ПОСЛЕДНИЕ ИЛЛЮМИНАТЫ

то там случилось? — спросил Мишель, вздрогнув от криков.

Шевиньи высунул голову в окошко экипажа.

— Непонятно, учитель. Там большая толпа, у них белые знамена, и они страшно возбуждены.

Колеса экипажа еще несколько раз повернулись, и кучер, соскочив с козел, бросился открывать дверцу со стороны Мишеля. Он был весь в поту.

— Сударь, дальше ехать не выходит. Там не меньше сотни вооруженных гугенотов: видимо, местность у них в руках.

— А где мы находимся?

— В Монбризоне, к западу от Лиона. Я рассчитывал добраться до Парижа, забирая на восток, да, видно, придется поворачивать назад.

— Дайте-ка взглянуть, — пробормотал Мишель.

В это утро ноги у него не болели, и он довольно резво спрыгнул на землю. В обычных обстоятельствах местечко, представшее его глазам, показалось бы просто очаровательным. Над ним возвышался большой глинистый холм, увенчанный скалой с замком на вершине. Внизу, над крышами домов, виднелся фасад готической церкви, а еще чуть дальше — стены монастыря. Над ними поднимался столб черного дыма, что было явным признаком пожара. Горожане, крестьяне и несколько всадников, все в белых шарфах или с белыми лентами, как встревоженные пчелы, роились возле домов. Всеобщее внимание было приковано к замковой башне, на которой виднелись маленькие темные фигурки людей.

— Вернитесь в карету, учитель, здесь опасно, — сказал Шевиньи, тоже сошедший на землю.

— Нет, сначала мне надо разобраться, что происходит.

Неожиданно Мишель вздрогнул. На башне произошло какое-то движение, и одна из фигурок полетела вниз. До путников донесся крик жертвы, тут же заглушённый улюлюканьем и воплями восторга толпы.

Мишель подошел к какому-то крестьянину, который шел прочь от деревни, качая головой: зрелище ему явно не нравилось.

— Что у вас происходит, добрый человек? Не бойтесь меня, я не здешний.

Крестьянин поднял на Мишеля задумчивые глаза.

— Вам бы лучше уезжать отсюда, не место вам в Монбризоне.

— Почему? Объясните.

— Деревня оккупирована капитаном гугенотов, неким бароном дез Адретом. Сначала он велел указать ему семьи всех папистов и собрал их на площади. А потом приказал своим людям всех их заколоть, включая женщин и детей. Всех оставшихся в живых он согнал на башню замка и заставляет по одному прыгать вниз. Там, под башней, уже несколько десятков на куски разбившихся трупов.

Именно в этот момент еще одна фигурка, размахивая руками, полетела с башни. Ряды собравшихся ответили радостным воплем.

Мишель взволнованно прикоснулся к плечу крестьянина.

— Спасибо, друг мой, и да поможет вам Бог.

— Бог? Нынче непонятно, на чьей стороне Он сражается, да и есть ли Он на самом деле?

Мишель ничего не ответил и повернулся к кучеру.

— Поехали назад, в Лион.

Карета развернулась и продолжила путь. Мишель медленно откинулся на сиденье, стараясь отогнать жуткие видения, толпившиеся в мозгу.

У Шевиньи в глазах стояли слезы.

— Проклятые гугеноты! Где бы ни проходил барон дез Адрет, везде он оставляет за собой кровавый след.

Мишель сурово на него взглянул.

— Монах Ришелье, семейка Порселе и другие капитаны-католики ничем не лучше этих. В прошлом месяце мой друг Франсуа Берар был в Оранже — отвозил гороскоп, который мне заказали тамошние монахи после того, как их обокрали. Он рассказал, что на стенах Оранжа висели трупы женщин-гугеноток, и у каждой из влагалища торчал бычий рог, в насмешку засунутый католиками.

Свойственным ему жестом он потер переносицу большим и указательным пальцами и закрыл глаза.

— Справедливых войн не бывает. Любая война безумна по определению и отражает все, что в нас есть животного. Насилие родит насилие, и так до полной потери человеческого облика. Я изо всех сил кричу об этом, но меня не хотят услышать.

Шевиньи с энтузиазмом закивал.

— То, что вы делаете, — удивительно. Вы предвидите события с максимальной точностью.

— Мальчик мой, предвидения ничего не стоят, если они не в силах предотвратить трагедии. Мое проклятие в том, что трагедии я переживаю дважды: в первый раз, когда предвижу, а во второй — когда они на самом деле происходят. В обоих случаях это абсолютно бесплодное занятие.

Они надолго замолчали. А карета продолжала свой путь, и в оконца веяло свежим апрельским воздухом. Мишель безуспешно пытался задремать. Шевиньи, который не мог долго молчать, не удержался и спросил:

— К какому числу вас ждут при дворе? Этот крюк надолго задержит нас.

— Точной даты нет, — ответил Мишель. — Королева-мать не хуже меня знает положение дел во Франции и не настаивала на пунктуальности. Но если окажется, что проехать невозможно, в Лионе я знаю адрес одного из друзей советника Оливье. В случае наихудшего поворота событий это будет местом встречи.

— Вам поверяют свои тайны короли и принцы, Екатерина Медичи и Рудольф Богемский! Я служу у вас секретарем всего несколько месяцев и все время вижу, как растет ваша слава! Когда же вы мне доверите хоть какую-нибудь из ваших удивительных тайн?

Мишель, покоренный энтузиазмом юноши, улыбнулся:

— Для начала изучайте астрологию и медицину: это необходимая база. А остальное придет со временем.

Он немного помолчал, потом спросил:

— Вы видели Бланш?

— О да…

Наивное лицо Шевиньи затуманилось грустью.

— Она таскается по тавернам и стала похожа на собственную тень. Очевидно она серьезно больна и долго не протянет.

— Почему бы вам ей не помочь? Может, еще сможете ее спасти.

— После такого предательства? Она сама выбрала этот путь, что ж теперь жаловаться? А вы как думаете? Не понимаю, почему ваша жена старается ей помочь, чем может. Сострадание, конечно, чувство христианское, но избыток сострадания только потворствует пороку.

Мишель поморщился и принялся разглядывать пейзаж за окошком кареты. Он уже не мог обходиться без Шевиньи и был не в состоянии отказаться от его помощи. Здоровье Мишеля неуклонно ухудшалось, и в лихорадочном состоянии, которое уже стало нормой, он то и дело впадал в галлюцинации. Часто видения его были столь мрачными и пугающими, что он даже не мог их записать. Он из года в год продолжал публиковать свои «Предсказания», но другие публикации выходили очень нерегулярно. «Трактат о средствах против чумы» остался незавершенным. Компилятивное издание «Парафразы из Галена», работы, которую он начал еще в университете, просуществовало очень недолго и было подвергнуто жестокой критике из-за неточностей перевода.

Теперь медицина уже не была для него полем деятельности. К тому же себе энергично прокладывала дорогу новая медицинская наука, сметая все его достижения, даже те, что считались еретическими. Пьер ла Раме представил проект реорганизации медицинского факультета, предложив заменить старую лекционную систему, основанную на теоретических диспутах, практическими занятиями. И сам Мишель, и великий Парацельс в свое время тоже выступали с подобными предложениями, хотя и не в такой экстремальной форме. Раме был гугенотом, и его проект отклонили. Однако врачей, которые, как и он, не считали человека микрокосмосом, зеркально отражающим макрокосмос, и полагали астрологию бесполезной в лечении болезней, становилось все больше.

В этой фазе личного кризиса Мишель нашел в Шевиньи усердного и полезного помощника. Ревностный католик, консерватор как в политике, так и в повседневной жизни, юноша так же сильно напоминал Мишеля в молодости, как не был похож на Мишеля в старости. Жюмель обнаружила, что его настоящая фамилия была Шевиньяр и происходил он из семьи торговца зерном. Из Шевиньяра он сделал Шевиньи или, иногда, Шавиньи, чтобы придать фамилии более аристократическое звучание. И у Мишеля, так много сил положившего на то, чтобы все забыли о его еврейском происхождении, язык не поворачивался его упрекать за эту фантазию.

— Боюсь, что в Лионе нас ожидает ситуация не лучшая, чем в Монбризоне, — заметил Шевиньи.

— Что вас заставило так подумать?

— То, что вы написали. — Юноша собрался с мыслями и увлеченно продекламировал:

Lors qu'on verra expiler le sainct temple,

Plus grand du rosne leurs sacrez prophaner

Par eux naistra pestilence si ample,

Roi fuit iniuste ne fera condamner.

Тогда увидят все, что храм разграблен

Наивеличайшим господином с Роны и осквернен.

Из-за того ужасная чума распространится.

Король же не осудит дело грешное[33].

— В этих стихах я не говорю о Лионе, — заметил Мишель.

— Напротив, говорите. Что же это за самый большой храм на Роне, если не Лионский собор? Это его разграбили и в нем осквернили предметы культа. Абсурдная политика и излишняя толерантность нашего короля рискуют привести к тому, что виновные не будут наказаны. Ересь станет распространяться, как чума.

— Может, я имел в виду настоящую чуму…

— Нет, уж поверьте мне. Теперь я умею толковать ваши строки, хотя до сих пор не понимаю, как вы сами не можете этого сделать.

В голосе Шевиньи слышалась надежда: видимо, юноша ждал объяснений, за которыми охотился уже больше года. Но Мишель не был готов открыть ему природу своих озарений, так похожих на дьявольские наваждения. Посвятить в эти откровения он мог только человека, сведущего в оккультной философии и способного умело оперировать магическими приемами. Ему самому с трудом удавалось выбираться из кошмарного мира, который открывало ему эзотерическое знание. Поэтому он ограничился тем, что сказал:

— Если считать, что вы правы и я имел в виду кафедральный собор в Лионе, то почему тогда он назван уже разграбленным? Катрен не уточняет дату события.

— Барон дез Адрет не отважился бы напасть на Монбризон, если Лион остается пока в руках католиков.

Этот вполне разумный ответ вызвал у Мишеля улыбку, которая сразу же сбежала с лица от сильнейшей боли, от которой он чуть не закричал. На этот раз не ноги доставили ему такие страдания, а крестообразный шрам на плече. Он поднес к плечу руку, и память вернула его в Бордо, в темную крипту с начертанной на полу пентаграммой, окруженной пламенем.

В этот момент кучер крикнул:

— А вот и Лион… О боже, город горит!

Боль исчезла. Мишель высунулся в окошко, хотя в глазах все еще мутилось. Когда зрение снова вернулось к нему, он заметил, что горел не весь город. Языки пламени виднелись только над шпилем собора и еще над несколькими зданиями. Ветра не было, и в воздухе стоял густой дым. Городские стены кое-где почернели.

— Что мне делать? Будем возвращаться? — неуверенно спросил кучер.

— Нет, поехали дальше, — приказал Мишель. — Мне обязательно надо попасть в Лион.

Городские ворота были украшены драпировками из белой ткани и гирляндами белых гвоздик. Сторожевой пост был немногочислен, но хорошо вооружен. За последние годы мечи и аркебузы сильно уменьшились в размерах и стали легче, так что теперь солдаты не нуждались в специальной подготовке к сложной процедуре заряжания и нести оружие практически мог любой. Перед ними отступили арбалеты, страшное оружие, которое многие папы объявляли аморальным. Арбалеты были слишком неповоротливы в бою и слишком долго надо было их заряжать. Современные аркебузы легко ложились на плечо, и появлялись, правда пока очень редкие, сильно укороченные экземпляры, умещавшиеся за поясом или висевшие на боку.

Именно такой аркебузир и просунул голову в окошко кареты.

— Добро пожаловать, братья, в город, вернувшийся к Богу, — вежливо произнес он. — С какой целью вы сюда прибыли?

— По делам, — ответил Мишель.

Потом, сочтя ответ недостаточным, прибавил:

— Я личный друг капитана Триполи.

Солдат на миг опешил, потом расплылся в широкой улыбке:

— Триполи? Отлично, сейчас вы сможете поздороваться с вашим другом.

Он отошел в сторону и крикнул:

— Командир! Командир! Здесь какой-то человек говорит, что знает вас!

В следующий миг дверца кареты открылась и Триполи собственной персоной обвел ее внутренность удивленными глазами и рассмеялся.

— Вы, доктор Нострадамус! Вот это сюрприз! Выходите же, обнимите меня!

Слегка прихрамывая, Мишель вылез из кареты. Триполи почти приподнял его от земли.

— Я знал, что вы из наших! Я всегда это знал! Вы хорошо сделали, что приехали. Увидите, как функционирует город под управлением истинно верующих…

Мишель дал выплеснуться энтузиазму друга и не удержался, чтобы не сказать:

— Не знаю, как идут дела в Лионе, но еду из Монбризона. Там перебили католиков всех возрастов. Это огромный риск замарать все ваше дело.

Триполи немного подумал, потом пробормотал:

— Монбризон? Это, должно быть, территория, подконтрольная Франсуа де Бомону, барону дез Адрету! Я знаю, там были эксцессы… Надо что-то делать.

Его лицо вдруг озарилось, словно ему на ум пришла блестящая идея.

— Вот что я сделаю! Я свяжу барона и велю выстрелить им в Рону из катапульты. Ну не в Рону, так по католической колокольне, чтобы он на нее наделся!

Мишель положил ему руку на плечо.

— Полно, Триполи, не заноситесь. То, что происходит, очень опасно. И ваш дез Адрет — не единственный из реформатов, повинных в убийстве.

Выражение детской отваги и дерзости слетело с лица Триполи.

— Доктор, наши нерегулярные отряды только отвечают ударом на удар. Монахи в Тулузе натравили католиков, и в городе не осталось ни одного живого реформата. В Анжере паписты перерезали всех наших одного за другим, обагрив кровью весь город. Монах Ришелье устраивает одну резню за другой. Владетель Флассана, так называемый рыцарь веры, сеял смерть в окрестностях Экса, пока мы лично с графом Танде не взяли приступом его логово в Баржоле. Наказывать подобных монстров — долг каждого христианина.

Мишель покачал головой.

— Друг мой, от войны войной не избавишься. Любое насилие порождает другое.

— Может быть, но если бы мы сегодня не взяли в руки оружие, то ни Лион, ни Орлеан, ни Гренобль, ни Тур и еще десятки городов не были бы нашими.

Триполи указал на стены у себя за плечами.

— Идите сами посмотрите, каким стал возвращенный Христу город, без идолов и распутных попов. Я, к сожалению, занят и не смогу вас сопровождать, но такой ученый муж, как вы, сможет понять, какому делу мы служим.

Мишель вернулся в карету в большом смущении. Шевиньи наклонился к нему и прошептал:

— Что это за мерзкий тип?

— Он вовсе не мерзкий тип.

Мишель высунулся в окошко и крикнул кучеру:

— Трогай, поехали дальше!

Улицы, по которым они поначалу двигались, не претерпели никаких заметных изменений, разве что в окнах появились белые ленточки. И толпа была как толпа, разве что чересчур возбуждена. Единственное, что привлекало внимание, — это снующие по городу буржуа, одетые в черное: видимо, они занимались инвентаризацией, составлением соответствующих протоколов и подсчетом имущества в магазинах.

Понадобилось время, чтобы Мишель понял еще одну особенность: на улицах почти не было видно ни солдат, ни вооруженных штатских. Оружия не было заметно даже возле опустевших церквей. Владельцы магазинов водили по ним группы рабочих, которые выбирали среди строительного материала все, что еще могло пригодиться.

— Куда ехать, хозяин? — спросил кучер.

— Спрашивайте дом господина Кристофа Крафта, — ответил Мишель. — Он состоятельный человек, да к тому же иностранец. Его должны хорошо знать.

Дом, возле которого они остановились, наслушавшись разных указаний, как проехать, представлял собой двухэтажное каменное палаццо с деревянным фасадом. Оно свидетельствовало о честно нажитом благосостоянии, без тени заносчивой роскоши.

Открывать вышел сам Крафт, высокий светловолосый человек лет пятидесяти, одетый в серое.

— С кем имею честь?… — спросил он с сильным немецким акцентом.

Мишель улыбнулся.

— Это мой секретарь, Жан де Шевиньи. Меня же вы знаете только по письму: я Мишель де Нотрдам из Салона-де-Кро. Ваш патрон господин Розенберг, должно быть, рассказывал обо мне.

— О, конечно, доктор! — Немец тоже заулыбался и низко поклонился. — Приводя в порядок лионские дела господина Розенберга, я часто сталкивался с вашим именем. Входите, пожалуйста, вас ждут. И ваш друг тоже может войти.

— Ждут? — пробормотал Мишель.

Он совсем упустил из виду, что именно этот дом был выбран местом встречи с нужными людьми, на случай, если дорога на Париж будет блокирована. Он подтолкнул Шевиньи вперед и вслед за ним вошел в дом.

Комнаты, двери которых открывались перед ними одна за другой, были обставлены с великолепным вкусом и содержались в исключительной чистоте. Мишель не удержался и спросил:

— Прошу прощения, господин Крафт. Проезжая по городу, я не встретил следов разрушений, хотя город, судя по всему, совсем недавно перешел в ваши руки. Как это удалось?

— Вы не знаете кальвинистов, — ответил немец, скорчив гримасу. — В Лионе теперь новая администрация, и рабочие возобновили работу. Здесь революцией руководили ремесленники, торговцы, мебельщики, ткачи, переплетчики… В вере они искали прежде всего порядок и после победы сразу его восстановили.

— А беднота? Я не видел на улицах праздношатающихся.

— Вы имеете в виду подонков? По счастью, это не их революция, да все они и были по ту сторону баррикад. Теперь в Лионе не осталось ни одного бродяги или бездельника. Кто сам не сбежал, того вытолкали взашей.

Они вошли в просторную, элегантно обставленную комнату, обитую красными обоями с желтыми цветами. Навстречу им со стула, обшитого золотой камчой, поднялась молодая женщина в строгом черном платье с изысканной вышивкой. Из-под вуалетки, закрывавшей ее лицо, виднелись прекрасные белокурые волосы. Она быстро подбежала к Мишелю и радостно спросила:

— Вы меня узнаете?

Он не мог видеть лица, но голос узнал сразу.

— Джулия! — воскликнул он. — Ну, значит, где-то поблизости должен быть Симеони!

Женщина подняла вуаль, и из-под нее глянули дивные голубые глаза. Лицо ее уже не отличалось прежней свежестью, видимо, сказывался возраст. Но она по-прежнему была очень хороша и еще больше походила на мать.

— Да, Габриэле там, вместе с остальными. Советник Оливье часто прибегает к его услугам, да и к моим тоже. Учитывая, что дорога от Парижа до Лиона перекрыта, он попросил Габриэле организовать здесь тот совет, что запросила королева. Думаю, он уже начался.

— Да, вам надо поторопиться, — подтвердил Крафт.

Мишель взял Джулию за руки.

— Поговорим после. Хочу знать только одно: из того, что вы сказали, я понял, что Габриэле чувствует себя лучше. Верно?

По голубым глазам Джулии пробежала тень.

— Да, с тех пор, как мы живем при дворе, ему лучше, но… Идите, вас ждут, я потом расскажу.

Мишель нахмурился, но возражать не стал. Крафт открыл перед ним дверь в последнюю комнату, чуть поменьше.

— Господа, прибыл доктор Нострадамус со своим другом, — объявил он и пригласил гостей войти.

Мишель сразу почувствовал жгучую боль в плече: заныл крестообразный шрам. Гостиная, куда он вошел, вызвала не самые приятные воспоминания. Черные обои, на окнах шторы из черной тафты. Пятеро мужчин стояли вокруг мальчика, который держал в руках круглое зеркало со стальным ободом, исписанным какими-то надписями.

Мишель с трудом узнал Симеони: тот отрастил бороду, в гноящихся глазах застыло свирепое выражение. Итальянец повернулся к нему с улыбкой, которую с натяжкой можно было считать добродушной.

— Добро пожаловать, мастер. Церемония уже началась. Мы используем зеркало Флорона.

Он указал на собравшихся.

— Вы уже знакомы с доктором Бассантеном из Шотландии. Позвольте вам представить остальных друзей: господин Луи Ренье де ла Планш, доктор Антуан Мизоль и доктор Джон Ди. Он направляется в Антверпен и во Франции проездом.

Гостиную освещал всего один канделябр, и было почти невозможно разглядеть лица присутствующих. Мишель вгляделся в лицо Джона Ди. Он знал, что в Англии состоялся процесс по обвинению Джона Ди в магическом воздействии на принцессу Марию Тюдор. Философа оправдали благодаря усилиям католического епископа Боннера. Мишель разглядел узкое печальное лицо, обрамленное длинной, доходящей до самого пояса, белокурой бородой.

Англичанин заметил интерес к своей особе и произнес на чистейшем французском:

— Доктор Нострадамус, я был наслышан о вас как о последователе Ульриха, но нынче в моей стране вы пользуетесь невиданной популярностью, и вас знает каждый прохожий.

Англичанин хотел быть любезным, но у Мишеля очень разболелось плечо, и он раздраженно ответил:

— О, ради бога! Я не являюсь ничьим последователем, да и церковь иллюминатов прекратила свое существование.

— Ну да, все оставшиеся в живых иллюминаты собрались здесь, — заметил Симеони. — Господа, не отвлекайтесь: Екатерина Медичи ожидает нашего ответа о судьбах Франции. Господин де ла Планш, соблаговолите произнести формулу.

Де ла Планш, маленький лысый человечек, соединил руки, закрыл глаза и зашептал:

— BISMILLE ARAATHE MEM LISMISSA GASSIM GISIM GALISIM DARRGOISIM SAMAIAOISIM RALIM AUSINI TAXARIM ZALOIMI…

По мере того как разворачивалась формула, мальчик, и без того напуганный, дрожал все сильнее и сильнее. Наконец он закричал:

— В зеркале показался всадник! Он что-то кричит!

Мишель вгляделся в поверхность зеркала, но она была такой мутной, что он ничего не увидел. Однако в ушах у него с пугающей отчетливостью прозвучала фраза, сказанная задыхающимся голосом:

— Смерть придет вместе со снегом, белее белого…

Загрузка...