Очень странные миры

1

У стюардессы были сиреневые волосы чуть ниже плеч и глаза как два чистых аметиста – в тон волосам. В последнее время, с преданием широкой гласности информации о Великом Разделении, стало модно походить на юффиэй, женщин-юфмангов, двоюродных сестер человечества из Утраченной Ветви… Увы, этим сходство исчерпывалось. Ражей девице в белом форменном комбинезончике с эмблемой компании на рукаве (солнечный диск, переливающийся всеми оттенками желтого, слегка перекрытый зеленовато-голубым земным шаром, в который были впечатаны в форме континентов большие буквы P и S) подлинная юффиэй не доставала бы и до плеча.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила стюардесса. В ее голосе прозвучала целая гамма чувств, которую точнее всего можно было охарактеризовать как «оптимистическое беспокойство».

– Со мной полный порядок, – сказал Константин Кратов и через силу улыбнулся. – Просто я давно не летал на «челноках».

– Если вам необходим транквилизатор, – продолжала стюардесса, пропуская его слова мимо ушей, – вы найдете набор капсул в настенном шкафчике. «Зеленый луч над морем», создан по древней восточной технологии, рекомендован медицинской комиссией Корпуса Астронавтов и департаментом охраны здоровья компании «Пан-Солар». – Она склонилась над Кратовым, и теперь туманный глобус, отделившись от эмблемы, сам собой парил на некотором отдалении от ее рукава. – Там же находится гипновид со стандартным набором медитативных программ, которые легко заменяются по вашему желанию на музыкальные, развлекательные и спортивные, а также на прямой доступ к информационным ресурсам Земли…

– Я потрясен, – ядовито промолвил Кратов. – Компания «Пан-Солар» – это что-то ошеломительное… Однако же, моя милая, чем вызвана такая трогательная забота о совершенно здоровом мужчине?

Стюардесса прервала поток заученных фраз и с полминуты подыскивала нужные слова, мучительно пытаясь преодолеть внезапный разрыв шаблона.

– Мне не нравится цвет вашего лица, – наконец выговорила она. Кратов изумленно вскинул брови. – То есть… вернее, – быстро поправилась девица, – он не кажется мне слишком здоровым.

«Мне тоже не нравится цвет твоих глаз, – мысленно пробрюзжал Кратов, – я же не кидаюсь к тебе с гигиеническим пакетом наперевес…» Вслух же он спросил:

– Вы давно на внеземной линии?

– Первый месяц, – несколько озадаченно призналась стюардесса. – До этого я работала на планетарных трансконтинентальных линиях нашей компании. Компания «Пан-Солар» – одна из старейших и наиболее уважаемых транспортных компаний Федерации, и для меня это своего рода повышение…

– Причем в буквальном смысле, – неуклюже попытался сострить Кратов. – Это все объясняет. Со мной ничего страшного, это загар. Просто такой загар. Полетайте здесь подольше, и вы встретите еще не одну сотню безукоризненно здоровых парней с зелеными ряшками.

– Надеюсь, – сказала стюардесса без большой уверенности. Изящный пальчик с перламутровым коготком устремился к сенсорной панели напротив лица Кратова. – Если вам понадобится моя помощь, воспользуйтесь этим. Компания «Пан-Солар» в восторге от вашего выбора, ценит ваше внимание и рада заботиться о вас.

Сверкнув дежурной, от уха до уха и на все зубы, улыбкой («Юффиэй никогда так не улыбаются!» – желчно подумал Кратов), она наконец оставила его в покое – с тем, чтобы пролить свою заботу на чрезвычайно пожилую даму в соседнем ряду. «Компания „Пан-Солар“, одна из старейших и наиболее уважаемых транспортных компаний Федерации, рекомендует вам…» – «Спасибо, милочка, я все это знаю без вас и задолго до вас…» Спустя несколько мгновений Кратов обнаружил, что с увлечением строит догадки по поводу того, что понадобилось этой довольно-таки ветхой бабушке на Старой Базе.

С ним-то как раз все было ясно.

На Старой Базе его дожидался ошвартованный у западного шлюза – того же самого! – «Тавискарон», десантно-исследовательский транспорт класса «ламантин-тахион». Весь экипаж во главе с доблестным командором Элмером Э. Татором был уже в сборе, и дело стало только за пассажиром. То бишь за ним, Кратовым, впервые за многие годы оказавшимся в этой ипостаси. Что, собственно, и отнимало у него обычную уверенность и твердость духа. Давненько за ним не приглядывали с таким рвением хорошенькие девушки в форменных комбинезончиках. И, возможно, основанием для их озабоченности насчет цвета его лица был не только зеленовато-бурый «загар тысячи звезд».

Да, бесспорно, он давно не бывал простым пассажиром. (Несмотря на приглашение Татора и реальную возможность размещения на борту «Тавискарона», Чудо-Юдо-Рыба-Кит все же оставался на Земле, на заднем дворе маминого дома, и этим обстоятельством сильно – насколько такое понятие применимо к биотехнам – был огорчен; от расстройства он погрузился в глубочайшее самосозерцание, никаких признаков жизни не обнаруживал, что делало его внешне неотличимым от очень большого, слегка замшелого валуна и даже побуждало службы ландшафтного дизайна делать маме заманчивые предложения по его утилизации.)

И к тому же он двадцать лет не был на Старой Базе.

С того самого дня, как за ним закрылся люк мини-трампа класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», каковой следовал обычным курсом от западного шлюза на галактическую базу «Антарес», но пункта назначения так никогда и не достиг.

2

Кратов не торопился оставить кресло, дождавшись, пока полтора десятка пассажиров «челнока» сгинули в сумрачном чреве Старой Базы прежде него. Предпоследней салон покинула бабуля – кажется, она тоже слегка дрейфила. И лишь завидя приближающийся выводок стюардесс, из которых лишь одна не старалась изобразить из себя юффиэй (возможно, хотя бы таким образом старалась выделиться среди остальных, впрочем – она была мулаткой с копной тугих угольных кудряшек и выделялась этим вполне), он без большого рвения поднялся, подхватил легкую дорожную сумку и вышел в опустелый уже коридор.

На протяжении двадцати лет он расставался с Землей, чтобы провести какое-то время под чужими солнцами и лунами. Все эти двадцать лет он возвращался на Землю.

И, как обнаружилось, всякий раз делал это через другие ворота…

Впрочем, таких «ворот» хватало.

Взять, к примеру, суперсовременный орбитальный город «Магеллан» с его пятьюстами причалами, сотней телескопических шлюзов и тремя доками. И без единой живой души обслуживающего технического персонала: всем заправляли когитры, оснащенные бесконечным спектром самовоспроизводящихся и самосовершенствующихся эффекторов, и, как обнаружилось к неудовольствию антропоцентристов, неплохо справлялись, притом власть над человечеством захватить не стремились. Своей пестротой, толкотней и постоянной готовностью к рискованным развлечениям «Магеллан» напоминал Кратову стольный град Тритою, что на планете Эльдорадо. По его коридорам-улочкам можно было блуждать неделями и всякий раз находить нечто новое… В один из визитов Кратов набрел на антикварную лавчонку, где его ждал раритетный томик старояпонских поэм. (Упоминания о таковых отсутствовали даже во Всемирном инфобанке! Кратов заподозрил было подделку, искусную имитацию, мастеров на все руки хватало во все времена, но нет – великий Имамура во благовремении подтвердил подлинность и объяснил, как такое стало возможным: то была «кинсё», возбраненная книга, что-то там было связано с запредельной для великой эпохи Хэйан фривольностью стихов, что-то задевало честь императора Сэйва и всех принцев сразу, ввиду чего возымел место высочайший запрет на воспроизведение, – каковой запрет, конечно же, ни к чему не мог привести с большей легкостью, как к возникновению тайных, передаваемых из рук в руки списков, – так что лишь в середине XX века некий Тору Сунадзука по прозвищу Моносавагасии, что означало «горлопан», отважился издать легендарную «кинсё» за свой счет в собственной типографии крайне ограниченным тиражом, но изобильных лавров не снискал – тысячелетней давности утехи юных принцев мало кого уже могли поразить и шокировать, – после чего вскорости разорился и бесследно сгинул в притонах, а накатившая чуть позже эра безбумажных технологий своим крылом сей раритет уже не осенила… Честное слово, вспоминать и рассуждать об этой книговинке Кратов мог, кажется, часами!) Увы, год спустя заветной лавочки Кратов уже не сыскал, а взамен угодил в злачное место, где шумно и разнообразно гуляла бог весть каким ветром сюда занесенная компания туристов-виавов…

Другие ворота: грузопассажирский космопорт «Марко Поло», со стороны поразительно напоминающий каким-то чудом заброшенную в космос средневековую крепость. Сие мрачноватое сооружение особенно облюбовали для себя звездоходы и патрульники. Отсюда он, Кратов, зеленым растерянным юнцом ушел в плоддеры. И сюда же вернулся спустя шесть лет совершенно взрослым, хмурым мужиком, без каких-либо иллюзий на свой счет и на счет всей остальной Галактики. Иллюзии, конечно же, вернулись, да и пасмурное мироощущение рассеялось, но для этого потребовались академические закоулочки Сан-Марино, море хорошего светлого пива, два незавершенных романа с прекраснейшими женщинами и несколько лет работы ксенологом сначала на Лутхеоне, что само по себе было довольно весело, а потом на Охазгеоне, где было безмерно веселее.

Разумеется, если из неких высших соображений требовался самый основательный карантин (что, по счастью, выпадало крайне редко, например – после Сарагонды), тогда приходилось делать остановку на лунной базе «Нил Армстронг». В перерывах между тестами и процедурами Кратов имел возможность обследовать на шарокате близлежащие кратеры в надежде отыскать редкий по красоте камешек или чудом проскользнувший мимо загребущих лап туристов и вольных сталкеров обломок старой ракеты. А если не окажется поблизости сторонних глаз – то и какой-нибудь след мифических селенитов, в которых никто не верил, коих существование представлялось совершенно невозможным, и даже, за давностью лет и набившей оскомину аргументацией, никем всерьез не обсуждалось, но продолжали искать, стыдливо морщась и посмеиваясь над собственной наивностью. А затем, отбыв положенный срок под присмотром бдительных медиков, он садился в простой рейсовый трамп и спустя пять-шесть часов уже бодро вышагивал по зеленой травке в сторону ближайшей стоянки гравитров.

Мелкие станции, лаборатории, маяки вроде каких-нибудь «Полюсов» или «Аргусов», настоящее имя которым – легион, даже не заслуживали упоминания. Что о них говорить? Причалил… поставил транспортное средство на ремонт и обслуживание… плюхнулся в свободный «челнок»… возможно даже, принадлежащий компании «Пан-Солар»… ступил на зеленую травку и забыл. И на кого стремились походить стюардессы той поры, тоже забыл бесповоротно.

С появлением же Рыбы-Кита необходимость в перевалочных пунктах на пороге Земли для Кратова и вовсе отпала. Биотехн был одинаково хорош что в межзвездном эфире, что в газовых оболочках, и повредить озоновому слою своими теплыми лоснящимися боками никак не мог. Так что никаким экологическим контролем не возбранялось перенестись сразу на задний двор маминого дома.

И все же добрых два десятка лет судьба уводила его прочь от Старой Базы.

Кратов стоял в пустом коридоре, рассеянно озираясь. Позади него была чудовищная бронированная дверь западного шлюза, которую, как представлялось, даже не поменяли с той памятной поры. Пространство впереди шагов на сто залито было приглушенным красноватым светом. Дальше все таяло в плотном сумраке. Пол под ногами слегка подрагивал, и, сдавалось, за минувшие годы вибрация стала гораздо ощутимее.

…У этой космической развалины был собственный, ничем неискоренимый запах. Сложная смесь горелого металла, подплавленного архаичного пластика и еще какой-то неясной химии…

Оказывается, он еще помнил запах Старой Базы.

«Хорошо: вот я снова здесь. Скрывается ли в том некий смысл? Что это – завершение какого-то этапа в моей жизни или начало нового цикла? Полагается ли мне с помпой отпраздновать это событие? Или, наоборот, тихонько сесть где-нибудь в уголке, прямо на пол, и поразмыслить над свершившимся?» Он задумчиво поскреб подбородок. «Вот бы залучить сюда Рашиду и Стаса. Тем более что Стас, как мне известно, сильно пошел на поправку… Уж втроем-то мы решили бы, как следует отнестись к тому ошеломляющему обстоятельству, что я снова должен буду отправиться в дальнее путешествие со Старой Базы. Но что во сто крат удивительнее: среди реалий этого путешествия опять фигурируют и „гиппогриф“, бортовой индекс „пятьсот-пятьсот“, и его загадочный груз… И, вполне возможно, мы сделали бы это за столиком в ресторане „Ангел-Эхо“… буде здесь сохранился еще ресторан с таким названием.

Не так чтобы совсем уж к месту… и эту горелую вонь трудно назвать ароматом… но мое душевное состояние подмечено довольно верно. И сейчас я желал бы произнести вслух эти строки или какие-то иные, приличествующие моменту, возвышенные слова».

Едва только он открыл рот, чтобы разрушить наконец тягостную тишину, как за изгибом коридора впереди, нарастая с каждым мгновением, возникло эхо энергичных шагов.

– …задница! – грянуло из полумрака.

Кто-то глумливо загоготал, окончательно сводя на нет величие момента.

Вначале, оживленно переговариваясь на ходу, появилась неразлучная парочка – Белоцветов и Мадон, блондин и брюнет, большой и маленький, веселый и желчный, воплощенные единство и борьба противоположностей – инженеры с «Тавискарона».

Затем неспешно обрисовался огромный, невозмутимый и самодостаточный, как египетский сфинкс, второй навигатор Ян Брандт – его нижняя челюсть совершала размеренные жевательные движения в одном наперед заданном ритме.

Все они уже встречались на Земле, при оформлении фрахта.

Замыкал шествие лично мастер, он же командор, он же первый навигатор, един в трех лицах, блистательный Элмер Э. Татор. Смуглое широкоскулое лицо, как всегда, непроницаемо, черные глаза, как всегда, зорко прищурены, а длинные волосы по-походному сколоты на затылке в пучок.

Вся команда была строго, по-походному облачена в летные костюмы, где главными элементами были форменная серая куртка с эмблемой Корпуса Астронавтов на груди, также темно-синяя фуфайка с дугообразной шитой надписью «Тавискарон» и какой-то смеющейся демонической рожей. Впрочем, второй навигатор Брандт свою куртку нес небрежно перекинутой через мощное, как карниз готического храма, плечо.

– Мы уже начали волноваться, – объявил Татор, протягивая обе руки Кратову навстречу. – Все пассажиры «челнока» давно прошли, а тебя нет и нет.

– Пиво закипает, – прибавил Белоцветов, жизнерадостно скалясь. – Весь день вас ждем. Ведь вы, кажется, любите светлое?

– Я не слишком торопился, – признался Кратов. – Можно считать, оттягивал удовольствие.

– Ну и что за удовольствие застрять, пусть даже на время, в этой старой консервной банке? – удивился Мадон.

– Дело в том, что я не был здесь двадцать лет… – начал было Кратов, но остановился. В конце концов, эти молодые, здоровые парни могли еще и не знать, что такое ностальгия по прошлому. Уж он-то, с высоты своих лет… Впрочем, четыре десятка с хвостиком – срок тоже довольно-таки детский. Взять хотя бы того же Григория Матвеевича Энграфа с его сотней или, не к ночи будь помянут, Дитриха Гросса с его двумя – вот уж кому есть о чем вспоминать и о чем тосковать! И все же, и все же…

Татор пожал плечами.

– Двадцать лет? – переспросил он. – Хм… Это удивительно. Мне кажется, я полжизни провел среди подобной архаики. Разумеется, я утрирую, и вы все это понимаете, – Мадон и Белоцветов как-то уж чересчур слаженно закивали, – но я не слишком удаляюсь от истины. По крайней мере, последние десять рейсов я определенно начинал от западного шлюза. Ты полагаешь, здесь что-то могло сильно измениться?

«Пожалуй, я ни с кем не стану обсуждать свои мысли о цикличности бытия», – подумал Кратов.

– Однако же, Кон-стан-тин, – продолжал Татор, – я не припомню, чтобы с той же частотой посещал иные места на орбите Земли. Возьмем, к примеру, «Магеллан». Там я не бывал лет десять. И что мне там делать? У меня грузовик, а не прогулочная яхта, не так ли? – Инженеры снова закивали, в то время как Брандт, слегка отвернувшись, выдувал из своей жвачки какой-то особенный рогатый пузырь и, казалось, целиком был поглощен этим занятием. – Иное дело «Марко Поло», там всегда рады моему «ламантину», и никто не станет воротить нос от его пробоин и утечек. Мы, звездоходы, вращаемся в своих кругах, если тебе не покажется чересчур выспренной такая фигура речи…

«Ну вот, и ты, Брут, о том же, о кругах», – про себя усмехнулся Кратов.

3

– Добро пожаловать на борт!

Кратов, не отвечая, помаячил ладонью перед собой. Перепонка люка с легким хлопком растаяла, обнажая шлюзовую камеру корабля. Татор первым вошел внутрь. Лицо его, обычно невозмутимое, было исполнено гордости, словно он предъявлял гостю своего ребенка-вундеркинда. В глазах его читалось: «А?! Каково?! Что я говорил?» Издавая удовлетворенные междометия, Кратов ступил в овальную трубу главного коридора. Коридор был как коридор: звукоизоляционные панели, приборные щитки, несколько дверей, одна из которых оказалась открыта (Татор проворно кинулся вперед и тут же притворил ее, дабы не разрушать гармонию). Однако же Кратов покивал с самым значительным видом, на какой был только способен, в очередной раз одобрительно хмыкнул и зачем-то провел пальцем по ближайшей стене.

– Это и есть знаменитый «ламантин»? – спросил он строгим голосом.

– Да, – произнес Татор, лучась от удовольствия. – Десантно-исследовательский транспорт класса «ламантин-тахион». Четыре грузовых отсека…

– Очень хорошо, – сказал Кратов, – что именно четыре. Не больше и не меньше. Все, как ты и обещал.

– Я назвал его «Тавискарон», – продолжал Татор, – по имени индейского божества холода и мрака. Между тем…

– Да, я вижу, – важно кивнул Кратов. – Здесь тепло, и прекрасное освещение.

За его спиной раздалось трудно сдерживаемое грюканье. Татор тотчас же проворно обернулся и окинул свиту стальным взором, но физиономии инженеров выглядели вполне невинно.

Перед самым входом на командный пост Татор вдруг изменился в лице и сделал такое движение, словно попытался прикрыть Кратова своим телом.

– Кон-стан-тин, – сказал он. – Э-э… гм… позволь, я войду первым.

– Фига с два! – с наслаждением сказал Кратов. – Я хочу видеть, что за ужасные следы преступления ты там скрываешь.

– Это не следы преступления, – мрачно произнес Татор. – Тоже мне проблема – какие-то там россыпи кокаина, пара-тройка трупов, лужа крови в неподобающем месте… это легко устраняется. Но здесь все намного хуже.

На командном посту негромко, но достаточно, чтобы заглушить любые посторонние шумы, звучала музыка – кажется, то была «Феерическая симфония до-диез» Витторио Деллафемина. Третий навигатор Феликс Грин сидел в штурманском кресле, закинув ноги в полосатых носках на панель управления и дирижируя невидимым оркестром при помощи зажатой в руке банки, на которой была нарисована самого беспутного вида корова. К вящему нарушению дресс-кода, он был в клетчатых шортах и белой майке. Грин был настолько поглощен своим непочтенным занятием, что даже не услышал, как открылась дверь.

При виде такого бесчинства Татор, казалось, готов был разрыдаться. От его прославленного индейского хладнодушия не осталось и следа.

– Да что же это такое! – почти застонал он. – Стоит на мгновение отлучиться, и корабль превращается в какой-то растленный портовый бордель! На глазах у генерального фрахтователя!

– Ты преувеличиваешь, Эл, – возразил Кратов. – Сразу видно, что у тебя небогатый опыт по части злачных заведений. Я не встречал еще борделя, где звучала бы музыка маэстро Деллафемина.

– На Тайкуне, в районе Айдзанского космопорта, есть трактир Мамаши Тюрьелль… – начал было Белоцветов, но осекся под испепеляющим взглядом Татора.

– Или возьмем Эльдорадо, – подхватил Мадон, вовремя не уловивший тревожных флюидов. – Но не Тритою, местечко довольно благопристойное и консервативное, по тамошним, разумеется, меркам, а, скажем, Линзлааб, что на подветренном побережье Южной Нирритии…

– Ха! – блаженно выдохнул Брандт, от которого, в общем-то, никто и не ждал никакой реакции.

Татор тихонько зарычал.

Феликс Грин уже не сидел, а стоял навытяжку, набычившись и глядя на носки своей обуви. Теперь он был обут в домашние шлепанцы с помпонами.

– Вольно, Третий, – негромко сказал Кратов.

Грин и ухом не повел в его сторону. Невысокий, плотный, с круглой, коротко стриженной башкой, он выглядел нашкодившим сорванцом, который готов был покорно принять любую кару, но отнюдь не собирался раскаиваться в содеянном.

– Одежда не по форме… – трагическим голосом перечислял Татор. – Музыка на командном посту… эти безобразные тапочки… Я представляю себе, что будет твориться на борту моего корабля к концу рейса.

– Эл, дружище, – сказал Кратов. – Если уж мы взялись вспоминать прошлое, то известный тебе Джед Торонуолу никогда не носил летной формы, всему предпочитая полосатые панталоны, причем самые просторные, какие только найдутся в данном секторе пространства, и еще вязаный свитер, подарок его бабушки Нелл. Точно такой же она, помнится, дарила и тебе, не понимаю, почему ты его не носишь… А вот однажды я путешествовал на трансгале «Сфазис-Ригл Центаурус», и вышла из строя система охлаждения, так что все пассажиры ходили в купальных костюмах, и команда, уж поверь мне, от них не отставала. Особенно симпатично выглядели стюардессы.

– На «Тавискароне» нет стюардесс! – процедил Татор сквозь зубы.

– Ну вот, начинается! – разочарованно протянул Кратов. – Как же это – нет стюардесс?! Кого прикажете мне щипать за попки?.. – Белоцветов открыл было рот, но от подсказки благоразумно удержался. – Весь круиз, можно считать, бесповоротно испорчен. Что же, небось и один гальюн на всю команду?!

– Во всех каютах есть и свой санузел, и душ, – сказал Татор озадаченно. – Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Я не клоню, – возразил Кратов. – Я повторяю, как попугай, одно и то же. Не нужно мне, старому звездоходу и почетному плоддеру, всякой парадной показухи. И гальюны я видывал разные: не только один на всю команду, а и вообще ни одного на целую планету. Плевать я хотел на уставы, и… что там еще делают в подобных случаях?.. и чихать тоже. Видывал, соблюдал и нарушал, со всем моим почтением. Если верхняя пуговица твоей рубашки окажется расстегнута, в обморок я не упаду.

Белоцветов и Мадон, не сговариваясь, дернулись руками в направлении своих верхних пуговиц. Разумеется, все было безнадежно расстегнуто. Брандт же после краткого раздумья внимательно исследовал взглядом собственные брюки спереди.

– Ты напрасно вступаешься, Кон-стан-тин, – укоризненно сказал Татор, у которого все, как и всегда, было в безупречном порядке. – Ты слишком добр и снисходителен. Есть у тебя такое странное качество. Но ты просто не знаешь, с чем имеешь дело.

– Наверное, ты хотел сказать – «с кем»? – спросил Кратов.

– Отнюдь нет, – покачал головой Татор. – Именно «с чем». Речь не идет о персоналиях. Речь идет о явлении…

– Ну, не знаю, – промолвил Кратов. – Вот если вы не доставите меня туда, куда мне надо, или доставите не вовремя, или я не найду здесь светлого пива, когда захочу, вот тогда уж я и сам, пожалуй, возьмусь за пистолет.

– Порядок, – горько произнес Татор, – на то и порядок, что он порядок.

Белоцветов не сдержался-таки и прыснул за его спиной.

– Мысль изрядная, – сказал Кратов. – К логике не подкопаешься. А бардак, следовательно, оттого бардак, что уж чем-чем, а порядком его не назовешь.

– Ужасно, – как видно, совсем отчаявшись, сказал Татор. – Третий, доложите, в конце концов, о состоянии программы полета.

Феликс Грин шумно выдохнул.

– Ну вот! – закричал Мадон негодующе. – Я так и знал! Вы посмотрите на этого пройдоху! Он опять не дышал!

– То есть как это? – осведомился Кратов. – И, если уж на то пошло, зачем?!

– Да он всегда так! – гневно продолжал Мадон. – Его равняют и строят почем зря, а он встанет по стойке «смирно», задержит дыхание и отключится!

– Каков нынче рекорд? – деловито осведомился Белоцветов.

– Восемь минут, – сообщил Грин, радостно улыбаясь. – Но это было вчера, когда Три-Же решил, что я сбондил его кристаллик с «Морайа Майнз». А сегодня – так, пустяковая тренировочка, три с половиной минуты…

– Какой я тебе Три-Же?! – кипел Мадон. – Никакой я тебе не это самое!.. А записи мои, как только я захочу посмотреть что-нибудь старинное и душевное, непременно исчезают и отыскиваются уже у тебя, и это даже не праздное наблюдение, а какой-то гадский закон природы!

– Так вы и есть Галактический Консул? – спросил Грин с живым интересом.

– Друзья обычно зовут меня по имени, – уклончиво сказал Кратов.

– Для меня это большая честь, – слегка задохнувшись, объявил Грин. – Я всю жизнь мечтал, еще в школе навигаторов… И еще вас искал один человек.

– Он представился? – спросил Кратов.

– Нет, – сказал Грин. – Он ничего не объяснял, лишь спросил вас и удалился.

– Тогда понятно, – сказал Кратов, который ни черта не понимал.

– Собственно, это была женщина, – заметил Грин.

– А ты говорил – человек… – протянул Мадон.

– Ну вот, и стюардессы подоспели, – вставил Белоцветов.

– Надеюсь, вы не позволили ей подняться на борт «Тавискарона»? – озабоченно спросил Татор.

– Ни в коем случае, – быстро ответил Феликс Грин, даже не моргнув. – Это было бы беспрецедентным нарушением регламента… Умопомрачительно красивая, – прибавил он. – Я таких никогда не видел.

– А не было ли с нею подруги? – быстро спросил Белоцветов. – Я имею в виду – которая не интересовалась бы доктором Кратовым, а спрашивала, нет ли, мол, здесь еще и неженатых навигаторов?

– Обычная земная женщина, – сказал Мадон пренебрежительно. – Две руки, две ноги. Какой-нибудь там макияж. Много ли надо, чтобы произвести впечатление на простого парня с Титанума?

– У нас на Титануме есть женщины, – слегка насупившись, заявил Грин. – И, между прочим, я женат.

– Обезьянник! – прочувствованно объявил Татор. – Точнее, слоновник! Причем рассчитанный не на одного слона, а на целую семейку, включая бабушку, дедушку и дюжину слонят! На этом корабле кто-нибудь слушает мои слова? И кто-нибудь еще помнит о том, что именно я буду делить вознаграждение?

Мадон издал странный звук, словно кто-то внезапно закрыл пробкой сток в ванне. Белоцветов скорчил страдальческую гримасу, но тоже промолчал. Брандт, за все время не проронивший ни единого слова, так же молча выдул очередной пузырь.

– Состояние программы полета следующее, – безмятежно объявил Грин. – Программа будет полностью отлажена и подготовлена к вводу через два часа… э-э… пятнадцать минут. Мы тронемся в путь по Кельтской Ветке.

– По чему? – озадаченно переспросил Мадон.

– Это специфический жаргон навигаторов, – пояснил Белоцветов. – Условное обозначение направления. Не обращай внимания.

– Курс на промежуточный финиш Авалон проложен, – продолжал Грин. – Курс на промежуточный финиш Тетра намечен, но, возможно, по прибытии на Авалон потребует корректировки. Курс на шаровое скопление Восемью Восемь…

– Как-как?! – вскричал Кратов.

– Специфический жаргон раздолбаев, – произнес Мадон ядовито.

– Я имел в виду – шаровое скопление Триакот… липла… дипло… – слегка потерялся Грин.

– Триаконта-Дипластерия, – раздельно прошипел Татор.

– …пластер… стерия… – с отчаянием в голосе проговорил Грин, – э-э… м-м-м… будет уточнен по прибытии на Тетру. С самим маршрутом проблем не предвидится. Иное дело – собственно маневры внутри шарового скопления Три-сс… дип-ласс…

– Кто выдумал эту белиберду? – негромко, в сторону, спросил Кратов.

– Корпус Астронавтов, – сквозь зубы ответил Татор. – Нужно же было как-то поименовать этот астрономический объект. Это по-древнегречески.

– Понятно, – сказал Кратов. – У нас в Корпусе прямо-таки рассадник эллинистов. Цветник.

– Осмелюсь предположить, – сказал Грин, бегая глазами, – что, едва только мы приблизимся к первому внешнему радиусу скопления на расстояние финишного броска, все предварительные наметки сразу же накроются корытом…

– Чем-чем? – переспросил Татор.

– Корытом, – оживленно пояснил Белоцветов. – Старухиным, из сказки великого русского поэта Пушкина о рыбаке и рыбке.

– Да уж, наверное, – сказал Мадон раздумчиво.

Феликс Грин щелкнул пальцами, и над панелью управления возникла объемная карта звездного неба.

– Вот мы, – сказал Грин, указывая пальцем на крохотный лохматый комочек нежно-цыплячьего цвета. – А вот Авалон, – палец плавно переместился чуть выше и в сторону, остановившись на аккуратном красном с легкой желтизной шарике. – Разумеется, не сам Авалон, а его светило. Красный гигант, чуть поменьше Солнца, зато чуть похолоднее, расстояние семь и две десятых парсека. Обитатели Авалона именуют его Эмрис, но это неофициальное название. В этих пяти октантах, – палец очертил дугу, – ожидается прохождение нуль-потока Психованный Тедди, отслеживаемого автоматами Службы Галактической Безопасности на всем его пути от Зоны X до Темного Царства. Но нам он не угрожает – гравитационный бриз Авалона отбросит его в смежные октанты. Кометная связка Матрикс 2306 прямо сейчас следует ниже нашей трассы и окажет на экзометрию небольшое давление, но мы все это учли в своих расчетах. Астрархов поблизости нет, гравитационный фон в норме. Пожалуй, на этом и все…

– Ну-ну, – проворчал Татор, хотя выглядел гораздо более ублаготворенным, чем несколько минут назад.

– И музыка вполне к месту, – ввернул Кратов. – Кто бы мог подумать, что «Феерическая симфония» так удачно сочетается с стереокурсографией! А что, друг Феликс, вы не пробовали прокладывать курс под «Куплеты Зямы Апельсинчика» из мюзикла «Новый Эксодус, или Ша, Моисей, уже никто никуда не идет»?

Брандт внезапно рассмеялся и подавился жвачкой.

Какое-то время все в растерянности смотрели, как он, налившись дурной кровью, беспорядочно пускает переливчатые пузыри практически изо всех естественных отверстий.

Наконец Татор медленно отвел руку и от души врезал Брандту между лопаток.

4

Никто не собирался задерживаться на Старой Базе дольше, чем того требовали обстоятельства. Теперь, когда весь личный состав «Тавискарона» прибыл на борт, оставалось лишь завершить предстартовые процедуры и спокойно отбыть в пункт назначения. В пределы шарового скопления Триаконта-Дипластерия через промежуточные финиши Авалон и Тетра.

Кратову сразу дали понять, что он лишний, путается под ногами и отвлекает своим присутствием от различных важных дел. Впрочем, статус генерального фрахтователя предоставлял определенные преимущества, и этими преимуществами Кратов какое-то время беззастенчиво пользовался.

Так, он постоял над душой мастера Элмера Э. Татора, который, болезненно гримасничая и временами шипя подобно потревоженной гремучей змее, заполнял на командном посту объемные таблицы, большие, красивые и чрезвычайно заумные. Процесс Кратову безумно нравился, и он с радостью принял бы в нем живое участие, кабы понимал хотя бы что-нибудь. В какой-то момент он утратил самообладание и начал издавать одобрительные междометия, за что был немедленно наказан. «Кон-стан-тин, я все понимаю, ты здесь главный, но не мог бы ты?..»

С командного поста Кратов переместился в грузовой отсек, единственный из четырех занятый полезным грузом. Здесь хозяйничали инженеры – Белоцветов и Мадон.

Первого инженера Мадона звали Жан-Жак-Жюстен, так что желающим обратиться к нему предлагалась небывалая свобода выбора. Белоцветов, например, называл его просто и бесхитростно: Жак, а также, в зависимости от настроения, экспериментировал с комбинациями. Второй навигатор Ян Брандт в те уникальные моменты, когда вообще отверзал уста, произносил нечто вроде «Э-э… м-м-м…», после чего, изнемогши, снова и надолго замолкал. Бортовой медик Роман Мурашов употреблял, правда – за глаза, прозвище «Три-жэ», а уж за ним повадились и простосердечные натуры, вроде Феликса Грина. К слову, Мурашов и мастера-то величал «Два-эл», но делал это столь почтительно, что никому и в голову бы не пришло считать это уничижением… Второй же инженер Белоцветов звался Александром, но полным именем его именовал лишь тот же насмешник Мурашов, а чаще: «Батюшка Александр Христофорович». Остальные же предпочитали что-нибудь покороче: Алекс, Шурик, Санти… Человек он был легкий, даже легкомысленный, но с неожиданными наклонностями вдруг вворачивать в свою речь пространные цитаты из классики. Мадон, напротив, был сумрачен, зануден и обожал посетовать на судьбу. Белоцветов в минуты досуга читал старинную прозу, заливаясь внезапным восторженным смехом, а Мадон изучал технические документы и руководства, находя усладу в нестыковках и несообразностях. Не имея никакого сходства ни внешне, ни в темпераментах, во всем остальном Мадон и Белоцветов вели себя, словно идентичные близнецы. Так, Мурашова они откровенно побаивались, над Татором исподтишка уважительно трунили, к Брандту относились «по делам его», то есть как к самодвижущейся детали интерьера, с Грином дружили, держа его на небольшой дистанции, чему тот и сам нисколько не противился. Друг в друге же души не чаяли, величали друг друга «мальчик мой» и «отец мой» и только тем были и заняты, что один другого ели поедом.

В грузовом отсеке их деятельность носила по преимуществу механический характер: поднять одно, переместить туда, освободившееся место занять другим, после чего уделить внимание третьему и четвертому. Груз предназначался к доставке на Авалон в качестве попутного. Что там хранилось в синих, красных и ядовито-желтых с черными полосами контейнерах, Кратов не знал и справедливо полагал, что незачем ему забивать этим голову. Все упомянутые операции исполнялись не голыми руками, а при посредстве сервомехов, каких Кратову в своей практике встречать еще не доводилось. Прежние модели, даже будучи снабжены избыточным количеством манипуляторов, сохраняли отчетливо антропоморфный облик, словно бы их создатели так и не смогли преодолеть голос природы, хотя на самом деле объяснения были иные, вполне рациональные, вот только Кратов за долгие годы успел их позабыть. Эти же видом своим сходны были с десятиметровыми многоножками, с одинаковой легкостью передвигались по полу, по стенам и порой для оптимизации маршрута совершали пугающие пробежки по потолку прямо над головами людей. Кратову они сразу же напомнили астрарха по имени Лунный Ткач, и он поспешил уточнить свое предположение. Белоцветов радостно сообщил, что сервомехи ведут себя прилично, в управлении комфортны, хотя иной раз вдруг проявляют свою очевидно внеземную природу самым неожиданным образом, ни с того ни с сего зависают, словно бы где-то там внутри, на уровне спинного мозга, или что там у них за орган заведует базовой моторикой, сопоставляют полученные от оператора команды с собственным категорическим императивом, не противоречит ли он их подспудным негуманоидным нравственным нормам, как то: допустимо ли принимать конечностями верхней части тела прямоугольные контейнеры по пятницам после захода главного светила; что считать упомянутой верхней частью в зависимости от дифферента грузовой палубы относительно плоскости эклиптики; что надлежит считать прямыми углами в зависимости от того, пребывает ли грузовой отсек и сами сервомехи в субсвете, то бишь в декартовой системе координат, либо же в экзометрии, к которой более применимы соглашения неевклидова пространства с нулевым числом измерений… Покуда Кратов, хмурясь от напряжения, пытался следовать этому внезапному потоку сознания, Мадон, иронически ухмыляясь, вскарабкался на холку случившемуся поблизости сервомеху и вскрыл потайной лючок между сочленений блестящего белого с радужным отливом панциря.

– Вот! – объявил он торжествующе. – Изволите видеть: завод по производству вспомогательных механизмов малой и средней энергонасыщенности, город Кострома!

– Кто тебе сказал, что город Кострома находится в пределах Федерации? – сощурился Белоцветов, несколько огорченный неудавшимся розыгрышем. – Ты когда-нибудь слыхал о существовании населенного пункта с подобным названием на Земле или какой-либо другой человеческой планете?

– Санти, мальчик мой, – сказал Мадон, отпуская сервомеха на волю хлопком по загривку. – У меня была девушка из Костромы. Совершенно земная девушка, я проверял. Она мне многое рассказала об этом городе и связанных с ним поверьях русского народа…

– Это она сделала тебя женоненавистником? – кротко осведомился Белоцветов.

– Я не женоненавистник, – возразил Мадон. – Я простой инженер. Когда принципы действия интеллектронной системы мне не до конца ясны, я обращаюсь с ней с повышенной осторожностью и, если есть возможность, вообще обхожу стороной…

Слегка заскучав, Кратов направился в ангар, где навигаторы Брандт и Грин проверяли состояние транспортных средств – двух тяжелых всезащитных платформ типа «архелон» (металлокерамическая броня, изолирующие поля, собственные энергетические компеллеры, полная неограниченная автономность, то есть хоть в открытый космос, хоть в жерло вулкана, хоть на дно Марианского желоба) и двух яйцевидных гравикуттеров для перемещений по воздуху или даже в безвоздушном пространстве, хотя последнее категорически не рекомендовалось. Брандт по своему обычаю молчал либо издавал междометия нейтральной эмоциональной окраски. Если бы не короткая светлая стрижка и полное отсутствие растительности на пухлощекой румяной физиономии, он мог бы сойти за новомодное издание Чубакки,[2] тем более что рост, стать и экономная манера общения вполне соответствовали необходимым параметрам. Зато Феликс Грин говорил за двоих, делал это непрестанно и в несколько раздражающей манере: слегка замедленно, тщательно артикулируя и не делая пауз в переходах между темами.

– Однажды на такой черепахе я падал с высоты в двадцать миль, – вещал Грин. Его большая круглая голова находилась чуть ниже уровня плеча Брандта, а на ногах имели место все те же убийственные тапочки с помпонами. Поскольку он не вмешивался в процедуру проверки, то можно было предположить, что его присутствие носило сугубо развлекательный характер. – Это было на Энтарде, над плоскогорьем Шиштаниди. Ну, так вышло, не спрашивай, почему.

– Уху-мм… – отвечал Брандт, быстро, хотя и одним пальцем, вводя бесконечной длины кодовые комбинации на выносном пульте ближайшей платформы.

– Я даже успел пожалеть, что в «архелонах» не предусмотрен вертикальный гравигенный привод, только горизонтальный. Так, чтобы свечой в небеса, не получится, хотя, согласись, что не помешало бы. Тогда незачем было бы нам тащить с собой эти два куттера, от которых толку все едино ни на грош. Свечой в небеса для куттера – милое дело, но за все приходится расплачиваться. Защита по минимуму, выживаемость смешная, герметизация условная, да что я тебе рассказываю. Грош – это такая монета, довольно мелкая, только не путай с медалями, потому что медалями награждали за разного рода заслуги и подвиги, а монетами, в том числе и грошами, расплачивались в тех случаях, когда простого «спасибо» бывало недостаточно. Ты можешь себе представить ситуацию, когда нельзя ограничиться устным «спасибо»?

– Х-хы-м-м…

– Вот и я в затруднении. Впрочем, если бы ты спас мне жизнь, наверное, возникла бы именно такая ситуация, и я с радостью повесил бы на тебя медаль. А монеты мы с тобой пустили бы на выпивку в придорожном трактире. Раньше при дорогах всегда были питейные заведения. Сейчас они называются кафе и рестораны. И за выпивку принято было платить монетами, а не так чтобы явиться с пустыми руками, взгромоздиться за стол и выстучать себе из меню пива в том количестве и такого сорта, какого только душа пожелает. А знаешь, о чем я думал, когда падал в платформе без гравигенного привода с громадной высоты на каменистую твердь?

– М-м-м?

– О кружечке холодного темного пива. Напоследок. В кабине было жарко, как в аду, и я подумал, что защита «архелона» не выдержала трения в газовой оболочке и сдохла от перегрева. А потом сообразил, что можно включить систему кондиционирования, и мне сразу стало комфортно падать. Архелон, чтобы ты знал, это не какой-нибудь древнегреческий герой, а гигантская ископаемая черепаха. Может быть, даже хищная. Хотя, должен тебе заметить, наша машина намного крупнее реально существовавших архелонов, не говоря уже о панцире, которому не грозит никакая акула мелового периода. Иное дело Отец Всех Черепах, о котором ты наверняка слыхал, как всякий образованный человек с широким спектром интересов…

– Хм-м-м…

– Собственно, за этим эффектным названием скрывается вполне реальная живая тварь, обитающая в пелагических зонах неподалеку от Суматры, то есть там, где Индийский океан соседствует с Тихим… – Тут Грин обнаружил, что у него появился еще один благодарный слушатель. – А, господин Консул! Очень хорошо, что вы зашли. У меня для вас есть информация сугубо доверительного свойства.

– Вот как! – поразился Кратов, а Брандт не оборачиваясь, одним затылком, изобразил заинтригованное внимание.

Феликс Грин приблизился к Кратову вплотную и, привстав на цыпочки в своих чудовищных тапках, сообщил сценическим шепотом:

– Вас снова искали.

– Да я, в общем, и не скрываюсь, – проворчал Кратов. – Что, все та же экзотическая дама?

– Да, – сказал Грин уже в полный голос.

– И она, конечно же, вновь не рискнула представиться?

– Да, – повторил Грин еще громче. – Я посоветовал ей воспользоваться браслетом и назначить вам встречу. Мне было сказано, что браслетом никак нельзя.

– Все такая же красивая? – спросил Кратов, слегка потерявшись.

– Умопомрачительно! – с удовольствием подтвердил Грин. – Вот коллега не даст соврать.

Брандт не удержался от комментария:

– М-м-м-да…

«Я полагал, что все мои женщины остались на Земле, – подумал Кратов. – Кто же эта таинственная дама? И почему она ищет меня здесь, на Старой Базе, да еще ведет себя, словно театральная заговорщица? Может быть, это кто-нибудь из звездоходов? Например, шальной нуль-поток занес в сей уголок мироздания Ленку Климову, железного командора Звездного Патруля. Однако же умопомрачительно красивой я бы ее не назвал. Да и ходят какие-то темные, бездоказательные слухи о странном развитии ее карьеры… Или Оленька Лескина – хотя Феликс наверняка бы нашел более выразительные эпитеты для девушки, которой он не достает до плеча еще более, чем Брандту… Или кто-то из моего прошлого, о котором я почему-то счел за благо позабыть. Что ж, я знаю одно: меня упорно ищет некая женщина. Умопомрачительно красивая. Впрочем, как все мои женщины, что остались на Земле. Или в моем прошлом… Эта женщина терпеть не может видеобраслетов и старается избегать постороннего общества. И она точно знает, что врожденное любопытство не позволит мне ни секунды лишней усидеть на месте, едва только я почувствую в происходящем какую-то загадку. Так чего же я здесь торчу?!»

5

Старая База трепетала под ногами.

Он шел безликими, закованными в старинную броню коридорами, пребывая в совершенной и радостной уверенности, что заблудился. В тот давний визит у него не было возможности как следует осмотреться и все досконально изучить. Что же было говорить о нынешнем, когда все прежние слабые ориентиры, о которых он еще мог как-то помнить, были стерты? Изменились все надписи, все указатели и транспаранты, изменился даже сам стиль начертания. Добавились пиктограммы галактической системы обозначений – для всех, кто так или иначе воспринимал видимую часть электромагнитного спектра. Возможно, присутствовали и невидимые одороглифы, они же, если по-циничному, «собачьи метки», – для иных посетителей, кто предпочитал обоняние в качестве основной системы восприятия (хотя на памяти Кратова лишь однажды Землю почтили своим присутствием утонченные фрипты, похожие на скатанную в клубки радугу, лишенные зрения и слуха, обитавшие в своем удивительном, замкнутом и труднодоступном для посторонних парфюмерическом пространстве; сделали они это из чистого любопытства, визитом остались недовольны – Земля показалась им чересчур смердящим мирком, – и на Старую Базу по пути, разумеется, не заворачивали).

Коридоры были пустынны. По всей видимости, его занесло в рабочую зону Базы, где живые души не слонялись, отирая углы, а проводили время перед пультами и экранами за наглухо задраенными от непрошеных гостей дверьми. Несколько раз Кратову приходилось уступать дорогу тяжелым транспортерам, нагруженным самого устрашающего вида контейнерами. Для чего могли сгодиться такие емкости из пористого металла, перехваченные для верности керамическими ребрами, покрытые изморозью и тревожно мигающие индикаторами состояния содержимого? Например, для перевозки свежезаготовленных джиннов. Или драконов, свежеоглоушенных доблестными рыцарями… Не успев додумать до конца эту мысль, Кратов вынужден был вжаться в стену, чтобы пропустить слаженно маршировавшую когорту рыцарей, словно бы явившихся из его воображения, сияющих металлическими доспехами, разве что без турнирных копий наперевес. Впрочем, по пристальном рассмотрении те оказались роботами-андроидами. Чудо-латники топали невесть куда сами по себе, и единственным сопровождающим их живым существом была крохотная лохматая дворняжка. Кратов ее внимания не привлек, как ни старался: единственным, чего он был удостоен, стала дежурная отмашка куцым хвостиком.

Кое-где его вынудили изменить маршрут. Торчали указатели с надписями «Проход закрыт» и пиктограммами запрета. Когда он все же попытался запретами пренебречь, то уперся в невидимое, но совершенно непреодолимое изолирующее поле. «И в самом деле, чего мне там делать?» Кратов потоптался немного, пытаясь хоть что-то рассмотреть в плотной и даже слегка клубящейся темноте. Ему даже померещилось движение, привиделись странные разлапистые фигуры… Он так и остался в неведении, что это было – сектор для приема особо капризных инопланетян или просто ремонтные работы. «Вот раньше, в мое-то время, здесь повсюду можно было ходить», – брюзгливо подумал Кратов, сворачивая в соседний коридор.

Иногда попадались и люди. Они выглядели слишком занятыми, чтобы Кратов отважился вступить с ними в разговоры. Он и сам плохо переносил, когда его отвлекали от дела какие-нибудь шалберники… Те в свою очередь оглядывались на Кратова. Им тоже представлялось удивительным появление здесь досужего туриста.

Один из них спросил прямо, довольно-таки строгим тоном:

– Вы что, потерялись, уважаемый?

– Потерялся, – охотно согласился Кратов. – Но вскорости непременно найдусь.

Однако же пора было возвращаться.

Никто не подстерегал его за поворотом, не бросалась на шею с возгласами: «Вот ты где! А я уж тебя обыскалась!» таинственная незнакомка. Это казалось странным и столь нарочитой странностью даже немного раздражало. Поэтому самым разумным в такой ситуации было пустить все на самотек и дать событиям развиваться своим чередом.

Кратов остановился посреди коридора, который, конечно же, был пуст и гулок. «Достаточно, – сказал он себе. – Я проделал немалый путь, отдал дань воспоминаниям, убедился, что все течет и изменяется, и старина Гераклит[3] был прав. Меняется даже Старая База, этот оплот технического консерватизма и косности. Кто-то сильно постарался, чтобы я не нашел здесь ничего знакомого, исполать ему. Может быть, это и к лучшему. Но на сегодня хватит слоняться по кругам своим».

Он повернулся и пошагал в обратном, как ему представлялось, направлении. Но поскольку заблудился уже довольно давно и основательно, то вместо ожидаемых шлюзов оказался где-то на окраине все той же рабочей зоны.

Когда он совсем уж было собрался воспользоваться браслетом и воззвать к Татору за помощью, то внезапно обнаружил, что уже бывал здесь.

Причем бывал не сегодня, а те самые двадцать лет назад.

В то время не было здесь никакой рабочей зоны. А жили в этих местах веселые и беззаботные курсанты-навигаторы, которым предстоял рутинный перелет на галактическую базу «Антарес», то есть обычное практическое занятие по курсу космонавигации. И с каждым шагом Кратов находил все новые знаки того, что достиг цели своих кружений по монотонным интерьерам древнего орбитального комплекса.

Попущением первостроителей на этом участке коридора броневые плиты наползали одна на другую, образуя ребристый выступ. «Пригибайся, – строго сказал Стас Ертаулов. – Долдон несчастный, башку отобьешь, и зачем мне тогда второй навигатор без башки?» До выступа было не меньше полуметра, голове практически ничто не угрожало, и все же Кратов послушно пригнулся… В десятке шагов тускло горел, помаргивая, светильник в форме Сатурна, опоясанный таким же сложносоставным кольцом и такой же пыльный. «Это в нашу честь! – обрадовался Стас, выпятив грудь с эмблемой училища, голубым Сатурном на фоне черно-звездного неба. – Нас ценят и уважают, а это добрый знак!» Привстав на цыпочки, Кратов сумел разглядеть выбитую сбоку на цоколе цифру «2065», вероятно, дату изготовления, да и по всему было видать, что светильнику столько же лет, сколько и самой Старой Базе. Он и тогда видел эту цифру, но не стал разочаровывать Стаса… Еще один поворот, и должна была явиться их с Ертауловым каюта.

Разумеется, никакой каюты не сохранилось и в помине. После какого-то знаменательного события – например, столкновения с потерявшим управление грузовиком, – здесь состоялся капитальный ремонт. Глухие стены заново обшиты, ни единой двери на протяжении почти ста шагов. А затем появились не двери даже, а лабазные ворота, и что могло скрываться за ними, оставалось загадкой… Попереминавшись с ноги на ногу, обескураженный Кратов двинулся в ту сторону, где во время оно заседала медицинская Комиссия во главе со зловещим старцем Дитрихом Гроссом, выдавшая им билеты в самое долгое странствие.

6

Не было уже там залитого пронзительным сиянием помещения с «Железной девой» посередине, а имел место бар, о чем недвусмысленно извещала надпись при входе. Из приоткрытых дверей доносилась приглушенная музыка – аккордеон и акустическая гитара, а в коридор падало размытое пятно красновато-желтого света. Кратов был вынужден отступить: навстречу выкатилась группа юнцов в новенькой летной форме с непривычными глазу нашивками. Против ожидания, юнцы вели себя тихо и даже почтительно, переговаривались вполголоса и резких движений не совершали. Причина столь необычного их поведения стала ясна сразу же. Последней явилась уже знакомая по перелету с Земли дряхлая бабушка, ведомая едва ли не под руки. Завидев Кратова, она величественно кивнула ему, после чего заворковала что-то на ухо сложившемуся перед ней едва ли не втрое смазливому курсантику.

Не зная, что и подумать, Кратов переступил порог бара, хотя мгновение назад о том и не помышлял.

– Прохладительного? Горячительного? Пива? – раскатисто вопросил бармен.

Бармен производил впечатление. Он напоминал собой гориллу, которая толком не освоила бритвенные принадлежности. Брутальная физиономия побита была бурой вьющейся шерстью. Из-под белого чепца, что полностью закрывал собою небогатый лоб, выбивались жесткие космы, наползавшие на маленькие черные глазки. Шерсть проступала даже на приплюснутом широком носу. Мохнатые лапы пестрели разноцветной татуировкой. Можно было лишь гадать, как сей дивовидный субъект умещался за стойкой со своим необъятным пузом в необъятном же синем комбинезоне.

При виде его Кратов вспомнил вначале Джеда Торонуолу, потом поэтически настроенного шамана Бубба с планеты Церус I, потом гориллу по имени Отец Тук из Лондонского зоопарка, прибавил к этому ряду нескольких знакомых эхайнов и мельком подумал, отчего бы это ему так везет на знакомства с волосатыми громилами. Да, конечно, вряд ли у кого повернулся бы язык назвать его самого низкорослым и худощавым (разве что у тех же эхайнов), но все это слишком уж походило на божий промысел. Словно небеса вдруг задались целью постоянно указывать ему, что даже на самого большого карася есть соответственная, хотя, быть может, и не слишком крупная щука.

– Можете закрыть рот, – позволил бармен. – Я не в претензии: по первости все реагируют на меня одинаково.

– Кто эта пожилая леди? – невпопад спросил Кратов, понемногу приходя в себя.

– Понятия не имею, – ответил бармен. – Впервые в жизни видел, чтобы старуха могла так долго держать в узде целую стаю жеребят… Но отчего же вам любопытна эта карга и нелюбопытен такой самобытный тип, как я? Отчего вы хотя бы не спросите, как мое имя?

– А как ваше имя? – учтиво осведомился Кратов.

– Мое имя, – сообщил бармен, приосанившись, – Хельмут Дикий Вепрь. И это действительно имя, а не кличка. Хотя вряд ли кому-то доводилось встречать домашнего вепря, эпитет «Дикий» уместен – для вящей убедительности… Закажите выпивку, и я открою вам свой самый заветный секрет.

– Если я выпью еще немного, то и сам его разгадаю, – проворчал Кратов. – Впрочем… Кружку «Улифантсфонтейна».

– Да у вас есть стиль! – молвил Хельмут с одобрением.

Кратов умостился возле стойки и молча отхлебнул пива. Бармен с надеждой следил за каждым его глотком. Ему не терпелось продолжить беседу.

На счастье, дверь бара широко распахнулась, и энергично вошел новый посетитель, мужчина неброской внешности, невысокого роста и неопределенного возраста – от сорока до восьмидесяти. Короткие черные с проседью волосы топорщились на макушке и на висках, лицо казалось чересчур бескровным. То есть никаких следов не только «загара тысячи звезд», но и обычного для вновь прибывших с Земли смуглого оттенка кожи. Летная форма хотя и не выглядела чужеродной, но все же висела на нем, как на вешалке. «Вот и еще одна потерянная душа», – подумал Кратов и ошибся.

– Привет, Хельмут, – весело сказал вошедший.

– Га-а-а! – радостно зарычал тот. – Док Тиссандье в натуральную величину! Давненько вас не было! А я уж думал, что вы улетели!

– Я и улетал, – сказал человек, называемый «доком Тиссандье». – Только не на Землю, а на Луну. Давно там не бывал…

– Унылое местечко эта ваша Луна, – сочувственно произнес Хельмут. – У нас и то веселее. Бывал я и на базе «Армстронг», и на базе «Шепард»… Очень обидно сознавать, что ты торчишь на поверхности небесного тела и не можешь даже облегчиться у ближайшего камня без риска начисто отморозить штуцер.

– Я постоянно помнил об этом. И потому не пил там столько пива, сколько здесь.

– Как всегда? – выжидательно спросил Хельмут, накачивая в литровую кружку темной, густой, даже вязкой на вид жидкости.

– Как всегда, – кивнул Тиссандье.

Он покосился в сторону Кратова.

– Привет, – сказал он радостно. – Я вас знаю!

Кратов молча отсалютовал своей кружкой. Ему не хотелось затевать разговор на ксенологические темы. «Дайте мне спокойно допить свое пиво, – подумал он, – и я убреду восвояси. Есть еще кое-что, чего я здесь не видел…»

– Мы встречались в 142 году, на «Протее», – продолжал Тиссандье. – Вы играли в маджиквест с ящерами, а на кону была планета Сиринга.

– Это я, конечно, помню, – сказал Кратов. Забыть такое было непросто. Что ему оставалось, как не признать неоспоримый факт? Но вот этого типчика он положительно не припоминал.

– А меня наверняка позабыли, – проницательно сказал Тиссандье. – На близкое знакомство, увы, рассчитывать не приходилось. Если учесть, что виделись мы секунд тридцать…

Кратов хмыкнул. За время великого стояния над Сирингой он перевидался со всем персоналом стационара «Протей», даже с самыми неприметными его обитателями, несчетное количество раз. Вряд ли кто-то, даже обладавший такой тусклой внешностью, мог укрыться от его глаз.

– Я там не работал, – пояснил Тиссандье. – Я туда прилетел позднее. Собственно говоря, это я прибрал Сирингу к рукам.

Похоже, все вставало на свои места.

– «Луч XII»? – осторожно предположил Кратов.

– Точно. Второй пилот десантного катера Гастон Тиссандье, к вашим услугам. Говоря фигурально, моя рука лежала на штурвале, когда мы высаживались на Берег Русалок. С вами мы пересеклись на торжественном приеме по поводу открытия постоянной миссии Федерации на Сиринге. Вы произнесли пространный и довольно бессодержательный спич, после чего пожали руку командору Гримальди, нежно и чувственно поцеловали Олесю Морозову и сгинули.

– Лгать не буду, не помню, – сознался Кратов. – Вас было довольно много, все одного роста и на одно лицо…

– Поспите-ка с наше в морозильных камерах! – хохотнул Тиссандье. – Ничего нет удивительного, что вы среди толпы заиндевелых предков выделили командора, за его усы, и Олесю, за ее русую косу.

– Отчего же Хельмут называет вас «док»? – удивился Кратов. – На доктора вы мало похожи.

– Ну, во-первых, моя вторая специальность – радиоастрофизик. Правильнее даже сказать – первая, потому что докторскую степень я получил в две тысячи девяностом, а экзамен на вождение тяжелых космических аппаратов сдал в две тысячи девяносто пятом.

– Это сколько же вам лет получается? – осторожно спросил Хельмут.

– Много, дружище, – усмехнулся Тиссандье. – Пятьдесят шесть как одна монетка… – Блестящие глазенки бармена под чепцом сползлись в кучку, и Тиссандье поспешно объяснил: – Монета – это такой металлический кругляшок, старинный материальный эквивалент трудовых затрат. Допустим, одна монета равна одному энекту. Вообразите, что я даю вам одну монету и вроде как жертвую один энект со своего счета.

– За какие это коврижки вы вдруг презентуете мне собственный энект?! – окончательно растерялся бармен.

– Например, за пиво, – веселясь, промолвил Кратов.

– Это пойло не стоит одного энекта, – презрительно заметил Хельмут. – И никакой жестяной кругляшок не может стоить одного энекта.

– Первобытный вы человек, Хельмут, – вздохнул Тиссандье. – Одно слово, что Дикий Вепрь. О чем с вами толковать…

– Кстати, он прав, – сказал Кратов, и Хельмут горделиво подбоченился. – Энекты – это не деньги в классическом смысле. Это не всеобщий эквивалент ценности товаров. Товарно-денежные отношения умерли вместе с социальными формациями. Энекты – это, если угодно, неуклюжая попытка общества оценить ваши перед ним заслуги в вещественной форме, например – в терминах всеобщей теории энергии. Чем всеобщая теория энергии хуже теории прибавочной стоимости? Считайте, что энекты – это много-много маленьких медалек на вашу широкую грудь. А награды раздавать негоже, наипаче за пиво в баре. Почитайте-ка Адама Людвига и Дженни Обрист или, чтобы уж совсем доступно, Роберта Локкена.

– Да ну вас, Кратов! – воскликнул Тиссандье. – Только я решил, что начал понимать ваше общественное устройство, как вы меня снова запутали.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? – переспросил Хельмут. – Кратов? Вас тут давеча заходили-спрашивали.

– Разумеется, женщина? – фыркнул тот. – Умопомрачительной красоты?

– Вы знали, знали! – гоготнул Хельмут. – Насчет красоты мнения могут быть разные, но дама впечатляющих статей, едва ли не с меня ростом… («Кто бы это мог быть?» – призадумался Кратов.) Я сказал ей, что не продам ни бита информации, пока она не выпьет в моем баре хотя бы молочный коктейль. Похоже, от такого ультиматума ей сделалось только дурно.

– И она, конечно же, уклонилась от возможности вызвать меня по браслету, – иронически уточнил Кратов.

– Ну да. Вы и это знали! Но откуда?

– Поветрие нынче такое, – сказал Кратов. – Не произносить по браслету мое имя… Хотя бы опишите мне это чудо.

– Не силен я в физиогномике, – сообщил Хельмут. – В общем, эта дама… – В задумчивости он произвел ковшеобразными своими лапами в воздухе плавное движение, словно обозначал некие внушительные объемы. – Вот как-то так…

Кратов был не на шутку озадачен. Среди своих знакомых женщин он не числил обладательниц ничего похожего. Разве что Оленька Лескина со стационара «Кракен»… Но что могла потерять Оленька на Старой Базе?! «Curiouser and curiouser,[4] – подумал он. – Какие-то интриги и загадки. И где – на Старой Базе! А ведь я всего лишь спокойно, без приключений, собирался отправиться к черту на рога…» Дабы не затягивать паузу, он обратился к Тиссандье:

– Что же занесло вас в этот летающий музей инженерной мысли? Поиски понимания?

– А вас? – пожал плечами Тиссандье. – Я хочу сказать, что это одинаково странное место для пребывания таких людей, как вы и я. Вы – специалист по общению с внеземным разумом… простите мне этот архаичный термин, сейчас он, кажется, вышел из употребления.

– Еще бы, – сказал Кратов. – Люди, всю жизнь прожившие вне Земли, на Титануме или той же Магии, могут его не понять. Мы говорим «Чужой Разум», когда речь идет о нечеловеческом разуме вообще… кстати, он действительно чужой, иначе организован и оперирует иными системами понятий, так что этот термин буквален… и «Единый Разум Галактики», когда имеем в виду пангалактическую культуру.

– Тоже не бог весть что, – усмехнулся Тиссандье. – Я имел в виду, что вам, как знатоку… гм… Чужого Разума, не место на Старой Базе, где швартуется каботажный космический флот человечества. Эта бухта мелковата для вас. Мне же, апохронику, самое место на Земле, в заповеднике для слоновых черепах или, там, других каких-нибудь реликтов.

– Э… м-м-м… – заволновался Хельмут и сразу сделался похож на буриданова осла, которому вдруг подкинули третью охапку сена.

– Апохроник – это, друг мой Вепрь, не болезнь, – поспешил успокоить его Тиссандье. – Это констатация факта. Я пережил свою эпоху на два с лишним века. Я выбился из собственного времени. Мне пятьдесят шесть лет…

– …как одна копеечка, – ввернул Кратов.

– …но живу я спустя двести девяносто, кажется, лет после того, как явился на свет божий. Таких людей, как я, в ученых кругах называют «апохрониками».

– Я этого, кстати, тоже не знал, – заметил Кратов. – Но, наверное, вскорости догадался бы.

– Вот видите, и я чем-то обогатил ваш лексикон. А «копеечка», полагаю, какая-то мелкая русская монетка?

– Точно, un kopeck! – с удовольствием промолвил Кратов.

– Для ксенолога вы недурно владеете французским, – похвалил Тиссандье.

– Еще бы, – ухмыльнулся Кратов. – Одна из моих жен – француженка.

– Одна из… – начал было Тиссандье слегка озадаченно. – Впрочем, это ваша проблема, chanceux.[5]

Они гулко чокнулись кружками.

Хельмут, зарычав, удалился в противоположный конец бара, где с остервенением принялся возить извлеченным из кармана комбинезона полотенцем по стойке. Если в его голове и помещались какие-то мозги, то сейчас они, по всей видимости, кипели и пузырились. Впрочем, его видимая ярость и гроша ломаного не стоила: было совершенно очевидно, что ничего он так не желал, как дальнейшего участия в этой странной беседе.

– Мне как натуральному апохронику, – продолжал Тиссандье, – вроде бы подобает вести оседлый образ жизни в каком-нибудь не тронутом ветрами перемен местечке вроде старой Женевы, сибирской глуши или техасской прерии. Оттуда я мог бы совершать краткие вылазки в окружающий меня дивный новый мир и удивляться произошедшим в мое отсутствие метаморфозам. Прогресс науки, свобода нравов и простота отношений… та же polygamie… на каждом шагу инопланетяне, какие-то странные синтетические люди… впрочем, мы в своих меланхолических прорицаниях вообще ожидали встретить в собственном будущем этакую Империю киборгов, но, на счастье, сильно преувеличили экспансию нанотехнологий… Да, а окружающие вроде вас изнывали бы от заботы обо мне, испытывая по отношению к несчастному апохронику сложные чувства. Я был бы для ВВС неиссякаемым источником умиления и одновременно сарказма.

– Чепуха, – возразил Кратов. – Кто вам наговорил такой ерунды?

– Ну, мы же не знали, что наши мрачные прогнозы окажутся полной ерундой, как в случае с тотальной киборгизацией. Например, я опасался, что ко мне станут относиться как к экспонату Тауматеки. Волшебное, должен заметить, местечко эта ваша Тауматека! Не вылезал бы оттуда… Мы все опасались. Некоторые опасаются до сих пор. Не каждому достанет решимости нырнуть с десятиметровой вышки в бассейн, даже не зная, что туда налито – вода, пиво или серная кислота.

– А то и вовсе ничего, – подал голос из своего угла Хельмут.

– И что же там оказалось, в бассейне? – спросил Кратов.

– Ну, в основном все же пиво, – серьезно ответил Тиссандье. – Я нашел работу по душе. Живу по преимуществу здесь, на Старой Базе. Прыгаю кузнечиком по Солнечной системе, от Меркурия, который со времени моего отлета почти не изменился, хотя и сильно выгорел, до Морры, о приятном присутствии которой в числе других планет мы в ту пору даже и не подозревали.

– «Морра» – это жаргон, – поправил Кратов. – Официально четырнадцатая планета называется Мормолика. И, насколько мне известно, после Беренса и Бартенева там вот уже лет сто никто не высаживался.

– Про Морру это так, для красного словца… На Земле я бываю редко, такими же напрыгами. Что меня поразило сильнее всего, так это стремительность, с какой я привык к вашему миру. Поразило, озадачило и слегка испугало.

– Неужели? – удивился Кратов.

– Видите ли, коллега… Изменилось не так уж и много. А то, что изменилось, или то, что было для меня совершенно новым, оказалось очень понятным и разумно устроенным. То есть спустя короткое время я уже и представить не мог, как раньше обходился, например, без гравитра и постоянно нуждался, например, в кредитной карточке. У меня… да и не только у меня, впрочем… создалось впечатление, будто в какой-то момент, пока нас не было, человечество вдруг остановилось на месте. Словно решило нас подождать… В своем развитии человеческая цивилизация не унеслась в недосягаемую даль, как можно было бы предположить, а осталась неизменной, хотя и чуточку другой, этого не отнять. Словно из нее чудесным образом, почти искусственно, убрали все прежние недостатки. Ну, может быть, добавили новых, которых я пока что не приметил… Как это вам удалось? И, главное, почему?

– А вы почитайте историю, – посоветовал Кратов. – Первая техногенная катастрофа, вторая техногенная катастрофа… все это, кажется, приключилось за время вашего отсутствия.

– Я читал, – поморщился Тиссандье. – Эти ваши катастрофы, вопреки грозным своим названиям, в наше время не пробились бы даже на вторые полосы газет.

– Тогда поговорите с живыми историками. Никто вам не откажет… Уверяю, вам нарисуют весьма экспрессивные картины возникших в ту пору перед человечеством вызовов и угроз. Может быть, именно эти обстоятельства и породили на свет некий глобальный инстинкт самосохранения, отсутствие которого так мешало человечеству. То есть иногда тормозило, а иногда и подстрекало к самоубийственным решениям.

– Да, да, я помню, – саркастически промолвил Тиссандье. – Наука и религия заключили пакт о ненападении. Учреждена была Академия Человека. Странная, кстати, организация. Без реальных рычагов управления человеческим Сообществом. И в то же время авторитет ее неоспорим, а к рекомендациям все отчего-то внимательно и благоговейно прислушиваются.

– Это потому, – пояснил Кратов значительным голосом, для весомости воздев указательный палец, – что рекомендации сии разумны и направлены на достижение всеобщего блага. Выспренно звучит, не так ли?

– Еще и как! – подтвердил Тиссандье.

– Но когда-то же у человечества должно было появиться разумное управление! Не все же время ему массово сходить с ума и пожирать себя изнутри. Хотя для этого понадобилось несколько раз кряду его как следует напугать.

Тиссандье задумчиво припал к своей кружке.

– А еще, – объявил он вне всякой связи с прежней темой, – некоторые ваши новомодные словечки меня сильно раздражают!

– Это какие? – полюбопытствовал Кратов.

– Ну, эти самые… гравитр, когитр…

– Странно, – сказал Кратов. – Слова как слова.

– Все правильно: в вашей артикуляции они звучат естественно. Все же несколько веков минуло… Но у меня и у всех нас, апохроников, язык за зубы заплетается. Тр… гр… хр… А возьмем вашу письменность!

– Возьмем, – с удовольствием сказал Кратов. – Чем вам на сей раз не угодила наша письменность?

– Я не понимаю этой дурацкой системы интонационных ударений, – признался Тиссандье. – То есть я сердцем чувствую, что таким образом вы можете посредством пера и бумаги… хотя у вас и бумаги-то нормальной уже нет… да и перья какие-то странные… передать не только смысл, но и интонацию, а через это опять-таки смысл той же прямой речи. Но умом охватить никак не получается.

– Ничего нового здесь нет, – сказал Кратов добродушно. – Однажды человечество решило творчески обобщить накопленный опыт и реформировать письменность. При этом решено было не ограничиваться одними лишь большими языковыми системами вроде латиницы или, там, кириллицы, а бросить неравнодушный взгляд на альтернативные языковые системы, как японская или вьетнамская… Кстати, реформа все еще идет. И, между прочим, никто не запрещает вам вовсе обходиться без интонационных ударений. В конце концов, берете обычный мемограф и диктуете ему, а он уж сам расставит все как надо.

– Что тут непонятного? – бухтел Хельмут, задумчиво возюкая пальцем по стойке бара перед собой. – Пишем: «пошел ты»… вот так и так… будто бы задумчиво глядим тебе вслед и отмечаем тот безотрадный факт, что мол, только что ты был здесь, и вот тебя уже нет с нами, и мы опечалены. Или, наоборот, пишем: «пошел ты»… так, так и так… и сразу ясно, что это не ты пошел, а мы тебя куда-то и зачем-то отправляем. А добавить еще пару собачек, и понятно становится, что мы тебя не просто отправляем, а довольно-таки далеко…

– А как вы разговариваете! – всплеснул руками Тиссандье.

– Что здесь-то вам неладно?! – засмеялся Кратов.

– Дело не в том, ладно или нет. Вы разговариваете иначе. Я долго не мог понять, в чем тут дело, почему ваша речь кажется мне похожей на непрерывную и достаточно заунывную песенку. А потом пообщался с одной умной дамой и все понял.

– Очень любопытно, – сказал Кратов. – Должно быть, ее песенка показалась вам не в пример более бравурной!

– Оказывается, вы говорите не только на выдохе, но и на вдохе.

– Ну да, – подтвердил Кратов, непроизвольно прислушавшись к самому себе. В полном соответствии с историей о сороконожке, вздумавшей анализировать движение собственных лапок, он тотчас же слегка задохнулся. – Что же, прикажете всякий раз молча ждать, пока легкие наполнятся воздухом?

– А вот я так не умею! – воскликнул Тиссандье с огорчением. – Если я попытаюсь говорить на вдохе, то у меня получится что-то вроде жалкого всхлипа. А у вас это выглядит… довольно музыкально.

– Стало быть, помимо сложностей с произношением и письмом – полная адаптация? – уточнил Кратов.

– Ну, не совсем… Скажем, я еще не привык к отсутствию в вашем мире расовых проблем. Я даже пробовал экспериментировать! Как-то, не скрою, в сердцах сказал одному очень черному негру что-то вроде: «Ну до чего же ты темный!» И он не обиделся, не пошел бить витрины и переворачивать автомобили…

– Это еще зачем? – с подозрением спросил Хельмут, подплывая поближе.

– Так было принято в мое время, – усмехнулся Тиссандье.

– Странное было времечко, – заметил Хельмут раздумчиво.

– Что же сделал этот черный-пречерный негр? – весело спросил Кратов.

– Он озабоченно посмотрелся в зеркало: «Где, где темный?.. Испачкался?! А, это такая шутка, ну и шутник вы, док…» А знали бы вы, что я сказал Хельмуту при первом знакомстве!

– Да, знали бы вы! – загоготал бармен.

– Я увидел его и в ужасе закричал: «Вызовите полицию, горилла на свободе!»

– Вначале ему пришлось долго объяснять посетителям, что такое «полиция», – покатывался Хельмут, возложив страховидную десницу на хрупкое плечо дока Тиссандье. Сквозь тугую шерсть виднелась многоцветная надпись готическим шрифтом: «Бананы – зеленая смерть». – Потом посетители, со своей стороны, объяснили ему, что гориллы не живут на орбитальных станциях. Хотя, казалось бы, отчего им там и не жить?.. А уж под самый конец, когда он заказал выпивку, чтобы очухаться, я объяснил ему, кто я такой есть на самом деле.

– Еще меня очень раздражает отсутствие политики, – продолжал Тиссандье. – Как же так: шестнадцать миллиардов человек – и ни одной партии! Ни одного выразителя интересов какой-нибудь социальной группы. И даже ни одной социальной группы, нуждающейся в защите своих интересов. Какие-то невнятные, дилетантские общественные движения вроде «метарасистов» или «новых пуритан», которые сами путаются в своих программах… Куда, к примеру, исчезли борцы за права женщин?!

– Они победили, – кротко сказал Кратов, – и, насладившись победой, вымерли. Так часто случается с победителями. Слава богу, сами женщины остались и вовсю пользуются плодами этой победы.

– А сексуальные меньшинства?

– Это еще что такое? – насторожился Хельмут.

– Это когда естественные отверстия в организме, природой предназначенные для одной цели… – начал Тиссандье.

– Жопа, что ли? – усомнился Хельмут.

– …употребляются для цели совершенно иной.

– Ага, – сказал понимающе Хельмут. – Теперь знаю, о ком вы говорите, встречал. Та еще нежить… И как же они чудили в ваше время?

– Очень разнообразно. К примеру, объявляется, что это хорошо, не в пример лучше и гораздо изысканнее, нежели просто мужчина и женщина. Коль скоро это безусловно хорошо, то нельзя это порицать, осмеивать или лечить. А напротив, надлежит это пропагандировать, приумножать и делать предметом особой гордости. Во всяком случае, в мое время за права сексуальных меньшинств боролись. Активно и самозабвенно.

– Они проиграли, – благодушно сообщил Кратов. – Все решили, что мужчина и женщина – это замечательно.

Хельмут озадаченно высморкался в платок.

– Я тоже думаю, что проиграли, – сказал он. – Недавно я был в Праге. Там на улицах полно детишек. Вряд ли они появились на свет из пробирок.

– И не только в Праге, – подтвердил Кратов. – На самом деле, вы не совсем правы, док. Политика в нашем обществе существует, наравне с сексуальными меньшинствами… Послушайте, – вдруг встрепенулся он, – уж не морочите ли вы мне голову? Ведь вы достаточно давно вернулись, чтобы кто-нибудь неглупый вам все уже растолковал!

– Если и морочу, то самую малость, – признал Тиссандье. – Конечно, мне уже излагали основы вашего общественного устройства, и не раз. И всякий раз – по-другому. Считайте, что я коллекционирую мнения.

– Вы уверены, что мое мнение вас и впрямь интересует?

– Абсолютно!

Кратов помолчал.

– А мнение Хельмута вы уже поместили в свою коллекцию? – спросил он осторожно.

– А как же! – вскричал Тиссандье. – Точка зрения за номером пятьсот семьдесят пять: «Все эти ваши заморочки – дерьмо!»

Хельмут заржал.

– Ладно, – сказал Кратов. – Учтите только, что вы спрашиваете мнение не у специалиста, и не в момент его интеллектуального подъема… Борьба социальных интересов, несомненно, никуда не исчезла. Интересы земных экологов, так же несомненно, не совпадают с интересами технологов-терраформистов. И тем и другим не нравится отвлечение значительных ресурсов на освоение Галактики.

– Это не социальные интересы, – деликатно поправил Тиссандье, – а скорее корпоративные, цеховые.

– Ну, в случае с Землей я всегда путаюсь… Так вот: возможно, изменились сами интересы. Наверняка изменилась технология борьбы. Между прочим, я могу сравнивать: я бывал в мирах, где активно используется та модель, о которой вы сожалеете.

– Ни боже упаси! – замахал руками Тиссандье. – Чтобы я сожалел об этих сволочах?! Я ведь тоже могу сравнивать! Возьмем, к примеру, вашего директора Департамента глобальных экономических программ, госпожу Мари-Люс де Шарасс, и того же, нашей эпохи, президента Европейского Союза мсье Бертрана Бонифасси, Господь да упокоит его прах. Степень общественного влияния у них примерно сопоставима. Но если первая – само очарование во плоти, не говоря уже об уровне интеллекта, то последний, когда мы улетали, отплевывался от очередной комиссии по импичменту за казнокрадство, разврат в служебных апартаментах, многократную ложь под присягой, измену, заговор и едва ли не убийство второй степени. И, как мы узнали из анналов по возвращении, таки отплевался… Посему считайте, что я просто выразил легкое недоумение.

– Я тоже подумал, что вы шутите, – сказал Кратов. – Допустим, кто-то высказывает свои взгляды публично. Кто-то намерен обрести сторонников и тем самым повлиять на развитие общества. Ну, что же, милости просим! В этом случае наш «кто-то» пропагандирует исключительно свои взгляды, доказывает их разумность и высшую полезность. При этом он вовсе не занимается пропагандой своей персоны и претензиями на высшее понимание истины. С какой стати? Если в его суждениях есть рациональное зерно, они наверняка будут приняты и одобрены. И уж тогда воплощением новой доктрины в жизнь займутся специалисты-практики, а не популяризаторы. То есть нашего героя никто не отпихнет локтем и не посягнет на его приоритет. Хорошо, если он и сам окажется неплохим практиком и сможет доказать свою правоту не одним только словом, но и делом – хотя такое бывает нечасто. Нашему герою многие будут благодарны… какое-то время. Молоденькие девушки будут носить у сердца его портретики, юнцы-гимназисты – добровольно посвящать ему сочинения. Незнакомые мужики в барах будут уважительно говорить ему: «Привет, я тебя знаю. Хочу с тобой выпить темного пива. Ты знаешь, кое в чем я с тобой не согласен…» Кто-нибудь напишет хронику «Великое Измещение: как это было на самом деле». И… этим ограничится.

– Иными словами, в президенты парня не выберут? – спросил Тиссандье.

– И в цари тоже, – кивнул Кратов. – За неимением таковых. Хотя я припоминаю, что одно время имела хождение красивая идея учреждения поста Императора Федерации. А вернее сказать, Императрицы.

– Озма, конечно же, – мечтательно заведя глазки, протянул Хельмут.

– Что же помешало? – спросил Тиссандье с интересом.

– Формалистика, док, – сказал Кратов. – У Федерации не может быть Императрицы. Тогда уж следовало бы переименовать ее в Империю, а эта идея уже не всем пришлась бы по нраву. Теоретически у Федерации может быть, например, президент. Но этот титул обязывает к более активному вмешательству в дела управления, это символ грубой исполнительной власти, а не божественной, дарованной небесами. В России, с которой меня многое связывает, царей называли «помазанник божий». Могли ли вы сказать то же самое о каком-либо президенте своего времени?

– Смешно даже предполагать такое, – фыркнул Тиссандье. – Хотя некоторые из этих скотов были бы не прочь породниться с небесами. И провести билль о таком родстве через загодя прикормленный сенат.

– Озма, чью власть над собой безоговорочно признавали практически все…

– И признают по сю пору! – вскричал Хельмут, требовательно воздев толстый, как сарделька, палец.

– …не могла быть президентом. Какой из нее президент? – Кратов улыбнулся, взгляд его затуманился воспоминаниями. – Она даже не знает названий всех планет Федерации. Она едва говорит на интерлинге…

– Так вы знакомы, – не то спросил, не то уточнил Хельмут.

– Встречались, – сдержанно сказал Кратов. – Примерно вот как сейчас с вами.

Хельмут осторожно потрогал его за руку (в новом ракурсе на его конечности можно было прочесть граффити следующего содержания: «Оставь свой хвост на пальме!»).

– Хотя бы так, – проворчал он. – Прикоснуться к подлинной святости…

– Озма не могла быть президентом, – продолжал Кратов, пряча смущение. – Она могла быть лишь символом единства нации. Но пока всерьез озаботившиеся этой темой чудаки думали да рядили, как разрешить коллизию, она стала подругой правителя Светлых Эхайнов, и настоящая, без дураков, галактическая империя сама упала ей на ладошку. А понятие «нация» наполнилось новым смыслом, стало еще шире и… м-м-м… размытее.

– Джейсон Тру… – сказал Хельмут, – слыхали о таком?.. – Кратов неопределенно пожал плечами. – Так вот, это брехло как-то написало, что Озма своим сочетанием с Нишортунном обязана-де проискам федеральных спецслужб, которые таким способом замирили почти четверть наших галактических недругов. И что-де ключевую роль в этой операции сыграл некий двойной агент по кличке Конунг, действовавший под личиной ксенолога. Я полагаю, брехня. А вы как думаете?

– Конечно, брехня, – сказал Кратов уверенно. – Брехло брешет – такова его социальная роль. Откуда у Федерации спецслужбы? И главное, зачем?

Он сразу вспомнил вольную планету Эльдорадо и Эрика Носова – «бога войны» из Департамента оборонных проектов. С некоторыми допущениями означенный Департамент вполне мог сойти за спецслужбу. А сам Эрик всегда вызывал у Кратова труднообъяснимую смесь чувств, от симпатии до полного отторжения.

– Без спецслужб нельзя, – прозорливо заметил Тиссандье. – А если, не дай бог, случится агрессия зеленых человечков?

Некоторое время он и Кратов внимательно следили за Хельмутом. Последний сосредоточенно разглядывал собственный кулак размером с добрый кокосовый орех. На тыльной стороне кулака были вытатуированы во всех натуралистических подробностях три зеленых человечка – папа, мама и ребеночек. Выглядели они довольно мирно.

– Вообразите себе, – промолвил наконец Кратов. – Прилетают зеленые человечки на Старую Базу. С агрессивными, заметьте, намерениями. Заходят в ближайший бар. А там, за стойкой, сами видите что…

– М-да… – протянул Тиссандье. – Хельмут, вы в каком звании состоите?

– В гуманистическом, – буркнул тот. – Умеете же вы, док, так расставить обычные слова, что они делаются вовсе непонятными.

– Наверное, уже не секрет, – сказал Кратов, – что несколько лет назад Земля стояла перед лицом вполне реальной агрессии.

– Пока Озма не погрозила пальчиком Нишортунну, – ввернул Хельмут.

– Но это были не человечки, – продолжал Кратов, – а огромные мужики. И не зеленые, а скорее оранжевые.

– Я слыхал об эхайнах, – покивал Тиссандье.

– А я так даже и видал, – сказал Кратов. – С Хельмутом им все едино не тягаться.

– А вы сами-то в каком звании, сударь? – спросил у него Тиссандье. – Такое ощущение, что вы всегда говорите правду, и только правду, но не всю правду. И вообще стараетесь больше молчать, изображая искреннее внимание и тем самым провоцируя собеседника на излишнюю болтливость.

– Я ничего не изображаю, – пожал плечами Кратов. – просто любознательный.

– Они любознательные, – бухтел себе под нос Хельмут. – А кто я такой, им, стало быть, знать вовсе даже и неинтересно…

– Да я уж и так знаю, – сказал Кратов.

– Что значит «и так знаю»?! – насупился Хельмут.

– Шут с ними, со спецслужбами, – сказал Тиссандье. – Как и политика, это не та реалия моего времени, о которой я стану проливать слезы. Но во что вы превратили религию?!

– В то, чем она и была изначально: в убежище для смятенных духом, – пояснил Кратов.

– Я застал еще время, когда священников принудительно включали в состав дальних экспедиций, порой вместо неверующих навигаторов и ученых, – сообщил Тиссандье. – Нам просто повезло. Православный священник ограничился тем, что освятил наш «Луч XII». Раввин отказался лететь по туманным соображениям ортодоксального характера: какая-то проблема с субботой. Мусульман в экипаже не было вовсе. А католикам было не до нас: выбирали нового Папу. Наш командор Гримальди, глубоко и искренне верующий человек… хотя и последний, кого можно назвать «смятенным духом»… помнится, сильно переживал, что не узнает, кого выбрали. Недавно мы с ним побывали в Ватикане, имели аудиенцию у Петра-Павла III. Очень приятный молодой человек, лет эдак восьмидесяти, большой любитель астрономии, ценитель хорошего коньяка. Встретил нас в джинсах и кепочке, на площадке для гольфа. Гримальди был просто убит: он решил, что все то время, пока он отсутствовал, выбирали неправильных Пап.

Тиссандье бросил взгляд на старинные часы со стрелками, что висели на стене прямо над головой Хельмута.

– Заболтался я с вами, – промолвил он озабоченно. – А мне еще кой-какие вещи собирать, вечером – на Марс…

– Так что это значит: «и так знаю»? – грозно спросил Хельмут у Кратова. – Откуда вы можете знать?

– Вепрь, не морочьте голову занятым людям, – сказал Тиссандье, быстро допивая свое пиво. – Всякому ясно, что вы и есть самая натуральная горилла, продукт эксперимента по «ураганной эволюции».

Хельмут загоготал, широко разевая пасть с ослепительно-белыми и совершенно нечеловеческими клыками.

– Я слыхал об этом эксперименте, – сказал Кратов. – Но не знал, что уже есть серьезные результаты.

– Можете их даже потрогать, – усмехнулся Тиссандье. – Черт возьми, я все рассказал о себе и даже не удосужился спросить, а что вы-то тут делаете!

– Ну, так уж, видно, в другой раз, – сказал Кратов, пожимая ему руку.

– Одно могу сказать: вы мне нравитесь, – сообщил Тиссандье. – Не конкретно «вы»… хотя и вы мне вполне симпатичны… и даже Хельмут… Все вы. – Он сделал широкий объемлющий жест. – Вы такие же, как и мы, но все же чуточку иные. Очень открытые, даже слишком… иногда это пугает. И удивительно мало лжете! Надеюсь, не потому, что вы научились это делать с большим искусством…

Когда дверь бара закрылась, Кратов внимательно посмотрел на Хельмута и сказал:

– К вопросу о том, что мы-де мало лжем… Про гориллу было придумано неплохо.

– А вы, значит, не купились, – с грустью во взгляде заметил тот.

– Конечно нет. Туристам и апохроникам извинительно незнание реального положения дел в науке. Мне такое не подобает. Вам что-нибудь говорит имя Сидящий Бык?

– Говорит, – покивал Хельмут. Из его голоса сразу куда-то пропала наигранная хрипота. – Мы даже работали вместе над одним проектом. Но я – не человек-2. Если угодно, я – следующая ступенька, человек-3. Хотя сами мы, сугубо для внутреннего употребления, предпочитаем термин «голем». Вы, верно, поняли это, когда я ляпнул про Прагу?.. Люди-2 стремились ни в чем не отличаться от прототипа. И очень страдали от того, что их редко за оный принимали. Доведение человеческих достоинств до абсурда и полное отсутствие человеческих же недостатков все-таки сильно бросается в глаза… Мы, големы, не стремимся походить на прототип. Нам больше нравится его пародировать или подшучивать над его предрассудками. Как видите, с нами гораздо проще ужиться.

– Вне всякого сомнения, – согласился Кратов. – Это был сильный ход со стороны доктора Морлока и его команды.

– Ну, если доктор Морлок и причастен к нашему появлению, то весьма опосредованно, – сказал Хельмут. – На самом деле нас придумали люди-2. Тот же, к примеру, Сидящий Бык.

– Вот теперь вы меня по-настоящему поразили, – сказал Кратов. – С вас еще пиво. И подскажите наконец, как мне выбраться отсюда.

7

Пассажирский лифт неспешно увлекал Кратова на смотровую палубу. Стенки кабинки были прозрачны, но смотреть было особо не на что. Если верить Хельмуту, почему-то именно со смотровой палубы было проще всего добраться до шлюзов.

Кратов чувствовал себя усталым и разочарованным. Непонятно, чего он ожидал от этой встречи со Старой Базой, но совершенно точно этого он здесь не нашел. Ему хотелось перекинуться парой слов с Татором, а затем добраться до своей каюты и провести остаток времени до отлета, не покидая постели.

На одной из пассажирских палуб кабинка плавно сбросила ход. Двери раздвинулись, впуская еще одного пассажира, после чего подъем продолжился.

Загадочный тип в черных очках и чересчур новенькой летной форме стоял, прижавшись лбом к прохладной стенке. В сторону Кратова он даже не смотрел.

– С вами все в порядке? – участливо спросил Кратов.

– Я сделал глупость, – процедил незнакомец сквозь зубы. – Не нужно мне было тащиться на такую высоту.

– Пожалуй, – согласился Кратов. – Орбитальные поселения бывают кое-кому противопоказаны. Хотя я впервые вижу пилота, которого укачивает… Есть неплохой способ обмануть собственное естество. Проглотить пару пилюль какого-нибудь транквилизатора и постараться уснуть. Во сне организм примет окончательное решение: быть вам звездоходом или не быть. Такое помогает… иногда.

– Я сожрал полфунта разноцветных таблеток, – объявил незнакомец сварливо. – Ни черта не помогает. От транквилизаторов у меня уже склеиваются глаза, и я сделался безучастен, как зомби. Вам доводилось встречать зомби с воздушной болезнью? Эта современная медицина – сплошное знахарство…

– Есть еще один способ, – продолжал Кратов, изнывая от собственного фарисейства, – хотя и весьма рискованный. Тут палка о двух концах… Я знаю неплохой бар на четвертой палубе. Вернее, узнал о нем примерно час тому назад. Там заправляет страховидный субъект по имени Хельмут. Если в его заведении принять внутрь два литра темного пива без закуски, вас, полагаю, будет тошнить уже по другому поводу. Древние советовали лечить подобное подобным… Но для этого вам придется прокатиться на лифте в обратном направлении.

Незнакомец мучительно закашлялся, прижимая к лицу большой зеленый платок. Лицо и платок гармонировали.

– Мне нужно поговорить с вами, – наконец сказал незнакомец.

– Так вы не пилот, – проницательно заметил Кратов.

Незнакомец скривил жалкую физиономию.

– Вам доводилось встречать зомби-пилотов? – спросил он ядовито. – Вижу, вы ни черта не смыслите в зомби… Я впервые отрываюсь от земной поверхности далее, чем на двадцать тысяч метров. Только не подумайте, что я – Антей! – фыркнул он. – Я журналист.

Он медленно стащил очки с лица и неверным движением засунул в нагрудный карман куртки. Его тусклые глаза покраснели и слезились.

Лифт наконец дотащился до смотровой палубы. Чудной тип вышел, а вернее сказать – выпал первым. Зажмурившись, он вихляющей походкой направился к ближайшей стене и привычно уперся в нее лбом.

– Забавно, – сказал Кратов, следуя за ним в некотором отдалении. – Куда бы я ни попал, весь день только и разговору, что о масс-медиа!

– Вам что-нибудь говорит имя Джейсон Тру? – спросил незнакомец.

– Не так чтобы совсем ничего, – усмехнулся Кратов.

– Джейсон Тру – это я, – сумрачно сказал незнакомец. – И я прибыл сюда, чтобы перехватить вас, прежде чем вы улетите к черту на кулички и окажетесь в полной для меня недосягаемости. Ведь вы – Кратов?

На женщину умопомрачительной красоты этот субъект явно не тянул.

– Только не врите, что почувствовали мое присутствие телепатически, – строго сказал Кратов.

– От таблеток я ничего не способен чувствовать, – проворчал Джейсон Тру, – кроме тошноты, от которой они должны были меня излечить. Конечно, я побывал у этого вашего Хельмута. Не сказать, чтобы сильно его растрогал, но перспектива заполучить свежего покойника у себя в заведении обрадовала его еще меньше… Хельмут обещал, что сообщит мне, если вы объявитесь, и непременно направит вас на смотровую палубу, дабы я смог вас там перехватить.

– Ага, – сказал Кратов задумчиво. – То-то предложенный маршрут показался мне не самым оптимальным.

– Журналист с космической болезнью – это профессиональная непригодность, – сказал Джейсон Тру унылым голосом. – Прямо сейчас я пытаюсь свалить на вас свою работу.

– Не получится, – заметил Кратов убежденно.

– Теоретически я могу последовать за вами куда-нибудь на Сфазис, – продолжал Джейсон Тру не слушая. – Но, изволите видеть, не как пассажир, а скорее как груз. Меня надлежало бы заморозить, как бройлера, и доставить в ваш адрес упакованным и перевязанным ленточкой. И еще не факт, что меня не укачает на этом вашем Сфазисе…

Он наконец открыл глаза и вдруг шарахнулся от стены, словно ошпаренный.

– Черт дери! – простонал он. – Какому идиоту пришло в голову делать прозрачные стены?! Это что там такое – Земля?

– Вы на смотровой палубе, – напомнил Кратов. – Все специально устроено таким образом, чтобы туристы могли воочию убедиться в глубине и бесконечности мироздания. Стены, натурально, прозрачные. И вы сейчас действительно стоите спиной к Аравийскому полуострову.

– Ну его к дьяволу, – выдавил Джейсон Тру, утираясь. – Меня от одной мысли о такой высоте выворачивает, как голотурию…

– Послушайте, – сказал Кратов. – У меня нет никакого желания вспоминать для вас всякие скандальные подробности межрасовых контактов.

– От вас ничего такого и не требуется. Скандальные подробности обычно сочиняю я сам. Это я умею куда лучше вас, как бы вы ни кичились своей «Версией X».

– Никто и не кичится! – смутился Кратов.

– Бросьте, – вяло сказал Джейсон Тру. – Там было несколько по-настоящему удачных строчек. На вашем месте я добавил бы чуть соли и перца… описание сексуального акта между Видящим Внутрь и Мерцателем…

– Мерцальником, – машинально поправил Кратов. – Что за бред! Вы когда-нибудь имели сексуальный акт с облаком табачного дыма?

– Имел, – осклабился Джейсон Тру. – Дым, конечно, был не совсем табачный, но выглядел весьма возбуждающе… – Его глаза вдруг закатились. – Прекратите, Кратов! – просипел он. – Меня мутит при одной мысли о плотских удовольствиях… Вот что: сядьте и молчите, а я скоренько изложу вам суть предмета и ближайшим вечерним «челноком» отправлюсь восвояси, отлеживаться в шезлонге на морском берегу. Нет, к черту волны! Запрусь в своем бунгало, опущу все жалюзи…

– Стало быть, рассказывать будете вы? – уточнил Кратов.

– Надеюсь, что сделаю это прежде, чем окончательно загнусь.

– И это не будут спекуляции на тему двойного агента Конунга?

– Оставьте, Кратов! – взмолился Джейсон Тру. – Еще одна ваша острота, и я наблюю прямо на этот чистый пол.

– А если так? – спросил тот, усаживаясь в одно из кресел:

Джейсон Тру остался на ногах, очевидно, рассчитывая этим хоть как-то облегчить свое положение.

– Ваши знаменитые японские штучки, – сказал он мрачно. – Чтобы сбить собеседника с толку. Меня предупреждали… Не спрашивайте, как ко мне попала эта информация. Я попросту не вспомню. В мой архив стекается столько сплетен, что за источниками и не уследишь. Вначале, как бы из небытия, возник факт первый: Ирина Павловна Сафарова, семидесяти пяти лет, садовод-селекционер, внезапно оставила любимое занятие и третьего дня, то бишь в субботу, рейсовым трансгалом отбыла на планету Амрита.

– Насколько мне известно, Амрита – прекрасное место для отдыха, – хмыкнул Кратов. – С каких пор вы начали отслеживать маршруты взрослых женщин?

– Не перебивайте, – сказал Джейсон Тру. – Мне и без вашей иронии плохо… Разумеется, мне нет дела до фантазий почтенной леди. Хотя фамилия сразу породила в моем мозгу довольно пространный ассоциативный ряд.

Кратов пожал плечами. Его мозг блаженно дремал в пивных парах.

– Руководствуясь скорее инстинктом, нежели здравым смыслом, я какое-то время посвятил целенаправленным поискам в своей базе данных, – продолжал Джейсон Тру, – и вскоре выудил из нее факт второй, еще более занимательный. Есть в Галактике такая малоизвестная планетка Гранд-Лисс: население пятьдесят тысяч живых душ, космопорт и грузовой терминал…

– Знаю, – терпеливо сказал Кратов.

– Недавно – а точнее, двенадцать дней назад – на Гранд-Лисс поступил заказ на бытовую аппаратуру, опять-таки с Амриты. Заказчик назвался Виктором Сафаровым… – Джейсон Тру вдруг нахмурился. – Чего это я перед вами распинаюсь? Вам что, совсем ничего не говорит это имя – Виктор Сафаров?!

– Абсолютно ничего.

– Я так и думал, – горестно вздохнул Джейсон Тру. – Слишком оторвались вы от общечеловеческого информационного пространства… Ладно, оставляю это вам в качестве морковки.

– Какой морковки?!

– Такой, знаете, которой кот в сапогах приманивал кроликов в свой мешок.

– Насколько мне известно, в первоисточнике у мсье Перро фигурировали отруби и заячья капуста, – поправил Кратов.

– Поразительно, – с желчью в голосе заметил Джейсон Тру. – Какого-то жалкого Перро вы читали, а мною, стало быть, погнушались… В свое время я писал о «деле Сафарова». Надо вам знать, что я никогда не искажаю фактов до неузнаваемости и, уж разумеется, до их полной противоположности. Это вопрос профессиональной этики, хотя найдутся злопыхатели, которые откажут мне в приверженности человеческим и божеским законам. Так вот, я кинулся проверять оба факта, а в особенности второй, и установил следующее. Около двух месяцев тому назад – точную дату выяснить не представляется возможным, ибо речь идет об Амрите! – на упомянутой Амрите действительно зарегистрировался на предмет постоянного проживания человек по имени Виктор Сафаров. На мою удачу, там считается хорошим тоном регистрироваться… Откуда он прибыл, я определить не смог. Потому что на Амрите считается дурным тоном задавать лишние вопросы.

– На Земле это также не принято, – вставил Кратов.

– Но круг вопросов, какие значатся лишними, на Амрите значительно шире, – развел руками Джейсон Тру.

– Все же я не понимаю…

– От вас и не требуется полного понимания немедленно, – сварливо проговорил Джейсон Тру. – Особенно в свете того обстоятельства, что вы даже не знаете, кто такой Виктор Сафаров! Вот схрумкаете мою морковку и сразу многое уясните. И мою профессиональную озабоченность, и ваш потенциальный интерес… Да я и не прошу вас о понимании. Еще не хватало! Оставьте анализ фактов и выводы профессионалам вроде меня. Поработайте хотя бы разок простым поставщиком информации!

– Хорошо, – сказал Кратов. – Занятно. Есть некоторый флер достоверности, чтобы придать выдумке видимость правды. Чувствуется, что вы пролистали пару рекламных проспектов из серии «Амрита – жемчужина галактического туризма», что даже заглянули в популярный справочник «Обитаемые миры Федерации», раздел «Ассоциированные поселения»…

– Вот вы ерничаете, – заметил Джейсон Тру, – а ведь это первое правило подачи фальсифицированной информации. Но дело в том, что я ничего не выдумал. И вы легко можете проверить ключевые факты.

– Полагаете, мне больше нечем заняться?

– Полагаю, нечем. Ведь вы числитесь на «Тавискароне» всего лишь пассажиром.

– Неплохая осведомленность!

– Свой хлеб едим не зря… Вам знакомы еще две фамилии – Урбанович и Ветковский?

– А должны?

Джейсон Тру саркастически прищурился.

– Хм… как вы сказали давеча – забавно, – заметил он. – Между прочим, это ваши коллеги, ксенологи.

– В ближайших моих планах нет никаких актуальных ксенологических проектов, – тщательно подбирая слова, заявил Кратов.

– И тем не менее подозреваю, эти двое будут много и энергично путаться у вас под ногами… Как-нибудь поинтересуйтесь их профессиональными специализациями. Не первыми, о которых они обычно говорят во всеуслышание, а именно вторыми.

– Что вы имеете в виду? – настороженно спросил Кратов.

– Ни черта особенного. Просто спросите, а дальше уж как у вас получится. Так и так они меня в настоящий момент не интересуют… Вот мой личный код, – Джейсон Тру сунул ему в руку пластиковую карточку. – И не тревожьте меня затем только, чтобы уточнить какие-то детали или сообщить о своем согласии заняться «делом Сафарова». Я сказал практически все, что знаю. А ваше согласие меня не интересует вовсе.

– Зачем же тогда мне ваш личный код?

– Мне важен результат. Вы используете мой личный код и свяжетесь со мной, когда для вас все станет ясно, как божий день. И вы все мне расскажете.

– И тогда…

– И тогда я превращу эту историю в пародию на самое себя. Я так ее подам, что никому и в голову не придет, будто за очередной брехней Джейсона Тру стоят вполне объективные факты.

– Зачем это вам?

– Это вопрос моей репутации, – пожал плечами тот. – И потом, вполне может статься, что это больше нужно вам, чем мне.

– Не понимаю, – с сомнением покачал головой Кратов, – с чего вы решили, будто я вдруг изменю свои планы и кинусь на Амриту. Во-первых, я там уже бывал, и мне там не понравилось. Амрита – последнее место, куда бы я хотел попасть в обозримом будущем, даже отдыха ради. Во-вторых, у меня есть другие, более неотложные и важные дела, нежели проверка ваших домыслов.

– Никуда вы не денетесь, – Джейсон Тру состроил сардоническую гримасу. – Амрита лежит на Кельтской Ветке. А еще вы любопытный, как сиамская кошка.

«Виктор Сафаров, – мысленно повторил Кратов. – Ксенологи Урбанович и Ветковский. Джейсон Тру. Вот те фамилии, которые я забуду немедленно, потому что лечу в шаровое скопление Триаконта-Дипластерия и не желаю ни на что отвлекаться от цели своего путешествия. Мне никакого дела нет до разнообразных ребусов и шарад, которых, я уверен, в Галактике чертова прорва. Но тратить на них свою жизнь я буду в другой раз».

8

Не без труда и помощи благорасположенных окружающих найдя западный шлюз, Кратов поднялся на борт «Тавискарона» и застал весь экипаж в ангаре. Мастер Элмер Э. Татор сидел на раскладном стульчике, выжидательно подбоченясь, и с напряженным выражением лица внимал трелям стоявшего перед ним третьего навигатора Грина, словно бы из последних сил стремясь ухватиться за ускользавший от него смысл речей. Инженеры в самых вольготных позах подпирали стену за спиной мастера и откровенно веселились. Присутствовал даже загадочный медик Мурашов, и по его виду сложно было сказать, дремлет ли он стоя или же медитирует под размеренную и непрерывную, словно полноводье, речь третьего навигатора. Что же касалось Брандта, то он за прошедшее время, казалось, даже не поменял позы и все так же отрешенно тыкал пальцем в сенсорную панель выносного пульта.

– Как сейчас помню, – вещал Феликс Грин. – Всего-то и требовалось, что проложить маршрут из пункта А в пункт Б, хотя, разумеется, каждый из пунктов носил собственное имя, а именно: пункт А в реальности именовался Агадундыдун, пункт же Б, соответственно, назывался Базанчаа. Можно было бы предположить, что это топонимы из языка аборигенов, но на самом деле в экипаже картографической миссии преобладали парни из Монголии и Тувы, и уж они ничего не упустили, чтобы поквитаться с коллегами за бесчисленные чуждые их языку и уху Тинтагели, Камелоты и Авалоны. Справедливости ради нужно заметить, что в составе миссии была одна девушка-ирландка, звали ее не то Мэри, не то Мойя, а может быть и так и эдак, с кельтами подобное сплошь и рядом. Но и она в конце концов поддалась общему настрою, и если кто-то взглянет на ту часть карты, где порезвилась наша Мойя-Мэри, то повстречает там очень интересные географические объекты – Этыныйн, Хыхыги и даже Ынбуанын…

– Подождите, Феликс, – вмешался Татор, слегка уже обалдевший от услышанного. – Как назывался этот мир и в какой связи все сказанное находится…

– В том-то и дело, мастер! – возликовал Грин. – В том и мистификация! Мир этот называется вполне пристойно, то есть в традициях федеральной галактической ономастики – Далия…

– Это какая же Далия? – осведомился Белоцветов, которому показалось, что в этом бенефисе он слишком долго замещал своей персоной массовку. – Точнее, которая из?..

– Далия Тру, – с готовностью пояснил Грин, демонстрируя полную готовность к переходу от монолога к дискуссии.

– Ridicule,[7] – сказал Мурашов. – Чего только не услышишь под вечными звездами! Отчего же именно «Тру»?

– На сей счет существуют самые разнообразные домыслы, – сообщил Белоцветов.

– И все они принадлежат тебе, – ввернул Мадон.

– А кому же еще-то? – пожал плечами Белоцветов. – Кому другому может быть интересна галактическая ономастика? Уж не тебе ли, отец мой?

«Например, мне, – подумал Кратов. И тут же спросил себя: – Почему я не скажу этого вслух?»

– Например, мне, – немедленно сказал Мурашов, не открывая глаз.

– Мне тоже, – сдержанно промолвил Татор. – Не скажу, что это профессиональный интерес. Но у меня прямо сейчас рождаются любопытные домыслы на сей счет. Но вначале я с удовольствием выслушаю ваши, а затем рассчитываю, что мне наконец объяснят, в каком соответствии…

– Домысел первый, – продолжал Белоцветов. – «Тру» – от английского true, что означает «истинный». То есть речь здесь идет о планете, имя «Далия» которой принадлежит по праву, и это Далия-истинная. Стало быть, мы можем предположить, что где-то в Галактике наверняка существует Далия False, Далия-ложная – планета, названная Далией совершенно не по заслугам…

– Бред, – сказал Мадон брюзгливо. – Не существует никакой Далии False!

– Я тоже так думаю, – кивнул Грин. – Хотя ручаться бы не стал. Каких только миров, с какими только странными именами не существует! Вот я бы охотнее предположил, что это какая-то фамилия. И много ли вам встречалось людей по имени Далия?!

– Ха! – иронически воскликнул Белоцветов. – Причем три раза «ха»! Это-то как раз не диковина! У меня была девушка, которую звали именно Далия.

– Далия Тру? – поморщился Мадон.

– Вовсе нет, – сказал Белоцветов. – Хотя… сейчас уже трудно поручиться… но все же, как мне помнится, фамилия у нее была намного длиннее.

– Далия Суависсима, – отозвался из своего угла Кратов.

Все обратили к нему свои взоры, словно посреди честной компании вдруг сконденсировался из ночных теней и шорохов незлобивый и почтенный призрак, и даже Брандт на мгновение отвлекся от своего занятия.

– О! – сказал Татор и воздел к потолку указательный палец. – На языке вертелось.

– Да, действительно, – нехотя промолвил Мадон. – Одна из отдаленнейших звездных систем, права на которую безусловно принадлежат Федерации.

– Далия Суависсима, – со вкусом повторил Мурашов, – Далия Восхитительная… И как сильно она отдалена от Земли?

– Очень сильно, – уверил его Мадон. – Я могу назвать порядок цифр, но в голове они все едино не поместятся. Это по ту сторону Галактического Ядра.

– И как же это нас угораздило? – усмехнулся Мурашов.

– Страйдерский бросок на дальность, – пояснил Татор. – Испытание новой техники. Экзометральный проход сквозь Ядро, на успех какого никто не рассчитывал. Такая была многоцелевая миссия. А выполнила ее, причем с немыслимым блеском, команда Длинного Эна.

– А, так это было давно, – сказал Белоцветов. – Еще до моего рождения.

– Кто таков этот Длинный Эн? – спросил Кратов недовольно. – Я уже лет двадцать мучаюсь этим вопросом, и никто мне не желает объяснить…

– Ну как же, – изумился Татор. – Это легендарная личность, причем из твоего круга, ты просто обязан знать, Кон-стан-тин.

Кратов попытался было добиться уточнений, но дискуссия возобновилась с прежним жаром и момент был упущен. «Ничего, – подумал он. – Теперь-то уж я не отстану. Хотя бы одной тайной из моего прошлого станет меньше, пусть даже и такой незначительной».

– …А три раза «ха» потому, – продолжал Белоцветов, – что я был знаком еще и с одной сочинительницей гламурных историй, которую тоже, вы не поверите, звали Далия!

– И она тоже была твоя девушка? – осведомился Грин.

– Наши отношения характеризовались исключительным целомудрием и романтикой, – уклончиво произнес Белоцветов.

– Ха! – внезапно отреагировал Брандт. – Ха-ха! – Затем после небольшой паузы добавил: – Ха.

– «Вот уже четверть часа графиня сердилась и негодовала, но вдруг расхохоталась как сумасшедшая!»[8] – не замедлил отреагировать Белоцветов.

– И я подумал то же самое, – сказал Татор.

– Волокита, – злобно сказал Мадон. – Донжуан. Аматор.

Белоцветов приосанился.

– Разве скроешь все свои достоинства от пристрастных взглядов! – сказал он горделиво.

– Хорошо же, – сказал Грин. – А много ли вам встречалось людей по фамилии Тру?

– Признаюсь, немного, – улыбнулся Белоцветов. – Двое-трое, не больше.

– И самый известный из них – Джейсон Тру, – прибавил Мадон.

– Как же мне в голову сразу не пришло! – воскликнул Татор. – Кто же не знает Джейсона Тру?!

«Например, я, – мысленно промолвил Кратов. – И знать не желаю. Во всяком случае, намерен забыть как можно скорее».

– Например, я, – тут же откликнулся Мурашов.

Кратов рассмеялся. Тоже мысленно. Вовне это обнаружилось в виде слабой усмешки. Он покосился в сторону Мурашова, но тот снова прикинулся изваянием Будды в натуральную величину.

– Как же так, док? – поразился Мадон. – Вон даже у Консула с этим именем связаны какие-то смутные ассоциации, хотя уж он-то, как никто другой, далек от грубых реалий земного информационного пространства. Гляньте, как ухмыляется!

– Он тоже не знает, – сказал Мурашов. – И ухмылка эта совсем по иному поводу… Что же это за диковинный фрукт – Джейсон Тру?

– Ассоциативный ряд выглядит примерно так, – с кислой физиономией промолвил Мадон. – Барон Мюнхгаузен. Тартарен из Тараскона. Панург. Несколько личностей потусклее… какой-нибудь там Эрих фон Деникен… бла-бла-бла… и, наконец, Джейсон Тру.

– Откуда, собственно, и берет свое начало домысел первый нашего Алекса, – подхватил Грин. – Жаль, что первый и единственный. Никто в современной журналистике не носит свою фамилию более незаслуженно, чем означенный Джейсон Тру. И, напротив, никто более него не заслуживает фамилии False!

– Наверняка это псевдоним, – уверенно заметил Белоцветов. – А брехун, конечно, уникальный. Самозабвенный!

– Все журналисты таковы, – сказал Мадон. – Как вы считаете, Консул?

– Отчего же, – проговорил Кратов осторожно. – Я встречал нескольких живых журналистов. Они производили впечатление вполне вменяемых людей.

– Кто же говорит, что они и в поведении должны быть клиническими идиотами! – фыркнул Мадон. – Остроумные, веселые, непосредственные личности, с кругозором, с начатками эрудиции… Странности начинаются, когда они приступают к исполнению своих профессиональных обязанностей.

– Может быть, это своеобразный «синдром вседозволенности», – предположил Белоцветов. – Эйфория в предвкушении редкой возможности довести свои… гм… домыслы до сведения огромной, совершенно незнакомой, обезличенной аудитории.

– Добавьте сюда ощущение безнаказанности, – проворчал Татор. – Никто не отловит в темном углу, не возьмет за лацкан, не назовет брехуном в глаза. А теперь вот что: не сходя с места и не растекаясь мыслию по древу объясните мне, каким образом от обсуждения программы полета мы вдруг перекинулись на какого-то сомнительного борзописца?!

Белоцветов, внезапно воодушевившись, стал пересказывать последний опус упомянутого Джейсона Тру, который, по его словам, назывался «Аллигаторы – предки человека?» (каковое название вполне объясняло, например, древнюю арабскую ламентацию «О люди, порожденья крокодилов!» и по всей видимости, от нее и происходило). Мадон выглядел недовольным – но он всегда выглядел так, словно его лишили любимой игрушки. Мурашов молчал, время от времени сдерживая зевоту. Он казался усталым и невыспавшимся; вдобавок ему было скучно. Разумеется, он знал, кто такой Джейсон Тру, и читал про аллигаторов. Просто ему из каких-то неочевидных соображений захотелось выступить в роли глашатая невысказанных мыслей Кратова.

«Это невыносимо, – подумал Кратов, внимательно изучая носки своих ботинок. – Всего-то мне и нужно, что слетать с одной планеты на другую и забрать груз. Будь то коробка, которую в состоянии поднять и унести один человек, я бы обернулся за сутки. Взнуздал Чудо-Юдо, и все дела. Мог ли я подумать, что обычная транспортная операция отнимет столько времени, привлечет к себе внимание стольких людей и вызовет такие побочные эффекты! Положительно я давно не вращался в земных кругах. Самое разумное – это извиниться перед Татором, возместить убытки и на все плюнуть. Поручить дело специалистам. Найти в административных органах Федерации нужный отдел, описать им ситуацию, и пускай у них головы болят, а не у меня… Черт подери, почему я этого не сделаю?! Почему я торчу здесь, посреди этого корабля раздолбаев, и загодя поеживаюсь в предвкушении ежедневной трепотни в кают-компании?! Чем еще заниматься свободным от вахты матросам, как не травить байки… покуда корабль болтается в экзометрии, неощутимо падая из пункта А в пункт Б? Из Агадундыдуна в Базанчаа…»

Он поднял взгляд и обнаружил прямо перед собой бесхитростную физиономию третьего навигатора Грина.

– Опять приходила? – спросил Кратов печально.

– Как вы угадали? – поразился Грин.

– И опять сгинула без следа?

– Не думаю, – сказал Грин, лучась блаженством. – Я передал этой фантастической женщине ключ от вашей каюты.

– У меня есть каюта? – осторожно уточнил Кратов.

– За всеми нами зарезервированы каюты на Старой Базе, – пояснил Грин. – Хотя мы предпочитаем не покидать борт «Тавискарона», где у каждого также есть собственный уголок, в особенности перед стартом. Полагаю, эта загадочная особа находится в вашей каюте и ждет условного стука. Вот такого, – и Феликс Грин выстучал костяшками пальцев по собственной ладони музыкальную фразу из «Болеро» Равеля.

– Что же вы мне раньше не сказали? – выдохнул Кратов.

– Виноват, – сказал Грин с детской улыбкой. – Меня отвлекли.

9

Кратов переступил порог, дождался, пока разгорится неяркий теплый свет, и осмотрелся. Спустя мгновение он понял, что никакой интуиции не хватило бы предугадать подобное рандеву.

Кресло с высокой спинкой бесшумно развернулось в его сторону. Женщина, устроившаяся в кресле в весьма неудобной позе, глядела на него прямо и жестко глазами цвета темного янтаря. Затем медленно выпрямилась во весь свой огромный рост, едва не уперевшись головой в невысокие своды. Она была облачена в простое черное платье с серебристым пояском, смуглые сильные руки обнажены, седые короткие волосы гладко зачесаны назад и перехвачены кольцом из белого металла. «Умопомрачительно красивая», – вспомнил Кратов слова третьего навигатора Грина. Судя по всему, у симпатяги Феликса были своеобразные представления о прекрасном.

– Т'гард Лихлэбр, – промолвила седовласая великанша, слегка склонив голову.

– Янтайрн, – сказал Кратов. – Что привело вас сюда?

– Мой господин, Справедливый и Беспорочный гекхайан Нигидмешт Нишортунн, был настолько добр, что счел возможным поручить мне одну деликатную миссию, – сказала Авлур Этхоэш Эограпп, первый супердиректор Департамента внешней разведки Светлой Руки Эхайнора. – С целью разрешить наконец ко всеобщему удовольствию затянувшуюся коллизию, связанную с обретенным вами титулом. Смею вас заверить, яннарр т'гард, что никто и в мыслях не держит в какой-то даже самой безобидной форме оспаривать или ставить под сомнение правомерность вашего обладания таковым. Как известно, он стал вашим в результате Суда справедливости и силы и впоследствии утвержден был Верховной комиссией по Статуту справедливости…

– В чем же состоит коллизия? – спросил Кратов.

– Всем также известно, что вы ведете образ жизни, сопряженный с повседневным риском. И хотя последние несколько месяцев вы благоразумно провели в одном из безопаснейших мест Галактики – я имею в виду метрополию вашей Федерации, – до нас дошли сведения, что теперь вы возымели намерение отправиться в дальнее путешествие, где никто не сможет гарантировать вашего благополучия.

– Не стоит преувеличивать мою неосмотрительность, янтайрн, – смущенно сказал Кратов.

– И все же вы не станете отрицать вероятность того, что ваш путь в материальном мире будет грубо и внезапно прерван против вашего желания.

– Благодарю за доброе напутствие! – засмеялся Кратов. – Но, разумеется, не стану. Такая вероятность действительно существует.

– Если это случится… чего никто искренне не желал бы… ваш титул без промедления должен быть возложен на одного из ваших потомков, в чьих жилах течет кровь четвертого т'гарда Лихлэбра.

– Одного из потомков – сказано чересчур сильно, янтайрн.

– Увы, мой господин. Ведь у вас скоро появится дочь, не так ли?

– Совершенная правда, янтайрн.

– Но по законам Светлой Руки, титульные привилегии не наследуются отпрысками женского пола – только сам титул.

– И с этим не поспоришь.

– Здесь и возникает упомянутая коллизия. В случае не называемого вслух события ваш титул в полном объеме внезапно окажется невостребованным и латентным. Что совершенно неприемлемо ни для дома Лихлэбр, который по нелепому стечению обстоятельств окончательно утрачивает всякий присмотр, ни для Верховной комиссии по Статуту справедливости, которая всемерно блюдет преемственность аристократических родов Светлой Руки, ни для господина моего гекхайана. Надеюсь, вы понимаете всю остроту ситуации, вы… не-эхайн?

– Понимаю, – сказал Кратов, с трудом сохраняя серьезный вид. – Мы, этлауки, всегда были сообразительны.

– Нужно вам знать, яннарр, – сказала Эограпп, потупив взор, – что термин «этлаук» негласно запрещен к употреблению в пределах Светлой Руки как недопустимо оскорбительный для объектов, им обозначаемых, и субъектов, таковой произносящих. Каковой запрет распространяется и на вас как на т'гарда и лицо, приближенное к гекхайану.

– Хорошо, – сказал Кратов. – Вы только что ознакомили меня с означенным запретом, и я намерен его неукоснительно соблюдать… Но у меня могут быть и сыновья.

– Ни для кого не секрет, – усмехнулась Эограпп, – что вы отнюдь не склонны принимать близко к сердцу заботы дома Лихлэбр с тем радением, какого они заслуживают. По отношению к обязанностям, налагаемым на вас вашим титулом, вы, говоря земным языком, хреновничаете.

– Я понимаю, – смутился Кратов, – и по возвращении постараюсь исправить положение вещей к лучшему. Здесь мне и вправду нечем гордиться.

– А скажите прямо, яннарр: намерены ли вы со всем усердием способствовать тому, чтобы кто-то из ваших земных потомков навсегда связал свою судьбу с Эхайнором?

Кратов помолчал.

– Не уверен, – сказал он.

– О да, – сказала Эограпп с великолепной иронией. – У вас нет обычая склонять собственных детей к выбору жизненной стези. Вы можете лишь осторожно, ненавязчиво советовать. И вероятность того, что ваш сын отважится сменить разнообразие и благополучие Федерации на мрачную неустроенность Эхайнора, еще меньше той, что ваш титул вдруг окажется латентным.

– Я уже жалею, что начистил пятак Кьеллому Лгоумаа, – сказал Кратов в сторону.

– Пятак?! А, такой арготизм… В каком-то смысле это действительно была ваша ошибка. Хотя последствия ее оказались удивительно благотворны для последующей цепочки событий. – Она глядела ему прямо в глаза. – Но сейчас я здесь исключительно для того, чтобы свести те немногие негативные следствия вашего промаха к позволительному минимуму.

До Кратова наконец стало доходить, что она имеет ввиду.

– Вы пришли, чтобы… – пробормотал он и замолчал.

– Да, – сказала великанша. – У меня две дочери от разных мужчин. Но теперь у меня должен быть сын.

– Откуда вам знать?

– Я прошла обследование у лучших медиков и генетиков Эхайнора. Они дали заключение, что результатом союза человека и эхайна будет здоровое потомство, а состояние моей репродуктивной функции в настоящий момент с более чем девяностопроцентной вероятностью приведет к рождению мальчика. – Эограпп вдруг заговорила необычно торопливо, что совсем не походило на нее. И хотя слова ее были все так же официальны и суконны, интонация сделалась совершенно женской. – Ваш сын будет эхайном по рождению и воспитанию, и он унаследует ваш титул. Разумеется, вы будете допущены к участию в его воспитании в той мере, какую сочтете для себя приемлемой. Но он будет настоящим эхайном, и я посвящу ему всю жизнь. Я хорошая мать. У вашего сына не будет врагов. («Живых врагов», – подумал Кратов.) Вы не пожалеете о своем решении… Вы не смеете отказать Эхайнору!

– Янтайрн, – сказал Кратов. – Госпожа моя Авлур. Я понимаю, что вами движет долг. Но ведь вы не питаете ко мне никаких чувств, кроме священной ненависти…

– О да! – с горячностью согласилась Эограпп, – я ненавижу вас, как женщина-эхайн может ненавидеть мужчину-человека. Вы даже представить не можете, как я вас ненавижу. Моя ненависть так велика, что я согласна быть ковром для ваших ступней, когда утром вы подниметесь со своего ложа… Вы не смеете отказать мне!

– Да, светлая янтайрн, – сказал Кратов. – Кто я такой, чтобы противостоять вашей ненависти?