Отдельный 31-й пехотный

Глава 12

Глава 12

— Вот. — говорит Мещерская и вздыхает, разводя руками. В землянке полутьма. На возвышении, лежит куча разноцветного тряпья и только приглядевшись можно понять что это лоскутное одеяло, поверх которого брошен теплый полушубок, а под одеялом — лежит бледная девушка.

— Это — Лунг. — ставит меня в известность Мещерская и садится на импровизированный табурет, а если попросту — срезанный кругляк, словно пень торчащий из земляного пола. Партизаны Лунга не обладали достаточным количеством мебели и использовали обрезки деревьев в качестве таковой. Поменьше в диаметре и пониже — табуреты. Потолще и повыше — стол. На одном таком, у изголовья постели стоял неказистый металлический чайник, жестяная кружка, раскрытый портсигар, в котором вместо сигарет лежала кучка небольших шариков коричневого цвета. Но мой взгляд притягивает вовсе не скромное убранство землянки, я смотрю в бледное лицо девушки, которая лежит под лоскутным одеялом.

Какая-то неправильность есть в этой бледной, едва ли не прозрачной коже, через которую просвечивают синие венки на лбу и щеках. Словно бы и не человек, а кадавр из анатомической галереи, там, где выставлены люди с начисто содранной кожей… словно бы вместо кожи на нее натянули полупрозрачный силикон… и так оставили.

— Спасибо что ставишь меня в известность. — говорю я, делая шаг назад и присаживаясь на такой же импровизированный табурет из обрезка сосны. Поверх «табурета» лежит обрывок брезентовой ткани, чтобы смола не пачкала одежду, вот на него я и сажусь.

— Но это ни черта не объясняет твое поведение, Маш. Ты о чем думала вообще? Вот посреди ночи в одних подштанниках выскочила из поезда и рванула куда-то с хунхузами? Это как понимать? — предъявляю я претензии полковнику Мещерской. В самом деле

— Не в подштанниках!

— Ах, да, ты же вовсе без белья рванула…

— Уваров! Я оделась как положено и записку тебе оставила! И даже где искать потом, если что написала! Ты же спишь как паровоз, хрен тебя добудишься, а я и так опаздывала!

— Какая к черту записка! Куда ты ее положила? Ничего не видел…

— Да я тебе в карман шинели положила! — уточняет полковник и я вспоминаю, что едва проснувшись и обнаружив пропажу Мещерской — я выскочил из вагона в исподнем, оставив одежду в купе. Это же потом меня Пахом одел из своих запасов, а там и вовсе не было времени свою шинельку забирать… это получается, что где-то там в купе вагона, а скорее всего — на руках у Пахома (человек он хозяйственный и шинель форменную не бросит, имущество как-никак) — есть записка в кармане шинели, в которой убористым почерком Мещерской написано, чтобы я не волновался и что она отлучиться решила, чтобы что? Лунга лечить? Хунхузов по щечкам гладить?

— Ладно, я записки не видел. Что вообще тут происходит? — не сдаюсь я. Меня эта ситуация раздражает. Я тут ищу ее и барышню Лан, понапридумывал себе черт-те что, девушки тут пропадают, кожу с них снимают и все такое, а она из лесу выходит и трубку курит свою. Словно на пикник выбралась. Чистенькая, опрятная, стрелки на форменных брюках, солнышко играет на начищенных сапогах, хунхузы ей трубку прикуривают и с поклоном подают. Что тут происходит?

— Знаешь ли ты, гвардии лейтенант Уваров, какой орган у человека самый большой? Не задумывался? Нет? — Мещерская встает со своего импровизированного табурета и делает шаг вперед. Кладет руку на лоб бледной девушки под лоскутным одеялом.

— Самый большой орган человеческого тела это кожа. Она занимает почти пять процентов от общей массы. И жить без кожи не может никто. Однако же люди, которых освежевали заживо, и которые при этом не умерли от болевого шока — могут жить еще достаточно долго… если конечно это можно назвать жизнью. А маги… маги более выносливы чем простые люди, они быстрее регенерируют пораженные ткани… — говорит она и убирает руку со лба девушки. Девушка вздыхает, по ее бледному лицу скатываются капли пота.

— У меня не было времени — говорит Мещерская и достает белый платок. Вытирает пот с лица девушки, кладет платок рядом с жестяной кружкой.

— И у тем более я не могла действовать открыто. А ты сюда СИБ притащил. Теперь ее точно прикопать придется — вздыхает она: — когда Свежеватель наносит свой удар — у тебя несколько дней. Именно столько может прожить человек со снятой кожей. Конечно, если сразу поместить его в ванную с освященным елеем, то это продлит агонию… но не более. Свежеватель попросту снимает все кожные покровы с человека за долю секунды. Раз и все. Только что стоял человек, и тут же — рядом с ним на земле его кожа, моргнуть не успеешь. Раньше я считала это просто местной страшилкой, я совершенно точно знала, что хунхузы не снимают кожу с людей. Она… Лунг — она никогда бы не стала так делать. Она бывала всякой, порой раздражала меня сверх всякой меры, своевольная и взбалмошная, но… жестокой она никогда не была.

— Вот как. — все еще ничего не понимаю, но кое-что начинает просветляться в моей голове. Мещерская — знает лично эту бледную девушку, которую она и называет Лунгом. Значит иллюзионист на поляне, которому я что-то сломал — не настоящий Лунг. Именно иллюзией был и дракон во время нападения на поезд — прикрывал отход группы.

Более того. Мария Сергеевна знает Лунга давно, это старое знакомство… или не знакомство? Между ними есть связь и эта связь не такая как между Волчицей Шаоци и Тигрицей Страны Голода, нет. Там это конкуренция, соперничество, признание достойного соперника, при том, что они и в глаза то друг друга раньше не видели, а тут… друзья детства? Родные люди? Члены одной тайной организации, вроде масонской ложи? Кооператив мистического знания кармических связей Вселенной? Или же они в другой жизни друг друга знали? Вот что общего может быть между предводителем разбойников-хунхузов неким Лунгом, похищающем девушек вдоль КВЖД и гвардии полковником Мещерской?

— Я и сама не знала — говорит Мария Сергеевна, поправляя лоскутное одеяло на лежащей девушке: — она видать довольно давно сбежала из монастыря и меня разыскивала. Хотела скрыться, затеряться среди людей, да разве ж в нашей тмутаракани скроешься? Поселилась у знакомых, временно. Думала ко мне, в Н-ск перебраться, но… — она вздыхает: — темны воды в облацех. Не знаю, что у нее тут с местными властями вышло и как она из беглянки в Лунга превратилась и почему отряд у нее сплошь женский… не знаю пока. Да только ночью поезд остановился, а ее девушки прошли вдоль вагонов и одна из них меня нашла. И… передала весточку от родной сестренки. Извини, Володя, что я так… но у меня и правда времени не было, человек после свежевания очень сильно мучается и живет не так уж и долго. А у меня откаты после наших… развлечений. Если бы Валюша умерла окончательной смертью из-за того, что я себе позволила кувыркаться в постели с тобой… я бы этого себе не простила. — полковник Мещерская опускает руки на колени и сидит так, сгорбившись и как-то сразу став меньше. Сейчас она ни капельки не похожа на грозную Тигрицу из Страны Голода, которой чжуры пугают своих детишек, не похожа на гвардии полковника, которая одним своим видом заставляла гусар генерала Троицкого — подтягиваться и срочно проверять все ли пуговицы на месте и поправлять кивера с затылка в уставное положение — два пальца от козырька и до брови.

Сейчас она была просто женщиной, которая наделала глупостей. Но ни капли не сожалеет об этом, потому что ей нужно было помочь Валюше. Кто такая Валюша? Сестренка. Так… я помню, что она говорила как-то о том, что ее мать и сестра в монастырь ушли из-за конфликта с каким-то могущественным родом и якобы заговора против Императора. Как ее сестренка оказалась тут? Сбежала, ясное дело, чего молодой девчонке в монастыре делать. Если она простая девчонка, и то трудновато удержать такую целеустремлённую особу, а уж если магией владеет… все-таки монастырь, а не тюрьма общего режима.

— Такие дела, Володя — говорит она и ее слова скатываются вниз тяжелыми глыбами, как камни вдоль горного ущелья: — такие дела. Я… пойму, если ты решишь развестись со мною и оставить без защиты пайцзы принца Чжи… но мы оба знаем, что ты так не поступишь. Ты слишком добрый. Всегда был и остался таким, даже когда память потерял. Видимо потому я и поступила так… импульсивно. Потому что знала, что ты меня простишь. А когда доберешься до

меня — так и поможешь. Избаловал ты меня Володенька. А ведь статус твой сильно поменялся с того времени, как ты на меня снизу вверх глядел, сейчас это я на тебя так гляжу. И если ты решишь разнести этот лагерь, а меня связать и силой назад притащить — я ничего с этим не смогу сделать. Удивительно, но я никогда раньше и подумать не могла что мой мужчина будет сильнее меня. Это… странное чувство.

— Так это твоя сестра? — гляжу я на бледное, покрытое мелкими капельками пота лицо: — теперь понятно.

— Как твоя жена, пусть даже на некоторое время, пусть наш брак и ненастоящий, но я прошу тебя как человека… как друга — дай мне время. Мне надо вылечить Валюшу до конца… и если бы у меня было еще немного времени — найти Свежевателя и покончить с этим безобразием.

— По дороге сюда я слышал истории про хунхузов, которые кожу с девушек снимают… но я полагаю что это неправда. Однако… дыма без огня не бывает, не так ли?

— Да. — кивает она: — я знаю, что не могу просить тебя о большем, пожалуйста помоги мне, Володя. У меня нет поместья, все мое благосостояние — это жалование от офицерского звания и выслуги лет, но я сделаю все, что ты скажешь. Пожалуйста.

— Что за бред — перебиваю ее я: — вот что ты за бред несешь, Машенька. Иногда умная-умная, а порой слушаю тебя и поражаюсь. Я на тебя сердит.

—… — она вздыхает и опускает голову. Кладет свою руку на ладонь девушки с бледным лицом.

— Извини — говорит она: — это все слишком серьезно, я знаю. Я — поступилась присягой. Я вовлекла тебя в неприятности. Заставила искать себя. Просто… подожди чуть-чуть… я попрощаюсь с Валюшей.

— Я зол на тебя не потому что ты сорвалась к своей младшей сестренке, которую ранили — поясняю я: — нет. Господи, да я сам бы так поступил. У тебя талант исцеления, а она при смерти.

— Она умерла, пока я прибыла. Уже умерла — глухим голосом говорит Мещерская: — хорошо, что тело… они держали ее в бане, натопив. Так она не закоченела… но процессы разложения… и сейчас токсины… выводятся с трудом.

— Ты правильно поступила. Меня злит только то, что ты меня не разбудила и не объснила ситуацию! Я бы помог тебе!

— Никак нельзя было! — отвечает Мещерская, поднимая голову: — ладно я одна сорвалась, присягу и прямой приказ нарушила, черт со мной. Я и так из опального роду, мне после всего — только за границу или с лихими людьми да с кистенем за пазухой… но тебя подставлять под удар СИБ я не намерена. Я же ясно написала в записке чтобы ты меня не искал и отправлялся по маршруту в столицу. А я уж как-нибудь сама добралась бы. Володя, ты не понимаешь, это у нас на Восточном Фронтире СИБ такая… неуклюжая да слабая. В столице Служба Имперской Безпеки — это монстр с тысячью голов! Они сожрут и тебя и меня и всех твоих родных! Ты не представляешь мощи и силы СИБ! Целыми благородными родами за одну ночь исчезали! Они и за границей достать могут, не сразу, но могут. И так из-за меня ты с ними в конфликт вошел, но все еще можно исправить, Володя. Я с сестрой могу уйти в Хань через границу, а ты потом все на меня навесишь. Это совсем по-другому выглядит, чем если бы мы с тобой вместе с поезда сорвались.

— Вот — говорю я и встаю с импровизированного табурета, подхожу к ней. Она вопросительно поднимает голову, глядя на меня снизу вверх.

— Вот об этом я и говорю. Ты приняла решение за себя. Потому что ты всегда — была сама по себе. Одна. Но ты ошиблась, Мария Сергеевна, гвардии полковник. Машенька. Потому что ты отныне — не одна. Ты — мой трофей в глазах у всего мира и моя жена по законам Восточной Ся. И моя любимая женщина по моим собственным законам. А они для меня важнее чем законы Российской Империи или Восточной Ся, вместе взятые. Мы с тобой теперь семья. Да, немного необычная, может быть в чем-то ущербная, но семья. А в семье никого не забывают и никого не оставляют позади. Я не помню те времена, когда не владел Родовым Даром, но они были. Те времена, когда это я смотрел на тебя снизу вверх, но ты не оттолкнула меня. Я даже за сотню лет не смогу найти убедительную причину зачем такой женщине как ты — умной, сильной, уверенной в себе, невероятно красивой… особой красотой большого хищника, зачем такой как ты — такой как я? Может быть сейчас, после того, как Родовой Дар открылся и чжуры нарекли меня Неуязвимым Отшельников — может быть сейчас, но не тогда. Что ты нашла во мне? — я останавливаюсь совсем близко от нее. Она встает навстречу мне и наши дыхания смешиваются, я чувствую цветочный аромат ее тела, вижу беспокойство в ее глазах, беспокойство, которое вдруг уходит куда-то вглубь, исчезает, а на его месте появляется понимание. Принятие.

— Ты был такой смешной — говорит она и ее теплое дыхание отдает горчинкой: — и такой искренний. Я… мне просто не хватало любви, наверное. В маленьком гарнизоне сложно найти кого-то, кто бы не относился ко мне с излишним пиететом. И, да — ты никогда не считался ни с чинами, ни со званиями и заслугами. Всегда был хамом. Наверное это мне в тебе и понравилось — ты искренний. И смелый.

— Надеюсь ты не думаешь, что я сильно изменился? — поднимаю я одну бровь: — как именно по-твоему должен поступить такой искренний хам как я в такой ситуации? Правда бросить тебя вот тут? Поехать в столицу, наслаждаться фуа гра и водочкой в хрустальных графинах?

— Ты бы мог. Это избавило бы тебя от многих проблем….

— А за твое неверие в собственного мужа я определенно накажу тебя, Машенька… — ее глаза уже совсем близко и наши губы соприкасаются в поцелуе. Это не страстный поцелуй любви, не влажное признание чувств с игрой языками и руками, которые лихорадочно шарят по телу в поисках пуговиц и застежек, нет. Это сухой поцелуй, которым мы говорим друг другу, что ничего не изменилось и что в нашей жизни будет еще достаточно влажных поцелуев любви… но не сегодня. Я обнимаю ее и она послушно затихает в моих объятиях, доверившись мне и положив голову на плечо. Мы молчим и я отчетливо слышу как бьется ее сердце — тук-тук, тук-тук, тук-тук.

— Спасибо… — наконец говорит она: — я… мне…

— Твой ротик говорит спасибо, а твое тело…

— Уваров! Прекрати! Тут моя сестра болеет, а ты! Отстань!

— Да ладно тебе! Она ж выздоравливает! А ничего так не помогает регенерации тканей, как процесс… хм. Жизнеутверждения! Вот. И потом — есть в это своеобразный интерес, придает пикантность процессу, нет? Сестра выздоровеет, а ты…

— Убери руки! Клянусь, я тебя отравлю! Ступай к своим шлюхам!

— Моим шлюхам?

— У тебя теперь их двое, вот и ступай! Мастерицы сунь-вынь и туда-обратно! Отпусти!

— Ревность — это плохо… а кстати, зачем ты с собой барышню Лан взяла?

— Да не брала я ее с собой, сдалась она мне! Она нас по следу нашла. Упертая и быстрая. Пришлось скрутить и под мышку… она саблей орудует ловко, двоих порезала.

— Хм… а барышня-то молодец. Бросилась тебя спасать. И сестра у нее не промах.

— Хороший боец. — наконец вырвавшись из моих рук полковник тут же поправляет китель: — неплохое приобретение. Просто эти двое меня раздражают. Слишком слащавые.

— Ревность?

— Ничего подобного! У нас с тобой брак ненастоящий! Вот разберусь с Денисьевыми, да свой род в правах пораженных восстановлю — и все.

— А еще Свежевателя надо выследить и уничтожить, еще надо за сестрой ухаживать… думаю мы с тобой надолго. — киваю я, нимало не сердясь. Уж шутку от намерения в устах Мещерской я давно научился отличать.

— Как ты его выслеживать собрался? Тут и не такие пробовали, думаешь местные его не искали? Этот ублюдок здесь вот уж лет двадцать как хозяйничает.

— Как оказалось у меня в наложницах две такие следопытки, что местным фору дадут. О… или я неправильно их назвали? Мои шлюхи — так кажется? Так вот, есть у меня две шлюхи…

— Уваров!

— А раз уж они все равно шлюхи и все равно мои — то как не использовать их по прямому назначению? Вот только как их отличать? Придумал! Буду называть их Верхняя и Нижняя, ну или там Правая и Левая. Восточная и Западная… хм. Дальняя и Ближняя?

— Уваров!

— Ревность? А я думал, что ты не такая, ты же у нас самостоятельная женщина, сама по себе решения принимаешь и брак-то у нас не настоящий…

— О боже, да помолчи ты уже! И я уже извинилась за это!

— Вот что-то не припомню. И на самом деле настоящие извинения приносятся молча. И на коленях.

— Вот чему тебя этот мерзавец фон Келлер научил! Испортил мальчика!

— Я уже был испорченный!

— Маша? А… это твой муж? — раздается тихий голос, и мы замираем. Мещерская тут же оказывается у кровати и поспешно вытирает белым платком бисеринки пота с бледного лица.

— Валя? Валюша! Ты не волнуйся! Все в порядке… пить хочешь?

— А он хороший — произносит Валя и слабо улыбается мне: — так жаль что я на вашей свадьбе не побывала…