Глава двенадцатая

Скупо попрощались с погибшим товарищем. Только Лейла всхлипнула и уткнулась в плечо Хохлову. Постояли у тела, пустили по кругу баклагу с самогоном и закурили. Здесь, в башне, не было нужды соблюдать маскировку. Даже если бы неожиданно Пивоваренко оказался прав и ловушка захлопнулась, а группе оставалось только принять последний бой. И в этом случае толстые средневековые стены были предпочтительнее чистого поля. А если командир не ошибался в своих расчетах, и все только начиналось, то почему не воспользоваться возможностью перевести дух?

— Теперь, после того как группа уменьшилась, разделяться нет смысла, — начал Корнеев.

Все задумчиво курили, время от времени посматривая на то место, где пятно крови напоминало о нелепой гибели Купченко.

— Сегодня фрицы нас не подгоняли, только обозначили, что вышли на след. Но с завтрашнего утра противодиверсионный отряд или как минимум полурота егерей обязательно пойдет по нашему следу. Кто бы ни планировал эту операцию, ни один здравомыслящий командир не согласится, чтобы группа вражеских разведчиков безнаказанно и без присмотра шныряла в его тылу. Сутки контрразведка, прикрываясь полномочиями СС, у вермахта еще могла как-то выторговать, но не более. Значит, еще этой ночью мы должны оказаться на противоположном берегу. И для этого есть два способа. Первый и самый простой — уйти подальше от Дубовиц и там спокойно преодолеть речку. Хотя совершенно не факт, что вдоль берега не понатыкано патрулей, и нас не засекут именно там, где мы их не будем ждать. Второй — переправиться самым бесцеремонным образом, практически на виду у немцев. Возле моста…

Корнеев раскурил потухшую папиросу, глубоко затянулся пару раз, умышленно выдерживая паузу. Опытный командир понимал, как удручающе действует на людей гибель товарища, и как мог пытался отвлечь их от неприятных мыслей. Заставляя думать над другой задачей. И продолжил только после того, как все разведчики, один за другим, с удивлением посмотрели на него.

— Не волнуйтесь, товарищи, я не сошел с ума. Объясняю преимущество второго варианта. Где нас с вами меньше всего ждут? Естественно, там, где самая плотная охрана. А возле моста не только круглосуточный пост, но и прожекторы установлены. Это раз! Заночевавшие на речке гуси обязательно поднимут гвалт, в каком бы месте мы ни вошли в воду. Немцы насторожатся и вышлют наряд, взглянуть на причину тревоги. Это два! Следующий вопрос: где дотошнее фрицы станут осматривать берега речки — в темноте, которая каждый кустик превращает в силуэт врага, или осветив их прожекторами?

— Понятное дело, — хмыкнул Гусев. — Где темнее — там и страшнее… Но ты не забывай, командир, что и прятаться в темени гораздо сподручнее, нежели при ярком свете.

— Верное замечание. Но только в том случае, если дать фашистам возможность глазеть по сторонам, — загадочно усмехнулся Корнеев. — Скажи мне, разведчик, ты до войны в цирке бывал?

— Доводилось.

— А выступление фокусника-иллюзиониста видел?

— Ну?

— Понравилось?

— Спрашиваешь…

— Так вот, большинство секретов их искусства скрывается не столько в ловкости рук, сколько в умении заставить публику смотреть только в нужном артисту направлении и не оглядываться по сторонам.

— Я понял тебя, командир… — довольно заулыбался Ованесян. — Так вот зачем мы башню минировали. Будем гансикам праздничный фейерверк показывать. Да? Ай, хорошо придумал! Мы с Виктором поглядели, там в подвалах много чего свалено. Детонирует будь здоров!

— Вообще-то, Вартан, это второй вариант. И весьма нежелательный. Мне не хотелось бы преждевременно указывать поисковым отрядам место нашего нахождения. Если немцы еще не взяли след группы, то пусть ищут. Не стоит им облегчать задачу.

— Так они уже это знают. Разве ты лай собак не слышал?

— Это еще ни о чем не говорит. Скорее всего, они только факт перехода засекли. А куда мы пойдем — совсем иной вопрос. Особенно если учитывать, что они опасаются нас спугнуть.

— Что же тогда? — капитан-сапер недоуменно переглянулся с товарищами. И только Иван Гусев посмотрел на младшего сержанта Мамедову. Очень быстро, почти мельком. Но даже этого мимолетного взгляда Лейле хватило, чтобы догадаться.

— Меня? — негромко и чуть растерянно переспросила девушка, недоверчиво глядя на командира. — Вы хотите показать фрицам меня?

— Только в том случае, если ты согласишься проделать этот трюк сама. Добровольно… — кивнул Корнеев. — Настаивать не буду. Но поверь, Лейла, — риск тут самый минимальный. Иначе я и предлагать бы не стал.

И видя, что в данный момент в его словах сомневаются почти все, стал подробно объяснять.

— Во-первых, то, что девушка решила искупаться под покровом ночной темноты, никому не покажется странным. Наоборот, только так можно не опасаться излишнего внимания со стороны солдат. И одновременно наилучшим способом объяснит поднятую птицами тревогу. Ну а во-вторых, то, что, увидев в свете прожекторов полуобнаженную красотку, солдаты кроме как на нее никуда больше смотреть не будут, думаю, понятно всем?

— А если фрицам захочется большего? — неуверенно выразил общее мнение группы Олег Пивоваренко.

— Стопроцентной гарантии, конечно, дать не могу, — замялся на секунду майор, все же как можно быть полностью уверенным в поступках фашистов. — Но очень сомневаюсь. На каком-нибудь отдаленном хуторе подобная ситуация ничем хорошим для девушки не окончилась бы. Это точно. Но здесь, в большом населенном пункте, в присутствии офицеров… Думаю, Лейла, все ограничится десятком-другим скабрезных шуточек и… непристойных предложений. Ну так как? — Корнеев обвел взглядом притихших разведчиков. — Предлагаю каждому высказать свое мнение. Начнем, как на флоте, с младшего по званию. Говори, Лейла, все, что думаешь, без утайки… Без стеснения. Мы все теперь не просто боевые товарищи, а как единый экипаж… Танка или подлодки. Либо все живы, либо… тьфу-тьфу-тьфу. И никак иначе. Поэтому твое слово имеет такой же вес, как и мое.

— Я считаю, командир, что можно попробовать… — Девушка раскраснелась при мысли, что ей предстоит обнажиться перед множеством не просто мужчин, а смертельных врагов. — Я не сомневаюсь в том, что вы все хорошо обдумали, и не боюсь… Вы же будете рядом. В обиду не дадите…

— Что ты, сестренка! — горячо воскликнул Вартан. — Я лично убью каждого, кто посмеет хотя бы попытаться приблизиться к тебе!

— Вообще-то, вполне может сработать, — кивнул Хохлов. — Это я как врач говорю, который не только резать умеет, но и психологию изучал немного. Ночь, скука, и тут такой приятный сюрприз… Солдаты обязательно клюнут. Уставятся как миленькие. Глаз не оторвут. Более того, считаю, что особо активному ухажеру можно смело предложить присоединиться. Все равно ни один часовой не покинет свой пост. За это полагается расстрел в любой армии. А лишних солдат ночью на мосту не будет…

— Хорошо подмечено, — одобрил Корнеев. — Молодец, доктор. Отличный штрих… Незадачливого донжуана товарищи поднимут на смех. А нам только этого и надо. Лейла, у тебя как с немецким языком?

— Никак. У нас в школе испанский преподавали.

— Жаль, но это пустяк. Заучишь одну-две фразы, и хватит с них…

— А если наоборот? — присоединился к обсуждению Гусев. — Не звать фрица к себе, а сразу послать подальше? Думаю, такой поворот скучающим солдатам скорее понравится… Как по мне, тут повода для зубоскальства гораздо больше.

— Гм, и в этом что-то есть. Надо подумать… Вот только не осерчали бы? А то полоснут очередью, и все… Рискованно.

— За беспричинную стрельбу поднятый по тревоге офицер может караульному и морду лица начистить, — не согласился Иван Гусев. — Нет, при таком поведении, скорее, Лейлу примут за одну из здешних… м-м-м, офицерских подружек. И отстанут наверняка.

— Согласен, — поддержал сапера Хохлов.

— Ты сама-то как считаешь? — поинтересовался у Лейлы Пивоваренко. — С точки зрения женской интуиции? Что лучше: подтрунивать или сразу хамить?

— Хамить, — убежденно ответила Мамедова.

— Вот как? — удивился Корнеев ее безапелляционному тону. — И откуда такие глубокие познания мужской психологии в столь юном возрасте?

Девушка покраснела еще больше и стала отвечать, глядя в пол, чуточку деревянным голосом:

— Это любой девушке известно… Заигрывание, охи и ахи — все мужчины воспринимают как слабость или готовность подчиниться. В общем, воспринимают как прелюдию. Поэтому дисциплина дисциплиной, но может отыскаться какой-то чересчур любвеобильный кобель, готовый на все ради флирта. А неприкрытое хамство со стороны женщины всегда отпугивает мужчин. Сбивает их с игривого тона. Так что обучайте меня похабным ругательствам, товарищ командир. И желательно позабористее… Кстати, вы можете совершенно не стесняться в выражениях. Если не переведете текст высказываний на русский, я все равно не пойму ни слова.

— М-да, — хмыкнул Корнеев. — Никогда еще не приходилось выступать в роли преподавателя ругательств…

— А вы не берите на себя эту ношу, командир… — ухмыльнулся Хохлов. — Доверьте процесс развращения молодежи мне. Результат гарантирую.

— А в глаз? — Корнеев сунул военврачу увесистый кулак под не менее увесистый нос. И, подождав, пока уляжется веселье, прибавил серьезнее:

— Вартан, Виктор, сделайте так, чтоб после того, как мы уйдем, у нашего Василия было достойное погребение. С салютом…

— Сделаем, командир, — заверил Петров. — И дверью хлопнем, и парню честь окажем. Надолго фрицы запомнят старшего лейтенанта Купченко, погибшего лишь потому, что пожалел их щенка…

* * *

К объекту, условно именуемому «Лесная сторожка», Малышев решил подойти с северо-запада.

Вроде и не было в таком маневре явной необходимости, но интуиция разведчика подсказывала капитану, что в данном конкретном случае излишняя предосторожность не повредит. И хоть для этого группе пришлось сделать двухкилометровый крюк, съевший вчистую весь планируемый запас времени, Малышев был уверен, что поступает правильно. И будь даже с ними Корнеев, он тоже не стал бы отмахиваться от предчувствия, посетившего Андрея. Близость врага, постоянное нахождение на лезвии смерти, максимальное нервное напряжение порою открывало в людях чрезвычайные способности, невероятные с точки зрения науки и невозможные в мирной жизни. К примеру, как летчики, выживающие при падении с сотен метров, или моряки, после кораблекрушения часами не замерзающие в северных водах? А сколько бойцов и командиров выжило, получив, по всем медицинским канонам, смертельные ранения или несовместимые с жизнью ожоги?

К поляне подошли в угасающих отблесках солнечных лучей, из последних сил пытающихся удержать на самом краешке неба крохотный багровый плацдарм света. Последний рубеж сопротивления тьме…

Идущий впереди группы Телегин поднял руку: «Внимание», и все замерли, припав на одно колено. И отдых, и стрелять, если что не так, удобнее. Несколько секунд спустя старшина просигналил «Вижу цель» и «Вызываю командира».

Малышев выдвинулся вперед.

С того места, куда вышла группа, все пространство, отведенное хозяевами под сенокос, поле или огород, просматривалось от края до края, но и только. Смутно виднеющиеся, почти в полукилометре от опушки и притаившихся с подветренной стороны разведчиков, несколько строений амбарного типа, к тому же визуально наползающих друг на дружку, идентифицировать не удалось. Может, сараи, а может — хлев и конюшня или — производственные постройки. А быстро надвигающиеся сумерки только ухудшали осмотр.

— Вот невезуха, Кузьмич!.. Чуть-чуть не успели. Теперь придется дожидаться утра… — раздосадованно буркнул Малышев, внимательно прислушиваясь к доносившемуся от строений негромкому разговору.

Беседовало сразу несколько мужчин. К сожалению, из-за расстояния голоса смешивались в сплошной гул, и это не позволяло разобрать даже самые внятные слова. Как и понять, на каком языке ведется беседа. То есть понять: кто тут, местные жители или немцы?

— Как минимум трое или четверо… — прикинул Малышев.

— Не меньше, — согласился Телегин.

— Ну что ж. Вариантов нет. Передай всем отойти в глубь леса. Метров на триста. Искать укрытие для ночевки. Будем ждать рассвета. Ничего не поделаешь, приказ мы получили однозначный: не раскрываться!

— Может, я погляжу тихонько, командир? — предложил старшина Телегин. — Один. Я же в лесу, как дома.

— В твоем умении ходить я не сомневаюсь, Кузьмич, — помотал головой Малышев. — Можешь не напоминать. Ну а если у них там собаки? Что тогда?

— Не слышно же.

— Вот именно. Возможно, псы хорошо обученные… — неуверенно промолвил тот. — Стоит ли рисковать, Кузьмич? Времени жаль, но засветить группу — гораздо хуже.

— Я аккуратно, командир, — попытался переубедить его старшина. — Пока их по головам посчитать можно да на форму поглядеть. А как стемнеет — в дом уйдут, вообще ничего не увидишь. К самим окнам я точно не полезу. Зато сейчас, вон с той точки, — Телегин указал Малышеву примерное место на опушке, — мне все как на ладони видно будет… Уж если я к соболю подбирался, то и фрицевского пса как-нибудь сдюжу обмануть… Послушаю, понюхаю… Кстати, командир, ты не чувствуешь? Здесь какой-то странный запах. Не то что не лесным духом, а я бы даже сказал не по-крестьянски, не землей, а чем-то чужим пахнет.

Малышев глубоко втянул воздух, но ничего примечательного не почувствовал. Вроде все как всегда, обычный лесной аромат — с отчетливо преобладающим запахом влажной прели от грибов да подгнивающей листвы.

— В конце концов, командир, «призраки» мы или кто? — настаивал на своем Телегин. — Хорошо, если мы наткнулись на то, что искали. А если — опять мимо? Целых восемь часов впустую расходуем!..

— Ладно, — неохотно сдался Малышев, прекрасно понимая, что потерянная возле пустых зданий ночь может сильно усложнить его группе выполнение поставленной задачи, да и вообще спутать все расчеты. И тут же мгновенно обернулся на хрустнувшую под чьей-то ногой сухую веточку.

— Решаете, как сподручнее фашистский аэродром уничтожить? — тихонько прошептал подошедший Колесников.

— Какой аэродром, Серега? — удивился Малышев. — Приснилось что-то, пилот?

— Я, товарищ командир, с детства при самолетах. Этот запах ни с чем не спутаешь… — Он с видимым удовольствием, полной грудью вдохнул вечерний воздух. — Чуешь, как прошибает? Тут тебе и мазут, и железная окалина, и перегретая резина и… само собой — совершенно неповторимый аромат авиационного бензина. Можете завязать мне глаза, но летное поле я всегда узнаю.

— Если честно, ничего не чувствую.

— Вообще-то выветрилось все порядком, не спорю, — кивнул летчик. — Но это как моряку близость моря. Оно еще в сотне километров, а он уже запах соли и крик чаек слышит.

— Значит, аэродром… Это очень-очень хорошо, — подытожил главное Малышев. — Ну-ка, парни, отошли от греха подальше… В укрытии пошушукаемся.

Нырнув в яму, оставшуюся от взрыва бомбы, — видимо, какой-то летчик не дотащил груза до цели и сбросил его в лесу, — капитан устало прислонился плечами к краю воронки.

— Заброшенный аэродром… — повторил он медленно, потирая в задумчивости лицо. — Всего в десяти километрах от Дубовиц, а значит — и от склада с сырьем. В пределах полуторачасового марш-броска. Очень заманчиво. И, судя по тому, что мы уже успели заметить — почти не охраняемый. А ведь это именно то, что нам нужно… Как считаешь, пилот: сможет здесь приземлиться транспортник с десантом? В другом-то месте, ближе к объектам, охрана наверняка серьезнее будет. С ходу в бой вступать придется.

— По размерам взлетно-посадочной полосы годится, да, — кивнул Колесников. — Но на покрытие надо ближе взглянуть. Без личного осмотра судить не берусь. Может, наши полотно так плотно разбомбили, что там колдобина на колдобине?.. Восстановлению не подлежит, вот и забросили фрицы аэродром. Отступают, возиться некогда.

— Гм, эту возможность я как-то упустил из виду… — чуть обескураженно произнес Малышев. — Что ж, значит, по-любому придется ждать рассвета. Степаныч, тебе первому в охранение. Сергей, через два часа сменишь ефрейтора. Остальным — отдыхать.

— Погодь, командир, — не отступился Телегин. — Ну чего время терять? Давай хоть немного определимся. Для того, чтоб колдобину найти, летный опыт не нужен. Чай, не молодуха. Это свою кралю с чужой на ощупь перепутать можно, а яма — везде яма. Разберусь как-нибудь.

— Даже не думай, Кузьмич. Охотник ты знатный, спору нет, и подкрадываться умеешь. Но в такой густой тьме и сова проводок от растяжки не заметит. И сам погибнешь по-глупому и всю округу всполошишь.

— Вот беда с городскими жителями, — вздохнул сибиряк. — Окстись, Андрей. Какие растяжки в лесу, и уж тем более — на опушке? Строениям не один год, значит, здешняя живность к человеку, технике и оставляемым запахам привычная, и на огород лесника, как на собственный выпас, ходит. Зайцы и так не особо умны, спросонья готовые в руки прыгнуть. Диким свиньям с проголодавшимся выводком вообще все до фонаря. А уж коль испугает их что-то, стадо не только по растяжкам побежит, — они танк с гусениц собьют и не заметят. Даже ежик, и тот, с грузом на колючках, взведенную чеку сшибет. Нет, командир, будь вдоль аэродрома хоть пара растяжек поставлена, здешняя охрана ни одной ночи не могла бы вздремнуть.

— Гм, логично рассуждаешь, старшина… Убедительно, — потер подбородок Малышев.

Капитану и рисковать не хотелось, и сидеть сложа руки сроки не позволяли. Корнеев наверняка уже успел подобраться к Дубовицам. И в любой момент можно ждать условного сигнала. Малышев взглянул на светящийся циферблат. Один час двенадцать минут.

— Оля, что «Призрак-один»? Выходили в эфир?

— Молчит, товарищ капитан, — тут же доложила радистка.

— Не опоздали с сеансом связи?

— Никак нет. Ждала от двадцати четырех пятидесяти пяти до часу ноль пять. Тишина в эфире.

— Принято. Пока отдыхайте, младший сержант. Не проспи следующий сеанс…

— Обижаете, товарищ капитан.

— Ни в коем случае, Оля. Это обычная подстраховка… Каждый из нас всего лишь человек. Всем нужна помощь и подстраховка. Для этого товарищи и существуют. Верно?

Радистка неуверенно кивнула.

— Вот и договорились. Степаныч, Сергей, будете сменяться, разбудите Гордееву… — и чуть помешкав, прибавил, все еще не до конца уверенный в правильности принятого решения: — Добро, старшина. Разрешаю поиск. Только предельно осторожно, Кузьмич. Душевно тебя прошу. Лучше вернись без разведданных, но не подними тревоги.

— Есть не поднимать тревоги, командир… — козырнул старшина и пошутил, приставляя автомат к вещмешку: — Я тут свое барахлишко оставлю на время. Присмотрите… Мало ли какой народец нынче по лесу шастает.

* * *

Хороша служба в тыловых подразделениях. Фронт громыхает черти где… А еще совсем недавно его вообще не было слышно. И если б не налеты краснозвездных бомбовозов и штурмовиков да не рассказы счастливчиков, которым после ранения повезло избежать передовой и остаться здесь, сама война казалась бы выдумкой газетчиков и агитаторов говорливого Доктора.

Дитрих поправил ремень карабина, привычно оттягивающего плечо, и неторопливо зашагал установленным маршрутом, по краю моста.

Странно, что на бетонном покрытии до сих пор не образовалась канавка, протоптанная сапогами часовых. Семьдесят шагов вперед, поворот кругом и семьдесят шагов назад. Мысленный салют отдыхающему в караульной будке напарнику, и все сначала. Семьдесят шагов по мосту в сторону темного силуэта нависающей над горизонтом старинной сторожевой башни. Четкий поворот кругом, а вдруг кто из офицеров или еще более вредных унтеров наблюдает, и… чуть более торопливая поступь обратно, на запад, к своим товарищам.

Фронт еще довольно далеко, но подсознание не обманешь. И как только поворачиваешься спиной к нему, невидимые мурашки тут же начинают оживать. А от этого хочется втянуть голову в плечи и не шагать — бежать обратно. Чтоб перестать ощущать себя огромной мишенью, в которую нацелены все стволы наступающей красной орды…

Дитрих мотнул головой, прогоняя жуть, и попытался настроиться на более позитивные мысли.

Снизу, от журчащей черноты, тянуло сыростью и прохладой. Кому-то, возможно, даже приятной и помогающей расслабиться после дневной жары. Но когда ты и так устал, как собака, и едва не валишься с ног, одно хорошо — влага бодрит и прогоняет сон.

Солдат зябко повел плечами, оглянулся, а потом поднял повыше воротник кителя.

Гауптман Бертгольтц, которого недавно назначили командиром в их часть, после Восточного фронта, где он был тяжело контужен и потерял левый глаз, решил, что в то время, когда настоящие солдаты гибнут на передовой за будущее фатерлянда и во славу фюрера, служба в охранных подразделениях непозволительно мягкая. «Курортная жизнь», как он сам высказался на последнем построении. Пообещав при этом лично позаботиться, чтобы солдаты вверенного ему батальона смогли в полной мере испытать на себе все тяготы воинской службы. Для начала увеличив в два раза количество караулов. И теперь отделение Дитриха заступало на пост не сутки через двое, как раньше, а сутки через сутки… А после дежурства, вместо полагающегося отдыха, сменившееся подразделение направлялось на хозяйственные работы. Выдумывать которые господин гауптман, по прозвищу Одноглазая Задница С Ослиными Ушами, тоже оказался большой мастак.

Дитрих широко и протяжно зевнул, потом скомкал языком набравшуюся слюну и зло сплюнул.

Спать хотелось отчаянно. Можно даже сказать, что это было самым главным, если не единственным желанием всех его товарищей последние три недели. С того самого дня, как в подразделении сменился командир. Прежнего командира — майора Вильгельма Веста, который, к слову, тоже не отличался особенной добротой и человеколюбием, солдаты вспоминали почти с нежностью, а установленные им в батальоне порядок и дисциплину как воскресный отдых.

Шарфюрер Мольтке ворчит, что еще неделька такой службы, и он подаст рапорт о переводе на Восточный фронт, а то от усталости уже не хватает сил даже подтереться. И если уж суждено сдохнуть, то хоть с толком. А не по прихоти контуженого болвана с офицерскими погонами.

Шутка, конечно, злая, но если вспомнить, что по вечерам в казарме давненько поутихли привычные разговоры о женщинах и всем таком, — Карл не так уж далек от истины.

Дитрих горько усмехнулся и вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня носит в кармане письмо из дома, которое до сих пор не нашел времени прочитать. Похоже, мысль о переводе на фронт не столь глупа, как кажется на первый взгляд… Особенно если учесть, что этот самый фронт теперь всего лишь в нескольких десятках километров. И если все будет продолжаться по-прежнему, то и переводиться никуда не потребуется. Русские нагрянут сами.

И именно поэтому нечего ныть и возмущаться. Даже самая запредельная усталость пройдет, а смерть — это уже навсегда. Значит, чудом уцелев в аду сражений, оставив на поле боя друзей и подчиненных, гауптман Бертгольтц имеет полное право возмущаться здешней «синекурой» и закручивать гайки. А рядовому составу остается надеяться, что фронтовик офицер вскоре поостынет, успокоится, привыкнет, и жизнь гарнизона опять наладится, войдет в привычное русло.

Убедив самого себя в том, что терпеть муштру осталось недолго, солдат немного повеселел и даже согрелся. Он совсем уже было решил подойти ближе к горящему у въезда на мост фонарю и прочитать пришедшее из дома письмо, как на реке, выше по течению, загоготали потревоженные гуси.

Действуя по инструкции, он тут же бросился к перилам моста, стаскивая на ходу карабин.

— Хальт! Хальт!

В сплошной ночной тьме ничего нельзя было разглядеть, кроме небольшого темного пятна у противоположного берега. Правда, понять, что это, Дитрих не смог. То ли силуэт человека, то ли стая гусей, сбившись в кучу, закрывала на воде отражения звезд. Но уже в следующее мгновение точку возмущения спокойствия осветили мощные прожектора.

В ночном карауле ожидаешь всего, чего угодно. От вражеских парашютистов-диверсантов, посланных взорвать важный объект, до мифических партизан, о которых так много и с такой ненавистью рассказывают те, кто воевал на Востоке.

Бывают и курьезные случаи. Например, на позапрошлой неделе вылавливали из реки задремавшего и кувыркнувшегося с моста в воду курьера. Но увидеть на противоположном берегу речки полуобнаженную, темноволосую женскую фигурку, испуганно замершую в выхватившем ее из ночного мрака конусе яркого света, Дитрих никак не ожидал. А потому сперва не поверил собственным глазам.

Солдат удивленно сморгнул, даже протер глаза рукавом и ущипнул себя за нос. Опасаясь, что все-таки умудрился задремать на посту. Но видение не исчезало. А в следующее мгновение тишину ночи нарушил негромкий смех.

Сперва одинокий и неуверенный, но уже спустя пару секунд к нему присоединился еще один голос, и еще один, и еще…

Прошло меньше минуты с тех пор, как гуси на реке всполошились и подняли тревогу, а вся охрана моста уже заливалась хохотом. Солдат прямо корчило от вполне понятного недержания эмоций. Слишком резким оказался переход от ожидания опасности к пикантной комедийности. Вскочить ночью, по тревоге, готовясь к смертельному бою с вражескими диверсантами, а вместо них в свете прожекторов увидеть пригожую, полуобнаженную девицу, пожелавшую освежиться перед сном, — тут никакого самообладания не хватит.

Этот почти истерический хохот солдат позволил опомниться и девушке, от неожиданности застывшей, как пресловутая жена Лота.

Выйдя из ступора, она нагнулась и стала поспешно сгребать в охапку снятую одежду, так и не сообразив покинуть освещенный прожекторами круг, а всего лишь тревожно поглядывая в сторону моста.

— Hoh, Schulmann! — заорал вдруг, обращаясь к Дитриху, находившийся среди прожекторной обслуги шарфюрер Мольтке. — Du heran aller аn Schöne, auffordert sie zu finden sich zu wir![7]

Дитрих коротко хохотнул, поддаваясь общему веселью, забросил карабин за спину и, перегнувшись через перила, прокричал:

— Mädchen, euch zu aufhelfen?[8]

— Auskommt![9] — негромко, но вполне отчетливо ответила та, прижимая к груди скомканную в один узел одежду.

Акцент у девушки был ужасен настолько, что Дитрих даже не сразу понял ответ, оттого и замешкался. Зато шарфюреру, похоже, было совершенно все равно, на каком языке изъясняется незнакомка. И что именно она говорит.

— Anzieh zu uns! Nicht blamiere sich![10] — продолжал веселиться Мольтке.

— Geh in Arsch, Dummkopf![11]

Но чтобы шарфюрер услышал слова черноволосой девушки, — кстати, как удалось разглядеть Дитриху, довольно миленькой и совсем молоденькой, — ей надо было проорать свой ответ хотя бы раза в три громче.

— Und beliebt, ich absteigt zu dir?[12] — неожиданно для самого себя произнес осмелевший солдат, словно и в самом деле мог покинуть пост. Но магнетизм этой хрупкой, беззащитной фигурки, казавшейся в ярком электрическом свете еще тоньше, действовал на него ошеломляюще.

— Gehen sie bitte nach dem…! Du — Schweinehund![13] — вдруг громко заорала она изо всех сил срывающимся от злости голосом.

Опешив от подобной отповеди, Дитрих даже обидеться не успел, когда громогласный хохот товарищей заставил его и самого улыбнуться.

Да, здешние женщины совершенно не похожи на оставшихся дома волооких и сонных телушек. Задумчиво-мечтательных Клар, Гретхен и Март. Настоящий огонь, а не девка! Такую не удержишь в загоне из трех «К», выстроенном еще кайзером Вильгельмом Вторым… Киндер, кюхе, кирхе… Вон как отбрила шарфюрера, пичуга ночная! Сама вся побледнела, трясется от страха, а за словом в карман не лезет…

— Bursch, Besen![14] — независимое поведение бойкой незнакомки неожиданно для всех одобрил и шарфюрер Мольтке, быстрее других смекнувший, что вряд ли та была бы такой отважной, если бы не имела могущественного покровителя. Не иначе как спит с одним из офицеров, вот и не боится. — Nicht verarge, Schönheit. Soldaten… Sie ihr, Beleidigungen Schweine, ablöschen Licht!.. Es nichts zu anglotzen![15]

И когда прожектора потухли, Карл с некоторым сожалением, но все же весело и громко прокричал в ночную темень:

— Und zu Gästen doch hineingeh… Nicht beleidigen…[16] — И гораздо тише прибавил: — Kleine Lutscher ritz…[17]

— Bestimmt hingeht! — беззаботно пообещал солдатам мгновенно сгустившийся непроглядный мрак. — Erwartet…[18]

Дитриху показалось, что голос девушки немного погрубел, теряя этот ужасный акцент и приобретая мужские интонации, но хорошо зная, как шум реки может исказить звук, он не обратил на это никакого внимания.

Небольшая встряска минула, и усталость опять накатила на него со всей мощью, превращая мышцы в какой-то кисель, а в мозгу парня едва теплилась единственная мечта: немедленно упасть на постель, охапку соломы или просто на сухое место и уснуть. Хоть на часок!.. А хоть — и до Страшного суда. Без разницы…

Фронтовик гауптман Бертгольтц добился поставленной цели: его солдаты были так измучены, что даже вид полуобнаженной девушки не смог растормошить их на достаточно продолжительное время. И ничто больше не могло вырвать рядового Шульмана из этого полудремотного состояния. Даже неожиданное появление на шоссе русских танков.

И, естественно, никто не заметил, как несколько человек, придерживая над головой свертки с одеждой и оружием, неторопливо вошли в воду в том самом месте, где только что ругалась с солдатами храбрая темноволосая девушка.

Река не возражала против вторжения… А на недовольных гусей больше никто не обращал внимания.

Загрузка...