя твой десяток осилит еще два перехода?

Шама немного думает, пожимает плечами, а потом согласно кивает.

— Если это воля вашей милости.

Противник силен. Силен, быстр и опытен. Он давно не встречал такого. Тяжелое, покрытое гравировкой лезвие огромного двуручника плетет в воздухе стальное кружево, запутывая, рассеивая внимание, обманывая. Безбородый дважды уже попался на уловки врага, его кольчуга порвана, а из ран вытекает кровь. А вместе с ней жизнь. Шама понимает что слабеет с каждым мгновением. Его противник это тоже понимает. И потому не торопится. Сейчас ему выгодно тянуть время.

«Мама беги!»

Как всегда. Судьба не оставляет ему выбора. Зарычав Шама бросается прямо на меч.

— Значит ты просишь этот меч, как долю в трофеях? Глаза барона заполнены презрением, оно плещется в его зрачках словно мутная брага в кружке. — Ха! Забирай!

— Что значит, ты уходишь!? Да как ты смеешь смерд! Требовать у меня, землю и рыцарство?! Я не мог обещать такого северному дикарю! Это измена! Клевета! Как ты, лживая скотина, мог вообще такое сказать! Взять его!? Полтора десятка дружинников не торопясь берут Шаму в кольцо. В их глазах плешется ненависть и предвкушение. Несморя на сотни ночей у одного костра. Переломленный хлеб и разделенную воду. Несмотря на то, что они десяток раз бились с ними бок о бок. Несмотря на то, что каждый из них давал воинскую клятву на крови.

«Мама беги!»

Шама с ухмылкой скидывает с плеча меч. Клинок блестит словно бы в предвкушении битвы. Первый же взмах рассекает подошедшего слишком близко почти пополам. Кровь брызжет в стороны, заливая жадно впитывающий ее песок. Жарко. И почему-то горько. Надо закончить все побыстрее. Они хотят прикончить ставшего ненужным цепного пса. Но цепной пес может и укусить. Шама смотрит на белого как мрамор барона и улыбается. Теперь мр выглядит чуть справедливей. В глазах его хозяина виден плохо скрываемый страх.

Хозяин одаля походил на готовый вот-вот прорватся гнойник. Налитой, раскрасневшийся окруженный почти физической аурой самодовольства и совершенно не соответствующей его облику властности и силы, он развалился и растекся на своем резном покрытом безвкусной резьбой эмалью и позолотой троне, выбирая из стоящего перед ним блюда с горой мяса самые лакомые куски. Жир тек по многочисленным подбородкам, по толстым пальцам, почти отсутствующей шее, по пухлой и дряблой, заросшей курчавым волосом, груди. Гретту передернуло от отвращения. Она ненавидела толстяков. Все толстые люди глупые, нетерпеливые, жестокие и жадные, а этот казался намного глупей, нетерпеливей и жаднее других. И намного более жестоким. Для этого достаточно было заглянуть в его глаза. Маленькие, почти скрытые за жировыми валиками, нависших век гладкие и блестящие как речные окатыши они смотрели внимательно и твердо.

Альтдофф в очередной раз оглядела полный дикой, кричащей роскоши обеденный зал. Безвкусные гобелены и ковры на каждый из которых пошло столько шелка и золотой нити, что за них можно купить небольшую деревеньку, нагромождение ларей, и сундуков, разбросанные тут и там штуки драгоценной ткани, шкуры экзотических зверей, свисающие с, расписанного сценами охоты, потолка, бронзовые светильники. Изукрашенная эмалью посуда тонкого иотайского фарфора, золотые и серебряные тарелки миски и блюда, бродящие по залу, гадящие и сущие на драгоценные ковры, псы в широких поблескивающих драгоценными камнями ошейниках, полуодетые, споро суетящиеся вокруг стола, заменяющие остывшие блюда и приносящие новые, чем-то неумолимо похожие друг на друга, служанки — подавальщицы. Стоящая в углу зала изукрашенная накладками из кости Алефанта сцена с брошенными там музыкальными инструментами, венчающая огромное ложе груда покрытых пятнами шелковых подушек, перин и простыней в другом углу… Гретта с трудом подавила тошноту. Что она ненавидела больше чем самодовольных толстяков, это роскошь и грязь. Роскошные вещи делают тебя слабой и безвольной, заставляют думать, что ты центр этого мира и что-то для него значишь. Роскошь это слабость. Грязь означает, что ты опустился так низко, что не можешь с ней бороться.

Подняв глаза наверх, на опоясывающую зал галерею, Гретта, мазнула взглядом по стоящей на ней стрелкам с арбалетами и не удержавшись еле слышно зашипела. Стрелки, все как один, рослые, крепкие, закованные в тяжелые, по лютецкой моде пластинчатые латные доспехи, с тяжелыми многозарядными арбалетами в руках. За все время, что она была здесь, сидела за столом хозяина, ни один даже не шевельнулся. Не перенес вес на другую ногу, не перехватил поудобней, оттягивающее руки оружие, не двинул головой. Внизу было жарко и душно. Наверняка, там наверху, у украшенного аляповатыми рисунками потолка еще жарче. Они должны были истекать потом, их кожа наверняка свербела, а ноги и спина затекли от долгого стояния на одном месте. Она не раз видела как латники в подобных доспехах просто теряли сознание от недостатка воздуха или жары. Но эти все равно не двигались. Обученные. Вышколенные. Дисциплинированные. Еще больше чем роскошь и грязь, Гретта ненавидела дисциплинированных слуг. Такие люди давно забыли, что у них есть собственные мысли и желания. Они в любой момент могут ударить тебя кинжалом в спину. Или загнать в нее болт. Только чтобы заслужить улыбку хозяина.

Опустив взгляд на невозможный, наверняка стоящий целое состояние стол — зеркало наемница нахмурилась. Больше всего в этой жизни она ненавидела зеркала. Предательские куски скрытой за пластиной стекла амальгамы всегда над ней издевались. Вот и сейчас. Она не могла узнать в отражении свое лицо. Такого не могло быть, ибо не могло быть никогда. Она знала, как выглядит. Знала каждый свой шрам, каждую линию излишне выдающихся скул, слишком пухлых, перекошенных старой раной губ, знала, что схвативший ее в горах безумный северянин выбил ей большую часть зубов, помнила, что на войне с сулджуками у нее было рассечено левое ухо и несмотря на то, что она заплатила целую кучу денег медикусам, оно все равно торчало чуть больше чем правое. Она помнила свой слегка скособоченный нос, бледные щеки, начинающие, несмотря на все ее старания, проступать на лице ранние морщины и складки — следствии проведенной в многочисленных походах, зачастую не слишком спокойной жизни. Знала, что у нее по утрам всегда болит спина, и поврежденное в одной из многочисленных драк колено. Она помнила кто она такая. Сейчас, из под поверхности стола на нее смотрел совершенно другой человек. Подозрительно щурящаяся из-за стекла женщина была моложе. Здоровее. Сильнее. Ее лице не было даже намека на шрамы или рубцы, коротко остриженные, пока она спала одурманенная сонной травой, волосы, блестели и торчали задорной щеткой, а кожа буквально светилась здоровьем.

Если бы я встретила такую принцеску в темном переулке то первым делом разбила бы ей смазливую, сытую рожицу.

— Один фунт четыре лота и два золотника мясного гриба. — Словно прочитав ее мысли самодовольно проворчал Шама и зачерпнув из миски пригогршню соленой рыбьей икры отправил себе в рот. — Около тридцати золотых марок за твое новое прекрасное личико, госпожа. Но результат того, как по мне, стоил. Я умею ценить красоту. — Утерев покрытые соком раздавленных икринок губы тыльной стороной ладони, толстяк лениво пошевелив мясистыми пальцами и красноречиво взмахнул рукой. Люблю красоту во всех ее проявлениях. Именно поэтому я и заключил договор с империей. И принял веру в Создателя. Вы, южане, знаете толк в красоте. Всегда придумаете, как сделать обычные вещи прекрасными. — Причмокнув, Безбородый, прищурившись, окинул наемницу плотоядным взглядом. — Да. Знаете толк. Это у вас в крови.

Гретта внутренне сжалась.

Похоже, подруга, ты опять влипла. И опять все сводится к простому выбору. Драться или трахаться.

Чувствуя как губы невольно складываются в усмешку она зашарила взглядом по столу. Перед ней на блюде для фруктов лежал маленький серебряный нож. Небольшое, полукруглое, тупое даже на вид лезвие вряд ли подходило для того, чтобы справится с крупным кроликом. Бросив взгляд на стоящих на галерее стрелков наемница усилием воли расслабила окаменевшие плечи. Драться или трахаться. Все всегда сводится к одному. И вряд ли выбрав второе, она имеет хоть десятую долю шанса на успех.

— Твои спутники сказали, что ты можешь быть довольно беспокойной. Что же. Я хочу тебе кое-что показать. — Проследив за взглядом наемницы Шама, широко улыбнувшись, уперся руками в подлокотники своего сиденья. Лицо толстяка перекосилось от напряжения, дерево подлокотников жалобно застонало и Безбородый начал медленно подниматься. Это выглядело, так будто зашевелилась гора. Складки жира на полуголом торсе затряслись, пришли в движение, раздался треск жаловавшегося на непосильную тяжесть дерева, на блестящей покрытой татуировками макушке выступили крупные капли пота. — Уф. — Наконец встав, здоровяк отдышливо выдохнув и грузно развернувшись помассировав колышущийся где-то в районе колен живот дважды хлопнул в ладоши. Двери зала распахнулись и в помещение вошли четверо вооруженных мечами закованных в латы воинов.

Удивительно что эта гора жира еще может самостоятельно ходить.

— Пойдем. — Отрывисто бросил толстяки и зашагал к выходу.

Гретта оглянулась по сторонам. Четверо. И дюжина арбалетчиков наверху. И все что у нее есть, это выбор. Простой выбор. Жить или умереть. Драться или трахаться. А это значит, выбора нет вообще. Впрочем, когда было по-другом? Тяжело опершись на стол, наемница прикрыв рот рукой сыто рыгнула, и медленно встав со скамьи подтянула широкий, удерживающий новенькие кожаные штаны, новенький украшенный массивной серебряной пряжкой пояс, одернула рукава «подаренной» ей хозяином топей атласной рубахи, неторопливо огладила воротник, Накинула на плечи лежащую рядом, сияющую чистотой, и пахнущую свежей кожей куртку и зашагала следом за толстяком. Вытянутый из вазы нож для разрезания фруктов прилип к предплечью и холодил кожу. Похоже, никто ничего не заметил. Но утешения это не приносило.

Майю бил озноб. Их путешествие под землей продолжалось уже несколько часов. Огромные залитые мертвым светом залы сменялись широкими, залитыми мертвым светом коридорами которые выходили в следующие комнаты и залы. Некоторые были пусты, в некоторых стояла странная мебель, непривычной формы стулья и столы, кровати и шкафы заполненные какими-то непонятными предметами. Один раз они вошли в нечто напоминающее пиршественный зал. Если бывают пиршественные залы величиной с небольшую горную долину. Окруженные необычными, изготовленными из какого-то странного блестящего материала стульями, металлические столы, уходили в даль и терялись в полумраке. На полу, на столах, на стульях, тут и там лежали металлические тарелки и кувшины. Майя была готова поклясться, что даже видела ложку. Тоже железную. Древние, похоже, покидали это место в спешке. И очень любили металл. Размеры подземного храма поражали. Это был настоящий город. Но хотя бы больше не было никаких лестниц. Спуск сюда, в царство странного мертвого света, погибшего эха, давящей тишины и пугающего запустения выпил почти все ее силы и она сомневалась, что сможет одолеть подъем обратно. Но у нее было не так уж и много выбора. Зачем она здесь? Почему не осталась «в гостях» у этого мерзкого дикаря Безбородого? Почему просто не ушла когда была возможность? Почему она вообще решила остаться с дикаркой, бароном и книжником? Ведь можно было просто уйти. Выкинуть в ближайшую канаву этот дурацкий патент ловчего, поселится в какой нибудь деревне. Хороший лекарь всегда пользуется уважением и сможет заработать себе на хлеб. Травница вздохнула.

Ну вот, самое время для малодушных мыслей. Признайся себе, что ты просто трусиха. Сив верный товарищ, Эддард не только мил и забавен, но еще и проявил себя как отличный друг, а барон… он тоже за последнее время сильно изменился. И, хоть в это и не верится, похоже, не в самую худшую сторону.

Майя с трудом сдержала улыбку.

А как он отчаянно скрывает свою любовную связь с Сив. И кажется, он делает это не из за того, что стыдился своей партнерши. Точнее не только из-за этого Скорее ему непонятны собственные чувства.

Если говорить честно, Кирихе была за них рада. Видеть, как краснеет и бледнеет, стоит ему встретится взглядом с великаншей юный барон, как в ответ, покрывается трещинами маска вечного недовольства горянки, было немного смешно и… неожиданно приятно. Хоть кто-то в этой безумной круговерти смог друг друга найти. И, может быть это не просто мимолетная влюбленность и плотские утехи, а начало чего-то большего? Да наверняка большего. Майе почему-то очень хотелось, чтобы это было именно так. Пусть хоть у кого-то получится.

Но как же я устала… Обменяла ли бы я эту компанию на крышу над головой и спокойную размеренную жизнь?»

Окинув взглядом угрюмо шагающую впереди с огромным топором наперевес дикарку, что-то бормочущего себе под нос, лихорадочно чиркающего в своем журнале Абеляра и бледного как мел сжимающего ложе взведенного арбалета с такой силой, что казалось вот-вот дерево треснет Августа, Майя с трудом сдержала истерический смешок. Да. Наверняка да. Она просто устала. Устала от походной жизни, от опасностей, от преследований. От пугающей тени демона-ворона, что являлся, когда ему вздумается и давал странные указания от человека которого она никогда в своей жизни не видела. От холода, он неопределенности, от того что в любой момент могло произойти что-то такое, что даже нельзя представить. От того, что почти любая встреча, или новое знакомство означала лишь опасность и скорее всего драку. От того, что каждый ее день мог быть последним. От того, что она сейчас ощущала вокруг. Под ногами и над головой. Сверху, снизу, с боков. Со всех сторон. Скрытую, сковарно прячущуюся за каменными, покрытыми фресками и барельефами стенами силу. И взгляд. Да. Теперь, когда ее чувства обострились до предела, она чувствовала взгляд. Как будто-кто то безмерно огромный, смотрел на нее откуда-то сверху. Она даже не понимала кто она теперь. Маг восьмого класса силы? Вряд ли. Еретичка-душелов, чье место на очищающем костре? Сертификат ловчего говорил об обратном. Может быть, охотник конгрегации, если уж у нее есть утверждающие это бумаги? Сомнительно. Иначе бы они не пошли бы сюда в болота. Кирихе прикусила губу. Ее уютный правильный, спокойный мир был разорван, сломан и сметен. Словно она была моллюском, что злой мальчишка доставал на берег и расколотив раковину бросил обратно в море. Каждое ее решение, каждая ее попытка исправить ситуацию приводила только к большим ошибками и катастрофам. Смерть дочери. Потом Стархедве. Решение бежать. Неужели новый барон так плохо с ней обращался? Нет. Ее поселили в замке в комнате для гостей. Не отправили к слугам. Ее кормили, поили, ей дарили платья и жемчуга у нее даже была своя служанка. А то, что барон хотел затащить ее в постель… Что же… Многие женщины наверняка с радостью бы раздвинули перед ним ноги в обмен на подобную жизнь. Но она бежала. Бежала за Вал. Несколько лет выстраивала свой новый, почти уютный быт в Дуденцах. И не смогла бросить его, когда в деревню приехали Роджелус и новый плебан. Просто испугалась начинать все сначала. Испугалась бросать свою раковину. Несколько лет терпела унижения, латала вновь и вновь появляющиеся в выстроенных ей стенах под ударами судьбы трещинки… Стены, что она построила для защиты, оказались ее тюрьмой. Почему она не уехала, как только начали пропадать люди? Майя вздохнула. Тогда она говорила себе, что все разрешится. Что ее обереги ее защитят. Что ее дом — это ее крепость, вот-вот приедут инквизиторы или паладины и во всем разберутся. Она каждый день повторяла себе, что нужна этим людям и пусть они даже плюют ей в след. Убеждала себя в придуманной ей лжи пока сама в нее не поверила. Но стоит смотреть правде в глаза. Она просто на просто побоялась уехать. А потом стало слишком поздно. И вот. Теперь она и вся остальная кампания с каждой седмицей отдаляется все дальше от цивилизации и встречает на пути все больше чудес. Только, к сожалению, эти чудеса совсем не похожи на те добрые сказки, что ей рассказывали в детстве. А встреченные ими люди все отвратительней безумнее. Всплывший перед ней образ заросшего жиром полуголого татуированного гиганта заставил ее содрогнуться. Шама был не просто отвратителен и страшен. И не просто безумен. Может остальные этого не замечали. Но в глубине глаз хозяина грибов жило зло. И голод. Было в нем что-то такое от чего той части души где она хранила самые светлые воспоминания хотелось кричать. Перед ней был не дорвавшийся до денег и власти варвар. Нет, сейчас она была почти уверенна, что Шама не человек. Существо лишь притворяющееся человеком, словно волк на которого нацепили баранью шкуру. И это друг Сив? Как горянка вообще могла работать на это чудовище? Как она вообще могла дышать с ним одним воздухом? Ничего не делать, зная, какая мерзость захватила власть на этих проклятых болотах? Что происходит за стенами богатого подворья? Почему она привела их к нему? Почему они сидели за столом и обменивались любезностями, будто и вправду были старыми друзьями?

Но я и сама молчала. Ела его еду. Приняла его подарки. И даже сумела ему улыбаться. Так что не мне судить.

Коридор вывел их к очередной огромной комнате. Обширный зал был заставлен какими-то механизмами. Хотя это не очень походила на те шестерни и пружины, что она понимала под словом механизм, но другого определения Кирихе подобрать не могла. Массивные тумбы блестящего камня гудели на разные лады и светились разноцветными огнями, от них по покрытому пылью каменному полу расползалась черная, едва заметно пульсирующая лоза обвившая массивные, доходящие до потолка, заполненные мутноватой жижей прозрачные кувшины. Их были десятки, сотни, тысячи, стоящие вдоль стен, вырастающие из каменного потолка и растущие из пола. А внутри… — Травница с трудом подавила испуганный вздох. — Это было… Некоторые медикусы любили ставить у себя дома подобные штуки. Банки с заспиртованными органами и частями тел, уродливые двухголовые младенцы погибшие при родах, необычные аномалии или патологии. Некоторые лекари считали, что подобные вещи придают им значимости. Но то, что она видела перед собой… В ближайшем гигантском кувшине, в полупрозрачной жиже медленно плавал свинотавр. Окруженные побегами, пробравшейся внутрь сосуда черной лозы, жирные бока были раздуты будто чудище страдало от газов, толстые лапы растопырились не доставая до дна пару пальцев. В соседнем чане зависла тошнотворная смесь человека и сколопендры, в следующем сосуде медленно вращался крысочеловек. Раздутые или наоборот ссохшиеся, изогнутые и растянутые, двух и трехголовые, одно, пяти, дестяирукие, щупальцемордые, ногокрылые, клешнеротые, искаженные какой-то злой и безжалостной силой создания, пялились на них из-за покрытого пылью стекла невидящими буркалами.

— Невероятно! — Почти упав на колени перед чаном со свинотавром, Эддард принялся рукавом стирать пыль с постамента. — Здесь что-то написано. Да… Точно…

— Вы можете это прочитать? — Напряженно выдавил из себя казалось вот-вот готовый упасть в обморок Август. Пальцы юноши со скрипом прошлись по ложу арбалета. — Вы знаете язык древних?

— Конечно, мой друг, конечно. Достав из рукава лист тонкого пергамента Эддард начал споро перерисовывать надпись на приклепанной к кувшину табличке. — Язык древних лег в основу многих языков. Я долго работал над этим и теперь могу расшифровать большинство из их записей… — Образец эл одиннадцать дробь восемьдесят три. Штурмовик. Класс эм сорок по таблице Бренза. Стойкость к энтропийному воздействию восемь и три десятых. Потенциал коррекции до класса эм сорок три по Брензу.

— Бессмыслица. — Фыркнула великанша и подойдя к кувшину постучала по толстой стенке кончиком пальца. — Они не такие как наверху. Похожие, но не такие. Выглядят более… здоровыми что ли… Слушай, ты говорил, это святилище три тысячи лет никто не открывал… Такого не бывает. Я как-то башку одного мужика в медовом выморожне замариновала. Тан, который мне за нее заплатил тогда ее в большом стеклянном кувшине поставил. В своем зале. Так она за несколько сезонов все равно сгнила…

Это место не для людей.

Оглянувшись по сторонам Майя нервно сжала свисающую с пояса нитку бус. Преследующее ее ощущение чужого взгляда усиливалось с каждым мгновением.

— Древние умели строить. Видишь… Эти… — Ученый замялся и указал на пульсирующие лозы. — Штуки. Они судя по всему еще живые. Они питают сосуды. Не удивлюсь если…

— Оборвав одну из опутывающих чан лоз, горянка с удивлением дотронулась до торчащего из места обрыва пучка тончайшей медной и стальной проволоки и тут же одернула руку. — Кусается… — Удивленно произнесла она и покачала головой. — Бесово колдовство.

— Я не думаю, что нам стоит здесь что-то трогать, Сив. — Нервно произнес тискающий свой арбалет Август. — С носа юноши сорвалась и упала на пол крупная капля пота. — И лучше давайте уйдем. — Скажем Шаме, что открыли проход и пусть он сам разбирается что с этим делать.

— Я обещала разнюхать что… мать твою! — Не договорив выдохнула дикарка и отшатнувшись от кувшина перехватила топор. — Он моргнул. Клянусь. Этот гад сейчас моргнул.

— Сив это совершено исклюю…

Свинотавр дернул лапой. Человек сколопендра изогнувшись всем телом припал к стенке кувшина царапая стекло острыми коготками.

— Срань. — Выдохнула Майя чувствуя, как руки сами собой срывают свисающую с пояса гроздь деревянных бусин.

— А-а-а! — Закричал Август и вскинув к плечу арбалет выстрелил в свинотавра. Со звоном ударившись в кувшин тяжелый граненый болт, кувыркаясь улетел к дальней стене зала. По толстому стеклу расползлась сеточка мельчайших трещин.

— Что за… — С громким треском стенка кувшина лопнула, окатив великаншу зловонной жижей с ног до головы. Выплеснутый из кувшина вместе с содержимым гибрид сбил Сив с ног и проехавшись по полу почти в середину зала неуклюже завозился на каменных плитах.

— А-а-а! Сдохни! — Снова щелкнул арбалет. С глухим чваканьем погрузившийся в грудь чудища почти по летки, болт, скрылся в складках плоти. Свинотавр глухо зарычал.

— Да чтоб тебя. — Невесть когда успевшая встать на ноги великанша подскочила к возящейся на полу туше и с хаканьем опустила секиру на бугристых затылок чудища. Лишившийся большей части головы и ее содержимого монстр, издал булькающий звук и немного постояв завалился на бок.

— Вроде пронесло. — Хмуро сплюнув под ноги дикарка покачала головой. — Не знаю, как вы, а с меня действительно хватит. Барон прав. Это не гребаный храм Отца оленя. Эта какая-то древняя хрень. Гнездо гребанных смешаных. И от этого всего несет таким дерьмом, что мы в жизни не расхлебаем. Я не хочу лезть в такие дела, понятно? Мы уходим. Расскажем все Шаме. Пусть он решает что с этим…

Неожиданно ближайшая к Сив мигающая разноцветными огоньками тумба громко зашипев плюнула дымом искрами. Свет над головой моргнул.

Несанкционированное проникновение. — Раздавшийся казалось бы со всех сторон бесстрастный голос с каким-то странно тягучим акцентом ввинтился в уши раскаленным жезлом. — Аномальная активность в лаборатории двенадцать дробь шесть… Гебернация нарушена. Повторяю Гебернация нарушена. Биообразцы на стендах с первого по триста двадцатый вышли из стазиса. Персоналу срочно активировать индивидуальные охранные идентификаторы и пройти в убежища. Начинаю протокол подавления. Группе перехвата приготови… свет снова замигал и голос оборвался.

— Что это мать его такое… — Договорить великанша не успела. За ее спиной раздалось шипение жидкость в кувшинах пришла в движение всасываясь в открывшиеся на их дне отверстия. Стекла дрогнули и начали медленно подниматься. В нос снова нестерпимая вонь.

Майя закричала. Изо всех сил. Надрывая связки, рассаживая горло, так что изо рта полетели капельки крови, и широко размахнувшись запустила в ближайшего монстра пригоршню бус. Подвывающий от страха Август поднял арбалет. Сив перехватив топор издала животный рык. Не понимающе моргающий глазами Эддард, поспешно запихнув свою тетрадь за пазуху с щелчком высвободил из трости клинок. А в следующий миг их накрыла визжащая, рычащая царапающаяся и кусающаяся волна плоти.

За ним пришли под утро. В подвале было по прежнему темно, но в каменоломнях Шама научился довольно точно отсчитывать время. Два крепких сулджука, с незнакомыми лицами схватили его под руки и кряхтя от натуги потащили по узкому длинному коридору. Путь закончился через сотню шагов в просторном подземном зале, судя по виду, слегка облагороженной руками неизвестных каменотесов природной пещере. Большую часть зала почти не обработали, лишь стесав неровности пола для удобства хождения, но дальний угол представлял собой произведение искусства — огромная друза хрусталя, умело ограненная и увитая золотой нитью, нависала над чем-то вроде алтаря покрытого мозаикой. На камне стояла большая чаша блестящая до боли знакомым желтоватым блеском.

«Если она целиком из золота, то за нее можно купить пару улиц в Ромуле.»

Рядом с алтарем, у стены стоял меч. Его меч. Тут один из сулджуков метко пнул его под колено, и Шама не сдержав не сколько болезненного сколько удивленного стона упал на камни пола.

— Надеюсь вы хорошо отдохнули, мой господин? Это утро будет для вас достаточно тяжелым, и я надеюсь, что вы смогли немного поспать и набраться сил. От стены отделилась смутно знакомая Безбородому фигура.

— Духанщик?

— Ну да, пожал тот плечами, днем духанщик, а ночью когда лик господина смотрит на мир, скромный слуга истинного владыки.

— Истинного владыки?

— Того, чей лик высечен на другой стороне луны, варвар, улыбнулся духанщик. Что-то в этой улыбке Шаме не понравилось.

«Зубы, я не обращал внимания на его зубы»

Зубы хозяина едальни выглядели острыми, пожалуй, слишком острыми для человека. Впрочем, сейчас это уже не имело значения.

— Но ты носишь знаки пророков. — Пробормотал он упершись лбом в пол и подтягивая под себя ноги. Попытка оказалась удачной, и он встал на колени. Но подняться на ноги Безбородому не дали. В плечи его уперлись сильные руки. А спину что-то намного более острое.

«Готов поспорить, что это кинжал».

Он чувствовал жаркое дыхание тех двоих у себя за спиной.

— Какие глупости, всплеснул руками духанщик и снова засмеялся, даже пророки говорят, что можно поклоняться любым богам, если отказ от поклонения грозит увечьем или смертью. А владыка говорит, все что обманет неверных и приведет к их гибели угодно миру.

— Значит ты из пометников?

— Пометники… Как грубо… Вы северяне любите все упрощать. Видите лишь черное и белое. Не понимаете, что между тьмой и светом есть довольно обширное пространство теней и сладкой прохлады. А ты любопытен. — Духанщик усмехнулся. — И похоже знаешь довольно много для варвара. Что же, позволь мне удовлетворить твое любопытство, тем более у нас еще есть немного времени. Да, я слуга великого. Как и многие кто ужинает в моем заведении. Наш господин в отличие от лжеца — Создателя и ваших мелких северных божков, щедр и милостив. Он дарует нам силу и долголетие. Забирает болезни и боль. И берет за это совсем невеликую цену. Кровь смелого. Вы, северные идиоты, пришедшие на нашу землю и устанавливающие на ней свои мерзкие порядки в основном слабы и трусливы, бесполезный и никчемный народец, но ты похоже сильный человек, варвар, достаточно гордый и смелый, достаточно благородный, чтобы твоя кровь была приятна моему господину. Когда взойдут первые лучи солнца, и алтарь моего господина осветят его лучи, твоя кровь войдет в чашу, и напитает нас. Подарит нам еще год жизни. Это есть великая справедливость и честь.

«Честь. Да пошел бы ты со своей честью.»

— Прошу одного — вздохнул Шама и посмотрел прямо в птичьи, черно-желтые, сияющие внутренним светом глаза духанщика. — Я не хочу умирать связанным.

— Не думаю, что это будет разумно, прищелкнул неприятно напоминающими птичьи когти ногтями трактирщик.

«Мама беги!»

Ярость привычно влилась в тело Шамы мягкой, смывающей боль и усталость волной. Веревки жалобно затрещали и лопнули. Двое держащих его сулджуков, разлетелись в стороны, будто осенние листья. Один из них успел оцарапать ему спину кинжалом, но это было уже неважно. Длинным, звериным прыжком, Безбородый метнулся к алтарю, Тяжелая чаша полетела в метнувшегося ему на перерез жреца, а рукоять меча легла в ладонь. Знакомая тяжесть, словно рука старого друга мягко согрела пальцы. Клинок описал в воздухе сверкающую дугу и рассек одного из приспешников Падшего пополам. Следующий взмах отделил голову второго от туловища. Жрец еще ворочался на полу среди осколков сбитый с ног чашей.

«Так я и знал, всего лишь глина покрытая позолотой»

Не успевший до конца обратится духаншик скреб по камням когтями и не до конца отросшими перьями, щелкал зубастой пастью. Но после того как Шама отрубил ему крылья, руки и ноги, затих.

— Я видел в этом мире достаточно, жрец. Достаточно долго, чтобы знать, что в нем есть только одна справедливость. И одно правосудие. Это справедливость сильного и правосудие меча. — Прорычал Шама и обрушил клинок на все еще корчащееся на полу существо. Тварь испустила долгий то ли клекот то ли крик и перестала шевелиться.