Оракулы перекрестков

Глава 5

Сжав голову руками, Бенджамиль слегка раскачивался взад-вперед. Его тошнило.

— Нужно затолкать пальцы в рот, — посоветовал Лимкин.

Бенджамиль помотал головой. Потом все-таки сунул указательный и средний пальцы в горло. Пустой желудок мучительно сократился. Блевать было нечем.

— Это вы в участке надышались. — Лимкин старательно мял в пальцах полу сюртука, пытаясь оттереть темное пятно. — Ясное дело.

— А почему вас не тошнит? — с трудом спросил Бен.

— Я пятнадцать лет работал на «Кемикал Данг Фактории», — очень серьезно сказал Слэй Лимкин. — Теперь меня тошнит только от химических удобрений. Хотя в остальном работа была хорошая и должность не из последних, но потом у меня обнаружили синдром Патча и сразу выставили за ограду. Мистер Мэй, вы знаете, что такое синдром Патча? Не знаете? Вот и хорошо, лучше и не знать.

Бенджамиль с омерзением посмотрел на свои светлые брюки. От вида бурых заскорузлых пятен на коленях его замутило сильнее.

— Может, все-таки дождемся сумерек? — уже в сотый раз предложил Лимкин.

Бен поглядел на изрисованную похабными картинками стену с обвалившимися кусками штукатурки, на полусгнившую оградку палисадника и в сотый раз покачал головой.

— Вы только покажите мне направление, а сами идите домой. Чего вам со мной таскаться? — неуверенно сказал Бен.

Ему до ужаса не хотелось искать трубу в одиночку, он даже готов был терпеть навязчиво-многословного Лимкина с его бесконечными жалобами.

— Да нет, чего уж там. — Лимкин пожал плечами. — Мне все равно в те края топать.

— Вы живете около тубвея? — Бенджамиль даже обрадовался.

— С чего вы взяли? У нас тут один патрубок на полторы сотни кварталов. Это вам не аутсайд. Мой дом вон в той стороне. — Лимкин указал куда-то за спину. — Один патрубок и один стоповский участок на четыре сектора. Был…

— А вы вроде сказали, что нам по пути, — удивился Бен.

— По пути, но домой я пока не пойду, — рассудительно сказал Лимкин, — Отсижусь пока у одного приятеля, вдруг искать будут. Так что дома я буду не скоро. — Он протяжно вздохнул. — Замиля будет волноваться… и дети. Когда их теперь увижу? — Лимкин судорожно всхлипнул, размазывая по грязным щекам слезы. — Вы уж извините меня, мистер Мэй, что я при вас плачу, это у меня болезненное. Никогда не могу удержаться.

— Ничего страшного, — сказал Бен устало, Лимкин плакал уже третий раз с тех пор, как они выбрались из взорванного участка.

Дурнота постепенно утихала. Бенджамиль отвернулся от утирающего слезы Лимкина, вытер руки о штаны и полез за пазуху.

Кружок оракула был теплым, ощутимо весомым, надежным, единственным, что еще как-то связывало Бена с привычным и безопасным миром делового кольца, с уютной квартирой в бело-оранжевом секторе аутсайда, с неразобранным ящиком антикварных комиксов под кроватью. Бен шмыгнул носом и шесть раз крепко сжал оракула в руке. На дисплее, словно всплывая из темной глубины, проступили буквы:

— Ну вот, — тихо сказал сам себе Бен. — Нужно было спрашивать советы до, а не после. Это, конечно, не совсем то, чего я ожидал, но про Вайса все сказано предельно верно. Если бы я загодя знал, что Трустам такая скотина, то позвонил бы кому-нибудь другому.

«Кому бы ты позвонил? — осведомился ехидный голос внутри Бена. — Тебе тридцать два, и твой единственный друг оказался полным дерьмом, а новых друзей у тебя не будет, ты ведь не любишь ничего нового, кроме антикварных безделушек. Ха-ха! И даже эти безделушки далеко не новые!»

— Что там у вас? — спросил Лимкин, вытирая крючковатый нос.

— Ничего, ерунда, — ответил Мэй, пряча оракула. — Можно идти дальше.

— А как самочувствие?

— Сносно, — сказал Бен, поднимаясь с треснутого пластмассового ящика.

— Лучше бы погодить до темноты, — просительно сказал Лимкин.

Бенджамиль упрямо помотал голвой:

— Мне нужно идти. К тому же ночью здесь опасно.

— Здесь всегда опасно, — уныло сказал Лимкин, — и днем и ночью. Только ночью меньше шансов попасться на глаза стопам. Я думаю, патрули уже прочесывают ближние сектора. Им же надо найти виноватых. А по темноте мы бы живо проскользнули. Я ж в этих кварталах вырос, каждый закоулок знаю… Ну, нет так нет… — Лимкин поднялся на ноги. — Тогда пойдем, что ли?

Проведя всю свою сознательную жизнь в окружении механизмов, так или иначе отсчитывающих часы и минуты, Бенджамиль даже не предполагал, сколь сложно определять время, не имея перед глазами ни одного циферблата. Лимкин утверждал, что они идут часа два, Бену казалось — гораздо дольше. Они шли черными дворами, подворотнями, совершенно невообразимыми закоулками, время от времени со всеми предосторожностями пересекая большие радиальные и сегментарные улицы.

Сначала Бен с интересом глазел вокруг, но вскоре это занятие ему прискучило. Архитектура черного буфера удивляла своей сумбурностью. Сорокаэтажные небоскребы со шпилями и фигурными карнизами преспокойно соседствовали с ветхими пятиэтажками в стиле миникор. Однако формы быстро утомляли однообразием повторяемости. Кроме того, на всем лежала печать запустения. Несколько раз им попадались нелюбопытные, нахохлившиеся прохожие, спешившие при виде незнакомцев свернуть куда-нибудь от греха подальше, но в целом казалось, что кварталы необитаемы уже много лет. Только запах, свежие отбросы и мусор говорили об обратном.

Шагая по растрескавшейся коросте асфальта, Бенджамиль пытался представить себе людей, обитающих за облупленными неприглядными фасадами, и каждый раз выходило что-то злое и визгливое, с голым розовым хвостом, такое, что невольно становилось стыдно за свои мысли.

Лимкин шел, нервно поглядывая по сторонам, и говорил, говорил, говорил… Бенджамиль изо всех сил старался следить за ходом беседы, но это не всегда удавалось.

— А!? — встрепенулся Бен, выныривая из путаницы своих мыслей. — О чем вы, Слэй?

— Как о чем? О детях, мистер Мэй. В том смысле, что дети — единственный смысл жизни человеческой. Или вы другого мнения?

— Вы лучше называйте меня Бенджамилем или Беном, — в очередной раз попросил Бен. — Не нужно постоянно говорить «мистер Мэй».

— Хорошо, мистер Мэй, — отозвался Лимкин. — Вот у вас, к примеру, дети есть?

— У меня? — рассеянно переспросил Бен. — У меня пока нет.

— А у меня есть. — Лимкин гордо приосанился. — У меня вообще-то четверо. Двое парней и две девочки. Старшему, Рахибу, уже четырнадцать!

— Но ведь корпорация не одобряет многодетных браков, — неуверенно сказал Бен.

— Я, конечно, знаю, — Лимкин понизил голос и придвинулся поближе, — что перенаселение и все такое, но я не корпи. И потом, у меня на этот счет есть свои соображения.

— Неужели? — изумился Бен.

— Зря вы смеетесь, мистер Мэй! — Лимкин слегка обиделся. — В каждой семье должно быть по одному ребенку, максимум по два, арифметика простая, это я знаю. А у нас с Замилей четверо и пятый намечается. Но это оттого, что все вранье: и перенаселение, и демографические санкции.

Бен развел руками:

— Но нас действительно уйма.

— Это в чертовом гигаполисе нас уйма, — проворчал Лимкин. — А на Земле — не так уж и много. Только не об этом речь! — Бледные щеки маленького светлоглазого человека покраснели. — Я хорошо понимаю, что плодиться без меры нельзя. Так и не плодиться нельзя. Я спрашиваю: какой выход? А мне отвечают: самый простой! Сей без счета, но не забывай саженцы прореживать.

— В каком смысле прореживать? — От изумления Бенджамиль даже остановился.

— Способов хватает, мистер Мэй. Вы Дарвина читали? — Лимкин воздел к небу палец. — Сильный съел слабого, съел слабого — стал сильнее.

— А вы думаете, что достаточно сильны? — резонно спросил Бен.

— Я? — Лимкин хихикнул, бледнея. — Куда уж мне. Разве что дети… Моему Рахибу всего четырнадцать, а он уже год как в банде. Значит, чего-то да стоит. Трэчеры кого попало к себе не берут.

— Вот и убьют его где-нибудь! — сердито сказал Бен и тут же спохватился. — Я совсем не то хотел сказать. В том смысле, что я этого вам не желаю, но…

— Чего уж там. Разве я сам не знаю? В нашем секторе за прошлый месяц пять вооруженных стычек. Сам видел: он лежит, а во лбу дырка, а лет ему не больше, чем моему Рахибу. — Лимкин громко всхлипнул. — Стопу в мальчишку стрельнуть, что сморкнуться. И из банды просто так не уйдешь, свои же палками забьют. Они там все повязаны, даже говорят по-особенному.

По щекам Слэя Лимкина потянулись две мокрые дорожки.

— Вы извините меня, мистер Мэй, — пробормотал он еле слышно. — Не обращайте внимания.

— Я немного говорю на трэче, — сам не зная зачем, признался Бен.

— А знаете, что такое «халай»? — спросил Лимкин, успокаиваясь.

— Привет или здоро́во, — сказал Бен.

— А-а-а, — потянул Лимкин и добавил уже другим тоном: — Внимательней, мистер Мэй, переходим радиальную.

Они взяли влево, совсем прижавшись к стене дома. Лимкин осторожно огляделся.

— Вроде чисто, — сказал он, делая приглашающий жест.

Они уже почти перешли на противоположный тротуар, когда Бенджамиль ухватил Слэя Лимкина за рукав.

— Постойте-ка, — воскликнул он, изумленно осматриваясь кругом. — Мы здесь уже проходили. Да нет, точно! Вон и светофор без красного стекла!

— Бог с вами, мистер Мэй, — укоризненно сказал Лимкин. — Здесь все перекрестки друг на друга похожи. И половина светофоров без стекол.

Не успел Бен сконфузиться, как Лимкин прошептал: «Стопы!» — и толкнул его вперед. Они добежали до соседнего дома и нырнули в подъезд.

— Т-с-с! — прошипел Лимкин.

Мимо парадной проехала черно-желтая патрульная машина, неторопливо щупая прожектором грязные стены. «Смеркается», — тоскливо подумалось Мэю.

— Пронесло. — Лимкин перевел дух. — Давайте-ка от греха подальше выбираться на ту сторону, эти подъезды должны быть сквозные.

— Далеко еще до тубвея? — спросил Бенджамиль, когда они вышли в темный, уставленный мусорными баками двор.

— Не так чтобы, — уверенно сказал Лимкин. — Километров пять. — И, заметив, что Бен тревожно озирается, указал в просвет между домами: — Видите тот ряд высоток? Как раз за ним трасса. Отсюда ее не видно.

Тяжелые медлительные сумерки черным ядом разливались под подошвы ботинок, заполняя подворотни, и Бен даже не понял, в какой именно момент наступила ночь.

Улочка, на которую они свернули, походила на видение из кошмарного сна. В своей давешней жизни Бенджамиль даже представить себе не мог подобные трущобы. Пустые провалы окон, мусор и тишина. Мертвенный свет редких фонарей вселял в сердце тихую, безнадежную жуть. Корпуса светильников из вечного стекла были разбиты, но люминофорные элементы еще жили своей потаенной жизнью, вырабатывая полувековой ресурс. Спутники шли вдоль тротуара, словно плыли в мутной реке, то выныривая в тусклых световых кругах, то вновь погружаясь в ночной мрак. Даже Лимкин как-то притих. И от этого Бену все больше и больше становилось не по себе.

— Далеко еще? — спросил он, прочистив пересохшее горло.

— Уже рукой подать, — сказал Лимкин и невнятно хихикнул.

— Вы же говорили, километров пять, а мы уж вон сколько идем. — Бен зябко повел плечами.

— Это по прямой пять, — объяснил Лимкин терпеливо. — А мы по кривой. — Он снова хихикнул. — Вы не беспокойтесь, мистер Мэй, совсем скоро вы будете в своем аутсайде кофеек попивать, соевый. Я тоже кофеек люблю. Вот раньше, когда работал на дерьмолитейной фабрике, всегда себе кофеек брал. Я ведь, мистер Мэй, следил за упаковкой готовой продукции, должность ничего себе. Восемь недоумков подо мной ходили, а я им указывал. Почти что десятник. — Лимкин вздохнул. — Я в рабочие менеджеры метил, статус «квалифи» у меня считайте, что был. Я уже жилье в белом буфере подыскивал, а оттуда и до делового кольца недалеко. Верно, мистер Мэй? Только в корпорации по-другому решили: как родилась у нас с женой Ребекка, меня с фабрики сразу и выкинули. Говорят: демографические санкции! А без работы в хорошем районе не удержишься, пришлось нам с детишками вместо белого буфера сюда перебираться, на самую окраину. Теперь чем дальше, тем хуже.

Лимкин громко всхлипнул.

— Вы же говорили, что у вас нашли синдром Патча? — осторожно спросил Бен.

— Ишь вы какой памятливый! — сказал Лимкин, сразу успокаиваясь. — Синдром детя́м не помеха.

И опять до Бенджамиля долетел еле слышный смешок.

— Жутко здесь как-то, — признался Бен, нервно оглядываясь по сторонам.

— Что есть, то есть. — Лимкин хихикнул громче. — Только вы не бойтесь, мистер Мэй, со мной бояться нечего, в этих местах меня все боятся. Хотя если вам страшновато по ночи шататься, так можно ко мне домой зайти. Замиля будет рада и детишки тоже. Я тут совсем рядом живу.

— Вы же к приятелю шли, — проговорил Бен, холодея.

— Ага! Был у меня один приятель, — охотно согласился провожатый. — Его, как вас, звали Беном, только не Бенджамилем, а Бенедиктом. Он умер. Но раньше я с ним поссорился. Он оказался плохим человеком, не пришел на похороны моего Рахиба. Как можно дружить с человеком, который не приходит хоронить твоего сына?

— Разве ваш сын мертв? — Спина Бенджамиля покрылась холодным потом, он с ужасом глянул на своего спутника, и на миг ему показалось, что глаза Лимкина светятся во тьме ровным фосфорическим светом.

— С чего вы это взяли? — спросил маленький человек подозрительно.

— Я, наверное, ослышался, — пробормотал Бенджамиль. — Мне…

Но в этот момент они вошли в очередной круг света, и Лимкин неожиданно остановился.

— Что? — испуганно спросил Бен.

— Идите-идите, я сейчас догоню. — Лимкин криво улыбнулся. — Штиблет расстегнулся.

Не смея противоречить, Бенджамиль сделал десяток неуверенных шагов и оглянулся. Слэй Лимкин, присев на одно колено, копался с застежкой своего ботинка. Бен прошел еще немного вперед, борясь с нестерпимым желанием побежать сломя голову, и поравнялся с последним фонарем. Дальше была тьма и металлическая ограда.

— Здесь тупик! — хрипло крикнул Мэй, оборачиваясь.

— Я знаю, — негромко сказал Лимкин, бесшумно возникая на границе светового ореола.

Бенджамиль невольно отшатнулся и попятился назад.

— Куда же ты, белый корпи? — ласково поинтересовался маленький человек, хищно вытягивая жилистую шею. — Там тупик.

Не помня себя от страха, Бен рванулся влево, пытаясь проскользнуть между стеной дома и своим жутко изменившимся провожатым. Лимкин с невероятным проворством повторил маневр, и неожиданно сильные, цепкие руки притиснули Бенджамиля к облупленной штукатурке. Бен попробовал дернуться, но что-то острое уперлось в его шею, прямо во впадинку под нижней челюстью.

— Не надо бегать! — оскалясь, прошипел Лимкин. — Сломаешь ноги, как доберешься до своего аутсайда?

Боясь пошевелиться, Бенджамиль скосил глаза вниз и увидел длинный стеклянный осколок, прижатый к своей шее, увидел вздувшиеся синие жилки на тыльной стороне сухой ладони и капельки крови между пальцами, мертвой хваткой сжавшими острые края стекла. И от вида этих темных капелек Бенджамиль Мэй неожиданно пришел в себя. Не то чтобы он перестал бояться, нет, он боялся по-прежнему, но мозг его вышел из ступора и лихорадочно заработал в поисках спасения.

— Что вы делаете, мистер Лимкин?! — прохрипел Бен, пытаясь отодвинуться от колючего острия.

— Воплощаю в жизнь учение Дарвина! — Глаза Лимкина сверкали, мелкие брызги слюны долетали до лица Бенджамиля. — Сильный ест слабого. Разве ты еще не понял? Ты слаб, а я силен и расчищаю место для своих детей. Не крутись! — Безумец надавил на стекло чуть сильнее. — Ты у меня будешь тринадцатым! Польщен? Оценил иронию числа? Или вам, беленьким корпи, запрещают думать о всяких суевериях? Надо же, какая удача! Тринадцатый, и белый парень! Еще никогда не убивал белую крысу из аутсайда!

— Но я не сделал вам ничего плохого, мистер Лимкин! — в отчаянии прошептал Бен.

— Это не имеет значения! Что там у тебя?

Рука Лимкина наткнулась на медальон с оракулом, и в тот же миг раздался громкий сухой щелчок. Ярость на лице Лимкина в одну секунду сменилась испугом, испуг — удивлением, а удивление — гримасой боли. Безумный маньяк взвыл сквозь оскаленные зубы, выронил стекло и, схватившись за правое бедро, навзничь рухнул на асфальт, исторгая стоны и проклятия. Бен, как во сне, оторвался от стены и сделал пару неверных шагов.

— Бенни?! Бенджамиль Мэй?! — раздался изумленный голос, и долговязая фигура в сюртуке с пелериной выступила из темноты в круг неяркого света. — Ничего себе, прогулка на ночь!