Пария

3

Перед ленчем я выбрался на одинокую прогулку по салемскому парку „Любимые девушки“. Было холодно. Я поднял воротник плаща, а из моего рта вылетал пар. Голые деревья застыли в немом ужасе перед зимой, как ведьмы Салема, а трава была серебряной от росы. Я дошел до эстрады, покрытой полукруглым куполом, и сел на каменные ступени. Неподалеку на лужайке играли двое детей; они бегали, кувыркались, оставляя на траве зеленый запутанный след. Двое детей, которые могли бы быть нашими: Натаниэль, мальчик, умерший в лоне матери, — как же еще иначе назвать неродившегося сына? — и Джессика, девочка, которая так и не была зачата.

Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она несла раздутую сумку и красный зонтик, который по непонятным причинам раскрыла и поставила у ступеней. Она села примерно в паре футов от меня, хотя места было предостаточно.

— Ну, наконец, — проворковала она, раскрывая коричневый бумажный пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.

Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не была так стара, как мне вначале казалось, ей было самое большее пятьдесят, может быть пятьдесят пять. Но она была так бедно одета, а ее седые волосы настолько неухоженны, что я принял ее за семидесятилетнюю бабку. Она начала есть сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог оторвать от нее глаз.

Мы так сидели почти двадцать минут на ступенях эстрады в Салеме в то холодное мартовское утро. Пожилая дама ела сэндвич, я наблюдал за ней краем глаза, а люди шли мимо нас, разбредаясь по расходящимся от эстрады веером тропинкам. Некоторые прогуливались, другие спешили куда-то по делам, но все мерзли, и всех сопровождали облачка пара, выходящего изо рта.

В 11:55 я решил, что пора идти. Но прежде чем уйти, я сунул руку в карман плаща, вытащил четыре монеты в четверть доллара и протянул их женщине.

— Пожалуйста, — сказал я. — Возьмите их, хорошо?

Она посмотрела на деньги, а затем подняла взгляд на меня.

— И вы не боитесь давать серебро ведьме? — улыбнулась она.

— А разве вы — ведьма? — спросил я не совсем серьезно.

— Разве я не похожа на ведьму?

— Сам не знаю, — с улыбкой ответил я. — Я еще никогда не встречал ведьм. По-моему, ведьмы должны летать на метле и носить на плече черного кота.

— О, обычные предрассудки, — ответила пожилая дама. — Ну что ж, принимаю ваши деньги, если вы не опасаетесь последствий.

— Каких последствий?

— Для человека в вашем положении всегда возможны последствия.

— В каком это положении?

Пожилая дама порылась в сумке, вытащила яблоко и вытерла его о полу плаща.

— Вы же одиноки, правда? — спросила она и откусила от яблока единственным зубом, как белочка из мультфильма Диснея. — Вы одиноки с недавнего времени, но все же одиноки.

— Возможно, — уклончиво ответил я. У меня появилось чувство, что этот разговор полон подтекста, словно мы встретились с ней в „Любимых девушках“ с определенной целью, и что люди, проходящие мимо нас по тропинкам, напоминают шахматные фигуры. Анонимные, но передвигающиеся по строго определенным маршрутам.

— Что ж, вам лучше знать, — заявила женщина. Она откусила очередной кусок яблока. — Но мне кажется, что это так, а я редко ошибаюсь. Некоторые утверждают, что у меня есть мистический дар. Однако эти утверждения не мешают мне, — особенно здесь, в Салеме. Салем — хорошее место для ведьм, лучшее во всей стране. Хотя, может, и не лучшее для одиноких людей.

— Что вы хотите сказать? — спросил я.

Она посмотрела на меня. Глаза у нее были голубые и удивительно прозрачные, а на лбу — блестящий, слегка покрасневший шрам в виде стрелы или перевернутого вверх тормашками креста.

— Я хотела сказать, что каждый должен когда-то умереть, — ответила она. — Но важно не то, когда человек умирает; важно лишь где он умирает. Существуют определенные сферы влияний, и иногда люди умирают вне их, а иногда внутри.

— Извините, но я все еще не совсем вас понимаю.

— Предположим, вы умрете в Салеме, — она улыбнулась. — Салем — это сердце, голова, живот и внутренности. Салем — это ведьмин котел. Как вы думаете, почему именно здесь начались процессы над ведьмами? И почему они так неожиданно прекратились? Вы когда-нибудь видели, чтобы люди так быстро приходили в себя? А вот я — нет. Никогда. Появилось влияние, а потом исчезло, но бывают места, в которых, по-моему, оно не исчезало никогда. Как посмотреть.

— А от чего оно зависит? — Все это меня заинтересовало.

Она улыбнулась снова и подмигнула.

— От многих вещей. — Она подняла лицо к небу. На шее у нее было что-то вроде ожерелья из сплетенных волос, скрепленных кусочками серебра и бирюзы. — От погоды, от цен на гусиный жир. От многого.

Неожиданно я почувствовал себя типичным туристом. Я сидел здесь и позволял какой-то полусвихнувшаяся бабе кормить меня сказочками о ведьмах и о „сферах влияний“ и вдобавок воспринимал это серьезно. Наверняка через секунду мне предложат погадать за соответствующую плату. В Салеме, где местная Торговая Палата заботливо эксплуатирует процессы ведьм 1692 года как главную приманку для туристов („Делаем на заказ любые наговоры“, уверяют плакаты), даже нищие используют колдовство в качестве средства для рекламы.

— Извините, — сказал я. — Желаю вам приятного дня.

— Вы уходите?

— Ухожу. Было приятно с вами поговорить. Все это очень интересно.

— Интересно, но не очень правдоподобно, так?

— О, я вам верю, — уверил я ее. — Все зависит от погоды и от цен на гусиный жир. Кстати, а почем нынче гусиный жир?

Она словно не услышала мой вопрос и встала, отряхивая крошки с поношенного плаща жилистой старческой ладонью.

— Вы думаете, я попрошайка? — резко спросила она. — Думаете, дело в этом? Вы думаете, что я — нищая попрошайка?

— Совсем нет. Просто мне уже пора.

Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как будто чувствуя, что дело идет к ссоре. Потом остановились еще двое — мужчина и женщина, ее кудрявые волосы, освещенные зимним солнцем, создавали вокруг головы удивительный светящийся ореол.

— Я скажу вам две вещи, — заявило ископаемое дрожащим голосом. — Я не должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли это или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку на этом свете мы никогда не получаем помощи.

Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь угадать, кто она: обычная сумасшедшая или необычная попрошайка.

— Во-первых, — продолжала она, — вы не одиноки, хотя вам так кажется, и никогда не будете одиноки, никогда в жизни, хотя временами и будете молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых, держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.

Прохожие, видя, что ничего особенного не происходит, начали расходиться.

— Если хотите, можете меня проводить до площади Вашингтона, продолжала старуха. — Вы идете в ту сторону, верно?

— Да, — признался я.

— Тогда пойдемте вместе.

Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы вместе направились по одной из тропинок в западном направлении. Вокруг парка шла фигурная железная ограда. Тени от штакетов падали на траву. Было все еще холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Скоро придет лето, совсем другое, чем было в прошлом году.

— Жаль, что вы подумали, будто я мелю вздор, — заговорила старуха, когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона. На другой стороне площади стоял Музей ведьм, вобравший в себя память о факте убийства в 1692 году двадцати ведьм из Салема. Это была одна из самых жестоких охот на ведьм в истории человечества. Перед парадным входом в музей стоял памятник основателю Салема, Роджеру Конанту, в тяжелом пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.

— А знаете, это очень старый город, — сказала старуха. — У старых городов есть свои тайны, своя собственная атмосфера. Вы не чувствовали этого раньше, там, в „Любимых девушках“? Вам не казалось, что жизнь в Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный смысла, но ничего не объясняющий?

Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, в толпе туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в сердце, ведь девушка была так похожа на Джейн. Но, наверно, таких хорошеньких девушек много. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.

— Здесь я должна свернуть, — сказала старуха. — С вами необычайно приятно беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки слушали вы.

Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.

— Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, — добавила она. Я не был уверен, вопрос ли это, но кивнул, что могло означать как согласие, так и отсутствие интересов.

— Мерси Льюис, — объявила она. — Не забудьте, Мерси Льюис.

— Ну что ж, Мерси, будьте осторожны.

— Вы тоже, — сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом. Вскоре я потерял ее из вида.

По какой-то причине мне вспомнился отрывок из „Оды Меланхолии“, который часто цитировала Джейн:

С Красотой — но тленною — она живет;

С Веселостью — прижавшей на прощанье

Персты к устам; и с Радостью, чей мед

Едва пригубишь — и найдешь страданье…

Я опять поднял воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и направился перекусить.