Опасайся дверных ручек

Глава 18

За водой Юлгу выгнало не предчувствие беды и не внезапное прозрение, а банальный сушняк. Поэтому встреченного в гостиной в три часа ночи Ярта она чуть было не приняла за вора, а когда включила свет, очень пожалела, что ошиблась. С вором было бы не в пример проще разобраться.

— Ярт, ты куда это собрался?

Юлга нахмурилась и уперла руку в бок, чем напомнила себе сварливую жену из анекдота. Раздраженно сдула со лба выбившуюся из косы прядь и сунула руки в карманы пижамных штанов.

Теперь она наверняка смахивала на ночного грабителя, но это было не так важно.

Вон, Ярт вообще изящно облокотился на чемодан, как будто только ради этого его сюда и притащил, и изо всех сил изображал оклеветанную невинность. Спортивную сумку Варта он поспешно запихнул ногой за чемодан, наверное, надеялся, что Юлга не заметит.

— А, так это ты. — Протянул он.

Дальше следовала театральная пауза, во время которой Юлга должна была бы возмутиться его пренебрежительным тоном… но она все еще ждала ответа: она кое-чему научилась, теперь ее было гораздо сложнее отвлечь.

Ярт закатил глаза.

— Уезжаю. На поезде. Чух-чух-чух… Домой, в Хаш. У меня там, знаешь ли, жена.

— Знаю. Только ты это не мне должен говорить. С братом попрощаться переломишься?

— Могла еще про отца сказать. — Фыркнул Ярт. — Ты мне кто, нотации про семейные скрепы читать, малявка?

— Я Пекха видела всего-то пару раз. Понятия не имею, какие у вас с ним отношения, вы при мне даже не разговаривали… в настоящем. Но в вашей семейке все может быть. Это не мое дело.

— А Варт, значит…

— С некоторых пор — мое.

— Вот поэтому я и уезжаю. Теперь — твое.

Температура в комнате ощутимо упала, но Юлгу не пугал больше могильный холод и мертвенно бледное лицо Ярта, она достаточно его знала, чтобы быть уверенной: вреда он не причинит. К тому же, Юлга была зла. Очень зла.

— Трус. — Выплюнула она. — Ничему не учишься. «Я не знаю, что я чувствую, поэтому свалю подальше, лишь бы не пришлось об этом задумываться», так? Такой крутой и взрослый мужик просто не может переживать из-за расставания с младшим братом, он же не мямля какая, он просто свалит потише и побыстрее? Мог бы и повзрослеть немного.

Ярт даже ручку чемодана отпустил.

— Вот ведь удивительное желание раздуть проблему из ничего! Я же не в Валлоу уезжаю. До Хаша всего-то день поездом, откуда такая драма? Почему я вообще должен оправдываться? И сделай что-нибудь со своей тахикардией, Варта разбудишь.

— Ну и отлично, и хорошо, что разбужу. Я же сейчас еще и разрыдаюсь, чтобы точно! Ты, кстати, уже оправдываешься, разве нет?

— Нет. Я опаздываю на поезд. — Ярт снова подхватил чемодан и, уже не скрываясь, сумку.

— Ты же понимаешь, что когда-нибудь я по закону подлости увижу именно этот билет с настоящим временем отъезда?

— Я подготовился. — Сладенько улыбнулся Ярт. — Взял на шесть утра. Только ради тебя.

— Врешь. — Буркнул Варт, появляясь у Юлги за спиной. — Но без разницы. Вали. Спать хочется, а вы тут орете.

— Вот! — Сказал Ярт назидательно, — Вот это — правильная реакция! Так должен вести себя человек, всего пару часов назад вернувшийся с чужой свадьбы, а не верещать, как некоторые!

— …только сначала скажи, ты знал, что я сваха?

Юлга закашлялась. Ярт скривился, повертел пальцем у виска.

— Звучит странно. Мать у нас сваха, да, но мальчики свахами не бывают. Я проверял: у них в роду все мужчины стихийники, земля в основном, а дар свахи только у женщин проявляется, да и то не у всех. Проще говоря, если ты и сваха, то ущербная донельзя. Сваха-мутант.

Варт отрицательно замотал головой. Юлге он почему-то напомнил растерянную лошадку, и она едва удержалась от неуместного хихиканья. Все принимало какой-то совсем странный оборот, но в этот раз Юлга была не единственной, кто мало что понимал, и это радовало. Хотя, если взглянуть на ситуацию трезво, пора было начинать рыдать: Ярт уезжал в Хаш, он назвал Хаш «домом», а значит, вряд ли он вернется в коттеджик Хинов. Понимает ли это Варт? А если понимает, то, может, хотел, чтобы все так и кончилось — без прощаний?

Еще чего!

— Что же ты раньше этого не сказал? Про… Талину?

— Можешь звать ее просто «мама», Варт. А не сказал я потому, что она, когда была в здравом уме, об этом не распространялась. Я сам узнал случайно. Вахну с Гилтом в свое время родители решили жен подыскать, мол, на двоих уже полтиник разменяли, а они все на бренчалках бренчат и горя не знают, девок дольше ночи не держат. Повели их в Храм чуть ли не силой, а они потом поделились в узком кругу друзей впечатлениями. Один раз всплыло родовое имя Элу — я и ухом не повел, но когда Анген свою сваху упомянул, тут я и сложил два плюс два.

Юлга вспомнила, что и Ния тоже упомянула имя своей свахи, и почувствовала себя полной дурой. Вот вечно она упускает из виду очевидное!

— Я вот что хотела спросить, — вклинилась она, — а зачем ей это скрывать-то? Вроде дар востребованный.

— Понятия не имею, — беззаботно откликнулся Ярт, — Но, — он вытащил из кармана брюк что-то маленькое и блестящее, — только и исключительно ради тебя я распотрошил ее шкатулку с драгоценностями. Та-да-а-а! Развлекайтесь, а я пойду.

И он метнул блестяшку в Юлгу. Та машинально пригнулась: ловить всякие непонятные штуки голыми руками? Увольте.

В результате блестяшку поймал Варт, у которого не было таких фобий, а Юлга из полуприсяда одним гигантским прыжком достигла Ярта и поймала его за рукав.

— Да отпусти ты его. — Махнул рукой Варт.

— Вы еще не договорили! — Отрезала Юлга.

Ей было плевать, что об этом думают сами братья. Не договорили и все. И Юлга понимала: не разберутся сейчас, не разберутся никогда. Так и останется этот скелет в своем уютненьком шкафу изредка погремыхивать отголосками старых обид и портить Хинам жизнь. Ей вся эта история недомолвок и недопониманий порядком надоела.

Пора было ее заканчивать.

Что там Варт поймал? Заколку? Что же, возможно, в прошлое Талины и правда необходимо заглянуть, но…

— Я тебя не пущу. — Сказала Юлга, заламывая Ярту руку и сжимая его запястье. — Прости. Варт, живо сюда!

— Ну-ну, — хмыкнул Ярт. — Попробуй, мелочь пузатая.

Он, казалось, и не сделал ничего, не шевельнулся, но у Юлги больно кольнуло подушечки пальцев, и больше она их не чувствовала, потом кисти, предплечья… Паниковать было некогда; она плетью выбросила левую руку в сторону Варта, хлопнув его по протянутой ладони с блестяшкой. Тот растерялся, и потому выполнил ее просьбу-приказ без вопросов. Майя была права: полдела в интонации.

Сосредоточиться — она выведет двоих, зря она столько с Вартом тренировалась и в институте самосовершенствовалась?

Как же ей потом будет плохо!

…егодня День Именаречения.

— Линусик — золотая девочка! — Мама чмокает ее в макушку. — Мы все ей очень гордимся. Правда?

Дедушка говорит: «правда». Бабушка кивает. Она всегда кивает. У нее трясется подбородок, как желе. Она кривит губы в сладкой улыбке. Линочка любит бабушку, хоть она и старая. Хоть и глаза у нее злые, цеплючие, все равно. Бабушка же.

Папа что-то хмыкает в бороду.

— Мы дарим нашей Линочке заколочку, чтобы она закалывала ей волосики и дальше была аккуратной и прилежной девочкой. Линочка постарается?

— Да! — Шепчет Линочка, сжимая в кулаке огромную сверкающую заколку, всю в бриллиантах, у Фелики такой нету, — Я буду очень-очень стараться. Спасибо, мамочка!

Она чмокает маму в щеку.

Остальные тоже достают подарки. И дедушка, и папа. И бабушка. И тетя Вылина. И вторая тетя, Макина. И тетин муж.

Линочке хочется взять торт и идти в свою комнату. Но нельзя. Надо распаковать все подарки.

Обязательно-обязательно.

Чтобы никто-никто не обиделся.

Чтобы говорили: «золотая девочка» и чмокали в макушку. А то рассердятся. Ради нее же старались. Праздник устраивали.

Вот отдадут последний подарок, заговорят о всяком взрослом, и можно будет в комнату.

Когда про нее забу...

…очень талантливая.

Линочка знает, что она талантливая. Что еще скажет этот старый хрыч? Зачем мама вообще ее сюда потащила? Почему она уже несколько месяцев водит ее по знахарям? Линочка уже не помнит, сколько их было.

Это все та противная тетка в детской больнице. Раскудахталась: не было кризиса, не было кризиса! Ну, не было. Линочка же не виновата, что кризиса не было, а дар есть.

Не первая сваха в роду, не последняя, род Элу славится своими свахами. Мама — сваха. Бабушка — сваха. Обе тети — свахи. Ну и что, что талантливая? Что в этом такого? Что с ней не так-то?

Маме просто нравится это слышать. Она обожает, когда говорят, что Линочка — золотая девочка. А Линочка очень старается, чтобы маме так говорили. А тут тетка. Гадкая баба. «Золотая-то золотая, но больная!» Просто позавидовала Линочкиной маме. Вот и.

Линочке надоело стараться. Врачи давно кончились. Походы по знахарям очень выматывают. Она больше не хочет стараться. Быть талантливой не хочет. Золотой не хочет.

Но надо.

А то мама еще решит, что Линочка и правда больная.

А Линочка не больная!

— Такого потенциала в прогнозировании я давно не видел. — Бубнит старый хрыч. — Все остальное — чуть выше среднего. Единственное, с эмпатией… для бездарного человека я бы сказал, «выше среднего». Для свахи… прискорбно мало. Но здесь ничего не поделаешь. — Он разводит руками. — Где-то убыло, где-то прибыло: закон мироздания. Эмпатию компенсируют другие составляющие дара. Не волнуйтесь.

Мама заламывает руки. У Линочки сердце сжимается. Неужели она бездарность?

— Это никак нельзя исправить? — Вопрошает мама.

— Я же сказал, невозможно. Разве что все само собой исправится после подросткового кризиса, хотя я бы не рекомендовал на это рассчитывать.

— Понимаете… В этом-то и проблема… У нее не было детского кризиса.

Хрыч долго всматривается в Линочку глубоко посаженными блекло-голубыми глазами, жует в растерянности губами, качает головой. На его лысину зачесано несколько седых волосков, у него густые седые брови, которые срастаются на переносице, и длинные седые же усы. Он напоминает Линочке большую глупую рыбу, уставшую трепыхаться и медленно умирающую на берегу.

Линочке хочется плакать, когда на нее смотрят с жалостью.

— Мудрая Келина, я скажу вам то же, что любой другой специалист. Во время кризисов происходит перестройка энергопотоков организма; либо у вашей девочки не проявилось симптомов — такое бывает, либо, скорее всего, ей будет сложно выйти из подросткового кризиса. Но… — Старик как-то по-особому причмокнул, и Линочка вжалась в стул от омерзения, — поводов для волнения пока нет. Ваша дочь — здоровый, одаренный ребенок.

Они выходят от знахаря подавленные.

Мама не верит.

Линочка это чувствует.

Завтра они пойдут к еще одному знахарю.

А она не больная!

Как же надоело!..

…Месяц.

Горячка спала, но мама все равно не разрешает вставать из кровати.

Лина не спорит. Молчит, старается не улыбаться, глядя на глубокие круги у нее под глазами: хотела кризис? Получай! Подавись!

Теперь-то все как положено?

Теперь-то она нормальная?

—…Что, ушел твой? — Ехидно спрашивает бабушка. — А я говорила, говорила: нельзя чужого мужика увести! Как Живица рассудит, так и будет, а спорить с Богами — только жизню себе ломать!

Мама кривит губы, но молчит. Не плачет.

— Ты сваха, Келина. — Выплевывает бабушка, и мама вздрагивает, как от удара. — Если не судьба быть невестой, так смирись! Знай свое место.

Лина тихонько отступает назад, в тень, не вовремя она вышла…

У Лины больше нет отца. Ей легче думать, что он умер.

— Еще и девка твоя. Вся в тебя, порченая! Это тебя Боги наказали, так и знай! За твое самодурство!

И бабушки тоже.

Когда Талина видит Пекха, у нее быстро-быстро бьется сердце.

Ей сложно с ним говорить. Кажется, что она сейчас скажет глупость. Что у нее какой-то не тот голос, не те интонации. Когда она смотрит на него, она теряет дар речи…

Но он всегда внимательно слушает, пока она, потупившись, мучительно подбирает слова.

Он красивый. Сильный. На него можно положиться.

У его отца собственный дом в квартале некромантов. Пекх будет работать на Ведомство: хорошая, почетная работа.

Маме он тоже нравится.

Но мама говорит не торопиться. Потому что Пекх предназначен не Талине, а кому-то другому, кого даже не знает. Когда она так говорит, Талине хочется закричать.

Кому угодно можно ошибаться. Сходиться, расходиться. Влюбляться, не задумываясь о последствиях. Расставаться.

Талина — сваха.

Она не имеет права. Ее ошибка — чья-то сломанная жизнь. Чьи-то не рожденные дети. Талина хорошая сваха, и она может назвать последствия своих ошибок по именам, которые никогда не будут даны.

Очень жаль, что она не счетная машинка с прогнозами. Она человек, у нее есть эмоции. Желания. Ей надоело их подавлять. Она устала стараться быть хорошей девочкой. Она всю жизнь жила по правилам, которые были придуманы задолго до ее рождения. Она устала подчиняться, она устала жертвовать собой во имя кого-то, с кем даже не знакома.

Когда Пекх видит Талину, в нем закипает гремучая смесь ответственности, снисходительной заботы, вежливого интереса, участия…

Она всего лишь чуть-чуть сдвигает баланс: на это хватает даже ее ущербной эмпатии.

Она признается — ей не страшно. Она знает, что сделала, как надо.

Хорошая сваха всегда уверена в результате.

Бабка узнала. Кто ей рассказал? Талине все равно.

Бабка долго, долго орет, брызжа слюной. Про то, что Талина — дрянь, вся в мать. Что позорит честное имя рода. Что предала свой дар.

Талина молчит. Слова отскакивают от нее, как горох, пустые, бессмысленные.

Наконец мама прогоняет бабку. Впервые за долгое время решается дать ей отпор.

«Ты особенная, Линочка», — шепчет мама горячо, и Талине на плечо падают слезы, — «У тебя все получится, я верю, пусть у тебя все получится».

Мама целует ее в обе щеки, больно цепляется за плечи. «Когда свадьба?» «Как давно вы?..» и прочее, прочее, прочее…

Она гордится своей золотой, особенной девочкой.

Впервые за долгие годы мама снова верит в свою Линочку.

Она не особенная.

Растущий в животе ребенок что-то в ней сломал.

Талине все сложнее просчитывать будущее. Она надеется, что Пекх все еще любит ее: она больше его не чувствует.

Она как будто ослепла и оглохла.

Талина надеется, что будет девочка.

Рождается Ярт.

Он забрал у нее последние крохи дара.

Так устала.

Ярт и та девочка?..

Она не позволит им совершить ошибки.

Она еще что-то может, она справится. На нее снизошло что-то вроде озарения и она знает, что должна сделать, чтобы они точно сошлись: интуиция — все, что оставил ей последний, нежеланный, нелюбимый ребенок. Она способна, способна, способнаспособнаспособна…

Он умрет в детском кризисе?

Как… нормальный?

— Я не хочу этого знать, я не хочу, я не хочу! — Взвыл Варт.

Юлга моментально отпустила Ярта, обняла Варта, тот уткнулся ей в макушку и продолжил свой уже нечленораздельный вой.

Затем отстранился, всмотрелся в ее лицо.

— Что? — Как можно мягче спросила Юлга.

Она лихорадочно вспоминала инструкции, как вести себя с людьми в состоянии шока. Кажется, там было про ровный тон, и что нужно обязательно сопровождать слова жестами, если в истерике — дать пощечину…

— Ты же можешь это стереть? — Спросил Варт на удивление спокойным тоном.

— Я не буду это стирать. — Ответила Юлга, выворачиваясь из его рук.

— Ты можешь.

— Я. — Юлга показала на себя. — Не. — Отрицательно покачала головой. — Буду.

— Сотри.

Юлга размахнулась. Она была уверена, что Варт перехватит ее руку, но он даже не шевельнулся, не попытался увернуться. Пощечина получилось звонкой, хлесткой, ладонь разболелась тут же.

— Нет.

В ушах у нее шумело все громче, во рту появился поганый кисловатый привкус, громко, гулко, быстро забилось сердце. В глазах потемнело. Она пошатнулась; Ярт аккуратно подцепил ее под локоть и усадил на диван.

— Варт. — Распорядился Ярт, — Мухой на кухню, сладкого ей принеси. Можешь поплакать по дороге, но не задерживайся.

Его ладонь приятно холодила лоб. Очень скоро ей полегчало: наверное, он применил Силу.

— Ты раньше так делала? — Обеспокоенно спросил Ярт.

— Нет. Но Варт… рядом с Вартом я становлюсь сильнее.

— Она была талантлива, правда? — Улыбнулся Ярт. — Спасибо.

— Ты позволил мне это сделать. — Юлга зябко передернула плечами, Ярт сказал «была» так легко... — Позволил тебя остановить, позволил потащить с собой в воспоминания. Если бы ты сопротивлялся, я бы не справилась.

— Только Варту не говори. Тс-с-с, секретики-секретики. — Ярт приложил палец к губам. — Невесточка, ты молодец. Я действительно хотел уйти, не прощаясь, но ты меня убедила — думаю, Варта тоже.

— А тебе не страшно?

— Что? Почему должно быть страшно? — Удивился Ярт.

— Ну, в Тьене у тебя уйма знакомых, теплое местечко в больнице, о твоей научной работе знают… Тебя знают. У тебя здесь… семья, друзья. Тебе не страшно уезжать в Хаш? Ты же… насовсем. А там… новое место, маленький городок, ни оборудования, ни связей, ничего…

Юлга гадала, будет ли Ярт серьезен или отшутится. Почему-то ей это казалось важным, хотя в общих чертах ответ она могла предугадать.

— У меня и там семья. Связи… Я часто туда ездил и когда учился. Я знал, что перееду и подготовился. Мы ждали, пока я получу лицензию… Да, не столица, но Живица, помнится, в подземное царство переселилась? Или неудачный пример? Не разбираюсь я в сахарных переложениях легенд для малолеток. Как там вас сейчас учат?

Юлга беззлобно ткнула его в бок.

— А Яльсу ты в столицу перевести не можешь? «Сказка о Фениксе», да?

Варт вошел в комнату и тихо сел на диван по другую сторону от Юлги. Молча сунул ей шоколадку, отвернулся.

— Угадала. Самое страшное, что это моя вина. Думаю, ты знаешь: у тебя просто-таки талант тыкать людей в ошибки молодости.

— Нет. — Покачала головой Юлга и вгрызлась в шоколадку, — Рафкажи.

— Я порекомендовал ее Тянно. — Просто сказал Ярт. — Я зашел к ней и сказал: «Моя жена — внучка Яо». И все. Фольклористы поколения Тянно знали это имя. Мне пришлось хоршенько в этом покопаться, чтобы вот так вот блистательно явиться и не показаться нахальным малолеткой… Вариантов было несколько, я выбрал этот. Что не сделаешь, лишь бы после выпуска жена осталась с тобой, а не уехала по распределению куда-нибудь к Окосу в Хаш.

Варт закашлялся. Юлга ткнула его локтем, но и сама невольно улыбнулась, хотя, если задуматься, шутка была не такая уж смешная.

— Потом Яле это вышло боком. Когда копали по поводу сборника… — Он вопросительно глянул на Юлгу, та кивнула, она понимает, о чем он, — Всплыло и имя Яо — если бы я тогда, в разговоре с Тянно, его не упомянул, не докопались бы, не связали… у них имена родов разные, а с этими документами на опеку все совсем запуталось, и еще Яля замуж вышла… Согласно заключению экспертизы, дом тогда рухнул из-за ребенка, не справившегося с силой. Огневик. — Ярт развел руками. — Когда родители Яли погибли, Яо оставила свою работу в ОГРУ, переехала в Тьен и взяла над ней опеку. Старалась сохранить ей прежний уровень жизни. Яля осталась в той же школе, где ее могли поддержать старые друзья, в том же доме… проблема была в том, что за школу надо платить, да и жилье в Тьене подороже, чем в Орехене. Денег, полученных от продажи орехенской квартиры, надолго бы не хватило. И Яо стала нянечкой. Выбила патент на свой домашний детский сад и занималась этим вполне легально, денег хватало, ее хвалили, рекомендовали… Жалоб не было. Тот ребенок вообще, скорее всего, к Яо не ходил и сказок ее не слушал, но… — Ярт повысил голос, — кого это интересует, если есть такая отличная, тихая коза отпущения, которая вбила себе в дурью башку, что она и правда виновата! Все, чем она занималась — редактура! Запятые лишние доставляла! Она предупреждала Тянно, что есть моменты, которые могут спровоцировать, но Тянно — профессор! Конечно, она ее не слушала! — и добавил хрипло, — Если бы она тогда не написала чистосердечное, я бы ее отбил… Если бы я смог ее убедить…

— Не единственный твой косяк. — Сладко пропела Юлга, которой все не давал покоя эпизод с признанием. — Признайся, ты тогда струсил?

— Когда?

— Когда она тебе призналась. В восьмом классе.

— Пожалуй. Я был сопляком. Я не был готов к такому, уж прости. Я просто не знал, что дальше делать, не ожидал… а она не дала мне времени. Мне никогда не хватало времени… и тогда… и потом.

— А почему ты ничего не сказал мне? — Вмешался Варт тоном настолько нейтральным, что Юлга почти физически ощущала затраченные на это ложное спокойствие усилия.

— Потому что ты был мелким и мог начать болтать в школе. Потому что ты был эмоционально неустойчив. Потому что после ее отъезда я с ужасом ждал твоего подросткового кризиса, и не хотел тебя беспокоить еще больше: я понимал, случись что, на мать надеяться нельзя, а отец в таком никогда не разбирался. Лучше ты будешь винить меня, чем кого-то, кто может больно щелкнуть по любопытному носу. Потому что потом ты пошел в Ведомственный, и я подумал, что если ты узнаешь — ты, как последний дурак, начнешь пытаться что-то кому-то доказывать. Попытаешься оправдать Ялю. Не сможешь понять, что чем быстрее про нее забудут, тем лучше. Ты и так привлекаешь к себе слишком много внимания, не хватало еще, чтобы все узнали про твою невестку в ссылке. К тому же... — Ярт развел руками, — Ты никогда не думал головой перед тем, как делать «как лучше», и не раз это доказывал. Мне продолжать?

— Да нет, все понятно. — Зло усмехнулся Варт. — А сейчас-то что поменялось?

— Поменялось. — Кивнул Ярт. — Кардинально. У тебя появилась Юлга, которая, редко, правда, но думает, прежде чем делать. В отличие от тебя, ее научили осторожности. Я могу оставить на нее тебя… а на тебя — мать.

— Боги, от нее так… воняло. — Сказал Варт устало. — Ты бы знал, как от нее иногда воняло! Как дурак думал: что-то случилось, это не мне, когда-нибудь она хотя бы… хотя бы посмотрит на меня как нормальные матери на своих сыновей! Не хочу…

— Я правильно поняла, что она заставила Пекха полюбить? — Нахмурилась Юлга. — Ярт, я поддержу Варта в его выборе, даже если выбором будет отказ от матери и рода, потому что это свинство. Нельзя принуждать людей что-то чувствовать. — Она нашла руку Варта, они переплелись пальцами, и Юлга подумала, что все сделала правильно. — Пекх хоть нормален?

— Я так думаю, да. Хотя его состояние должно быть похоже на дичайшую ломку: вот я дурак, теперь ясно, почему он не выходит из кабинета! Он неадекватен... хотя это было очевидно. Варт, тебе стоит проконсультироваться с наркологом, я дам тебе телефон хорошего… и ты должен бы завтра-послезавтра зайти в больницу, сказать, что я уехал: если что, пусть звонят тебе.

Варт резко выдохнул сквозь сжатые зубы. Юлга крепче сжала его руку. Ей не нужно было смотреть на его лицо, чтобы понять: он в бешенстве.

— Почему «должен»? Ничего не должен, ничего! Она никогда не задумывалась о том, что должна мне!

— Милый Варт, — Ярт ткнул Варта пальцем в грудь, — Где-то здесь сидит такая маленькая штучка под названием «совесть». Я уеду, а она разноется, замаскируется под долг и заставит тебя пойти в больницу, потому что, хоть заставлять людей чувствовать то, что они не должны, и правда свинство, но это дело давнее. А вот бросить родного человека на пороге смерти — это будет наисвежайшее свинство, от которого ты завоняешь так, что отмыться не сможешь до самой своей смерти. Так что отбрось обидки и свое детское, беспомощное «не хочу» и вспомни слово «надо» сейчас, а не через несколько бессонных ночей. Легче сдаться, потому что тебя все равно потянет. Я тебя знаю.

— Ты же сам не веришь в то, что говоришь.

— Ой, да отключи ты на минутку свою эмпатию и подставь уши под мою любовно сваренную для братика лапшичку! Каким бы ты ни был бессовестным и эгоистичным, как бы ты не был похож на собственную мать — она подогнала тебе девушку. Ты не думаешь, что это величайшее проявление материнского инстинкта, на которое она была способна?

— Была?!

— Чем дольше человек в коме, тем меньше у него шансов однажды проснуться. Общеизвестный факт. — Ярт пожал плечами. — К тому же я легко могу связать тебя по рукам и ногам виной: это из-за тебя она впала в кому. Вуаля! — Ярт щелкнул пальцами, — Ты чувствуешь себя виноватым. Возможно, она не понимала, что творила, когда вела к тебе Юлгу, но это дела не меняет: ей не стоило пользоваться тем, что осталось от дара после рождения нас. В первый раз повезло, а во второй уже, увы, нет.

— Боги… — Варт потер висок, — Как бы хотелось иногда отключать эту клятую эмпатию!

— А я о чем? Держись, брат. — Ярт встал и ободряюще похлопал его по плечу. — А мне пора. А то и вправду на поезд опоздаю.

— Но ты тоже виноват!

— А я нашел, на кого спихнуть ответственность! — Рассмеялся Ярт, подхватил чемодан и сумку и устремился к выходу.

— До свиданья, Ярт. — Вежливо сказала Юлга.

— Да пошел ты! — Прошипел Варт хлопнувшей двери. — Справлюсь без тебя.

Юлге стало грустно: то, что в лучшие времена казалось тайной, оказалось чем-то простым, приземленным. Как она и боялась, все завертелось из-за того, что люди делали глупость за глупостью, и эти глупости слились в один огромный ком проблем. Разрешимых, в общем-то, если их решать, а не гадать, откуда они вдруг появились.

А с другой стороны, люди часто ошибаются. Разве она идеальна? Разве хоть кто-то идеален? Так какое у нее право осуждать чужие глупости?

— Знаешь, что самое обидное? — Прошептал Варт, уткнувшись ей в плечо. — Он прав. Я никуда не смогу деться от этой ответственности. Почему все уходят, Панда? Почему все уходят, оставляя меня со всякой пакостью один на один?

— Я с тобой. — Ответила Юлга и сама себе не поверила: так банально это звучало.

— Лучше молчи, ладно? — Выдохнул Варт. — Знаю и так. Не потому, что тебя подобрала Та… мама. А потому, что если бы мы друг друга не выбрали, ничего бы не получилось, как бы талантлива она не была. Даже если она просто спутала тебя с Яльсой - какая разница? И никуда ты от меня не денешься. А я - от тебя...

Возможно, он тоже не очень себе верил.

Но Юлга подумала, что нет ничего естественнее, чем встречи и расставания — но об этом лучше молчать. Иногда ложь лучше правды, иногда вера в чужую ложь важнее, чем тысяча слов любви. Возможно, однажды она уйдет… а может, уйдет Варт. Они оба понимают, что нельзя исключить этой возможности, никто из них не верит в слово «навсегда».

Но они верят друг другу, и, может, это доверие и сделает их ложь правдой.