Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"

Глава 11

— Завтра между двумя и тремя часами ночи, — продолжал Вакулин хмуро, — призраки перейдут Пяндж. Они будут действовать малыми группами, по 3–4 человека. Насколько нам известно, одна из них должна осуществить ложную сработку. На каком именно участке — пока не знаем.

Лазарев, слыша, как его товарищ выдает секретную информацию, сморщился. Он нахмурился, поджал губы, принялся то и дело бросать на Вакулина взгляды, полные неодобрения и подозрительности.

— Известно, — продолжал Вакулин, — что призраков поведет лично Тарик Хан, но в какой именно группе — непонятно. Предполагаем, что в основной: той, что должна проникнуть на Шамабад и отыскать капсулу.

— Вот так просто проникнуть? — спросил Нарыв недоверчиво. — А ничего, что на заставе человек пятнадцать личного состава? Их тут же повяжут. Или бой завяжется. Странный у призраков план вырисовывается.

— Мы ожидаем диверсию, — вдруг вступил Лазарев. — Возможно, поджог. Возможно, провокацию. Сейчас сложно сказать.

Говоря это, он с укором глянул на меня:

— Согласно нашему плану, они не должны добраться до заставы, — продолжил Лазарев. — Наши группы свяжут их огнем и заставят отступить. Вперед, в тыл, они не пойдут — слишком рискованно. А по пути обратно, к Пянджу, мы планируем перехватить их и уничтожить.

— Или, по крайней мере, одного Тарика. — Добавил Вакулин.

Я задумался. Значит, ГРУшники готовили капкан. Вероятно, их агенты должны были направлять пограничников, для которых прорыв выглядел как всего лишь очередное малочисленное вторжение. Никто из шамабадцев не знал бы об истинной игре.

Что ж, в этом был смысл. Но я по-прежнему считал: ГРУ и руководство не имели права использовать заставу так. Не имели права рисковать безопасностью границы и использовать личный состав как приманку.

— Но все, о чем мы тут говорим, — сказал Вакулин, — теперь не имеет смысла. Когда они пойдут, мы не сможем встретить их надлежащим образом. И тогда все. Конец.

— Либо откажутся от своей затеи, — сказал Лазарев, — либо нас ждет очень тяжелая ночь.

— У нас в любом случае будет тяжёлая ночь, — сказал я холодно.

Нарыв, стоявший у стола в оцепенении, вдруг пошевелился, прочистил горло и робко зашагал ко мне. Подавшись вперёд, он тихо спросил:

— Саша, можно на два слова?

Я глянул на лейтенантов. Оба молча уставились на меня. В их взгляде явно не было интереса к нашему с Нарывом разговору. После того что произошло сегодня на заставе, они будто бы потеряли всякую волю к борьбе и, казалось, не знали, как всё исправить. Зато знал я. Я кивнул Нарыву, и мы отошли к столу замполита, что располагался у задней стены, почти в углу кабинета.

— Саша, — прошептал Нарыв, — а правильно ли мы поступили? Это ж выходит… Мы операцию разведки сорвали…

Во взгляде Нарыва поблескивали искорки горького сомнения. Он явно был растерян. Явно не понимал, что делать.

— Может, надо было плюнуть… Рукой махнуть? — Спросил он, заглянув мне в глаза.

В них читался хоть и немой, но явный вопрос: «Что нам делать, Саша? Подскажи… Оправдай всё то, что мы сделали сегодня ночью. Скажи, что всё было не зря. Что мы поступили правильно».

И я сказал.

— Застава стоит здесь для того, чтобы охранять границы нашей Родины, так? — Проговорил я вполголоса, но так, чтобы оба «лейтенанта» меня слышали.

Нарыв обернулся к Уткину, как бы не зная, что ответить. Как бы не понимая, к чему был этот мой вопрос. Уткин молчал. На лице его читалась полнейшая растерянность.

— Т-так… — Нерешительно ответил Слава.

— И что сейчас изменилось? — Сказал я. — Кроме того, что мы теперь знаем правду — ничего. Ничего не изменилось. И мы по-прежнему будем действовать как и раньше. Как застава, как пограничники.

— Ты это о чем? — Не понял Слава Нарыв.

— Если враг, — начал я уже совсем громко, — попытается пересечь границу, мы его остановим. Остановим и захватим нарушителей. Вот что мы будем делать.

Нарыв с Уткиным снова переглянулись. На их лицах почти одновременно сменилось несколько выражений — от недоумения до робкой заинтересованности и столь же робкого вдохновения. Вдохновения тем, что они ещё на правильной стороне.

— Хотя знаете, что? — Я ухмыльнулся. — Изменилось и ещё кое-что. Раньше мы были пешками. А теперь — игра пойдёт по нашим правилам. И это стоило того, чтобы добиться от них…

Я указал на ГРУшников.

— … чтобы добиться от них правды.

— Правды… — Рассмеялся Лазарев. — Какая правда? Операция сорвана! Если об этом узнают в отряде — будет трибунал! Вот что!

— Трибунал не трибунал, а свою задачу мы выполним как положено, — сказал я ему строго.

— Но… Но что же нам теперь делать? — Спросил Нарыв, и во взгляде его всё ещё читалось определённое сомнение.

Я улыбнулся. Хлопнул Нарыва по плечу.

— Парочка идей есть.

— Идей⁈ — вклинился Лазарев. — План был идеален! Проработан! А ты, сержант, говоришь — «парочка идей»? Не влезь ты — Тарик Хан к послезавтрашнему утру уже сидел бы в наручниках! Но теперь всё… Благодаря тебе, Селихов, призраки уйдут безнаказанными. Вот какой ценой ты добился своей правды!

— Ты говоришь, что теперь вы не пешки, — подхватил Вакулин, — но что вы сделаете? Вы лишь пограничники. Когда призраки полезут через границу, в лучшем случае вас хватит на то, чтобы их отогнать. Максимум — захватите кого-то из них. Но Тарик Хан хитер. Он с лёгкостью уйдёт от вас.

Я ухмыльнулся. Снова играла старая песня. Снова нас недооценивали. Не сказать, что это меня как-то задевало. В основном — забавляло. Очень смешно бывает смотреть на то, как какой-нибудь офицер пыжится и пытается доказать мне, чего я стою на самом деле. И очень удивляется, когда на поверку всё оказывается совершенно не так, как он себе представлял.

Ну что ж. Только попав в собственное молодое тело, я смог столкнуться с подобными забавными поворотами. С ситуациями, когда тебя недооценивают. Да вот только обычно тот, кто недооценивает, и представить не может, как мне бывает это на руку.

Я вернулся к своему стулу. Снова сел на него верхом и заглянул в глаза Вакулину.

— Знаете, что я вам скажу, товарищ капитан? Я надеюсь, что «Призраки» недооценивают нас так же, как и вы с вашим коллегой.

Вакулин нахмурился.

— Это только слова, старший сержант. И признаюсь, они меня не впечатляют.

— Они и не должны вас впечатлять, — покачал я головой, а потом встал.

Вакулин на миг расширил глаза, но потом сразу скрыл своё удивление. Он прекрасно понял, какой смысл несли мои слова. Не было это ни похвальбой, ни бравадой. Они были свидетельством скрытой силы. Силы, которую опытный капитан ГРУ смог распознать. Смог почувствовать через мои слова.

Тогда Вакулин сделался задумчивым.

— Слушайте, — Лазарев встал, — это уже далеко зашло. Я…

Никто не узнал, что хотел сделать или сказать Лазарев. Не узнал, потому что в дверном проёме появились Малюга со старшиной Черепановым и тёмным, словно грозовая туча, лейтенантом Ковалёвым.

Последний выглядел не просто рассерженным. Он выглядел обиженным. Обиженным, словно школьник, которого старшеклассники-хулиганы обманули на три рубля.

Когда мы ввели Черепанова и Ковалёва в курс дела, оба отреагировали совершенно по-разному.

Сдержанный, как правило, Черепанов просто взорвался:

— ГРУ⁈ У нас тут⁈ — Выдал он сразу же, как узнал, кем являются лейтенанты на самом деле.

А потом заметался по кабинету. Смесь полнейшей растерянности и злости отразилась у него на лице. Он плевался, чертыхался себе под нос, а потом и вовсе закурил, чего никогда не делал в канцелярии, и стал ругаться матом.

— Не выражайтесь при офицерах, — буркнул ему Лазарев. — Перед вами всё-таки капитан разведки.

Черепанов глянул на него как на врага народа, а потом махнул рукой и принялся причитать:

— У вас что, других планов не было⁈ Мы тут границу защищаем! Вот что мы делаем! Е-мае! Это ж кто придумал Тарана снять⁈ Лучший начальник заставы, которого я видал! И че теперь⁈ Всю службу нам тут, на Шамабаде, перекрутили!

— Вы можете возмущаться сколько влезет, — холодно заметил Вакулин. — Решать всё равно не вам.

— Ноги бы пооткручивать тому, кто решил на высокогорной пограничной заставе такие штуки проворачивать! — Черепанов снял фуражку и даже демонстративно покрутил пальцем у виска. — И так бегаешь, не знаешь, за что схватиться! А тут ещё ваши тайные операции!

А вот Ковалёв… Ковалёв отреагировал совершенно иначе. Он был просто шокирован тем, что я рассказал им с Черепановым.

Лицо его побледнело. Взгляд сделался отсутствующим.

Ковалёв быстро, опираясь о стол Тарана, прошёл к своему. Когда Нарыв с Уткиным поспешили отступить от стола, Ковалёв рухнул на свой стул. Потом достал из кармана и на сухую принял какую-то таблетку. Схватился за лоб.

— Это ж… Это ж трибунал… Это ж я… Что я наделал? Это ж я… Это ж я получаюсь… Бунтовщик?..

Я заметил, как Нарыв с Уткиным смотрят на Ковалёва. Как меняются их лица при виде сломавшегося вдруг офицера. Видел и Алима с каменным лицом.

Казалось, Канджиев застыл в ступоре, не зная, что ему делать. Малюга же переводил взгляд от разозлившегося Черепанова к сжавшемуся за столом Ковалёву.

— Вот видишь, к чему всё привело, Селихов? — Мрачно заявил Лазарев, кивнув на Вакулина. — А сидел бы, не отсвечивал, было бы всё нормально…

Я не ответил Лазареву. Вместо этого глянул на Ковалёва.

— Мы, выходит, нарушили присягу? Мы, выходит, бунт на заставе учинили? — Лепетал Ковалёв.

Черепанов же подошёл к разбитому окну. Принялся курить одну за одной. Уставился в темноту, что царила снаружи.

Нужно было действовать. Растерянность офицеров слишком быстро передалась солдатам. Если так пойдёт и дальше — мы и правда ничего не сможем противопоставить «Призракам». Тогда всё пойдёт именно по тому сценарию, что предсказывали нам ГРУшники. Я на это пойти не мог.

Тогда под тяжелыми взглядами всех, кто был в кабинете, я направился к Ковалёву. Заметил, как тот достал со стола какую-то бумажку. Взял огрызок карандаша и под светом своей лампы принялся что-то писать.

— Товарищ лейтенант, — стал я над Ковалёвым.

Тот аж вздрогнул. Поднял на меня затравленный взгляд.

— Что вы делаете?

— Это… — дрожащим голосом начал он, — это не твоё дело, Селихов.

— Что вы пишете? — С нажимом повторил я.

— Это не твоё дело!

— Вы пишете рапорт, — сказал я холодно, — рапорт о том, что случилось сегодня ночью, ведь так?

Ковалёв расширил блестящие глаза. Потом открыл рот, да так и замер на несколько мгновений. Потом, наконец, решился сказать:

— Мы совершили ошибку, Селихов. Я совершил ошибку. Но откуда я мог знать? Откуда?.. Всё выглядело так…

— Соглашусь, — я улыбнулся. — Товарищи капитаны сыграли свой спектакль в высшей степени убедительно.

Лазарев промолчал. А вот Вакулин с некоторой иронией сказал:

— Сочту за комплимент.

Ковалёв сжал зубы. На его лице заиграли желваки.

— Я… Я повидал всякого за свою службу, — начал он, — во всяких передрягах бывал. Но никогда я не был предателем. А сегодня — стал. Стал, хоть и невольно.

— Э! Это ты кого там предателями назвал⁈ — Вдруг вспыхнул Черепанов и, отбросив сигарету, быстро пошёл к нам с Ковалёвым. — А? Повтори! Кого⁈

— Тихо-тихо… — Я быстро направился навстречу Черепанову, встал у него на пути. — Тихо, товарищ старшина.

— Саша? Ты слышал, что он говорит? Он нас предателями называет! Вот что!

— Слышал, — я кивнул и заглянул в глаза Черепанову. — Ты нас предателями считаешь?

Черепанов вздёрнул брови.

— Нет, конечно! Что за бред⁈

— И я не считаю, — я обернулся к Ковалёву. А потом тихо, чтобы мог слышать только Черепанов, проговорил: — просто товарищ лейтенант не знает, как ему считать. Дай время, старшина. Я поправлю.

Черепанов нахмурился. Уставился на меня. Потом на Ковалёва и снова на меня. Сглотнул.

— Хорошо, Саша. Но если он ещё хоть раз…

— Тихо, товарищ прапорщик, — я похлопал Черепанова по плечу. — Лишние эмоции нам сейчас не нужны.

— До того как придут пакистанцы, осталось меньше суток, — подал вдруг голос Лазарев, — а теперь всё, что у нас есть, — это только эмоции. И это всё твоих рук дело, Селихов.

Я оглянулся на Лазарева, но ничего ему не ответил. По крайней мере, сразу. Вместо этого сказал Черепанову:

— Старшина, мне твоя помощь сегодня понадобится. Не до эмоций нам сейчас. Да, дело не простое. Но если всё сделаем правильно — выкрутимся. Слышишь?

— А что мы можем сделать? — Помолчав немного, ответил Черепанов.

— Можем. Всегда могли и сейчас сможем. А теперь скажи, ты в отряд докладывал о чём-то?

Черепанов покачал головой.

— Нет. Там думают, что всё идёт как надо. Мухин пока что соблюдает тишину относительно всего этого.

— Хорошо, — я кивнул. — Это уже хорошо.

— Хорошо, что о вашей выходке ничего не знают, да? Но узнают же! — Снова вклинился Лазарев.

— Да хватит тебе, — буркнул ему Вакулин.

— Хватит? — Возмутился «старший лейтенант». — Да он же…

— Товарищ разведчик, — подошёл я к нему и склонился, словно взрослый над подростком, — признайтесь честно, вы хотите краха операции?

— Что? Селихов, ты ополоумел? — Удивился тот. — Операция уже сорвана!

— Вы хотите краха операции? — Снова спросил я, но уже строже. — Отвечайте? Хотите, чтобы Тарик Хан ушёл?

Лазарев молчал. Только и делал, что смотрел на меня исподлобья.

— Емеля, — позвал его Вакулин, он же Матросов.

ГРУшник вздрогнул.

— Прекрати отпускать колкости. Ты этим делу не поможешь, — сказал Вакулин.

Лазарев насупился пуще прежнего.

— Вижу, что не хотите, — я выпрямился. — Вы оба не хотите.

ГРУшники молчали.

— Операция ещё не сорвана, — сказал я холодно.

А потом, не проронив больше ни слова, направился к Ковалёву. Лейтенант всё ещё строчил свой рапорт.

— И как это нам поможет, товарищ лейтенант? — Кивнул я ему.

Тот снова поднял на меня свой дурной взгляд, но ничего не сказал.

— Никак. А между тем ещё есть время действовать.

— Уже нет никакого смысла, как ты не поймёшь? — Сказал он, не отрываясь от листка. — Мы соверли ошибку. Единственное, что мы сейчас можем, — пойти с повинной. Это хоть немного обелит нас. Обелит нашу честь.

— Нашу или вашу? — Сказал я.

Ковалёв застыл. Карандаш, быстро плясавший у него в пальцах, остановился.

— Долг советского солдата, — громко сказал я и осмотрел всех, кто тут присутствует, — защищать свою Родину! Честь советского солдата — приложить к этому все душевные и физические силы. А если потребуется — отдать жизнь!

В канцелярии повисла тишина. Все, кто был тут, уставились на одного меня.

— Так ведь, братцы? Мы, пограничники, здесь, на афганской границе, только этим и занимаемся. Для нас это — рутина. Так?

— Так, — сказал вдруг Черепанов, туша очередную сигарету в банке-пепельнице, что стояла на подоконнике.

Когда он заметил, что на него смотрят, окинул всех своим взглядом. Повторил:

— Именно так.

— Так, — присоединился Нарыв.

— Так и есть, — согласился Малюга и даже немного глуповато улыбнулся. — Рутина. Самая настоящая.

— Мы для того тут и стоим, — набычился Уткин, шагнув вперёд, — чтобы, если надо, первыми врага встретить.

— Встретить и остановить. Да, — спокойный, словно порыв ветра, прошелестел голос Алима Канджиева.

Я глянул на Ковалёва.

— А в том, что вы голову кладёте на заклание только чтобы оправдать себя, в этом есть честь?

Ковалёв в растерянности показал мне зубы. Стиснул их так, что скрипнуло. Потом дурными глазами принялся зыркать на всех, кто тут был.

— Я воевал! — Крикнул он вдруг, дёрнув на себе китель. — Я ранен был!

Он глубоко задышал, тараща на меня глаза.

— Какое право ты…

— Так сохраните свою честь, — сказал я тише и спокойнее. — Делом сохраните. Ничего не потеряно. Всё как всегда — там враг, а мы здесь стоим. И враг готовит вторжение. А мы…

Я снова обратился к остальным:

— … а мы его остановим. Остановим так, как всегда останавливали.

Все молчали. Но кое-что изменилось. В глазах пограничников не было больше растерянности и страха. Они горели решимостью.

И только на лицах офицеров-ГРУшников застыли маски удивления.

— Вы с нами, товарищ лейтенант? — Спросил я у Ковалёва.

Несколько мгновений он безотзывно смотрел на меня. А потом опустил взгляд в свою бумажку. Сглотнул. И принялся её комкать.