Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"

Глава 4

— А че? У тебя есть что скрывать от товарищей пограничников? — Не повел я и бровью.

Волков сжал губы. И без того крупные ноздри его большого носа несколько возмущенно надулись. Стали еще больше.

— Слушай, товарищ сержант, — вылез вперед коренастый Дмитрий Соколов, — ты давай, демагогию не разводи, а лучше иди отсюда куда подальше. Не видишь, у нас тут дела?

При этом Соколов набычился. Глядел зло и говорил дерзко.

— Я тебе вот что скажу, — продолжал он, — мне все равно, что ты полевой сержант, не из учебки. Будешь часто нос не в свое дело совать, я тебе его быстро укорочу.

Он аккуратно подвинул насупившегося Волкова и перекрыл своим широким телом весь проход. Уставился на меня исподлобья.

— Ну укороти, давай, — кивнул я ему нахально.

Сержант, кажется, растерялся на миг. Видимо, не ожидал он такой от меня реакции.

— Слышь… — Начал было он, но его тут же перебил прямой как палка Барсуков.

— Дима, погоди, — сказал он и воспитанно протиснулся вперед сам, — не дело то, что мы тут устраиваем.

Соколов уставился на Барсукова. Несколько мгновений они словно бы мерялись взглядами, сверлили друг друга. Сверлили так, будто бы понимали один другого без всяких слов. Понимали, потому что оба знали больше, чем знаю я.

Соколов не выдержал взгляда своего дружка. Отвел глаза, а потом на миг зыркнул на меня. Поняв, что своими зенками навыкате напугать меня не получится, Соколов зло хмыкнул, а потом обернулся к своим и столь же зло сказал:

— Ну раз так, тогда с этим Селиховым сами разбирайтесь.

При этих словах он особенно зло уставился на Барсукова. А потом пошел прочь.

Тогда я крикнул ему вслед:

— Ну что, сержантик, нос-то укорачивать будем, или ты так, трепло?

Соколов, уверенно шагающий прочь, на миг замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Я ожидал, что он обернется, однако Дмитрий этого так и не сделал, а просто снова зашагал дальше.

Остальные сержанты при этом мрачно насупились.

— Слушай, Саша, — вышел ко мне Барсуков, — ты извини. Видать, недопонимание у нас случилось.

Барсуков говорил четко и отрывисто, почти не меняя интонации. Он напомнил мне типичного салдафона, которых так часто показывают в кино или о которых так часто пишут в книжках.

— Давай отойдем. Поговорим с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной.

«Вот сучок, — подумалось мне, — на понт берет».

Барсуков, видимо, решил меня попугать. Отвести в сторонку и объяснить, что «так делать не надо».

Признаюсь, вся эта ситуация меня немало веселила. Сержанты, видать, решили, что я услышал что-то не то, и всеми силами пытались узнать, действительно ли я что-то пронюхал. Да только — я не слышал.

Отреагируй они спокойно и тихо, у меня бы даже задней мысли не появилось. А теперь… Теперь мне стало, как белый день ясно — эти проходимцы что-то скрывают.

Если они там прячут карты с голыми бабами — пусть хоть с головы до ног обпрячутся. Ну а если это что-то значительное? Что-то такое, ради чего обязательно нужно попытаться взять за горло якобы «услышавшего» лишние сведения солдата?

— А при товарищах по-мужски разговаривать, выходит, нельзя? — Я кивнул на остальных сержантов, — обязательно нужно отходить?

— Разговор, скажем так, будет личным, — сказал Барсуков, немного помолчав, чтобы подобрать слова, — и я бы предпочел поговорить тет-а-тет.

Я ухмыльнулся.

— У нас на Шамабаде не принято ничего друг от друга скрывать. Не потому что мы тут все такие открытые, а потому, что даже если постараешься — не скроешь.

Сержанты переглянулись, но смолчали.

— Так что, если бы вы что-то скрывали, — с иронией в голосе проговорил я, — то я б не советовал вам это делать. Другие бойцы не поймут. А когда боец бойца не понимает — всегда какая-нибудь херня случается.

— Это лишь разговор с глазу на глаз, больше ничего такого, — покачал головой Барсуков.

— Если ничего такого, тогда говори прямо сейчас, — возразил я.

Тут даже дисциплинированный Барсуков не выдержал. Оставаясь со все такой же каменной физиономией, он сказал:

— Слушай, Селихов…

— Слушай, Барсуков, — перебил я его, — ты собираешься со мной разговаривать, или я до ишачьей пасхи буду ждать?

Барсуков, наконец, нахмурился. Его белесые брови поползли к переносице, а тонкие губы неприятно искривились.

— Я… — Заикнулся было он, но не успел ничего сказать.

Потому что подключился младший сержант Новицкий.

— Ребзя, ребзя, ребзя… — Весело проговорил он и пролез вперед, открыто мне улыбаясь, — ну вы че? Мы ж тут все культурные люди! Все сержанты! Чего на пустом месте разводить не пойми что?

Младший сержант очень по-доброму глянул на Барсукова, и тут, к моему удивлению, которого я, конечно же, не выдал, спрятал от него глаза.

— Чего цепляться к старшему сержанту Селихову, а? Он, мож, по своим делам шел себе да шел. Никого не трогал. А мы, как нелюди, какие-то.

Новицкий глянул на меня и продолжил:

— Саша, ты нас прости, будь другом. Сам понимаешь, мандраж первого дня. Парни с учебок все на взводе. Переживают, как служба тут, на Шамабаде, сложится. Вот за просто так в ссору и лезут. Тебе тут, в ленинской, что-то надо было?

Я не ответил на его вопрос. Только пристально смотрел в глаза.

Новицкий неловко хохотнул.

— Так проходи, не стесняйся! А мы пойдем. Спать уже хочется. А завтра — служба, какая ни какая. Завтра уже не до хихонек. Ребят, ну чего вы? — Он обратился к Волкову и Барсукову, — пойдем, а? Не будем мешать человеку делами заниматься.

Новицкий пошел было прочь, но обернулся на остальных. Чуть-чуть погодя за ним пошли и Волков с Барсуковым. При этом каждый из них наградил меня суровым взглядом.

Только когда они спустились по лестнице на первый этаж, я вошел в полутемную ленинскую комнату.

«Чего ж они такого скрывают, сучки?» — Подумалось мне.

Впрочем, долго я не гонял в голове эти мысли. Все же у меня и правда было важное дело.

Я занял одну из парт, а потом принялся писать письмо своему брату Саше. Давно мы с ним письмами не обменивались. Пора бы узнать, как он там.

— Ну привет, бродяга, — улыбнулся я, отпирая клетку Булата.

Следующим днем, после наряда, который длился с раннего утра до полудня, я зашел к своему старому другу.

И хотя было жарко, в питомнике преимущественно стояла тень. В обнесенный рабицей двор питомника ее бросало здание вольера. А в выгулах, где сидели заставские собаки, и вовсе не пекло. Собак защищали от солнца навесы.

Тут пахло пылью и сухой травой. Привычный, терпкий аромат собачьей шерсти узнаваемо щекотал нос.

Пес тут же подошел ко мне, виляя пушистым хвостом.

Я опустился к нему, запустил руку в жесткую, маслянистую шерсть на загривке, второй стал трепать его по мохнатой голове.

— Как ты тут без меня, а? Живешь?

Булат, вывалив язык, заглянул мне в глаза. Потом вдруг подобрал его и закрыл пасть, потянулся большим, мокрым носом к моему лицу, понюхал, как бы стараясь еще раз почувствовать мой запах.

Ничего поделать было нельзя. После того как меня перевели в стрелки и дали под командование отделение, с Булатом я больше не работал. Пса надлежало передать в новые руки. Новому солдату-хвосту, кто только вчера пришел к нам на заставу.

Не скрою, от этого было мне немного грустно. Но в то же время я испытывал и определенную гордость. Гордость тем, что смог помочь травмированному псу снова встать в строй. Пережить утрату своего прошлого хозяина.

Булат снова вывалил язык и вдруг лег к моим ногам. Принялся поскуливать.

— Ну ты чего, дружище? — Сказал я с улыбкой, — Я ж никуда не деваюсь. Приписаны мы друг к другу не будем, но зато видеться сможем регулярно. Буду тебя навещать. Ну? Чего нос повесил?

Булат протяжно заскулел, положил голову на лапы. Однако его орехово-желтые глаза все равно пристально смотрели на меня. Не теряли из поля зрения. Не теряли так, будто он хотел насмотреться на меня в последний раз.

— Ну чего ты на ровном месте драму разводишь, а, пес? — Я улыбнулся. — Мы с тобой все равно навеки останемся друзьями. Буду приходить к тебе. Чистить иногда. Гулять, играть. Ну?

Булат совсем по-человечески вздохнул. Грузно поднялся и уселся рядом со мной. Принялся тыкаться носом мне в лицо, облизывать щеки.

— Знаю-знаю. Если б была моя воля, я б тоже с тобой остался, дружище, — улыбнулся я, стараясь отстраниться от слюнявой морды пса. — Но сам понимаешь, раньше у меня был один ты, а теперь целый десяток парней, за которыми нужен глаз да глаз.

Булат поднял голову и звонко гавкнул.

— Да ладно тебе, Буля. Не нагнетай, — разулыбался я. — Чего ж это я, не справлюсь с десятком погранцов, по-твоему? В прошлой жизни вон ротой рулил, и ничего. Удачно рулил.

Буля опустил нос и пристально уставился мне в глаза, задрав светло-желтые брови.

— Уж с тобой справиться было посложнее, чем с отделением. Так что будь спокоен.

Пес, конечно же, мне не ответил. Только сделал такой взгляд, будто вот-вот что-то мне скажет. На миг мне даже показалось, что Буля, в общем-то, и мог бы заговорить, такие умные у него были глаза, да только не хотел. И, конечно, не заговорил.

Вместо слов пес подошел ближе и как бы совершенно случайно положил большую голову мне на плечо. Я обнял Булата.

— Хорошо все будет, Буля, — прошептал ему я. — Я тебе сам, лично, бойца подберу. Толкового. Будешь из него пограничника воспитывать.

Я аккуратно отстранил его голову от себя, заглянул в глаза.

— Ведь будешь же?

Пес звонко, с определенным энтузиазмом гавкнул.

— Ну и хорошо, — я улыбнулся. — Обещаю, что парень будет толковый. Ну, чтоб тебе с ним поменьше возиться пришлось. Но если что — ты знай, я у всегда у тебя на подхвате.

Буля снова гавкнул. А потом вдруг напрягся. Уставился куда-то над моим плечом.

Я обернулся по его взгляду.

За моей спиной, в нескольких метрах, замер молодой солдат. Один из тех, кто приехал к нам на Шамабад только вчера.

Довольно высокий, примерно с меня ростом, но сухощавый, он держал в руках миски с собачьей кашей. Солдат, кажется, растерялся, когда понял, что я его заметил. Видимо, слушал, как я разговариваю с Булатом.

— Ты чего тут? — Спросил я.

Солдат осекся, будто бы вздрогнул и проговорил немного растерянно:

— З-здравия желаю, товарищ старший сержант. Да вот… Дневальным по питомнику поставили… Меня товарищ старший сержант Нарыв ввел в курс дела. Сказал…

— Можно на ты, — перебил его я. — Тебя как звать?

Парень походил на мальчишку. Несмотря на возраст совершеннолетия, выглядел он младше — лет на шестнадцать или семнадцать.

Казалось, за его ростом тело не поспевало, и оттого плечи его все еще оставались узковатыми, а шея по-мальчишески тонкой. Лицо — с округлыми, мягкими чертами.

— Илья меня звать, — проговорил парень чуть смущенно. — Илья Кузнецов.

— Сам пошел в собачники, или так определили?

— С-сам, — парень явно смутился от моего вопроса. Даже опустил глаза. Потом добавил: — Я всегда хотел с собакой служить. Думал даже призваться со своим кобелем, с Рексом. Но мне Рекса забраковали. Сказали, старый для службы уже.

Я хмыкнул. Глянул на Булата. Тот смотрел пристально, оценивающе.

— Как тебе? — Спросил я, почесывая Булю по широкой груди.

— Ну… Красивый, — улыбнулся Илья немного смущенно, — почти такой красивый, как мой Рекс. Только этот молодой.

— Ты меня, конечно, извини, Илья, — рассмеялся я, — но я вообще-то не тебя спрашивал. Так как он тебе, Булат?

Пес звонко гавкнул. Потом вывалил язык и склонил большую голову немного на бок. Принялся вилять широким хвостом.

Кузнецов только что рот не разинул от удивления.

— Кажется, ты нравишься Булату, — обернулся я к Илье. — Ану, подойди. Попробуй его погладить.

Парень немного опешил от такого предложения. Стал зыркать по сторонам, как бы ища поддержки, пусть даже и у остальных собак.

— Я? — Спросил парень удивленно.

— Ну не я же. Давай. Не робей.

— А он не кусается? — С настороженностью спросил Илья.

— Кусается, — кивнул я. — Еще как кусается. Это ж пограничный пес. Ему кусаться по службе положено. Да, Буля?

Булат гавкнул, быстро и радостно задышал, снова завилял хвостом.

Парень тем временем неуверенно замялся.

— Или не хочешь? — Хитровато улыбнулся я. — Если нет — то ничего страшного. Тогда Таран тебе какую-нибудь другую собаку припишет.

Илья уставился сначала на Булата, потом, с угрюмой задумчивостью, себе под ноги. А затем решился.

Он опустил чашки с кашей на землю. Медленно пошел к нам с Булатом.

К моему удивлению, пес не насторожился. Кажется, не чувствовал он в молодом, пока еще совсем неопытном «хвосте» никакой угрозы. А это был хороший знак. Я бы даже сказал — определяющий.

Когда Илья приблизился, то на несколько мгновений замер, уставившись на крупного овчара. Тот смотрел в ответ. Мне показалось, что во взгляде Булата, направленном на паренька, читалась даже какая-то покровительственность что ли.

Я молча наблюдал за мальчишкой. Смотрел, решится ли он подойти к большому, незнакомому псу.

Илья Кузнецов решился. Он наконец приблизился и опустился рядом с Булатом. Принялся аккуратно гладить его по загривку.

— Ну, и он как тебе? — Хмыкнул я.

— Отличный пес! Мощный! — Разулыбался Илья Кузнецов.

Я тоже улыбнулся, глянул на молодого солдата. А потом проговорил:

— Это я опять не тебе, Илья.

Таран был у руля еще три дня. На четвертый, с самого утра приехали Лазарев с Вакулиным, чтобы сменить Тарана на его посту.

Уже давно, еще с первой нашей встречи со странными лейтенантами, по Шамабаду потянулись слухи, что Пуганькова тоже переводят на новое место. Что его должность, должность замполита займет Вакулин.

Ни Таран, ни сам Пуганьков этих слухов не подтверждали. Но и не опровергали. Больше отмалчивались.

Как оказалось позже — слухи были правдой.

Сам я не видел, как Пуганьков уезжал с заставы. Был в наряде на левом фланге весь день. Не видел я так же, как уехала супруга и дочка Тарана. Как загрузил бывший начальник Шамабада свои нехитрые пожитки в заставскую машину.

Зато видел его самого, оставшегося на последний свой боевой расчет на четырнадцатой заставе.

— Застава! — Крикнул нам Лазарев, вставший там, где обычно стоял Таран, — стройся!

Вместе с ним был и Вакулин с Ковалевым. С кислым лицом, на своем обычном месте стоял старшина Черепанов. Был с офицерами и Таран.

Бывший начальник заставы казался собранным. Не выглядел он сейчас, в этот свой последний день тут потерянным человеком, как раньше. Казалось, Толя собрал себя в руки перед сегодняшним построением.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился к нему Лазарев, — вы хотели что-то сказать личному составу?

— Да. Спасибо, — суховато ответил ему Таран.

— Прошу вас, — Лазарев указал Тарану выйти вперед.

Бывший начальник заставы прочистил горло. Шагнул к нам.

— Ну что ж, товарищи, — начал он, — три года. Три долгих года я служил здесь, на этой славной заставе начальником. Вместе с Шамабадом прошел я многое. Многому научился. Много тяжелых трудностей преодолел…

Он осекся на несколько мгновений. Опустил глаза и прочистил горло. Потом каким-то машинальным, выученным движением поправил фуражку.

— Но всему приходит конец. Вот конец подошел и моей службе здесь, — Таран растерянно улыбнулся. — Перевожусь.

Потом начальник заставы снова посерьезнел.

— Я всегда говорил и буду говорить, что Шамабад — не застава. Не эти стены. Ни это здание, что стоит у меня за спиной. Шамабад — это люди. И я был горд стоять на рубежах Родины бок о бок с вами…

На некоторое время Таран вдруг замолчал. Замолчал так, будто бы не мог найти слов.

— Это все, товарищ старший лейтенант? — Глянув на Толю искоса, сказал Лазарев.

— Так точно. Все. Вернее, почти все.

— Ну тогда продолжайте. Прошу вас не занимать лишнего времени, — сказал Лазарев. — У нас, все-таки, боевой расчет идет.

Таран бросил Лазареву холодный взгляд. И больше ничего не сказал. Вместо этого он пошел к нам, к солдатам. И стал жать руки. Он жал пятерню каждому: и тем, кто стоял в первых рядах и остальным. Даже пролазил дальше, ломая строй.

И погранцы ломали его, этот строй. Ломали, чтобы попрощаться со своим командиром, что стоял с ними здесь, на Границе. Чтобы выразить ему свое уважение ровно так, как и он выражал нам свое.

Нужно было видеть лицо Лазарева, который с дурными глазами наблюдал за тем, как ломается построение заставы. Как бойцы покидают свои места, чтобы подойти к Тарану.

И тем не менее ни он, ни даже опешивший от возмущения Ковалев ничего не сказали. Хоть какое-то уважение проявили.

— Ты хороший боец, Вася, — сказал он Уткину, — я рад, что служил с тобой.

— Взаимно, товарищ старший лейтенант, — Кивнул Уткин.

Тогда Таран пошел ко мне, и бойцы расступились перед ним.

— Селихов, — сказал он, став прямо передо мной.

— Товарищ старший лейтенант.

Таран покивал.

— Славно мы с тобой здесь, на границе стояли. Многому друг у друга научились.

Он протянул мне руку. Я пожал.

— Может, когда-нибудь еще свидимся, — грустно улыбнулся Таран.

— Может, — ответил я.

Таран снова покивал. И потянулся к Нарыву, чтобы попрощаться.

Так он подошел к каждому пограничнику. Каждому пожал руку. Каждому сказал несколько слов. Последним, с кем он попрощался, был Черепанов.

Прапорщик буквально вцепился в рукав Тарану, когда тот протянул ему пятерню. Вцепился двумя руками.

— Тяжковато тут без вас будет, — сказал Черепанов.

— И мне будет тяжковато без тебя, старшина, — улыбнулся Таран, — хороший ты прапорщик. Наверно, лучший, что был тут, на Шамабаде.

Я заметил, как у Черепанова блестят глаза. Старшина поспешил их спрятать от нас. Отвернулся.

Таран ничего ему больше не сказал. Он сухо попрощался с офицерами и направился к выходу, туда, где его ждала машина.

Когда бойцы принялись провожать его взглядом, Лазарев вдруг прервал личный состав. Крикнул:

— Становись! Равняйсь! Смирно!

Конечно же, застава подчинилась. Строй снова выровнялся, и мы стали ждать первого боевого расчета под командованием нового начальника. Однако я успел услышать, как хлопнула за Тараном калитка.

— Здравствуйте, товарищи! — Крикнул Лазарев.

Застава ответила:

— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!

— Проводится боевой расчет по охране государственной границы Союза ССР на предстоящие сутки! — Проговорил Лазарев, — как вы знаете, я теперь начальник заставы. С новых суток Шамабад переходит под мое командование. Звать меня Лазаревым Иваном Петровичем. Это вот, — он указал на нового зампалита, — товарищ лейтенант Вакулин. Он вступает в должность замполита заставы так же с этих, новых суток. Итак, начнем.

Лазарев кратко довел до нашего сведения новости и то, как обстоят дела на границе. Тут ничего удивительного.

Не удивило нас так же и то, как он привычным для начальника делом стал распределять пограничников на службу. А вот то, что было сделано потом, повергло пограничников в замешательство.

— Боевой расчет окончен, — сказал Лазарев, а потом, не дав ни команды «вольно», ни команды «разойтись», просто обернулся и пошел в здание заставы.

Вместе с ним потопал Вакулин. Несколько озадаченно последовал за ними и Ковалев. Только Черепанов остался во дворе, недоумевая от происходящего.

— Какого черта творится? Он куда? — Спросил Уткин, стоящий рядом со мной.

— А что? Тут так заведено? — Обернулся ко мне и спросил Петренко, — так всегда бывает, что начальник просто так берет да уходит?

— Нет, Артем, — провожая взглядом офицеров, поднимавшихся по ступенькам заставы, сказал я, — так у нас не заведено.