Отдельный 31-й пехотный

Глава 6

Глава 6

— Тудунн-тудунн! Тудунн-тудунн! — стучат колеса на стыках рельсов, через окно купе спального вагона категории «люкс» — видно, как проносятся мимо величественные сосны с снежными коронами на ветвях. Я смотрю на убегающий вдаль пейзаж и думаю о том, что нет пророка в своем отечестве. Эта фраза всегда играла особенными красками на территории Российской Империи. В отличие, скажем от континентального Китая, где сама Хань считалась «Срединным Государством», местом обетованным, а по краям жили глупые и злобные варвары, которые ни черта толком делать не умели. Хань всегда была самодостаточной, у Хань было все — золото, серебро, шелк, фарфор, порох, женщины. И главное чего хотела Хань — чтобы ее оставили в покое. А то взяли моду кочевники завоевывать Хань — то монголы, то маньчжуры, то еще кто. Потому в Хань ко всему иностранному было принято относиться с известной предвзятостью, заранее настраиваясь что ничего хорошего от внешнего мира ожидать не приходится, а все, кто из-за границы Срединного Государства — сразу же люди второго сорта. Чем-то подобным отличалась и Страна Восходящего Солнца, Япония. Тоже изоляционизм и святая вера в то, что «у нас все лучше».

Но в России со времен Петра Первого принято, что если из-за рубежа — то лучше. Все заграничное — лучше, чем свое. И надо сказать, что это приводило к интересным перекосам сознания. Вот и сейчас, воительница и маг восьмого ранга (что очень немало), полковник Мещерская — вызывает намного меньше пиетета в обращении со стороны своих же спецслужб в статусе аристократки Империи и военнослужащей ЕИВ Армии, чем в качестве жены какого-то посла от Восточной Ся. Должно же быть наоборот — свои ценятся, а чужие — не так чтобы очень. Увы, но в России так не работает. Бей своих, чтобы чужие боялись — старый принцип, которым с уверенностью руководствуется СИБ.

Конечно, после означенного инцидента с получением золотой пластинки с иероглифами, после утверждения в чине чрезвычайного и полномочного посла от Восточной Ся — подошли и официальные разъяснения с извинениями от неприметных сотрудников СИБ. Они выражали сожаление, они уверяли что не имели в виду, гарантировали неприкосновенность высокого статуса и все такое. Однако же веры сотрудникам СИБ у меня лично было ровно… вот ни на сколько. На то и безопасники, чтобы врать. Никаким гарантиям с их стороны веры нет.

Но вот золотая пайцза от принца Чжи… это сила. И тут тоже веры им нет, но есть крайнее нежелание брать на себя ответственность за ухудшение отношений с Восточной Ся, особенно на фоне грядущей войны с Японией, которые с Хань на полуострове чего-то не поделили, а у Империи там порты и железная дорога. Одно дело с Японией воевать и Хань с Ся в союзниках держать и совсем другое — со всеми дальневосточными соседями поссориться и из-за чего? Из-за какого-то Уварова? Да пес с ним, пусть изгаляется дальше. Это в статусе гвардии лейтенанта Уваров ничего из себя не представляет и можно из него веревки вить, а вот в статусе посла, чрезвычайного и уполномоченного… хотя может быть я и ошибаюсь. Может вот задача у них — выманить меня в глубь империи и где-то между Омском и Иркутском — повязать.

— Это вряд ли — прерывает мои размышления Мещерская, укутываясь в свою шинель: — теперь нашу судьбу будут люди рангом повыше решать. Ты лучше вот что мне скажи — ты вторую девку из Цин нашел?

— Нету у меня никакой второй девки — отрицаю я: — ты же видела в какой спешке мы собирались. Все видела. У меня все вон тут, на глазах. В соседнем купе едет Лан из Цин и она одна, вместе с твоей Цветковой. Пахом и мальчишка из местных, который к нам прибился — в телячьем вагоне едут. Разве что она в вещмешке спряталась.

— Ну… зная тебя ты можешь себе девку и в вещмешок засунуть — уверяет меня Мещерская: — дал же бог такого кобеля… и как я с тобой связалась.

— Пути господни неисповедимы — вздыхаю я. Оставить полковника в расположении части я не мог по многим причинам. Начать с того, что она теперь по законам Восточной Ся — вроде как моя женщина. Есть у них там крохотный нюанс в «моя жена» и «моя женщина». Как с удовольствием разъяснил мне принц Чжи сразу после сеанса борьбы с половиной его советников и им самим — всякая может быть женой. Но не всякая — может быть «твоей женщиной». Это надо чтобы с бою взял — раз. И чтобы потом — возлюбила тебя, два. И еще что-то. Не помню, был пьян. У степняков так, поборолись — пошли пировать. Съели огромное количество мяса и выпили немереное количество алкоголя. Хлопали друг друга по плечам (пришлось целителей вызвать, я случайно кому-то ключицу сломал), хохотали в голос и горланили песни. В какой-то момент к нам присоединился и Леоне фон Келлер, который со степняками смешался как свой, до степени абсолютной мимикрии между ними, особенно когда он свой кивер на меховую шапку поменял. Ходили наружу — выливать все выпитое, скрещивали струи — это у кочевников считается дружеским жестом, ржали как кони. Фон Келлер, кстати на молоденькую девчонку, которая кумыс разливала — глаз положил.

На следующий день, едва с попойки очнулись — вызвал нас Сиятельный Князь Муравьев. Положил перед нами — мной и Мещерской — письменные извинения и гарантии от СИБ и настоятельно советовал убраться с глаз его долой прямо ко двору Императора. Потому как Высший Родовой Дар и надлежит присягу принести уже в качестве магикуса Империи. Правда в моем случае опять-таки все спорно, но ему, князю Муравьеву — все равно. Пусть в Имперской Канцелярии голова болит, а у него и так головой боли достаточно, всю ночь вахлаки из Восточной Ся песни горланили вместе с гусарами, мерзавцы такие.

Так что Сиятельный Князь благословил нас в дорогу, пожевал свой седой ус и заметил в пространство, что ежели, где и найти управу на СИБ, так это при дворе. И что он за нас словечко замолвит, а нам надо только письмецо от него, рекомендательное — передать. И княгине Полине Иринчеевне — передавать приветственные амуры. Родственница же? Ах, тетя… ну, тем более. Уваровы… не из тех ли Уваровых, что от Минчака Касаева, татарского мурзы, во владения к Великому Князю Московскому Василию Дмитриевичу? Те самые? Ну-ну.

С тем и отпустил нас Николай Николаевич, а у ворот нас встретил СИБ. На этот раз — в лице Медузы Горгоны, вернее — Ирины Васильевны Берн, старшей сотрудницы и мага-менталиста. Или менталистки? Применимы ли тут феминитивы? В любом случае Ирина Васильевна Медуза Горгона преодолела свой страх перед неминуемым изнасилованием и заявила, что руководителем местного отделения СИБ принято решение что сопровождать нас в столицу будет именно она — Ирина Васильевна. И все тут.

Надо сказать, что она изрядно на Мещерскую косилась. Не понравилась она ей что ли? Возникло вот между ними определенное напряжение… или мне показалось?

— Могла бы с Волчицей в Ся поехать… или в Лоян. Генеральское звание тебе там обещали… — замечаю я вслух, глядя на проносящиеся за окном вагона «люкс» сосны под тяжелыми снежными шапками на ветвях.

— Чего я там забыла — фыркает Мещерская, набивая свою трубку табаком: — у ханьцев еще хуже, чем у нас грызня при дворе. Интриги на интригах. А если уж выбирать между ханьской тюрьмой и нашей каторгой, так я, пожалуй, лучше на каторгу поеду. Бесплатный сыр, Володя, он только в мышеловке бывает. Только вот… из огня да в полымя ты у нас.

— Почему это?

— Почему, спрашиваешь? — прищуривается она и покачивает головой: — почему… видать крепко ты головой ударился. Да и дружок твой ненаглядный тебе ничего не сказал. Чай скучать о нем будешь? Вы ж не разлей вода были…

— За кого скучать? За фон Келлера? Я вас умоляю. — делаю я вид что мне все равно. На самом деле не все равно и о неугомонном гусаре я, наверное, все-таки буду скучать, но такова воинская служба — он у нас все еще в лейб-гвардии, а меня вон в столицу вызвали, «со всем скарбом». Под скарбом поздразумевалось все мое нехитрое имущество, а также мои домочадцы, к которым неожиданно причислили — помимо Мещерской и барышни Лан — еще и Пахома, а также этого неприметного паренька из местных, который помогал Пахому по хозяйству. Как его там? Все время забываю…

— Вляпались мы с тобой, Володя — вздыхает Мещерская и откидывается назад, положив голову на мягкий подголовник, обитый красным бархатом: — и вроде ничего не предвещало, а оно вон как вышло. Ну… раз уж мы с тобой теперь в одной лодке, думаю надо тебе сказать куда именно ты вляпался. — она мотает головой и ее черные, цвета воронова крыла волосы — рассыпаются по плечам.

— Скажи пожалуйста. — дверь в купе открывается и к нам вплывает валькирия Цветкова, которая держит в руках металлический поднос. На подносе — два стеклянных стакана с коричневой жидкостью, стаканы в мельхиоровых подстаканниках, на блюдечке — колотый сахар, несколько ломтиков лимона. И тарелка с баранками.

— Вот — говорит Цветкова: — обед будет в час, добро пожаловать в вагон-ресторан. Но я могу принести сама, потому как мне эта страшила одноглазая из СИБ говорила, что вам запрещено из купе выходить. Но она и сама никуда не ходит, только зыркает по сторонам глазищем своим, так что, если захотите ноженьки поразмять — так добро пожаловать.

— Спасибо Маргарита — кивает полковник и Цветкова — ставит поднос на столик, между нами. Тут же краснеет.

— Мы с девочками всегда за вас молились! — тут же поведала она нам тихим шепотом: — чтобы у вас все сложилось! Кира Ромашкина говорила, что у вас — любовь! А оно вона как… и хорошо! Совет да любовь, честным пирком да за свадебку! Жаль что батюшка Император вас к себе вызывает, а то бы свадьбу в гарнизоне и справили… но ниче, у вас в имении справим! Жаль, что девочек со второй роты не будет, но они все вас поздравляют!

— Какие вы у меня умницы — говорит полковник и Цветкова — расцветает на глазах. Краснеет еще пуще и поспешно удаляется, что-то бормоча про свадьбу, цветы и «детишек побольше». Дверь за ней закрывается с тихим шелестом.

— А у тебя есть имение, Уваров? Не знаешь? Вот у меня — нет. — говорит полковник и сжимает трубку в руке: — все отняли. И пес с ним что отняли, но то, что Валюшку вместе с мамой монастырь загнали… опальная я, Володенька. Род мой в измене государству и государю-императору подозревался. Оттого-то и неровно дышит ко мне Имперская Безпека. Батюшку моего Никона Петровича и брата старшего Андрей Никоновича — взяли за заговор. Не знаю, был ли он на самом деле или нет — в то меня как женщину, да по малолетству не посвящали. Взяли как полагается — имущество под арест, вроде, как и не конфисковали, а пользоваться нельзя. Отца и брата под следствие, а потом — казнили. Нас всех — через менталистов раз по пять прогнали за три года. Но подозрения остались, так что это моя вина, что ты с СИБ так крепко поссорился. Они ни тебя ни меня теперь в покое не оставят.

— Ну… пока у нас есть пайцза… а потом можно и вправду эмигрировать — отвечаю ей я: — время покажет.

— Легкомысленный ты, Володя. — качает головой полковник: — за то ты мне и нравился всегда. Я же ведь с тобой не всерьез. Я ведь с тобой потому роман и закрутила, что подумала — не может такой как Уваров всерьез быть. Сегодня здесь, а завтра там и никаких угрызений совести или там сердечных ран. Такой бонвиван мне и нужен был… а ты решил жениться. Совсем с дуба рухнул? Не пара мы с тобой. И черт с ним, что ты лейтенант, а я полковник и что в нас на светском приеме пальцами тыкать будут, я переживу. Но ты же… ты органически верен быть не можешь, а я — ревнивая. Я же и тебя убью и девку эту твою, которая мастерица по сунь-вынь, даром что магичка она. И вторую, если найду — тоже.

— Тут и правда затык — признаюсь я: — однако прямо здесь и сейчас ты мне нравишься больше всех на свете. И я в любом случае хотел бы остаться с тобой друзьями.

— Дурак ты Уваров — вздыхает она: — не бывает такого. Впрочем, мы с тобой уже одной веревочкой связаны… по твоей вине, между прочим! Кто тебя просил головы СИБовцам отрывать?

— Я и оторвал то всего одну! — защищаюсь я: — у второго голова на месте была! Почти вся…

— Вот! В этом весь ты! — тычет в меня трубкой полковник и поправляет шинель: — безответственный! И как ты еще лейтенантом остался? Из-за таких как ты в армии отрицательные звания надо вводить! Минус лейтенант! Отрицательный ротмистр!

— Это… интересное предложение — признаюсь я.

— Ладно — успокаивается она: — не о том речь. У меня… у моего рода — есть враги. Влиятельные враги. Многим в свое время батюшка мой покойный дорогу перешел… а как имение и прочее имущество арестовали, и мы по миру пошли — так все оторваться на нас решили. Так что… нету у меня больше ни имения, ни земель родовых с деревеньками. А мы… заключили соглашение, пошли на то, чтобы уйти из светской жизни окончательно. Как род Мещерских. Мама и Валюша — в монастырь, а я — на военную службу, потому что Родовой Дар открылся, как в пору девичью вошла. Так что… — она вздыхает: — у твоей жены во врагах сами Денисьевы. Есть там такой ублюдок по имени Герман, он лично маму и Валюшу в монастырь пристроил… и меня бы тоже, но только у меня Высший Родовой Дар, а с таким в монастырь не берут. С таким одна дорога — служба Императору. С меня слово взяли что я не буду головы поднимать, буду на фронтирах служить и замуж если выйду — то фамилию свою оставлю. На мне род и кончится… но кто же такую замуж возьмёт? Один ты, дуралей, согласился…

— Что за варварское соглашение — говорю я: — а замуж любой гусар возьмет. Думаешь я не видел, какими глазами они на тебя смотрят? Ты у них — героиня Фронтира! А в юрте у принца Чжи только и разговоров про твою задницу!

— Правда? — полковник изогнулась, так, чтобы посмотреть на свою собственную корму, но шинель упала с ее плеч, и она завозилась, поправляя ее на место: — только и разговоров?

— А то! Но я сразу заявил — что с бою взято, то свято! — я подбоченился, жалея, что не отрастил себе усы, как у фон Келлера, сейчас в самый раз было бы их залихватским жестом закрутить и эдак — игриво подмигнуть.

— Задница задницей — продолжает полковник: — у вас, у мужиков одно на уме. А вот женой взять в свой род, никто из знатных себе не позволит. Даже твой любимый фон Келлер. Хотя… — она задумалась.

— Не, точно взял бы — возражаю ей я, вспоминая гусара. Судя по всему, ему не только на Уставы наплевать, но и на традиции рода и прочую чушь. Недаром он аж до вольноопределяющегося разжалован и на Восточный Фронтир сослан. Вот так и ковались сибиряки — из тех, кто отчаянный да отмороженный.

— Ну ладно, фон Келлер может быть — признает мою правоту Мещерская: — но за того я и сама не пошла бы. Легкая кавалерия!

— Можно подумать в нормальных условиях за меня пошла бы! — снова возражаю ей я, вспоминая слова фон Келлера «где она, а где ты, не льсти себе, Володенька!»

— Не пошла бы. — соглашается она: — что ты, что он — это же худший выбор супруга в истории института брака, а возможно — в истории человечества. Так что давай пока так — этот твой союз «взято с бою» — он только для виду. Как только с СИБ разберемся — так и разбежимся в разные стороны, понял? Никакого брака не существует.

— Вы раните меня прямо в сердце, моя канимура… — прижимаю я ладонь к груди: — неужели в вашей изумительной формы и содержания груди нет никаких чувств к вашему покорному слуге? Даже чувства жалости? Чувства неуместности? Негодования? Я слышал, что любовные утехи с рассерженной женщиной способны внести нотку свежести и заставить вновь расцвести супружеское ложе нотками страсти и…

— Уваров, прекрати паясничать. — бросает полковник и встает из-за стола: — пойду я в тамбур покурю. А ты чай пей, пока не остыл. А то Цветкова твоя испереживается вся.

— Хорошо — отвечаю я: — чай я попью. Но признавать жестокую реальность, где Мария Сергеевна отказывается делить со мной супружеское ложе — не признаю никогда!

— Дурак ты Уваров — говорит она и улыбается: — я же сказала — брака не существует. А вот ложе разделить… нам еще неделю ехать, ты еще пощады запросишь.

— Пощады? — в голове мелькнули картинки, одна веселей другой.

— Пей чай с сахаром, тебе понадобится вся твоя энергия, Уваров — ласково произносит полковник Мещерская: — может быть по приезду в столицу нас с тобой сразу в пыточный приказ потащат, так что я намерена насладиться жизнью по полной. И если в процессе этого наслаждения один гвардии лейтенант помрет от недостатка сил…

— Это будет сладкая смерть! — тут же нахожусь я: — я немедленно начинаю пить чай! С сахаром!

— Паяц ты Уваров… шут, скоморох и паяц — качает головой полковник, придерживая шинель на плечах: — но не думай, что ты сможешь избежать своей горькой участи. Я изнасилую тебя так, что ты и думать о женщинах забудешь… ты еще не знаешь кто такая полковник Мещерская. Я не отступаю ни на поле боя ни в любовных утехах. Готовься… гвардии лейтенант. — дверь за ней закрывается с тихим шелестом, а я кидаю в остывающий чай несколько осколков колотого сахара. Мне нужно много энергии!