Память Древних

Глава 15

Пленник поднял глаза на стену. Догоравший факел чадил, и мужчине казалось, что он тоже чадит: из последних сил переводит воздух вокруг в угоду собственной жизни. Он привалился головой к стене, у которой сидел, и закрыл глаза.

В воздухе разило затхлостью и запахом холодного влажного железа. В гнетущей тихой сырости догорающий факел был так же не на своем месте, как этот узник — в темнице. Его «поселили» в дальний угол тюремного коридора, пересадив других заключенных поближе к выходу: негоже мешать лорду «одумываться» и «исправляться».

Честное слово, у Эйнсела Таламрина во все времена были очень, очень идиотские способы воспитания детей. Наверное, поэтому его жена не выдержала и скончалась через несколько месяцев после того, как младшего, Гессима, август услал на границу с Лейфенделем. Узнай мать, что его, первенца и наследника, Эйнсел запер в подземельях для перевоспитания, тоже бы умерла — от удара. А уж услышь она о злоключениях Данан…

«Данан» — подумал Ллейд и вздохнул. Как она? Жива еще? Не сильно ли над ней измываются — эйтианец, Темный архонт, потенциальный король Диармайд? Не много ли она взвалила на себя, связавшись с Диармайдом вообще? А со Смотрителями Пустоты?

Дыхание Пророчицы, Данан — смотрительница Пустоты. Это даже более дико, чем то, что он — узник в собственном доме, а она — маг. Хотя и не так дико, как то, что сестра — рыцарь-чародей. Все-таки жаль, что её воспитала та же мать, что и его, Ллейда. Вырасти Данан сволочью, она бы наверняка убила отца, и всем сейчас было бы легче. Он сам, Ллейд, не рискнет. По крайней мере, пока. Ибо иметь за плечами клеймо «отцеубийцы» не помогло еще ни одному августу и не одному королю. Да и из его нынешнего положения вообще сложно что-либо предпринять.

У Ллейда заурчал живот. С ним, разумеется, обходились почти славно: приносили нормальную еду и воду, ночной горшок меняли каждый день. Но порции были такие же, как у остальных заключенных, и кандалы на ногах натирали не меньше. Интересно, что именно, по замыслу Эйнсела, должен в таких условиях уразуметь нерадивый сын? Что нельзя без разрешения действующего августа ввязываться в военные конфликты? Что нельзя таскать за собой полтысячи солдат под предлогом того, что якобы сидишь в столице и обсуждаешь вопрос парталанского вторжения? Что нельзя, в конце концов, лгать, будучи обложенным солдатами, потому что это больше всего напоминает измену и бунт?

Будто он прежде этого не знал.

Ллейд услышал, как огонь хлопнул, словно парус под ветром, и с шипением погас.

Жаль, отец никогда не устраивал перевоспитательных мер для самого себя. Вот было бы зрелище!

Для них, трех детей Эйнсела и Самеллы, отец стал разочарованием даже большим, чем они — для него. Ллейд не пытался приумножить состояние Таламринов излюбленным отцовским способом — через брак. Вернее, когда, его женили в шестнадцать, на младшей дочери стратия Хеулога, он получил с ней солидное приданное. Почти сразу после свадьбы Ллейд отбыл на фронт первой в жизни военной кампании, оставив незнакомую девчонку беременной. Ей было четырнадцать, и она скончалась родами. Не принесшая потомства, девочка унесла с собой не только жизнь потенциального наследника, но и имущество: Хеулог потребовал возвращения приданного на не вполне законных основаниях. Однако король Двирт был не особенно доволен родичем — Эйнселом — и в воспитательных целях удовлетворил просьбу стратия, а не августа.

Не то, чтобы Ллейд был виноват в случившемся, но уже тогда впал у Эйнсела в немилость — как неблагополучный наследник! Отец был страшно недоволен. Потом, пользуясь заступничеством матери, урожденной принцессы Саэнгрин, Эйнсел сосватал Данан Драммонду, в надежде иметь в будущем безоговорочную поддержку в любом споре и жалованное добро — от будущего короля-внука. Но с Данан тоже не вышло, и её Эйнсел натурально возненавидел. Ллейд заступался за сестру, пока отец её бил, а потом огреб и сам когда взболтнул, что давно подмечал за Данан «умения». «Проклятые странности!» — поправил его тогда отец и ударил сына по лицу — наотмашь. Поэтому, когда сослали Гессима, Ллейд не рисковал лезть на рожон. Он молча навещал брата и писал сестре — в Цитадель Тайн, обещая и себе, и затухающей матери, что никогда не будет таким отвратительным августом, как отец. У него был отличный пример перед глазами — Айонас, под началом которого Ллейд постигал и военную науку, и кладезь мужицких развлечений. Под началом Айонаса Ллейд в шестнадцать лет познакомился и закадычно сдружился с Рейбертом Стабальтом. А позже, откликнувшись на приглашение погостить в мирное время, Ллейд встретился и с Альфстанной.

Это была особенная встреча. Альфстанна только входила в возраст и расцветала. Ей было четырнадцать. Ллейд, до смерти напуганный прошлым опытом, дал клятву и себе, и Рейберту: если потребуется, он всегда поможет Альфстанне и поддержит её. Ну мало ли, вдруг Рейберта не окажется рядом? Он, будущий август Стабальт, может рассчитывать на Ллейда в любом деле.

Гибель Рейберта стала настоящим ударом для них всех — особенно Батиара. Второй сын августа Горан не мог заменить первенца, и Батиар чах, пока не стало слишком поздно. Горан тоже погиб под командованием Айонаса. Батиар не смог перебороть вскипевшую ненависть к старшему Диенару. Когда у него из наследников осталась одна Альфстанна, он не признал этого сразу. Объявил её правопреемницей, но тут же женился снова, в надежде, что вторая жена родит мальчика, и Альфстанной можно будет распорядиться согласно традиции. Однако несмотря на всю добропорядочность и уступчивость новой августы Стабальт, она так и не принесла Батиару сына. И тот смирился с неизбежным — позволил не жене, а дочери носить августовский венец наравне с собой. К его неожиданному удовольствию, Альфстанна была уже поднаторевшей во многих вещах. Думая об этом, Ллейд улыбался: после смерти Рейберта они на двоих с Толгриммом были лучшими учителями Альфстанны во всех делах.

Он имел на неё виды — ясные и внятные. Сейчас он бы не вспомнил, когда именно забота о сестре побратима сделала из самой сестры сначала друга, а потом и желанную женщину. Альфстанна, тайно влюбленная девическими грезами в короля, не сразу увидела, что отношение Ллейда к ней переменилось. Это осознание пришло одновременно с тем, как Драммонд ввязался в парталанскую кампанию, и всем стало не до того. Потом был хаос, Галлор, и наконец Айонас, который увез Альфстанну сперва в Цитадель Тайн, потом — в столицу.

Может, это судьба? Что все женщины, которые когда-либо были ему, Ллейду, дороги, рано или поздно оказываются в Цитадели Тайн?

Ллейд вздохнул: интересно, а скоро обновят факел? Если он опять привыкнет к кромешной тьме, то, когда стражники принесут огниво, у него заболят глаза.

Проклятье! И ведь ни шанса нет предугадать, когда закончится заточение, чем закончится, что будет после. Самая страшная черта самодуров — непредсказуемость!

Ллейд наклонил голову. Она больно повисла на шее. Мужчина потер затылок. Так не вовремя Молдвинны донесли отцу… И так несподручно иметь бесполезного августа в клане! Особенно, если часть людей по-прежнему хранит ему верность. Хотя бы из страха.

Сейчас он, Ллейд, отчаянно нужен остальным. Нужен как товарищ, как брат, как человек, на которого можно положиться. И как военачальник, под знаменами которого собираются тысячи солдат. Айонас не справится сам и с парталанцами, и с исчадиями, и с Молдвиннами. Даже если вдруг Данан развернется, чтобы помочь им и водрузить задницу Диармайда на трон собственными руками, этого не хватит! Две Цитадели Тайн с магами и стражами Вечного могли бы помочь, но, узнай об этом жрецы церкви, и на следующий день после переворота магов сожгут.

И, увы, маги это понимают — поэтому полномасштабно никогда ни во что не ввязываются. В политических и военных игрищах больших людей из чародеев участвуют только те, кто получил стократную рекомендацию лорда-магистра и стража-коммандера и при этом не убоялся сам. Ведь в случае неудачи, особенно с выбором политической стороны, за мага точно никто не вступится.

Маги… Сила, сокрушительнее всех остальных. И кто бы что ни сказал, даже стражи Вечного, которые могли бы в текущей ситуации отыскать заклинателя душ среди людей Молдвинна, им не соперники. Как там говорил покойный ныне Драммонд? «Маги всегда нужны. Тот, у кого их больше, в преимуществе». Разве Пагуба — не доказательство, что павший король зрел в корень? Суть колдовского могущества становится очевидней всякий раз, как над Аэридой нависает тень древнего, неуправляемого, хаотичного чародейства.

Ллейд рывком поднял голову, широким жестом откидывая назад. Больно — до слез! — приложился затылком о холодную влажную стену темницы.

Благой Создатель, как же часто людям не хватает решимости броситься в омут с головой… Рискнуть всем сегодня из страха расплаты — завтра. Где, где эта грань между трусостью и здравомыслием? И он сам, Ллейд, достаточно ли ловко балансирует на этой грани? Он ведь, если подумать, сам для себя идеальный пример того, чем заканчивается риск. Есть ли человек, который рискнул всем — и не проиграл? А, выиграв, не зарвался? Ведь обычно, зарываясь, рискуют снова — до тех пор, пока не падут.

Словно в ответ на его вопрос из длинного коридора, в котором Ллейд коротал одиночество, донеслись невнятные голоса. Стража? Пришли кормить? Который сейчас час? Ллейд нахмурился, потом глубоко вдохнул и до дна выдохнул. Какая разница. Ему все равно ничего не сделают. Просто он… здесь, в кандалах, в наказание.

Раздался какой-то окрик. Слов Ллейд не разобрал, но судя по интонации — клич. Командный. Молодой августин, оттолкнувшись от стены, чуть обернулся в сторону решетки. Клич? Здесь? Может, отец все-таки решил усилить меру взыскания? Ллейд прислушался, затаив дыхание. Голоса смешивались гулом в неразберимое пятно. Становились все громче и ближе. Вечный, что там происходит?

Что-то грохнуло. Ллейд непроизвольно заозирался: чем бы вооружиться? Как защититься? Что там вообще? Видно не было ни зги, но на инстинктах Ллейд вскочил на ноги и дернулся. Колодка оков больно шоркнула по щиколотке.

— Он где-то здесь, я уверен, — прошептал голос знакомого стража. — Сюда.

Ллейд вцепился в решетку, всматриваясь в темноту, как мог. Две оранжевые точки — свет факелов, разбросанно плыли в темноте, как ленивые светлячки. Как ни старался, разглядеть, кто их нес, не удавалось. Проклятье! Шаги становились ближе. Судя по всему, мужчины, человек шесть.

Что все это значит?! — хотел бы он спросить у отца! Неужели Эйнсел совсем выжил из ума?! И кто, если не Ллейд станет следующим августом, а?! Данан?! Гессим?!

— Тут никого нет, — недовольно проворчал еще один знакомый тембр.

— Но больше просто негде, — прошипел, видимо, тот, который был заместо провожатого.

Примерив шанс, Ллейд отступил от решетки подальше, насколько мог — не то, чтобы ему предоставили хоромы вроде личных покоев: всего три шага в длину, и два вглубь. Если не уверены, где он, значит, не отцовские псы. Но тогда КТО?! О, бедра Пророчицы, кому он вообще мог понадобиться?! Молдвинны?! Убили отца, чтобы напасть на клан, и теперь прирежут его? Может, в этом и был их план?! — с ужасом уставился в черноту прохода августин. Заставить Эйнсела призвать Ллейда назад в чертог, обложить тайком крепость на случай сопротивления, а самим под благовидным предлогом проникнуть внутрь и перебить августскую семью! Это сразу обесточит клан. Армию будет некому повести, а крепость можно будет доверить особо далеким родичам Таламринов за сговорчивость перед короной.

Или, может, Айонас? Примчался сюда, чтобы вызволить его, Ллейда. Таламрин цинично усмехнулся: ну да, прямо как принцессу из высокой башни!

Огни факелов приближались, Ллейд всматривался, понимая, что толком ничего не может сделать. Он вдруг сел на землю и безо всякой надежды снова дернул стыковочные части колодки. Ну, мало ли, вдруг прежде он забыл это сделать (целых триста раз), когда его только приволокли сюда. О, Вечный! Где, где его люди! Ему нужна помощь прямо сейчас! Свобода, целые руки, ноги и меч! Вот. Прямо. Сейчас!

— Слышите? — спросил какой-то из пришлых. — Цепь! Он где-то там! Пытается освободиться! Скорей!

Ллейд запаниковал, услышав, как и без того спешные шаги сменились бегом. Что от него хотят?! Может, все-таки Айонас? Или Батиар послал людей его вытащить? Или хотя бы сын Айонаса! Ох, он затруднился бы сейчас сказать, кого ненавидит больше: Брайса Молдвинна или собственного отца! Будь Эйнсел больше человеком и больше мужчиной, чем распоследним скотом, Ллейду вообще бы не пришлось беспокоиться, что отец узнает о его действиях: он был бы под отцовским командованием в освобождении Галлора и Даэрдина от узурпаторов — внутренних и внешних.

Огонь факелов стал жечь глаза — он желтился уже в пяти локтях от решетки. Судя по звукам, пришельцы добыли ключи от камеры. Ллейд перестал греметь цепью и драть оковы. Без толку. Прищурился, когда незваные гости оказался совсем рядом. Непроизвольно одернулся. Облако горящего света мерцало вокруг факелов, и Ллейд не сразу смог разглядеть кого-то из людей.

— Проклятье, ничего тут толком не помню, — проворчал голос, доселе молчавший.

Ллейду показалось, напоследок он свихнулся от страха. Не может же быть в самом деле он? Что он тут делает? Глаза Ллейда привыкли к окружающему пространству одновременно с тем, как в замке со щелчком повернулся тяжелый ключ. У самой клети выстроились солдаты. Двое держали факелы и мечи, один — копье, еще двое были вооружены одноручником и кинжалом, последний высоко поднимал щит. Таламрин помнил их довольно смутно, потому что видел нечасто и коротко. Кроме главного.

Дверь клети отворили рывком, с ужасным скрипом. Сделавший это чуть отступил, пропуская лидера вперед. Ллейд перевел взгляд на единственное среди всех лицо, которое знал наверняка.

— Гесс? — выдохнул пленник. Он осмотрел брата, не торопясь выбираться наружу.

Гессим выглядел помятым. Но не как бывает после пьянки, а как бывает после короткого жаркого сражения. В одежде выглядывало несколько прорех, ошметки левого рукава болтались как попало. Грудь ходила вверх-вниз от одышки. С рук капала кровь. Как минимум с одной — не его собственная. На лице тоже было размазано несколько грязных кровавых полос. Видать, брызги попадали на лицо, и Гесс тер несколько раз.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Ллейд прямо. Он не хотел верить до последнего, что ненависть Гессима к отцу настолько ослепила его, что тот озлобился еще и на брата. Быть не может! Ллейд всегда, всегда старался поддерживать младшего! Ездил к нему! Даже Данан возил! Он всегда старался этим двум заменить отца хотя бы частично, раз уж сам Эйнсел такой выродок. И чтобы теперь Гесс его предал? Ради чего? Из ярости решил сам стать августом?

А Данан знает? Может, не стоило её возить к опальному, а?! До чего они могли на самом деле оговориться за его, Ллейда, спиной?! Где Данан вообще сейчас?!

— Освобождаю августа, — спокойно отозвался Гесс, отступая в сторону, чтобы парень с ключами открепил колодки Ллейда.

— В каком смы… Что это значит? — Ллейд поднялся на ноги, уже подозревая, какой будет ответ. Гесс дал знак своему человеку, и они оба вышли из камеры. Гессим встал у открытой двери и выпрямился, как перед военачальником.

Ллейд пытался смотреть на брата, подметить его стойку, уложить в голове случившееся, но взгляд будто сам по себе соскальзывал вниз, на руки в крови. Подтверждая все предположения, Гесс облизал губы и отрапортовал:

— Проход свободен, сиятельный лорд. Я расспросил местных жрецов, возложение на вас венца августов назначено на сегодняшнее утро.

Ллейд стоял, как приколоченный, несколько секунд и таращился на брата. Он уговаривал себя подумать обо всем потом. Главное из случившегося и так понятно. Вечный… ему теперь стоит опасаться Гессима? Или пообещать ему награду? Или?..

Ллейд кивнул молча, как командир, и шагнул вперед, давая знак, что пора идти. Едва он зашел спасителям за спину, Гессим и еще два бойца отдали оружие остальным (Ллейду свело лопатки, когда он услышал звуки обнажаемых мечей). Затем пошли следом за новоявленным августом Таламрин — как самый надежный эскорт, только что молчаливо давший присягу и пожизненную клятву верности. Трое других мужчин зашли внутрь узилища Ллейда и принялись щитом разрывать в нем землю. Будут закапывать оружие, безошибочно понял Ллейд.

Чтобы никто ничего не узнал. Не смог узнать или доказать. Значит, и легенда для отца у Гессима тоже уже есть. А, может, он обошёлся и без легенды и просто избавился от тела. Ладно, — отмахнулся Ллейд. Обо всем этом он сможет подумать потом. Сейчас надо оценить обстановку снаружи, написать Айонасу, выяснить, что происходит и в какой стадии находится их замысел, реорганизовать войска, убрать последствия захвата власти в собственном замке, проследить, чтобы факт этого захвата оставался пока в тайне, проверить, прислала ли что Эдорта (наверняка) и написать в ответ, и да — еще надо отмыть грязь, поесть и… принять венец августов.

Данан шла по установившейся привычке впереди отряда. Если отбросить то, что теперь она была никудышним колдуном, и что позади у них осталась череда откровений, можно было подумать, что все — как прежде. Как прежде из тех времен, когда Реда уже не было, и, смирившись с его потерей, они стали смелее. Оставшись без старшего, сами стали старшими. Их ошибки сегодня были страшнее и значительнее, но им придавали меньше значения. Данан словно махала рукой: «Потом разберемся» или «Это не так уж важно», и шла дальше.

Хольфстенн часто замечал в глазах Диармайда немой упрек. Не в сторону Жала, нет — в сторону того, что Данан объявила свое слово последним в любой дискуссии. Наверняка думал, что будь жив Ред, ему бы Темный архонт не нашептал утащиться в подземелья Руамарда ради мнимой помощи гномам. И все было бы хорошо.

Впрочем, такая тупая убежденность в непогрешимости наставника, осталась, пожалуй, единственным стопроцентным недостатком бывшего лейтенанта. Формально, Дей все еще им был, да только теперь самого смысла во всяких орденских званиях не осталось. Дей старался относиться к Данан по-товарищески: как старший, когда речь заходила о подготовке чародейки с мечом (она упражнялась стойко, каждый вечер), и как младший, когда она говорила, что пора сворачивать привал или наоборот разбивать лагерь.

Их путь к Ирэтвендилю лег снова через Астерию. Помимо послабления, которое они находили здесь и прежде, Данан отметила случившиеся перемены. Каждая третья деревня на их пути превратилась в почерневшее, разглоданное пепелище. Поместье лорда средней руки, второму из сыновей которого они когда-то помогли спастись от исчадий, сровняли с землей. Жаль, в том числе и потому, что чародейка надеялась на его гостеприимство, лошадей, и искренне считала лорда с домочадцами хорошими людьми.

Их смешанная компания, в прошлый раз вызывавшая любопытство и вопросы, теперь в Астерии всем была по боку. В лицах людей отражался страх, как он есть. И только, если Данан успевала сказать, что они Смотрители Пустоты, чтобы избежать неприятностей, ей тыкали рукой в какое-нибудь из направлений и говорили что-то вроде:

— Ваши выходили в ту сторону два дня назад. Там, ближе к эльфам, будет разбитая крепость. Думаю, они осели в ней. Если, конечно, выбили оттуда нечисть.

Данан благодарно кивала, говорила вежливые слова, обещала непременно нагнать «своих». И разворачивалась в направлении королевства эльфов.

На душе было не то, чтобы скверно — скорее, спорно. С одной стороны, мобилизация всех вокруг и наглядные причины, что привели к всеобщей расторопности, лишали сна. Не только чародейку — всех. С другой, то, что мобилизовались хотя бы Астерия и Руамард немного успокаивало: значит, встречать Темного лицом к лицу они будут не одни.

Есть еще страны, которым не наплевать. Не Даэрдин, не Талнах, да. Но есть.

Данан держалась молодцом. Несмотря на то, что ордовирный браслет отнял у неё возможность обороняться от опасности привычными способами, он будто вернул ей стойкость. Хотя бы немного. В случавшихся регулярно стычках с хаотично бродившими группами исчадий, Данан хваталась за меч и, на удивление всех, обнаруживала с ним маломальскую сноровку. Очевидно, что Жалу, Дею, а заодно и Эдорте, не приходилось обучать чародейку с нуля. Клейв или кто бы там ни был прежде, явно старался, вбивая Таламрин в голову науку защищать себя обычными методами.

Стычки с беспризорными исчадиями случались каждый день, а порой — и дважды на дню. Зачастую это были совсем лишенные воли и сознания создания, в которых единственный инстинкт — голод — подавил все остальное. Они отбивались от генералов и теократов, которые вели то или иное опустошение, пожирая сущее. А когда заканчивали, оказывались в немногочисленном составе на пепелище одни. В иных деревнях и поселениях Астерии, если исчадий было совсем мало, люди приучились справляться с набегами сами. Нарочно собирали ополчение, выступали в бой, безжалостно уничтожали нечисть, сжав зубы. В других — отставших исчадий оказывалось слишком много, и в результате ожесточенных боев «живая» сторона несла большие потери. Благо, исчадия не размножались сами по себе. Это хоть немного вселяло в людей надежду.

Диармайд стал миролюбивее: меньше цапался с Жалом, старался не ругаться с Данан по любому поводу. Может, в самом деле поумнел, а, может, просто поглядел на пример всегда терпеливого Борво, который начал понимать, что Эдорта вряд ли ответит ему взаимностью. Во всяком случае, пока к этому не вело: Дора жила какой-то своей жизнью, частенько строчила письма, отсылая их по возможности (по её словам — братьям леди Данан), и Борво в эту жизнь никак не вписывался.

Впрочем, возможно все дело оказывалось в том, что у Борво и Диармайда, как и у Данан, были теперь другие заботы. Их глаза теперь постоянно светились серебристым, в любое время дня и ночи, в любом месте, за любым занятием. В моменты столкновений с исчадиями пустоты, блеск и сияние в лицах парней становились ярче, а у Данан — тускнели, чернея, даже несмотря на условное отсутствие магии. Это наводило чародейку на мысль, что, как ни прячься, а от скверны Пустоты в самом деле нельзя ни укрыться, ни убежать. Очернившись раз, её уже не вывести. Измазавшись в Пустоте опустошенных Увяданием исчадий, Данан только теперь окончательно поняла, что обратно духовный клинок ей уже не «выбелить».

Размышляя об этом, чародейка прислушивалась к себе и… ничего не чувствовала. Может, немного, обиду — что именно ей из-за её способностей пришлось вляпаться в это дерьмо глубже остальных, но не более. Прицениваясь к собственным чувствам, чародейка ловила себя и на других изменениях, к которым ордовирный браслет не имел отношения. Её уже не беспокоило, что их может засечь какой-нибудь дух, поднятый соглядатаями Молдвинна: она равно надеялась на Жала, Клейва и братьев. С разных сторон, так или иначе, они справятся с этим. Даже в случае засады им теперь мало что грозит — ну в самом деле, с ними Фирин! Потеря Редгара тоже больше не отзывалась у женщины волчьей тоской — она напоминала шрам, до того старый, что уже и не вспомнишь, где получил. Только чувствуешь иногда пальцами, когда ведешь по коже. А в остальное время лишь удивляешься, как он еще мхом не порос.

Вечерами и на привалах смотрители, нет-нет, не спрашивая вслух, мимолетно касались друг друга — поверх плеча, за локоть, за кисть. Будто вызнавая: ну ты как, порядок? Терпишь?

Терпеть приходилось много, всем троим. Полноценный сон стал не то, что роскошью — он вовсе утратил место в их укладе. Смотрители спали скомкано, никогда полную ночь, просыпаясь хаотично, то один, то другой. Остальных сна лишил дозор. Он стал строго организованным, во многом благодаря рачительной и вымуштрованной регулярной армией Эдорте. Каждые три часа один из четырех соратников переворачивался на бок, укладывая голову соседу на плечо, а тот открывал глаза, поднимался корпусом и выглядел так, будто и не спал мгновением раньше. Смотрителей в это не впутывали.

У Стенна и Жала обнаруживались схожие привычки во сне — быть наготове. Но, конечно, бывалому наймиту было далеко до искусства эйтианца с многовековым опытом. Хотя, стоило признать, Холфьстенн оказался едва ли не прочнейшим звеном в их цепи. Без него только Фирин, наверное, остался бы с ней из-за цели похода и, возможно, еще Борво. Сказал бы ей кто такое в начале странствия, Данан бы расплакалась от смеха. А сейчас…

Жал начал проявлять о Данан заботу, чего до спуска в подземелья Руамарда старался не делать. Снедаемая изнутри голосом древнего колдуна, чародейка частенько теряла чувство происходящего. Судя по тому, что время от времени она валилась оземь (вовремя схваченная руками эльфа), хваталась за виски, или что пару раз у неё шла носом кровь, Темный мучил её много сильнее, чем в былые дни.

Ордовир, как стало очевидным, блокировал чародейство самой Данан, а вот Темному был по боку. Архонт был зол и натуральным образом наказывал чародейку, как непослушное дитя. Дитя, которое отняло у него любимую игрушку — духовный меч рыцаря-чародея.

Несмотря на это все, Данан в самом деле старалась не впадать в уныние и даже бодриться. И, верные товарищи, гном с остальными постоянно вменяли это в заслугу Жала. «Какой молодец!», «Смотри, не стань папашей!» и следом: «О, а представьте, если у них будет амниритовый ребенок! Удобно же: ночью заноет — всегда найдешь где. Так сияет!».

Последняя мысль показалась парням особенно увлекательной очередным походным утром. Сворачивая вещи с привала, сверяя карту маршрута, подготавливая запасы воды и пищи на день, отделяя нужные порции к завтраку, товарищи взялись обсуждать личную жизнь эльфа и Данан всерьез. Несмотря на то, что оба действующих лица их прогнозов и предположений сновали рядом.

— Ага! А если такое чадо брать с собой на пьянки, то на обратном пути оно тебе посветит, как жаровня! — поддержал Хольфстенна Борво.

— Слушайте, — вдруг заинтересовался гном с подозрительно похабной рожей, — а наш лопоушек — тоже весь как жаровня?

Борво дернул плечами:

— Так сам же видел, еще как. Жарит и жарит, — похихикал Борво,

— Ты не по-о-онял, — протянул Холфьстенн в самом однозначном намеке. — Ну-ка, Данан! — разнузданно призвал он, сделав характерный жест рукой: мол, давай, рассказывай!

— Чего? — недовольно осведомилась та, скатывая и перехватывая шнурами лежак.

— Ну, расскажи нам! — потребовал Стенн с небывалым энтузиазмом. — Или ты, Жал! Я уже сто раз себя изъел этим! — простонал Стенн и задал наконец терзавший его вопрос: — Когда он тебя того, Данан, ты хоть что-нибудь чувствуешь? Или наш амниритовый друг и его… хм-хм, так сказать, меч становится бесплотным и тыкается сквозь тебя, а?

Жал застыл, как был — со свернутым плащом в руке, который намеревался запихать в дорожную сумку. Данан покосилась на друга с усталым сочувствием.

— В самом деле, тебя волнует это? — пробормотала женщина.

Но Хольфстенна, по ходу дела, не волновало уже ничего, кроме полета собственной фантазии.

— О, я прямо представил этот светящийся жезл удовольствия! — заявил гном и захохотал в голос.

— Может, тебе показать, чтобы не напрягался? — поучаствовал Жал с недовольной физиономией. Эдорта, присутствующая при разговоре вместе с остальными, покрылась багряными пятнами до ушей. Зато Дей — Стенн слышал — молча заскрипел зубами.

— Светящийся жезл удовольствий?! — с неожиданным весельем вставил Фирин и тут же предложил свою версию: — Волшебный посох счастья!

Жал быстро поглядел попеременно на обоих шутников, но те, кажется, входили в раж.

— Не унижайте парня! — влез до кучи Борво и потряс кулаком. — Огромная огрская дубина экстаза!

— Рычащий дракон! — сквозь слезы предложил Холфьстенн, щелкнув пальцами.

— Рычащий? — несколько удивился Фирин и многозначительно поглядел гному пониже пояса. — Ты чего там себе отрастил, что оно рычит?!

— И плюющийся! — сказал Борво, игнорируя интерес мага к гениталиям Стенна.

— Я сейчас, — теряя контроль, заорал Жал впервые на памяти остальных, — тебя этой огрской дубиной отделаю! — и погнался за коротышкой.

— Нет-нет-нет!!! — притворно завопил тот, вскочил с места и спрятался за спиной у Борво. — Только не этой дубиной, дяденька эльф! Мой зад дорог мне целым!

— Миледи, — приблизилась к Данан Эдорта и позвала на ухо. Когда Данан оглянулась на соратницу, та качнула головой в сторону разворачивающегося бедлама. — Вы не остановите их?

Данан даже не посмотрела в нужном направлении — только на Дору:

— Если тебе надо — можешь сама, — безынтересно отозвалась чародейка и взяла из рук Эдорты, занимавшейся завтраком, высохшие лепешки с зеленью.

Увидев, что она отламывает старый хлеб — глядя в одну точку перед собой, не интересуясь ничем — Жал перестал бегать вокруг мечущегося Борво за удирающим гномом. Чуть прогнулся в спине, как бы отклоняясь и выглядывая из-за Борво, нахмурился.

— Данан? — спросил он. — Погоди, я сейчас, — эльф заспешил к ней, бросив дурачиться. — Не ешь!

Но Данан преспокойно отправила в рот один за одним сразу несколько кусков. Жал застыл рядом, нависнув, как один сплошной укор: что же ты делаешь?!

— Разве не я всегда должен первым пробовать всю еду и воду? — спросил он с сомнительным возмущением.

— Вечный, да кому оно надо, — пробурчала Данан, утерев губы после первой порции и тут же закинула в рот следующую. — Ешьте и идем, — приказала чародейка, сосредоточенно поглощая пищу. Быстрее поедят, быстрее поедут, так сказать.

Стенну захотелось протянуть что-нибудь пошло-смешное, но гном почувствовал: это лишнее. К тому же, до Ирэтвендиля оставалось рукой подать, а это значило…

Будто читая его мысли, Фирин приблизился к еде и обронил:

— Как интересно, Ирэтвендиль! Теперь ты, наш маленький друг, будешь чувствовать то же, что и мы в Руамарде. Словно стоишь голый на верховном суде короля.

Хольфстенн принялся что-то отвечать: беззлобное и ворчащее. Жал устроился рядом с Данан и принялся молча есть, косясь на чародейку время от времени. Он ей имя — она ему право не быть пушечным мясом. Все честно: вера — за веру.

Дей, молчавший весь завтрак, тоже поглядывал на Данан, и понимал, что, кажется, именно сейчас он по-настоящему проиграл.