Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"

Глава 20

В маленьком доме Абдулы стало тихо. Мариам застыла во входе в женскую часть дома. Мальчишка Карим уставился на меня, совсем по-детски округлив глаза.

Старый Абдула молчал. Молчал и смотрел на меня.

— Почему? — спросил я, когда решил, что молчание наше затянулось.

На лице Абдулы заиграли желваки. Он почти до бела сжал свои крупные обветренные губы. Потом вдруг позвал:

— Карим…

— Да, отец? — Мальчишка тут же встал из-за стола.

— Проверь сарай. Посмотри, все ли засовы на месте.

Мальчик, не сказав ни слова. Кивнул, но несколько нехотя. Потом направился к выходу из дому. Прежде чем уйти, бросил на меня мимолетный и очень озадаченный взгляд.

— Мариам, — как только за спиной Карима захлопнулась дверь, сказал Абдула. — Проверь нашего раненого гостя. Не требуется ли ему чего.

Девушка тоже ничего не сказала отцу. Только кивнула и собралась было вернуться в женскую, но я ее остановил.

— Лучше не стоит, — сказал я, заглядывая Абдуле в глаза.

Мариам замешкалась. Абдула ничего мне не сказал. Ничего не возразил. Он только смотрел в ответ.

— Убери со стола, Мариам, — после недолгого молчания проговорил, наконец, Абдула.

Мариам не издала ни звука. На этот раз даже не кивнула. Она только направилась к столу.

— Саша… — кратко бросил Абдула и направился в женскую комнату.

Обернувшись, он позвал меня за собой.

Мы вошли.

Тарик Хан, казалось, спал, лежа на спине и свесил прикрытую покрывалом руку. Он не выказывал совершенно никакой внешней активности. Сложно было сказать — притворяется этот человек или же и правда спит. Его ужин оказался нетронутым. Чашка с фасолью, прикрытая лепешкой, мирно стояла у «изголовья» его настила.

«Должно быть, рука его жутко затекла, — подумал я. — Ну ничего. Пускай помучается».

Абдула отошел к окошку. Уставился наружу, стараясь проглядеть бычий пузырь и темноту вечера, что была за ним. Здесь, в женской, стояла полутьма. Свет давала лишь небольшая коптилка, представлявшая собой миску с жиром и промасленной щепой.

Она стояла в углу и неравномерно освещала комнату. Освещала так, что стена с окном оказывалась почти в полной тени.

— Подойди, прошу, — сказал Абдула тихо.

Я приблизился.

Абдула помолчал еще немного. Помолчал, как бы решаясь заговорить. Потом, наконец, начал:

— Малик Захир… Не простой человек. Он тот, кому лучше не переходить дорогу.

Я молчал, не перебивал. Только смотрел на старого пастуха. Тот, будто бы не решался взглянуть на меня. Он ссутулился, немного опустил голову.

— Я всегда рад помочь гостям. Рад помочь вам, советским солдатам, — продолжал Абдула. — Советские люди много сделали для меня в жизни. От них я слышал и получал только хорошее.

Старик наконец поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд этот был странным. Не таким, каким бывал обычно у этого человека. Не было в нем теплоты или задумчивой мечтательности, делавшей глаза Абдулы какими-то стеклянными. Зато в них была решимость. А еще — страх. И последнего оказалось намного больше.

— Но? — спросил я.

— Но моя семья всегда будет для меня самым главным, Саша, — сказал он. — Самым важным в жизни. И сейчас, видит Бог, я чувствую, что над нашими головами сгустились тучи.

— Я понимаю, — сказал я, не поведя и бровью. — Понимаю, Абдула.

Старик снова поджал губы. Устало засопел.

— Я обещаю, что отведу от вас беду, — сказал я несколько тише. А потом глянул на Тарика Хана.

Пакистанец казался мирно спящим. Даже слишком мирно. Лицо его побледнело и осунулось. Если бы не равномерно и едва заметно вздымавшееся покрывало на его груди, можно было бы подумать, что он мертв.

— Спасибо, Саша, — на выдохе пробормотал Абдула.

Я видел, как он боится за свою семью. Видел, как хочет защитить ее. А еще видел, насколько стыдно ему говорить мне такие слова. Насколько стыдно делать такие намеки. И все же я и правда понимал старого пастуха. Понимал и даже не думал держать зла.

— Что в нем такого? — спросил я, когда мы немного помолчали. — Что такого в этом старике, что ты боишься его?

Абдула нахмурился.

— Он… Он очень уважаемый человек в кишлаке и…

— Страха в твоих глазах было гораздо больше, чем уважения, — сказал я.

Абдула даже вздрогнул, услышав эти мои слова. Правдивые слова. Вздрогнул так, как вздрагивают, когда слышат печальную правду, от которой всеми силами стараются оградиться.

— Не думаю, что эти его родственники могут нагнать на тебя такой жути, — сказал я. — Нет… Только не они… Тут что-то другое.

Абдула поднял взгляд к беленому потолку. Почему-то сощурился, словно от солнца. Он недолго помолчал, моргая так, будто пытался что-то высмотреть на стене, над окошком. Я понимал — он думает. Думает, стоит ли мне рассказывать. Взвешивает все за и против.

Старик все же решился. Но заговорил он при этом тихо, почти шепотом. Будто бы каждая стена в доме могла его услышать.

— Несколько лет назад, — начал он, — у Малика Захира случилась ссора с одним мужчиной из нашего кишлака. Звали того мужчину Бехзад, и он был землевладелец. В его владении были пастбища и плодородная земля. И поссорился он с нашим старейшиной из-за одного плодородного участка у реки. Малик Захир упорно уговаривал Бехзада продать этот участок, но Бехзад не хотел.

Абдула замолчал и сглотнул. Потом облизал пересохшие губы.

— А потом?

— А потом, — продолжил он, — Бехзад пропал. Его не было три дня, пока пастухи не нашли его тело в одном из ущелий. Он погиб.

Старик снова прервался. Видно было, что ему совсем не просто рассказывать эту историю. Что ему страшно. Я не торопил.

— Бехзад умер не просто так, — заговорил наконец Абдула. — Его пытали перед смертью. А потом застрелили, как собаку. У Бехзада осталась молодая жена по имени Зейнаб и двое малолетних детей.

Абдула опустил взгляд от стены. Глянул, наконец, на меня.

— И Зейнаб очень быстро избавилась от той земли. Продала ее старейшине. Без мужа ей было тяжело справляться и с остальной землей. Потому постепенно Зейнаб избавилась и от остальных участков.

— И все их она продала старейшине Захиру, — догадался я.

Абдула кивнул.

— Да. Но Захир платил мало. Совсем мало. И совсем скоро бедная Зейнаб оказалась на пороге нищеты. Раньше она помогала мужу обрабатывать овечью шерсть, которую он продавал на рынке, в кишлаке, не так далеко отсюда. Но без мужа она перестала этим заниматься. Теперь у нее едва получается прокормить себя и своих детей. А вскорости, когда зерно, которым ей платил Малик, и вовсе кончится, она и ее дети станут голодать.

— Убийство Бехзада — дело рук старейшины? — Тихо спросил я.

Абдула не заговорил, но утвердительно покивал.

— Все знают это, — сказал он, — но все молчат. Знают, что Малик Захир плотно спелся с Ахмадом Шахидом — главарем душманской банды, что гнездилась в горах неподалеку. Люди говорят, овцы, которыми владел Бехзад, достались Ахмаду.

— Ахмаду? — спросил я. — Это его банду разгромила Советская Армия?

— Да, — кивнул Абдула. — Колонна проходила по дороге, что пролегает над кишлаком. Бандиты Шахида напали, но получили отпор. Советские солдаты уничтожили всех.

Старый пастух поджал губы. От этого ноздри его широкого носа раздулись еще сильнее. Он немного нервно засопел.

— Но поговаривают, что сам Ахмад Шахид остался жив. И новая банда появилась в этих местах. Пусть они сидят теперь дальше от нашего кишлака, а численность их меньше… Но люди поговаривают, что их по-прежнему возглавляет Шахид. А Малик Захир, — Абдула бросил на меня беспокойный взгляд, — А Малик Захир до сих пор сношается с ним.

Я снова глянул на Тарика Хана. Предводитель призраков пошевелился, заворочался. Перевернулся на спину. Но глаз не открыл. Я понимал — он не спит. Он слушает. Внимательно слушает. А еще — мотает на ус все, что, по его мнению, может быть полезным хитрому Призраку.

— Почему, по-твоему, мы стали интересны старейшине? — спросил я. — Из-за ненависти к советам?

— Нет, — покачал головой Абдула, — Малик Захир всегда был притворно вежлив и доброжелателен к советским воинам.

— А что тогда? — кивнул я Абдуле вопросительно.

Абдула ответил не сразу. Несколько мгновений он как-то странно помялся. Но потом все же сказал:

— Знаешь, чем занимался Ахмад Шахид? — спросил он. — Знаешь, чем он больше всего любил промышлять?

Я промолчал, только вопросительно взглянул на Абдулу.

— Он любил похищать людей и требовать за них выкуп. Он не гнушался никем, ни пастухом, ни зажиточным хлеборобом. Но больше всего… — Глаза Абдулы блеснули тайным беспокойством, которое старик так неумело пытался от меня скрыть: — Но больше всего Ахмад любил похищать советских солдат, Саша. Любил, потому что СССР хорошо платит за своих. Особенно за офицеров.

Когда Абдула закончил, в женской комнате снова повисла тишина. Все, кто был тут, молчали. Даже Мариам в соседней комнате, гудевшая вначале посудой, притихла. Она или вышла, или слушала наши с Абдулой разговоры.

Тогда я подался к старику. Тихим, едва уловимым шепотом, таким, который бы не смог прорезать тишину женской, заговорил:

— Мы уйдем завтра, Абдула. Уйдем днем. И сделаем это так, чтобы все в кишлаке видели, что мы покинули твой дом. По собственной воле.

Старик свел брови домиком. Потом обернулся на спящего на первый взгляд Тарика Хана. Затем снова посмотрел на меня.

Во взгляде его стоял немой вопрос:

«А как же он? Как же твой товарищ? Ведь он еще совсем не может ходить сам!»

— А это, — ответил я на этот безсловный вопрос, — это уже моя забота, Абдула.

Всю ночь я не смыкал глаз. Я слушал, наблюдал. Оставался бдительным.

Уж чему и учат в равной степени и Война, и Граница, так это бороться со сном. Оставаться начеку, не смыкая глаз.

Пусть я понимал, что завтра для запланированного мне понадобятся силы, но нельзя было допустить, чтобы Хан решился на какую-нибудь глупость этой ночью.

Наручники при желании его не удержат, я понимал это. Понимал, потому что видел, как его люди с относительной легкостью избавлялись от браслетов в горах. Стоило ожидать, что и Тарик Хан может поступить подобным образом.

И все же он не поступил. Я слышал, как он ворочался. Слышал, как шелестел одеялом. А еще ждал приглушенного, едва слышимого звука шагов. Его не было.

Несколько раз за ночь я поднимался, чтобы посмотреть, на месте ли Тарик. Не сбежал ли он, оставив вместо себя скат верблюжьего одеяла, прикрытый лоскутным пледом. Но нет, предводитель призраков ждал. Возможно, он был просто слаб. А может быть, надеялся, что его люди придут быстрее моих. И Призрак вряд ли представлял, насколько он прав.

Абдула с сыном ушли еще до рассвета. А Мариам поднялась еще раньше, чтобы собрать своим родным еды в дорогу. Когда Карим с Абдулой ушли, она осталась хлопотать по кухне.

С рассветом поднялся и я. Девушка предложила мне нехитрый завтрак — лепешку с козьим молоком. И когда Мариам хотела уже отправиться на улицу, я ее остановил.

— Мариам, — позвал я.

Мариам, готовившаяся встать с паласа у моего ложа, замешкалась, удивленная и смущенная моим окликом. Опустилась обратно.

— Да?

— А где мои вещи? Они должны были уже давно высохнуть.

— Да, конечно! — Мариам улыбнулась, но тут же в смущении подавила улыбку. — Я сейчас принесу.

Она принялась вставать, и я поднялся за ней.

— Давай я схожу с тобой.

— Не нужно, Саша, — сказала она заботливо. — Отдыхай. Я принесу.

— Скажи, а вещи моего друга там же, где и мои?

Она, уже направившаяся было к выходу, вдруг замерла. Обернулась. Глянула на меня с каким-то недоумением.

— Ну… да…

— Все вещи?

Когда я переоделся в свою форму одежды, Мариам показала мне одежду Тарика. Импортный камуфляжный костюм висел на бельевой веревке во дворе, словно какие-то кальсоны.

— Это все его вещи? — спросил я, провожая взглядом какого-то косящегося на меня незнакомого афганца, шедшего по неширокой улице кишлака.

— Нет, — покачала она головой, немного погодя.

— А было что-то еще?

Не ответив, девушка кивнула.

Через пять минут, проверив, как там Тарик Хан, я уже сидел за столиком. Смотрел, как Мариам разворачивает большое полотенце. Как моим глазам открываются нехитрые вещички Тарика Хана. По крайней мере те, что не остались в Пяндже, когда мы рухнули в воду.

А было там немного: импортный компас, миниатюрный фотоаппарат, какая-то записная книжка, чернила в которой размазались от речной воды, свисток, маленький бинокль, наручные часы на тряпичном ремешке, а еще пистолет.

Причем последний первым бросился мне в глаза. Это была черная, крупная «Беретта» М92.

Мариам уселась напротив меня. Тоже принялась рассматривать нехитрые пожитки, оставшиеся при Хане после встречи с Пянджем.

Книжицу и фотоаппарат я сразу переложил в свой подсумок. А потом взял пистолет.

Мариам тут же уставилась на меня как завороженная. В глазах ее блеснул страх.

— Не бойся, — сказал я, проверяя пустой магазин пистолета, — я не причиню тебе вреда. Обещаю.

Девушка, оказавшаяся словно бы в каком-то ступоре, медленно покивала.

— Наверное… Наверное, я посмотрю, как там твой друг, — сказала она нервно и принялась вставать. — Может, он хочет пить или есть.

— Не стоит ходить к нему одной, — сказал я тихо.

Девушка снова замерла на месте.

— Почему?

— Потому что он мне не друг, Мариам, — сказал я и слегка оттянул затворный кожух пистолета.

В стволе оставался один последний патрон.

Девушка изумленно выпучила на меня глаза.

— Ч-что?

— Этот человек, — продолжил я, — его зовут Тарик Хан. Он из пакистанского спецназа. Вернее, командир пакистанского спецназа. И он мой враг.

От удивления Мариам даже отстранилась, отодвинулась от стола, не сводя с меня изумленного взгляда.

— Это опасный человек, — продолжил я. — Но я сделал все, что мог, чтобы он не навредил вам. Но сегодня, сейчас, мы с ним уйдем из вашего дома. Уйдем навсегда.

Девушка в недоумении нахмурилась.

— Но вы же… Но ты еще слаб… — сказала она внезапно.

Признаюсь, меня это удивило. Однако по укоренившейся давно привычке я не выдал своих чувств. Странно было понимать, что даже осознав, что она и ее семья приютила непримиримых врагов, один из которых не остановится ни перед чем, чтобы спастись, Мариам оставалась заботливой.

Одни люди в момент осознания опасности впадают в ступор. Другие — бегут. Третьи будут драться. Но я не так уж часто в своей жизни встречал человека, а тем более женщину, кто в момент опасности в первую очередь думает о заботе. О том, как ей позаботиться о других.

— Тянуть больше нельзя, — сказал я, поднимаясь, — к тому же я обещал твоему отцу.

Я поставил пистолет на предохранитель, встал. Потом сунул его сзади за ремень.

— Лучше выйди, Мариам, — сказал я. — Выйди из дома не на долго. Хорошо?

Мариам сжалась. Глянула на меня исподлобья. Но во взгляде ее блестел страх.

— Скоро все кончится, — сказал я. — Где его одежда? Дай ее мне, пожалуйста. А потом дождись, когда мы уйдем.

Тарика Хана я застал лежащим там же, где и всегда. И снова он делал вид, что спал.

Я встал над ним.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал я.

Хан никак не отреагировал. Он даже не пошевелился. Сделал вид, что не слышит меня.

Тогда я просто кинул его свернутые шмотки Тарику на грудь. Только тогда Хан распахнул глаза.

Он раскрыл их резко, словно зверь, лежащий в засаде, притворившись спящим. Потом медленно перевел взгляд на меня.

— Одевайся. Мы уходим немедленно.

Тарик Хан вдруг подобрал руку, которую я приковал наручниками. Потом показал обе руки мне из-под одеяла. Я заметил, что на правой большой палец оказался в неестественном, странно оттопыренном положении, а вся кисть будто бы стала уже. С щелчком кости Хан вправил палец на место. При этом ни одна мышца не дрогнула на его лице. На моем тоже.

Я только достал пистолет из-за ремня. Показал ему.

— Это принадлежит мне, — сказал Тарик, уставившись на меня.

— Вставай, — приказал я.

Хан не сводил взгляда, но не с пистолета, как могло бы показаться, а с меня.

— Я еще слишком слаб, чтобы идти, — проговорил он низким, хрипловатым басом.

— Потерпишь.

Хан медленно стянул с себя одеяло. Столь же медленно сел на своем ложе, спустив ноги. Потом принялся надевать нательное белье. Казалось, он медлил специально. Каждое его движение было неторопливым и спокойным. Будто бы всем видом Хан пытался показать мне, что он меня не боится. Ну что ж. Он может позерствовать сколько хочет. Это ему не поможет.

Сжимая рукоять пистолета, я сделал два шага назад, когда Тарик надел обувь и встал.

— И куда же мы с тобой, друг мой, направимся? — проговорил он, будто бы стараясь загипнотизировать меня взглядом, словно змей.

— Не болтай. Шагай.

— И ты будешь держать меня на прицеле всю дорогу до самой границы, а, старший сержант? — спросил он, медленно, не сводя с меня глаз и проходя к выходу из женской комнаты.

— Ты же знаешь, что в твоем пистолете осталась еще одна пуля. Ведь так? — хмыкнул я. — Можешь попробовать дернуться. Посмотрим, к чему это приведет.

Тарик хрипловато рассмеялся.

— Значит, волчонок все же решился показать зубы. А как же твои товарищи, которые придут сюда за нами? — усмехнулся он. — Разве ты не желаешь их дождаться?

— Отвернись. Руки за голову, чтоб я видел.

Тарик подчинился.

— Ты солгал, ведь так, шурави? — проговорил он с какой-то извращенной радостью в голосе. — Никто не придет. Так?

— Шагай.

Хан медленно направился вперед, прошел в мужскую. Я — за ним.

— А вот за мной придут, шурави. И придут очень скоро, — проговорил он с нескрываемой угрозой. — Ты можешь убить меня прямо сейчас. Подойди, приставь ствол к моему затылку и выстрели. Закончи то, что начал там, на берегу Пянджа. Видит Аллах, я готов к смерти. Но готов ли ты убивать безоружного и беспомощного врага?

Когда я щелкнул предохранителем за спиной Тарика, он вдруг едва заметно вздрогнул. Движение это было столь неуловимым, что менее внимательный человек, чем я, никогда в жизни не заметил бы его. Но я смог.

Тарик Хан думал, что почувствует, как я подхожу. Что услышит это. Что поймет, когда именно к его затылку будет приставлен пистолет. Он не понял. Не понял, потому что когда он заканчивал свою речь про Пяндж, смерть и Аллаха, ствол «Беретты» уже смотрел ему в затылок.

Все это была лишь его уловка. Психологическое давление на «молодого сержантика», чтобы заставить меня приблизиться, а потом резко напасть и отобрать оружие.

Вот только Хан не знал, с кем по-настоящему он имеет дело.

— Ты готов? — спросил я ледяным голосом. — Нет, Тарик. Это не так. Ты ссышься подыхать. Я видел это по твоим глазам, когда мы дрались там, на берегу. И вижу это сейчас. Так что закрой хайло и шагай. Руки у тебя затекут очень скоро. А идти нам несколько километров. Не усложняй себе жизнь.

Тарик замер передо мной. Казалось, он искал слова, которые считал уместными сказать в этот момент. Сказать, хотя бы для того, чтобы не потерять лицо. Чтобы последнее слово все же осталось за ним.

— Я убью тебя, мальчишка, — сказал он, — убью раньше, чем ты успеешь понять, что умер.

С этими словами Тарик хотел было обернуться, но я взвел курок. Он замер.

— Шагай. Теперь воды тоже не будет.

Тарик зашагал. Да, план был не идеален и рискован. Даже скорее это был план «Б», нежели основной. Но некстати появившийся Малик Захир, этот опасный староста кишлака, вынудил меня действовать другим, запасным путем. Действовать грубо, прямолинейно, но быстро.

— Ты поведешь меня через весь кишлак прямо так? Под дулом пистолета? — спросил Хан, шагая к выходу.

— Если потребуется, — ответил я, не поведя и бровью.

Тогда Хану не нашлось что ответить. Он просто шел вперед, к выходу из дома Абдулы.

Шаг. Еще шаг. Нарочито медленные шаги, которые совершал Тарик Хан, казались мне вечностью. Казалось, до скончания времен будем мы добираться до выхода из дома. Казалось, время замерло навсегда, чтобы оставить нас с ним в этом моменте.

Это играл с моими чувствами адреналин. Молодое сердце колотилось в груди. Холодный ум же, даже сейчас, даже в этот момент продолжал анализировать все, что происходит вокруг — каждый звук, каждое движение, каждое слово.

Тарик приблизился к двери. Застыл перед нею, словно вкопанный в землю.

— Открывай, — приказал я хрипловатым, холодным голосом.

Тарик медленно потянулся к грубой железной ручке деревянной двери. Но взяться за нее так и не успел.

Все потому, что дверь распахнулась внутрь, прямо перед самым носом Тарика. И в проеме появилась Мариам.

Тарик среагировал мгновенно. Вот секунду назад он был нетороплив и двигался размеренно, а теперь словно бы взорвался быстротой, так будто все это время копил ее внутри своего тела.

Он схватил девушку. Я уже взял его на мушку, надавил на спуск. Тарик нырнул за спину Мариам быстрее, чем я успел выстрелить. Палец мой застыл на спусковом крючке.

Девушка, схваченная им в железные объятья, казалось, не смела даже дышать. Она приподняла подбородок, стиснула губы и показала мне беловатые зубки. В глазах ее горел страх.

— Мы никуда не идем, — прошипел Тарик из-за ее плеча, — мы останемся здесь, чтобы дождаться гостей.

Я молчал, стискивая пистолет, направленный в лицо Мариам. Нас с Тариком разделяли меньше полутора метров.

— Пистолет, — повторил он, — а не то я сверну этой девчонке шею…

— Саша… Саша, я… — захлебываясь воздухом, пробормотала Мариам.

— Тихо, — проговорил я, — Тихо, Мариам. Все будет хорошо.

— Мое терпение подходит к концу, — сказал Тарик с несколько большим акцентом, чем обычно.

Я видел, как он волновался на самом деле. Видел, как подрагивала его рука, стискивающая тонкую шею девушки.

— Пистолет, — повторил он совсем охрипшим голосом. Таким охрипшим, как если бы он и правда принадлежал мертвецу. И правда принадлежал Призраку.