Очень странные миры

Кода

Огромная бронированная черепаха неспешно всползла на острый гребень завьюженного холма и застыла в зыбком равновесии. Вдоль ее боков, разукрашенных в приметные с земли и небес ядовито-зеленые цвета, в струях взбудораженного воздуха плясали крупные снежинки.

Когда-то очень давно Кратов прочитал эти строки в книге, никакого касательства к поэзии не имевшей. Из самой книги он ничего ценного по причине крайней юности не почерпнул, но трехстишие со странным названием «хайку» переместил к себе в душу. Это было первое хайку, с которого началась его любовь к восточной мудрости и гармонии. Чего ему никогда не хватало в себе, так это такой вот гармонии, ясной и прозрачной.

О чем была написана та странная книга, он понял гораздо позже.

Кратов протянул руку в толстой перчатке сквозь слабое защитное поле и неловко попытался ухватить снежинки трудно гнущимися пальцами. Поднес к лицу – снежинки были чужими, объемными, больше похожими на крохотных морских ежей.

– Сейчас перевернемся, – опасливо пробормотал над его ухом Мадон.

– Ни боже мой! – бодро откликнулся Белоцветов, который сидел за управлением «архелона», тяжелой всезащитной платформы с гравитационным приводом. Впрочем, сейчас защита была убрана за ненадобностью, броневые щиты опущены, и платформа напоминала собой уродливый кабриолет с откинутым верхом. На водительское место с самого утра активно претендовал Мадон, но классический жребий в виде монетки рассудил иначе, и поэтому все их беседы в процессе вождения напоминали собой непрерывную артиллерийскую дуэль.

– Нужно было объехать.

– Так вдвое короче.

– Кувырком под пятидесятиградусный уклон всегда короче.

Потом они увидели корабль, и все сразу замолчали.

Это было ожидаемое событие, все знали, где он находится, разглядывали этот участок поверхности с орбиты, и, однако же, были застигнуты врасплох.

Мини-трамп «пятьсот-пятьсот» лежал в открывшейся за грядой холмов узкой ложбине – большое, овальное, контрастно черное пятно среди бесконечной ровной белизны с редкими голубовато-серыми проплешинами. Чудовищная медуза, выброшенная на берег прибоем космического океана… До него было не дальше километра по прямой, и Мадон более не стал спорить.

– Что у вас? – услышал Кратов в наушниках голос Татора.

– То же, что и у вас, мастер, – сказал Белоцветов. – Кстати, а где вы?

– Как вам объяснить, Санти… – замялся Татор. – Допустим, метрах в пятистах к… м-м… югу.

– Merde,[58] – сердито пробурчал себе под нос Мадон. – Знать бы, что здесь называют югом!

Кратов стряхнул с себя дремотное оцепенение. Он повертел головой по сторонам и сразу увидел по левую руку от себя, на склоне удаленного холма, маленькую черепашку, сестру-близняшку той, что доставила их к кораблю, только ярко-синюю. Там находились лично командор Элмер Э. Татор, второй навигатор Брандт и добрый доктор Мурашов, куда же без него. Привстав на сиденье, Кратов помахал им рукой.

– Слишком далеко, – не замедлил покритиковать его Мадон. – Не увидят.

– Мастер у нас ирокез, – возразил Белоцветов. – Ему по определению полагается иметь орлиное зрение. – Помолчав, он добавил: – К тому же у Брандта всегда при себе бинокль.

– Только и дел Брандту, что на нас пялиться, – сказал Мадон. – Он, я полагаю, сейчас на «гиппогриф» таращится.

– И я бы таращился, – кивнул Белоцветов.

– Кто тебе мешает? – пожал плечами Мадон.

– Ложное чувство самодостаточности, – пояснил Белоцветов. – Мол, и не такое видывали… На самом деле ни черта я не видывал. И ты тоже. Это же реликт, сейчас такие уже не строят! Как это на нем люди летали?! Я бы этот гроб и с места бы не стронул.

«И я бы тоже таращился, – подумал Кратов. – И тоже делаю вид, что плевать на него хотел. Притворяюсь, что все идет, как и должно идти, что ничего особенного не творится, и незачем мне дергаться и всматриваться в эту убогую, в общем-то, полуразвалившуюся еще двадцать лет назад прямо в экзометрии посудину, как будто на ней начертаны пророческие письмена или внутри упрятан сосуд с джинном, что с шумом и паром выберется на свет божий и разом решит все мои проблемы. Ничего там, конечно же, не начертано и никто не упрятан, но если я и дальше стану сопротивляться своим соблазнам, то вернусь из этого рейса косой, как заяц. Или как нкианх – это сходство, разумеется, весьма почетно, но вряд ли меня украсит…»

Он не удержался от грустной улыбки. Если следовать логике, что прозвучала в словах этого юнца Белоцветова, выходило, что и сам он, в свои сорок с небольшим, вполне уже годен был на роль реликта. Законченный музейный экспонат из Тауматеки…

– Вижу вас, – отозвался Татор. – Вон кто-то мне даже ручкой сделал.

– Что я говорил? – обрадовался Белоцветов.

Мадон саркастически пожал плечами, но не нашелся, что возразить.

Среди воцарившегося покоя было слышно, как Татор переговаривается с Феликсом Грином. Третий навигатор, к его чудовищному разочарованию, но во исполнение инструкций оставался на «Тавискароне» и мог наблюдать за происходящим как через регистраторы на скафандрах, так и через зонды, парившие в воздухе на небольшой высоте (один такой зонд, большая блестящая стрекоза с неподвижными крыльями, как раз в этот момент бесшумно прошел над «архелоном» и нырнул в сторону корабля).

– Феликс, вы видите корабль?

– Конечно, мастер.

– Как он себя ведет?

– Спокойно. Сторонней активности в окрестностях не наблюдаю.

Мадон прошипел что-то язвительное.

– Что ты? – переспросил Белоцветов.

– Мне всю дорогу от Земли досюда талдычили, что это тихая, необитаемая планета, – сказал Мадон. – Что на ней ничего нет, кроме снега, промороженных камней и какого-то полуразбитого корабля. Что мы прилетим, быстро заберем с него что нужно и отчалим.

– Порядок на то и порядок, что он порядок, – значительным голосом откликнулся Татор.

– Немного воздуха, – добавил Мурашов. – Немного льда. И много снега.

– И вот-вот взойдет очередное солнце, – ввернул Белоцветов.

– Какое? – быстро осведомился Мадон.

– Не знаю, – небрежно ответил Белоцветов. – Вероятно, красное. Много красного солнца.

– Мог бы и поточнее! – буркнул Мадон.

– Когда мне было уточнять? – возмутился Белоцветов. – Конечно, можно было бы сесть, оценить астрономическую и магнитную ситуации, установить навигационные соглашения… но кто-нибудь дал мне эти два-три часа?!

– Ни боже мой! – с непонятным ликованием передразнил Мадон.

– Нельзя ли сразу поближе? – спросил Кратов. Он испытывал непривычный озноб, и вряд ли холод был тому виной.

– Нет, – твердо сказал Татор. – Сначала полный мониторинг состояния. Потом пойдут автоматы. И уж после всего, когда будет включено собственное энергоснабжение «гиппогрифа», на борт поднимутся люди.

– Это слишком долго, – поморщился Кратов. – Я надеялся управиться до темноты.

– Чего-чего, а темноты, пожалуй, не будет вовсе, – веско заметил Белоцветов. – Сейчас явится красное солнышко, потом, по всей очевидности, голубое, а потом мы со стариной Таргетом сменим звездную систему.

– И что? – спросил Мадон.

– Я не знаю, – честно ответил Белоцветов. – И никто не знает. Ну разве что астрархи. Что ты ко мне привязался? Я никогда не бывал на такой сумасшедшей планете, которая вначале порхает между первых четырех светил, а потом вдруг срывается с места и уносится к другим четырем. И ты не бывал!

– И никто не бывал, – прибавил Кратов.

– Что мне и не нравится, – безрадостно заключил Мадон. – Я люблю определенность.

«Чтобы все было просто и ясно, – мысленно добавил Кратов. – Я тоже это люблю. Чтобы как в хайку: полная прозрачность в трех строках. Поэтому и хочу скорее добраться до корабля, покончить с неопределенностями в этом паноптикуме и вприпрыжку вернуться в обычную вселенную».

– Феликс, – сказал Татор.

– Слушаю, мастер.

– Что говорят зонды?

– В общем, все спокойно.

– Что значит «в общем»?

Феликс Грин помолчал.

– Крупные металлосодержащие объекты в пяти километрах к востоку, – наконец сообщил он.

– Восток – это где? – ядовито осведомился Мадон.

– Ну, скажем… если… – Грин смущенно покашлял. – К хронологически последнему востоку.

Лицо Белоцветова отразило напряженную работу мысли.

– Стало быть, вон там. – Он без большой уверенности показал рукой вправо по борту «архелона».

– Врешь, – с удовольствием объявил Мадон.

– И что же это за объекты? – терпеливо спросил Татор.

– Трудно сказать… Они занесены снегом.

– Наверное, астрархи что-нибудь позабыли, – предположил Белоцветов.

– Эти ваши астрархи, – нервно сказал Мадон. – Вечно они что-то забывают. Все-то они усложняют в этом мире, стремящемся к простоте… В конце концов, это нас не касается.

– Мне просто интересно, – оправдывался Белоцветов.

– Ты никогда не встречал крупных металлосодержащих объектов?! – вскинул брови Мадон.

– Когда мы закончим с кораблем, – вмешался Кратов, – у нас будет немного свободного времени. Совсем немного, но вы, Санти, успеете удовлетворить свое любопытство.

– Благодарю, патрон! – обрадовался Белоцветов.

– Только не называйте меня патроном, Санти, – терпеливо поправил его Кратов.

– Хорошо, босс, – немедленно парировал тот.

– Роман, – вдруг быстро и невнятно проговорил Татор, – вы сошли с ума!

– Ну уж нет, – сказал Мурашов. – Noli me tangere![59] Я их через всю Галактику контрабандой пер! Не прощу себе, если не обкатаю сейчас эту планетку…

– На командирском «архелоне» что-то происходит, – тревожно сообщил Мадон.

Белоцветов засмеялся.

– Док прихватил с собой лыжи, – пояснил он.

– Точно, он спятил, – убежденно сказал Мадон. – Я давно это за ним замечал. У кого-нибудь на этой калоше есть бинокль?

– У меня есть, – ответил Кратов, вытягивая из-под меховой куртки прибор.

– A, merci, – невнятно проговорил Мадон (как обнаружилось, в минуту тревоги он легко переходил на родной язык) и вперился в далекую синюю кляксу на белом снегу.

Белоцветов лукаво покосился на Кратова и опустил руки на пульт. «Архелон» слегка покачнулся и, сильно задрав корму, двинулся вниз по склону. Мадон с недовольным вскриком завалился вперед и повис на страховочных лапах, но бинокля, к счастью, не выпустил.

– Свинарник! – с чувством произнес Татор. – Бардак! Можно управлять чем угодно, но как можно управлять бардаком?! На этой планете кто-нибудь прислушивается к моим приказам?

– Угу, – отозвался Кратов. – Я прислушиваюсь. Мне это даже нравится. Но я всего лишь пассажир, и это академический интерес.

– Спасибо, – сказал Татор. – А остальных я, в крайнем случае, могу просто расстрелять… – Белоцветов хихикнул, но «архелон» не остановил. – Как там поступали в прежние времена… вздернуть на рее. Или лишить доли вознаграждения по контракту.

Платформа резко затормозила и зависла над склоном, сохраняя крутой дифферент на нос. Потом неспешно и, как показалось Кратову, без участия водителя выровнялась.

– А я так вовсе ни при чем, – быстро сказал Мадон.

– Да будет вам, мастер, – сказал Белоцветов с некоторой обидой. – Сразу уж и лишить… Сами же говорили: полная биологическая нейтральность!

– Порядок на то и порядок… – начал было Татор.

– Смотрите, что творит! – закричал Белоцветов, и все обернулись.

Черепаха накренилась, пробороздила бортом нетронутую снежную гладь холма и не без усилия избежала опрокидывания. Никто не обратил на это внимания.

Крохотная фигурка в кислотно-желтом скафандре (базовый режим мимикрии отключен по каким-то личным соображениям демонстративного свойства) стремительно летела по направлению к кораблю, выписывая петли и закладывая умопомрачительные виражи. Позади нее в воздухе висел, долго не опадая, сверкающий снежный шлейф.

– Мировой рекорд, – сказал Мадон завистливо. – Книга Гиннесса. Первый человек, вставший на лыжи в скафандре высшей защиты «галахад».

– Я тоже так хочу, – объявил Белоцветов. – Только не умею.

– И бьюсь об заклад, ничего ему за это не будет, – добавил Мадон с обычной своей сварливостью.

Мурашов был уже внизу. Завершив свой головокружительный спуск пижонским разворотом, он теперь копошился возле корабля. Кратов отнял бинокль у Мадона – тот недовольно зашипел, но смолчал. Мурашов без большой спешки катил вдоль серого, в глубоких складках, как у пожилого кита, борта «гиппогрифа», временами озираясь.

– Что уж теперь-то… – проговорил Белоцветов, и платформа прянула с места.

– Конюшня! – провозгласил Татор. – Клоака! Черт вас всех дери, я тоже спускаюсь. Грин!

– Слушаю, мастер.

– Все зонды – к месту встречи. И смотреть в оба!

– Сделано, мастер.

– Роман, – позвал Кратов. – Что там у вас происходит?

– Странное ощущение, – откликнулся Мурашов. – Как если бы… не знаю, как и выразить…

– Вы уж постарайтесь, док, – едко посоветовал Мадон.

– Такое ощущение, что меня разглядывают.

– И оно тебя не обманывает, – сказал Белоцветов. – Уж поверьте, мы с вас глаз не сводим!

– Не так, – сказал Мурашов. – Как будто меня разглядывают… э-э… без удовольствия.

– А кто же вы, девушка, чтобы вас разглядывать с удовольствием?! – фыркнул Мадон.

– Прекратить вольнотреп! – негромко, но жестко потребовал Татор. («Где он подцепил это любимое словечко покойного Пазура? – удивился про себя Кратов. – Или в командирском цехе гуляет свой собственный словарик крепких выражений?») – Феликс?

– Мастер, да все спокойно! – с некоторым раздражением сказал тот.

– Ладно, – проворчал Татор недоверчиво. – Спокойно так спокойно… Роман, прекратите метаться. Стойте на месте и ждите нас.

– Сделано, мастер, – сказал Мурашов.

– Что-то мне здесь не нравится, – проговорил Мадон. – И зря мы не захватили с собой оружие.

– Отчего ты так в этом уверен? – удивился Белоцветов.

– Консул, вы ничего от нас не утаили? – спросил Мадон. – Я имею в виду характер груза?

– Голубой контейнер массой пять тонн, – прикрыв глаза, напомнил Кратов. – Полностью герметичный и представляющий собой сложную высокотехнологичную аппаратуру… медицинского назначения. Я отвечаю за свои слова. Груз абсолютно безопасный практически во всех смыслах. Если, конечно, не уронить его на себя. Или не привести в действие.

– А что будет, если его привести в действие? – не успокаивался Мадон.

Кратов не ответил.

– Или он придет в действие самопроизвольно?

«И действительно, – вдруг поразила Кратова неприятная мысль. – Я ведь и не помню, как уходил оттуда. И чем этот голубой контейнер… „походный салон-вагон Его Императорского величества“, как назвал его Стас Ертаулов… был в тот момент занят. Возможно, я только думал, что он прекратил свою работу. А на самом деле он работал вовсю и лишь притворялся безжизненным. И работал все эти двадцать лет. И никто, кроме его создателей, не ответит мне сейчас на вопрос об источниках его энергии, о продолжительности их срока службы. А Пазур мне тогда не сказал, как его остановить. И я даже не знаю, как он должен выглядеть в отключенном состоянии…»

– Роман, – сказал он, – если вам что-то сильно не понравится в своих ощущениях, немедленно уносите ноги. Без всякого геройства!

– Ох, что-то здесь не так, – простонал Мадон.

– Заткнись! – вдруг рявкнул Белоцветов. – Что ты заладил?! Если уж тебе вовсе невмоготу, так я могу высадить тебя здесь. До «Тави» недалеко, дотрюхаешь пешком.

– Я не боюсь, – сконфуженным тоном сказал Мадон. – Просто ненавижу неопределенность. Если есть какая-то опасность, пускай мне об этом сообщат заранее, и я буду готов. А не баюкают всякими побрехушками насчет биологической нейтральности…

– Там не должно быть никаких опасностей, – сказал Кратов сквозь зубы. – Никаких! Так мне обещал астрарх, а у астрархов нет обычая давать ложную информацию.

«Во всяком случае, я все еще на это надеюсь», – мысленно прибавил он.

– Успокойтесь все, – промолвил Мурашов. – Наверняка мне все это кажется. Сознание человека устроено таким образом, что не терпит чересчур больших пустот, и стремится заполнить их собственными призраками. А где взять еще большую пустоту, чем целая и совершенно пустая планета?

– С разбросанными в произвольном порядке металлическими объектами, – ввернул Мадон.

– Доктор Кларк был бы счастлив, – хмыкнул Кратов.

– Голос пустоты! – с энтузиазмом подхватил Белоцветов. – Такое бывает. Однажды я куковал в одиночестве на орбитальной базе…

– И кто же это мог доверить такому раздолбаю целую орбитальную базу? – произнес в пространство Мадон.

– Так уж вышло. База подлежала консервации, и образовался шестичасовой лаг между отлетом последней смены ремонтников и прибытием ликвидационной комиссии… Чего я там только не наслушался! И дети плакали, и женщины визжали, и кто-то занимался любовью за стенкой… стенка была полуметровая, бронированная, с поглощающим заполнителем, но я слышал все вздохи и охи, и, по-моему, их там было трое… под конец в коридоре кто-то сплясал качучу, а еще кто-то с большим чувством и совершенно без слуха спел «Miserere» в интерпретации Озмы.

– Да ты сам же и спел, – недоверчиво сказал Мадон.

– Ты же знаешь, что я, будучи в состоянии полной душевной гармонии, обыкновенно пою «Летят утки», – возразил Белоцветов незлобиво.

Платформа одолела наконец показавшийся бесконечным спуск, пересекла оставленную Мурашовым лыжню и бодро вкатила на ровную площадку под брюхом корабля между раскинутых посадочных опор.

– Интересно, кто об этом позаботился? – спросил Мадон. – Я имею в виду опоры. На мертвом-то корабле…

– Какой-нибудь посмертный рефлекс автоматики, – предположил Белоцветов. – Скажите, босс, у вас там были когитры?

– Разумеется, были, – проворчал Кратов. – Не воображайте о том времени бог весть что… И нужно вам знать, Алекс, что у «гиппогрифов», предназначенных для посадок лишь на безатмосферных небесных телах, опоры вообще не убирались. Видите, как они оплавлены?

Мадон присмотрелся.

– А нельзя ли нам отъехать подальше? – спросил он самым невинным тоном.

К ним приблизился Мурашов, с парой коротких лыж и изогнутыми для скоростного спуска палками под мышкой. На бровях его застыл иней.

– Воля ваша, – сказал он, – «голос пустоты», и все такое… но я что-то слышу.

– Это ты мои мысли принимаешь, – уверил его Белоцветов. – Мою черную зависть. Я тоже хотел бы вот так, на лыжах, и чтоб не кубарем последние полкилометра.

Все звездоходы могли ощущать эмофон собеседника. Сам Кратов исключением не являлся. Но Мурашов был эмпат, к тому же прошедший специальную медицинскую подготовку, и его возможности никак нельзя было сравнивать с заурядными. И хотя он упорно и даже с некоторой усталостью отрицал это замечательное свойство, его искренность вызывала сомнения. Поэтому в его присутствии хотелось думать лишь о пустяках либо забить себе голову какой-нибудь липучей мелодийкой. Или хотя бы классической фоновой мыслью о белой обезьяне.

– Подите к черту, – сразу же сказал Мурашов, ни к кому персонально не обращаясь. – Мне эта белая обезьяна уже вот где стоит. Я честно пытаюсь разобраться в своих ощущениях, а тут вы с вашими приматами. И добро бы еще какой-нибудь умненький орангутан цвета сливочного мороженого, а то поганая бежевая мартышка с розовым задом…

Кратов поспешно отвел глаза. Белоцветов смущенно хмыкнул и зарделся. Мадон же уточнил с самым желчным выражением лица:

– А вы какого цвета задницу больше предпочитаете, док?

Мурашов не ответил. Он воткнул лыжи в снег возле опоры и теперь стоял озираясь, донельзя похожий на антенну дальнего приема в активном поиске. Белоцветов молодцевато махнул с платформы прямо через бортик. Глаза его возбужденно блестели. Он привстал на цыпочки, пытаясь достать до нависшего над ними бронированного чрева.

– Это замечательно! – сказал он. – Это, братцы мои, «Летучий Голландец»!

Мадон продолжал сидеть, нахохлившись, словно ворона, а Кратов тоже покинул свое кресло. Теперь можно было не притворяться, что ему нет никакого дела до этого корабля. В конце концов, он ни разу не видел мини-трамп «пятьсот-пятьсот» со стороны – если не считать нескольких минут, проведенных в диспетчерском пункте при погрузке, да еще последнего «прости» из сияющей трубы спасительного эфирного туннеля, что перебросил им Лунный Ткач.

Он протянул руку и, размышляя, не покажется ли это кораблю неуместным панибратством, похлопал его по обожженной опоре.

«Привет, – сказал он мысленно. – Я вернулся. Ты не ожидал?»

Корабль молчал. Что бы там ни мерещилось Мурашову с его фантастическим чутьем, внутри этих холодных отсеков и коридоров ничего не происходило. Все закончилось. Все бесповоротно закончилось еще двадцать лет назад.

…Покатые бока в наползающих друг на дружку металлокерамических плитах. Местами броня выглядела так, словно по ней палили из крупнокалиберного орудия. Намертво сомкнутые створки грузового люка. Если напрячь зрение и знать, куда смотреть, можно было различить, а скорее – угадать огромные, в человеческий рост, цифры бортового номера. А если пройти вдоль внешних ребер жесткости, то можно было оказаться под одной из гравигенных секций. Под той самой, в которую должен был попасть, пройдя сквозь экзометрию, Стас Ертаулов, но так и не попал…

Наконец подплыл «архелон» Татора. Судя по отрешенному виду командора и склоненной голове, он как раз принимал очередной отчет Феликса Грина. За его спиной недвижным истуканом громоздился Брандт с опущенным на лицо светофильтром, который оставлял для обозрения только нижнюю челюсть, что совершала размеренные жевательные движения.

– Будем вскрывать грузовой люк? – деловито осведомился Белоцветов.

Кратов отрицательно помотал головой.

– Когда мы уходили, то оставили открытым пассажирский шлюз, – сказал он.

– Это сильно облегчает задачу, – сказал Белоцветов, а Мадон кисло присовокупил:

– Неосмотрительно. Кто-нибудь мог залезть и похитить ваш ценный груз.

– Видите ли, Жак, мы очень спешили, – пояснил Кратов сквозь зубы.

Татор дождался, пока выпускной трап его платформы выйдет до конца, и лишь тогда снизошел на уже утоптанную площадку. Судя по лицу, он был намерен карать и миловать. Отдавая предпочтение первому.

– Со всех долой – одна двадцать пятая доля вознаграждения, – объявил он. – Основание – массовое и дерзкое неподчинение приказам. За исключением пассажира, второго навигатора и доктора.

– Что я говорил? – проворчал Мадон.

– Доктору его искусство слаломиста обойдется в одну двадцатую, – продолжал Татор. – Вопросы есть?

Мурашов, понурившись, ковырял снег носком ботинка. Белоцветов же не выглядел чересчур озабоченным.

– Ерунда, – шепнул он Кратову. – Перекроем премиальными за экстренную разгрузку.

Мадон наконец покинул свой насест и занялся багажом. За работой он казался не таким пасмурным, как обычно. К нему присоединился Белоцветов, а затем и Брандт. Они извлекли из багажного отсека командирского «архелона» два автомата-разведчика, размером с большую собаку каждый, и теперь приводили их в чувство. Один автомат опамятовался быстрее другого. Он уже требовательно сучил передними лапами и с живостью поводил глазами на телескопических стебельках, чем сразу напомнил Кратову бойких карциноморфов-хтуумампи, встреченных им во время аудиенции у Лунного Ткача (ничего сверхъестественного в том не было: хтуумампи и являлись конструкторами этой модели).

– Кажется, мы быстро управимся, – проговорил Татор. – Ты доволен, Кон-стан-тин? По тебе не скажешь.

– Я часто представлял себе, как это произойдет, – сказал Кратов. – Не строил никаких сценариев, даже не собирался заняться этим вплотную, а просто думал, как окажусь рядом с этим кораблем, как пройду сквозь открытый шлюз по центральному коридору. Думал, что же буду при этом чувствовать. Может быть, следовало прихватить сюда бутылку хорошего вина и просто посидеть в своем кресле с бокалом. Вспомнить прошлое, окинуть взглядом пройденное… И вот я здесь, и я ничего особенного не чувствую.

– Надеюсь, ты летел сюда не затем, чтобы удовлетворить свою ностальгию по ушедшей юности? – осторожно спросил Татор.

– Конечно же, нет. Но и относиться к этому кораблю как к обычной жестяной коробке тоже было бы нечестно.

Татор задумчиво попинал опору.

– Когда… и если… автоматы включат собственное энергоснабжение грузовика, – сказал он, – Грин пошлет к нам сервомехи. Мы заберем груз. И у тебя останется еще несколько часов, чтобы побыть здесь одному. Если захочешь, разумеется.

– Одному? – Кратов усмехнулся. – Там могут быть призраки.

– Я знаю, у Мадона где-то припрятана бутылка хорошего вина, – сообщил Татор. Покосившись в сторону инженера, добавил с сомнением: – Наверное, с ним можно договориться.

– Хорошо, – сказал Кратов. – Когда все закончится, я договорюсь с Мадоном. Я и не с такими договаривался… А Белоцветов слетает полюбоваться на металлосодержащие объекты.

В некотором отдалении Мурашов, сидя на корточках, что-то внимательно разглядывал и даже осторожно трогал вытянутым пальцем.

– Мастер, – позвал он негромко, – вас не затруднит поглядеть?

– Нисколько, док, – откликнулся Татор.

Он легонько потрепал Кратова по плечу и отошел с подобающей его рангу неторопливостью. Склонился над мурашовской находкой.

– Что это может быть, мастер? – спросил тот.

Татор не ответил. Напряженно выпрямившись, он всматривался куда-то поверх всех голов. Его смуглое лицо приобрело сероватый оттенок, как с ним бывало в минуты чрезвычайного волнения.

– Ни у кого на борту «Тави» нет такой обуви, – продолжал Мурашов. – Вот разве что у Консула.

Кратов в смущении осмотрел свои ботинки. Он и в самом деле не считал нужным связывать себя общепринятой формой. На ногах у него было то, что он носил долгие годы и что уже лет десять как вышло из массового употребления.

– Размер не тот, – приглядевшись, прокомментировал Мурашов.

– Такого громадного размера нет ни у кого, – медленно сказал Татор. – Даже у Брандта.

– Братцы, что происходит? – спросил Кратов, быстро подходя.

Татор молча ткнул пальцем себе под ноги.

Неясная цепочка следов тянулась из-под брюха «гиппогрифа» в сторону дальнего склона ложбины и там растворялась совершенно, запорошенная снегопадом и раздутая ветрами. Следы были большие, даже очень большие, почти прямоугольные и довольно свежие.

– Кажется, астрарх не все поведал тебе, Кон-стан-тин, про тридцать первую планету шарового скопления Триаконта-Дипластерия, – заметил Татор, старательно выговаривая каждое слово. – Металлосодержащие объекты. Эти следы. Что скажешь?

Кратов растерянно пожал плечами.

– Нет, это невозможно! – вдруг промолвил Мурашов страдающим голосом. – Да неужели вы ничего не слышите?!

– Отчего же, – сказал Татор. – Я уже слышу.

– И я слышу, – подтвердил Кратов.

– И я, – объявил, подходя, Белоцветов.

– Что, черт дери, происходит? – возмущенно осведомился Мадон. – И где они хоронятся, если мы все их слышим?!

Они стояли, почти инстинктивно заняв позицию «спина к спине», и напряженно озирались.

– «Тавискарон», Феликс, у нас… гм… осложнения, – невнятной скороговоркой произнес Татор.

– Понял, мастер, – прошелестел тот. – Прикрою вас с воздуха. Но… вам следует выйти из-под корабля. Вы можете сделать это?

Брандт молча повел плечами и спустя мгновение не по-хорошему привычным движением положил руку на ствол небольшого, почти плоского фогратора последней модели, какой Кратову еще не приходилось ни держать, ни тем более пускать в ход, ни даже видеть. Это был не «калессин», а что-то намного более серьезное. Кратов хотел было упредить Брандта, что оружие применять нельзя ни при каком повороте событий, пока он как ксенолог не даст на то разрешения, но по спокойному лицу второго навигатора и ни на миг не прервавшемуся мерному движению челюсти понял, что тот не хуже его знает, что и как делать.

И к тому же они наконец поняли, откуда за ними могли так долго и незаметно наблюдать.

2015