Оракулы перекрестков

Глава 16

Максуд утверждал, что расстояние между любыми станциями метро всегда одно и то же и что переход от одной к другой обычно занимает полчаса. Бенджамиль насчитал четыре станции. Они походили друг на друга, как бывают похожи близкие родственники. Однообразно широкие перроны были удручающе пустынны, а уходившие наверх бесконечные лестницы походили на хоботы впавших в летаргию слонов. Здесь все дышало тленом и величием: нескончаемые ленты заржавленных рельсов, по которым уже двести лет не ездили вагоны, километры кабелей, по которым давно не бежал электрический ток, мертвые глазницы светильников.

Случайные путники шагали под гулкими сводами, вопиюще неуместные в этом фараоновом склепе, и их голоса, звонко отражаясь от стен, утихали где-то в глубине тоннеля. Говорили о жутковатом и загадочном Сити. Вернее, говорил в основном Максуд. Иногда Бенджамиль спрашивал, а его фатар отвечал, но большей частью Бен молчал и слушал. За полгода пребывания в должности личного переводчика Ху-Ху он узнал о Сити в десять раз больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. За два часа подземного путешествия он узнал в десять раз больше, чем за все время работы на мастера Ху-Ху.

Кое о чем Максуд предпочитал не распространяться, о чем-то рассказывал подробно и с охотой. Временами Мэй думал, что хорошо понимает, о чем идет речь, а временами беседа переходила в область туманных полунамеков, и ему начинало казаться, что он понимает еще меньше, чем вначале. Порою отдельные слова, фразы, понятия вдруг приобретали для Бенджамиля совсем иной смыл, складывались, как элементы мозаики, и ему хотелось с размаху хлопнуть себя по лбу.

Максуд все время говорил на арси, и, слушая живой язык, Бен ощущал, как странная жизнь Сити начинает течь сквозь него, заполняя пустые каркасы сложенных в памяти слов и выражений. Вероятно, Бен не улавливал каких-то нюансов, возможно, чего-то не запоминал, но этого и не требовалось. «Нельзя знать всего, — объяснял Максуд, — но нужно знать главное». Свод правил оказался не так уж велик: нужно жить с шарафом и поступать с шарафом, нужно чтить семью и яфата, нужно заботиться об интересах семьи и ненавидеть врагов семьи. Впрочем, ненависть к врагам уже входила в состав сложного понятия «шараф», включавшего в себя честность по отношению к семье, к партнерам семьи, к твоим личным партнерам, смелость, прямоту, готовность ответить за свои поступки, поступки твоих партнеров, щедрость, внешнее и внутренне достоинство и тому подобные добродетели (всего Бен не запомнил, но общие принципы уловил). Кроме того, полагалось пить, курить, употреблять легкий наркотик «кухим», чтить и бояться Бога, не обижать женщин и терпимо относиться к детям. Употребление тяжелых наркотиков строго порицалось, отношения к пьянству Бенджамиль до конца так и не понял.

На обширной запущенной территории старого города обитало двадцать восемь семей, двадцать восемь кланов ситтерской вольницы. Каждая семья объединяла от десяти до тридцати тысяч членов. Полноправным патриархом и главой семьи считался яфат — человек без имени (принимая на себя обязанности старшего в клане, он отдавал свое имя Яху, и упоминание этого имени расценивалось как тягчайшее оскорбление). Семья делились на пачки, пачки — на ячейки. Каждое подразделение имело своего командира. Ячейками управляли ху́тчи, пачками — па́чи. Подчинение устанавливалось по принципу пирамиды. Под командой одного па́ча находилось от пяти до двенадцати ху́тчей. Каждая семья с кем-то враждовала или дружила. Этому вопросу Максуд уделил особенное внимание. Он говорил, кто с кем сотрудничает, кто держит нейтралитет, кто колеблется от неприязни до мелких стычек, кто ведет настоящую войну, а Бенджамиль старался запомнить всех этих Харли, Зиппо, Хьюго и Мицубиси. Чтобы врать без опаски, такие вещи надо было знать на память.

— А как же мой шараф? — поинтересовался Бен. — И твой за компанию?

— Человек с шарафом, — нимало ни смутившись, ответил Максуд, — должен быть честным, но гибким. Моей семье не будет вреда ни от тебя, ни от нашей маленькой лжи.

Бенджамиль подумал и был вынужден согласиться.

Сам Максуд был из Чероки. Его семья насчитывала примерно двадцать пять тысяч членов и считалась одной из самых авторитетных в Сити. Чероки находились в натянутых отношениях с пятью кланами, с четырьмя, в том числе с Бентли, имели прочные партнерские связи. Так что, кроме списка врагов, Максуд перечислил фатару имена и внешние приметы самых заметных диспетчеров и па́чей из Бентли. Мэй, в силу специфики своей профессии, обладал цепкой памятью, и довольно скоро он мог без запинки сказать, у кого из отцов клана кривая шея, а у кого на руке не хватает пальцев.

За разговором время бежало быстро, и Бенджамиль даже не заметил, как они добрались до затора. Вообще-то место осыпи было видно издалека, и Максуд предупреждал о нем загодя, но лишь подойдя шагов на сто, Бен увидел завал по-настоящему. Беспорядочная гора каменных обломков, поросшая ржавыми кустами перекрученной арматуры, перегораживала тоннель от пола до потолка. Чудовищная сила, расколовшая свод, засыпала широкий коридор тоннами каменной породы вперемешку с обломками перекрытия. Куски бетонных плит закопченными лохмотьями свисали вниз на ржавых нитях металлических сухожилий, словно шмотья живой плоти.

Изумленный и подавленный видом разрушения, Бенджамиль остановился перед склоном подземной осыпи. Максуд стоял чуть позади, молча разглядывая завал. Похоже, вид каменного хаоса впечатлял и его.

— Здесь тоже когда-то была станция, ее взорвали, когда строили стену, — сказал ситтер после продолжительного молчания. — Вон там, сбоку, — он указал вправо, — мы расчистили проход. Яфат много вбухал в это дело и сил, и крови. Теперь стопы с метро глаз не спустят, скорей всего ту станцию взорвут, как эту. Но секретная норка, Бен, — рот Максуда растянулся в довольной улыбке, — благодарение Яху, спасла мне жизнь. А моя жизнь дорого стоит, особенно сейчас.

«Моя тоже не дешево», — обиженно подумал Бен.

У левой стены тоннеля действительно был проход. Бен и Максуд отодвинули два куска серого пластика, и перед ними открылся довольно просторный лаз, укрепленный изнутри рамами из сваренных попарно кусков рельса.

Двигаться внутри прохода можно было только согнувшись, но Бенджамиль уже давно оставил мысль об удобствах. Он осторожно карабкался вслед за Максом, холодея всякий раз, когда за хлипким настилом из разнообразного железного хлама ему чудилось зловещее похрустывание внутри многотонной горы каменных обломков.

Хотя завал простирался едва на пятьдесят метров, Бенджамиль выбрался наружу мокрый как мышь, с прилипшей к спине рубашкой, но теперь склон бетонной осыпи уже не казался ему таким зловещим, как раньше.

— Ну вот! — радостно сказал Максуд, разминая затекшую шею. — Вот мы почти и дома.

«Почти» включало в себя еще целый час пути. Самая первая после завала станция располагалась слишком близко от стены, пользоваться ею не имело смысла и было даже как будто рискованно.

— Дойдем до Морашасса, — решил Максуд. — Там безопасно и даже, может быть, дежурит кто-нибудь.

— Что такое Морашасс? — спросил Бен.

Максуд пожал плечами:

— Место так называется.

— Морашасс, — повторил Бен, запоминая. — Забавное название.

— Забавное, — согласился Макс. — Так все говорят, но никто не знает, что за слово такое. Просто название.

Морашасс походил на другие станции, но выглядел не столь запущенным. Или Бену это только казалось? По крайней мере следы на пыльном кафеле говорили о том, что люди бывают здесь немного чаще, чем раз в двести лет.

Максуд остановился у подножья хоботоподобной лестницы, поднял маску на лоб и, задрав голову, поглядел наверх. Лицо его сделалось торжественным. Он поочередно коснулся большим пальцем правой руки лба, подбородка, левого и правого уголка губ, и губы почти неслышно произнесли несколько фраз. Бенджамиль разобрал только: «Господи всемогущий, спасибо, что не оставил слугу твоего…» Затем Макс повернулся к Бену и сказал почти весело:

— Ну что, фатар, полезли из норы. — И добавил, постукав пальцем по задранной на лоб маске: — Снимай намордник, уже можно.

Бенджамиль стянул с лица низкочастотное устройство. Мир вокруг сделался тусклым и нечетким. Через несколько секунд глаза привыкли к неяркому, но зато естественному свету, и Бенджамиль с удивлением обнаружил, что плитка на стенах зеленоватая, а не серая и что вытертые стрелки на полу нанесены желтой краской. Он хотел сказать об этом Максу, но его спутник уже поднимался наверх, шагая через ступеньку.

Бенджамиль нагнал его только у самого выхода на поверхность. Яркий наружный свет резал глаза, и Бенджамиль шел за своим спутником, стараясь не отрывать взгляд от рубчатой поверхности ступенек. Поэтому, когда по ушам ударили уже знакомые звуки выстрелов и Максуд упал, Бен по инерции сделал еще два шага и только потом бросился на живот, едва не ткнувшись лицом в Максовы каблуки. «Господи! Неужели опять?!» — подумал он с отчаяньем. Но тут Максуд заорал:

— Шайтаса мацуд ибухама! Наша́ канцу, шаймута!

Стрельба прекратилась. Потом молодой и веселый голос прокричал:

— Максу́, сидака?! Фагаса кишир нантакуда!

— Аду! — отозвался Макс, поднимаясь на ноги.

— Черт-те что. — Бенджамиль сел на ступеньках и принялся отряхивать брюки.

Максуд повернул к нему радостное лицо.

— Все на мази, дружище, — сказал он, понижая голос. — Это свои, наблюдатели. Я сам виноват, надо было сначала дать знак, а потом уже лезть наружу.

Максуд нагнулся к Бену почти вплотную, его широко расставленные глаза стали серьезными.

— Говори только на арси, и говори поменьше. Если чего не знаешь, лучше промолчи — никто не осудит. Не тушуйся, я буду рядом. — Он повернулся в сторону, откуда стреляли, и крикнул: — Здоро́во, чирки́! Иду к вам. Я тут не один!

Наблюдателей оказалось двое: крепкий чернявый парень по имени Джавид и высокий сухой мужчина лет пятидесяти, назвавшийся Язвой. Поначалу Бенджамиль слегка ошалел от этой парочки, вернее, от их костюмов. Среди слайдов оконного три-М-проектора в рабочем кабинете Мэя имелся вид джунглей с тропическими птицами — попугаями, Бенджамиль включал его всего пару раз, он не любил студийных пейзажей, да и птицы были скорее всего биллектронными. Так вот, более всего эти двое походили на тропических попугаев. Синие штаны Джавида были порваны в двадцати местах и пестрели двумя десятками продетых сквозь дырки красных и зеленых платков; из-под коротких рукавов желтого френча торчали расстегнутые манжеты красной рубахи, а на груди болталась целая связка камушков, монеток, просверленных гильз. Язва выглядел поприличнее, но тоже не без выдури: короткая шнурованная куртка с клепаными рукавами, узкие нежно-оранжевые блестящие брюки и старинное выцветшее кепи с обрезанным наполовину козырьком. Это бело-красное кепи с половиной козырька особенно не вязалось с угрюмым, заросшим седой щетиной лицом «ситтерского бандита».

Бенджамилю почти не удивились, встретили его вполне благожелательно и даже дружелюбно, но без какого-либо видимого интереса. Максуд представил им своего фатара из Бентли, они пожали ему крест-накрест руки, и все остались довольны. Небольшой конфуз произошел всего один раз и, к счастью, остался совершенно незамеченным. Когда, представляясь, Бенджамиль сказал:

— Бен.

Язва, изобразив на узких сухих губах подобие улыбки, ответил:

— Ясно, что бен. А звать-то как?

Бенджамиль, не знавший, что бенами в Сити зовут вообще всех Бентли, пришел в замешательство. Хорошо, что Максуд, вмешавшись в разговор, быстро обратил недоразумение в шутку.

Машина у двух дозорных оказалась едва ли не колоритнее их костюмов. Старинная модель, наверное еще с наноинестером, Бенджамиль в этом мало разбирался, но подобные электромобили видел, когда ему было лет десять: квадратный капот, угловатые абрисы, верх снят, чтоб получился кабриолет, хищный раструб радиатора оскален, а слегка помятый корпус сплошь покрыт самыми невероятными полосами, кляксами и узорами всех цветов солнечного спектра. Радиатор изображал из себя разинутую пасть, а фары какой-то оригинал залепил крестами из красного скотча. Бенджамиль сроду не видал столь дико раскрашенного транспорта.

Чернявый Джавид сел на водительское место, Язва устроился рядом с ним, поставив между коленей тяжелую автоматическую винтовку, Максуд и Бенджамиль с комфортом расположились на заднем сиденье. Джавид ткнул кулаком в сканер стартерной панели, и они поехали.

Сити выглядел ненамного лучше периферии черного буфера. Те же дома с пустыми рамами, отбитая штукатурка, кривой столб светофора на перекрестке. Запустение.

— Третий день тебя ждем, — говорил Джавид, поворачивая к Максуду оживленное лицо с блестящими глазами-маслинами. — Яфат сказал: «Ждите», ну мы и ждем. Думали, уже не придешь. А у стены тебя пацаны с манкидрессом дней пять уже караулят! По очереди.

— Ты на дорогу смотри, — отвечал Макс. — Пацанам бы посигналить, чтоб возвращались.

— Съездим… потом, — отозвался со своего сиденья немногословный Язва.

— А что такое манкидресс? — шепотом спросил Бен.

— Верхолазный экзоскелет, — тоже шепотом объяснил Максуд, — в нем можно по стенам бегать, прыгать, как блоха, на потолке висеть…

Бенджамиль вспомнил юного воришку с паучье-обезьяньими конечностями.

— Удобная штука! — тихо продолжал Максуд. — Только приловчиться надо. Скоро стена вокруг Сити вообще станет бессмыслицей.

Бен недоверчиво покачал головой:

— А откуда берутся эти самые скелеты?

— Комплектующие нелегально делают в промкольце, биллектронику — в белом буфере, — доверительно сказал Максуд, нагибаясь к самому уху Бенджамиля. — Потом все это контрабандой везут в Сити, собирают и отлаживают. Бен, ты даже представить себе не можешь, сколько башковитых парней из аутсайда работают на пульпу. Мы о многих занятных хреновинах узнаем раньше, чем корпи. Лет через десять «манки» станут такой же обыденностью, как дорожки пониженного трения, но покуда это мода ситтерских пацанов… — А может, и не через десять, — добавил Максуд, подумав. — Я уже видел экзоскелеты в буфере.

— Я тоже видел, — сказал Бен.

С минуту они молчали, потом Бенджамиль спросил:

— Макс, а куда мы едем?

— Домой едем. — Максуд блаженно откинулся на дырявую спинку сиденья. — В Алихаус, там сейчас штаб-квартира.

— Долго еще?

— Минут сорок. Эй, Джавид! За сорок минут доедем?

— Долетим, — отозвался чернявый Джавид, и машина веселее запрыгала по плохой дороге.

Максуд прикрыл глаза, а Бен, стараясь выглядеть равнодушным, вовсю смотрел по сторонам.

Постепенно окрестности приобретали все более обжитой вид. Дома по обеим сторонам от дороги уже не напоминали черепа мертвых животных. Почти все окна тускло блестели стеклами, обшарпанные фасады от тротуаров до второго этажа, а местами и выше были сплошь покрыты разноцветной мазней. Почти все, на что падал взгляд, пестрело картинками, зачастую по-детски примитивными, бестолковыми и красочными. Целые кварталы безыскусных комиксов без конца, без начала, и ни одной буквы, ни единой надписи. Язык арси не имеет письменности. На арси ничего нельзя написать и прочесть нельзя. Поэтому удивленный зритель мог наблюдать только нагромождение пиктограмм.

Бенджамиль насчитал три основные тематики рисунков: генитально-эротическую, с торчащими от окна к окну чудовищными фаллосами, батально-эпическую, со стреляющими людьми и горящими машинами, и мистико-эзотерическую, с крестами, крылатыми бородачами и беременными женщинами, вписанными в радужные круги и треугольники. Иногда стены домов украшались подобием стилизованных портретов. Примерно так первоклашка Бенни Мэй рисовал на интерактивном планшете картину «папа, мама, я и робопесик». Совсем редко попадались звери и птицы.

Посреди этой феерии цветовых пятен Бенджамиль видел женщин, совсем пожилых и не очень. Они сидели прямо на выщербленных ступенях широких каменных лесенок, зачем-то пристроенных возле подъездов. Бенджамиль видел экстравагантно одетых мужчин и молодых женщин. Бенджамиль видел цветные стайки детей, игравших на тротуаре. Проезжая мимо, Джавид весело им бибикал, а дети весело кричали вслед машине:

— Пошел на х…, чирок!

Никто никого не бил ногами, никто ни в кого не стрелял. Все выглядело обыденно и совсем не страшно, даже невоспитанные дети.

Уже начинало смеркаться, когда они подъехали к стоящему особняком зданию под высокой кровлей, и Максуд велел остановить машину.

— А ты разве не прямо к яфату? — спросил Джавид, сворачивая к обочине.

Максуд, задумчиво покачал головой:

— Сначала зайду к преподобному, жгут поставлю, а ты пока доложи, чтобы все честь по чести. Скажи яфату: «Макс привез важные слова от Макароны». Да, кстати, ты достал то, что я просил?

— А то! — Джавид вытащил из-под сиденья пузатую коричневую бутылку и передал Максуду. — Как забивались.

— Молодец, — сказал Макс, с удовольствием разглядывая этикетку. — С меня причитается. Дай тычину. Бен, ты со мной?

— Куда же я денусь? — пробормотал Бенджамиль, отворяя помятую дверку.

Под огромным желтым крестом, нарисованным на почерневшем от времени кирпиче, Максуд остановился, с помощью складного ножа открыл свою пузатую бутылку, хлебнул прямо из горлышка и протянул бутылку Бену.

— За твою удачу! — сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Теперь уже можно.

Изрядный глоток горьковатой пахучей жидкости обжег гортань и губы, на глаза навернулись слезы, и Бен почти сразу слегка захмелел. Прежде чем войти в храм, они приложились еще по разу, и Максуд толкнул дверь. Высокая, изрезанная крестами створка с натужным скрежетом отползла в сторону, пропуская посетителей, и Бенджамиль оказался в просторном, но вместе с тем компактном помещении. Два ряда восьмигранных колонн поддерживали свод высоченного потолка, их длинные, плавно изогнутые капители терялись во мраке. Высокие стрельчатые окна, большей частью забитые кусками непрозрачного пластика, в этот предзакатный час пропускали совсем мало света, и огромная зала освещалась лишь дрожащими огоньками диковинных светильников, как попало расставленных по каменному полу. Никаких люминофорных пластин. Пахло пылью и теплой копотью.

Стараясь не наступить на голубоватые россыпи светлячков, Бенджамиль сделал несколько неуверенных шагов и остановился рядом со своим провожатым. Видимо, показывая товарищу, как надо себя вести, Максуд неторопливым отчетливым жестом поднял руку, старательно коснулся большим пальцем лба, подбородка, обоих уголков губ, затем низко склонил голову и прошептал:

— Да восславится имя Яха и братьев его. Да воздастся детям его по грехам и заслугам…

— Да восславится имя… — начал повторять Бенджамиль, но тут кто-то легко коснулся его бедра, и он, вздрогнув, быстро обернулся.

Из темноты на него смотрела красивая молодая женщина в прозрачной накидке, прикрывавшей лоб и щеки. Темная ткань короткого платья плотно обтягивала ее огромный живот, разбегаясь на бока тугими лучиками складок. По мягким припухшим губам беременной блуждала туманная бесовская улыбка. Они будто старались и никак не могли вытянуться в дудочку, вздрагивали, дразнили. В блестящих глазах плясали синие огоньки.

— Не желаешь причаститься, красавчик? — Слова поплыли вокруг головы Бенджамиля завитком пьяного дыма.

Женщина приподняла ладонями полные груди.

— Не сейчас, Вирджи!

Голос Максуда вернул Бенджамиля к реальности.

— Не сейчас, — повторил Максуд. — Он заглянет к тебе позже.

— Ловлю на слове. — Вирджи блеснула зубами и неслышно растворилась в полумраке.

— Служанки Господа, — понижая голос, сказал Макс. — Потом… если хочешь…

— Чего потом? — не понял Бен.

Несколько секунд они с Максом недоуменно смотрели друг на друга.

— Не важно… — наконец сказал Максуд. — Пошли в альтару.

«Куда пошли? — подумал Бен. — По-моему, впереди стена». Глаза его постепенно привыкли к плохому освещению, он сносно различал окружающее и видел, что дорожка из огоньков упиралась в темный монолит безо всяких намеков на дверь или коридор. Максуд был уже возле этой стены.

— Проклятье, — тихо говорил, щупая перед собой руками. — Сгорит здесь все однажды к х…ям кукурузным… А! Вот!

И Бенджамиль увидел, как в непроницаемом мраке обозначился светлый треугольник.

— Сюда, — позвал Макс, заслоняя треугольник широкими плечами.

Как выяснилось, помещение храма Чероки состояло из нескольких частей. Тяжелая занавесь из плотной ткани отделяла альтару от всего прочего. Широкий зал здесь сужался, переходя в зал поуже, с полом, приподнятым на три или четыре ступеньки. В глубине возвышения стояло огромное кресло с грудой тряпья, сваленной на сиденье, а по бокам от него — несколько грубо сваренных треног, увенчанных газовыми горелками, похожими на многохвостые бутоны тропических цветов. Здесь было ощутимо светлее, и Бенджамиь, остановившись посреди этой самой альтары, смог наконец осмотреться внимательнее. Внутренности храма, само собой, украшало великое множество рисунков: крылатые люди, кресты, беременные дамы, эрегированные члены и распахнутые вагины. Стрельбы и оторванных рук было ощутимо поменьше, зато Бенджамиль увидел здесь надписи. Художник, как смог, попытался запечатлеть сказанное на арси с помощью франглийских и вест-европейских букв. С трудом разбирая некоторые слова, Бенджамиль прочел: «И воссияет власть Божья, и прахом падет мирская…», «…Божья матерь грядущая, пречистая мыслями и желаньями своими…», «…Путь по светлой радуге…», «Славься, Разрушитель, путь начавший отсюда, и Зачинатель, путь начавший от края…». Вдоль стен храма, отсвечивая пыльными боками, громоздились несметные полчища пустых бутылок. Между колоннами гроздьями болтались пластиковые фаллоимитаторы, гирлянды пивных банок, стреляные гильзы на нитках. Все это было странно и жутковато-забавно. Бенджамиль представил себе, как бравые мужчины с охапками искусственных членов быстро лазают по стенам, и его губы невольно растянула улыбка.

Громкий голос, отразившийся эхом от высокого свода, заставил Бенджамиля вздрогнуть:

— Отче преподобный! Благослови слугу Божьего Максуда, честного отпрыска из помета Чероки, и фатара его, Бенджамиля из помета Бентли!

Бенджамиль обернулся. Его друг уже стоял на возвышении в трех шагах от кресла. Груда тряпья на сиденье вдруг шевельнулась, закряхтела и села, оказавшись невысоким замызганным старикашкой с синюшным опухшим лицом. Некоторое время старик молча сидел, покачиваясь из стороны в сторону, потом зыркнул на Максуда снизу вверх заплывшим глазом и проговорил хриплым, но отчетливым голосом:

— Чего надо, чирок? Ты кто?

— Я Максуд, преподобный отче, — сказал Макс терпеливо. — Ты меня знаешь.

Старик с сомнением воззрился на собеседника и стал медленно расцветать желтозубой улыбкой.

— А! Максик! Радуйся, сынок, — сказал он наконец. — Чего надо?

— И ты радуйся, отче, — ответил Макс. — Вот зашел спасибо отжечь Господу и стекло освятить, как и собирался.

— Стекло принес? — Глаза старика заблестели.

Вместо ответа Максуд поболтал бутылкой.

— Ага, — сказал старик.

Повозившись, он вытащил откуда-то из-за спины помятую металлическую кружку и протянул Максу:

— Давай!

Максуд открыл бутылку и щедро плеснул в подставленную тару. Старикашка пошевелил большим носом, раскрыл пасть с неровным частоколом длинных зубов и разом опрокинул в нее содержимое кружки. Сначала Бену показалось, что преподобного вот-вот стошнит, Максуд даже предусмотрительно отступил в сторону, но старикашка и не думал расставаться с проглоченным спиртным. Его покорежило с полминуты, потом он крякнул и удовлетворенно заявил:

— Молодец, чирок. Люблю старое пятизвездочное пойло. От местной отравы с души воротит. Плесни еще.

Максуд не замедлил исполнить его просьбу, и старикашка приложился вторично.

— Не рано ты собрался святить себе стекло? — спросил он, отставляя кружку в сторону. — Сколько тебе?

— Тридцать два, преподобный отче, — сказал Максуд. — Но полгода назад мне был знак. Ты сам велел приготовить стекло на всякий случай. А мне ведь из-под дерьмовой самогонки даром не надо, ты, преподобный, и сам знаешь.

«Если бы я, будучи в аутсайде или в „воротничке“, так часто повторял „преподобный“, то разорился бы на одних штрафах за нецензурщину», — подумал Бенджамиль, переступая с ноги на ногу.

— Знаки, знаки, — проговорил старик с легким раздражением в голосе, — ебн…сь все на этих знаках. Ладно, давай сюда свою драную бутылку. Сделаю, как просишь. Завтра забери. А это кого ты привел? — Старик наконец заметил Бена.

— Скорее уж он меня привел, — сказал Максуд. — Это мой фатар, отче. Его зовут Бенджамиль, он из Бентли. Он здорово выручил меня в буфере.

— Хороший у тебя фатар, — одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щелки опухших век. — Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!

Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.

— Где таблетки, отче? — спросил Максуд, озираясь по сторонам. — Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.

— Там. — Старик махнул куда-то в сторону. — В углу корзина.

Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещенного круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом веселых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щелкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краев, преподобный молча протянул ее Бену. Бен взял кружку и все-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьезно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придется по-всякому. Он перевел взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднес кружку к губам и сделал осторожный глоток.

— Треху, — почти неслышно сказал старик.

Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул еще раз и еще.

«И всего-то! — подумал он с облегчением. — Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».

Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.

— Прости, отче, — сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. — Яфат хочет видеть Максуда.

— Пусть его, — отозвался преподобный. — Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я еще побеседую, если ты не против.

— Э… — Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. — Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.

Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.

Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлебывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:

— Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костер и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.

Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно:

— Посиди немного со стариком. Удели мне пять минут твоей вечности. Если бы у меня были внуки, было бы что им порассказать. — Он вздохнул. — Это такое бл…во — быть ртом Господа. Уж лучше быть его х…ем… Не так ли?..

Похоже, старик стремительно пьянел. Некоторое время он сидел, мотая опущенной головой, потом хрипло произнес, не глядя на Бена:

— В первый день… — Преподобный мучительно икнул. — В первый день сотворения, когда девять цифр сложатся вместе, выйдет Разрушитель из тверди земной! И явится он в мир, и ввергнет мир в хаос. Мертвые пауки доплетут свою паутину, и солнце, зачатое на востоке, встанет на западе. И все смешается в мире, первые станут последними, а последние — первыми. Будет огонь и будет кровь! Середина разорвет края, а края пожрут середину! — Старик уже выплевывал сгустки слов, с его губ летели брызги слюны. — И продолжится хаос шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, а потом падет на мир великая скорбь, и продлится она до тех пор, пока не спустится с неба великий Зачинатель, молодой Бог, зачатый Разрушителем и рожденный Богоматерью грядущей! И будет имя ему Лад-Агиль. И станет он первый среди Братьев своих, и затмит он и Яха, и Йясса, и Дея, и Алльяха. И перекинет он с неба на землю мост незримой радуги, и станет учить радости народы земные. И всякий, кто имеет свет радости в душе своей, возрадуется и двинется путем незримым в мир наилучший, а неймущие радости утонут в мрачном своем гноище! — Преподобный опять мучительно икнул и закончил шепотом: — Так говорю тебе я, Расул, глашатай Божий…

Затем старик, пьяно хихикнув, поманил Бена пальцем. Отступивший было назад Бенджамиль опять приблизился к креслу. Старик смотрел куда-то вниз. Бен тоже опустил глаза и увидел, как по штанам преподобного быстро растекается темное пятно. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как тонкая струйка полилась на каменный пол. Бен почти отпрыгнул назад. Старик зашелся в хохоте.

— Боишься благословения Божьего?! — заорал он, хлопая ладонью по резному подлокотнику.

Бенджамиль с ужасом смотрел на пол, на старикашкины ботинки, на лужицу, натекающую под стоптанной подошвой. Что-то тускло блестело там, между массивными ножками, что-то, кроме лужицы из благословенной мочи пророка. Что-то, наполовину прикрытое свисавшей с сиденья тряпкой, что-то такое, отчего волосы шевелились на затылке. Тряпка скользнула вниз, и Бенджамиль увидел возле правой ножки большую, как аквариум, стеклянную банку, из которой смотрело мертвыми глазами жуткое почерневшее лицо с разинутым ртом и клочковатой черной бородой. Бенджамиль шагнул назад, едва не упал на ступеньках и бросился вон из альтары, сшибая ногами напольные светильники.

Выскочив наружу, он остановился, бессмысленно озираясь. Потом сжал ладонями виски и двинулся куда-то вдоль тротуарного бордюра.