адре Михаэлиса поразил праздничный вид Салона, в то время как вся Франция была в трауре. Улицы посыпали песком и устлали пахучими травами. Со стен домов свешивались цветочные гирлянды и полотнища с вышитыми на них французскими лилиями и савойскими крестами. Кортеж, который вез сестру Генриха II Маргариту де Берри к мужу, Филиберу Савойскому, с трудом продвигался сквозь восторженную, хотя и тихую толпу. Стоял декабрь, и, после засушливого лета и осени 1559 года, по небу неслись облака, и дул ледяной, пронизывающий ветер.
Падре Михаэлис повернулся к кардиналу Алессандро Фарнезе, разделявшему с ним темную, без опознавательных знаков, карету, которая, поскрипывая, в арьергарде элегантных экипажей придворных, везла их к замку Эмпери.
— Если бы не герцогиня де Берри, одетая в черное с головы до ног, и не приказ толпе соблюдать тишину, никто и не догадался бы, что Франция оплакивает своего короля.
Кардинал тонко улыбнулся.
— Ну, теперь у вас другой король, Франциск Второй. Он еще ребенок, но имеет право на трон, даже если гугеноты и оспаривают это право.
— Гугеноты выступают не против него, а в пользу истинного короля.
Улыбка Алессандро Фарнезе стала шире и обрела саркастический оттенок.
— Ну же, произнесите имя, тем более что мы оба его знаем.
Падре Михаэлис раздраженно поджат губы.
— Если мы оба его знаем, то нет нужды его произносить.
— Вы, иезуиты, всегда осторожны, верно?
Алессандро Фарнезе расхохотался.
— Ладно, его назову я. Сейчас во Франции правит кардинал де Лорена, покровитель Гизов. Подозреваю, что орден иезуитов против этого не возражает. Или я ошибаюсь?
Теперь пришла очередь падре Михаэлиса улыбаться.
— Это правда. Мы не возражаем.
Он сразу же снова стал серьезен.
— Меня беспокоит то, что кардинал собирается все траты на мирный договор в Шато-Камбрезис переложить на младшее дворянство. Именно среди младшего дворянства гугеноты и вербуют своих сторонников. Вооруженные конфликты уже вспыхнули в разных районах Франции. Если малая аристократия повернется к реформатам, вся страна рискует превратиться в поле сражения.
— Совершенно верно, — ответил Алессандро Фарнезе.
Он хотел еще что-то сказать, но тут сильный толчок возвестил о том, что экипаж прибыл на место. Кардинал выглянул в окно и сразу же отпрянул внутрь кареты.
— Эммануэле Филиберто уже в ложе на помосте, в окружении консулов. Я не хочу, чтобы меня узнали, здесь вам проще. Посмотрите-ка сами.
Михаэлис послушно высунул голову и тут же, с гримасой на лице, снова откинулся на сиденье.
— Что за дурновкусица! — воскликнул он. — Они оставили висеть на соседней улице трупы четверых гугенотов. Есть риск, что герцогиня их увидит.
— И здесь тоже истребляют гугенотов? Это хороший признак.
— Парламент Экса выполняет свой долг и уже арестовал многих реформатов. В Салоне отловили только мелкую рыбешку. В ложе сидит Марк Паламед, первый консул. Его подозревают в кальвинизме, а его брат Антуан Паламед, по прозванию Триполи, скрывается.
— То, что гугеноты вынуждены скрываться, тоже хороший признак.
Михаэлис нахмурился.
— На первый взгляд — да. Жаль только, что тут мы имеем дело с попустительством. Граф Танде, правитель Прованса, палец о палец не ударил, чтобы схватить тех, кого разыскивают. Подозреваю, что в данный момент Триполи спокойно скачет в Нант, где реформаты созывают свои генеральные штаты.
— Вам и это известно? — восхищенно прошептал кардинал Фарнезе. — Я полагал, что секретными сведениями располагают только силы полиции.
Михаэлис сложил губы трубочкой.
— Вы забываете, что мы вездесущи и у нас есть штат мирских осведомителей. А я являюсь провинциалом Парижа и Северной Франции. Моих ушей достигают все исповеди и доносы.
Колокола Салона сменили погребальный звон на праздничный. По толпе, молчавшей до сей поры по причине траура, прошел гул.
— Ну вот, — сказал кардинал. — Церемония началась. Выйдите посмотрите, а потом расскажете.
Михаэлис спрыгнул на землю и смешался с толпой, которую солдаты из эскорта безуспешно пытались удержать по краям улицы. Отсюда, с возвышения, был хорошо виден медленно и важно движущийся кортеж: десятки экипажей, сверкающие яркими нарядами пажи, фрейлины и придворные. С ними шло местное население, от честных работяг до девочек из борделя и грузчиков, собиравшихся воспользоваться случаем и выпить на дармовщинку. Но больше всех было батраков из окрестных деревень. Целая армия ребятишек бежала за экипажами и развлекалась тем, что кидалась песком, часто добираясь и до более глубокого слоя уличной грязи.
Михаэлис увидел, как Маргарита, вся в черном, направилась навстречу герцогу Савойскому в белых одеждах. Она была высока ростом и горбата, он — почти карлик. И все же впечатление от встречи супругов, ставших супругами по статье мирного договора, было так сильно, что почти все женщины плакали, а мужчины еле скрывали волнение.
Но прежде чем они встретились, между ними появился человек в квадратной шапочке, с длинной седой бородой. В руке он держал какой-то листок.
Михаэлис обернулся к стоящему рядом парню в переднике мясника и спросил:
— Кто это?
— Это Нострадамус, великий пророк! — с воодушевлением ответил парень. — Он написал поздравление, которое начертано на стенах, видите? «Sanguine Trojano, Trojana stripe…» Это означает: «Троянской крови, троянского рода, станет королевой по велению Венеры…» Как вам известно, наш королевский дом по прямой линии происходит от Франка, сына Гектора Троянского.
— Ну да, ну да… — рассеянно пробормотал Михаэлис.
Нострадамус начал читать торжественную речь, в которой толпа не поняла ни слова. Иезуит воспользовался моментом, чтобы разглядеть своего врага. Он не виделся с ним с самого придворного обеда. Мишель де Нотрдам был чуть ниже среднего роста и выглядел старше своих лет. Может, так казалось из-за длииной, совершенно седой бороды, покрывавшей всю грудь. Его крепко сбитое тело окутывал черный плащ, куртка и панталоны тоже были черные.
Внешность ничем не примечательная. Единственное, что бросалось в глаза в его облике, — это необычайно красный цвет лица и особенно носа. С такого расстояния судить было трудно, но он показался Михаэлису скорее изрядным любителем выпить, чем провидцем и аскетом.
Пока Нострадамус читал приветствие, супруги исподтишка наблюдали друг за другом, похоже, без особого энтузиазма. Михаэлис поискал глазами мясника.
— А вы уверены, что он пророк? Он больше похож на пьяницу.
Тот возмутился:
— Сударь… простите, я хотел сказать — падре… доктор Нострадамус известен во всем мире своими предсказаниями. Он даже был принят при дворе королевы. Говорят, он предсказал ее троим сыновьям, что править будут все трое. А это значит, что двое из них умрут молодыми.
— Ну, это еще неизвестно, — улыбнулся Михаэлис.
— Даю руку на отсечение, что так оно и будет. Нострадамус никогда не ошибается.
— Вижу, что в Салоне он пользуется большим уважением.
— Да, но не все к нему так относятся. Некоторые подозревают, что он гугенот. Но это неправда. Он всегда ходит к мессе и щедро раздает милостыню. Гугеноты так себя не ведут. Многие из них поклоняются Магомету, и почти все, притворяясь, что молятся, проклинают Господа. Да еще к тому же кровосмесительно совокупляются.
— Это правда, — согласился Михаэлис.
Потом ни с того ни с сего спросил:
— Не знаете, где гостиница «Белая Лошадь»?
— О, это недалеко.
Мясник указал на боковую улицу, вдоль которой висели останки повешенных.
— Пойдете вниз, потом свернете налево.
— Спасибо.
Падре Михаэлис бросил последний взгляд на помост. Нострадамус кончил читать приветствие и исчез непонятно куда. Теперь говорил Марк Паламед, который громовым голосом изрекал банальности. Жених с невестой с подозрением наблюдали друг за другом.
Михаэлис вернулся в экипаж.
— Гостиница «Белая Лошадь» в двух шагах отсюда, — сказал он кардиналу Фарнезе. — Там меня должна ожидать дама, с которой вы хотели познакомиться. Возможно, она уже там.
— Думаете пойти пешком?
— Да, вас никто не узнает. Достаточно снять кардинальскую шапочку и поменяться со мной плащами: ваш красный на мой черный. Все увлечены церемонией, к тому же скоро пойдет дождь.
— Согласен.
Вскоре падре Михаэлис, в одной рясе, локтями пробивал кардиналу дорогу в толпе. Когда они миновали давку, Алессандро Фарнезе догнал иезуита.
— Зачем вы велели вашей подопечной прийти сюда?
— Остров Ситэ, где она укрывалась до сих нор, теперь ненадежен. Квартал Сен-Жермен, что напротив Ситэ, называют «маленькой Женевой», настолько он наводнен реформатами. Наш орден был вынужден временно отказаться от открытия коллежа на улице Сен-Жак: студенты рисковали жизнью.
Кардинал указал на четырех повешенных, висевших у них над головами.
— В этих краях ситуация получше.
— Только отчасти. В Париже к Кальвину переметнулись аристократия и интеллигенция, а народ и буржуазия с нами. А здесь, на юге, наоборот, буржуа начинают симпатизировать гугенотам, особенно в городах. Почти все лионские купцы — кальвинисты. И знаете почему?
— Нет, скажите.
— Потому что иезуиты еще не пустили корней в Провансе. Наверное, вам кажется, что я пристрастен, но это правда.
Алессандро Фарнезе промолчал. Едва они завернули за угол, как увидели ряд безымянных домиков. Над одним из них, который был чуть выше остальных, висела поперек улицы длинная деревянная вывеска, окантованная по краям железными полосками. На ней красовалась грубо намалеванная белая лошадиная голова. Такие вывески терпеть не могли кучеры, потому что им частенько доводилось расшибать об них лбы. Мостовая перед домом не была посыпана песком, и на ней не наблюдалось ароматических трав. Мутный желтоватый ручеек, отдающий человеческой и конской мочой, весело бежал к центральному каналу.
Внутри гостиница выглядела куда уютнее, чем снаружи: столы в порядке, закопченные стены вычищены, в камине хорошая тяга. На скамейках сидели кавалеры и дамы, явно сбежавшие со свадебной церемонии.
— Мест нет, — заявила вновь прибывшим хозяйка гостиницы, — ни для обеда, ни для ночлега. Все заказано заранее.
Михаэлис увидел, как омрачилось лицо кардинала, и подумал, что в других обстоятельствах тот заказал бы не только стол или комнату, но откупил бы и всю гостиницу. И велел бы высечь и хозяйку, и ее мужа, если таковой имелся. Но теперь придраться было не к чему.
— Мы не собираемся ни обедать, ни останавливаться у вас. У нас назначена встреча с вашей итальянской постоялицей, герцогиней Чибо-Варано. Для нее комната была заказана.
Хозяйка разинула рот.
— Так она герцогиня? А вид у нее…
— Тем не менее это так.
— Она приехала нынче утром.
— Позовите ее. Скажите, что ее ждет падре Михаэлис.
Хозяйка окинула взглядом помещение, ища, видимо, слугу, но потом решила подняться сама. Пыхтя, она поднялась по лестнице, что вела наверх.
Когда хозяйка скрылась из виду, кардинал Фарнезе тихо сказал:
— Как вам удалось убедить Джулию приехать?
— О, это было нетрудно. Она делает все, что я прикажу. Кроме того, она надеется встретиться здесь со своим возлюбленным, астрологом Габриэле Симеони.
Кардинал нахмурился.
— Возлюбленным? Об этом вы мне не говорили.
Падре Михаэлис подозрительно на него взглянул. Впервые у него промелькнула догадка, что Фарнезе имел на Джулию совсем иные виды, чем те, которые декларировал. Эту догадку он сразу отбросил. Хотя чувственность кардинала ни для кого не была секретом, ему казалось невероятным, чтобы Фарнезе был настолько привязан к одной женщине, чтобы докучать провинциалу Парижа просьбами ее привезти. Михаэлису приходилось еще и сдерживать собственные чувства, всегда немного болезненные, когда дело шло о герцогине.
— Пусть вас не волнует Симеони, — сказал он кардиналу. — Он несчастный пьянчужка и не сможет спутать ваши планы. Мы с ним расстались в Сузе, в таверне. И он начал, из остерии в остерию, двигаться во Францию. В Париже он пытался найти Джулию, но даже не знал, где искать. Екатерина Медичи не приняла его при дворе.
— Короче — человек-призрак, — заметил успокоенный Алессандро Фарнезе.
— Нет, умнейший человек, но идеалист. Проповедовал объединение Италии, ни больше ни меньше. Он запросто может объявиться здесь, в Салоне. Он был другом Нострадамуса и принадлежал к той же секте.
Кардинал снова встревожился.
— Вы хотите сказать, что Симеони может свалиться нам как снег на голову, с минуты на минуту?
Михаэлис улыбнулся.
— Нет. Между Парижем и Салоном слишком много остерий, а для него это остановки на крестном пути, который ему придется пройти.
В этот момент на лестнице показался Лоран Видель в сопровождении Джулии и хозяйки. Медик подбежал к иезуиту.
— Падре Михаэлис, как я рад вас видеть! — воскликнул он. — Вот, я доставил вам вашу подопечную!
Михаэлис был весьма недоволен, услышав свое имя, сказанное в полный голос, да к тому же и сопровожденное фразой, которую могли истолковать превратно. Некоторые из посетителей стали оборачива ться. Ему ничего не оставалось, кроме как сделать хорошую мину при плохой игре.
— Друг мой! — изобразил он радость. — Вы великолепны! Но я удивлен, увидев вас здесь, а не в церкви. Разве вы не знаете, что всем, кто присутствует на мессе в честь новобрачных, обещан целый год индульгенции?
— В самом деле? — удивился Видель.
— Да. Бегите скорее. Служба уже началась, но еще не поздно.
— Тогда я пошел. — Видель поклонился. — Надеюсь, вы меня извините.
— О, конечно. Спешите. Увидимся позже.
Обернувшись к кардиналу и Джулии, Михаэлис испытал легкое беспокойство. Прелат улыбался ей с необычной теплотой, а она глядела на него серьезно и почти испуганно.
— Итак, я должен вас представить… — начал иезуит, но Джулия его прервала:
— Это излишне. Мы знакомы с его преосвященством.
— И у меня остались о вас самые радостные воспоминания, — мечтательно сказал Алессандро Фарнезе.
На Джулии была темная накидка поверх простого платья из зеленого бархата, перехваченного золотистым поясом. Кардинал протянул руку и приподнял накидку, которая скрывала элегантную, точеную фигуру.
— Последние годы пошли вам на пользу. Чуть волнистая равнина сменилась прелестными холмами. Просто глаз радуется.
Это замечание, хоть и облеченное в изысканно-вежливую форму, было непристойным и возбудило в Михаэлисе худшие подозрения. Он даже думать о них не хотел. Встав между Джулией и кардиналом, он указал на свободный стол:
— Давайте сядем. Джулия, у кардинала есть для вас очень радостная новость.
Она залилась краской, но возражать не стала, и Михаэлис понял, как велико ее очарование. Он указал ей на место напротив, а кардинала пригласил сесть рядом с собой, но тот предпочел обойти стол и усесться рядом с Джулией.
Подбежал слуга. Падре Михаэлис заказал для всех лимонад, чтобы слуга поскорее убрался, потом сказал герцогине:
— Друг мой, после стольких лет наконец-то восстановлена справедливость в вашем деле и доброе имя вашей матери. В августе, незадолго до смерти его святейшества Павла Четвертого, кардиналу Фарнезе удалось получить его подпись под актом, снимающим с вас отлучение, тяготевшее над владетельницами Камерино.
Лицо Джулии просияло, глаза наполнились слезами, и она поднесла руки к груди, словно стремясь успокоить отчаянно бьющееся сердце.
— Это правда? — охрипшим от волнения голосом прошептала она. — Боже мой, если это правда, то сегодня самый счастливый день в моей жизни!
— Это правда, — торжественно подтвердил Алессандро Фарнезе. — велел сделать копию с акта и приехал сюда специально, чтобы вам ее предъявить.
Он вытащил из-под мантии сложенный пергамент, запечатанный множеством печатей.
— Вот, возьмите и прочтите сами.
Джулия взяла свиток, но руки у нее так дрожали, что она даже не смогла его развернуть и расплакалась.
— О, я так счастлива, — проговорила она сквозь рыдания. — Спасибо, господа, спасибо! Воистину, велика ваша доброта! О, если бы моя мать была здесь… Благодарю вас и от ее имени…
Михаэлис огляделся вокруг.
— Прошу вас, говорите тише. Зал битком набит, и приходят все новые и новые люди. Увидев, что вы плачете, не все решат, что это от радости.
— Вы правы.
Джулия взяла себя в руки, хотя слезы все еще струились по ее щекам.
— Теперь я смогу выйти замуж за Габриэле, не таясь, смогу свободно передвигаться, может быть, вернусь в Тоскану…
Михаэлис поднял руку.
— Не смешите, моя дорогая, — сердечно произнес он. — Не забывайте, что вы под подозрением и вас разыскивает инквизиция. Теперь мне будет легче закрыть ваше дело, но на это нужно время.
Джулия не выказала разочарования.
— О, я буду терпелива. Нам с матерью всегда хватало терпения…
— Да, но, возможно, дело удастся ускорить. Что вы на это скажете, ваше преосвященство? Можно ли что-то сделать для герцогини?
Алессандро Фарнезе, казалось, задумался.
— Может быть, — сказал он. — Согласно «Repertorium Inquisitorum»[22], инквизитор может реабилитировать простым нравоучением, которое снимет вину, без очистительных обрядов и прочих формальностей. Я могу лично ходатайствовать перед кардиналом де Лореном, чтобы он прибегнул к этому способу. Но для этого мне нужен жест доброй воли, который утвердил бы всех в мысли, что герцогиня не еретичка.
— Что я смогу сделать? — воскликнула Джулия. — Я сделаю все, что вы скажете.
Кардинал выдержал паузу, пока слуга принес лимонад, потом сказал:
— Идеальным было бы содействовать поимке какого-нибудь еретика. Это сняло бы с вас все подозрения. Я знаю, что вы католичка, а следовательно, вам известно, что такие поступки всегда поощряются.
Джулия явно удивилась:
— Но я не знаю ни одного еретика. Те, с которыми я была знакома, давно арестованы.
Падре Михаэлис улыбнулся.
— Подумайте хорошенько, ведь для вас так важно быть оправданной и насладиться наконец свободой. Разве в прошлом вы не были знакомы с еретиками?
— Пожалуй, да. В Лионе, несколько лет тому назад. Пьетро Джелидо, Мишель Серве, Карнесекки. Некоторых уже нет в живых.
Падре Михаэлис изобразил на лице живейшее удивление и пристально посмотрел на кардинала.
— Карнесекки? Так он жив?
— Да, он бежал в Венецию.
— Смотри-ка, — прошептал задумчиво Михаэлис.
До этого момента диалог с Фарнезе был заранее спланирован. Теперь же можно было разыграть карту, о которой прелат и не подозревал. Он надеялся, что кардинал не будет настолько глуп, чтобы возражать.
— Друг мой, — обратился он к Джулии, — до сих нор я избегал говорить с вами о Симеони. Вы уже знаете, что я видел его в Сузе в прошлом году. Он сказал, что оттуда собирается в Венецию, может, для того, чтобы найти ваш след. Вы, конечно, в курсе, что Венеция заключила договор с императором. Симеони надеялся, что никто не узнает в нем французского офицера. Но кое-кто узнал. Догадайтесь кто.
Растерянная Джулия не ответила. Михаэлис продолжил:
— Пьеро Карнесекки. Именно он. И если Симеони оказался в венецианских застенках, это по его вине.
Джулия чуть не вскрикнула, но Алессандро Фарнезе проворно закрыл ей рот рукой.
— Спокойно, герцогиня. Вашего друга быстро освободят.
Убедившись, что герцогиню душат слезы и она не пытается больше закричать, он отвел руку.
— Успокойтесь. Вы знакомы с Карнесекки и можете, не опасаясь, сблизиться с ним. Инквизиция запретила вам передвижение, но я сам провожу вас в Венецию. Вы разоблачите негодяя, и мы сделаем так, что ваш Габриэле будет на свободе.
Падре Михаэлис согласно кивнул.
— Таким образом, друг мой, вы убьете сразу двух зайцев: кардинал де Лорена объявит о вашей реабилитации, и вы сможете наконец обвенчаться с Габриэле. Что скажете? Не кажется ли вам, что в вашу судьбу вмешалось провидение?
Джулия собиралась с силами для ответа, но тут в гостиницу ворвалась группа возбужденных, вооруженных палками ополченцев. Ими руководил высокий рыжебородый человек, одетый так же, как и они, в зимнюю накидку с рукавами и с серой суконной шапкой на голове. В руке он сжимал S-образный кинжал, явно испанского происхождения.
— Господа, меня зовут Кюрнье, я глава католических крестьян Салона, — драматически начал он. — Я должен объявить вам, что день праздника омрачило ужасное преступление. В Париже убит гугенотами президент Минар, тот самый судья, который приговорил Анну де Бург и ее сообщников-гугенотов.
Все присутствующие вскочили на ноги. Мало кто из них был знаком с Антуаном Минаром лично, но все знали, что он был президентом парламента в Париже. Новость действительно была трагическая.
— Мы устали от жестокостей лютеран, — угрожающе произнес Кюрнье. — И мы устали от вашего дворянского бездействия. Кто смелый — давайте с нами. Мы идем выковыривать еретиков, засевших в городе.
Сказав так, Кюрнье удалился вместе со своими крестьянами, один из которых выбил палкой единственное в гостинице застекленное окно, словно желая оставить по себе след.
Из присутствующих дворян только двое, обнажив шпаги, последовали за ополченцами. Женщины кричали, мужчины возбужденно обсуждали событие. Хозяйка в отчаянии вцепилась себе в волосы: застекленное окно было по тем временам роскошью.
Падре Михаэлис озабоченно оглядел спутников. То, что он увидел, его потрясло. Кардинал Фарнезе стоял позади Джулии, обняв ее, и, как бы в утешение, положил ей руки на груди и нежно их ласкал. Обессиленная Джулия не сопротивлялась.
Михаэлис спросил себя, не закралось ли в его замечательный план неожиданное и неприятное обстоятельство. Он почувствовал себя несчастным. Более того, он почувствовал себя в дураках.