Очень странные миры

1

Темный и тяжелый зверь возник из ничего – словно клубок ночного мрака вдруг уплотнился до осязаемости и зажил собственной недоброй жизнью. Только что его здесь не было, и вот он уже есть и ступает по застланному ковром полу пружиняще бесшумно и в то же время ощутимо тяжко, ставя лапы по-кошачьи след в след. Массивная голова опущена ниже плеч, холодно-зеленые глаза посверкивают из глубоко утопленных в бугристом черепе глазниц, влажная пасть приотверста, и в рассеянном лунном свете отчетливо видны белые, с неясной желтизной, клыки. Тварь похожа на волка и на кошку одновременно, такие сейчас не водятся, а если и водились, то в те времена, когда человеку не дано было сохранять воспоминания о встрече с ними в рисунке или запечатленном слове. Откуда она взялась в комнате, зачем пришла?.. Пошевелиться и оказать сопротивление не было ни мужества, ни сил. Оставалось просто лежать, подтянув покрывало к самому подбородку, и ждать. Безвольно и оледенело. Вдруг зверь просто осмотрится и уйдет? Вдруг он травоядный… с такими-то клычищами? Но зверь вовсе не собирается уходить. Он поводит взором по углам спальни, издает негромкое рычание где-то на границе с инфразвуком – что храбрости никому не добавляет, а, напротив, отзывается постыдным томлением где-то в области желудка, – а затем с неожиданной легкостью вспрыгивает на постель. Он уже совсем близко, настолько близко, что можно ощутить смрад, сочащийся между слюнявых клыков из самой его утробы. И это ужасное, невыносимое для слуха рычание накатывает, будто волна медленного прибоя, делая всякую мысль о сопротивлении решительно безнадежной…

2

Кратов проснулся. Содрал с лица душное покрывало. Провел по влажному лицу ладонью. Что это за влага? Пот или слезы? Вот только этого ему сейчас недоставало… В горле першило. Похоже, он кричал во сне.

Конфузливо огляделся, с трудом соображая, где это нынче угораздило его пробудиться, да еще от такого позорного кошмара. Слава богу, он был в спальне один, и, слава богу, это была уже не каюта «Тавискарона», с ее замечательной акустикой. (Мадон – Белоцветову: «Вот что, дружок, если ты еще раз позволишь себе неслыханную наглость посреди ночи распевать про своих чертовых уток с гусями, которым не сидится дома, в особенности если учесть все убожество твоих вокальных данных, о котором я не устаю повторять с самого первого дня нашего знакомства…» Татор – Белоцветову же: «Как сейчас помню, еще месяц назад я кое-кому… из соображений ложно понимаемой деликатности не станем указывать пальцем… отдавал распоряжение озаботиться усилением звукоизоляции помещений, если не грузовых – что не менее важно, черт подери! – то хотя бы жилых…» Белоцветов – всему миру сразу: «Вы что, смерти моей хотите? И почему всегда я, всегда я, будто я единственный инженер на этом несчастном судне!..» Белоцветов – Мадону, после того, как за командором закрывается дверь: «Ты помнишь, чтобы он мне говорил о звукоизоляции? Лично я – нет». Мадон: «Лично я – помню. Поскольку он говорил это не тебе, а мне». Белоцветов – Мадону, после того, как за тем закрывается дверь: «Что же ты, сукин кот…») Это был одноместный номер в отеле «Камелот», на планете Авалон… и было бы странно и ненатурально, зовись отель как-то иначе… номер далеко не самый фешенебельный, но что не изымешь из числа его достоинств, так это звукоизоляцию.

«Просто уточнить: на кой бес мне наблюдать этот кошмар? Зачем этот дурацкий зверь вперся в мой сон? И что это за сны такие, со зверями? Если кто-то полагает, что мне доставляют удовольствие подобные визиты в мой собственный сон, то пускай поскорее оценит всю глубину своего заблуждения и раскается. Не хочу я никаких зверей. Я хочу простых и наивных приключений со счастливым концом. И желательно с красивыми женщинами. Ну, на худой конец, с красивыми животными, предпочтительно семейства кошачьих…» Кратов досадливо поморщился. Зловещий зверь бесспорно принадлежал к семейству кошачьих. Может быть, и была в нем своеобразная брутальная красота, но эстетическому чувству Кратова она была недоступна. Какая-то гадская древняя кошка. С какими-то гадскими клыками размером с добрый турецкий кинжал. И с совершенно неясными намерениями, тоже, очевидно, гадскими. Да чего уж тут неясного? Голодная кошка, явилась в рассуждении чего бы пожрать, а тут на постели – такой шикарный бифштекс…

«Нет. Не желаю быть бифштексом в собственном сне».

Кратов встал, подошел к затемненному окну и наугад потыкал в сенсоры на подоконнике. С третьей попытки окно просветлело. Судя по небольшому количеству людей и техники у стен отеля, имело место быть ранее утро. Или поздний вечер.

На Авалоне никогда не бывало безупречно темной ночи в общечеловеческом понимании. Всегда – сумерки. А потом, мало-помалу, ясный день. Всему причиной был Эмрис – здешнее светило, невообразимых размеров газовый пузырь, с большой натяжкой и с большими спорами отнесенный земными астрономами к семейству «красных сверхгигантов», спектрально никак не красный, а скорее цвета бордо, весьма, судя по всему, старый и весьма прохладный. То есть буквально, во всех смыслах. Эмрис не утруждал себя излишним обогревом нескольких планет, но в то же время и не озаботился их заблаговременным поглощением в свои бездонные недра, каковой поступок с его стороны был бы вполне объясним и предсказуем. Создавалось впечатление, что по причине более чем преклонного возраста и более чем солидных габаритов он вообще не обращал внимания на своих невольных спутников. Как человеку несвойственно задумываться о микробах, что, может быть, роятся и кружатся вокруг него по своим микробьим орбитам. И, не исключено, населенные собственными микробами. Эмрис был настолько велик, что почти никогда не заходил целиком: его бордовый хребет торчал из-за горизонта даже ночью, превращая это время суток в немудреные сумерки между вечером и утром…

Кратов посмотрел на настенные часы. Двенадцать тридцать местного. Все-таки, значит, утро.

«Под утро мне приснился зверь. Он хотел мною закусить. Этот неприятный сон трудно отнести к разряду вещих. Уж я-то знаю, как выглядят вещие сны! И все же – что меня могло так встревожить наяву, осесть в подсознании, чтобы затем обернуться темным клыкастым чудовищем возле моей постели?.. Кстати: неприятно это сознавать, но во сне я валялся без сил и без воли не на каком-то абстрактном ложе в местечке под названием Нетинебудет, а на узкой жестковатой постели в одноместном номере отеля „Камелот“, что на планете Авалон».

Кратов почти заставил себя встать под душ: биологические циклы организма были безнадежно сбиты и вряд ли имели шанс прийти в норму до отлета, в номере было прохладно, а вода в душе была откровенно холодная еще вчера. Словом, ничего так не хотелось, как снова залезть под покрывало и уткнуться носом в подушку. Но там, во сне, его подстерегал зверь, и намерения его были вполне определенны.

3

Продрогший и злой, но окончательно избавившийся от власти кошмара, Кратов оделся, накинул куртку-анорак и вышел в холл. Шаги его тонули в некогда роскошном, а теперь вытоптанном до блиноподобного состояния покрытии.

В воздухе рассеян был запах планеты. Все миры имеют свой особый запах, и для человеческого носа они пахнут однообразно, знакомо. Такова специфика человеческого восприятия, вне Земли вычленяющего из всего спектра впечатлений самое главное, определяющее и уникальное. Для человека только Земля имеет тысячи и тысячи ароматов, все прочие миры – не в счет… Запах Авалона был тяжелым, волглым и гнилостным. Гниль была явно болотной. Будь планета обитаема, аборигены поражались бы ограниченности чутья пришельцев-землян, неспособных отличить все оттенки амбре западного полушария от разнообразия фимиамов восточного. Но аборигенов не было и в помине, а пришельцы были явно не в состоянии оценить всех прелестей местного букета, обозначая его во всем спектре емким термином «вонь». Воздухоочистители отеля работали вовсю, и тут уж ничего нельзя было поделать.

На утонченные натуры из числа вновь прибывших миазмы Авалона оказывали убийственное воздействие. Тот же Мадон темнел лицом, исходил пятнами, подносил к лицу носовой платочек и в конце концов под пустячным предлогом и вовсе убрался на «Тавискарон», где заперся в своей каюте. «Изрядный вонизм…» – неодобрительно промолвил Белоцветов и этим ограничился. «Мы не должны осуждать промысел божий», – сказал Татор без большой уверенности. Что же до Кратова, то он в своей практике нюхивал и не такое, и Авалон был далеко не самым серьезным испытанием для его носа. И то обстоятельство, что газовая оболочка планеты, не самая благоприятная для дыхания, в условиях отсутствия выбора оказывалась достаточно приемлемой для выживания, было для него самым смягчающим. Кратов видел своими глазами: большая часть встреченных им авалонцев носила дыхательные маски, а примерно треть прекрасно обходилась без них. Это означало, что здесь можно работать в достаточно комфортных условиях, а в экстремальной ситуации – эффективно выживать.

В холле под худосочной пониклой пальмой его дожидался инженер Белоцветов, только что сменившийся с вахты и потому наименее занятый из команды «Тавискарона», в компании постояльцев отеля из числа местной ксенологической миссии.

– О, доктор Кратов, – вяловато приветствовал его ксенолог Лев Ветковский. – Вам тоже не спится?

– Отчего же, спится, – сказал Кратов. – Только сны здесь какие-то странные.

– Согласен, – поддакнул Белоцветов. – Но не ждите, что я поведаю всем, что мне приснилось.

– Хотите кофе? – спросил Ветковский.

– Не откажусь… смотря что здесь называется кофе.

Ветковский подал ему дымящуюся чашку.

– Вот это, – сказал он. – Жидкость, имеющая цвет кофе, вкус кофе и запах кофе. Из чего они ее производят, вам знать вовсе ни к чему.

– Сейчас, доктор Кратов, самое время выслушать одну из ваших историй, – оживился Марк Урбанович, тоже ксенолог. – Из тех, что начинаются словами: «А вот в звездной системе такой-то»…

– С удовольствием бы послушал, – сказал Белоцветов. – Что-нибудь, для разнообразия, действительно правдивое, имевшее место в реальности. А то надоели уж ваши побасенки-побрехушки про семибатюшных семичленов с планеты Семиглавов. Такое чувство, что вся ваша работа и состоит в том, чтобы дурить друг дружку. И окружающих заодно.

– Не стану я ничего рассказывать, – сказал Кратов. – Для разнообразия. Ведь кто-то должен больше молчать, чем говорить.

– Для этого у нас есть Брандт, – ухмыльнулся Белоцветов. – Никто не умеет молчать так прилежно и самозабвенно, как он.

– А давайте поговорим об этом мирке, – предложил Ветковский.

– Давайте, – согласился Кратов.

Некоторое время все выжидательно молчали, ожидая, что он начнет первым. И напрасно. «Ну-ну, – думал Кратов не без злорадства. – Раз уж вы решили путаться у меня под ногами, так и выкручивайтесь сами. Много и энергично. А я посмотрю, что у вас получится».

– Впечатляющее вступление, – наконец не выдержал Урбанович. – Позволено ли будет и мне ввернуть? Например, о том, что именно мне здесь не нравится.

– Так уж сразу, с места в карьер! – поразился Белоцветов.

– Итак, что мне здесь не нравится? – продолжал Урбанович. – А вот что: ничего мне здесь не нравится.

– Ну-у, какая банальщина! – разочарованно протянул Ветковский. – Даже такой благодарный слушатель, как я, был заранее готов услышать что-то в этом духе. А ты застань меня врасплох, порази полетом мысли и размахом фантазии, и я тебе за это выражу свою искреннюю и, что особенно важно, безграничную признательность.

– Я существо толерантное и адаптивное, – сообщил Белоцветов. – Мои запросы не столь причудливы. «Непомерные притязания – вот источник наших горестей, и счастье жизни мы познаем лишь тогда, когда он иссякает».[9]

– Ого! – воскликнул Урбанович.

– Изрядно, – поддержал его Ветковский.

Белоцветов привстал и скромно раскланялся.

– Единственное, от чего я не в восторге, – сказал он, – так от того, что мы здесь застряли.

– Я тоже, – ввернул Кратов.

– Хотя это как раз поправимо, – заметил Белоцветов. – Сегодня мы тут, а завтра, глядишь, уже за двадцать парсеков отсюда. И уже ничто не станет напоминать о пережитых испытаниях наших органов чувств.

– Ну, не знаю, – усомнился Ветковский. – Такие запахи не скоро выветрятся. Мнится мне, весь ваш корабль, насквозь провонял…

– Позволю себе не согласиться, – сказал Белоцветов. – Во-первых, «Тавискарон» – корабль достаточно бывалый и давно уже обзавелся собственным запахом, который на многих действует так же разяще, как и то, что мы вдыхаем полной грудью вот уже вторые сутки кряду. Клин, как известно, надлежит вышибать клином…

– Что же «во-вторых»? – заинтересованно спросил Урбанович.

– Да я уж и забыл, – рассмеялся Белоцветов. – Ведь что важно? Избавиться от груза. Почему это важно? Потому что мы добросовестные перевозчики. И нам нужно поддерживать свое реноме, чтобы рассчитывать на новые заказы в дальнейшем, когда завершится этот анабиоз…

– Анабасис, – снисходительно поправил Ветковский.

– Ну да, я помню, – сказал Белоцветов. – У меня для запоминания новых интересных слов обычно используются животные ассоциации.

Ветковский благодарно захохотал, а Урбанович осведомился:

– Наверное, Алекс, вы хотели сказать – «животные инстинкты»?

– Я хотел сказать – ассоциации, – заявил Белоцветов. – Уж эти-то слова я давно не путаю. Да и как можно запоминать посредством инстинктов?

– Очень даже свободно, – сказал Ветковский. – Поверьте, многие только так и поступают!

– Чтобы расширить свой, скажем прямо, небогатый лексикон, – продолжал Белоцветов, – мне всего-то и нужно, что мысленно связать новое слово с каким-нибудь животным – с птичкой, рыбкой, ящеркой, чье имя, во-первых, мне хорошо известно, а во-вторых, созвучно термину, который я пытаюсь поместить в сокровищницу своей памяти.

– Недурно, – сказал Кратов. – И что же, срабатывает?

– Еще как! – воскликнул Белоцветов. – Но здесь возникла загвоздочка. Есть такая двоякодышащая рыба-ползун. Иначе ее называют «анабас»…

– Ход вашей мысли понятен, – нетерпеливо проговорил Урбанович. – Однокоренные слова, то-се… В чем же загвоздочка?

– Для начала мне нужно запомнить название рыбы, – кротко сказал Белоцветов.

Ветковский снова заржал. Кратов же открыл было рот, чтобы произнести: «Однажды на планете Гаштареоргур…», и с громадным трудом удержался.

– Вставши рано поутру… – начал Белоцветов, глядя на Кратова.

– …повстречал я кенгуру! – радостно подхватил Ветковский.

– А если быть точным, то мастера, – сказал Белоцветов с непроницаемым лицом.

– И что же кенгу… э-эм-м-м… мастер? – полюбопытствовал Кратов.

– Мастер сообщил мне, что уже связался с заказчиком эмбрионов, но тому потребуется некоторое время, чтобы сюда прибыть.

– Еще как минимум сутки, – вздохнул Кратов. – Разве нельзя просто все выгрузить и поручить заботам какого-нибудь местного ответственного лица?

– Должно быть, нельзя, – пожал плечами Белоцветов. – Эмбрионы – тонкая материя, не доверишь кому ни попадя. И опять-таки реноме.

Он выглядел смущенным, словно лично был повинен в нерадивости грузополучателя. Ксенологи же взирали на Кратова с нехорошим познавательным интересом.

– Я бы не сдержался, – сказал Ветковский, – и возопил к небесам. Дескать, не было бабе хлопот, так купила порося… дескать, кто же тот генеральный фрахтователь, что дозволил принять на борт этот чертов попутный груз…

– Генеральный фрахтователь безмолвствует, – объявил Кратов, прихлебывая кофе. – Его терпение безгранично. Но не бесконечно.

– О! – воскликнул Белоцветов. – Сверхчеловечески прекрасные слова, радостный зов на вершины высочайшего зрения…[10]

– А вы знаете, сколько часов в местных сутках? – осведомился Урбанович. – Тридцать два! Да еще по сто двадцать восемь минут каждый!

– Шестнадцатеричная арифметика, – веско заметил Ветковский.

– То-то я смотрю, утро у них затянулось, – сказал Кратов.

– «Остров Плодов, который еще именуют Счастливым», – с иронией произнес Урбанович.

Ветковский иронии не оценил и воодушевленно подхватил:

– Если следовать местным традициям, то сто двадцать восемь, – уточнил Урбанович.

– Удивили! – фыркнул Белоцветов. – Моему прадеду уже сто сорок пять, а живет он, если хотите знать, ни на каком не Авалоне, а на Таймыре, где ни злаков, ни плодов, разве что в теплицах, и уж, разумеется, не воняет так, как здесь…

– Слушайте дальше, – сказал Ветковский и с подъемом продолжил:

– Ну уж увольте, – проворчал подошедший Мадон. – Чтобы женщина мной управляла?!

Все обратили к нему сочувственные взоры. Мадон выглядел неважно. Лицо его, и без того обычно тонкое и худое, приобрело нездоровую заостренность черт, а естественный бронзово-зеленоватый загар сильно поблек.

– Уж не хочешь ли ты сказать, Жак, – прищурился Белоцветов, – будто та девица, что я видел подле тебя в порту Труа-Ривьер, позволяет тебе собой командовать?

– Я хочу только сказать, – возвысил голос Мадон, – что женщинам не следует занимать сколько-нибудь значительные административные посты. Они сразу делаются отвратительными мегерами, и это я знаю точно.

– Это какая-то ошибка, Жак, – мягко возразил Кратов. – Я встречал множество женщин, которым ответственные посты вовсе не мешали сохранять полное очарование.

– И наверняка они употребляли свое пресловутое очарование затем, чтобы чего-то от вас добиться, – проворчал Мадон. – А не добившись, сей же час избавлялись от него, как от ставшего ненужным делового костюма.

– Не понимаю, чем вам так насолили женщины, – пожал плечами Кратов.

– Для того у них имелись возможности, – уклончиво сказал Мадон. – И ни одна не была упущена.

– Что, тоже не спится? – спросил Белоцветов.

– Огромный корабль, – сказал Мадон. – Гулкий. Практически начисто лишенный звукоизоляции. – Белоцветов покраснел. – Совершенно пустой.

– Ну уж и пустой, – возразил Белоцветов. – А эмбрионы?

– Ни одной живой души на борту, – продолжал Мадон. – Одни эмбрионы, и те неизвестно чьи.

– Не преувеличивай, – сказал Белоцветов. – Прекрасно известно, чьи эмбрионы. Я уж наизусть выучил: получатель груза – доктор Ксавьер Монтойя, Авалонский филиал Института агрохимерогенеза, сектор пикноморфоза…

– Я имел в виду – неведомо, что за твари из них должны вылупиться, когда наступит пора, – сказал Мадон. – Все эти термины – агрохимерогенез, пикноморфоз… согласитесь, звучат весьма зловеще.

– Ну, не знаю, – сказал Кратов с сомнением. – По-моему, речь идет о каких-то биотехнах, преобразующих здешние хляби в нечто плотное и пригодное для возделывания.

– Глупая затея, – возразил Мадон. – Тратить столько сил и здоровья, не говоря уже о материальных ресурсах, чтобы обратить никому не нужные поля жидкого дерьма в жалкое подобие аргентинских пашен! Неужели всем этим людям нечем – и, самое главное, негде! – заняться?!

– Да ведь все очень просто, – сказал Кратов. – Есть люди, которым неинтересно сидеть там, где тепло, сухо, приятно пахнет, а кругом бегают сервомехи, которые рыхлят почву, на корню выжирают всякий сорняк, а в свободную минуту разносят среди зрителей холодное пиво. По какой-то причине им интересно быть здесь, жить здесь и работать здесь. А заодно и придавать этому не самому симпатичному местечку некоторую видимость комфорта.

– Опять же Башня, – промолвил Урбанович так, чтобы услышал Кратов.

– Вы оптимист, Консул, – с горечью заметил Мадон. – Вам по должности полагается. Человек, искренне верящий в идеи пангалактической культуры, не может не видеть во всем одно лишь доброе и светлое. А я, горемычный пессимист и, хуже того, мизантроп, по вашей воле оказался между молотом и наковальней. То бишь между смрадной планетой и пустой железной коробкой, битком набитой зародышами каких-то химер.

– Мизантроп, который сознает себя мизантропом, не безнадежен, – заявил Ветковский.

– Либо кокетничает, – присовокупил Урбанович. – Такой специальный кокетливый мизантроп.

– Мог бы мне сказать, – пожал плечами Белоцветов. – Я, так уж и быть, остался бы на «Тавискароне». Хотя ошвартоваться на новой для тебя планете и не переночевать в местном отеле – это немного неестественно.

– Я знаю, что для тебя естественно, а что нет, – сказал Мадон. – Но одно из немногих достоинств этого мира – отсутствие видимого присутствия женщин…

– Прекрасно сказано, клянусь честью! – снова рассмеялся Ветковский. – Отсутствие присутствия! Непременно вверну в одной из своих презентаций.

– На самом деле, я видел здесь вполне живую женщину, – сказал Урбанович. – Она сопровождала вашего мастера в направлении офиса администрации. Это было два часа назад.

Белоцветов встрепенулся и молодцевато развернул плечи, а Мадон скорбно спросил:

– И, конечно же, с тех пор никто его больше не встречал?

– Откровенно говоря, нет, – кивнул Урбанович. – Но, коль скоро вас волнует безопасность командора, в некотором отдалении за ним следовали господа Брандт и Грин. И, коли уж на то пошло, дама была достаточно пожилая.

– Не станет же эта пожилая дама есть троих звездоходов сразу, – серьезно заметил Белоцветов.

«Меня окружает какой-то кошмар, – подумал Кратов. – Я видел кошмар во сне, а проснувшись, обнаружил, что один кошмар попросту сменился другим. Я сижу на чужой планете в компании немыслимых раздолбаев и слушаю их бессвязные беседы ни о чем. Чем темный зверь хуже того же Белоцветова? И от того, и от другого, кажется, нет спасения. Стоило ли лететь за парсеки и парсеки от Земли, чтобы подвергнуться таким истязаниям мыслей и чувств? Разумеется, никто не ожидал, что мир, словно бы в насмешку и надругательство названный Авалоном, хотя бы в небольшой степени будет соответствовать собственному имени. Сплошь и рядом в Галактике имена планетам даются не за достоинства, а вопреки изъянам. Самая жуткая планета, на которой я побывал, называлась, между прочим, Тенерита, что в переводе с магиотского означает „нежность“. Ничего, хотя бы отдаленно претендовавшего на эпитет „нежный“, там не было и быть не могло, потому что каждые полчаса все взрывалось, извергало потоки лавы и гейзеры черной кипящей жижи, и оказался я там потому лишь, что нужно было эвакуировать каких-то сумасбродов-кладоискателей, купившихся на имя, а на стационаре „Кархародон“ в ту пору сложился непредвиденный и жуткий дефицит драйверов. И более прелестных девушек, чем на планете Тартар, я в жизни не встречал: все как на подбор крупные, сильные, с длинными мускулистыми ногами, с улыбками от уха до уха, все без изъятий с высшим ксенологическим образованием, и все, так и стоит перед глазами, обожали купаться нагишом в прозрачнейших и чистейших местных озерах… К чему мне снился зверь? К чему судьба занесла меня на Авалон? Какой в том смысл?.. А может быть, и нет никакого смысла, и бесполезно его доискиваться, а все дело в том, что я подсознательно, втайне от самого себя, всеми силами удлиняю свой путь, пытаясь отсрочить неминуемую развязку чрезмерно затянувшейся истории о рациогене и экзометральных зверях. Я даже могу предполагать, чем все закончится. И мне вовсе не нравится такое завершение моего… гм… анабазиса, но неприятная особенность высшей драматургии заключается в том, что там детально расписаны не только все роли, но и финал. Так что мои жалкие попытки столкнуть строго расписанный сценарий в импровизацию и хеппенинг обречены на провал. И как бы еще режиссер не осерчал на лицедея, несущего отсебятину…»

4

Голос Белоцветова отвлек его от тягостных размышлений и вернул к реальности:

– …Я тоже слышал про Авалонскую Башню. Но поначалу путал с Вавилонской. А затем предполагал, что это какое-то природное образование, пока не повстречал вас.

– Собственно, с Башни все и началось, – объяснил Урбанович. – Это уж потом, много позже здесь обосновался ваш клиент, доктор Монтойя, со своими агрохимерами, когда ко всеобщему удивлению обнаружилось, что здешние ландшафты сулят некие дивные открытия в области терраформ-технологий и прикладного почвоведения. Это к вопросу о жидком дерьме… Поначалу имел место небольшой ксенологический форпост с десятком энтузиастов, которым никто не верил, от которых никто ничего не ждал, как оно, впрочем, и случилось.

– Странно, что я ничего не слышал, – сказал Кратов. – Ни о какой Башне.

– И вправду странно, – усмехнулся Ветковский. – Вам не кажется, Консул, что вы выпали из профессионального дискурса?

– Перестань, Лев, – поморщился Урбанович. – Доктор Кратов не обязан знать обо всем. Никто не обязан знать обо всем, даже тектоны. Хотя они-то как раз изо всех сил стараются ничего не упустить из виду… Вот здесь сидят три весьма приличных и уважаемых ксенолога. И пусть теперь поднимут руки те, кто слыхал, к примеру, об Эрандекском криптополисе.

Кратов с охотой поднял руку.

– Я ответственный специалист, – объявил Ветковский. – Если о чем и не слыхал, то не стану и притворяться.

– А о трансмантийных катакомбах Онатаршохана? – спросил Урбанович.

Кратов повторил свой жест. К удивлению ксенологов, к нему присоединился Мадон.

– Я работал на стационаре «Сирано де Бержерак», когда были найдены катакомбы, – пояснил тот в ответ на недоумевающие взгляды. – А потом трижды высаживался на Онатаршохане вместе с Арланом Бреннаном. Неприятное местечко, доложу я вам. Постоянный мороз по коже. Кажется, что все, кто там умер тысячи лет назад, на самом деле вовсе не умерли, а лишь дремлют и с неудовольствием поглядывают на непрошеных гостей из своих гробниц.

– Ну, допустим, – сказал Урбанович немного растерянно. – Я только хотел доказать, что никто не может быть всеведущим. Кроме Всевышнего, разумеется, который, во-первых, не только всеведущ, но столь же всемогущ, как и всепрощающ. А во-вторых, сам все это в этом мире и устроил.

– Так что там за Башня? – спросил Кратов.

Белоцветов же отреагировал в своей обычной манере:

– Вообразите себе эту гнусноватую планету с высоты птичьего полета, – сказал Урбанович. – То есть куда ни кинь взгляд, одни бескрайние болота, зеленовато-бурая гладь, полускрытая тяжелыми влажными испарениями… какие-то самого гадкого вида пузыри лопаются… смрад, естественно… и вдруг – она. Башня. Эдакий нежданный ландшафтный всплеск на полторы мили в высоту и один бог ведает на сколько в глубину. Да не просто башня, а изящное архитектурное строение в не присущем ни одной известной культуре стиле, да не из ординарного грубого камня, а из слоновой кости!

– Так уж и слоновой, – усомнился Мадон.

– Разумеется, нет, – ответил Урбанович. – Откуда на Авалоне слоны? Здесь одни сапрофиты и сапрофаги, причем не обнаружено ни единого живого организма, превышающего по размерам детский башмачок. Просто этот образ был первым, какой пришел в голову первооткрывателям при виде Башни.

– Они сами придумали эту странную метафору? – с интересом спросил Белоцветов.

– Разумеется, нет, – сказал Ветковский. – Откуда у ксенологов образное мышление? Посмотрите хотя бы на нас с Марком или вот на Консула… Кажется, Сент-Бёв.

«Еще один тупик на моем пути», – подумал Кратов. Кое-что об этой парочке он уже выяснил. Несмотря на то, что Ветковский был ксеносоциологом, то есть занимался сравнительным исследованием общественного устройства внеземных культур, а Урбанович изучал языковые системы вокального типа и по этой причине считался ксенолингвистом, создавалось впечатление, что оба владеют информацией, простирающейся далеко за пределы их профессиональных интересов. Темными крыльями вздымались за их спинами какие-то неясные тени неких широко не афишируемых спецопераций, странным образом связанных с мрачноватой организацией под названием «Департамент оборонных проектов», и не только они… В свете этих сомнительных аллюзий возникал резонный вопрос: что эти люди потеряли на скучной планете с бедной биосферой, где по указанной причине нет ни общества как такового, ни языковых систем, ничего, что бы имело касательство к самому понятию цивилизации.

– Башня есть, – сказал Белоцветов прямо и бесхитростно. – А хозяев нет? И вы торчите в этом смердеже, чтобы их отыскать и вернуть забытую вещицу?

– Мы не торчим, – возразил Урбанович. – Это полевые ксенологи торчат, и довольно давно. Мы присоединились примерно декаду тому назад. Речь идет, разумеется, о местной декаде, что эквивалентно четырем земным неделям.

– И каковы результаты? – спросил Кратов.

– Никаких, – сказал Ветковский. – Дело в том, что Башня никого не впускает.

– А вы пробовали постучать? – осведомился Мадон.

Ветковский захохотал, а Урбанович, болезненно кривясь, сказал:

– Мы… а точнее, они испробовали все неразрушающие способы получить информацию об устройстве Башни. Загвоздка в том, что материал, из которого она сложена… мнимая слоновая кость… представляется чрезвычайно прочным и одновременно хрупким. Эти данные получены при помощи квантового сканирования. Прорезать в нем отверстие означает вызвать разрушение неопределенного фрагмента всей структуры, а то и обрушение. Чего, по понятным причинам, мы допустить никак не можем.

– Хорошо, – сказал Мадон. – Сканирование. Тогда вы, по крайней мере, имеете представление, что находится внутри.

– Ни малейшего, – сказал Ветковский, моментально сделавшись серьезным. – Помехи… возможно даже, энергетические поля высокой насыщенности.

– И чего тогда они здесь торчат, эти ваши ксенологи? – удивился Белоцветов. – Только время теряют.

– А что им остается? – пожал плечами Урбанович.

– Домой вернуться, – желчно сказал Мадон. – В семью.

– К новым обещающим свершениям, – подхватил Белоцветов.

Ветковский ограничился саркастическим хмыканьем, а Урбанович пояснил:

– Ксенология – это такая научная дисциплина, которая желает ясности во всяком вопросе, который перед нею поставлен.

– И чем она отличается, к примеру, от математики? – спросил Белоцветов.

– О, это богатый вопрос, требующий развернутого ответа! – сказал Ветковский. – Может быть, коллега Кратов сочтет возможным?..

– Как всякая научная дисциплина, – сказал Кратов, – ксенология использует математический аппарат quantum satis. Как всякая научная дисциплина, ксенология не может утверждать, что имеет дело исключительно с точными, однозначно определяемыми параметрами изучаемого предмета. Как всякая научная дисциплина, ксенология подразделяется на изрядное число специализированных направлений. Упомянутые уже три ксенолога принадлежат к трем различным направлениям. Бывает и хуже, когда ксенологов трое, а направлений пять, а то и все шесть, я сталкивался с такими ситуациями…

– Вы уклонились от ответа, Консул, – сказал Белоцветов укоризненно. – И только всё запутали еще сильнее, чем было.

– Алекс, друг мой, – сказал Кратов ласково. – Ничем ксенология от математики не отличается. Только предметом исследования. И то не всегда.

Ветковский в очередной раз закатился благодарным смехом.

– Консул, – произнес он проникновенно, – неужели вы побываете на Авалоне и упустите возможность повидать Башню?

Кратов не успел ответить, что именно эту возможность упустить он намерен с большой охотой. С музыкальным перезвоном растворились прозрачные двери отеля «Камелот», и на пороге возник Элмер Э. Татор. Он был облачен в легкий скафандр модели «Арамис» с дыхательной маской и просторный плащ из тонкого пластика ярко-желтого цвета. Плащ и сапоги были заляпаны тяжелой бурой слизью, которая медленно сползала на пол и тотчас же им впитывалась без следа.

– Всем доброе утро, – сказал Татор звенящим от негодования голосом. – Доктор Ксавьер Монтойя, черти бы его полоскали, так и не сможет выбраться из своего болота, но нисколько не возражает, если мы доставим ему груз самостоятельно. Очень мило с его стороны… – Он помолчал, уставясь в пространство, вздохнул и продолжил уже спокойнее: – Во всяком случае, столь изящное логистическое решение позволит нам поскорее убраться с этой прекрасной во всех смыслах планеты. Есть желающие совершить спонтанную экскурсию по просторам Авалона?

– Есть, – одновременно отозвались Кратов и Белоцветов.

– Лучше пристрелите меня, – проворчал Мадон. – Найду занятие на борту корабля. Оглушу себя транквилизатором и постараюсь уснуть. Не смейте меня будить до отлета! И кто-нибудь видел Мурашова со вчерашнего вечера?

– Я видел, – сказал Татор, но развивать тему не стал.

– Тогда уж и нас прихватите, – попросил Урбанович. – Дела наши в поселке завершены, а от хозяйства Монтойи до форпоста ксенологов мы доберемся сами.

– Жду всех через десять минут на причале, – объявил Татор.

5

Гравиплан, огромная платформа с двумя палубами, пассажирской и грузовой, опустилась на посадочную площадку, грязно-белый диск с красными концентрическими окружностями посреди сплошного грязно-бурого болота, в клочьях тумана, по ощущениям такого же грязного. Здесь все казалось неприятно грязным, жирным и липким, отчего сразу же, едва сделав первый шаг, нестерпимо хотелось в душ. Визитеры сошли на твердую поверхность, которая не выглядела достаточно надежной. Доктор Ксавьер Монтойя встречал их у трапа. Он был тщательно, со знанием дела, упакован в непременный желтый плащ. Капюшон однако же был небрежно откинут, дыхательная маска на бледном бородатом лице отсутствовала.

– Очень рад, – с пылкостью говорил доктор Монтойя, всем поочередно пожимая руки. – Очень… Вы нас чрезвычайно выручили. Практически вы нас спасли.

За его спиной безмолвными истуканами сгрудились приземистые сервомехи, когда-то синие и чистенькие, а теперь размалеванные на манер амазонских дикарей и, что греха таить, грязноватые. Сервомехи были традиционных моделей, человекообразные. «Вы ж мои дорогие!» – с нежностью сказал Белоцветов и сразу же увел всю дикую орду на разгрузку гравиплана.

– Пойдемте, – сказал доктор Монтойя. – Я покажу вам Авалон.

Они покинули белую площадку и в полном безмолвии ступили на изящный, словно бы сплетенный из стеклянистых лиан и на вид совершенно ненадежный мостик. В просветах переплетений, в нескольких футах под ногами хищно чавкала, хлюпала и пузырилась мерзкая трупная жижа. Доктор Монтойя едва ли не вприпрыжку возглавлял шествие. Туманная занавесь внезапно рассеялась, и по ту сторону мостика обнаружилась твердь – черная, рыхлая, но после болотных ландшафтов показавшаяся всем отрадой для взоров и чувств. Твердь простиралась необозримо, ее края таяли в тумане, от нее исходили едва различимые токи теплого воздуха.

– Что это? – на всякий случай осведомился Татор.

– Земля, – сказал доктор Монтойя и засмеялся. – Строго говоря, это почва. Аналог земного гумуса. Слой плодородной органики, пригодный для разведения высших растений. Хотя до этого еще далеко. Бедная микрофлора, отсутствие микрофауны… дождевые черви, увы, не прижились, но мы над этим работаем.

– Но оно к чему-нибудь крепится? – спросил Феликс Грин, осторожно пробуя землю носком ботинка.

Брандт молча отодвинул его, первым спрыгнул с мостика и сразу же увяз по щиколотки. Теперь он стоял и озадаченно разглядывал свою обувь, поочередно вытаскивая конечности из черного месива.

– Строго говоря, с некоторых пор это остров, – пояснил доктор Монтойя. – Он действительно крепится к литосфере планеты. Мы называем его Авалон, потому что в этом мире наконец появилось место, заслуживающее такого имени. Если вам интересно, – сказал он, обращаясь персонально к Брандту, – тропинка начинается вот здесь, а все остальное, строго говоря, образует пашню.

Брандт буркнул под нос что-то невразумительное и неспешно переместился в указанном направлении, как будто невидимые кнехты передвинули осадную башню поближе к крепостной стене.

– Здесь можно дышать, – сказал Монтойя. – Если, разумеется, отойти подальше от трясины. То, что окружает наш остров, мы называем Морасс.

– Что это значит? – спросил Кратов, с облегчением снимая маску. Воздух и вправду был намного более приспособлен для дыхания. Он казался горячим и слегка отдавал гниющими водорослями. После адской смеси в пределах космодрома это был сущий пустяк.

– Всего лишь трясина на одном из земных языков, – пожал плечами доктор Монтойя. – Кажется, на английском. А как еще ее называть?

– Вы что же, обитаете здесь в одиночестве? – недоверчиво спросил Грин.

Мимо них, проворно семеня короткими ножками, проносились сервомехи, навьюченные знакомыми уже синими, красными и желто-полосатыми контейнерами, и растворялись в седом мареве.

– Следуйте за мной, – сказал доктор Монтойя, ухмыляясь в бороду.

Кратов немного отстал и, поравнявшись с ксенологами-неразлучниками, вполголоса о чем-то спорившими, осведомился:

– Вам совсем неинтересно?

– Консул, друг мой, – сказал Ветковский. – Мы здесь все видели-перевидели тысячу раз, и поверьте: с начала местного года ничего нового. Вы же знаете, как происходит терраформинг.

– Медленно и неотвратимо, – добавил Урбанович. – И то и другое – очень.

– Сейчас мы прогуляемся с вами по острову, – продолжал Ветковский, – а затем прыгнем в свободный куттер и переместимся на ксенологический форпост.

– Поближе к Авалонской Башне, – сказал Урбанович. – Не путать с Вавилонской…

По мере продвижения вглубь острова туман делался все прозрачнее, невнятные тени обретали объем и очертания, пока не превратились в компактное скопление невысоких построек самых простых форм, частью прямоугольных, частью цилиндрических. Над одним из зданий Кратов рассмотрел ажурный эмиттер «сепульки» – сигнал-пульсатора простейшей модели. Стены построек были выкрашены в белый цвет и помечены недоступными стороннему пониманию знаками.

– Собственно говоря, перед вами Авалон-Сити, – сказал доктор Монтойя, обводя постройки широким жестом. – Когда-нибудь здесь будет столица этого мира. А до той поры это научный поселок, откуда мы управляем терраформингом. Мы – это Авалонский филиал Института агрохимерогенеза. Я имею честь руководить сектором пикноморфоза. Если вам действительно интересно или весть о вашем прибытии разнесется по всему острову, очень скоро здесь объявятся сотрудники других секторов и захотят поделиться своими успехами.

– Пикноморфоз – это, кажется… – начал Татор неуверенно.

– Строго говоря, уплотнение, – опередил его Монтойя. – На самом деле, наши маленькие слуги старательно перерабатывают органическую суспензию Морасса в то, что вы видите, в гумус. Термины, разумеется, заимствованы из земного почвоведения. Совершенно для удобства понимания. Должен вам заметить, что нет более спокойного и благодарного занятия, чем терраформинг. Абсолютная гармония с собой и окружающей природой. Никто не набрасывается из кустов с намерением помешать или сожрать тебя. Ничто не взрывается под ногами и не извергается на голову. Ни тайфунов, ни цунами. Куда ни кинь взором – бурая сонная трясина.

– И тут появились вы, – негромко заметил Феликс Грин.

– Через пару лет космодром передислоцируется на остров, – сказал Монтойя. – Это можно было бы сделать уже сейчас, но в Агентстве внеземных поселений трудятся очень осторожные люди. Они хотят убедиться, что у нас все получается, и эта твердь не растает под натиском агрессивной окружающей среды, как кусочек масла в горячей каше.

– А она действительно агрессивна? – спросил Грин.

– Не более чем всякое болото. Вы когда-нибудь видели настоящее земное болото? Нужно соблюдать осторожность, не лезть в самую топь без знания гатей и уважать покой местных водяных.

– Здесь есть водяные?! – поразился Кратов.

– Самый крупный из живых организмов, обнаруженных за время пребывания земной миссии в этом мире, – несколько механически продекламировал доктор Монтойя, – размерами не превышал…

– …детский башмачок, – подсказал Урбанович, подавляя зевок.

– Строго говоря, дамскую туфельку, – поправил Монтойя. – Поэтому созданному из жидкой грязи острову ничто не угрожает.

– А еще вышеупомянутое Агентство весьма желало бы убедиться, – вклинился в беседу Ветковский, – что находящийся на планете искусственный объект, известный как Авалонская Башня, не представляет никакой угрозы будущим поселенцам. Оценкой каковой угрозы и заняты ксенологи, обитающие неподалеку от острова и не в пример в менее комфортных условиях.

– Опять вы за свое, Лев, – сказал доктор Монтойя. – Мы сто раз предлагали вашим коллегам кров и радушие наших сердец, но они всегда отговаривались какими-то нелепыми причинами. Если им нравится болтаться на платформах и дышать нехорошим воздухом, кто мы такие, чтобы им препятствовать?

– Вы же знаете, Ксавьер, – меланхолично возразил Ветковский. – Башня должна находиться под постоянным и неусыпным наблюдением. Причем не только и не столько автоматическим, а и человеческим. Вдруг она откроется, а нас не окажется рядом? И какой тогда смысл в многолетнем мониторинге?!

– Вы, верно, не помните, – сказал Монтойя, светски улыбаясь, – но еще год назад я предлагал выстроить перешеек от острова до Башни. Согласись ваши коллеги в ту пору, сейчас перешеек был бы уже сформирован и к Башне можно было бы кататься из Авалон-Сити на велосипедах.

– Мы не знаем, – сказал Урбанович, – и вы, Ксавьер, не знаете, и никто не знает, как Башня отреагирует на соседство и активную деятельность ваших, как вы любите выражаться, маленьких слуг. Что, если она рухнет? Что, если распахнутся бойницы и по всему, что движется, будет открыт смертоносный огонь?

Ветковский расхохотался, а Кратов, которого экскурсия начинала утомлять, мрачновато заметил:

– Вы сами недавно утверждали, что Башня уходит вглубь неизвестно на сколько и уж во всяком случае намного дальше, чем ввысь. И если я что-то понимаю в ксенологии, вы будете только рады, когда обнаружатся бойницы и орудия, потому что это внесет в застарелую и даже слегка проржавевшую тему хотя бы какую-то ясность.

– А хотите полюбоваться на наших малышей? – вскричал доктор Монтойя с громадным воодушевлением.

– Хотим! – объявил Феликс Грин, который вне корабельных стен выглядел слегка подавленным и необычно молчаливым.

«Нисколько», – желчно подумал Кратов. Он поискал взглядом союзников среди визитеров. На смуглом лице Татора легко читалось сомнение в целесообразности всего происходящего. Брандт озирал туманные дали хладнодушным оком, его челюсти двигались подобно мельничным жерновам, а физиономия не выражала ровным счетом ничего. Зато взгляды обоих ксенологов были обращены куда-то в сторону поселка, и в них пылал одинаковый жгучий интерес. В том же направлении, с той же страстью таращился и подошедший пару минут назад Белоцветов, но вдобавок ко всему от удивления у него открылся рот. «Что они там увидели? – подумал Кратов. – Привидение?»

Двери ближайшего домика, белого с зелеными и синими разводами, были раздвинуты. На пороге, старательно кутаясь в плащ, стояла молодая женщина. Издали для подслеповатого глаза она могла бы сойти за подростка. Но на расстоянии какого-то десятка футов были видны черты ее лица – безупречные, словно нарисованные кистью прилежного ученика, выбившиеся из-под капюшона пушистые волосы сиреневого цвета и большие глаза, сияющие бледным пурпуром.

6

– Лили! – воскликнул Урбанович с несколько наигранным энтузиазмом. – Вот уж не ожидали тебя здесь встретить!

Удивительная женщина приблизилась к компании. В ее присутствии все немедленно испытали желание придать себе вид более солидный и мужественный, нежели на самом деле. Даже Брандт прекратил сутулиться и жевать. О планах на что-то там полюбоваться было забыто. Кратов изумленно разглядывал незнакомку. «Юффиэй, – думал он. – Женщина-юфманг. Что она делает в этом аду?»

– Консул! – возгласил Ветковский. – Позвольте вам представить звезду и гордость ксенологической миссии…

– Успокойтесь, Лев, – остановила его женщина серебряным голосом, – я в состоянии позаботиться о себе. – Смешливый, несколько оценивающий взор пурпурных очей переместился на Кратова. – Меня зовут Лилелланк. И я не протестую, когда мое имя разнообразно сокращают. Вы не ошиблись, доктор Кратов, я действительно юффиэй. Что вас удивляет? Что у расы юфмангов существует ксенология и галактические амбиции?

– Признаться, меня здесь все удивляет, – сказал тот. – Добро пожаловать в Верхний Мир, коллега Лилелланк.

– О! – сдержанно удивилась женщина. – Вижу, у вас есть опыт общения с нашей расой. Примите почтение от Нижнего Мира. Надеюсь увидеть вас возле Башни.

– У меня нет планов… – начал было Кратов, но юффиэй Лили совершила отметающий жест и растаяла в жарком мареве.

– Куда это она? – спросил Белоцветов с живым интересом.

– На пристань, – ответил Ветковский. – А оттуда – на форпост. Снегурка наша… – добавил он с обожанием.

– О, дьявол! – встрепенулся Урбанович. – Ведь она сейчас угонит наш куттер!

Ксенологи вприпрыжку, увязая в рыхлом грунте, ринулись вслед за женщиной. Доктор Монтойя проводил их завистливым взглядом, затем тяжко, обстоятельно вздохнул и промолвил:

– За мной, за мной, сеньоры.

Они миновали поселок, не встретив более ни единой живой души, и спустя полчаса очутились на противоположном краю острова. Здесь туман казался еще плотнее, чем повсюду, и доносившийся со стороны болота невыносимый смрад смешивался к равных пропорциях со свежим островным воздухом.

– Ого! – воскликнул впечатлительный Феликс Грин. – Что это за чудища?

В серой мгле тяжко и медлительно колыхались гигантские тени, сходные с раздутыми до непомерной величины аэростатами. Вершины тускло поблескивавших куполов терялись за пределами обзора; чтобы охватить всю картину целиком, следовало бы отойти подальше, но тогда она неизбежно растворилась бы в тумане.

– Это терраформирующие биотехны-пикноморфы модели «Тиамат LX», – с гордостью объявил доктор Монтойя. – Строго говоря, они поглощают Морасс и превращают в Авалон. Производительность невелика, один гектар в сутки, но это полноценный гектар земли, по которому можно гулять без риска провалиться в трясину с головой. Пойдемте ближе, наши малютки весьма покладисты и приучены к хорошему поведению.

С близкого расстояния биотехны выглядели не так угрожающе. Искусственное начало, довлевшее над живым, придавало им сходство с архитектурными формами, созданными небогатой фантазией беспритязательного творца. Оболочка была составлена из больших шестиугольных сегментов серо-голубого цвета, напоминавших искусственную кожу. В местах сочленения сегментов торчали кустики жесткого ворса. Нижняя часть неоглядной сферы утопала в грязи, поверхность оболочки едва заметно вздымалась и опадала. Кратов, не удержавшись от соблазна, стянул перчатку и осторожно прикоснулся к боку «Тиамата». В конце концов, у него был опыт общения с Чудом-Юдом… От биотехна тянуло холодком, оболочка была сухой и слегка наэлектризованной. Внезапно колоссальная туша затрепетала. На всякий случай все отпрянули на почтительное расстояние. Биотехн покачнулся и мягко откатился с прежнего участка. Там, где он только что возлежал, остался дымящийся клочок черной земли.

– Сколько их здесь? – спросил Татор отчего-то шепотом.

– Без малого сотня, – сказал доктор Монтойя. – К сожалению, со временем они приходят в негодность. Строго говоря, умирают. Только Господу удалось создать землю, собрание вод и траву за три дня и без ущерба для здоровья… В желтых контейнерах, что вы нам привезли, находятся зародыши пикноморфов на замену умершим. Из тех, что прибыли в красных контейнерах, вырастут биотехны для создания чистой воды. Биотехны же из синих контейнеров займутся наконец очисткой атмосферы.

– И вы действительно надеетесь справиться с этим болотом? – с благоговейным ужасом полюбопытствовал Феликс Грин.

– Мы же не первые, кто переделывает чужой мир под свои прихоти, – сказал Монтойя. – Да, пока дело почти не движется. Что такое Авалон… жалкий клочок условно-плодородной земли. Да и сам филиал – пять лаборантов, десяток техников и я в неблагодарной роли управляющего и публичной персоны… Но когда наши успехи станут очевидны, мы сразу начнем получать широкую поддержку из разных источников. В том числе и от Галактического Братства. Это лавинообразный процесс, важно начать и не опустить рук.

– Разве в Галактике так уж мало миров, где намного меньше хлопот, чем с этим вашим… Морассом? – спросил Белоцветов.

– Санти, вы инженер, – сказал Татор. – Вам отчасти простительно. Но вот Кон-стан-тин вам подтвердит, да и Феликс, я думаю, присоединится… Совершенно благополучных, пригодных для человеческого обитания миров крайне мало. Разумеется, пока нам хватает. Но только пока, на первое время. Человечество ведь не собирается вымереть в ближайшую тысячу лет, не так ли?

– Мы должны быть готовы к вызовам мироздания, – сказал доктор Монтойя. – И встретить их во всеоружии. Даже если ничего не получится здесь, мы по крайней мере приобретем неоценимый опыт.

– Почему это вдруг у вас может не получиться? – нахмурился Феликс Грин.

– По многим причинам, – сказал Монтойя. – Вдруг обнаружится некий неучтенный природный фактор. Вдруг затраты на терраформинг превысят ожидаемую выгоду. Вдруг непредсказуемо и самым огорчительным образом проявит себя эта чертова Башня…

– Такое случается, – покивал Феликс Грин. – Самые привычные элементы ландшафта, от которых, казалось бы, давно не ждешь подвоха, вдруг выходят из тысячелетней спячки, что-то там себе соображают и начинают раздавать рождественские подарки задолго до сочельника. Слышали, наверное, про Кноматанский инцидент? Кномантан – была такая планетка в одной из звездных систем на границе Шпоры Ориона. По всем признакам относилась к «голубому ряду», и от Солнца не так уж далеко. В 127 году там высадилась исследовательская миссия Брауновского университета, и ребятам ужасно понравилось то, что они увидели. Зелень, цветение, в меру агрессивная биосфера на основе белка, что по причине местной эволюционной специфики на чужеродное присутствие никак не реагировала. Дескать, у нас свои дела, и мы вас, двуногих уродцев в металлокерамической скорлупе, в упор не замечаем и знать о вас не желаем вовсе. Словом, о такой удаче можно только мечтать. Разбивают они лагерь миссии в живописной долине, проводят полномасштабные изыскания, картографирование и прочие нескучные маневры в предвкушении разнообразных респектов и моральных бонусов за свое открытие со стороны того же Агентства внеземных поселений. А то обстоятельство, что планетологи упорно именуют местность, в которой располагается лагерь, вулканической кальдерой, выглядят озабоченно и едва ли не прикладываются ухом к земле, никого особо не беспокоит. Планетологи – вообще люди со странностями, едва ли не почище ксенологов… – Спохватившись, Феликс Грин бросил короткий испытующий взгляд в сторону Кратова, тревожных признаков не уловил и продолжил с нарастающим подъемом: – Впрочем, начальник миссии, широких взглядов и большой ответственности человек, все же задает правильные вопросы и получает правильные ответы в том смысле, что никакая это не долина, а депрессия рельефа, провалившийся кратер супервулкана диаметром в сто миль с походом. Но, если судить по его нынешнему состоянию, вот уже несколько миллионов лет как вулканическая активность свелась к нулю, хотя полагать ее совершенно угасшей ни один планетолог не рискнет. Выжидать еще миллион лет, пока ситуация прояснится, никто не стремится – в конце концов, живут же люди в Йеллоустонском парке и не особенно по этому поводу переживают… В назначенный срок миссия сворачивается, контейнеры с образцами занимают свое место в грузовом трюме, распивается обязательное шампанское, корабль всплывает на орбиту, откуда исследователи адресуют Кномантану воздушные поцелуи, прощальные взоры и обещания скоро вернуться, и тут вся эта хрень внизу взрывается, как сто тысяч планетарных торпед сразу, после чего сказочная планета голубого ряда превращается в черный от горя и пепла камень с выгрызенным боком…

– Какой банальный финал, – сказал Белоцветов. – Я-то втайне рассчитывал, что они взлетят и ничего не взорвется.

Доктор Монтойя выслушал эту спонтанную быличку с любезным вниманием, хотя и казался несколько озадаченным.

– Вы ведь останетесь на обед, друзья мои? – спросил он, когда Феликс Грин улыбкой обозначил конец своего повествования.

– Гм… – Татор выжидательно покосился в сторону Кратова. – Если генеральный фрахтователь не возражает…

– Я фрахтователь, а не феодал, – хмыкнул тот. – И вообще у меня на ближайшие несколько часов, кажется, иные планы.

– Какие же? – с живостью осведомился Белоцветов, озираясь. – Ах вот оно что… – протянул он немного раздосадованно.

Чуть поодаль, в выжидательной позе со сложенными на груди руками, стояла Лилелланк и с иронической усмешкой на малиновых устах наблюдала за происходящим. Позади нее, слегка накренившись, стоял куттер, и дверца его была зазывно открыта.

7

В кабину куттера свободно проникал ядовитый воздух планеты, поэтому Кратов немедленно натянул на лицо маску и нахлобучил капюшон плаща. Лилелланк, что занимала кресло водителя, по-прежнему игнорировала маску, что оставляло приятную возможность любоваться ее безукоризненными чертами, хотя и проглядывала в том некая нарочитая демонстрация.

– Вы знали, что я любопытный, – сказал Кратов с укоризной.

– Конечно, знала. Это знают все ксенологи Галактики.

– У меня не было планов задерживаться на Авалоне дольше суток. Между тем я торчу здесь целую вечность.

– Здесь длинные сутки. И ужасно длинные часы. Там, куда вы направляетесь, могут и подождать. Не думаете же вы, – в голосе женщины звучал скрытый смех, – что я упущу возможность повидать визави живую легенду!

– Не такой уж я скрытный и неприступный, – фыркнул Кратов. – Если эта ваша Башня действительно заслуживает отдельного внимания, могли бы выслать мне материалы.

– Всякое живое существо должно быть наблюдаемо в естественной для него среде обитания, – продекламировала Лилелланк. – Не помню, откуда эта цитата, из ваших или из наших классиков натурфилософии… Так или иначе, вы уже здесь и подлетаете к Авалонской Башне.

– Вам никто не говорил, что вы интриганка? – незлобиво спросил Кратов.

Лилелланк расхохоталась. Словно пальцы виртуоза живо и вразнобой пробежались по клавишам челесты.

– Все и постоянно! – объявила она. – Глядите, Консул, вам понравится.

Куттер на малой скорости приближался к Башне, из-за тумана все еще невидимой во всем своем величии. Временами в разрывах низкой облачности проступали неясные, почти эскизные очертания. Но и по ним можно было судить о масштабах сооружения. Словно бы какое-то невообразимое высшее существо вдруг решило поддеть целую планету на огромную булавку, как редкое насекомое для коллекции, но упустило экспонат вместе с булавкой. Или допотопная, хтоническая тварь попыталась дотянуться до небес бесконечной длины хоботом и, что удивительно, в своем помысле преуспела. Белая с желтоватым отливом поверхность Башни слегка бликовала в тусклых лучах Эмриса, который занимал своей багровой тушей весь горизонт. Материал Башни был сходен с керамикой особой прочности, отдельные элементы тщательно притерты между собой, что сообщало всей конструкции иллюзию монолитности. Лишь внимательно приглядевшись (что Кратов и сделал), можно было обнаружить охватывавшие Башню от самой вершины до самого низа спиральные выступы, что-то вроде внешних ребер жесткости. На Авалоне отсутствовали мощные атмосферные потоки, и это позволяло Башне во всякое время года сохранять состояние незыблемости и покоя. В любом другом мире ее нерушимость давно уже подверглась бы самым жестоким испытаниям.

– Искусственный объект неустановленного происхождения «Авалон X-1», – объявила Лилелланк. – Он же «Авалонская Башня». Высота три тысячи двести девять метров. Диаметр у основания шестьсот тринадцать метров, у вершины – пятнадцать. На самой макушке устроено нечто вроде смотровой площадки и даже с перильцами. Милая предусмотрительность со стороны конструкторов. Казалось бы, на что тут можно любоваться… Хотите побывать?

– Не слишком, – сказал Кратов.

– Пустяки, мы все там уже отметились. Даже Урбанович, который утверждает, что у него боязнь высоты… Сам форпост размещается на платформах у подножия Башни. Ну что, спускаемся?

Не дожидаясь ответа, женщина направила куттер вертикально вниз. Тело Башни слилось в сплошную сверкающую полосу. Кратова вдавило в кресло. «Ну вот еще, глупости», – подумал он снисходительно и, преодолевая сопротивление собственного веса, приник к иллюминатору.

Возле самой поверхности болота куттер резко выровнялся.

– Впечатляет, – промолвила Лилелланк. – Я думала, ваше звездоходское прошлое – это выдумки.

– А что думаете сейчас?

– Что «впечатляет» должны были сказать вы.

Кратов засмеялся, и в этот миг куттер плюхнулся в трясину, не дотянув полутора метров до посадочной площадки.

– Ойе-е-е, – нисколько не смутившись, сказала Лилелланк. – То есть упс.

– Впечатляет, – не запозднился Кратов.

Он открыл люк и, примерившись, ловко выпрыгнул на все еще подрагивавшую от грязевых бурунов кромку платформы. Затем протянул руки женщине. Та с готовностью приняла помощь. Весу в ней, даже с плащом и сапогами, было не больше, чем в земном подростке.

А еще что-то с ней было не так.

Из своего опыта общения с юффиэй, короткого, глубокого и болезненного, из разряда ран, которые не заживают окончательно, Кратов вынес твердое убеждение: людям от фей следует держаться подальше. Собственно, так в прежние времена человечество и поступало. Вся эта любовная магия, она же аттрактивная аура, в сочетании с гипнопластикой, никого еще до добра не доводила. Использовать свои природные качества сознательно, управлять ими, ослаблять или отключать вовсе феи с планеты Яльифра не могли, это был инстинкт, как прямохождение, как дыхание… Но теперь он своими глазами видел юффиэй в человеческом окружении, и выглядело это довольно безобидно, то есть никто не сходил с ума и не совершал безрассудных поступков.

И еще… Ветковский, конечно, назвал ее Снегуркой, и Кратов сразу догадался, что могло послужить тому причиной. У женщины по имени Идменк, что навсегда осталась в его прошлом, постоянно были холодные руки. Он звал ее Снежной Королевой… Но у Лилелланк были обычные, теплые руки.

Возможно, в Галактике за время его затворничества кое-что изменилось.

– Меня можно отпустить, – сказала Лилелланк, насмешливо поглядывая на него блестящими цветочными глазами.

– Простите, – смущенно буркнул Кратов и аккуратно поставил ее на ноги.

К ним уже приближались люди.

– Консул! – сказал долговязый незнакомец в перекрутившемся от спешки плаще. – Как удачно, что вы на Авалоне. Спасибо, Лил, ты справилась…

– Так это была солидарная интрига? – усмехнулся Кратов.

– Мы решили, что вам будет интересно, – быстро сказал долговязый. – Вы же любопытный.

– Ну хорошо, – сказал Кратов. – Не скрою, в своей жизни я повидал немало башен и хочу знать, что особенного в вашей. Покажите мне, наконец, свою диковину, и расстанемся друзьями.

– Она открылась, – сказал долговязый. – Буквально только что. Вам все еще не интересно?

– Ойе ма-а… – сказала Лилелланк виноватым голоском. – Я тут ни при чем.

8

Подножие Башни утопало в жидкой грязи, но сама круто уходившая ввысь поверхность оставалась белой и чистой, как будто отторгала всякие инородные посягательства. Платформа с ксенологами дрейфовала над болотом в нескольких метрах, не соприкасаясь с циклопической постройкой. В обычном своем состоянии она медленно циркулировала по периметру Башни, но сейчас это движение было прервано: платформа застыла в неподвижности напротив овального, в полтора человеческих роста, отверстия, в котором непроницаемой занавесью стояла темнота.

– Как это произошло? – спросил Кратов.

– Вы хотите сказать: что такого мы натворили? – уточнил долговязый и хихикнул. – Абсолютно ничего. Как обычно, занимались своими делами, мониторили ситуацию, обсуждали последние новости… кстати, они касались вашего прибытия… потом Лил доставила на форпост Льва и Марка и побожилась, что заманит и вас. – Помолчав, он сообщил с вызовом: – Между прочим, я начальник форпоста, меня зовут Харитон Чижов.

– А меня Константин, – сказал Кратов сквозь зубы и, не отрывая взгляда от входа в Башню, сунул слегка попятившемуся Чижову руку для пожатия. – Что вы намерены предпринять?

– Запустить внутрь киберов, – охотно ответил Чижов. – Оценить обстановку. Затем снарядиться по полной и проникнуть самим.

– Это долго, – прожурчал за спиной знакомый голосок.

– Давно это чудо здесь? – спросил Кратов негромко.

– Вы имеете в виду Лил… Лилелланк? – осведомился Чижов. – Скоро месяц. Местный, разумеется. Вполне солидный срок, некоторые сбегают отсюда и через неделю.

– Что так?

– Так ведь ничего не происходит. Месяцами, годами… скучно.

– Но теперь все изменилось, не так ли? – спросил Кратов.

– Очень на это надеюсь, – сказал Чижов отчаянным голосом.

– Какого вы о ней мнения? – продолжал Кратов.

– Нормального, – сказал Чижов. – Нормального я о ней мнения. Вошла в наш мужской коллектив, как нож в масло. Словно всегда здесь была. Комфортна в общении, смешлива, полное представление о человеческом чувстве юмора, прекрасное владение тремя земными языками… Почему вы спрашиваете?

– Так ведь я любопытный, – сказал Кратов.

– Что, если обратиться к первоисточнику? – спросила Лилелланк, которая давно уже стояла у них за спиной и, хмурясь, прислушивалась к разговору. – Не очень-то прилично обсуждать достоинства человека в его присутствии, даже если он и юффиэй.

– Простите мою бестактность, Лилелланк, – сказал Кратов с непроницаемым лицом. – Мой профессиональный интерес к межрасовым взаимодействиям иногда берет верх над правилами этикета. Чем я смогу загладить свою вину?

– Я подумаю, – очень серьезно пообещала женщина. – Хотя могли бы и покраснеть для приличия. Харитон, например, всегда краснеет.

Чижов немедленно пошел розовыми пятнами.

– Расступитесь, люди добрые! – услышали они.

Два человека в заляпанных грязью плащах гнали перед собой растопыренными ладонями сверкающее облачко киберскаутов, каждый размером с доброго шершня. Непохоже было, будто в этих манипуляциях присутствовал какой-то смысл, потому что скауты вели себя своенравно, но вполне рационально. Кратов невольно отстранился, когда крупная блестящая штуковина вдруг зависла прямо напротив его лица, словно раздумывая, не сменить ли цель. Но все обошлось: на лету перестраиваясь в несколько параллельных цепочек, скауты резво нырнули в глухую темноту.

– Есть телеметрия! – воскликнул один из ксенологов, разворачивая перед собой экран видеала размером с добрую простыню.

– Так, – сказал Чижов с удовлетворением. – Защитное поле все-таки было.

– Очень нежное. Чтобы обозначить намерения.

– Или разделить газовые оболочки внутри и снаружи.

– Есть химический состав!

– Азот? Метан? Ну-у, это скучно…

– А что бы ты хотел? Летучие пары цианидов? Мы сможем войти внутрь в тех же самых масках…

– Никто ни в каких масках не пойдет! – рявкнул Чижов. – Скафандры высшей защиты, изолирующие поля, все по полной программе.

– Но у нас нет скафандров высшей защиты…

– У нас есть скафандры высшей защиты! Модель «Йети», пять комплектов в фабричной упаковке. С самого начала лежали на складе, дожидаясь своего часа.

– Есть анализ биологической активности!

– Ну, не томи душу…

– Стопроцентная медицинская стерильность.

Кто-то разочарованно выругался.

– Изображение есть? – спросила Лилелланк.

– Да, кстати, – встрепенулся Чижов. – Давайте хотя бы взглянем на то, о чем мы мечтали все эти годы.

Разноцветные колонки символов на экране сменились бледной, плоской картинкой в серых тонах.

– То же, что и снаружи, – досадливо проронил один из ксенологов.

– Вот так рушатся иллюзии…

– Когда кто-то возводит башню, он всего лишь возводит башню.

– И не думает о том, что вокруг соберется стая ксенологов и будет алчно щелкать клювом, надеясь на нечто невиданное…

– А вы, наверное, рассчитывали на склад артефактов? – печально откликнулся Чижов.

– Стоп, стоп! – Оказывается, в серебряном голоске Лилелланк мог звучать и более серьезный металл. – Чуть вниз, чуть левее и увеличить!

– Что там у тебя? – спросил Чижов и замолчал.

Кратов во всеобщем веселье не участвовал. Все это время он стоял на краю платформы и молча таращился в темноту прохода, как если бы рассчитывал увидеть там нечто, прочим взорам недоступное. «А еще пару десятков лет тому назад я бы никого и спрашивал, – думал он. – Прямо так, как есть, шагнул бы в эту темноту. Потому что ничего не боялся и не желал терпеть. Когда еще эти скауты выполнят полную трехмерную схему внутренностей Башни… когда еще последует заключение о безопасности человеческого проникновения… Нет, я не был смелее, чем сейчас. Хотя, наверное, и это тоже. Я был глупее. Эти юнцы всегда такие глупые и такие лихие. Все потому, что они полагают, будто им нечего терять. Опрометчиво, разумеется. В такие минуты они забывают о друзьях, о девушках, о мамах… об отцах, если те присутствуют в их жизни. Все, что имеет действительное значение, вмиг выметается из их забубенных головушек. И остается лишь жажда открытия, жажда первенства. И ноль здравого смысла. – Он со снисходительной иронией оглядел людей, что его окружали сейчас. Возбужденные лица, бессвязные реплики, нетерпение, страсть… – Черт возьми, неужели я так сильно изменился? Неужели это и есть то, что называется „повзрослел“? Я помню, что у меня есть мама, есть Марси и Рашида… а скоро появится еще один человечек, которого я определенно полюблю больше всех на свете. Я все еще готов на какие-то умеренные сумасбродства… но мне определенно есть что терять. И я это потерять не хочу. К тому же у меня есть главная цель. И выстроен к ней маршрут. Земля, Авалон, Тетра… и одна из планет звездного скопления Триаконта-Дипластерия. Это все. Никаких заскоков, никаких отклонений. Надеюсь, всем понятно? Если кто-то серьезно рассчитывал задержать меня здесь мнимыми мистериями внутри какой-то там убогой Башни, то он многое упустил из виду. Я не тот юный сорвиголова, в расчете на которого сочинялись эти планы. Чтобы меня остановить, потребуются более серьезные средства, чем зовущие к откровениям врата и фея из моих неистлевших воспоминаний».

– Консул, поглядите!

По экрану медленно и нескончаемо ползли причудливые барельефы, составленные из множества сплетенных фигурок. Какие-то непонятные знаки, не то механизмы, не то растения… какие-то приземистые твари с ощеренными пастями, сходные то ли с волком, то ли с кошкой…

Кратов еще раз, напрягая глаза, всмотрелся в темноту разверстого прохода. «Если я туда войду, то уже не вернусь. Я погибну там. Ведь так?»

– Прекрасно, – услышал он свой отвратительно равнодушный голос. – Мои поздравления, коллега Чижов. И вы все, господа… Теперь-то ничего уже не останется, как прежде.

Все глядели на него, как на идиота. На лицах ксенологов можно было прочитать что угодно – изумление, непонимание, гнев… только не уважение, на какое он мог бы в силу своего положения и былых заслуг рассчитывать.

– Лилелланк, – сказал он. – Вас не затруднит доставить меня в космопорт? Мне нравится ваш стиль вождения.

– Лил, – сказал Чижов деревянным голосом, – ты нужна нам здесь. За доктором Кратовым прибудут специально…

– Конечно, доктор Кратов, – промолвила женщина с солнечной улыбкой на нечеловечески прекрасном лице. – Никаких проблем, доктор Кратов.

9

Бросив короткий взгляд в сторону Кратова, хладным истуканом торчавшего в пассажирском кресле, Лилелланк закусила губку и шмякнула куттер о посадочную площадку космопорта. Контакт получился жестким, но состоялся точно в центре очерченного круга с жирной точкой, с высоты напоминавшего мишень для пулевой стрельбы. На площадке было безлюдно: все, кто должен был отбыть, по-видимому, отбыли, а новых рейсов покуда не ожидалось. Они выбрались из кабины. Кратов рефлекторно протянул руки, но женщина, отрицательно мотнув головой, легко спрыгнула на влажные керамитовые плиты. Пересекли площадку, вошли в холл космопорта. Никто не бездельничал под чахлой пальмой, не слонялся по залитому теплым розоватым светом проходу, ни единой живой души. «Хорошее место для…» – заикнулась было Лилелланк, но Кратов ответил коротко и, пожалуй, с избыточной жесткостью: «Ко мне». Они достигли гостиничного сектора и там наконец-то снискали положенную долю внимания. Экипаж «Тавискарона» почти в полном составе, за исключением Мадона, который обещал не казать носу с корабля до отбытия, собрался в гостиничном коридоре возле дверей каюты, в которой Кратов провел прошлую ночь. Кажется, всерьез обсуждались планы по выносу двери.

– Ну наконец-то! – воскликнул Элмер Э. Татор, завидев приближающегося Кратова. – Мы уже начали беспокоиться. Странными привычками ты обзавелся на Земле, Кон-стан-тин, то опаздывать, то исчезать… – Его взгляд упал на миниатюрную в сравнении с солидными кратовскими габаритами фигурку Лилелланк. – Впрочем, у генерального фрахтователя есть некоторые неотчуждаемые права.

Белоцветов уже открыл рот, чтобы ляпнуть что-то легкомысленное или, наоборот, ввернуть какую-нибудь возвышенную цитату, но Феликс Грин молча засадил ему локтем под ребро.

– Немедленно прикиньтесь невинной овечкой, – прошипел Кратов.

– С готовностью, доктор Кратов, – шепнула женщина. И тотчас же, практически без перехода, потупивши очи, завела плаксивым голосом: – Ну, Консул, ну что вы в самом деле… Ойе ма-а-а… Ну, я больше так не буду, правда, правда…

Живое любопытство на лицах экипажа немедленно сменилось выжидательным сочувствием.

– Что ты намерен предпринять? – строго осведомился Татор.

– Отшлепать хулиганку, – мрачно огрызнулся Кратов и тычком распахнул дверь. – Прошу, юная леди!

Лилелланк, умело изображая нашкодившего щенка, заложила руки за спину, без видимой охоты переступила порог и прошла внутрь.

– Надеюсь, вы готовы к вылету? – спросил Кратов, адресуясь куда-то в пространство. – Более нет никаких причин здесь ошиваться?

– Э-эм-м… да, – сказал Татор, слегка опешив.

– В таком случае, не смею никого задерживать, – продолжал Кратов, упорно глядя поверх голов, что при его росте труда не составляло. – Я прибуду на борт самое большее через час и ожидаю, что мы отчалим немедленно. Немедленно, милостивые государи!

Брандт, наблюдавший за разыгрываемым спектаклем с невыразимым удовольствием, одобрительно хрюкнул. Кратов наконец счел за благо обвести милостивых государей начальственным взором и с лязгом захлопнул дверь изнутри.

– Впечатляет, – объявила Лилелланк, плюхаясь в кресло возле столика.

– Это я должен вам сказать, – откликнулся Кратов, неспешно, с максимальным комфортом умащиваясь на диване напротив.

Несколько минут они просто молчали, с чрезвычайным интересом изучая друг дружку. «Ведь такое уже было, – думал Кратов. – И такое – тоже. Целую вечность тому назад, на сумасшедшей планете Уэркаф. Точно так же ни черта не было понятно, кроме одного: напротив, в человеческом обличье, ничем существенным от меня не отличимый, сидел инопланетный разведчик. Мы оба знали друг о друге все самое важное. Он знал, что я знаю, кто он таков. И я знал, что он это знает. Мы старательно, на всем протяжении долгой беседы, обходили эту тему с болезненно острыми углами. Разница лишь в том, что тогда речь шла вовсе не обо мне, наши с ним цели совпадали, ничто нас не разделяло, мы сотрудничали, и вся сложность заключалась лишь в том, как выпутаться из передряги, не потерявши лиц. Теперь все иначе. Эта липовая фея здесь неспроста. У нас с ней противостояние. Раньше это называлось „конфликт интересов“. Григорий Матвеевич Энграф, помнится, говорил, что я слишком много носился по Галактике и ненароком зацепил какие-то сокровенные струны. Тектон Горный Гребень выразился еще образнее: „Ты – точка соприкосновения двух сил – Галактики и Хаоса. Хаос увидел тебя“. И отправил меня на Землю – вспоминать, разбираться в себе, искать ключ к тайному замку. Не уверен, что мне удалось подобрать верный ключ. Правильнее считать, что я отправился на поиск отмычки. Но какая разница, чем именно будет вскрыт замок? И если я все правильно понимаю, то в лице… в волшебном личике феи мне противостоит не Хаос. Слишком прямолинейно, кустарно, мелко для Хаоса. Уж он-то разделался бы со мной как-нибудь иначе. Прямо в экзометрии. Если это все же струны, то натянуты они здесь, в субсвете. И вот еще что: я точно знаю, что нет ни единой силы в Галактике, которая желала бы остановить мой полет. Никому это не интересно. За одним исключением, само подозрение о котором доставляет мне боль. Я не хочу даже думать об этом. Мне это отвратительно. Потому что… потому что это невозможно. Это за пределами той картины мира, какую я себе выстроил и в какой живу. – Он слабо усмехнулся, глядя в глаза прекрасному существу, которое называло себя Лилелланк. – Надеюсь, она не читает мои мысли. И я не знаю, о чем она сейчас думает. Мы всего лишь обмениваемся эмоциями. И если я что-то смыслю в ее эмоциональном фоне, то на деле она не настолько безмятежна, как выглядит».

– Знаете, Консул, чего мне ужасно хочется? – спросила Лилелланк.

– Спрятать мой труп и сбежать, – сказал он сердито.

– Примерно. Мне хочется красиво скрестить ноги, затянуться сигаретой и взирать на вас из-за табачного облака с этаким циничным прищуром, хладнокровно ожидая развития событий.

– Красиво не получится. Этот чудовищный комбинезон не годится для облика женщины-вамп. А хладнокровия у вас хоть отбавляй. Пускай и недостаточно для настоящей юффиэй… Откуда вы почерпнули этот дивный образ?

– Из ваших шпионских фильмов. Есть такой жанр, фильм-нуар. Чтобы все непременно в серой гамме, с преобладанием черного.

– Пожалуй. В черно-белых тонах вы со своей сиреневой стрижкой сошли бы за блондинку.

– Но вы, кажется, не любите блондинок.

– Это заблуждение. Я люблю всех женщин. Хотя некоторых стараюсь избегать.

– Таких, как я?

– Глупых и самодовольных.

– Надеюсь, я не произвела на вас подобное впечатление.

– Вы вообще не успели произвести на меня хотя бы какого-то впечатления.

– При известном развитии событий мы могли бы лучше узнать друг дружку.

– Это если бы я проявил ожидаемый интерес… – он сделал расчетливую паузу, –…к Башне?

Лилелланк засмеялась:

– Все говорят, что вы любопытный.

– Вы хотели сказать: любознательный? – уточнил Кратов.

– И это тоже.

«Вот что самое смешное, – подумал Кратов. – Мне это нравится. Словесные дуэли с неочевидным исходом. Дразнящее ощущение опасности. Блуждание впотьмах, акробатические танцы на канате над пропастью, бег по острию ножа… Как давно у меня такого не было! Дьявольщина, я соскучился по работе и хочу к ней вернуться, а не разгадывать вселенские ребусы, где все стороны одинаково безлики и не проявляют себя иначе, нежели через законы мироздания… Стоп-стоп. Или это и есть еще одна ловушка, только более изящно устроенная, чем несуразная, топорно сработанная Башня?»

– Когда вы поняли? – спросила Лилелланк.

– Что именно?

– Что я не та, за кого меня все принимают?

Кратов пожал плечами:

– Минуты через две.

– Только потому что у вас был опыт общения с настоящей юффиэй?

– И это тоже, – усмехнулся он. – Ведь вы не юффиэй, не так ли?

Лилелланк не ответила, неопределенно дернув плечом.

– Если честно, – продолжал Кратов, – вначале я принял вас за обычную земную девушку-модницу. У нас ведь нынче мода на юффиэй. Мало ли на Земле красивых хрупких девчонок? Вас выдал эмофон… как только он меня заинтересовал. Он легко читается, но он безусловно чужой.

– Я говорила, что ничего не получится, – досадливо сказала Лилелланк. – Что с вами нужно действовать иначе.

– Тоньше?

– Наоборот. – Ее фиалковый взгляд наполнился стальным холодом. – Против таких, как вы, интеллектуальные комбинации не годятся. Вы считываете все ходы наперед. Если нужно вас остановить, так нужно останавливать. А не пытаться запутать…

– Предупреждаете о новых попытках?

– Я вне игры. Моя миссия завершена, что последует в дальнейшем, меня уже не касается.

– И все же вопрос: что вы тут делаете?

Она молчала, с застывшей на губах улыбкой глядя куда-то сквозь него.

– Что все это значит? – настаивал Кратов. – Что это за цирк?

– Консул, это не цирк, – наконец ответила Лилелланк, когда он уже решил, что больше не добьется от нее ни слова. – Все очень серьезно.

«Но я не хочу, чтобы все было настолько серьезно, – подумал Кратов с отчаянием. – Не хочу никого подозревать. И в особенности чтобы мои подозрения оправдались».

– У вас есть предположения? – вдруг спросила она. – Вы умный человек, они наверняка у вас должны появиться.

– Давайте упростим задачу, – промолвил он. – Кто за вами стоит?

– Не могу вам сказать.

– Не хотите?

– Нет полной уверенности. – Она болтала носком ботинка, задумчиво следя за этим своим занятием. – Ойе мa-а… почему бы и нет? Если вы полагаете, что это облегчит вам жизнь… Была организована специальная ксенологическая миссия. Внедрение активного наблюдателя в условно дружественное гуманоидное окружение. В данном контексте гуманоиды – это вы, представители вида Homo sapiens. План миссии разрабатывался в Уинхемраанийском гуманитарном университете, в отделении экспансивных стратегий, что на планете Смитамосмататау звездной системы Титьетитугри. Всех участников проекта перечислить я не могу, поскольку мой уровень компетенции недостаточно высок, но моей непосредственной подготовкой занимался доктор Кувавитагаштит. Вам что-то говорят эти имена?

– На какой ответ вы рассчитываете? – хмыкнул Кратов. – Я даже не уверен, что вы не придумываете эту тарабарщину на лету.

– Во-первых, я могу повторить ее хоть сто раз. А во-вторых, мне ничего не нужно придумывать. Я точно знаю, что все названные мною имена никогда не попадали в поле зрения земной ксенологии. И не попадут еще очень долго, а то и вовсе никогда. Галактика слишком велика, а вы слишком самонадеянны… – Лилелланк коротко рассмеялась. – Ну вот, я не устояла перед вашим хваленым обаянием и выдала все имена, явки и пароли. Пользуйтесь, если есть желание. Это все, Консул, действительно все, к чему я как наблюдатель имела касательство. Кто является реальным вдохновителем миссии, что стоит за этим проектом, какие силы, я предполагать не могу. Мое воображение пасует, вся надежда на ваше. Но это очень большие силы.

– Дверь в Башню открыли вы?

– Конечно я. Не спрашивайте, каким образом, это не моя тайна, а тех, кто возвел Башню на планете.

– Неужели Башня была построена лишь для того, чтобы в нужный момент попытаться остановить меня или того, кто мог оказаться на моем месте?

– Я же говорю: люди так самонадеянны… Нет, Башня появилась по другой причине и для более впечатляющих целей. Никто и не предполагал, что однажды возникнет план использовать ее столь нерациональным способом. Но согласитесь, попытка была хорошая!

– Я должен был войти внутрь?

– Неизбежно. Все очень рассчитывали на вашу… э-э… любознательность. И никто не учел внезапно открывшуюся в вашем психопрофиле доминанту здравого смысла.

– И что потом? Я бы погиб там? Остался внутри навсегда?

– Консул, я повторяю: то была неудавшаяся попытка тонкой игры с такой тяжелой игровой фигурой, как вы… Внутри вас ожидали открытия, которые изменили бы всю вашу жизнь. Настоящие открытия, не какая-нибудь мелочь вроде обглоданных ветром руин, истлевших механизмов неясного назначения или стаи скользких пучеглазых тварюшек, что жаждут получить от контакта те плоды, которые контакт никогда не приносит. Там, внутри, все было бы очень интересно, интереснее всего, что выпало вам увидеть за всю свою жизнь… Это ящик Пандоры, только без фатальных последствий. Резерв на особый случай, которым решено было пожертвовать во имя высшей цели. Но вы не приняли эту жертву.

– Те ребята на платформе, – сказал Кратов. – Чижов и его команда… Ветковский с Урбановичем… они настоящие ксенологи или ваш почетный эскорт?

– Я полагала, что вы сами догадаетесь. – Выдержав паузу, Лилелланк засмеялась. – Будьте спокойны, Консул, они самые настоящие. Земные энтузиасты, романтические и простые, как теорема Пифагора… в соглашениях евклидовой геометрии, разумеется. Хотя за Льва и Марка не поручусь, они на форпосте появляются набегами, их цели мне непонятны…

– И что дальше?

– Статус-кво будет восстановлен. Дверь закроется. Думаю, очень надолго. По нашим с вами меркам – навсегда. Если, разумеется, в Галактике не возникнет ситуация, для которой строилась Башня.

– Вам придется исчезнуть. Придумайте благовидный предлог, не привлекайте к себе повышенного интереса. Я не один такой умный и даже не лучший в профессии.

Лилелланк скорчила умильную рожицу:

– А можно я останусь? Ну, Консул, ну пожалуйста! Здесь так весело, меня все так любят…

Кратов не отвечал, и она решила не продолжать свое маленькое шоу для единственного зрителя. Лицо женщины сделалось устало-ироничным.

– Конечно, я исчезну. Уходить надо красиво и вовремя. У вас точно нет сигареты? Дым, прощальный взгляд из-за сизого облачка, с той стороны… А ведь вы никогда не узнаете, Консул, что было внутри Башни. И эти милые энтузиасты никогда не узнают. Другой мир, другая парадигма. Громадный сундук новых игрушек. Но это ваш выбор… который вы всё еще можете изменить. Не хотите, нет? Я обязана была спросить. – Она легко поднялась на ноги и потянулась, как маленькая пума. – Вот еще что… не думаю, что открою вам нечто новое. На самом деле, что бы вы ни думали, генетически я – юффиэй. Но моя родина не Яльифра.

Она выжидательно молчала, и спустя минуту, показавшуюся бесконечной, Кратов спросил:

– Потерянные корабли Мейал-Мун-Сиар? Осколки Великого Разделения?

– Ойе ма, – разочарованно сказала Лилелланк и негромко поаплодировала. – Консул, вы и вправду тот, кем вас считают. Я желала бы провести рядом с вами намного больше времени, но вы, злодей этакий, не оставляете мне шанса… Человечество топчется на крохотном пятачке галактической периферии, опрометчиво полагая, будто смогло охватить своим убогим умишком всю Галактику. Но по ту сторону Ядра существует вселенная, о которой вы и не подозреваете. Мириады неизвестных вам миров, в которых все иначе, все устроено не так, как диктует ваше воображение. Хотите еще интереснее? Мы, не-юфманги с другого края Галактики, называем себя чонгай, а наш мир – Чонуратаджу. Мы не живем в недрах планеты, поэтому у меня активное периферическое кровообращение и теплые руки. Я знаю, что вы это заметили… Но мы – не единственный осколок Великого Разделения. Там есть эхайны, иные эхайны. – Глаза ее заговорщицки расширились и засияли. – И даже иные люди. Подумайте об этом.

– Зачем вы мне говорите об этом сейчас?

– Все еще не теряю надежды выполнить миссию.

Усмехаясь, Кратов промолвил:

Женщина приоткрыла рот, как бы в изумлении. Но затем взгляд ее сделался лукавым, и она ответила:

– Лилелланк, – сказал Кратов проникновенно, – ведь вы – не единственная, верно? Вы и этот ваш… – Он раздельно и со вкусом продекламировал: – Уинхемраанийский гуманитарный университет потерпели фиаско… но одной попыткой дело не ограничится, не так ли?

– Ничто и никогда не оканчивается окончательно, – произнесла женщина, изящно воздев указательный пальчик. – Ойе ма, какая неуклюжая тавтология, вдобавок отягощенная аллитерацией! Мне следует больше работать над человеческой грамматикой… хотя теперь-то уж зачем? Прощайте, Консул. Вы забавный, правда.

Дверь за ней закрылась.

«Прощай, Снегурка», – подумал Кратов. У него так и не получилось как следует на нее разозлиться.