Падение в бездну

СОУЧАСТНИК ПРЕСТУПЛЕНИЯ

ишель сразу понял, что обморок этой ночью отличался от остальных. Кольцо в виде змеи, кусающей свой хвост, дольше обычного вертелось между подсвечником и толстым томом «De Occulta Philosophia»[26] Корнелия Агриипы. Кроме того, он заметил, что, когда он произносил числовой ряд Абразакса, приостанавливаясь на каждой цифре, вращение кольца замедлилось.

Неожиданно он ощутил себя в замкнутом, темном пространстве, начисто лишенном многоцветья восьмого неба. Темнота кишела и переливалась более светлыми пятнышками вытянутой формы. Мало-помалу их контуры становились все яснее. Мишель застыл от ужаса. Стены вокруг него состояли сплошь из тысяч и тысяч скарабеев, которые ползали во всех направлениях по невидимым поверхностям, и нельзя было уже различить, где верх, а где низ.

Он понял, что его ждет свидание не с Парпалусом, а с Ульрихом, и похолодел. Это была первая встреча с учителем после его смерти. Рано или поздно она должна была произойти, но он наивно верил в то, что пройдут годы, прежде чем это случится.

Ульрих появился внезапно, в ореоле тьмы, покрытый с головы до ног своими любимыми насекомыми. Мишеля охватил такой ужас, что он не чувствовал тела, как бывает иногда с теми, кто получил внезапный сильный удар: они теряют чувствительность. Он едва заметил странный отсвет на крыльях жуков. Все его внимание было поглощено фигурой самого могущественного из магов, какого когда-либо знало человечество, и самого злобного врага человечества.

В Ульрихе ничего не осталось от того тщедушного старичка, каким он был в последние годы жизни. Теперь перед Мишелем появился могучий гигант с глазами, внутри которых горел скрытый жестокий огонь. Длинная борода еле виднелась из-под покрывших ее насекомых, и маг гладил ее возникающей ниоткуда рукой, стряхивая жуков гроздьями.

— Рад видеть тебя, Мишель, — сказал Ульрих.

Голос его доносился издалека и, казалось, обволакивал со всех сторон.

Мишель никогда бы не поверил, что сможет ответить, однако нашел в себе силы и сказал довольно уверенно:

— Уже два года, как мы не виделись, учитель, со дня вашей агонии в гробнице триумвира.

Величавая фигура Ульриха слегка искривилась, и непонятно откуда послышался хриплый смешок. Создалось впечатление, что это захохотали скрытые во тьме скарабеи.

— Годы? Дни? Сынок, я не могу считать время, как ты.

Смех затих.

— Любопытно быть мертвым. Думаю, большей свободы не существует. Особенно когда ощущаешь себя хозяином измерения, в котором пребываешь.

— Хозяин — Бог, — отрезал Мишель, правда без особой уверенности.

— На уровне максимы это верно. Тем не менее, как я уже говорил тебе перед смертью, закон Бога есть математика. Только числа могут быть ключом к созданному им космосу и ко всем его многочисленным сферам. Кто владеет математикой, владеет всем.

Повинуясь инстинкту, Мишель возмутился:

— Нет! Единственный закон — это закон любви и влечения. Если бы предметы, люди и души не имели взаимного влечения, ничего бы не существовало. Голая математика делает Бога ненужным, значит, она святотатственна.

Внушительное лицо Ульриха сморщилось.

— Как же далеко ушел ты от тех концепций, которым я тебя учил, когда ты был еще юнцом! Вселенная — это хаос, управляемый только законами чисел, а Бог — не что иное, как серия пропорций и равновесий. В его чертеже единичные сущности ничего не значат, ибо он сам — чертеж, а не сущность.

— Ошибаетесь, учитель. Бог — это любовь, а значит, эмпатия. То, что происходит между мужчиной и женщиной, происходит также между атомами и самыми малыми частицами вещества. Все, что существует, имеет дуальную форму. Бог — это сила, создающая из дуальности единую сущность. Уникальную.

Ульрих, на удивление, согласился.

— То, что ты говоришь, может быть, и верно. Ты же знаешь, что мироздание — реальность психическая, а не физическая, оно создано из мысленных излучений живых существ. Твоя концепция космоса приемлема, но не превалирует. Век, в котором живешь ты и в котором жил я, увидел, что она слаба. Потомки, уверяю тебя, примут мою концепцию. Я хорошо их вижу. Изменится мысль, а вместе с ней изменится и мироздание, перестроившись под мою модель.

Мишеля охватила смертельная тревога.

— Господь до этого не допустит!

— Господь ограничивается тем, что создает измерения. Люди сами формируют свой земной мир.

Ульрих досадливо махнул рукой, и тучи насекомых полетели в разные стороны, вспыхнув серебром.

— Хватит, Мишель. Я хотел только сказать, что я тебя жду. У тебя не так много лет впереди. Когда ты отправишься вслед за мной, ты сам решишь, оставаться ли примерным учеником, каким ты был когда-то, или бросить мне вызов. Во втором случае ты проиграешь. Твой закон влечения утратит всякую силу.

— Я никогда не стану твоим рабом!

— Тогда навсегда исчезнешь в облаках сознания, плавающих в эфире, и не сможешь со мной сразиться. Хочешь, скажу одну вещь? Спустя век после твоей земной эпохи магия перестанет работать. Спустя два века над ней станут насмехаться. Спустя три в нее перестанут верить.

Очертания Ульриха стали расплываться.

— Да и сейчас уже единственное, что ты можешь как маг, — это заставить Парпалуса показывать тебе фрагменты будущего. Твои пророчества будут считаться верными, только когда сбудутся, следовательно, тебе они ни к чему. Так что ты не более чем жалкий торговец альманахами.

Ульрих исчез, и Мишель оказался по пояс в море, отливающем млечным цветом, под таким же млечным небом, по которому неслись облака. Он увидел далекие, словно высеченные из камня неподвижные фигуры: божества, демоны, драконы — все, что населяло сны и кошмары человечества с незапамятных времен. Потом и это видение исчезло, и реальность обрушилась на Мишеля с жестокой болезненностью резкого звука, который терзает барабанные перепонки после долгого периода глухоты.

Он очень удивился, обнаружив себя у фонтана на площади дез Арбр, теплым солнечным утром. Его окружала толпа, собравшаяся вокруг помоста, на котором рассаживались представители власти Салона. Он понял, что с момента, когда кольцо начало вращаться, должно было пройти не меньше двенадцати часов. Церемония в честь Адама Крапонне, наконец завершившего строительство канала, была запланирована на следующий день после его ночного магического сеанса.

Бывший первый консул Марк Паламед увидел его с помоста и сделал ему знак подниматься, но Мишель жестом же отказался. Его беспокоила толпа. Рядом с буржуа и простыми горожанами терлись ополченцы, закутанные в серые плащи, несмотря на июльскую жару. Причину их присутствия понять было нетрудно. На помосте, среди местной знати, Луи Виллермен по прозванию Кюрнье чванливо выставлял напоказ кокарду второго консула. Со времени своего назначения, силой проведенного 2 мая 1560 года, это была первая важная церемония, в которой он принимал участие. Видимо, ему хотелось, чтобы площадь наводнили его сторонники. Рядом с ним новый бальи, Антуан де Корде, весьма почтительно склонился перед супругой второго консула, Катрин Галин.

Мишель озабоченно скользнул глазами на правый фланг помоста, где стояла горстка солдат салонского гарнизона под командованием капитана Жана Изнара. Мишель немного успокоился, увидев рядом с офицером Бертрана, оставшегося в Салоне по разрешению графа Танде. Брат делал ему знаки рукой, словно хотел на кого-то указать.

Мишель поискат глазами в направлении руки Бертрана и вздрогнул. С другой стороны фонтана, отделенная от него толпой ополченцев, стояла еще молодая, очень красивая женщина. Пряди белокурых волос выбивались у нее из-под чепца. Несомненно, это была Джулия Чибо-Варано. Он несколько мгновений вглядывался в ее лицо, отметив необычайное сходство с матерью. И тут сквозь брешь, неожиданно образовавшуюся в толпе, он увидел еще одного человека, и тот полностью завладел его вниманием.

Его держала за руку Джулия Чибо-Варано. Он был растрепан, в другой его руке виднелся какой-то длинный предмет, завернутый в ткань. Мишелю понадобилось несколько минут, чтобы его узнать. Это был Габриэле Симеони! Но как же он постарел! Некогда красивое, с правильными чертами, лицо обрюзгло, желтые, потухшие глаза окружали морщины, под ними повисли тяжелые мешки. Красный у кончика нос раздулся. Он походил на одного из тех бродячих актеров, что время от времени появлялись в городе и, вызывая бурю насмешек, читали в лицах, жестикулируя, всякие низкопробные комедии.

Мишель хотел подойти к ним поближе, но ему пришлось проталкиваться сквозь толпу, а ноги болели. Он увидел, как Джулия поцеловала Симеони в щеку, и тот, держа сверток в руке, отделился от нее и направился к двери длинного двухэтажного здания. Это было уже три месяца пустовавшее жилище Мованов.

Тем временем глава синьории Салона-де-Кро, архиепископ Арльский, с помоста благословил собравшихся. Не теряя из виду Джулию, Мишель приостановился, чтобы перекреститься. Не дай бог выказать нерадение в такой толпе.

Благословив толпу, архиепископ начал говорить мягким, звучным голосом:

— Дети мои, настало время примирения. Слишком много крови было пролито во Франции за последние месяцы. Если будет продолжаться насилие, ситуация станет непоправимой и гражданская война из опасности превратится в реальность. Все это не означает терпимости к еретикам. И тем не менее кардинал де Лорена, которого мы все знаем как несгибаемого борца с ересью, сегодня первый призывает вас к благоразумию и милости. К тому же призывает вас наша королева, пекущаяся о единстве королевства. Мести и репрессиям больше здесь не место. И я говорю вам…

Мишеля захватили эти слова, которых он никак не ожидал. Отвлекшись от Джулии, он все внимание сосредоточил на далекой хрупкой фигурке прелата. Вокруг него некоторые из ополченцев тихо роптали, но таких было мало. Речь архиепископа, казалось, убедила большинство из них. К тому же начиналось время сбора урожая, хотя оно и затянулось из-за непривычных холодов зимой и весной. Большую часть батраков беспокоила не религиозная рознь, а собственный заработок, от которого зависело, как их семьи переживут следующую зиму.

— …Я говорю вам, что, ни в чем не уступая ереси, мы должны, насколько возможно, соблюдать законы христианского прощения. Ведь это абсурд: столько всеми уважаемых дворян вынуждены были покинуть эти места, оставив свои поля невозделанными. А это означает, что у наших крестьян не будет работы и наступит голод. Я знаю, среди вас много крестьян. Умоляю вас…

Внезапно голос архиепископа перекрыл хлопок выстрела и дикий крик. Кричал Кюрнье. Вождь народа с изумлением и ужасом глядел на дыру у себя в груди. Он стоял, шатаясь, потом изо рта у него хлынула кровь. Катрин Галин с воплем бросилась на колени перед его телом.

Площадь застыла в потрясении. Потом кто-то из ополченцев заорал что было силы:

— Это все гугеноты! Проклятые гугеноты! — показывал он на дом Мованов.

Мишель взглянул на здание. Из окна второго этажа еще вился дымок. Он поискал глазами Джулию, но она исчезла. Тогда он сразу понял, что произошло. На такой меткий выстрел был способен только аркебузир, прекрасно владеющий оружием.

Ополченцы начали выкрикивать свой бессмысленный, но устрашающий боевой клич:

— Зу! Зу! Зу! Зу! — и в ярости бросились к дому Мованов. Вверх поднялись опущенные до этого в землю вилы, из-под плащей появились ножи.

Архиепископ на помосте отказался говорить дальше и только в отчаянии качал головой. По краям площади толпа смяла солдат. Бертран и капитан Изнар изо всех сил удерживали встававших на дыбы лошадей. Их стащили с седел, и они пропали в толпе.

Мишеля толкнули к фонтану, потом сильным ударом бросили на землю и порядком потоптали, так что ему пришлось закрывать голову руками. Только когда толпа немного поредела, ему удалось встать. Прихрамывая, он направился к одному из выходов с площади и краем глаза заметил, что дом Мованов горит.

Насколько позволяли больные ноги, он поспешил к кварталу Ферейру. В его мозгу все увиденное сегодня перемежалось с видениями, которые Парпалус внушал ему по ночам: цепь жестоких смертей, безжалостных сражений и опустошений, брызги крови. Он хорошо помнил строки, которые написал под диктовку демона год назад об июле 1560 года:

Строки болью отдавались в душе: ведь это была правда. Комета с длинным хвостом, появившаяся в небе в сентябре прошлого года, предвещала, что правитель утратит контроль над Провансом. Теперь пророчество сбывалось. Будут и голод, и отчаянные стычки, и пламя, и дымящаяся кровь. В этой ситуации, конечно же, с большой помпой созовут в следующем месяце совет высшего сословия, но нетрудно догадаться, что в этом совете тон задавать будут адепты Юпитера, то есть гугеноты, которых церковь считает язычниками. Но перед тем вспыхнет мятеж, поднятый бритоголовыми, то есть наиболее фанатичными из ополченцев.

Знание того, как будут разворачиваться события, мало помогало Мишелю, наоборот, только усиливало тревогу. Квартал Ферейру опустел. Это был хороший знак: видимо, многие горожане на этот раз предпочли остаться дома при первом же движении на улице, а не бежать на площадь вместе с ополченцами. Мишель исподтишка взглянул на фасад дома Лассаля и увидел, что окна и двери заперты. С облегчением направился он к своему дому.

Он уже собирался постучать, как услышал за спиной быстрые шаги и чей-то умоляющий голос:

— Мишель! Мишель!

Он, уже в который раз за это утро, обернулся и пошатнулся от удивления и волнения. К нему, держа за руку Джулию, бежал Габриэле Симеони. Оба были покрыты потом и так бледны, что, казалось, вот-вот потеряют сознание. Джулия заговорила хрипло:

— Прошу вас, доктор Нотрдам, спрячьте нас! За нами гонятся. Если они нас поймают, то замучают до смерти!

В голове Мишеля всплыло видение, которое он хотел забыть. Он увидел мрачную картину Экса, опустошенного чумой, Диего Доминго Молинаса, привязанного к колесу горящей повозки, и мать Джулии, голую, в ужасе старающуюся защититься от ударов обезумевшей толпы.

Он не сомневался, что этих двоих ожидает та же участь. Но он очень изменился за эти годы. В Эксе он был судьей. Теперь же он не чувствовал себя вправе казнить, и ему хватило мужества, чтобы постараться предотвратить казнь. Он резко приказал влюбленным:

— Идите, быстро!

Стучать не понадобилось, дверь и так открывалась. На пороге появилась Жюмель, еще бледная после родов, но решительная.

— Да входите же, вы что, хотите, чтобы все вас увидели?

Мишель втолкнул в дом Джулию и Симеони и вошел вслед за ними. Он обернулся к жене, которая возилась с задвижкой:

— Знаешь, что произошло?

— Смутно. Я видела пламя из окна, а потом этих двоих, удиравших от дома. Ясное дело, без них не обошлось. Что они натворили?

— Убили Кюрнье.

— Слава Тебе, Господи! — радостно воскликнула Жюмель. — Думаю, собственная мать тоже отпразднует исчезновение этого убийцы.

— Если кто-нибудь увидит, что они вошли сюда, — мы пропали.

— А что поделаешь? Как говорила Коринна по поводу неаполитанской хвори: вся жизнь — это риск.

Жюмель с удивлением оглядела новых гостей.

— Ба, да я их знаю! Это Симеони и его невеста. Ребята, как вам пришло в голову укокошить эту скотину?

Вместо ответа Симеони прошептал:

— Можно попросить пить?

— Да, но только воды. Хватит с меня одного выпивохи в доме.

Жюмель двинулась по коридору.

— Ступайте за мной и, вот увидите, без компании не останетесь. С мая месяца наш дом превратился в нечто вроде гостиницы. На нас большой спрос, учитывая, что все бегут к нам бегом.

Она провела их на кухню, сняла со стены черпак и налила две чашки воды. С жадностью напившись, Джулия и Симеони немного успокоились.

— Надо подумать, где их устроить, — сказала Жюмель Мишелю. — На верхнем этаже уже живут Мованы, Бланш на чердаке, рядом с твоим кабинетом. В гостиной спит этот франт Луи Поль, и я подозреваю, что он мочится в камин. И остаются только детская, каморка Кристины и наша спальня.

Мишель развел руками.

— Мы отдадим им нашу комнату. Другого выхода нет. А сами будем спать с детьми.

— Которых уже пятеро. Прощай, сон.

— Нам бы не хотелось причинять вам столько хлопот, — сказала Джулия севшим голосом.

— Глядите-ка! Странно это слышать от тех, кто только что совершил преступление и устроил целую революцию.

Иронический взгляд Жюмель потеплел.

— И все-таки мне нравятся влюбленные, и я уступлю вам свою постель. Вы такая красивая. Только смотрите пользуйтесь ею с вашим другом лучше, чем мы с Мишелем. Мишеля все меньше и меньше интересует то, что у меня между ног, разве что раз в год, когда ему приходит охота заиметь еще ребенка. Не следуйте его примеру. Ваше чрево, если им умело пользоваться, могло бы отвратить друга от бутылки. Воспользуйтесь случаем и замените ему ложное наслаждение настоящим. Заставьте его пошевелить бедрами. Тем более что непонятно, сколько времени вам придется здесь провести.

Мишель спрятал смущение за сухой фразой, брошенной гостям:

— Я дам вам убежище, но требую — повторяю: требую, — чтобы вы рассказали правду о своем преступлении. Вы не профессиональные убийцы, значит, вас кто-то на это вынудил. Мне нужно его имя. Понятно?

Джулия отпила еще воды, потом вздохнула:

— Это очень сложная история…

— Не важно. Мне надо знать ее в деталях. Обещаете?

— Обещаю.

— Хорошо. А теперь идите отдыхайте, Жюмель вас проводит.

Мишель поднял палец:

— И запомните: опасность не миновала. Мы все в опасности.

Словно в подтверждение этих слов, снаружи донесся сильный шум вперемежку с конским топотом и ржанием. Кто-то постучал в дверь. На верхнем этаже заплакали дети.

Жюмель вздрогнула.

— Пойду возьму арбалет?

— Нет, это бесполезно. Отведи этих двоих наверх. Попробую еще раз выкрутиться.

Мишель подошел к двери и взялся за задвижку. Подождав, пока жена и двое гостей поднимутся, он открыл дверь.

Перед ним стоял Бертран, избитый, весь в пыли, но улыбающийся.

— Мишель, есть хорошие новости!

— Какие?

Бертран указал на улицу. Целая колонна ополченцев под конвоем всадников, интендантов и управляющих имениями двигалась к стенам города. В батраках не чувствовалось никакой свирепости. Они старались держать строй и идти как можно скорее.

— Капитану д'Изнару пришла блестящая идея, — со смехом объяснил Бернар. — Он велел созвать землевладельцев со всей округи, а те приказали крестьянам немедленно вернуться к работе, если они не хотят ее потерять. Мятеж прекратился как по волшебству. Как видишь, поденщики хоть и уныло, а возвращаются на поля. А вдова Кюрнье все еще на помосте и проклинает их за измену.

— Убийцу поймали? — с тревогой спросил Мишель.

— Нет. Тот, кто стрелял, выскочил в окно с другой стороны дома Мованов и удирал, как заяц. И знаешь, что я подозреваю?

— Что? — спросил Мишель с бьющимся сердцем.

— Та шлюшка, на которую я указал тебе на площади, Джулия Чибо-Варано, похоже, знает, кто стрелял. Я видел, как она мчалась за ним следом, словно хотела поймать. Мне надо ее допросить.

— Войдешь в дом? — Голос Мишеля охрип от волнения.

— Нет, — ответил Бертран. — Я должен сначала поймать эту женщину.

Он махнул брату рукой и умчался прочь.