Очень странные миры

1

– Мне очень жаль, директор, – с усилием сказал Кратов, пристально разглядывая носки своих сандалий. Сандалии были самые что ни на есть простецкие, из прозрачного пластика, только что из автомата, еще теплые. Сам автомат стоял неподалеку на когда-то старательно вытоптанном, а теперь безнадежно заросшем травой пятачке в тени роскошного дерева. – Наверное, я должен просить у вас прощения.

– Вы похожи на шкодливого юнца, – констатировал директор Рассел Старджон. На нем были точно такие же сандалии, только на два размера меньше, и он не уделял им ни малейшего внимания. – В чем вы себя вините? Да, «Тетра» была славной станцией. Мы ее любили и содержали в порядке, как могли. Ужасно жаль, что ее постигла столь злая участь. Разумеется, никому и в голову не придет безумная мысль заняться ее восстановлением. Но, в конце концов, это было совершенно ненужное сооружение. Все, кто там обитал, понапрасну тратили свое время.

– Все равно, – упрямо возразил Кратов. – Эта злобная тварь притащилась на «Тетру» по мою душу. Если бы я мог предполагать такой удручающий поворот событий, а я должен был предполагать, и если бы настоял на другом промежуточном финише…

– Тогда какой-нибудь ни в чем не повинный мирок подвергся бы бомбардировке планетарными торпедами, – понимающе покивал директор Старджон. – Знаете, инспектор, то, что случилось, на самом деле de duobus malis minimum.

– Из двух зол меньшее, – усмехнулся Кратов. – Всегда ненавидел выбирать. И вряд ли из двух… Не называйте меня больше инспектором, хорошо? Громкий и вовсе мне не подобающий титул – это все несерьезно.

– Тогда и вы не называйте меня директором, – печально сказал Старджон. – Тоже мне должность – директор разгромленной станции…

– Когда я вернусь, то постараюсь задать вопрос о будущем «Тетры» в нужных инстанциях, – обещал Кратов. – Но по правде говоря, шансы невелики.

– Понимаю, – сказал Старджон. – Я понимал это все последние годы. Постоянно ждал, когда прибудут какие-нибудь важные инспектора из Федерации, не такие покладистые, как вы. И закроют нашу «Тетру» мановением всевластной руки.

– А вместо них явился плазмоид с маниакальными наклонностями.

– Да, – сказал Старджон и вздохнул. По нему видно было, что он держится из последних сил. – Что ж, пойду к своим людям. Прослежу, чтобы никого не забыли отправить из этого Эдема туда, куда он пожелает. В конце концов, я все еще за них отвечаю.

Он коротко отсалютовал и двинулся сквозь высокую шелковистую траву в направлении двухэтажной хижины под тростниковой крышей и на сваях, которая никак не по праву носила громкое название отеля для транзитных пассажиров. Кратов глядел ему вслед, приложив ладонь козырьком к глазам. Солнце здесь было яркое, но какое-то подозрительно ласковое, не обжигающее. Некоторые беженцы с «Тетры» уже устроились в тенечке между свай в рассуждении подремать и прихватить чуточку иноземного загара.

«Жила-была в Галактике вольная станция „Тетра“, – думал Кратов. – Зачем жила и почему – никого особо не заботило. Этакая всеми забытая вольница. Никому не мешала, забот не доставляла. Пара-тройка грузовых транспортов в год с запасами расходуемых материалов – разве же это заботы? Изучали себе тишину, глазели на окрестные светила, занимались любовью и прочими невинными глупостями. А потом явился один самодовольный тип, приволок за собой громадный шлейф древних заморочек и все испортил. Эх…»

2

Командор Элмер Э. Татор, облаченный единственно в белоснежные шорты с синей полосой, возлежал в раскладном кресле, разметав конечности и блаженно прикрыв глаза. Солнышко било ему прямо в рельефные плиты брюшного пресса и ничего не могло с ними сделать.

Вся команда «Тавискарона» была незримо рассеяна по цветущим и колосящимся окрестностям. Даже Брандт и Мурашов, не принимавшие активного участия в беседе, валялись где-то неподалеку.

– Мы задержимся на Амрите, – сказал Кратов. Мастер промычал нечто неопределенное и вяло приподнял правую руку. В руке имел место высокий стакан с коктейлем. – Я знал, что ты не станешь возражать. Так надо, Эл. Может быть, на сутки, сущий пустяк.

– Да хоть на месяц, – отозвался Татор сонным голосом. – Ты генеральный фрахтователь, Кон-стан-тин. Имеешь право. К тому же ты инспектор, а до пятницы… пардон, до сентября… я совершенно свободен.

– Не хочу больше быть инспектором, – проворчал Кратов, приминая себе уютное лежбище. – Надоело.

– А кем вы хотите быть, Консул? – вопросил из густой травы Белоцветов. – Владычицей морского?

– Ксенологом. Простым, незамысловатым, веселым и подвижным. Сегодня здесь, а завтра там.

– Золотая рыбка на посылках, – заключил Белоцветов.

– Любой каприз фрахтователя, – сардонически отреагировал Мадон, тоже откуда-то из травянистых зарослей. – Носимся по Кельтской Ветке как очумелые. Совершаем беспорядочные эволюции.

– Только не надо этих намеков! – воскликнул невидимый Феликс Грин. Впрочем, он тотчас же обозначил свое присутствие воздетой над травяным покровом рукой, в которой зажата была пивная банка. – Никто меня не предупреждал ни о каких плазмоидах. Даже если то были вовсе не плазмоиды. Я учитывал в своих расчетах Галактику в ее традиционном, спокойном состоянии, когда никто никого не пытается догнать и уничтожить. Амрита – это последнее место в обитаемой вселенной, которое я стал бы включать в маршрутную карту. Во-первых, потому что здесь нечего делать таким отважным парням, как мы. Здесь самое место спокойным и тихим травоядным, чтобы они могли жевать свою жвачку повсюду, где ступит их копыто. Мы же устремлены к приключениям и подвигам, и всякие там плазмоиды, что плазмоидами на деле не являются, не в силах нас удержать. Да что плазмоиды!.. Все мы прекрасно знаем о затерянном в космических глубинах мирке под названием Тартар. Однако не всем выпало удовольствие там побывать. Почему я говорю «удовольствие»? Потому что при одном уже названии во всякую неискушенную голову лезут разные опасливые мысли. Уж очень нехорошие ассоциации мифологического свойства пробуждает это имя. Что поделать, издержки фундаментального образования! А между тем судьба забросила меня на Тартар потому, что первому навигатору… было это в благословенную пору моей юности, когда составлять программу полета мне еще не доверяли…

– Правильно делали, – не преминул ввернуть Мадон.

– Потому что первому навигатору, – возвысил голос Феликс Грин, – пришла фантазия устроить пит-стоп именно на Тартаре. Скажем прямо, разумное зерно в таком решении усматривалось, потому что на Ветке Безумного Шляпника выбор миров, пригодных для промежуточного финиша, еще меньше, чем на Кельтской. Но по правде говоря, это была роковая ошибка, и все, кто был в ту пору на борту, очень скоро это поняли.

– Вас обвинили во множестве тяжких прегрешений и повлекли в кипящее пекло? – кротко осведомился Белоцветов.

– Почти, – сказал Феликс Грин. – Сподобились же мы угодить на Тартар в сезон дождей, да еще в самый разгар! Ливень стоял сплошной стеной, из-под жилого купола нос нельзя было высунуть, и по громадным пустым залам, пережидая непогоду, бродили неприкаянные девушки-ксенологи. Их было много, слишком много, они были на Тартаре достаточно давно, чтобы надоесть друг дружке, и потому изнывали от скуки и жаждали новых впечатлений. А еще они были умны, ироничны и невероятно хороши собой. Впрочем, возможно, мы всего лишь истосковались в дальнем рейсе по женскому обществу…

«Уж я-то помню!» – подумал Кратов, мысленно усмехаясь. Он лежал на спине, жуя травинку, и обстоятельно, без излишней спешки вызывал в памяти чрезвычайно приятные картинки.

– В соответствии с программой полета, остановка на Тартаре не должна была длиться более шести часов, – продолжал Грин. – Черта с два! Мы переглянулись, поставили корабль на профилактику и проторчали там двое суток. Конечно, этого времени было слишком мало для молодых пылких звездоходов и горячих, как ядро Тартара, девчонок, так что профилактика грозила затянуться. Но к утру третьего дня ливень утих. Даже проглянуло местное солнышко, и впервые я не испытал никакой радости по этому прекрасному поводу. Что ж… мы сделали вид, будто долг взывает к продолжению странствий, и не стали разыгрывать сцены трогательного расставания в стиле театра кабуки. Но сердца наши были разбиты…

– Это было во-первых, – выдержав паузу, проговорил Кратов. – А что во-вторых?

– Уже не помню, – честно признал Феликс Грин. – Но думаю, что нечего нам тут разлеживаться. В Галактике полно неприятностей, которые нам еще предстоит пережить!

Он предпринял было энергичную попытку выпрямиться во весь рост, но передумал и вновь растянулся в траве.

– Успокойтесь, Феликс, – лениво промолвил Элмер Э. Татор. – Вы слышали? Генеральный фрахтователь принял решение задержаться.

– Мы здесь все умрем, – проворчал Мадон.

– М-м-м? – удивился незримый Брандт.

– От скуки, – пояснил Мадон.

– Это верно, – согласился Феликс Грин. – На планете, где нет девушек с ксенологической подготовкой, не повеселишься.

– Не верю, что с мужчинами-ксенологами можно захандрить, – услыхал Кратов позади себя знакомый голос.

«А ведь не напрасно Джейсон Тру предупреждал меня…» – подумал он, приподнявшись на локте.

Лев Ветковский и Марк Урбанович, на сей раз без мешковатых комбинезонов, а в свободных тропических одеждах в виде намотанных на чресла кусков пестрой ткани, небритые и загорелые во всех местах, доступных солнечным лучам. Невесть откуда взявшиеся. Неразлучная парочка.

«Эти двое будут много и энергично путаться у вас под ногами».

Задавать вопрос, каким образом они успели здесь оказаться, бросив на произвол судьбы сокровища Авалонской Башни, а главное – зачем, Кратов не стал. Отчего-то он не рассчитывал на искренний ответ.

– Привет, Лев, – невозмутимо промолвил Татор. – Привет, Марк. Чем порадуете?

– Мы с самого утра бьемся над одной трудноразрешимой загадкой, – с готовностью сообщил Ветковский.

– Какой же? – спросил Мадон тусклым голосом.

– Что делает мир под названием Амрита на Кельтской Ветке, – сказал Урбанович, – когда ей самое место на Индийской.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Татор.

– А в чем, собственно, загадка? – спросил Феликс Грин.

– Ну как же, – укоризненно промолвил Ветковский. – Посудите сами, Феликс!

И он продекламировал густым страстным голосом, возведя очи к ярко-синему, в радужных разводах тончайшей облачности, небу:

– Недурно, – одобрил Грин. – Амрита, третья планета в системе желтого гиганта Меру. Масса – одна и две десятых земной, два космопорта… хм… всего на два на целую планету!.. Население восемьсот пятьдесят тысяч человек, иными словами – плотность населения один абориген на двести пятьдесят квадратных километров, локтями, значит, не пихаются… Но где подвох?

– Феликс-Феликс, – подал голос из травы Белоцветов. – Это, чтоб ты знал, из индийской мифологии.

– Тоже мне загадка! – удивился Грин. – На той же Индийской Ветке по соседству с теми же вполне аутентичными Дандой, Шастрой и Маргой можно встретить миры с такими названиями, как Строгий Заяц или, к примеру, Одеколонверт, что вполне ожидаемо переводится как Зеленый Одеколон. А если что и впрямь вызывает удивление, так это полное отсутствие в этих мирах зайцев с ригористическими наклонностями…

«Ого! – подумал Кратов. – Судя по лексике, малыш Феликс не так уж и прост!»

– …и водоемов, полных зеленой пахучей дряни. То есть водоемы имеются, и дрянь вполне себе зеленая, вот только несет от нее не густопсовым парфюмом, а какой-то органической тухлятиной.

– Тогда здесь вам определенно понравится, – уверенно сказал Урбанович. – Много зелени, но никакой дряни. Все, что способно пахнуть, пахнет живой чистой растительностью или в крайнем случае благоухает.

– Вы бывали прежде на Амрите, Феликс? – спросил Ветковский.

– Нет, – ответил Феликс Грин. – Зачем это мне? Я уроженец Титанума, воспитан в суровых условиях, курорты не по мне.

– Не такой уж это курорт, – возразил Урбанович. – Хотя как посмотреть. Звездоходы, кто-нибудь из вас бывал на Амрите?

После небольшой паузы, вызванной тем, что никому не хотелось производить сколько-нибудь активных действий, Мадон поднял руку. Чуть позже с громадной неохотой к нему присоединился Кратов.

– Ну так добро пожаловать! – радостно вскричал Ветковский. – Что вы вообще знаете об Амрите?

– Вы хотите стать нашим гидом? – спросил Белоцветов, а Мадон сопроводил его слова сардоническим смешком.

– Почел бы за честь, – веско промолвил Ветковский.

– Вы мне весь экипаж деморализуете, – сказал Татор. – Я не могу этого позволить.

– Амрита, – провещал Кратов. – Культурная автономия. Экономическая автаркия, она же хозяйственная самоизоляция. Язык глобального общения – санскрит.

– Чем обусловлен сей феномен? – полюбопытствовал Феликс Грин.

– Примерно тем же, что и латынь жителей Магии, – ответил Урбанович. Следующая его фраза прозвучала весьма загадочно: – Каждый избирает себе мир по собственному вкусу.

– Вот именно, – бодро ввернул Кратов. – Амрита – это мир йогинов.

– И что же? – осведомился Белоцветов. – Достигли они, наконец, полного самопознания?

– Вероятно, – сказал Кратов. – Что им остается? Впрочем, увидите сами. Лично меня самопознание не интересует.

Он молодцевато вскинулся на ноги, совершил несколько энергичных движений, разминая затекшие члены, и едва ли не вприпрыжку удалился в направлении отеля на сваях.

– Как это живого человека не может интересовать самопознание? – глядя ему вслед, усомнился Ветковский. – Что-то здесь нечисто. Или наш славный Консул уже все про себя знает?

– Или, наоборот, ничего не желает о себе знать? – подхватил Урбанович.

– Ему страшно заглядывать в клокочущие бездны своего «я»!

– Или омерзительно!

– А вам не омерзительно, доктор Урбанович?

– Мне – не омерзительно. А вам, доктор Ветковский?

– Мне – приятно!

Феликс Грин поглядывал на ксенологов с некоторой опаской. Между тем они продолжали резвиться.

– Любопытно было бы проследить здесь взаимосвязь социальной структуры с порождаемыми ею лингвистическими формами, – мечтательно произнес Урбанович.

– Что вы, коллега, – поморщился Ветковский. – Уже давно проделано, и не раз… Кстати, отчего Раджашекхара вдруг надумал сравнить девичью улыбку с этой самой амритой? Что это за критерий такой – амрита? Единица блеска улыбки?

– О, эти девичьи улыбки… – вскинул белесые брови Урбанович.

– Блеск ее улыбки составил двадцать килоамрит…

– Близлежащие строения полностью уничтожены…

– Жертвы и разрушения эквивалентны последствиям землетрясения силой десять баллов по шкале Раджашекхара…

– Короче, никто не спасся…

Элмер Э. Татор, которому лень было перемещать кресло подальше от этих игрищ разума, тихонько застонал. Белоцветов же промолвил нараспев:

– «И стали рыцари спорить, ведь то был вопрос чести».[33]

– Марк, вы как лингвист должны быть знакомы с эпохой расцвета санскрита, – сказал Ветковский.

– Не забывайте, что я не простой лингвист, – заметил Урбанович, – а ксенолингвист. Это существенная разница. Впрочем, извольте. Когда я ухаживал за сестрой одного из сокурсников… ее звали Майтхиликумари… впрочем, неважно.

– Отчего же неважно?! – вскричал Ветковский. – Еще и как важно! Просто чрезвычайно!

– Итак, – продолжал Урбанович. – Однажды боги индуистского пантеона затеяли па́хтать океан, в результате чего они предполагали получить напиток бессмертия – амриту. Да-да, господа звездоходы, амрита – это напиток бессмертия!.. Для своих целей боги воспользовались довольно-таки экзотической мутовкой: ультраядовитым змеем Васуки с нацепленной на него в качестве груза горой Мандара. И представьте, добились своего! Хотя при этом возникли весьма нетривиальные побочные продукты, как то: белый слон Айравата. Белый же конь Уччайхшравас. Две прелестницы – богиня Лакшми и неимоверной красы дева Рамбха. Тоже, надо думать, белые. Или, что более вероятно, дебелые. Благоуханное дерево Париджата…

– Белое, – вставил Феликс Грин.

– У меня тоже бывало, – разморенно сообщил Белоцветов. – Начну что-нибудь мастерить по хозяйству, какую-никакую незамысловатую табуретку. А получается… В общем, сплошное благоухание.

– Считалось, например, что амритой наполнена луна, – увлеченно разглагольствовал Урбанович. – Речь идет, конечно же, о естественном спутнике Земли… Что же касается уже упомянутого желтого гиганта Меру, то так называлась гора, являвшаяся ни много ни мало как центром индуистской вселенной.

– Очевидно, это очень льстит самолюбию – жить в центре вселенной, – усмехнулся Ветковский.

– Весьма познавательно, – заметил Татор с присущей ему деликатностью. – Но для чего нам все это знать?

– Для расширения кругозора, – охотно ответил Урбанович. – Кстати, могу организовать небольшую обзорную экскурсию. Исторических мест здесь по понятным причинам немного, но красивых уголков предостаточно. Водопады, царь-деревья, чистые озера… С вас транспорт, с нас интеллектуально насыщенное общение.

– Через сутки нас тут с охотничьими собаками не сыщут, – убежденно сказал Татор.

На мгновение он приоткрыл глаза. Как раз вовремя, чтобы увидеть, какими саркастическими ухмылками обменялись братцы-ксенологи.

3

Внутри отель для транзитных пассажиров оказался намного просторнее, чем выглядел снаружи. Он был полностью автоматизирован. Большинство номеров было занято беженцами с «Тетры», но часть оставалась свободной. Хотя, возможно, причиной тому были живое, давно не виденное солнышко и общая неторопливость новых гостей. В последнем случае кое-кто рисковал оказаться без персонального спального места. Впрочем, в климатических условиях Амриты это не выглядело чем-то угрожающим. Романтическая ночь под чужими звездами – что может быть восхитительнее?

В узком коридоре Кратов нос к носу столкнулся с доктором Кларком. Они молча раскланялись. Ученый выглядел отрешенным сверх обычного. Уши его были плотно закрыты громадными старомодными наушниками.

Номер в конце коридора оказался свободен. Кратов не имел намерений занимать его надолго. Все, в чем он нуждался, заключалось во временном уединении, а еще в устойчиво работающем информационном канале. Он вошел и запер дверь на механический засов, еще один нежданный элемент архаики. Убранство комнаты было подчеркнуто спартанским и словно бы намекало: нечего тут засиживаться надолго, транзит есть транзит, переночевали – и двигайтесь дальше, по своим делам… То, что Амрита не балует хлебосольством, было общеизвестно. Возле стены стоял топчан на низких ножках, застеленный пестрой домотканой циновкой. Напротив находился простой квадратный столик, тоже низкий настолько, что при желании можно было им пользоваться, сидя на полу. Для тех, кто такого желания не испытывал, имелось нечто вроде пестрого, в тон циновке, пуфика, выглядевшего как мешок, набитый соломой.

В белую, без изысков, стену над столешницей был встроен винтажный видеал, он-то Кратову и был нужен.

В номере было жарко, сквозь открытое окно внутрь проникал горячий воздух, а как привести в действие кондиционер, Кратов не разобрался. На команды голосом система комфорта не отреагировала, сенсорных пультов нигде не наблюдалось. Словом, Амрита во всей своей красе… Скинув куртку и фуфайку, Кратов привел собственный тепловой режим в норму, придвинул пуфик к столу, оживил видеал и вошел в Глобальный инфобанк.

Следуя по новостным ссылкам, в которых настораживающе часто фигурировала одиозная персона Джейсона Тру, он выяснил нижеследующее:

Что Ирина Павловна Сафарова, упомянутая Джейсоном Тру в качестве факта за номером первым, почтенная дама семидесяти пяти лет, садовод-селекционер, каковая ни с того ни с сего вдруг бросила все дела, сорвалась с места и улетела на Амриту, на деле является матерью человека по имени Виктор Сафаров. Ну, этого следовало ожидать.

Что отец Виктора Сафарова, экзобиолог Каюм Сафаров, умер во время эпидемии кванна, тогда еще абсолютно неизлечимого, да и поныне излечимого с громадными оговорками, в ксенологической миссии на планете Симба в 115 году. Где это? Кратов о такой не слыхал. Но это была лишняя информация, и уходить в сторону от магистральной линии поиска он не стал.

Что сам Виктор Сафаров, фигурировавший в факте за номером вторым, был Звездным Разведчиком и даже открыл одну планету, которая сразу попала в Каталог перспективных исследований Брэндивайна-Грумбриджа. Кратов, скрепя сердце, адресовался к Брэнди-Груму и без труда нашел описание планеты «Сафаров-139». Планета была как планета, вряд ли кто примется ее исследовать в ближайшие несколько веков.

Кажется, все стало на свои места: мать летела к сыну, не пожелавшему по каким-то своим мотивам возвращаться на Землю. Что же до садоводства, то на Амрите, при всех ее природных богатствах, тоже было над чем поработать.

С некоторым недоумением, к которому примешивалось приятное чувство исполненного обязательства, Кратов стал сворачивать ссылки и прикидывать, в каких выражениях он сообщит команде «Тавискарона», что незапланированный отпуск закончился не начавшись.

Но его внимание внезапно, как магнитом, было притянуто к еще не пропавшей с видеала биографической справке о Сафарове из регистра Корпуса Астронавтов.

Кратов застыл, не донеся указательный палец до последней, завершающей точки. Не поверив своим глазам, вызвал несколько независимых источников…

В справке и во всех сторонних источниках стояла дата смерти и предания огню по индуистскому обычаю останков Виктора Каюмовича Сафарова – 26 мая 143 года.

Это был факт третий, о котором не упомянул Джейсон Тру, а сам Кратов, засидевшись на Земле, слишком долго занимался проблемами иного порядка. Поэтому он не знал того, что наверняка по меньшей мере неделю держалось в сводках горячих новостей, а значит, было на слуху у всего человечества.

Не так уж часто, как порой представляется, в Звездной Разведке гибнут люди, чтобы забылась фамилия последнего из них. Виктор же Сафаров погиб в результате пустяковой оплошности, непростительной для опытного звездохода. Его завалило камнепадом в подземной галерее безымянной горной страны на планете Амига.

«А это где?» – сердито подумал Кратов.

Спасательная операция не должна подразумевать действий по спасению самих спасателей… Сафаров в одиночку, без роботизированной поддержки и в скафандре без экзоскелета сунулся в один из боковых туннелей. Потерявшихся биологов он там не нашел, о чем успел сообщить за секунду до того, как своды туннеля смяли его, словно бумажную куклу.

Друзья доставили то, что осталось от Виктора, на Землю, где его проводили в последний путь с почетом и скорбью, как героя космоса. И произошло это почти год назад, когда Кратов всю свою энергию, силы и знания отдавал решению личных проблем семейного свойства.

Человек гибнет в Звездной Разведке. Прах его захоронен на родной планете. Спустя некоторое время он – либо его однофамилец – объявляется в тихом уголке Галактики, лежащем вдалеке от оживленных трасс и всего того, что входит в понятие цивилизации. Туда вылетает мать погибшего – увидеть, не сын ли это. Но сын-то остался на Земле… Да и как Ирина Павловна узнала бы о том, что где-то за сотни световых лет, на Амрите, неизвестно откуда возник неизвестно кто, носящий имя ее сына? Только если бы получила вызов, приглашение прилететь… От кого?!

Ситуация была необычна, и о ней каким-то трансцендентным образом пронюхал завзятый и беспринципный борзописец Джейсон Тру. Или кто-то узнал о казусе Сафаровых до него и счел целесообразным включить в расследование человека с неоднозначной репутацией – на тот случай, если сенсационная новость окажется фальшивкой. Или же, наоборот, не окажется, но именно в силу того, что она стала достоянием гласности, ее потребовалось бы эффективно дискредитировать.

А уж сам Джейсон Тру не поленился разорвать оковы земного тяготения и с риском для здоровья ухватить за рукав отбывающего в межзвездное странствие опытного, хотя и ощутимо отошедшего от дел специалиста по галактическим проблемам. Кто, как не Константин Кратов, он же Галактический Консул, мог бы предусмотреть возможные последствия любого допустимого исхода «дела Сафаровых»? А в подобных вопросах предусмотреть последствия иногда важнее, чем найти само решение.

И если вся предыдущая цепь странных событий, от Авалонской Башни до бомбардировки «Тетры», не имела конечной целью привести Кратова на Амриту, то он уж и не знал, что думать.

4

В тени раскидистого дерева, более напоминавшего собой невероятных размеров одуванчик, сидел дочерна загорелый человек. По его бритой макушке ползало насекомое. Глаза человека были закрыты, губы беззвучно шевелились.

Человек был обнажен по пояс и, судя по всему, не испытывал никаких неудобств.

– Я тоже хочу вот так, – объявил Ветковский. – Чтобы нагишом и под деревом.

Кратов покашлял в кулак, надеясь привлечь внимание незнакомца.

– Вы не подскажете, как найти стоянку гравитров? – осторожно спросил он.

Насекомое натужно загудело и повисло в сыром, насыщенном испарениями воздухе, трепеща ломкими перламутровыми крыльями.

– Бесполезно, – саркастически усмехнулся Ветковский. – Бытует выражение: не в себе человек. Перед нами яркий образчик человека в себе. Он в себе, изволите видеть, по самые уши. Самадхи чистой воды…

– Самадхи? – озабоченно переспросил Феликс Грин. – Как это?

– Экстатический транс при самосозерцании, – пояснил Ветковский.

– Очень мило, – заскучал Грин. – Самадхи! Здесь все будут такие… м-м… самодостаточные?

– Не хотелось бы, – мрачно откликнулся Кратов.

– Скажите, коллега Консул, – оживился Ветковский, – как рекомендует Кодекс о контактах поступать в случаях, когда одна из контактирующих сторон погружена в экстатический транс?

Тот промолчал.

– Может, растрясти его? – с сомнением предложил Урбанович.

– Вряд ли поможет, – промолвил Грин. – По нему ходила эта летающая штучка. Он и ухом не повел. Если бы по мне что-то ходило, я бы и мертвый испугался.

– Давайте оставим его в покое, – сказал Ветковский. – Авось достигнет высшей гармонии. Поищем нормальных людей. Есть же здесь нормальные люди? Например, персонал космопорта. Кто-то же дал нам координаты посадочной площадки!

– Автомат, – ответил Феликс Грин. – Участие живых существ здесь не требуется. Мы точно так же, как и вы, садились в автоматическом режиме. Этот мыслитель, – он кивнул в сторону человека под деревом, – вообще первый встреченный нами живой абориген. Хотя живым он выглядит с громадной натяжкой.

Раздвигая ладонями высокую, с иззубренными краями, траву, повитую плотной зеленой паутиной – вполне возможно, никакой паутиной это не являлось, – они двинулись вперед. В просвете между стволами деревьев мелькнул серый бок какого-то огромного животного. Кратов машинально хлопнул себя по бедру – фогратора там не было, да и быть, в общем, не могло: Амрита считалась стопроцентно окультуренным миром. В ослепительном зените перекликались невидимые птицы. Было очень тихо, если не считать недовольного ворчания отставшего от процессии Феликса Грина, который клял почем зря местные порядки, свою судьбу и выбоины под ногами.

– Ну, где ваш хваленый населенный пункт Праджагара? – раздраженно осведомился Урбанович и тут же уткнулся носом в спину шедшего перед ним Ветковского.

– Может быть, это он и есть, – произнес тот, указывая на открывшуюся путникам поляну. – Хотя воздержусь ручаться…

Посреди поляны стояла тростниковая хижина, как водится, на сваях. Из темного отверстия, символизировавшего собой вход, выпорхнула птаха и, ошалев от солнечного света, упорхнула в чащу.

Урбанович внезапно закипел:

– Знаете что, Консул? Вместо того чтобы мотаться по Галактике со своими секретными миссиями, следовало бы засучить рукава и навести порядок в собственных колониях. Это черт знает что такое, а не планета!

– Угомонитесь, Марк, – мягко сказал Ветковский. – Коллега Консул лучше нас информирован о том, что необходимо воспринимать как порядок, а что – нет. Чем вам не по нраву этот мирок? Прелестный уголок дикой природы. Птички разнообразные, травка, самадхи с молодым человеком внутри… Вы же ксенолог, вам надлежит быть выдержану и терпиму.

– Я ксенолингвист! Я буду терпим к любой мислектуре! Я снесу самый варварский сленг со сказуемо-бесподлежащными предложениями! Но здесь нет никого, кто мог бы образовать хотя бы самую утлую синтагму!

– Ладно, – наконец расцепил зубы Кратов. Голос у него был такой, что все сразу замолчали. – Ждите меня здесь.

Он быстро направился к хижине, поднялся по приставной лестнице и нырнул внутрь, ожидая увидеть что-нибудь вроде кучи объедков и не до конца обглоданных костей, а также покрытый окалиной и жиром чугунный котел и ободранную кошку на привязи. Между тем под тростниковой кровлей обнаружился сияющий зеркальным металлом и синтетическим хрусталем диспетчерский пульт с управляющим когитром высшего класса. Когитр, как ему и полагалось, работал, и от его индикаторов по хижине носились разноцветные сполохи. В углу Кратов нашел пищеблок-автомат в хорошем состоянии. Ткнув наугад пальцем в наборный пульт, он получил стакан холодного козьего эгг-нога. «Непохоже это на населенный пункт, – подумал он, высовываясь из хижины, чтобы позвать своих спутников. – Но на необитаемый похоже и того меньше».

Ксенологи стояли по грудь в сочной траве и разговаривали с очень худым человеком в белых одеждах, имевших вид кусков грубой ткани, небрежно обмотанных вокруг торса. На прокаленной солнцем лысине пришельца серебрился аккуратный пушок. Феликс Грин, ошалев от восторга, гладил обеими руками по серому боку совершенно невообразимое животное, гибрид слона и коровы. Животное печально глядело на него выразительными карими глазами, не упуская отправлять в просторный рот охапки травы при помощи двух тонких хоботков. На мускулистую шею чудища был надет кожаный ошейник с металлическими бляхами, поводок от которого тянулся к руке незнакомца.

– Знакомьтесь, доктор Кратов, – сказал Ветковский. – Это представитель местных органов самоуправления.

– Меня зовут Леопольд Палеолог, – слегка поклонился тот, и Кратов вовремя придержал потянувшуюся было для приветствия руку. – Хотя в пределах божественной Амриты я предпочитаю имя Махааматра Вивекавант. – Пришелец бросил короткий иронический взгляд на Кратова и уточнил: – Палеолог – это фамилия, а не профессия… А вы тот самый легендарный Галактический Консул Кратов?

– Так уж и легендарный, – сказал Кратов сдержанно.

– Большинство легенд, – заметил Ветковский очень серьезно, – это искаженные в силу экзометральных эффектов анекдоты.

– К тому же бородатые, – игриво добавил Урбанович. – В силу темпоральных возмущений.

– Я готов оказать вам всемерное содействие, – невозмутимо продолжал Палеолог. – Если, разумеется, вы в нем нуждаетесь. Конечно, заглядывать в глаза своему «Я» гораздо интереснее, но кому-то надо заниматься и административной деятельностью, свои долги обществу следует возвращать… Что же привело вас в наш мир?

– Нас? – Урбанович переглянулся с Ветковским. – Собственно, мы здесь проездом.

– В таком случае вы не ошиблись в выборе места для промежуточного финиша. Здесь вы отдохнете душой и телом, и мысли ваши очистятся, дабы засверкать подобно ограненным алмазам. – Урбанович поморщился, Ветковский же просветлел ликом и сказал: «Мои мысли уже кристаллизуются! И образуют осадок!» – Хочу предупредить почтенных гостей, что все животные планеты Амрита безопасны для человека, все плоды съедобны, климат всегда пригоден для проживания на открытом воздухе. Поэтому у нас нет гостиничных сетей и ресторанов. Впрочем, любители синтетической пищи найдут все необходимое в помещении космопорта. Или вот здесь, – Палеолог показал на хижину, – в Праджагаре.

– Так это не населенный пункт, – удостоверил Кратов.

– Разумеется, нет. На божественной Амрите нет ни городов, ни деревень. Праджагара – это, если угодно, очаг традиционной цивилизации. На случай, если кому-то понадобятся ее плоды.

– Все это чрезвычайно мило, – промолвил Урбанович без особого воодушевления. – Располагайтесь, Лев.

– С вашего позволения, я займу одноместный номер под тем свободным от постояльцев деревом, – объявил Ветковский. – До обеда прошу не беспокоить. И если уважаемый хозяин уточнит некоторые детали…

– Ручей с питьевой водой в десяти шагах отсюда, – незамедлительно сообщил Палеолог. – Для умывания сорвите лист любого растения, все они выделяют влагу с весьма изысканным ароматом. Для остальных прихотей существует Праджагара.

Феликс Грин, бормоча что-то ласковое, продолжал оглаживать слонокорову, и та, изредка поворачивая тяжелую страшноватую морду, лениво проводила по его руке шершавым, зеленым от травы языком.

Закончив инструктаж праздных ксенологов и выдержав паузу, достаточную для того, чтобы они удалились на расстояние, исключающее случайное подслушивание, Палеолог взял Кратова под руку и внимательно заглянул в лицо.

– Я к вашим услугам, уважаемый Галактический Консул, – сказал он, улыбаясь.

Кратов смущенно засмеялся:

– Ценю вашу проницательность. Только не величайте меня Галактическим Консулом. Это слишком длинно и тяжеловесно. Обычно ко мне обращаются по имени или просто называют Консулом. Этот древний термин по смыслу все же мало соответствует характеру моей деятельности в Галактическом Братстве.

– В дипломатической терминологии прошлого есть своя непреходящая прелесть, – сказал Палеолог. – Я историк и смею заверить, что ваша профессия немногим отличается от того, что некогда вкладывалось в понятия «консул», «посланник», «посол»… Согласитесь, что «Галактический Консул» звучит гораздо приятнее уху, нежели «эксперт-ксенолог энного класса». Итак, что привело вас, персону чрезвычайно занятую делами космического масштаба, в наш тихий уголок мироздания?

– Я хотел бы видеть одного человека, прибывшего на Амриту примерно два месяца назад, – выжидательно произнес Кратов.

– Ежемесячно на Амриту прибывает около десятка человек. Однако я, кажется, берусь утверждать, что вас интересует тот, что называет себя Виктором Сафаровым.

– Вы читаете мысли? – кротко осведомился Кратов.

– Да, – с достоинством подтвердил Палеолог. – Но делаю это чрезвычайно редко. В данном случае я догадался. Воистину, хочешь, чтобы никто не знал твоей тайны, – зарой ее в землю вместе с собой… Действительно, обстоятельства появления Сафарова на Амрите несколько необычны. Во всем же остальном с ним полная ясность, и если вам достаточно моего слова, то вы можете спокойно вернуться к своей в высшей степени полезной деятельности в Галактике.

– Кто же этот человек?

– Виктор Сафаров, – терпеливо ответил Палеолог.

– Но Сафаров погиб и похоронен на Земле.

– Верно. И все же это Виктор Сафаров.

5

– Вы знали о гибели подлинного Сафарова?

– Кто же об этом не знал? (Кратов едва сдержался, чтобы не пожать плечами.) Такая трагическая нелепость… Невзирая ни на какой уровень техники, цивилизация по-прежнему беззащитна перед вселенной, перед природой. Сафаров – не первая, да и не последняя жертва в вашей борьбе с мирозданием. Вы надеетесь выиграть? Что ж… Но не лучше ли искать единения с мирозданием, нежели рисковать головой в этой бесконечной и, однако же, безнадежной для вас битве?

– По-вашему, познание – это борьба с мирозданием? – слегка поразился Кратов.

– Познание познанию рознь. Вы познаете – точнее, полагаете, что познаете, – непознаваемое, безмерно сложное и на каждом витке усложняющееся до безмерности. К чему эта муравьиная возня у подножия Сагарматхи?[34] Есть иная вселенная, которую вы никак не удосужитесь познать, – внутренний мир человека. Вот куда имеет смысл устремлять свои взоры, и там вы не встретите противодействия и угрозы, напротив – познав себя, вы познаете и окружающий макромир. И никакая техника, эта нелепая «вторая природа», здесь не нужна, она не поможет вам в путешествии в себя – только на каждом шагу будет путаться под ногами или же больно колотить по спине, как плохо пригнанный рюкзак.

«Только философских диспутов мне недоставало, – раздраженно подумал Кратов и резким движением сорвал подвернувшуюся под руку травинку. – Может быть, этот почтенный старец всерьез полагает, будто я прибыл за сотни парсеков, чтобы обсудить с ним основы тантризма? Или же он попросту выгадывает время, наивно рассчитывая заговорить меня и сбить с пути? Вряд ли, наивным он не выглядит… Гораздо вероятнее, что он искренне желает – нет, не переубедить меня, – хотя бы поколебать, заронить искру сомнения в мою душу. Должно быть, он не может смотреть на меня иначе, как на заблудшего, упорствующего в своих заблуждениях, но все же не безнадежного. Должно быть, он ни на кого не может смотреть иначе. Для него это дело чести, хотя йога и честолюбие – понятия мало совместимые…»

– Как известно, человек живет не для себя, – сказал Кратов, – а для тех, кто его окружает. Не спорю, можно всю жизнь провести в созерцании своего дивного внутреннего мира. Но человек стремится совершенствовать тот мир, в котором живут другие, близкие ему по крови или по духу существа.

– Я заранее принимаю большую часть тех доводов, какие вы рассчитываете противопоставить моей позиции, – покивал ему Палеолог. – Хотя любой из них может быть оспорен. Например: почему человек должен жить для окружающих? Кто предъявил ему этот долг, кто вправе делать это? Разве человек свободной воли не может посвятить себя служению высшим силам и божествам? И кстати, отчего вы полагаете, что мир несовершенен?

– Потому что я не согласен с вашими представлениями о совершенстве.

– Вы еще не знаете, как я представляю себе совершенство.

– Положим, догадываюсь. Совершенство – это постоянство. Не пошевели, не раздави, не нарушь… Я прав?

– Увы, это недостижимый идеал!

– Да, мы живем в несовершенном мире. Но мы делаем все, чтобы приспособить его для наших нужд. Если природе было угодно создать разум, то разуму угодно существовать в наилучших для себя условиях. Поэтому мы познаем то, от чего вы отвернулись, беспомощно прикрыв глаза ладошками. А познав, переделываем по своему усмотрению. В конце концов, целенаправленная разумная деятельность – тоже природный фактор!

– Посмотрите вокруг, – с легкой укоризной сказал старый йогин. – Чего вам не хватает? На что вы растрачиваете свои драгоценные силы, чему отдаете свою жизнь? Вот она, нетронутая цивилизацией природа, и вот я, человек. Между нами нет барьера техники. Мы – одно целое, мы понимаем друг дружку без слов, нам нечего делить, мы живем в мире.

– Простите, но это завуалированный эгоизм, – возразил Кратов. – Предадим забвению то обстоятельство, что именно техника, этот злой демон человечества, доставила вас на Амриту, чтобы вы имели возможность наслаждаться единением с природой… Вселенная не замыкается на Амрите. Есть триллионы и триллионы существ, которые ждут нашей помощи. Если вам хорошо здесь и покойно, то нам нет покоя, покуда где-то есть горе, беды, лишения. Мы так устроены! Природа – это не только зеленая травка и ласковый коровий слон…

– Камадхену, – сказал Палеолог.

– Что? – переспросил Кратов.

– Это животное называется камадхену. На санскрите это означает «доящаяся желаниями». Но если вы попробуете ее молоко, вам нечего будет больше желать.

– Не уверен. К пиву я тоже отношусь неплохо… Природа равнодушна и безжалостна. Землетрясения, цунами, сверхновые, черные дыры, нуль-потоки… С расширением возможностей человека ширится и понятие беды, причем гораздо стремительнее. Раньше люди не знали настоящей медицины, страшные болезни прошлого были для них бедой, больному человечеству не было дела до галактических катастроф. Мы победили холеру, рак, иммунофаги. Возникла новая беда – вооруженное религиозно-социальное противостояние. Мы справились и с ним. Надвинулись экологический кризис, Великая Сушь, глобальное истощение биосферы, одна беда страшнее другой… Но вот человечество прошло свой земной путь и вырвалось во вселенную. И все бы хорошо – но звезды имеют обыкновение взрываться, а это несчастье для всей Галактики. Скоро мы научимся у наших старших братьев-астрархов стабилизировать и чинить звезды, и своими руками подлатаем родное усталое Солнце… Но вырисовывается на горизонте очередная беда – Большое Замыкание Вселенной. Я верю: мы познаем и эту тайну, справимся, спасем себя, других. И вас в придачу…

– И так до бесконечности? – спросил Палеолог.

– Вероятно.

– А если нет?

– Что – нет?

– Если однажды окажется так, что вам не с чем больше сражаться? Не останется в мире несчастий – и все? Вы утратите свой главный стимул к познанию, а следовательно – и к развитию. Вы задумывались о судьбах цивилизаций, уже однажды переживших пресловутое Большое Замыкание? Я имею в виду Археонов, мифический разум первого поколения.

– Я даже их искал, – усмехнулся Кратов.

– Оказывается, и вам не всегда сопутствует успех… Однако представьте себя на их месте, когда они, великие, всемогущие, совладав с грандиознейшим из мыслимых бедствий, перевалили через его гребень и оказались в новой вселенной – где для них нет ничего нового. Все подвластно их могуществу. Не на чем острить свой ум. Скучно видеть очередной, быть может, не первый, виток уже некогда изученной спирали развития. Следуя вашим путем неустанной борьбы, они внезапно и с отвращением обнаруживают впереди глухой тупик. Кто знает – не уединились ли разочарованные Археоны на какой-нибудь отдаленной планетке, чтобы наконец отдать дань опрометчиво отвергнутому самопознанию?

Кратов пожал плечами, грызя травинку.

– На Псамме их не оказалось, – сказал он.

– Что такое Псамма?

– Одна отдаленная планетка. Все думали, что Археоны обосновались именно там. Все ошиблись.

– Взгляните на вещи по-иному, – промолвил Палеолог. – Раскрепостите свое воображение. Отчего вы решили, что та модель общественного устройства, в которой вы обитаете всю свою жизнь, идеальна? Вы ищете комфорт в техногенной среде. Вы не мыслите себя без всех этих видеалов, ЭМ-техники, гравигенераторов. Выдерни вас из привычного защитного кокона приборов, механизмов и энергетических полей – и вы ощутите себя голым. Хорошо, это ваше право. Но допустите на миг, что здесь, на Амрите, мы пытаемся выстроить новую модель общества. Без железа и керамики. Только мы – и природа. На Земле это уже невозможно, Земля потеряна. Там нет уголка, где природа дышала бы свободно. Амрита еще не закабалена демоном техники. И мы пытаемся по-своему ответить на вызов Вечности. Возможно, мы ошибаемся. Возможно… Но так же возможно, что мы – просто следующая ступень. Пока мы всего лишь хотим, чтобы нам не мешали. Мы еще слабы и неумелы. Когда-нибудь, не сейчас, мы поможем всем вам сделать шаг на эту новую ступень. Мы будем чисты, здоровы и вооружены немыслимыми для вас силами свободного разума. Мы будем несуетными властелинами всех пространств и времен. Вы, больные, на большую половину обратившиеся в киборгов, задыхающиеся под гнетом лязгающей, огнедышащей второй природы, сами захотите сюда. Нам даже не потребуется крест, огонь и меч, как конкистадорам Средневековья. Мы обойдемся без водки и пороха индустриальной революции. Вы попроситесь к нам – и мы примем вас, как больных детей…

– Не оттого ли вы согласны на больных детей, – хмыкнул Кратов, – что у вас нет здоровых?

– Оказывается, вы умеете притвориться злым мальчиком, – снисходительно промолвил Палеолог. – Да, у нас здесь нет женщин. Да, у нашей модели общества есть проблемы. Они есть у всех. И поверьте, у вас их не в пример больше!

– Еще бы, – Кратов с трудом сдержал зевок. – Мы же пока не Археоны! Я и не хочу заглядывать так далеко. Давайте вернемся к нашему спору лет этак через пару миллиардов, после Большого Замыкания.

Палеолог промолчал. Он сидел, прислонившись спиной к стволу гигантского одуванчика и отрешенно смежив веки. Чуть поодаль развлекались братцы-ксенологи. Урбанович, сбросив куртку, с непостижимой быстротой карабкался на дерево, а Ветковский подавал ему советы, стоя внизу в позе ценителя искусств. На ступеньках лестницы, ведущей в Праджагару, угнездился Феликс Грин и, как зачарованный, смотрел на спящего зверя. Кратову еще не доводилось видеть его таким тихим и умиротворенным. В руке у Грина был стакан – по всей вероятности, с эгг-ногом из молока желаний. Над поляной носились птицы, перекликаясь резкими кошачьими голосами.

– Вернемся к Сафарову, – сказал Кратов. – Что же необычного было в его появлении здесь? Только сам факт?

– Пожалуй, нет, – не слишком охотно отозвался Палеолог. – Отсутствие транспортного средства, что доставило его на Амриту. Космопорты пустовали дней пять… и вдруг ко мне пришел человек, которого я прежде здесь не встречал, отрекомендовался именем недавно погибшего Звездного Разведчика и заявил о своем желании поселиться в нашем мире.

– Он мог прилететь значительно раньше.

– Конечно, мог. Но с какой стати ему столько дней от меня скрываться? И потом – в районе космопортов просто негде укрыться от посторонних глаз, там всегда многолюдно.

Кратов почему-то вспомнил человека с «летающей штучкой» на голове.

– Сафаров мог высадиться где угодно, – осторожно предположил он.

– А вот этого не мог, – возразил Палеолог. – Иначе я узнал бы об этом вопиющем нарушении статуса нашей свободной планеты. У нас запрещены посадки космических аппаратов за пределами двух специально отведенных площадок. У нас вообще запрещено какое-либо использование механических средств передвижения.

– Как же вы узнали бы о незаконной высадке?

Палеолог снисходительно улыбнулся.

– Эта вещь, – он кивнул на браслет личной связи, что свободно болтался на его тощем запястье, – на Амрите есть лишь у меня – для связи с вновь прибывшими. Конечно, мы храним их, как символ родства с планетой, откуда происходим. К тому же эти игрушки полезны при кратковременных визитах в ваши миры. Но коренные амритаджа всегда всё знают друг о друге. Мы способны общаться на расстоянии сотен километров мысленно.

– Тогда вы и сейчас должны знать, где находятся человек, называющий себя Виктором Сафаровым, и немолодая женщина, прибывшая к нему.

– Естественно, хотя они и не амритаджа. Они находятся вместе, – Палеолог чуть наморщил обтянутый сухой коричневой кожей лоб, – в сорока трех милях к югу от космопорта.

– У вас не возникало никаких побуждений выяснить подлинную личность этого человека?

– Нет, – равнодушно произнес Палеолог. – На Амрите не принято вмешиваться в чужие дела.

– Но его имя, фамилия, наконец – прибытие матери настоящего Сафарова…

– Уважаемый Консул, – сказал Палеолог проникновенно, – в моих правилах всегда доверять людям. У меня нет оснований сомневаться в словах этого человека по трем причинам. Во-первых, в великой Галактике наверняка наберется не один десяток Викторов Сафаровых. Почему бы нашему незнакомцу не быть Виктором Сафаровым от рождения и вдобавок родственником почтенной Ирины Павловны? Во-вторых, никто не может запретить человеку назвать себя любым именем, которое он себе изберет. В некоторых мирах есть странные обычаи, когда живые берут себе имена мертвых, чтобы встать на их место в этой жизни, продолжить их путь и тем самым отказаться от своего, который мог быть отчего-то неудачен. А в-третьих… Вы слышали об индуистской концепции «сансара», новых воплощениях после смерти?

– Слышал, – с нетерпением проговорил Кратов. – Она же метемпсихоз[35] древнегреческих пифагорейцев и орфиков. Душа бессмертна, тело бренно. После смерти тела душа находит для себя новую оболочку.

– Приблизительно… Концепция эта не бесспорна, ибо ей нет ни подтверждений, ни опровержений: душа или то, что подразумевается этим термином, не помнит своих прежних воплощений. Но посудите сами: если кто-то однажды предположил такую возможность, то рано или поздно, в нашей бесконечно сложной вселенной, пусть с исчезающе малой вероятностью – неужели нечто подобное не может осуществиться? И тогда погибший астронавт, молодой человек, не успевший пройти свой путь до конца, испытать, что такое жизнь во всем ее многообразии, возродится – не только духовно, но и во плоти. Разве не может природа даровать ему еще одну попытку – тем более здесь, на Амрите?

– Нет, – хмуро сказал Кратов. – К сожалению, природа – не может. Ни здесь, ни где-либо еще. Потому что подлинный Виктор Сафаров…

– Да-да, – усмехнулся Палеолог. – Погиб и физически захоронен на Земле. Не может быть, потому что не может быть никогда. Или как там у русского писателя Чехова?.. Но позвольте спросить, уважаемый Консул, зачем же вы бросили все свои дела и прилетели на Амриту? Чтобы посмотреть на дальнего родственника погибшего, имеющего с ним поразительное внешнее сходство? Нет, мой друг. Вы столь усердно не верите в то, во что изо всех сил хотите верить, что не успокоитесь, пока не встретитесь с Сафаровым лицом к лицу!

– Не так, – сказал Кратов. – На Амриту я попал в результате ряда событий, к указанным вами обстоятельствам отношения не имевших. Я здесь вынужденно и против воли. Но вы правы: не успокоюсь. И вовсе не потому, что верю в вашу сказочку о чудесном воскрешении.

– Так почему же? Вы сказали: природа не может. Не здесь ли разгадка? Если не природа – то кто же может?

Кратов не ответил. Он медленно поднялся с травы и теперь стоял над Палеологом, тщательно отряхивая одежду от налипшей земли и сухой листвы.

– Во всяком случае, – ровным голосом заключил йогин, – здесь я вам содействовать не намерен.

– Вот как! – усмехнулся Кратов.

– Не подумайте, что это проявление моей злой воли, – Палеолог развел руками. – Сделай добро одному – и причинишь зло другому. Я связан обязательством, взятым мной перед семьей Сафаровых, и потому не укажу вам точного их местонахождения. А на планете Амрита, равно как и повсюду, действуют общечеловеческие законы о неприкосновенности личности, свободе ее передвижения, проживания и волеизъявления. Всякая ваша попытка получить информацию от Виктора Сафарова будет рассматриваться, вероятно, как противоправное ограничение этих свобод. Впрочем, все зависит от формы… Учтите также, что на планете Амрита запрещено любое использование технических средств на суше, в воде и воздухе. Нарушение запрета есть посягательство на законы суверенного члена Федерации планет Солнца и карается позорным изгнанием. Для справки сообщу, что обитаемая площадь Амриты втрое превосходит площадь земной суши, и найти человека против его воли здесь практически невозможно. Действуйте, Галактический Консул.

– Жаль, что вы не хотите мне помочь, – произнес Кратов задумчиво. – Очевидно, вы не понимаете либо отказываетесь понимать всю серьезность проблемы.

– Я не уверен, что вы желаете добра Сафарову.

– Ничего я ему не желаю – ни добра ни зла. Мы даже не знакомы. Но я должен его увидеть, и сами ваши поступки убеждают меня в необходимости этого. Теперь я совершенно уверен, что это не тезка и не дальний родственник того Сафарова.

– Меру Златоглавый! – смеясь, воскликнул Палеолог. – Кто же? Кем может быть этот человек в соглашениях вашей материалистической логики?

– Непременно узнаю, – пообещал Кратов.

Он покосился на своих спутников. Разморенные зноем, они валялись в тени между сваями хижины.

– Я нахожусь на Амрите как частное лицо, – сказал Кратов. – Вы же знаете, что в сферу моей компетенции входят вопросы взаимоотношений человечества и других цивилизаций, а не инспекция колоний Земли. – Он подумал, будет ли в этом мире иметь вес его статус инспектора Агентства внеземных поселений, и решил, что вряд ли. – А на Амрите, равно как и повсюду, неограниченно разрешены контакты между частными лицами. Так что законов я не нарушаю. Что же до местонахождения Сафаровых…

Он приблизил к лицу наручный браслет личной связи и набрал на нем код вызова.

Палеолог с любопытством наблюдал за его манипуляциями.

Минутная пауза показалась Кратову бесконечной. Отзыва не последовало. Кратов изумленно поглядел на йогина – тот снисходительно улыбался.

Подняв брови, Кратов набрал другой код.

– Слушаю вас, – ответил женский голос.

– Ирина Павловна, – обрадовался Кратов, – я только что прилетел с Земли. Могу я видеть вас и Виктора?

Палеолог перестал улыбаться, лицо его обрело привычную отрешенность с легким оттенком усталости. Он резко повернулся и пошел прочь не разбирая дороги, прямо в непролазную чащу негромко бормочущих кронами одуванчиковых деревьев. Зверь-камадхену вскинулся на передние лапы и тяжело поднялся. Хватая мягкими губами пучки травы, он двинулся вслед за хозяином. Феликс Грин привстал на локтях и с сожалением проводил его взглядом.

– И все же, – томно произнес Ветковский, разметав руки. – Слоновая корова или коровий слон? Что по этому поводу может сообщить передовая ксенолингвистика?

– Она думает, – сонно пробормотал Урбанович.

– А у нас на Титануме вообще нет зверей, – грустно промолвил Грин. – Даже в заповедниках. Как-то привезли с Земли стадо антилоп, а оно в три дня начисто вымерло. Не спрашивайте, почему именно антилоп… Весь Титанум ходил в трауре. Здоровенные звездоходы, седые, битые-латаные, рыдали над ними, как девочки… Я тогда был несмышленышем и на всю жизнь, наверное, запомнил этих антилоп. Что-то такое теплое, мягкое, шерстистое. И молоком пахнет. Но не приживается у нас зверье…

– Странно, – откликнулся Ветковский. – Отчего бы это?

– Мы заселили Титанум, когда от местной цивилизации остались одни археологические памятники. Ребятишки захотели создать технический рай за счет экологии – чем-то она им помешала, и они перестроили свою атмосферу так, что все живое, кроме мыслящих субстанций, гибнет невозвратно. Не то ввели в состав газовой оболочки новый элемент, не то изменили ее лучевую проницаемость, в общем – какой-то неуловимый фактор. А потом и сами… вымерли. И живем мы на громадной пустой планете одни. Люди, машины, ветер…

– Признаться, мне это животное напомнило бегемота, – сквозь дрему объявила передовая ксенолингвистика.

– А мне так антилопу, – мечтательно проговорил Феликс Грин.

6

– Я ухожу, – сказал Кратов.

– Куда? – с живостью спросил Урбанович.

– В лес. – Кратов нахмурился. – А вы, Марк, уже закудыкали мне всю дорогу!

– Это что, примета? – встрепенулся тот. – О, простите, простите…

Кратов трижды плюнул через левое плечо.

– И надолго? – полюбопытствовал Ветковский.

– Полагаю, на пару суток. Сущие пустяки.

– У вас всегда кругом пустяки, – проворчал Феликс Грин. – Если вы застрянете в лесу больше, чем на неделю, мне придется заново составлять программу полета к… – Он покосился на ксенологов. –…к конечному пункту. Мастеру, в общем, все едино, на вас он сетовать не станет, а на мне отыграется по полной.

– Мастер строг, – уверил его Кратов, – но справедлив. Ему наверняка захочется это продемонстрировать.

– Вы твердо уверены, Консул, что поступаете правильно? – спросил Урбанович задумчиво. – Как я понял, у вас нелады с местной администрацией. Стоит ли вмешиваться в их дела?

– Это не только их дела, – помолчав, ответил Кратов. – И в этой ситуации мне может угрожать лишь глупое положение. Ничего, не впервые.

– Что же, – тяжко вздохнул Феликс Грин. – Подождем еще пару суток.

Кратов протянул ему руку, совершенно машинально отметив, что на Земле и Титануме символы радушия примерно одинаковы. А вот на Амрите уже имеются отличия… Вероятно, причина заключалась в степени обособления колонии от метрополии. Амрита, сохраняя формальную зависимость от Земли, уже почти полтора века усердно подчеркивала свою самостоятельность, тогда как первые поселенцы прибыли на лежащий в обглоданных ветром руинах Титанум лет семьдесят назад. К тому же, если верить словам Палеолога, йогинам-амритаджа, пребывающим в постоянной мысленной связи между собой, вообще ни к чему приветствия и прощания.

«Пройдет какой-то десяток тысячелетий, – подумал Кратов в порыве сентиментальности, – и каждая колония станет метрополией, понемногу утратит родственные узы с колыбелью человеческого разума. Такое происходит сплошь и рядом. И в том нет ничего противоестественного – людям свойственна короткая память, они не помнят ни имени, ни места рождения своего пращура. Жизнь в иных природных условиях заложит в колонистах особые расовые признаки. Возникнут новые галактические цивилизации, может быть – более мощные, нежели земная. Узнают ли друг друга, протянут ли руки, встретившись на звездных перекрестках, все эти амритаджа, титаниды, магиоты?..»

– Добрая старая земная традиция, – заметил Ветковский. – Отправляясь на легкую прогулку, трогательно прощаться с родными и близкими.

– Вы читаете мои мысли, Лев, – улыбнулся Кратов. – Как заправский йогин.

Ветковский развел руками:

– Всегда трудно удержаться от соблазна подцепить чужую дурную привычку. Особенно в условиях повышенной концентрации йогинов на квадратный километр обитаемой суши… Кстати, как вы намерены одолеть расстояние в сорок три мили без транспортных средств?

– Бегом, – ухмыляясь, пояснил Кратов.

– Но это же чертовски далеко! – заметил Урбанович.

– Я буду бежать очень быстро, – обещал Кратов.

7

Поначалу Кратов двигался быстрым шагом. Войдя в густой лес, незаметно для себя он перешел на легкий бег и наконец рванул во весь опор. Ему доставляло удовольствие на большой скорости уворачиваться от летящих в лицо ветвей, перепрыгивать через трухлявые стволы и укрывшиеся в траве кочки, высекать вееры брызг из хрустально-чистых ручейков и затхлых луж. Ленивое стадо огромных свиней в кисейной розовой шерсти шарахнулось врассыпную при виде несущегося на них взмыленного Галактического Консула, в расстегнутой на потной груди куртке и по колено мокрых брюках. Очередной йогин-одиночка, сидящий в позе лотоса, проводил его равнодушным взглядом и вновь погрузился в прерванные размышления.

Лес внезапно кончился, и Кратов выскочил в долину, простиравшуюся до самого горизонта. Жесткая трава с шумом расступалась и, непримятая, смыкалась позади. В коротких промежутках между прыжками через ухабы Кратов едва успевал прикинуть, сколько времени ему оставалось до встречи с Сафаровыми. Он рассчитывал преодолеть весь путь часа за четыре.

Итак, вопреки ожиданиям, на Амрите знали о существовании парадокса в «деле Сафаровых», и в этом им не помешала старательно декларируемая отрешенность от мирской суеты. Очевидно, Палеолог смог оценить и всю сложность проблемы, но при этом не проявлял никакой озабоченности. Можно было подумать, будто он и в самом деле верил в сказку о посмертных воплощениях. Хотя почему бы и нет?..

Но с точки зрения материалиста – кто же этот человек, присвоивший чужое имя? Тезка погибшего? Родственник? Самозванец? Может быть… Но какую цель он преследует, обманывая мать настоящего Сафарова и тем самым совершая акт беспримерного кощунства?

Если же это самозванец, то как могла ему поверить Ирина Павловна, судя по всему – умная и далеко не безрассудная женщина, которая своими глазами видела, как прах ее сына был предан огню? Почему она так легко бросила все, что связывало ее с прежней жизнью, и отправилась на Амриту, навстречу неизвестности? Вопросы, вопросы, вопросы…

Но если Сафаров не самозванец, не тезка и не родственник, то это может быть только наблюдатель.

Чужой наблюдатель.

Кратов продолжал бег.

8

– Это наш дом, – сказала Ирина Павловна.

– Настоящая избушка на курьих ножках, – улыбнулся Кратов.

– По-вашему, я Баба-яга? – ужаснулась Ирина Павловна, а Кратов протестующе замахал руками. – Что вы, Костя, внешнее сходство очень обманчиво. Не такая уж я старая карга, и моя избушка не лишена удобств. Там, внутри – стандартная система бытового комфорта, как во всей цивилизованной Галактике. Так утверждает Виктор… И непременный пищеблок, тоже стандартный. Он и напоит, и накормит, и спать уложит… хотя это, конечно же, не его функция. А я совершенно безопасна для маленьких глупых детей, сломя голову бегающих по темному лесу.

– Если уж мы затеяли игры в сказку, – не удержался Кратов, – то пищеблок запросто может сойти за скатерть-самобранку,

– Мама у нас осталась без работы, – весело сообщил Виктор Сафаров, – и на этой почве с лапочками ушла в домашнее хозяйство. Верите ли, она собиралась заняться здесь своим садоводством. Но к чему это на Амрите? Ложись под любым деревом, разевай рот – и плоды сами будут в него падать. Спелые, круглые, безупречно чистые…

– Меня так и подмывает спросить, – признался Кратов, – каким образом вам удалось создать этот оазис цивилизации среди нетронутой природы? Кажется, на Амрите запрещена всякая техника.

– Доктор Палеолог разрешил нам доставить дом-самострой с Гранд-Лисса, – пояснила Ирина Павловна. – В комплекте со скатертью-самобранкой. А его друзья-йогины нам помогали. Он наш добрый гений или, если хотите, ангел-хранитель.

Кратов попытался представить Палеолога в роли ангела-хранителя. Его богатое воображение на этот раз спасовало.

– Хотите грушу, Костя? – спросил Виктор. – Внешне эта штуковина больше напоминает лимон, однако по вкусу настоящий дюшес.

Ирина Павловна поглядела на беззаботного сына и как-то беспомощно вздохнула. Тот пригнул к земле толстую ветку и теперь старательно выбирал гостинец для Кратова. Затем он протянул ему нежно-желтый плод с ноздреватой корочкой. На левом запястье Виктора виднелся потускневший от времени браслет личной связи.

– Вы знаете, Виктор, – начал Кратов, неторопливо очищая лимоногрушу, – я вызывал вас из космопорта, но ваш браслет почему-то не откликнулся. Тогда я вызвал Ирину Павловну.

– Быть не может! – Сафаров вполне натурально изобразил изумление. – Впрочем, я как раз бегал на речку купаться и, вероятно, оставил браслет на берегу…

– И в самом деле, – сдержанно согласился Кратов.

– Скоро обед, – сказала Ирина Павловна. – Побудьте здесь, мальчики, я соберу на стол.

Она поспешила в избу, поминутно оглядываясь, словно опасалась, что сын вдруг исчезнет с того места, где она покинула его.

– Если вы не прочь, – промолвил Сафаров, когда за Ириной Павловной закрылась дверь, – мы можем погулять по лесу. Нам есть о чем поговорить. – Он выжидательно посмотрел на Кратова и после паузы добавил: – Как двум старым звездоходам.

– Спасибо, Виктор, – искренне произнес Кратов. – Вы сильно упрощаете мне задачу.

Сафаров маячил впереди, сунув руки в карманы и тихонько насвистывая какую-то мелодию. Он был невысок, но, должно быть, очень силен: при каждом движении тонкая материя белой рубашки льнула к рельефу мышц. Вся его фигура излучала безмятежное спокойствие и добродушие, словно ничего особенного и не происходило. Внешне он почти не походил на мать: узкими черными глазами и жесткими волосами Виктор, очевидно, выдался в отца. И это действительно был тот Виктор Сафаров, каким Кратов увидел его на экране видеала в номере бревенчатого отеля несколько часов тому назад.

– Достаточно, – сказал Виктор и остановился, носком сандалии раздвигая проволочно-упругую траву. – Присядем?

Кратов выбрал местечко потенистее, но садиться не стал, а вместо этого лег, закинув руки за голову. Разговор затевался не так, как ему хотелось бы, и теперь он искал способ повернуть его в нужное русло. Он совсем не желал показаться в глазах Сафарова этаким мечом возмездия за несовершенные злодеяния.

– Я уже не звездоход, Консул. – Сафаров ожесточенно отмахнулся от свисавшей перед его лицом ветки. Он стремительно утрачивал все свое спокойствие. – И вы это отлично знаете. Но зато вы не знаете, кто я на самом деле, и прибыли разбираться на месте.

– И не скрываю этого. Хотя кое о чем строю догадки.

– Не стоит. Как вы добрались в нашу глухомань? Неужели пешим ходом?

– Бегом, – сказал Кратов и самодовольно ухмыльнулся.

– От космопорта до нас – бегом? Через лес?! – Сафаров восхищенно присвистнул. – Надеюсь, оно того стоило… Так вот, Консул. Никакой я не инопланетный разведчик. А больше я ничего не могу вам сообщить, потому что… – Сафаров покусал губы. – Потому что и сам того не знаю.

– Звездоход Виктор Сафаров погиб, – сказал Кратов.

– Да, это так. Но Виктор Сафаров – это я. У меня его тело, его лицо, его память! Мы как-то вспоминали с мамой… я помню всю свою жизнь, начиная с детских лет и кончая тем проклятым днем, когда вошел в галерею на Амиге. Зачем мне было туда лезть? Без поддержки, в обычном скафандре. У меня и в мыслях не было… Я хоть сейчас могу занять кресло Звездного Разведчика и лететь. Я пройду любой тест на профессиональную пригодность. Но вся штука в том, что звездоход Виктор Сафаров мертв, а я… Я – никто.

– Ваш браслет не работает, – промолвил Кратов. – Он должен подзаряжаться от собственного энергополя человека. От вас же он не подзаряжается. Я повторял вызов несколько минут назад, когда шел позади вас.

– Да, – пробормотал Сафаров. – Это правда.

– Вы – не человек.

– А вы можете сказать мне, что же такое – «человек»?

– Думаю, что смогу, – помедлив, произнес Кратов. – Человек – это животное, которое утверждает, что оно не животное. – Он улыбнулся краем рта, но Виктор не ответил ему тем же. – Ладно, не вдаваясь в биологические подробности… Напомню лишь, что человек прежде всего рождается от человека.

– Оставьте, – поморщился Виктор. – Моя мама признала меня.

– Но Ирина Павловна вовсе не ваша мама.

– И это тоже правда. Еще одна правда обо мне.

Сафаров провел по смуглому липу тыльной стороной ладони и привалился к стволу дерева.

– Что вы от меня хотите? – спросил он.

– Любого доказательства вашей человеческой сущности.

– Это занятно! Не прошло и минуты, как вы уличили меня в нечеловеческом происхождении. Теперь вам нужны какие-то доказательства… Я действительно не являюсь человеком по своей природе.

– В биологическом смысле – безусловно. А в социальном? Человек, на мой взгляд, должен мыслить, поступать и отдавать себе отчет в своих поступках по-человечески.

– Ваше определение некорректно, – запротестовал Сафаров. – Тавтология!

– Ничего удивительного, я же импровизирую… По-человечески – значит, в рамках биологических особенностей и внутрирасовых традиций общественного поведения. Будем углублять определение?

– Не стоит, хотя все равно непонятно. Поясните лишь, зачем вам эти доказательства?

– Но это кристально ясно! Затем, чтобы я не лез к вам с глупыми вопросами. Чтобы я улетел с Амриты и занялся более важными делами, чем беготня по зарослям, засиженным йогинами. Чтобы по ночам я мог спокойно отдыхать, а не думать о последствиях.

– Последствиях чего?!

– Не надо иронии, Виктор. По вашему признанию, у вас память Звездного Разведчика, поэтому вы должны понимать, о каких последствиях идет речь. Знаете, втайне я рассчитывал, что прилечу сюда и увижу эдакую чужеродную креатуру с неадекватными реакциями явно приспособительного свойства. И сразу пойму, что имею дело либо с мимикрирующим алиеном, либо с дилетантской имитацией человека со стороны молодых, но нагловатых рас, не понимающих, что лучший способ выведать технологические секреты у землян – спросить об этом в лоб… Увы, я обманулся в своих ожиданиях. Вы производите полное впечатление человека. Если это имитация, то исполненная не просто профессионально, а на беспрецедентно высоком уровне.

– Спасибо, – фыркнул Виктор.

– Не за что… Итак, существо, которое приняло облик человека – ваш облик, – наверняка преследовало некую цель. И я хотел бы по меньшей мере иметь убежденность, что его намерения – ваши намерения! – не нанесут ущерба человечеству, чьи интересы я намерен перед вами защитить всеми доступными мне средствами. В конечном итоге мне даже безразлично, кем вы являетесь биологически… Слушайте, а у вас нет родственников в Канаде?

– С какой стати? – изумился Сафаров.

– Я хотел сказать: вы, часом, не человек-2? Их ведь производят в Канадском институте экспериментальной антропологии.

– Никакой я не человек-2!

– Один мой знакомый, прекрасно законспирированный инопланетный наблюдатель, кстати – так и не раскрытый, в похожей ситуации заявил: все равно правды от меня вы не услышите.

– Не раскрытый, но вы об этом знаете?!

– Ну, кроме меня – практически не знает никто. К тому же земные дела его не интересовали вовсе, в человеческом обличье он решал проблемы своей расы. И погиб в очень далеком и малоизвестном мире, так что сейчас никому уже и в голову не придет заниматься проверкой его происхождения…

– Сыграем в эту игру, – оживился Сафаров. – Чем же я мог бы угрожать столь мощной цивилизации, как человечество, – даже без учета того обстоятельства, что за ним стоит во стократ более мощная система Галактического Братства?

– Разумеется, ничем, – охотно согласился Кратов. – И не во стократ, а порядка на три… Но я должен знать ваши намерения.

– Это становится смешным, – озадаченно произнес Виктор. – Я не знаю о себе ничего, кроме того, что предлагает мне моя человеческая память. У меня нет никаких намерений. То есть вообще никаких! У меня есть мама, и я хочу… мы хотим, чтобы нам позволили спокойно провести остаток отпущенного нам времени вместе.

– Не этого вы должны хотеть! – оборвал его Кратов. – Корабль Звездной Разведки – вот о чем вы должны мечтать.

На миг ему показалось, что Сафаров набросится на него.

– Между тем вы действительно могли бы вернуться в Галактику, – продолжал он, глядя, как сильные пальцы Виктора скручивают в тугой жгут, ломают и рвут в клочья пучок травяных стеблей, с корнями выдранный из земли. – Нет закона, запрещающего вам это. Дайте мне лишь доказательства.

– Да будьте же вы прокляты, – сказал Сафаров. – Как я могу что-то доказать? Ну, разрежьте меня на части, пересчитайте мне ребра, позвонки, хромосомы, если хотите.

– Боюсь, что здесь вас будет ожидать маленький сюрприз, – сдержанно сказал Кратов.

– Да, конечно… – Сафаров сник. – Откуда мне знать, что там у меня внутри? И потом… Ведь я же погиб, Константин, погиб по-настоящему. Меня могло бы и не быть сейчас! Но я есть, я дышу, чувствую и сознаю себя как личность, так стоит ли просить у судьбы что-то еще? В сущности, что мне нужно, кроме покоя? Ничего: просто жить и оберегать эту свою вторую жизнь. Она – как нежданный подарок, доставленный не по адресу. Держишь его и ждешь, что с минуты на минуту придут и отнимут.

9

– Что я помню? Сумрак, темный поворот, который буквально манил своей доступностью. Ничто, как пишут в романах, не предвещало… Я подозревал, что пропавших биологов там нет – с какой стати они вдруг начнут рыскать по темным галереям, когда им нужно как можно скорее выбраться на свет или хотя бы найти надежное укрытие до прибытия спасателей, то есть нас? Но убедиться следовало. Не то чтобы этого требуют правила… в угоду внутренним ощущениям. А ощущения у меня были неоднозначные. В темноте люди иногда ведут себя своеобразно… Я сообщил друзьям о том, как намерен поступить, получил категорический приказ не делать глупости или хотя бы дождаться наземной поддержки. Ждать было долго: основная группа обследовала параллельные туннели. Моего терпения хватило на десять минут. Я оставил часть оборудования на повороте и шагнул в темноту. У меня был хороший, мощный фонарь, да я и без него видел каждый камешек и чувствовал, что не случится ничего дурного. С какой стати? За все время поисков не отмечено было ни одного случая хотя бы легких подвижек горных масс. Это были старинные, успокоившиеся, надежные галереи, потому-то биологи в них и полезли, надеясь расширить свои коллекции амигийской фауны. Я сделал десяток шагов, не более. Подобрал какой-то обломок сталагмита – просто так, без какой-то мысли. Обломок был размером с два моих кулака, в желтых потеках и черных прожилках, так что ничем не выделялся среди каменных осыпей. Мне померещилось, что прожилки образуют какой-то забавный узор… или что-то в этом роде. И тотчас же ожил сигнал тектонической опасности. Вы о таком, верно, и не слыхивали, а наши скафандры специально были оборудованы целым набором дополнительных датчиков, которые делали стойку на любые изменения в окружающей среде. На движение воздуха, на визуальное смещение неподвижных предметов, чуть ли не на аберрации гравитационных полей. Не скрою, сигнал застал меня врасплох. Я стоял, стиснув обломок в кулаке, и пытался сообразить, какого рода опасность мне вдруг ни с того ни с сего принялась угрожать. Камень показался на удивление легким, словно пустотелым, а сигнал все нудил над ухом, и я тоже чувствовал себя совсем невесомым… Потом надоедливый нудеж оборвался, и я подумал, что наконец-то опасность миновала. Вам не приходилось внезапно, необъяснимо отключаться? Терять сознание?

– И довольно часто, – сказал Кратов.

– Это было так, словно опустилась какая-то невидимая шторка… Она укрыла меня непроницаемым колпаком, и я не увидел ничего – только на мгновение почудилось, что в бархатной черноте вспыхнули тусклые размытые звезды…

…Я открыл глаза и обнаружил себя в другом месте. Будто хорошенько выспался после трудного дня. На мне был все тот же скафандр, и он буквально душил меня своей раскаленной тяжестью – вам уже известна амритийская жара, а система терморегуляции почему-то не работала. Да, я был на Амрите, за полторы сотни парсеков от Амиги, от базы, от горной системы с галереями и бесшабашными биологами. Чувствовал себя превосходно. Чертов обломок по-прежнему был у меня в руке, и я выбросил его в траву. Скафандр я потом тоже выбросил. А в то время, досадуя на друзей, что не ко времени решили надо мной подшутить, попытался вызвать руководителя миссии по браслету. Естественно, ничего не вышло. Хотя что значит естественно… ничего нормального в том не было, браслет обязан был работать, надежный, мощный, десантный браслет… я же тогда не знал про свое энергополе… В полном недоумении я приступил к осуществлению программы выживания в условиях экологической неопределенности, поскольку ясно было, что это не Амига, и я не знал, обитаема ли планета. Быстро нашел воду, с помощью химических индикаторов при скафандре выяснил съедобность растительных плодов, установил неагрессивность биосферы – в общем, все, как на аттестационной практике. К слову, мне доводилось попадать и в более сложные ситуации. А вот как-то я влип на Ферре VIII…

– Ферра-Дерьмохлебка! – оживился Кратов. – То еще развлеченьице!

– Она самая… Мои злоключения скоро прервались: к воде вышло стадо амритийских коров-камадхену, погоняемое совершенно голым и дочерна загорелым человеком, который заговорил со мной на хорошем астролинге. Узнав о моей одиссее, он нимало не поразился и, с видимым удобством соорудив из своих конечностей падмасану, погрузился в медитацию. Мои попытки обратить на себя его внимание долгое время терпели неудачу, но так же внезапно он встал и с доброй улыбкой пригласил меня следовать за ним, ибо местное руководство якобы уже поставлено в известность о случившемся. В процессе нашего странствия мне удалось выяснить, что я нахожусь на Амрите, планете торжества духа и еще чего-то… не припомню, как ее здесь титулуют старожилы. Так или иначе, мое изумление росло с каждым шагом и достигло пика к моменту встречи с Палеологом. Он радушно приветствовал меня, но также пережил небольшой стресс (если это понятие применимо к йогинам), когда узнал мое имя. Взаимно удивленные, мы проследовали в местный пункт галактической связи, и там, прямо на бревенчатом полу, состоялся изнурительный сеанс вопросов и ответов. Наконец Палеолог затих в сосредоточенном молчании, а потом весьма тактично, дабы не травмировать мою и без того уже работавшую вразнос психику, намекнул мне, что вот уже много месяцев, как я мертв…

– Все это довольно занятно, – сказал Кратов. – Но уверяю вас, меня не так уж волнует история вашего чудесного воскрешения. То есть, конечно, волнует, но в ксенологическом аспекте, а сама технология представляла бы определенный интерес для специалистов в иных сферах познания. Вы, к сожалению, не слишком обильный источник информации… Что там с камнем?

– При чем здесь камень? – изумился Сафаров.

– Вам не приходило в голову, что он каким-то образом связан с постигшим вас несчастьем?

– С моим несчастьем, – жестко заговорил Сафаров, – связаны лишь моя самонадеянность, безрассудство и несколько месяцев ничем не оправданного везения. Русский «авось» в застарелой клинической форме. И ничего более.

– Несколько месяцев… – задумчиво повторил Кратов. – Согласитесь все же, судьба нечасто разбрасывается вторыми шансами. А такими, как ваш, практически никогда. – Он приподнялся в траве, испытующе глядя на Виктора. – Знаете, идея пересчитать ваши ребра и хромосомы кажется мне весьма заманчивой. С чего бы вдруг именно вам – и второй шанс? Вы не святой, даже не праведник. Простой, как стенка, звездоход… наверняка не самого целомудренного поведения… выпить любите?

Сафаров откликнулся сдержанным смешком.

– Не очень, – сказал он.

– Ну хоть что-то. Я не верю во вторые шансы.

– А верите единственно в научную картину мира, – промолвил Сафаров, – и инопланетных шпионов. Как скоро вы способны разоблачить шпиона, Консул?

– Хорошо подготовленного? – уточнил Кратов. – Никогда. Ну, за пару лет. Наспех обученного и зараженного универсальным комплексом «авось» – моментально. Буквально на днях… – Он подумал, стоит ли поведать Виктору о Лилелланк, хотя бы иносказательно, и решил, что ни к чему. – Сами посудите. Шпион – на Амрите? Да еще в облике погибшего звездохода, о котором помнят все потребители новостных каналов?! Каким нужно быть самонадеянным идиотом… Ах да, вы, кажется, упоминали давеча это свойство вашей личности.

Сафаров задумчиво произнес:

– Висит на высоком дубу сундук, а в нем жизнь Кощеева…

– Хотя мы ничего и не добились друг от друга, – заключил Кратов, – определенное мнение о вас я уже составил. Давайте отложим наш разговор на некоторое время. Мне кажется, у этой истории будет счастливый конец. Спокойно живите в своей избушке и не волнуйте Ирину Павловну.

– Ваш визит уже взволновал ее, – сказал Сафаров с укоризной.

– Вы тоже переполошили всю Галактику, – напомнил Кратов. – По крайней мере, осведомленную ее часть… Кстати, кто вызвал Ирину Павловну на Амриту?

– Палеолог, конечно. Он опасался, что мое появление на экране видеала сильно подействует на нее. А за счастливый конец – спасибо. Похоже, вы верите мне?

– Разумеется, верю, – пожал плечами Кратов. – Что мне остается? Но все же…

Сафаров смотрел на него выжидательно, в нем ощущалось громадное внутреннее напряжение. Тогда Кратов засмеялся и сказал:

– Послушайте, Виктор… Глупость, наверное, но дайте мне честное слово, что вы не шпион эхайнов.

– Чтоб я треснул, – с облегчением вымолвил Сафаров и тоже позволил себе немного посмеяться.

10

– Не скучаете по Земле, Ирина Павловна? – полюбопытствовал Кратов, отхлебывая из деревянной кружки густой зеленый чай, заваренный на одуванчиковой коре.

– Скучаю, – призналась Ирина Павловна. – Иногда. Но это тоже Земля, хоть и называется иначе. Здесь живут такие же люди.

– Живут! – вдруг ощетинился Виктор. – Что это за жизнь? Сплошной курорт. И потом, разве это нормально, когда на такой прекрасной планете нет детей?

– Да, я слышал, – сказал Кратов. – Хотя долго не мог поверить. Казалось бы, где же еще быть детям, как не здесь?!

– А зачем йогинам дети? Эти сорванцы не признают никакого самосозерцания, им куда интереснее познавать мир вокруг себя, хватать его руками, совать в рот… Да и откуда им взяться, детям? На Амрите практически нет женщин. Они здесь не приживаются.

– Но, если статистика не врет, численность населения Амриты стабильна вот уже лет пятьдесят.

– За счет мигрантов вроде меня. Только делающих свой выбор осознанно.

– Тому есть простое объяснение, – вмешалась Ирина Павловна. – Причем именно с позиции женской логики. Как известно, йога низших ступеней не запрещает любовного союза…

– Мамуля, ты такой знаток йоги! – умилился Виктор.

– Я всерьез увлекалась спортивной йогой лет этак… еще до твоего рождения, – строго сказала Ирина Павловна. – Ты же у меня поздний ребенок… Так уж повелось, что женщинам хочется возиться с детьми и чувствовать неподалеку надежное мужское плечо. А йогины в этом плане, мягко говоря, несостоятельны. Поэтому девушки здесь не задерживаются – хотя самой природой все вокруг создано для любви и счастья.

– И они летят на Фенрир, – подхватил Сафаров. – На ту же Ферру-Дерь… гм… На Титанум. На Титануме нет ни единого деревца, ни единой травинки. Но парни с Титанума знают цену настоящей любви, а плечи у них, надо сказать, широченные.

– У нас на корабле один из навигаторов с Титанума, – ввернул Кратов. – Парень со странностями, постоянно травит байки, что твой бравый солдат Швейк, но плечи у него действительно солидные. А зовут его Феликс Грин, не встречались?

– Нет, не доводилось. Галактика велика… И что он думает об Амрите?

– Не знаю. Но местные коровы ему нравятся.

– Вы спросите его, – налегал Виктор, – не захочет ли он переселиться сюда навечно. Я догадываюсь, что он вам ответит. Что планета очень хорошая, что коровы изумительны, однако же настоящему мужчине здесь жить нельзя. У титанидов модальность «настоящего мужчины» раза в два интенсивнее средних показателей… На курортах можно только отдыхать, и то в меру, разве нет?

– Виктор, ты слишком строг, – сказала Ирина Павловна. – Все так и делают. В том числе и девушки. Берут своих избранников, летят сюда, проводят медовый месяц где-нибудь на склонах Кимнары или у водопадов Мриданга. А потом возвращаются.

– Быть может, амритаджа тем и заняты, что отдыхают, – предположил Кратов. – От прогресса, от цивилизации, от невероятного нашего времени. Отдыхают за всех нас.

– А мы за них строим пангалактическую культуру, – проворчал Сафаров.

– В общем-то, они нас об этом не просят…

– Виктор, – с укоризной сказала Ирина Павловна. – Не будь резонером. Амритаджа довольно славные люди. Со странностями, конечно. Кто же из нас без странностей?

– Например, я, – объявил Кратов. – Мне по роду деятельности предписано не иметь странностей.

– Вот как? – удивилась Ирина Павловна. – Отчего же такие строгости?

– Я обязан являть собой стандарт человеческой породы, – со значительностью в голосе пояснил Кратов. – Включая образ мыслей и стиль поведения. Ибо всякие отклонения от стереотипа порой могут привести к совершенно непредсказуемым последствиям в контакте.

– И что же это за стереотип? – недоверчиво хмыкнул Виктор.

– А вот что, – промолвил Кратов и показал.

Лицо его внезапно утратило всякую осмысленность, неестественно вытянулось, обретя разительное сходство с лошадиной мордой. Глаза остекленели и неподвижно вперились куда-то в пространство.

– О боже! – перепугалась Ирина Павловна. – Что с вами, Костенька?!

– Так стереотип же! – воскликнул тот, выходя из образа.

Виктор захохотал. Ирина Павловна тоже неуверенно засмеялась, поглядывая то на сына, то на Кратова, чрезвычайно довольного произведенным эффектом.

Не переводя дыхания, Кратов выдал им порцию хорошо отстоявшихся и потому никого уже не способных дискредитировать анекдотов о контактах, умело представляя их подлинными случаями из своей практики, хотя основную часть этих достовернейших историй почерпнул из дружеских посиделок в злачных местах Эльдорадо, Тайкуна и бесчисленных галактических стационаров. Ирина Павловна, широко раскрыв глаза, пораженно повторяла в конце каждого эпизода: «Не может быть! Как все это непросто – контакт…» Сафаров же, откинувшись в плетеном кресле, с наслаждением ржал и бил Кратова по плечу железной рукой.

Понемногу всеми овладело беззаботное настроение, куда-то улетучились все проблемы, окружающий мир раздвинулся, стал радостен и добр. К тому располагали и бревенчатые стены избушки, уютно прикрытые гирляндами золотистых луковиц, что были аккуратно нанизаны на мохнатую самодельную бечеву, и крепкий деревянный стол со следами свежей стружки, уставленный глиняными мисками с невиданными фруктами вроде банана с хлебным вкусом или алого огурца, источавшего нежнейший аромат ананаса. Даже большой, неопрятного вида нетопырь сурьяшастру, что сидел на маленьком насесте под потолком, закутавшись в голые полупрозрачные крылья, лишь поначалу вызывал у Кратова легкое омерзение, а теперь обнаружилось, что и он в какой-то мере не лишен привлекательности, а его безволосая сморщенная мордочка хранила почти человечье выражение безысходной грусти. Тем более что по словам Сафарова, эта странноватая тварь практически безошибочно предсказывала своими криками подземные толчки, нередкие в этих местах.

Ирина Павловна с ее обликом строгой наставницы выказала себя очаровательным собеседником. В самых популярных выражениях, с изрядной долей юмора, она поведала Кратову об особенностях селекции мутантных форм, возникших в результате искусственной химеризации эволюционно несовместимых плодоносящих растений древовидных форм.

– Можно я скажу?.. – подал голос Виктор.

Кратов вынужден был признать полное свое невежество в вопросах химеризации и дал слово, что каждую свободную минуту отныне посвятит изучению прикладной генетики вообще и такой уважаемой ее отрасли, как селекционное садоводство, в частности, а по завершении своей деятельности в Галактическом Братстве направит свой досуг на выращивание монстроидных форм… или как они там называются.

– Знаете что… – все порывался Виктор.

В виде ответного шага Ирина Павловна обещала Кратову подробнее ознакомиться с предметом ксенологии и экспертной социометрии.

Виктор наконец добился слова, чтобы с похвальной откровенностью заявить, что с колонизацией Амриты прикладной генетике приходит конец, поскольку все местные растительные формы плодоносят и безболезненно скрещиваются меж собой на уровне пыльцеобмена.

– Твое садоводство, мамуля, – бушевал он, – вырождается в псевдонауку! Это астрология, мамочка! Как только все эти ананасовые огурцы, хлебобананы и лимоногруши приживутся на Земле, оно вообще тихо скончается!

С полной непредвзятостью он перекинулся на Кратова и уверил того в своем безразличии к проблемам взаимоотношений галактических цивилизаций, так как всем известно, что значительная доля ксенологических умозаключений зиждется на субъективной интерпретации образов, порождаемых в процессе информационного обмена между партнерами по контакту, а подлинных, единообразно воспринимаемых всеми причастными сторонами контактов не так уж и много, из чего проистекает ограниченность ксенологии как науки и Галактического Братства как сообщества. И вообще – неясно еще, что на самом деле нужно этим таинственным тектонам от человечества.

На это Ирина Павловна возразила, что для нее явился откровением подобный скептицизм относительно самой идеи Галактического Братства как инструмента в формировании Единого Разума Галактики – в особенности со стороны человека, еще недавно принимавшего в означенном процессе живейшее, хотя и не самое непосредственное, участие. А Кратов заметил, что, по его сведениям, все высшие растительные формы Амриты генетически совместимы, что обусловлено их происхождением, но такое явление вообще-то уникально, и нет никаких оснований ожидать адаптации амритийских фруктовых деревьев в земных условиях, тем более что аналогичные эксперименты уже проводились, правда, не на Земле и не с Амритой, но все они закончились крахом.

Затем они хором спросили Виктора, что же, по его желчному мнению, остается заслуживающего внимания в этом мире, под этими звездами и лунами.

– Борьба, – провозгласил Виктор, – но не та ее примитивная разновидность, называемая борьбой за существование, а высшая форма борьбы – познание, причем познание окружающего мира с тем, чтобы уметь использовать его слабости и управлять его силой на благо и во имя разума, и если все эти йогины утверждают непознаваемость мира и зовут к самоуглублению, то тем хуже для них, тем скорее они забредут в тупик, и положительной альтернативой всей этой раджа-йоге может служить наиболее динамичная реализация процесса познания, а именно – Звездная Разведка!..

– Так-так-так, – сказала Ирина Павловна.

– Диагноз ясен, – добавил Кратов (ему вспомнилась недавние словопрения с Палеологом).

Тут они дружно засмеялись.

После обеда Виктор попытался навести на столе порядок, и ему удалось практически все, кроме мытья посуды. Пищеблок отказывался принимать всерьез глиняную посуду и демонстративно барахлил. Виктор с досадой стукнул кулаком по причудливо инкрустированному боку агрегата и привычным движением сдернул с него переднюю панель. Присев на корточки, он влез в него обеими руками. Как видно, техника была ему не в новинку, он работал на ощупь уверенно и быстро.

– Извините, Костя, что я принужден заниматься прозой бытия вместо того, чтобы развлекать вас, – сказал он виновато. – Уверяю вас, это ненадолго.

– Помилуйте, Виктор, – отозвался Кратов. – Наблюдать за вами – самое увлекательное времяпрепровождение.

Он понял, что сморозил глупость. Однако не то до Сафарова не дошла двусмысленность фразы, не то он сознательно пропустил ее мимо ушей, но ограничился лишь тем, что сказал, ухмыльнувшись:

– Расшаркались, да?

– Угу, – кивнул Кратов с облегчением. – Давайте лучше я вас развлеку.

И он рассказал Виктору историю своего давнего посредничества в установлении контакта между разумной биомассой с планеты Уадара и расой кожновидящих ящеров-штуубро. Биомасса не сеяла, не пахала, а только мыслила, да еще исключительно абстракциями третьего порядка. Штуубро же воспринимали мир во всех его проявлениях сугубо конкретно. Иносказания, метафоры, прочие фигуры речи были им чужды, непонятны и отвратительны. Недостатком воображения грешили все известные Кратову рептилоидные расы, но штуубро, кажется, были ограничителем шкалы… Интересы двух цивилизаций пересеклись на самой Уадаре. Для биомассы это был дом родной, а для ящеров – богатейшее залегание слоистых минералов, служащих ценным сырьем для их, да и не только их, фармацевтики (и, кстати говоря, оказавшихся продуктом многовековой жизнедеятельности биомассы). Слоистые минералы подобных целительных свойств до того были обнаружены только дважды, и Галактическое Братство немедля приступило к наведению контактов между сторонами через сложное многоступенчатое посредничество. Кратов со своей группой оказался связующим звеном между самими ящерами и колонией медузообразных существ, обитавших в газовой оболочке планеты-гиганта Китальфиа XI. Медузы мыслили достаточно конкретно, хотя несколько идеализировали окружающую реальность, и образы, порождаемые их коллективным сознанием в процессе диалога, напоминали погруженный в призрачную дымку фантастический мир картин Чюрлениса. Кратову приходилось трансформировать эти зыбкие видения в недвусмысленные, четко детерминированные понятия, чтобы донести до ящеров, с их солдатской прямолинейностью. Ну, со штуубро проблем не было: как и люди, они располагали звуковой системой общения и письменностью. Ксенологическая миссия на Уадаре напоминала кунсткамеру, битком набитую воплощениями бредовых наркотических грез. Однако же контакт развивался нормально, и цель его – взаимопонимание и баланс интересов сторон – была достигнута. Постепенно все посредники были заменены формализующими лингварами, после чего две расы начали договорный процесс. Но Кратов провел на Уадаре целую неделю сверх срока в обычных, зачастую беспредметных, но увлекательных беседах с ящерами, с одной стороны, и медузами – с другой…

(Про последовавшую за этим вздрючку от Энграфа и насмешки от Руточки Скайдре он скромно умолчал.)

– Непонятно, – подал голос Виктор из металлических недр блока, забравшись туда по грудь. – То есть рассказано красиво… Но что там могло быть увлекательного?

– Вы не представляете, – мечтательно улыбнулся Кратов. – Погружаться во вселенную иных образов и мыслей, видеть знакомые картины иными глазами… Все равно что глядеть на солнце через калейдоскоп: сквозь осколки волшебного цветного стекла брезжит что-то родное, привычное. И потом – нам было приятно общество друг друга!

– И какая отсюда проистекает мораль?

– Это не мораль. Так – маленькая иллюстрация к нашей дискуссии. Взаимопонимание всегда возможно. – Он сделал небольшую паузу и прибавил: – На этом и построена вся система Галактического Братства.

Виктор с сомнением хмыкнул и снова завозился в блоке, ничего не возразив. Затем он нашарил стоявшую рядом глиняную миску и отправил ее в приемное отверстие агрегата. Что-то хрупнуло, из вентиляционного канала вылетело легкое облачко рыжей пыли.

– Ж-ж… животное, – с ненавистью сказал Сафаров и выгреб из блока черепки. – Сколько он мне доброй посуды перепортил!

– А правда, что йогины умеют летать? – неожиданно спросил Кратов.

Виктор пристально посмотрел на него.

– Правда, – сказал он медленно. – Только не каждый. Для этого нужно полностью отстраниться от реального мира, уйти в себя и захлопнуть за собой двери и окна. Далеко не всякий на такое способен. Да и не всякий отважится…

Кратов задумчиво продекламировал:

– Зачем вы это спросили, про йогинов?

– Просто так. Завидую.

– У вас все равно не получилось бы, – уверил его Сафаров.

11

Присев на затянутый тонким мхом ствол когда-то упавшего от дряхлости грушевого дерева, Ирина Павловна чистила лук сильными, молодыми пальцами. Вокруг распространялся неожиданный и не слишком уместный запах терпкого виноградного сока. Кратов невольно зажмурился от яркого солнца, невысоко зависшего над вершина деревьев. Ему захотелось назад, в коричневый сумрак избушки – и было это отчасти оттого, что не имел он ни малейшего желания оставаться с Ириной Павловной наедине, что любая, самая отвлеченная беседа будет долго крутиться возле все той же запретной темы, от которой так или иначе никуда не деться.

– Садитесь рядом, Костя, – сказала Ирина Павловна. – Вот вам луковица. Она приятно пахнет и легко чистится, вот так, – Ирина Павловна показала. – А на ужин у нас будет жаркое. Мясо, правда, синтетическое, но совершенно неотличимое от настоящего. Да что я вам рассказываю… Вы ведь останетесь на ужин?

– Я рискую вам надоесть.

– Нисколько. Здесь так редко бывают люди… вы понимаете, о чем речь – люди с Земли. Йогины очень добры и приветливы, но невыносимы в качестве собеседников. Кажется, они задались одной целью: склонить всю Галактику в свою веру. И потом, они жуткие эгоисты. Ну разве можно так много размышлять о собственном «Я»?!

«Долго ты собираешься молчать? – бичевал себя Кратов. – Говори же что-нибудь!..»

Ирина Павловна легонько коснулась его руки:

– Не надо таиться, Костя. Мы взрослые люди, а я гожусь вам в матери. Не знаю, как от всех этих рукокрылов и змееглазов, но от меня вам ничего не удастся скрыть. Я же не слепая, не блаженная. Вы хотите поговорить со мной о Викторе?

– Да, – пробормотал Кратов. – Мы взрослые люди.

– Это не Виктор?

Кратов молча кивнул, тщательно обдирая луковицу, весь поглощенный этим занятием.

– Кто же?

– Не знаю… Целый день задаю себе и другим этот вопрос. Пожалуй, правильнее всего считать, что это еще один такой же Виктор. Его слепок, точная копия. Реплика… Но откуда он взялся, почему и с какой целью – вот что занимает меня.

– Вы думаете, в этом есть какая-то опасность?

– Нет, этого я не думаю по той причине, что единственная реальная опасность, угрожающая Галактическому Братству, это Большое Замыкание. И почему он должен быть нам опасен? Пусть он даже чужой наблюдатель – хотя так грубо наблюдателей не внедряют… В конце концов, нам нечего скрывать!

– Вы заберете его у меня?

Кратов, продолжавший говорить, осекся и посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он после долгой паузы.

Он вдруг вспомнил слезящиеся блеклые глазенки Джейсона Тру. И повторил с некоторым даже ожесточением:

– Никто Виктора у вас не заберет. Пусть только посмеют…

– Я всегда буду рядом с ним, – спокойно промолвила Ирина Павловна.

Кратов разглядывал ее загорелое, усталое лицо. «Вы не знаете, – подумал он. – Вы еще не знаете, как страшно это бывает. Вы даже вообразить себе не можете, что есть ситуации, когда вы захотите отступиться, и отступитесь в ужасе и смятении, и нарушите свое слово, и не будете рядом с тем, кто… с тем, что окажется на месте вашего сына. Когда вдруг человеческая маска слетает за ненужностью, и то, что проглянет из-под нее, будет ужасным, отвратительным кошмаром…

Или вы все это знаете, но гоните прочь от себя?! Господи, господи…

Это, конечно, сердце. Слепое человеческое сердце. Ему хочется верить в невероятное, даже в то, во что оно боится поверить. Последний человек в мире, который перестанет верить в возвращение того, кто никогда не сможет вернуться, – это мать. И верить она перестанет лишь после своей смерти…

Что сказать вам? Любые слова – лишние, казенные, тяжелые. Лживые. Что я, мол, полагаю, будто антропоморфное существо, условно именующее себя Виктором Сафаровым, биологически будучи нечеловеческого происхождения, все же является вполне адекватным прототипу социально и духовно?.. Вот дерьмо!»

– Вы увлеклись, Костя. Посмотрите, что вы сделали с луковицей.

Кратов поднес к лицу свои руки, заляпанные раздавленными чешуйками.

– Ирина Павловна, – медленно сказал он, счищая с пальцев останки луковицы. – Конечно, это Виктор.

– Спасибо вам, Костя, – ответила она. – Вы добрый человек.

Больше всего Кратову сейчас хотелось бы, чтобы рядом с этим пнем вдруг разверзлись недра и он свалился бы туда головой вниз, как в затяжной прыжок, – долой с этих всезнающих, всепроникающих, чуть выцветших от возраста глаз.

12

Он лежал в густой траве, закинув руки за голову и чувствуя всем телом, как медленно остывает земля. В плотном багровом небе прорезались незнакомые созвездия. «Интересно, – думал он, – удосужились ли амритаджа хотя бы дать им названия? Или поленились-таки? Вот этой группе ярких звезд подошло бы имя Кленовый Лист. А этой – Колумбова Каравелла. Потому что отчетливо видны высокий корпус, мачта и парусом нависшая над ней маленькая газовая туманность. Впрочем, йогину, обратившему взор к ночным небесам, наверняка видится совсем иное. Например, Боевой Слон Вишну… Кувшинноухий Ракшас… Пятиглавый Лингам и Восьмистворчатая Йони…»

Рядом послышалось шуршание раздвигаемых стеблей. Кратов представил, что это гуляет отбившаяся от хозяина слонокорова-камадхену. Он поспешно приподнялся на локте и выразительно покашлял, обозначая свое присутствие.

– Это я, – отозвался из темноты Виктор.

Его фигура смутной тенью возникла на фоне вечернего неба. Сафаров обошел вокруг лежащего Кратова, выискивая местечко поровнее, кинул туда одеяло из грубой шерсти и с шумом повалился на землю.

– А блок-то заработал, – похвастался он. – Мне бы еще синтез наладить, для полного комфорта… Почему-то он постоянно выдает нам баранину.

– Шашлыки – это не так уж плохо, – рассеянно сказал Кратов.

– Но не каждый же день… – Виктор завозился, стаскивая с запястья браслет. – Никчемная привычка, – пробормотал он смущенно. – Знаю, что и так не работает, и все же каждый вечер ловлю себя на этом рефлексе.

Он положил свой браслет рядом с кратовским.

– Вы всерьез решили ночевать здесь, под открытым небом? – поинтересовался он. – В доме для вас найдется место.

– Спасибо, Виктор. Но мне хочется убедиться, что хотя бы в этом я не уступаю йогинам. Люблю брать барьеры, даже самые глупые… И рано поутру я должен вернуться на корабль. В конце концов, я только заскочил проведать вас по пути к черту на кулички.

– Сделать крюк в несколько парсеков, чтобы посмотреть на ординарного, скучного человека?

– Это была не моя затея, а скорее вынужденное предприятие. И надо признать, что я ожидал увидеть вовсе не человека.

– Наблюдателя аутсайдеров?

– Например.

– Или проходимца, морочащего голову несчастной женщине, а заодно и всему Корпусу Астронавтов?

– Этого-то как раз менее всего.

– А вы встречали в своей жизни хотя бы одного наблюдателя? Господи, о чем я спрашиваю, наверное, их были сотни… Ну, тогда хотя бы одного живого проходимца, чтобы обладать такой уверенностью в своем умении распознать их?

Кратов усмехнулся.

– Проходимцы попадались, – сказал он. – Не так много, чтобы поднатореть в их распознавании, но и не так мало, как хотелось бы. С наблюдателями сложнее. Иногда цивилизации, с которыми человечество никогда прежде не пересекалось, при очной встрече проявляют поразительную осведомленность в наших делах. Но, как правило, это относится не к давним членам Галактического Братства, а именно к аутсайдерам, недавно присоединившимся к нам. Поначалу они тихонько приглядываются, а затем уж выходят на открытый контакт. И нередко объектом своего внимания избирают человечество. Должно быть, от нас, людей, в Галактике больше всего шуму. А может быть, это лишь мое личное впечатление… И способ их внедрения зачастую похож на вашу историю.

– Так у вас нет ко мне новых вопросов? – осведомился Виктор. – Как к предполагаемому наблюдателю аутсайдеров?

– Отчего же, есть. Да только какой из вас наблюдатель? Тоже нашли что наблюдать – Амриту да йогинов! Коров этих страховидных? Что характерного для человечества вы здесь высмотрите? Вот недавно «вскрыли» мы одного наблюдателя аж в Экономическом конгрессе Западного полушария, до сих пор его обслуживаем негласной поддержкой, это я понимаю… Или был соглядатай, который подменил собой биолога, со всей миссией застрявшего без связи в периферийной системе. А у биолога была невеста. Парень сидит у черта на рогах, а наглец-алиен гуляет с его возлюбленной. Да еще «вскрылся», кретин, когда ни с того ни с сего возомнил, что его собираются уничтожить местные спецслужбы! И… гм… самотерминировался. У девчонки – тяжелый нервный срыв над трупом негуманоида…

– А что, есть такие службы? Специальные?

– Если бы я с каждого, кто задавал мне этот вопрос, брал по энекту, то удвоил бы свое состояние, – буркнул Кратов. – Ну, есть такие службы. Да не про его честь! Этим органам эхайнов хватает по горло. Им занимались мы, ксенологи… А на вопросы, адресованные персонально вам, в вашей нынешней ипостаси, вы все едино не сможете ответить. Например: почему ваше воскрешение произошло почти год спустя после гибели, а не сразу? Как вы попали на Амриту? Почему именно на Амриту? И наконец, где вы подцепили вирус бессмертия, в каком галактическом кружале хлебнули этого напитка?

– Сдаюсь, – негромко засмеялся Виктор.

– Ну, кое-что я могу предположить. Задержка была вызвана тем, что информацию о вашей биологической структуре надо было обработать и наладить процесс репликации. Амрита же удалена от шумных галактических трасс, и на ней хуже всего налажены контакты с метрополией. Ваша фамилия, как известно, попала в поле зрения Корпуса Астронавтов не на Амрите, а на Гранд-Лиссе, куда вы неосмотрительно направили заказ на дом-самострой и тот самый блок, что так усердно жует глиняную посуду. Когда решите заменить его, хотя бы укройтесь за псевдонимом. Ну, и так далее… Сейчас я не готов к разговору с вами. Но после… гм… чертовых куличек обязательно загляну в вашу избушку еще раз. Вероятнее всего, не один. Чтобы пересчитать наконец ваши хромосомы.

Сафаров тяжело вздохнул:

– Лучше бы вы оставили нас в покое.

– Что вы называете покоем? Ирина Павловна знает, что вы не ее Виктор, но скрывает это во имя вашего спокойствия. Вы знаете, что она мучается проклятой раздвоенностью, разрываясь между тем Виктором и вами, но скрываете это во имя ее спокойствия…

– Может быть, мне лучше умереть еще раз? – горько усмехнулся Виктор.

– Вот на это вы просто не имеете права. Иначе вы убьете Ирину Павловну… – Кратов вдруг привстал на локтях, сузил глаза и зловеще прошипел: – Даже если вы наблюдатель, хотя вы мне клялись, что это не так, – не вздумайте «вскрываться»! Я прощу вам ложную клятву, но такое…

– Что вы взъерепенились, Консул? – удивился Виктор. – Будут вам мои хромосомы, «будет вам и белка, будет и свисток».[37]

– Ну то-то же…

Стая больших черных птиц вырвалась из леса и тревожно заметалась над опушкой. «Чего это они всполошились?» – подумал Кратов и сел. Ему пришла в голову мысль, что он за целый день ни разу не дал о себе знать на «Тавискарон».

– Нелепость какая, – ворчал Виктор, копошась в жирно хрупающей траве. – Человек вернулся с того света, воскрес. Вроде бы все радоваться должны! А вместо этого приходится скрываться, словно ты преступник, украл что-то, мерзость какую-то совершил…

– Что это такое?! – взволнованно спросил Кратов.

Маленькое уродливое существо появилось на пороге избушки. Неловко переступая короткими ножками и помогая себе неуклюжими взмахами перепончатых крыльев, оно сделало несколько шажков. В холодной тишине опустившейся ночи раздался протяжный крик нетопыря.

13

Глубоко в самом сердце планеты родился и единым всплеском докатился до поверхности низкий непрерывный гул. Земля рывком ушла из-под ног Кратова, а затем резко ударила его по ступням всей своей твердью. Он упал на четвереньки, инстинктивно схватив подвернувшийся под руку браслет.

– Мама! – закричал Сафаров и бросился к накренившейся избушке.

– Угораздило же вас поселиться в центре сейсмической активности… – ворчал Кратов, вызывая корабль.

Ему никто не ответил, и это безмолвие показалось ему невыразимо жутким.

– Татор! – позвал он, снова и снова лихорадочно повторяя вызов. Голос его внезапно сорвался на крик. – Феликс! Отзовитесь кто-нибудь!

Ничего. Ни шорохов, ни даже белого шума. Было такое ощущение, что он разговаривал с собственной рукой.

– Да что за напасть! – бормотал Кратов, повторяя вызов. – Этот проклятый корабль пропадает именно тогда, когда нужен больше всего… «Тавискарон», ответьте Кратову!

Спустя мгновение он понял, что корабля больше нет.

Точно так же было на «Тетре». Но тогда он ни на миг не усомнился в том, что с кораблем все было в порядке и что рано или поздно к нему придут на помощь.

Теперь все было иначе.

Липкое безразличие охватило его, сковало по рукам и ногам, на какой-то миг лишив способности думать о близкой опасности. Оцепенев, он медленно двинулся в сторону избушки. Подземный гул нарастал, заполняя собой весь мир. С неестественной согласованностью закачались мохнатые вершины деревьев, жалко заскрипели гнущиеся стволы… и вдруг вся передняя гряда леса просела в образовавшийся разлом. Кратов застыл, прикованный к месту этим зрелищем, пока новый толчок едва не свалил его наземь. «Корабль погиб, – потерянно думал Кратов. – Точно так же: разверзлась бездна и пожрала его. И все погибли. Зачем?! Откуда оно взялось? Ведь ничего же не было! Ну как же они так?..»

Из темноты перед ним возникли две фигуры. Виктор, обняв Ирину Павловну за плечи, почти тащил ее прочь от рассыпающейся избушки.

– Какой ужас! – воскликнула Ирина Павловна с неожиданным восторгом. – Никогда бы не подумала, что может быть так страшно! Прилечу на Землю, буду всем рассказывать…

– Теперь понятно, отчего амритаджа не строят домов, – заметил Виктор возбужденно. – Какой в них смысл, когда все едино рассыплются?

– Костя, вы не ранены? – забеспокоилась Ирина Павловна. – У вас лицо такое… такое…

– Дело не во мне. – Кратов никак не мог стряхнуть гибельное оцепенение. – Что-то случилось с моим кораблем. Не отвечают…

Виктор глядел на него, беззвучно открывая и закрывая рот, словно хотел что-то сказать и не находил слов.

– Может быть, им не до вас? – беспомощно предположила Ирина Павловна.

– Не до меня?!

– Например, что-то сломалось, и они сейчас все заняты ремонтом. Бывает же такое? – обратилась она за поддержкой к сыну.

– Конечно, бывает, – проговорил тот не слишком убежденно.

– Не понимаю, – бормотал Кратов. – Как это произошло? Почему они молчат?!

Виктор сгреб его за плечи и сильно тряхнул.

– Послушай, звездоход, – сказал он свирепо. – Ты паникуешь до поры! Ну что может случиться с кораблем при землетрясении? Разве что экипаж себе шишки набьет. Там же броня, защитное поле…

– Что ты мне сказки рассказываешь? – отмахнулся Кратов. – Я же не мальчик, знаю: молчит либо мертвый корабль, либо корабль с мертвым экипажем…

– А коли не мальчик, то и не смей раскисать! – прикрикнул Виктор. – Вот выкарабкаемся, я тебе вправлю мозги на место.

Ирина Павловна спросила нарочито спокойно:

– Что полагается делать в нашем положении?

– Стоять подальше от всего, что может свалиться на голову, – ответил Виктор. – Внимательно смотреть по сторонам, чтобы не угодить в трещину. Если есть возможность – самостоятельно покинуть район катастрофы.

– А если такой возможности нет?

– Не суетиться и ждать окончания толчков. Подземные толчки – это та из немногих неприятностей, которая имеет обыкновение кончаться.

– А помощь? – очнулся Кратов. – Здесь же кругом люди!

– Помощь? – переспросил Виктор с веселой злостью. – От кого? От этих… аборигенов?!

Земля качнулась и резко встала на место. Чтобы не упасть, они схватились за руки. Трещина, проходившая неподалеку, продолжала с удавьей методичностью заглатывать лес. В глубине зарослей что-то понемногу разгоралось. «Вот такая же гадина пожрала корабль, – подумал Кратов обреченно. – Конечно, они и не подозревали о самой возможности землетрясения. Кто же мог угадать в дебильной безмятежности курорта тот самый тихий омут, в котором полно чертей? Они даже не включили систему защиты… Корабль уже валился в огнедышащую прорву, а они все спали и проснулись только в тот момент, когда заскрежетала броня между каменными жерновами… Разве такое возможно? Разве Татор способен расслабиться настолько, чтобы оставить „Тавискарон“ без присмотра? Конечно нет. Даже на Амрите. Все было не так. Отель… беженцы с „Тетры“… началась паника, экипаж бросился спасать людей. Тогда они могли уцелеть, но остались без корабля. И им еще нужно было как-то добраться до Праджагары, чтобы позвать на помощь. И неизвестно еще, когда помощь придет, да и придет ли вообще…»

Из гибнущего леса вылетело стадо коров и понеслось прочь, огибая трещину по широкой дуге. Вскоре оно поравнялось с людьми. Вблизи животные не выглядели чересчур напуганными – скорее деловито-возбужденными. Некоторые на бегу хватали хоботками пучки травы и начинали торопливо, но тщательно пережевывать. Чувствовалось, что землетрясение им не в новинку: в отличие от людей, они воспринимали его как неизбежное зло и хорошо знали, как поступать в таких случаях. Удалившись от леса, стадо захороводилось посреди опушки и встало. Очевидно, здесь камадхену ощущали себя в безопасности. Громадные звери поводили потными боками, на которых играли отблески разгоравшегося лесного пожара, и с йогической невозмутимостью набивали травой утробы.

– Чуют, где толчков не будет, – предположил Кратов.

– Верно, – согласился Виктор. – А пошли-ка и мы к ним…

– К этим монстрам?! – Ирина Павловна зябко передернула плечами.

– Это же коровы, мама…

Низкое подземное рокотание внезапно перешло в оглушительный рев и свист. Порыв горячего ветра ударил откуда-то снизу, мгновенно залепив лицо Кратову комьями жирной грязи. Весь мир заходил ходуном, воздух раскалился, наполнился адским серным запахом. Кратов протер глаза…

И увидел, как в кошмаре, что Ирина Павловна и Виктор стремительно удаляются от него. Он перевел взгляд себе под ноги: там зияла бездонная пасть провала, изнутри подсвеченная сатанинским пламенем. Виктор что-то кричал, пытаясь перекрыть голосом грохот рвущейся на части земной плоти.

– Не слышу! – Кратов показал на уши.

– Отойди от края! – донеслось до него. – Я помогу тебе!..

Кратов попятился и упал на колени. Он почувствовал, как его нога скользит по крутому склону прямо в чьи-то жесткие челюсти. Ожидая чего угодно – голодных инфернальных демонов, бешеной камадхену, медвежьего капкана, – он медленно обернулся. За его спиной была другая трещина, она ширилась на глазах, все дальше отрезая его от надежной и недоступной теперь тверди. Он оказался на островке, что чудом держался в самом зеве разверзнувшейся пропасти. Края островка пропадали в клубах едкого дыма. Кратов дернул ногу, пытаясь высвободиться из плена, – ступня, угодившая между застарелыми корневищами, отозвалась острой болью. Он зажмурился и потянул изо всех сил. Сухожилия затрещали, от прокушенной губы во рту стало солоно, но ловушка неохотно отдала свою добычу. Кратов попробовал сделать шажок, взвыл и, чтобы не искушать судьбу, опустился на четвереньки. Островок мелко подрагивал, а Кратов, мертво вцепившись в траву окостеневшими пальцами, ждал, когда же начнется неотвратимое последнее падение…

В голове вертелась сущая глупость: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… и все-таки, Консул, вас подловили…»

По ту сторону трещины Сафаров отрывал от себя Ирину Павловну, отталкивал прочь, к чуть отошедшему от свежих разломов стаду коров. Маленькая фигура женщины пропала в сумерках, и тогда Сафаров появился на краю пропасти, жестами указывая Кратову, куда идти, чтобы можно было одолеть разделявшее их расстояние. Борясь с постыдным желанием ползти на коленях, Кратов заставил себя отпуститься от травы и встать. Припадая на покалеченную ногу, он двинулся вперед по неверной, ускользающей земле. В нескольких метрах от него, с другой стороны трещины быстро шел Виктор, не сводя с него глаз. Он выглядел спокойно и уверенно – будто обрел эту уверенность именно сейчас, в самый разгар бедствия. Теперь это снова был хладнокровный и решительный Звездный Разведчик высшего класса.

Дальше идти было некуда – горели сухие стебли, ядовитый дым тяжелыми клубами стлался понизу, душил, выедал глаза. Отступив, Кратов на мгновение поднял лицо к небу. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть те незнакомые созвездия, что совсем недавно утешали его душу. Почему-то он испугался, что погибнет, не увидев их, не поглядев еще раз на звезды, среди которых так долго жил, которым отдал часть своей души, на которых остались его друзья, бессильные помочь ему сейчас. Он никогда прежде не замечал за собой сентиментальности, не мог даже предположить, что окажется таким чувствительным в последний час…

В заметно посветлевшем небе летел человек. Казалось, он плыл в дрожащем воздухе, похожий на перевернутую черную лодку с белым парусом. Ветер шевелил свисавший книзу треугольный край куска ткани, что заменяла ему одежду.

– Э-эй! – закричал Виктор и замахал руками.

Человек продолжал свой невероятный, невозможный полет, будто фантастическое видение. Скорее всего, он и не слышал зова. Когда он совсем низко проскользнул над Кратовым, тот увидел обращенное к нему темное лицо с широко распахнутыми остекленевшими глазами. Все так же медленно левитирующий йогин удалился от них и вскоре слился с вершинами леса по ту сторону опушки.

«Они умеют летать, – с ожесточением подумал Кратов, прислушиваясь к постепенному нарастанию приутихшего было подземного гула. – Они умеют читать мысли. Они умеют очень многое, чего никогда не смогу я, потому что у меня не было времени на безграничное самосовершенствование, когда вокруг столько дел…» Островок затрясся лихорадочной дрожью, и Кратов припал к земле, как к последнему спасительному пристанищу. «Я обычный человек. Я могу только мечтать об этом… вот так свободно летать, без крыльев, без всяких там гравитационных туннелей… Но какой ценой! Чтобы напрочь отрешиться от суеты мира, от его радостей и горестей, от чужого несчастья, от чужого страха? Захлопнуть за собой все двери и окна?! Никогда, ни за что!»

– Костя! – крикнул Сафаров. – Попробуем здесь!

В этом месте трещина сужалась до нескольких метров.

– Прыгай!

– Я не могу! Я повредил ногу…

– Подашь мне руку!

– Ты сошел с ума, я тяжелее тебя вдвое!

– Глупости! Когда я скомандую, оттолкнись ногами изо всех сил, и я мигом сдерну тебя на свой край. Ты не успеешь перетянуть меня!

Виктор встал на колени над самой пропастью и попытался достать дрожащую от напряжения руку Кратова. Потом лег на живот и широко раскинул ноги для опоры. Их руки медленно сближались над смрадно вздыхающим провалом, в обжигающем потоке отравленного воздуха из глубин. Кратов, ослепший и оглохший, уже наполовину висел над пустотой, вытянувшись до боли, до треска в мускулах.

– Ну, еще немного!

Их пальцы встретились и начали смыкаться в мертвый, неразрывный замок…

– Браслет! – закричал Кратов.

На руке Сафарова виднелся именной браслет Кратова, и он непрерывно мигал красным огоньком экстренного вызова. Кто-то отчаянно пытался разыскать его по личному коду – и это мог быть только корабль.

…В ночной суматохе они по ошибке обменялись браслетами, и тот, что принадлежал Виктору, неисправный, оказался у Кратова. А его собственный попал к Сафарову и теперь исходил паническим миганием, вовсю работая и беспрепятственно подзаряжаясь от его вполне человеческого энергополя…

– Наза-а-ад!!! – страшно крикнул Виктор и разжал пальцы.

В тошнотворной качке, среди рвущегося из недр урагана грязи и пепла, Кратов увидел, как начал оседать в пропасть противоположный край разлома.

Они должны были упасть вместе. Это было неизбежно.

Но Сафаров был звездоходом и умел бороться с неизбежностью.

«Он погиб, – думал Кратов, лежа у самого провала и глядя вниз слезящимися глазами. – Он погиб, спасая меня. Человек спасал человека. Одно разумное существо спасало жизнь другому разумному существу. Какая, дьявол побери, разница? Какая разница теперь, когда он погиб, а я жив?!»

Он не заметил, как со стороны леса неслышно возник и завис над ним гравитр с Белоцветовым и Грином. «Избавлю вас от повторения сцены благодарности и восхвалений»[38], – немедленно и не к месту брякнул Белоцветов. Как видно, он пребывал в состоянии эйфорического умопомрачения. В пассажирском кресле сидела Ирина Павловна, съежившись, как от жестокого холода. И он долго ничего не мог понять, уже силой оторванный от земли, усаженный в соседнее кресло, и на все вопросы твердил одно: «Я в порядке… я в порядке…»

14

Морщинистое лицо Палеолога выражало глубокую скорбь. Он возвышался над Кратовым, сложив тощие руки на груди и обратив взор к затянутому пепельными облаками небу.

– Как это ужасно, – говорил он тихим, печальным голосом. – Как трагично… Высшие силы беспощадны, подвергая нас таким испытаниям. Судьбе было угодно дважды отнять единственного сына у матери. Можно ли вообразить большее горе?! Но можно ли вообразить и более прекрасную смерть? Умереть, спасая жизнь другому…

Кратов не отвечал. Он сидел на ступеньке гравитра и жевал травинку, перебрасывая ее из одного угла рта в другой. Травинка имела привкус миндаля и дыма.

– Этой страшной ночью вы нарушили ряд законов нашего мира, – понизив голос, промолвил Палеолог. – Как известно, в кристальном воздухе Амриты запрещены полеты технических средств. Но мы понимаем причины, побудившие вас пойти на это, и готовы предать инцидент забвению. Пусть это вас не беспокоит…

Кратов обернулся. В кабине гравитра недвижно сидела Ирина Павловна, молча глядя перед собой. Кратов медленно поднял круглые от бешенства глаза на Палеолога.

– Вы что, с неба свалились? – зловеще спросил он. – Неудачно левитировали? С какой стати меня должны беспокоить ваши законы, когда этой ночью погиб человек? Или вы это тоже хотите предать забвению?

– Кого можно обвинить в этой смерти? – пожал плечами Палеолог. – Стихия, катаклизм… Мы бессильны привлечь их к ответу. Просто Виктор Сафаров прошел свой путь на Амрите до конца.

– Ну, я-то легко найду виновных, – сказал Кратов. – Это ваше хваленое самоуправление, а точнее – полное отсутствие такового. Эта немыслимая в наше время беспомощность перед стихией. Это невероятное равнодушие к вверенным вам человеческим судьбам…

– О какой беспомощности вы говорите? – развел руками Палеолог. – Да не покажется это оскорбительным, но обратите свой гнев на себя. Всему причиной ваша поразительная глухота к голосу природы. Тупые животные – и те знают, что им делать в роковой час. А вы, всемогущие властители техники, мечетесь, взываете о помощи!

«Только бы не сорваться. Не сейчас. Не время и не место».

– Нет никаких высших сил, кроме разума, – сказал Кратов ледяным голосом. – Судьбе ничего не угодно, потому что ее делает сам человек. А все ваши концепции – это игра. Жестокая игра жизнями людей, которые даже не знают ее правил. И я обещаю вам, что сделаю все, чтобы эту игру поломать.

– Вы хотите погубить Амриту, – покачал головой Палеолог.

– Вашу Амриту – без сожаления. Амритаджа были и остаются частью человечества, как бы они ни хотели опрометчиво забыть об этом. И если ответственность за их благополучие оказалась чересчур обременительна для вас, то мы ее с себя не слагали ни на единый миг.

– Уповаю на то, что в высших советах Земли не все атеисты и не все готовы попрать чужое волеизъявление…

– Зато все без изъятий наделены здравым смыслом.

– Мы не нуждаемся ни в чьей опеке, и это записано в Декларации независимости свободной планеты Амрита…

– Вы можете опоздать призвать нас, когда материнская опека вам, самовлюбленным идиотам, понадобится.

Палеолог воздел руки к пасмурному небу, но ничего более не возразил.

– А теперь вот что, – проговорил Кратов совсем спокойно. – Найдите мне того юношу, что месяц назад первым сообщил вам о прибытии Сафарова.

– Почему бы и нет, – помедлив, сказал Палеолог.

Он сел на траву, приняв какую-то совершенно противоестественную, вывернутую позу и прикрыв глаза. Его лицо окаменело и заострилось, как у глиняного божка. Феликс Грин вышел из-за гравитра и остановился в изумлении.

– Что это с ним? – спросил он тихонько.

– Пустяки, – отозвался Белоцветов. Он сидел в сторонке, исцарапанный, грязный и очень злой. – Телепатия.

– А-а… – понимающе протянул Грин.

Полная отрешенность на лице Палеолога вдруг сменилась гримасой недовольства. Он открыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Я нашел этого человека, – сообщил он. – К сожалению, он не отозвался. Он погрузился в самадхи.

– Ну так заставьте его отозваться! – нетерпеливо сказал Кратов.

– Это мне недоступно. Нет сил, способных оторвать его от самосозерцания и вывести из транса. Понимаете, это – самадхи, что значит…

– Ничего это не значит. Сейчас я вытряхну его оттуда. Найдите его еще раз.

Палеолог пренебрежительно повел плечом, но подчинился. Когда он снова обратился в статую, Кратов присел рядом и пальцами легонько коснулся его колючих от прораставшего седого ежика висков. Он тоже закрыл глаза, быстро вводя свое сознание в неразрывное единение с вяло сопротивляющейся волей Палеолога. «Я знаю, как это сделать. В теории. Либо получится, либо нет… Никаких нет, я не приму нынче такой вариант». В его мозгу затрепетала невидимая, но вполне ощутимая ширма, которую надлежало раздвинуть, чтобы по телепатическому каналу добраться до удаленного на десятки километров человека. «Говорят, неплохо бы подкрепить свои усилия сильными эмоциями. У меня сейчас сильных эмоций хоть отбавляй. Следовательно, я смогу это сделать». Преодолевая остатки инстинктивного противодействия Палеолога, Кратов раздвинул ширму и внутренним видением заглянул в открывшуюся перед ним сияющую глубь… В конце канала его ждал тупик: сознание йогина было замкнуто для тех, кто мог взывать к нему в неурочный час. Тогда Кратов собрал свою волю в жесткий комок и послал в канал мощный болевой импульс. Ему показалось, что мир вспыхнул ярче солнца, но он успел разорвать контакт прежде, чем отраженная волна импульса захлестнула его своим нестерпимым блеском…

Он встал на ноги, отряхивая колени от налипшего сора. Палеолог, слабый, как дитя, весь в холодном поту, глядел на него глазами, полными ужаса и слез.

– Силы небесные, – наконец выговорил он трясущимися губами. – Что это?!

– Чему-то я должен был научиться за годы своей деятельности, – рассеянно произнес Кратов. – Не все вам летать… Теперь ваш собеседник очнулся и в панике озирается по сторонам, ища тот тяжелый предмет, что огрел его по затылку. Пожалуйста, спросите у него, где он встретил Сафарова.

– Я… не в состоянии, – прошептал Палеолог и попытался приподнять дрожащие руки с колен.

– Будьте мужчиной, – укоризненно сказал Кратов. – Вы же йогин, в конце концов!

Палеолог мягко повалился на спину и некоторое время лежал в полной прострации, раскинув руки и уставившись в небо. Затем нервная дрожь в его членах прекратилась, движения обрели прежнюю уверенность, и он быстро принял все ту же исковерканную позу.

За гравитром негромко переговаривались Белоцветов и Грин. Точнее, говорил в основном инженер, а навигатор сочувственно слушал, что было весьма необычно. «Хреновое это местечко, – злым голосом рассуждал Белоцветов. – Как и все автаркии.[39] Повидал я их! На всякой автаркии лежит печать ущербности, вымученности, „ибо нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность, поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком невелика…“[40] Как будто здесь только и заняты тем, что кому-то что-то доказывают. Кому?! Мне?! Я здесь никогда не был и еще тысячу лет не буду. Природа, зверушки, туристический рай… И ни одной девушки! Ни одной! Это как воспринимать? Я уже и забыл, как они выглядят. Последняя улетела вчера вечером… Тенн Браун… Вернусь домой, на всех женщин в диапазоне от шестнадцати до шестидесяти стану кидаться, как Квазимодо…»

– Я знаю это место, – чуть слышно проговорил Палеолог. – Излучина Падмапуры, с пастбищем и водопоем, километров сорок на юго-запад.

– Вы укажете нам его, – сказал Кратов и полез в кабину гравитра.

Изможденное лицо Палеолога дрогнуло от негодования, на миг прорвавшегося сквозь маску безучастия из глубин его души. Однако он все же поборол себя и, преодолевая отвращение к разящей металлом и пластиком, побывавшей в переделках и многократно латанной машине, двинулся следом.

15

Это было именно то место, где Виктор Сафаров впервые ощутил под ногами поверхность Амриты. Не пройдя и десятка шагов по пояс в траве, без которой немыслимо вообразить местный пейзаж, они обнаружили брошенный скафандр Звездного Разведчика – почерневший от пыли, истоптанный равнодушными камадхену, что забредали на лесную лужайку с ближнего пастбища.

Феликс Грин тщательно стер с нарукавной нашивки скафандра грязь и негромко прочел:

– «Виктор К. Сафаров. Отряд „Черный Единорог“. Северная группа Звездной Разведки…» – Помолчав, он добавил: – Дата вступления в отряд не сохранилась.

Кратов склонился над скафандром. Он испытывал мучительное ощущение того, что перед ним лежала часть истинной сущности человека, успевшего прожить недолгую жизнь и дважды погибнуть. Человека?.. Да, он без колебаний только что мысленно назвал Виктора человеком. Так оно, в общем, и было.

– Ищите камень. – Кратов медленно разогнулся. – Он должен быть неподалеку.

– Было бы недурно услышать какие-то подробности, – произнес в пространство Белоцветов.

– Ясно, – сказал Феликс Грин. – Опишите его.

– Обломок сталагмита размером примерно с два сложенных вместе кулака. – Грин тотчас же сложил вместе свои кулаки и придирчиво изучил их. – С желтыми и черными прожилками, вероятно… Его ни в коем случае нельзя брать руками.

– Ясно, – повторил Грин. – А что такое «сталагмит»?

Кратов напряг свою память, припоминая титанийский диалект.

– Похоже, у вас не встречается, – пробормотал он неуверенно. – Это такая горная порода. Когда в пещере очень долго капает сверху осадочная влага, то в том месте, куда падают капли, образуется известковый нарост…

– А, ясно, – снова сказал Грин. – Кроппа. Так бы сразу и говорили.

Белоцветов раздвинул стену травы ладонями.

– Пустое занятие, – с сомнением сказал он. – Что можно найти в такой поросли? Для начала сюда следовало бы пригнать стадо голодных коров. Господин Махааматра, в вашем мире встречаются голодные коровы?

– Никогда, – пасмурно ответил Палеолог.

– Да, – сказал Кратов. – Травушка-муравушка…

Он сделал несколько шагов, срывая пучки ломких душистых стеблей и бросая себе под ноги.

– Фогратор сюда, – коротко приказал он.

Грин посмотрел на него, потом на Палеолога, скорбно замершего в отдалении, тяжко вздохнул и освободил свой «калессин» из локтевого чехла.

– Фогратор против живой природы на Амрите, – грустно улыбаясь, промолвил Палеолог. – Думал ли я, что доживу до этого часа?.. Я не понимаю ваших действий, доктор Кратов, не вижу им оправданий. Позвольте мне удалиться.

– Как угодно, – помолчав, сказал тот. – Могу ли я удерживать вас, свободную личность на свободной планете? Это, конечно, нелегкое зрелище. Но поверьте, прошедшей ночью мне было тяжелее.

– И вы сводите счеты? – горько спросил Палеолог. – Вам никто не говорил, уважаемый Галактический Консул, что временами вы похожи на танк? Была в истории человечества такая машина – тяжелая, страшная. Шла напролом, все сокрушая и подминая…

– Говорили, – проворчал тот. – И не единожды.

– Так, может быть, пора придать значение этим словам?

Не дождавшись ответа, Палеолог вскинул голову и пошел прочь. Не разбирая дороги, не оборачиваясь, как это было в первую их встречу. Вскоре его длинная фигура в белом пропала из виду за стволами деревьев.

– Я готов, – сказал смущенный Грин, держа фогратор наизготовку.

– «И старый фигляр, не переставая твердить с пустой напыщенностью, что жаждет призраков, испустил дух, так и не поняв, что призраком был он сам»,[41] – сказал Белоцветов вполголоса.

– Санти, ты повторяешься, – сквозь зубы обронил Грин.

– Неправда, – возразил Белоцветов. – Я просто цитирую ограниченный набор авторов, которых недавно прочел. Возможно, это они повторяются.

– Малую волну, – произнес Кратов. – По траве.

Феликс Грин понизил мощность импульса до минимума. Лицо его застыло. Он вел перед собой раструбом, словно выполнял панорамную съемку. В лесу воцарилась глухая тишина, улегся ветер, даже птицы испуганно прервали свой нескончаемый гомон. Был слышен только мертвый шорох рассыпающейся в серую пыль травы.

– Вот он! – закричал Белоцветов, и Грин остановился. В глазах его стояли слезы.

Камень лежал совсем близко, шагов на пять откатившись от покинутого скафандра. Это был именно тот камень, а не другой, потому что на покрытой молекулярным пеплом и истлевшими корневищами, неестественно голой земле не виднелось больше ничего инородного. Припорошенный сверху, грязно-белый с желтыми наплывами обломок сталагмита.

– Феликс, – сказал Кратов, не отводя взгляда от камня, словно опасаясь, что и он тоже возьмет да и рассыплется в прах, – не переживайте. Трава непременно вырастет. Это не Титанум. Что-что, а трава вырастет обязательно.

Прихрамывая, он подошел к амигийскому камню и присел на корточки в паре шагов.

Камень выглядел достаточно обыденно. Было в нем что-то от гипноглифа – предмета, который хочется взять и безотчетно вертеть в пальцах, испытывая от этого подсознательное удовольствие. И ничего в нем не было такого, что связывало бы его со смертью и внезапным возвращением человека. Помедлив, Кратов взял его в руку, взвесил – действительно, обломок казался невесомым. Кратов сжал пальцы посильнее, и камень рассыпался в прах. Он был пустотелым. Такие вот на планете Амига образуются сталагмиты.

Не было в нем ничего сверхъестественного. Ровным счетом ничего.

«Жила в душе надежда найти что-то значимое. Инопланетный артефакт. Замаскированную под безобидный булыжник машину счастья. Репликатор живых существ. Коснись его – и он тебя воспроизведет.

А это всего лишь камень.

И не стоило выкашивать ни в чем не повинную траву фогратором, приводя в отчаяние старину Палеолога и огорчая до слез малыша Феликса.

Отчаянная попытка найти простое решение сложной задачки. На сей раз неудачная.

Но ведь что-то было.

Ведь состоялось же биологически безупречное воспроизведение погибшего Сафарова – а оно было безупречным, теперь я в этом убежден. Сафаров по меньшей мере дважды, во время визита на Гранд-Лисс, проходил сквозь один из контуров „Сита Оккама“, программы регистрации парадоксальных психоэмоциональных спектров. Так мы узнаем о пришельцах, которые тайно прибывают в пределы Федерации. И мой браслет в конечном итоге принял его за своего. В то же время его браслет был реплицирован с ошибками и не работал. Следовательно, наша техника показалась кое-кому сложнее нашей биологии…

А затем произошло перемещение воспроизведенного Сафарова на расстояние в полтора килопарсека. С необъяснимым запаздыванием на целый год.

Неужели я никогда не узнаю, кто, как и зачем совершил это короткое ослепительное чудо?

Однажды, в каком-то из своих странствий по Галактике простой, никакими особенными качествами не выделявшийся звездоход Виктор Сафаров переступил некий порог и сам того не заметил. Наверное, придется учесть и с громадной осторожностью исследовать все его миссии от начала до конца, до последнего рокового шага в темноту на Амиге.

Где-то там, в одном из мест, где он побывал, его увидели, отметили и сняли с него копию.

Для каких целей?

Ну, не забавы же ради. Некая неизвестная, чрезвычайно скрытная цивилизация решила заняться изучением человеческой природы. А когда оригинал оказался погребен под обвалом, в меру своего непонимания событий приняла эту беду на свой счет и восстановила утраченное.

Извечное правило разумно организованных исследований: не допускать необратимых последствий.

Или еще проще: то был автомат каких-нибудь давно исчезнувших Археонов… мы все время ищем следы Археонов, а находим лишь следы тех, кто шел по их следам и сам в конце концов сгинул без следа… забавная вышла тавтология, хотя и не лучшего качества.

Что обычно делает автомат? Механически, не раздумывая, выполняет возложенную на него функцию.

Допустим, Археоны не любили рисковать. Пускаясь в сомнительные предприятия, они делали копии самих себя. Никаких необратимых последствий. Для них это была рутинная операция, как для нас – графия на память.

Прошел миллион лет, в заброшенные места явился Виктор Сафаров, и автомат сделал свою работу, чтобы снова погрузиться в транс до следующего визита. Сохранив копию в своих архивах, и восстановив оригинал, когда возникла необходимость. Спустя год. И на Амрите.

Слишком уж сложная последовательность операций для автомата. Но что мы знаем об интеллектуальной компоненте археонской техники?

Хотя на браслете и, помнится, системе терморегуляции скафандра репликация дала сбой. Неживая органика не имеет значения для релевантности оригинала и копии…

Я могу еще целый час сидеть здесь и сочинять гипотезы.

Истины я не узнаю никогда.

Есть только факты.

Звездоход Виктор Сафаров много летал по Галактике.

Затем Сафаров по глупости погиб на планете Амига.

И спустя год объявился во плоти на другой планете по имени Амрита.

И снова погиб, но уже не глупой, а достойной смертью, пытаясь спасти малознакомого человека.

Меня, дотащившего до этого райского уголка свой фатум, где тот разгулялся вволю.

Трудно мне будет убедить самого себя, что землетрясение никак не связано с моим появлением на Амрите.

Что, если сестренки Мойры ошиблись с Сафаровым в первый раз, отстригли не ту нить и, наспех связав ее грубым узелком, вторично своими ножницами уже не промахнулись?

Я начинаю выдумывать какую-то мистическую чушь. Не бывает никакой мистики. Мы полагаем мистикой все законы мироздания, которые не в состоянии понять.

Теперь я уже не узнаю, был ли Виктор Сафаров прекрасно исполненной копией самого себя.

Или не менее прекрасно кондиционированным инопланетным разведчиком.

Или в нем в результате генетического сбоя еще при рождении была заложена программа восстановления в случае идиотской смерти на Амиге. Но спустя год. На Амрите.

Или еще что-нибудь даже более бредовое, на что мне в моем нынешнем душевном состоянии не хватает фантазии.

Был ли то расчетливо спланированный эксперимент, и завершен ли он, и с какими результатами. Или механически повторяющаяся неосмысленная операция. Или чудо – то есть феномен, на данном этапе научной мысли не поддающийся рациональному объяснению, но который однажды мы поймем и сами себе объясним. И, чем черт не шутит, обратим к своей пользе.

Я этого не узнаю.

Меня неудержимо зовет иная цель.

И если бы я мог предвидеть, как жестоко все разрешится, никому и никакими силами не удалось бы затащить меня на Амриту, будь она неладна. И век бы мне не думать о Викторе Сафарове, о его удивительном воскрешении, и он сейчас наверняка был бы жив.

И женщина, которой выпало слишком много испытаний, Ирина Павловна Сафарова, не сидела бы сейчас, окаменев от горя, без слез, без слов, в кабине за моей спиной.

Да, неразрешенная задача долго зудела бы в моем мозгу… но мало ли там всякого зудит?

Джейсон Тру, продувная бестия и провокатор, мог бы утереться.

Но!

Ты там, наверху, на одной из затерянных и никому не нужных планет, я к тебе сейчас обращаюсь.

Ты меня слышишь?

Я не знаю, что ты такое. Не знаю твоих целей. Не знаю, разумен ли ты или только несешь печать разума, породившего тебя. Может быть, ты бог. Может быть, очень хороший копировальный автомат. Может быть, холодный экспериментатор или добрая душа, в меру своего разумения исправившая чужую смертельную оплошность. Мне это по большому счету безразлично.

Я не жду от тебя действий, призванных раскрыть твое предназначение. Не требую от тебя подать сигнал о понимании, не требую от тебя ничего.

Если ты меня слышишь.

Я не прошу. Кто я такой, чтобы просить или требовать?.. Но я надеюсь.

Просто сделай это еще раз».

Кратов отряхнул пальцы от каменного праха и выпрямился во весь рост.

– Возвращаемся, – сказал он.

– Куда? – спросил Феликс Грин.

– К дому Сафаровых.

– От него остались одни руины, – осторожно заметил Белоцветов.

Кратов не ответил. С трудом ступая на поврежденную ногу, вскарабкался в кабину гравитра и сел рядом с Ириной Павловной.

– Возвращаемся, – повторил он упрямо.

16

Виктор Сафаров сидел на пороге дома, привалившись к чудом устоявшему дверному косяку. Глаза его были закрыты. Часть передней стены кое-как держалась, подпираемая просевшей крышей. Над раскатившимися бревнами курился парок. На коленях Виктора печально скукожился, упрятав старческое личико в крылья, нетопырь-сурьяшастру.

Заслышав шум, Виктор открыл глаза.

– Консул, – сказал он бесцветным голосом.

– Я здесь, – откликнулся Кратов. – Все в порядке. С возвращением, Виктор.

– Ты ведь мне объяснишь?.. – спросил Сафаров со слабой надеждой.

– Вот теперь определенно нет, – вздохнул Кратов.

Пошатываясь – ноги налились каменной тяжестью, отказывались идти, – он вернулся в кабину. Он был совершенно вымотан за два сумасшедших дня и разделявшую их бессонную ночь. Выжат, как лимон, – осталась лишь кожура, а сок давно выпили все, кому не лень. Повалился в кресло рядом с безмолвной Ириной Павловной.

– Я сейчас усну, – промолвил Кратов, с трудом разлепляя непослушные губы. – А вы идите скорее к Виктору. Он ждет.

Женщина вздрогнула, словно ее обожгли эти слова. Подняла голову.

– Я не понимаю, – произнесла она без выражения. – Что вы сказали, Костя?

– Виктор ждет, – повторил он из последних сил. – Виктор вернулся и ждет вас дома.

– Виктор вернулся, – механически повторила Ирина Павловна.

– Пустяки, – бормотал Кратов уже во сне. – Разум добр. Во всех своих проявлениях. Иначе это не разум, а дрянь собачья. Только бы достучаться, быть услышанным… и самому услышать… Виктор теперь, наверное, бессмертен… всем нужно к этому привыкнуть… но никто этого не знает наверняка… все равно нужно жить, как в последний раз…

17

…Мама сидела у распахнутого окна, перебирая в миске дочерна спелые вишни на варенье и бережно отгоняя ладошкой пчел. Толстые, отъевшиеся за лето пчелы нагло рвались на сладкое. У мамы были гладко зачесанные назад темно-русые волосы с приметной незакрашенной сединой и умиротворенное иконописное лицо. На ней было синее в горошек домашнее платье с пятнами сока на подоле. Все, как в последнюю встречу. «Мама, – позвал Кратов, – ты бы хотела, чтобы я стал бессмертным?» – «Зачем тебе это, Костик?» – «Понимаешь, мама… На эту вселенную одной жизни – мало. Я бы хотел облететь все звезды, все миры, увидеть их, понять, научиться у них всему… Если я однажды родился на свет, то в этом был какой-то большой смысл. Глупо, обидно и недостойно уходить, ничего не успев, не увидев и не узнав даже миллиардной доли того, что следует увидеть и узнать…» – «А потом?» – «Потом я вернулся бы к тебе!» – «Но ведь я-то не бессмертна…» – «Почему, мама?!»