Очень странные миры

1

«Тавискарон» выбросился в субсвет на подходах к шаровому скоплению Триаконта-Дипластерия, потому что вскрывать казуальный портал внутри скопления, плотно набитого звездами и планетами, было весьма рискованно, да и хотелось бы оглядеться перед принятием окончательного решения.

Поводов для осмотрительности хватало.

Шаровое скопление Триаконта-Дипластерия не напрасно носило столь замысловатое имя, выдуманное астронимической (от слова «астроним») комиссией Корпуса Астронавтов в меру владения членами комиссии древнегреческим языком. Этнических греков в комиссии не состояло вовсе, поправить некому, а вот энтузиастов с нездоровой фантазией было хоть отбавляй. В переводе это означало что-то вроде «тридцать два светила», что исчерпывающе характеризовало особенности данного галактического объекта. К тому же он был рукотворным, хотя многочисленные манипуляторы экзоскелетов астрархов считать руками можно было с громадной натяжкой. С тем же успехом они сошли бы и за ноги, и за любой вообразимый монтажный инструмент начиная с отвертки и заканчивая лазером высокой энергии. Кратову выпало счастье дважды в жизни встретиться с одним из создателей шарового скопления. Астрарх по имени Лунный Ткач… существо, в котором впечатляющие формы удивительно сочетались с легким, даже озорным характером. Тот, кому по силам сотворить звезду, вряд ли станет излишне серьезно относиться к заботам существ, которым выпадет греться в ее лучах. «Нас собралось тридцать два, – поведал ему Лунный Ткач. – И каждый скатал по одной звезде из вещества вселенной, энергии сфер и своих мечтаний. А потом мы их зажгли. Еще мы собрали в одном месте шестьдесят четыре блуждающих планеты-сиротки изо всех уголков мироздания, шестьдесят четыре холодных каменных шара, и запустили их по орбитам вокруг наших звезд, чтобы они оттаяли».

Итак, это было не просто шаровое скопление, то есть средоточие разрозненных солнц, волей космогонической эволюции сгрудившихся в одном уголке мироздания чуть теснее обычного и более ничем не связанных. Это была вселенская головоломка, в которой все тридцать две звезды и все шестьдесят четыре планеты находились во всеохватном гравитационном взаимодействии.

Сами астрархи называли скопление просто, без изысков: Восемью Восемь.

Насколько Кратову было известно, в обитаемой Галактике многие воспринимали сей феномен как своеобразное проявление специфического чувства юмора астрархов. То, что у астрархов есть юмор, сомнения не вызывало.

Высказывалась также гипотеза, что шаровое скопление со столь противоестественной метрикой у всякого, даже удаленнейшего наблюдателя не оставило бы сомнений в своей искусственной природе и послужило бы неоспоримым доказательством существования чужого разума.

То же человечество столетиями пыталось разрешить мучительный конфликт между законами эволюции и парадоксом Ферми, зловещим безмолвием космоса, когда в обозримой части Галактики не наблюдалось никаких следов разумной деятельности, а поиски информационно насыщенных сигналов не приводили ровным счетом ни к чему, хотя вокруг должна была бы кипеть бурная и разнообразная жизнь, в том числе и разумная. Ученые и философы изобретали самые мрачные объяснения, от уникальности жизни на Земле до малоутешительной «гипотезы зоопарка», устроенного из нашего мира чрезвычайно высокоразвитыми и потому недоступными наблюдению цивилизациями.

Пока в конце XXI века, вскоре после экономической революции Роберта Локкена с его Общественными Соглашениями, загадка не разрешилась самым естественным и наглядным образом.

Энрико Ферми в свое время горько иронизировал: «Ну, и где они в таком случае?» Спустя сто с небольшим лет во дворец Корсини, где располагалась Национальная академия наук Итальянской республики, вошел молодой человек весьма привлекательной и располагающей наружности, в сером костюме с застежками под горло, коротко стриженный, слегка небритый по непреходящей моде этих мест, и объявил, жизнерадостно улыбаясь: «Неугасаемый Универсум виавов имеет честь сообщить высокому собранию, что мы здесь».

Возможно, своей выдумкой с шаровым скоплением астрархи решили облегчить жизнь и выбор пути развития исследователям из молодых цивилизаций-аутсайдеров, подать им сигнал открытым текстом: «Эй, ребятки! Вы не одни! Так что давайте без глупостей…» Ожидалось, что на одном шаровом скоплении дело не застопорится, и даже ходили слухи о каких-то совершенно уже фантастических проектах в непосредственной близости к Ядру, а в особенности по ту его сторону.

Задать вопрос самим астрархам никому в голову почему-то не приходило. И на сей счет также строились захватывающие гипотезы: заговор умолчания… ментальное блокирование… Чем удаленнее автор гипотезы был от астрархов и внеземных инициатив, тем более он усердствовал в теориях заговора.

Кратов, которому спросить по меньшей мере одного астрарха прямо в лоб никаких трудов не стоило, принимал факт существования шарового скопления Триаконта-Дипластерия как данность. Хотя был бы не против, чтобы Лунный Ткач несколько упростил ему дорогу к цели.

Экипаж «Тавискарона» также был не в восторге от конечного пункта своего затянувшегося странствия.

В кают-компании собрались все, кроме вахтенных навигаторов. Даже Мурашов вылез из своей берлоги и теперь стоял перед экраном видеала, скрестивши руки на груди на манер полководца перед сражением. Хотя сражаться предстояло вовсе не ему. Экран занимал четверть стены и демонстрировал сильно увеличенную картину шарового скопления Триаконта-Дипластерия в цвете и объеме. Зрелище было впечатляющее. К тому же оно неплохо передавало всю сложность проникновения внутрь этого клубка звезд.

– Я человек нерелигиозный, – сказал Феликс Грин. – Но то, что конфигурация светил сильно смахивает на Куб Метатрона, мне совсем не нравится.

– Что такое Куб Метатрона? – насторожился Мадон.

– А вот что, – с готовностью ответил Грин и, вооружившись «призрачным пером», принялся рисовать прямо в воздухе сложную фигуру из кругов и линий.

– Совсем непохоже, – критически заметил Белоцветов. – Метатрон – это что-то из физики высоких частиц?

– Это имя одного из самых могущественных ангелов, приближенного к Создателю, – пояснил Грин. – И, если честно, все эти потусторонние аллюзии меня настораживают.

– Чем только не забита твоя голова! – проворчал Мадон.

– Я скажу, чем она забита, – отозвался Грин. – И не только моя, но и голова мастера, а также та часть тела, которой Брандт принимает пищу, куда помещает новую порцию детской радужной жвачки и которой не производит никаких членораздельных звуков. Впрочем, насчет Брандта – это лишь предположение. Мы выстраиваем маршрут, который позволит «Тавискарону» преодолеть гравитационный прибой на границах скопления и финишировать в нужной точке пространства. Надеюсь, никому не нужно объяснять, что двигаться мы будем способом «штопальной иглы»?

– Нет, – быстро сказал Белоцветов.

– Но стоило бы объяснить, что это за способ, – добавил Мадон.

– Жила-была штопальная игла, – ухмыляясь, продекламировал Белоцветов. – Она так высоко задирала свой острый носик, словно была по крайней мере тонкой швейной иголкой…[51]

– На самом деле со штопкой в классическом понимании термина сходства мало, – сказал Феликс Грин. – Смысл в том, что мы будем продвигаться к цели, уходя в экзометрию на очень короткое время и тут же возвращаясь в субсвет. Это делается…

– …для экономии времени, – сказал Мадон. – Иначе мы вынуждены будем тащиться от звезды к звезде черепашьим шагом целую вечность.

– Верно, – сказал Грин. – И всякий раз, выходя в субсвет, мы будем осматриваться и проводить коррекцию траектории.

– И заодно, экономя время, будем тратить энергию, – сказал Белоцветов без особого энтузиазма.

– Энергия здесь, ввиду такого количества светил, не проблема, – сказал Мадон. – Важно не хлопать ушами и в запале не нырнуть в экзометрию с истощенными ресурсами. Тогда мы не сможем вскрыть казуальный портал.

– И придется тащиться до ближайшего штатного портала, – кивнул Белоцветов.

Феликс Грин что-то прикинул в уме и сообщил:

– Маккорна либо Посох Святого Патрика. И уже оттуда все начинать сызнова. Или, что более вероятно, Темное Царство. Иными словами, – объявил он радостно, – та редкостная ситуация, когда и вам не доведется бездельничать, как вы обычно привыкли.

Белоцветов засмеялся, а Мадон сердито буркнул:

– А еще кое-кто вынужден будет прекратить пересказ бородатого звездоходского фольклора и выстроить наконец пристойную программу для финиша. Экономичную и линейную.

– Не получится, – с живостью промолвил Грин. – Не выйдет линейной. Вы сами посмотрите, что творится. Тридцать две звезды. Не хочу задеть ничьих чувств, но в астрономическом смысле все они карлики, хотя и разных спектральных классов. Расположены не просто компактно, что для шаровых скоплений дело обычное, а до такой степени тесно, что едва не толкаются, как шары в бильярде. По сути это единая звездная система…

– Феликс, друг мой, – сказал Белоцветов. – Мы были в курсе этих интимных подробностей еще на старте.

– Чтобы удержать эту стаю в равновесии, не позволить ей разбежаться и уйти в неуправляемый дрейф, суля окрестным мирам кучу неприятностей, нужны серьезные гравитационные балансиры. – Единым взмахом Грин рассеял колыхавшуюся напротив его лица призрачную фигуру и принялся в бешеном темпе рисовать новую схему. – Сверхмассивные и не обнаруживаемые визуально. Мастер полагает, что где-то внутри скопления спрятана еще одна нейтронная звезда ротационного типа. А я подозреваю, что меньше, чем тремя ротаторами, тут не обойтись.

– А как считает Брандт? – спросил Кратов.

Он сидел в углу с бокалом ледяного тоника и наслаждался ситуацией. Все препятствия позади. По крайней мере, так кажется сейчас. Цель прямо по курсу, и никто не собирается отступать. Напротив: все заняты обсуждением, как половчее до нее добраться. И никто не обращает на него повышенного внимания. Пока он сам его к себе не привлечет.

– Я честно пытался выяснить мнение второго навигатора Брандта, – сказал Феликс Грин. – Как вы думаете, Консул, можно ли пожимание плечами и хмыканье интерпретировать как максимальную толерантность и готовность принять любую рациональную точку зрения?

– Сойдет, если нет иных толкований, – охотно ответил Кратов.

– Прошу также не забывать и о планетах, – сказал Грин. – А их там шестьдесят четыре. Их траектории движения язык не поворачивается назвать орбитами, потому что в нашем традиционном понимании орбите полагается быть круговой или эллиптической. Здесь же движение по замыкающейся синусоиде или лемнискате считается хорошим тоном. – Он развернулся к Мадону, который втайне надеялся, что его реплика будет благополучно забыта. – Поэтому, коллега Жан-Жак, а если уж на то пошло, то и Жюстен, штопать пространство до цели нашего путешествия мы будем размашисто и нелинейно. И при этом станем тратить энергию с неприличной расточительностью.

– И где же она, эта цель? – спросил Мадон, уныло усмехаясь.

– А вот она, – охотно сообщил Феликс Грин, становясь рядом с Мурашовым и орудуя «призрачным пером», как дирижерской палочкой.

Изображение увеличилось еще больше и утратило четкость. Звезды, пушистые газовые шары, расступились, и взорам явились их спутники.

Планета 8*8-ЛТ-31 выглядела как слегка вмятый на полюсах серо-зеленый сфероид в отраженном свете сразу нескольких солнц – что в шаровом скоплении Триаконта-Дипластерия отнюдь не было диковинкой. Она медленно и равнодушно ползла из одного угла экрана в другой. Два солнца были желтыми карликами, практически родными братьями земного светила, еще одно – горячим белым карликом, достаточно удаленным, чтобы не выжечь поверхность планеты дотла, а последним и, очевидно, старшим в семействе являлся красный карлик, оттягивавший большую часть гравитационного одеяла на себя. Планете предстояло завершить сложный маневр в системе трех солнц и уйти в затяжной облет четвертого по низкой орбите. Там ей предстояла встреча с близняшкой 8*8-ЛТ-32, после чего сестры, словно в какой-нибудь мазурке, меняли кавалеров и разбегались к новым звездам… Даже невооруженным глазом было заметно, как Тридцать Первая, любимое детище астрарха Лунного Ткача («Слабая, но устойчивая газовая оболочка. Как ты и любишь, азотно-кислородная смесь. Открытые водоемы из растаявшего реликтового льда. Такой забавный феномен, как газовые гейзеры…»), налету заметно переваливается с боку на бок.

– Там смогут жить только сумасшедшие, – убежденно сказал Белоцветов. – И уж никак не люди. Нам, людям, необходима устойчивость, повторяемость. Мы обожаем постоянство, к которому можем привыкнуть. Нам нужно выдумывать традиции и строить прогнозы. Какой прогноз можно выстроить в мире, где почти ничего не повторяется?!

– Стабильный ты наш, – проворчал Мадон. – Мы что, должны будем догнать эту вертихвостку и высадиться на ее поверхности?

Вопрос был обращен к Элмеру Э. Татору, который явился неслышно и теперь стоял на пороге кают-компании, с удовольствием наблюдая за эволюциями Тридцать Первой. За его спиной, возвышаясь почти на полголовы, маячила внушительная фигура Брандта.

– Непременно, – сказал Татор. – Обещаю, что это будет самое захватывающее приключение в вашей жизни.

– Это какая-то шутка? – безотрадно осведомился Мадон.

– У астрархов своеобразное чувство юмора, – отозвался Кратов. – Не помню, чтобы я просил Лунного Ткача поместить потерянный «гиппогриф» на поверхности какого-либо небесного тела. Но он очень хотел, чтобы я посетил эту планету. Именно эту. И таким нехитрым способом решил склонить меня к этому визиту.

– Все гораздо проще, – предположил Татор, улыбаясь. – Астрарх исполнил твою просьбу. И, чтобы случайно не потерять находку по какой-нибудь нелепой случайности… как примерно когда-то потеряли вы… сунул ее в ближайший подвернувшийся ящик письменного стола. Откуда она уж точно никуда не пропадет до твоего прибытия.

– Надеюсь, он не запер ящик стола на ключ, – пробурчал Мадон.

– Брандт, что скажешь о такой задачке? – спросил Белоцветов.

Второй навигатор молча улыбнулся и пожал плечами. Такова была его обычная реакция на большинство обращенных к нему вопросов.

– Брандт имеет в виду, что все будет нормально, – охотно пояснил Феликс Грин. – Брандт обещает, что с «Тави» ничего не случится.

– Не это он имеет в виду, – поморщился Мадон. – А то, что одному богу известно, как мы это сделаем и что ждет нас на поверхности. Я угадал, приятель?

Брандт ухмыльнулся.

– А нельзя ли еще разок обратиться к астрарху, чтобы он извлек вещицу из ящика и отдал прямо нам в руки? – осведомился Белоцветов.

– Прекратите, – сказал Татор. – Мы все отлично сделаем сами. И без того уже за нас проделали большую часть работы!

– И то верно, – согласился Белоцветов, искоса поглядывая в сторону Кратова. – Должны же мы как-то оправдать свое присутствие на борту.

– Господа, – обратился Татор, выходя на середину помещения. – План полета… если эти нырки и всплытия можно назвать полетом…

– Штопальная игла, – ввернул Мурашов.

– …в целом составлен, – продолжил Татор. – В течение ближайших суток мы, навигаторы, проведем несколько тренировок. После чего «Тавискарон» приступит к вхождению в шаровое скопление Триаконта-Дипластерия и высадке на поверхность безымянной планеты с индексом 8*8-ЛТ-31, которую для ясности, а также из экономии фонетических усилий предлагаю назвать Таргет.[52]

– Но почему Таргет? – нахмурился Мадон. – Неужели нельзя подобрать какой-нибудь звучный астроним и, раз уж мы двигались сюда по Кельтской Ветке, желательно из кельтской мифологии?

– Звучный астроним, – сказал Кратов, – ей подберут будущие хозяева.

– Но право «пришедшего первым»… – упорствовал Мадон.

– Послушайте, Жан-Жак, – сказал Кратов, с громадным трудом удерживаясь от продолжения в стиле «и, кстати говоря, Жюстен». – Наша миссия непублична. Она вряд ли будет отражена в анналах Галактического Братства. Мы здесь тайно и, подозреваю, против воли тех, кто заказал астрархам сборку шарового скопления.

– А кто заказчик? – оживился Белоцветов.

– Это нужно спрашивать у астрархов, – терпеливо пояснил Кратов. – Но я склонен полагать, что они отделаются своими шуточками.

– Рано или поздно все тайное станет явным, – провозгласил Феликс Грин, округлив глаза.

– Это верно, – покивал Татор. – И не забывайте, Жан-Жак… э-э… – Возникла пауза, причина которой ни для кого не являлась секретом. – Мы, экипаж десантно-исследовательского транспорта «Тавискарон», всегда называем безымянные небесные тела именем «Таргет». По вышеперечисленным причинам. Это одна из немногих традиций, которые возникли в среде нашего тесного профессионального сообщества и не разрушились с течением времени. И вы прекрасно осведомлены о существовании такой традиции.

– Я просто хотел некоторого разнообразия, – сказал Мадон, пожав плечами.

– Будет тебе разнообразие, – обещал Белоцветов. – Когда игла приступит к штопке, ты извлечешь из ситуации массу новых впечатлений.

– Мы все извлечем, – заверил Татор. – Потому что никто из нас ничем подобным в своей карьере не занимался. А теперь…

– Тогда уж позвольте и мне, – сказал Кратов.

Все взгляды сошлись на нем. Поневоле пришлось встать и принять торжественный вид.

– Коллеги, – сказал Кратов, – перед тем, как все начнется, считаю своим долгом сделать следующее заявление. То, что мы затеваем, очень опасно. Но случались предприятия и более рискованные. Это очень важно. Я сам не представляю, насколько важно. Я даже полагаю, что все неприятности, что преследовали нас на пути, были не случайны, а имели целью нас остановить.

Лица людей были спокойны и внимательны, ни тени опаски на них не читалось. Скорее наоборот: кое-кто следил за его словами с нарастающим азартом.

– Остановить, – повторил Кратов. – Припугнуть. Но не уничтожить. Очень странная тактика. Щадящая, гуманистическая. Но уж какая есть. Тем более что остановить нас так и не смогли… Не скрою: это моя инициатива, в этой миссии я пытаюсь разобраться с собственными демонами прошлого. Я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы свести число тайн в своей биографии к разумному минимуму. Но, возможно, это не только моя тайна. Поэтому не ждите, что я стану рассказывать зловещие и фантастические истории. Ничего интересного, поверьте.

«Черта с два они поверили», – подумал он.

– Мы найдем «гиппогриф» и заберем его груз. Что последует за этим, я и сам не знаю. Велики шансы, что ровным счетом ничего не последует. Но я должен попытаться. А вы все мне в том поможете.

Он замолчал, размышляя, не переборщил ли с патетикой.

– Это все? – осторожно спросил Татор спустя минуту.

– Пожалуй, – сказал Кратов.

– Ну слава богу, – сказал Татор. – А то я уж подумал, что ты предложишь нам поворачивать домой.

Все, не исключая Брандта, с облегчением рассмеялись.

2

В коридоре Кратова настиг доктор Мурашов и цепко ухватил за рукав.

– Прошу ко мне, – сказал он.

– Но я прекрасно себя чувствую, – попытался было уклониться Кратов. – Ни одной царапины, так – легкая контузия. В годы своей юности я, помнится…

– Консул, ваша юность давно миновала, – сказал Мурашов. – И если вы всерьез рассчитываете, что все эти ваши плоддерские приключения, эти эхайнские ристалища и прочие безумства прошли для вашего организма бесследно, то советую прямо сейчас распроститься с иллюзиями.

– Откуда у вас такие сведения? – нахмурился Кратов.

– Тоже мне загадка древней гробницы! – пренебрежительно фыркнул Мурашов. – Перед полетом я получил полный доступ к вашей медицинской карте. Если хотите знать, с тех пор я пребываю в изумлении, как вы до сих пор способны самостоятельно передвигаться.

– Только никаких уколов! – сварливо предупредил Кратов. – Не выношу щекотки, в особенности от посторонних мужчин.

– Хорошо, это будет кибер, – обещал Мурашов, вовлекая его в свое логово.

Вопреки распространенным представлениям, медицинский пост не сверкал белизной и не слепил ярким светом. Стены были выдержаны в нераздражающих тонах, от льняного до оттенков чайного. С потолка спускались гофрированные трубы и зловещего вида манипуляторы с поджатыми клешнями. В центре помещения располагалось большое кресло, даже на вид неудобное, сходное не то с вывернутым наизнанку тяжелым скафандром, не то с саркофагом новейшей модели для технически продвинутых фараонов. Это была походная модификация прекрасно известной Кратову «железной девы», многофункционального полиспектрального сканера для снятия всех мыслимых биометрических показаний с живого человеческого организма. Желтоватый свет, казалось, исходил со всех сторон сразу и действовал на посетителя не просто успокоительно, а с деликатной откровенностью убаюкивал.

При взгляде на кресло Кратов невольно поежился.

– Я там был позавчера, – сказал он жалобно.

– И окажетесь послезавтра, – обещал Мурашов. – Хотя послезавтра мы, если повезет, уже будем разгуливать по поверхности Таргета… В общем, сразу же, как выдастся спокойная минутка. Корпус Астронавтов вверил мне ваше драгоценное здоровье, и я намерен исполнять свой профессиональный долг, даже если придется следовать за вами к адскому престолу. Но вы же не имеете планов тащить к означенному престолу свои дряблые старческие мощи?

Кратов тихонько взвыл.

– Вот почему я никогда не любил медиков, – сказал он, избавляясь от куртки и устраиваясь в кресле. Внутри оно было не в пример удобнее, чем на взгляд со стороны.

– Я тоже, – успокоил его Мурашов.

Он распахнул напротив кресла большой экран, сделав это таким образом, чтобы изображение не было видно пациенту.

– Ушибы мягких тканей, – бормотал Мурашов. – Гематомы, ссадины… Боли в левом локтевом суставе сохраняются?

– Их и не было, – сказал Кратов.

– Будут. Со временем. Когда вы уже и не вспомните о первопричине. Человеческий организм злопамятен, он ничего не забывает. И счета предъявляет в тот момент, когда совсем того не ждешь… А стопа, что вы повредили на Амрите?

– Терпимо.

– Сейчас проверю. И не вздумайте строить из себя героя, если будет больно.

– Не делайте из меня развалину, док, – огрызнулся Кратов. – Мне сорок три года, мной все еще интересуются юные лицеистки…

– Поверьте, Консул, это академический интерес. На худой конец – любопытство коллекционера при виде редкого экземпляра. Вы знаете, что наши предки вообще не жили дольше шестидесяти лет, а в подавляющем большинстве своем покидали этот мир в вашем возрасте?

– Подозревал, – осторожно промолвил Кратов.

– При этом эволюционные отличия современного человека от его первобытных родичей носят формальный, косметический характер. Модификация черепа под мыслительный аппарат и членораздельную речь… прямохождение и прагматичная моторика кистей рук… редукция волосяного покрова, но не всюду и не у всех – среди моих знакомых есть примечательные образчики… Природа-мать потратила избыточные усилия на конструирование человеческого скелета, результат ее вполне удовлетворил, и вот уже пятьсот веков она этим проектом всерьез не занимается. Сорок лет – это и есть натуральная продолжительность эффективного использования нашего костного комплекта. К этому времени его обладателя должен был сожрать саблезубый тигр или истребить естественное окружение, по большей части враждебное. На этом гарантийный срок истекал, и начинались не предусмотренные проектными допусками неполадки. Больные суставы, негнущаяся спина, артриты, остеохондрозы… вы и слов таких, поди, не знаете… Природа не предполагала, что человек будет ходить выпрямившись, да еще на двух ногах, дольше сорока лет. Скелет в условиях земной силы тяжести не рассчитан на более длительную эксплуатацию. Ну, и прочие конструктивные дефекты: разрушение зубов, возрастные расстройства мыслительного аппарата, о которых на этапе проектирования никто не задумывался. Но продолжительность жизни выросла, а эксплуатационные качества скелета, да и всего организма с его тканями и жидкостями не улучшились. Мы, медики, делаем все, что в наших силах. Начиная с момента рождения. Укрепляем иммунитет, стимулируем репаративную регенерацию. De die in diem,[54] уже без расчета на поддержку природы как творца. А вы, Консул, и такие, как вы, не задумываясь о собственном будущем, неаккуратно обращаетесь с собственным телом, как будто оно создано из вечных материалов, как будто оно у вас не последнее в этой жизни, и при случае можно будет его сменить на что-то получше, на что-то целое и новомодное, как штаны или курточку эту вашу… Консул, вы ведь не спите под мою болтовню, правда?

– Не сплю, – откликнулся Кратов. – Я вдруг вспомнил, что некоторые мои приятели удивились бы пафосу ваших речей.

– Люди-2? – усмехаясь, уточнил Мурашов. – Или их последняя версия, проект «Голем»? Их еще принято называть людьми-3. На вас их преимущества, увы, не распространяются… пока.

Энергичным взмахом он свернул экран и придвинул свое кресло поближе к «железной деве». Подперев сплетенными пальцами подбородок, он внимательно смотрел на Кратова, который и вправду начинал уже задремывать.

– Так что с моим скелетом, док? – спросил Кратов ленивым голосом.

– Какое-то время он вам еще послужит, – обещал Мурашов. – Вы по-прежнему отказываетесь провести эту, мягко говоря, экстремальную часть нашего путешествия в гибернаторе?

– Ни за что не пропущу такое приключение, – сказал Кратов уверенно. – А сами-то вы!..

– Я должен быть на посту, – возгласил Мурашов с видом полной покорности судьбе. – Начеку. Ушки на макушке, в лапках нашатырка. Знаете, что такое нашатырный спирт? Сильная вещь, доложу я вам. Воняет не так жутко, как вещества из группы тиолов или старый добрый дуриан, но зато прекрасно прочищает мозги. Вдруг кому-нибудь из навигаторов… тому же Белоцветову… станет дурно! Или Брандт внезапно подавится жвачкой… – И сразу же, без перехода спросил: – Ad vocem,[55] не хотите рассказать мне про женщину?

– Не хочу, – ответил Кратов. – Все, что касается моих женщин…

– Это не ваша женщина, – напомнил Мурашов. – Какая-то совершенно для всех посторонняя женщина по имени Шторм.

– Мало ли что пригрезится человеку в беспамятстве, – сказал Кратов уклончиво.

3

Один удар в старинный бронзовый колокол. Негромко, гулко, с красивым затуханием.

Кратов с неудовольствием оторвался от своих записей и поискал глазами источник звука.

Сигнал интеркома. За все время полета он не звучал ни разу. Посреди этой легкомысленной вольницы не возникало еще необходимости в экстренных сборах. Каждый и без того знал свое место, свой маневр и, что особенно поражало стороннего наблюдателя, ухитрялся его исполнять. И только пассажиру дозволялось шляться где угодно, подобно блуждающей комете. Если, конечно, у него не возникало фантазии лезть руками к управлению.

– Кон-стан-тин, – прозвучал голос Элмера Э. Татора, спокойный и торжественный, – мы приступаем к вхождению в шаровое скопление Триаконта-Дипластерия. Прошу явиться на командный пост. Без промедления, – веско добавил мастер.

Такие просьбы не предполагали отказа.

На ходу приводя себя в порядок, приглаживая волосы и одергивая курточку, Кратов вылетел в коридор. Все двери были аккуратно заперты, все технические люки и заслонки задраены, что выглядело весьма необычно. Даже вечно мигавший светильник над правым грузовым отсеком либо был заменен, либо сам собой исполнился величия минуты и трудился из последних сил.

На командном посту стояла тишина настолько плотная, что ее можно было раздвигать руками, словно воду. Навигаторы располагались перед пультом строго по штатному расписанию, а не как бог на душу положит, когда тому же Феликсу Грину ничего не стоило вдруг занять командирское кресло. Сейчас в этом кресле по праву восседал Элмер Э. Татор, повернувшись к двери вполоборота.

Инженеры, непривычно сдержанные, бледные от волнения, угнездились в своем секторе. На всех была форменная одежда. Пустовали только гостевые кресла, одно из которых под строгим взглядом Татора занял Кратов. Ему невыносимо хотелось привстать и извиниться за опоздание, как школяру на контрольной.

Спустя минуту, когда тишина загустела до консистенции сливок, на пост ворвался доктор Мурашов.

– Извините, мастер! – воскликнул он. – У меня было несколько шумновато, я как раз просматривал старые академические записи и невольно принял ваше обращение за реплику одного из участников конференции по психодинамике тонких материй…

Татор остановил его одним движением ладони.

– Мы готовы к первому этапу вхождения, – объявил он. – Здесь не ожидается никаких неприятных ощущений. Но в дальнейшем, в течение пяти, а то и шести часов, наш корабль будет периодически попадать в гравитационный прибой. Возможны перебои в энергоснабжении бортовых систем, отказ искусственной гравитации, опасная турбуленция. Все это – ожидаемые эффекты, никакой угрозы кораблю и экипажу не представляющие. Во всяком случае, я на это надеюсь. Тем не менее будет более чем уместно, если вы, Кон-стан-тин, и вы, Роман, как лица, не принимающие непосредственного участия в управлении вхождением, останетесь в гостевых креслах до конца операции. Это даст мне возможность хотя бы отчасти контролировать ваше благополучие, а вам – таковое благополучие сохранить. Основное же мое внимание будет занято управлением. Каждые два часа в процессе вхождения будет происходить технический перерыв. Продолжительность перерыва я буду сообщать дополнительно. Все мы сможем перевести дух, привести себя в порядок и оценить состояние корабля и его шансы на продолжение операции. В настоящий момент эти шансы весьма велики. – Татор выжидательно оглядел пассажиров. – Вы, Кон-стан-тин, и вы, Роман, были предупреждены о том, что все предметы в ваших каютах должны быть зафиксированы во избежание повреждений.

– Мои приборы надежно закреплены, – быстро сказал Мурашов. – Им ничто не угрожает.

– Для меня гораздо важнее, док, – веско произнес Татор, – чтобы ваши приборы не угрожали обшивке корабля.

Со стороны инженеров донесся неясный звук, подозрительно схожий со сдавленным смешком.

– Вопросы? – спросил мастер.

Кратов и Мурашов отрицательно замотали головами.

– Примите удобное положение, – сказал Татор. – Позвольте креслам подстроиться под ваши габариты. Нажмите выступающий элемент снизу правого подлокотника. Он очень тугой, но уж постарайтесь.

Выросшие из кресельных боковин мягкие лапы деликатно и в то же время напористо вдавили Кратова в спинку. Ему даже пришлось слегка повозиться, чтобы ослабить путы.

– Постойте, – вдруг сказал Мурашов. – Но разве мы не должны надеть скафандры?

– Скафандры? – переспросил Татор. – Гм… Мне только что пришлось употребить властные прерогативы, чтобы заставить третьего навигатора Грина сменить шлепанцы с ужасными помпонами на более подобающую ситуации обувь. А также развеять бесхитростную ложь инженера Белоцветова, когда он пытался мотивировать свое появление на посту в джинсовых шортах тем, что у него якобы пришли в негодность партикулярные брюки. Порядок, знаете ли, на то и порядок…

– Но если корабль внезапно разрушится… – не уступал Мурашов.

– Тогда скафандр вряд ли сильно вам поможет, док, – успокоил его Мадон.

– Я знавал одного пациента, – сказал Мурашов, коротко глянув в сторону Кратова, – которому скафандр весьма помог.

– Смею вас заверить, Роман, – промолвил Татор, – «Тавискарон» не так просто разрушить. Во-первых, это довольно-таки крепкое судно. Во-вторых, мы такого не допустим.

– А в-третьих, – сказал Феликс Грин, – это всего лишь рутинная операция. Нырнуть и вынырнуть. И так несколько раз. То, что мы этого раньше никогда не делали, вовсе не значит, что такого не делал никто и никогда. В 104 году Длинный Эн и его команда на трампе «Арабелла»…

– Я не напуган, – вдруг сказал Мурашов немного сердито, глядя в упор на Белоцветова. – Просто хотел минимизировать шансы на собственную смерть. Contra vim mortis non est medicamen in hortis.[56] Да, это испарина! – повысил он голос, обращаясь почему-то к Мадону. – Здесь вообще жарковато, не находите? Я не звездоход и не научен регулировать персональный теплообмен. – Он перевел взгляд на мастера. – И никакой в том нет ошибки! Знали бы вы, какие у Корпуса Астронавтов были мне альтернативы, обеими бы руками крестились… Человеку вообще свойственно нервничать в необычных для него обстоятельствах! – сообщил он Феликсу Грину. – Что никак не означает, будто кто-то намеревается кому-то доставить слишком много хлопот. Спасибо, Ян, но это не смешно, – кинул он через плечо невозмутимому Брандту. – А вы, Консул, вы… впрочем, вы всегда читали нелюдей лучше, чем людей. Хотя на сей раз вы почти угадали.

С этими словами Мурашов внезапно сбросил с лица тревожную маску, сделался совершенно спокоен и с иронической ухмылкой позволил креслу заключить себя в объятия. Инженеры переглянулись с одинаковым выражением «Что это было?» на лицах, Феликс Грин едва заметно пожал плечами, а Брандт, отворотясь в сторону, небрежно выдул особенно внушительный розовый пузырь.

– Вот и прекрасно, – сказал Татор. – Если кто-то еще желает исполнить какие-то ритуалы, ну, там, помолиться, постучать по твердой поверхности, почесать левой пяткой за правым ухом, то пускай делает это прямо сейчас. Нет? Давайте приступим. Надеюсь, будет интересно и познавательно. Вперед.

4

Гравитационный прибой холодно и упрямо раз за разом отбивал «Тавискарон» от границ шарового скопления. Корабль, а именно – десантно-исследовательский транспорт класса «ламантин-тахион», немалых размеров даже по галактическим меркам конструкцию, швыряло по невидимым в оптическом диапазоне волнам, словно жалкую щепку. Несколько раз Кратов ощущал себя перевернутым вверх тормашками и неосознанно начинал прикидывать траекторию своего полета на случай, если страховочные лапы не удержат его в кресле. Какие-то внутренние жидкости в неожиданно солидных объемах то приливали к голове так, что глаза набухали и рвались из орбит, то откатывали куда-то в предполагаемую область местонахождения кишечника и чуть ли не в пятки. Иногда все тело наливалось не свинцом, в соответствии с старинной затасканной метафорой, а скорее ртутью, ледяной, текучей и наверняка ядовитой, а спустя самое короткое время место ртути заполняли какие-то летучие субстанции, возможно, инертные газы, и они тоже пытались всевозможно проявить свои неприятные свойства, распереть изнутри вплоть до взрыва, вытеснить из головы остатки мыслей, превратить взрослого и самолюбивого мужика сорока трех лет в идиотский надувной шарик с суицидальными наклонностями. «Плюс восемнадцать мегаметров», – доносился до него, не оставляя отпечатков в сознании, чей-то голос, негромкий и неуместно спокойный посреди этого ада. Хотя ад творился по большей части внутри него самого, а снаружи все выглядело вполне пристойно и обыденно. Никаких огненных вспышек, клубов дыма, надсадного рева сорвавшихся в форсаж двигательных установок и скрежета лопающихся переборок. Если отвлечься от муторной смены внутренних наполнителей той куклы, каковой не без оснований с самого начала операции ощущал себя Кратов, и вернуть органам восприятия вменяемость, если забыть о враждебном гравитационном прибое снаружи, то обнаруживалась дивная картинка людей за работой. Системы корабля гудели чуть сильнее обычного. Свет мигал несколько чаще, чем всегда… хотя в штатном режиме он вообще никогда не мигал.

В перерывах между бросками Кратов успевал кое-как разглядеть изображение на экранах. Ничего способного порадовать пытливый взор стороннего наблюдателя там не присутствовало. То внимание, с каким вглядывались в экраны сами навигаторы, казалось удивительным и даже неестественным. Колонки бегущих цифр. Энергично вращающиеся объемные диаграммы. Всплески многомерных волновых графиков… Когда-то он не был сторонним наблюдателем. Когда-то он был драйвером, звездоходом, и вся эта непонятная тарабарщина на экранах была для него открытой книгой, понятной и увлекательной. Когда-то… целую вечность тому назад.

Голоса звучали непривычно резко и отрывисто. «Плюс двадцать мегаметров». – «Тангаж десять градусов, провожу коррекцию». – «Цель перекрыта, делаю повторный захват». – «Критический объем ошибок, нужно уходить». – «Уходим, мастер». – «Санти, Мадон, что с энергией?» – «На два выхода в субсвет с запасом, затем понадобится подзарядка». – «Хорошо, уходим». И ад пресекался. На какое-то время… Уходя из субсвета, корабль не погружался в экзометрию. Он оставался в лимбической области, где пространство уступало место дефициту классических метрик, но законы отсутствия законов не входили в полную силу. Здесь, в лимбике, зарождаются убийственные нуль-потоки, здесь же призраками дрейфуют их жертвы, мертвые корабли, высосанные и замороженные, а еще те, которым не хватило энергии вскрыть изнутри казуальный портал и выброситься в спасительный субсвет. Летучие Голландцы вселенной. Шанс на нежелательное соседство настолько мал, что никому в голову не приходит принимать его в расчет. Но в лимбике, в отличие от экзометрии, не все курсы параллельны, они все же пересекаются, хотя и где-то в безумной дали… «Как вы, Консул? – спросил Мурашов из своего кресла. – Не желаете успокоительного? Или, наоборот, стимулирующего? Я тут, грешным делом, задремал». Задремал он… Навигаторы, не оборачиваясь и, вполне возможно, позабыв о пассажирах, окончательно перешли с общепонятного человеческого языка на какой-то потусторонний жаргон, и это был не традиционный «экспо», темный для непосвященных социолект технарей, но что-то совсем другое, еще более заковыристое, чуждое языковых норм и традиций, а для Кратова, давно покинувшего драйверское сословие, абсолютно недоступное. Ничего он не желал. Ему было хорошо и покойно. Закрыв глаза, он и сам едва не провалился в сон посреди внезапного затишья. Как корабль в экзометрию…

5

…Он сидел на жесткой деревянной скамье, покойно сложив руки на коленях, и с отстраненным любопытством рассматривал висевшую на белой стене картину. Одну из многих, что были в этой галерее, занимая все свободные участки от пола до потолка, от мелких, в медальонных оправках на фарфоре, до заключенных в тяжелые бронзовые рамы, громадных, какие возможно было охватить взором лишь отступив на изрядное расстояние, и то в два-три приема. Он здесь бывал не раз, все эти картины были ему прекрасно знакомы, каким-то образом он ухитрился каждой, даже самой маленькой и непритязательной, в свое время уделить толику внимания. И хотя экспозиция постоянно пополнялась, он оставался ей верен, не пропускал ни единого вернисажа и был, очевидно, главным знатоком и ценителем коллекции, да и в скрытые от посетителей запасники тоже был вхож, пользуясь полным и безраздельным доверием попечительского совета галереи. Особенно если учесть, что означенный совет состоял из одного человека, которым же и возглавлялся. Из него самого. Картина, на которую он так долго и пристально смотрел, была из новых поступлений, и не очень понятно было, сохранит ли она место в постоянной экспозиции либо же по решению художественной комиссии из одного человека, чье имя ни для кого секрета не составляло, отправится в темную сухую прохладу запасников. Именно по этой причине у нее даже и рамки еще не было. На холсте, загрунтованном с нарочитой неряшливостью, угольным карандашом размашисто нанесены были абрисы напряженных человеческих фигур. Линии пересекались, одна фигура накладывалась на другую, каким-то образом ухитряясь при этом сохранять свою целостность, завершенность и обособленность. Фоном для композиции служили столбцы цифр, из каких-то неясных творческих соображений выписанные неоновыми красками, в хаотическом беспорядке, словно бы второпях и без всякого старания. Смысла в картине, не говоря уже о подтексте и художественной ценности, было немного. Так, проходной эскиз к замыслу, которому не суждено быть воплощенным. «Это можно исправить», – услышал он. Рядом, на той же скамье, в расчетливом отдалении, сидел еще один зритель. Что само по себе было удивительно, поскольку допуск в частную галерею выдавался однажды в день, и на сегодня этот лимит был уже исчерпан. Хотя, кажется, он упустил из виду, что членам попечительского совета и художественной комиссии специальных разрешений на посещение не требуется, и таким образом кто-то посторонний скуки ради воспользовался невостребованным допуском… «Исправить? Зачем? Да и что тут исправишь…» – «Исправить можно все. Было бы желание». – «Вы художник?» – «Не в большей степени, чем вы». – «Я даже домик с трубой нарисовать не сумею». – «Не принижайте своих творческих потенций. Я еще толком не осмотрелся, но уже вижу руку мастера». – «Какого еще мастера…» Ах да, за размышлениями он упустил из виду, что все сокровища галереи, даже самые сомнительные, при бесспорном наличии пары-тройки шедевров, принадлежат его кисти. Или карандашу. Угольку, мастихину, штихелю… чем там еще обыкновенно творят. «Вы же не думаете, что я позволю посетителям дорисовывать мои картины. Да, я не Ван Гог, не Сальвадор Дали, ни даже какой-нибудь там Малевич, но у меня тоже есть свое эстетическое достоинство». – «Чем вам досадил Малевич? Вы так и не прониклись вызовами „Черного квадрата“? Так „Квадратов“ было несколько, и не такие уж они были черные, если принять во внимание кракелюры. А про „Черный крест“ и „Черный круг“ вы знаете? А как вам его же „Красный квадрат“? – Незнакомец, похоже, куражился. Сидел он вполоборота, лицо скрыто было полами нелепой грязно-серой панамы, и весь он был выдержан в неприятной серой гамме. – Похоже, вы так и не погрузились в „Голубой космос“… хотя он, кажется, по непонятным дилетантскому сонмищу резонам изображен серым, как моя панама». – «Кичитесь своей эрудицией? Но она не лучшего пошиба. Наверняка заимствована из специализированных экспресс-курсов по классическому искусству». – «Я лишь хочу донести простую мысль: ни черта вы не знаете. Вы думаете, что начали что-то понимать, а это неправда. Вы смотрите на „Черный квадрат“ и видите лишь геометрическую фигуру. Вы смотрите на ключи и двери и видите лишь замочные скважины». – «Какие ключи? Какие скважины?! Если вы явились выразить мне свое неприятие…» – «Вот еще глупости! Впрочем, творец не обязан быть еще и мыслителем. Здесь полагалось бы принести извинения, – посетитель оторвал зад от скамьи, приложив пальцы к панаме в издевательском подобии салюта, – но вы, конкретно вы, не дождетесь. У меня всегда были сомнения в ваших интеллектуальных способностях, а нынче они многократно укрепились. Располагая такой замечательной экспозицией, вы оказались не в состоянии завершить ее сколько-нибудь состоятельным актом творения». – «Почему же завершить? – Он с усмешкой кивнул в противоположную от них сторону галереи, с незанятыми еще стенами. – Кажется, у меня есть пространство для роста». – «Пространство… – проворчал незнакомец. – Космос… Еще одна иллюзия. Мало вам иллюзий Призрачного Мира? Кстати, они нашли свое место в коллекции? Что-то не вижу… А, вот они. Как видите, и вы не лишены супрематического космизма. На что вы мне там указываете? На голые стены? Они могут так и остаться голыми. Вы находитесь в опасной близости к творческому тупику. Дело может обернуться настолько неприятным образом, что очень скоро вам придется гвоздем выцарапывать свои инициалы на этих стенах». – «Если только?..» – выжидательно осведомился он. «Что – если только?» – раздраженно переспросил незнакомец. «Вы же не просто так сидите рядом со мной и оглашаете какую-то глубокомысленную инвективу». – «А что, если просто так?» – хмыкнул пришелец. «Н-ну… Так не бывает. Так не бывало никогда». – «Все однажды случается впервые. Иногда ожидаешь какого-нибудь прорыва, выстраиваешь завышенные ожидания, а все оборачивается сущей банальщиной, ерундовиной… когда упираешься в непреодолимую крепостную стену, таранами битую, огнем тронутую, ломишься в нее, кулаки обдираешь… и вдруг чуть поодаль, в тенечке, находишь неприметную дощатую дверку, калиточку, незапертую даже, потому что обитателям крепости тоже иной раз нужно как-то пополнять припасы и обновлять генофонд». – «Выход из творческого тупика?» – усмехнулся он. «В какой-то мере, – согласился незнакомец. – И прямая дорога к новым вызовам. В новые тупики…»

6

– Так мы целый год будем топтаться на месте, – сказал Феликс Грин.

– Что вы предлагаете? – терпеливо спросил Элмер Э. Татор.

– Войти в субсвете в область притяжения Одиннадцатого, и пусть сам втянет нас внутрь.

– А если наткнемся на ротатор? Мы его не видим, а он…

Белоцветов со своего места счел уместным для общей разрядки вбросить реплику:

– «Видишь суслика? И я не вижу. А он есть!»

Древний, доледниковых еще эпох, анекдот внезапно породил взрыв благодарного смеха.

– Per citella ad astra, – меланхолично ввернул Мадон.

– Что-что?! – удивился Грин.

– Это по-магиотски: через сусликов – к звездам.

– То-то я слышу, латынь довольно корявая, – с видом знатока заметил Мурашов.

– Так что там насчет Одиннадцатой и этого… суслика? – напомнил Татор.

– Я склоняюсь к мнению, – серьезно отвечал Грин, – что мы его не видим потому, что его рядом с Одиннадцатой действительно нет. Он там и не нужен. Умножение сущностей сверх необходимого. Одиннадцатая – периферийное светило, в прекрасном гравитационном взаимодействии второго уровня с Двенадцатой и звездами внутренних контуров, у нее даже планет не наблюдается…

– А они есть, ха-ха!.. – отозвался Белоцветов.

На сей раз его никто не поддержал.

– Если даже и есть, – продолжал Грин, – нам они не помеха. Да, тряхнет изрядно. Что было до сей поры, покажется легким бризом. Но мы войдем в скопление и станем его частью, а это уже иной уровень игры.

– И внутри не будет прибоя, – покивал Татор. – Надеюсь… С какой бы стати ему там быть?

– Зато будет игра гравитационных взаимодействий, – сказал Мадон. – Почище всякого прибоя!

– И прекрасно, – заявил Грин. – К тому моменту мы уже станем полноценным гравитационным игроком.

– Согласен, – сказал Татор.

– Но входить придется в субсвете, – предупредил Грин.

– Я помню, Феликс, вы обещали, что тряхнет. Все равно согласен.

– Брандт, ну ты хотя бы кивни! – взмолился Грин.

– Угу-м-м.

– Инженеры, что с энергией? – осведомился Татор.

– На два выхода, и с тех пор ничего не изменилось, – радостно сообщил Белоцветов.

– А потом?

– А потом мы будем болтаться в окружении тридцати двух светил и жрать энергию всеми фибрами корабельной души, пока через верх не полезет.

– Иными словами, дефицита энергии у нас не будет?

– Посреди шарового-то скопления?! – хмыкнул Мадон. – Смешно…

– Объявляю последовательность действий, – провозгласил Татор, обводя всех взглядом. – Выворачиваемся в субсвет и уточняем координаты. Уходим – не в лимбику! – в экзометрию, в полноценную экзометрию, и делаем рывок на орбиту Одиннадцатой.

– И молимся, чтобы там не было сусликов, – добавил Грин.

– Ты же говорил, что их не предвидится! – сварливо проговорил Мадон.

– Это я говорил. Астрархи, со своим чувством юмора, могли решить иначе.

– Они шутники, но не идиоты, – задумчиво произнес Татор. – Сус… гм… ротатор на периферии скопления станет источником дополнительных гравитационных возмущений.

– Если только они того и не добивались специально, – сказал Мадон.

– Зачем? – изумился Белоцветов.

– Спроси у них сам, – огрызнулся Мадон. – Только перед этим уточни, на кой дьявол они вообще затеяли эту звездную кадриль.

– Они ответят вопросом на вопрос: на кой дьявол вы сюда полезли, детишки несмышленые?! – парировал Белоцветов.

– Нет здесь никакого ротатора, – отрезал Феликс Грин чуть более твердо, чем было бы убедительно.

– Уверены? – сощурился Татор.

– Не уверен, – быстро ответил Грин. – Но его все равно нет. Брандт, что скажешь?

– Уж он тебе скажет… – проговорил в сторону Мадон.

– Хм… – откликнулся Брандт.

– Спасибо! – преувеличенно радостно воскликнул Белоцветов. – Вот ты высказался, и сразу стало ясно, как всем поступать.

– Если даже мы вывалимся вблизи ротатора… – морща лоб, заговорил Феликс Грин.

– То что? – выжидательно спросил Татор.

– Мы всегда успеем нырнуть обратно.

– Энергии понадобится вдвое больше обычного, – констатировал Татор. – Инженеры?

– На один выход и один вход, – незамедлительно уведомил Белоцветов.

– Большего нам и не нужно, – сказал Татор. – Приступаем? Я согласен.

– Согласен, – подтвердил Грин.

– Хм-м…

– Ну, началось!.. – отчаянно взвыл Грин. – Что не так, Брандт?!

– Я думаю…

Кратов едва не подскочил. Удивительное событие застало его врасплох. Брандт впервые за все время полета и сопровождавших его разнообразных событий отверз уста. Обнаружилось, что у него был настоящий, человеческий голос, хотя и чрезвычайно низкий. Где-то в области субконтроктавы, с необычным, словно бы ворсистым тембром. Так могла бы мурлыкать доисторическая саблезубая кошка.

– Я ду-у-умаю… – солидно тянул Брандт. – Там не один суслик, а несколько.

– На кой дьявол?! – вскипел Грин.

– Защита от дурака.

– А дураки, получается, мы? – уточнил Татор.

– Угу-м-м… Детишки несмышленые… Глупые дураки сунутся напролом, и ротаторы вышвырнут их, как котят. Но мы умные дураки. Нас захватят при выходе из лимбики.

– На кой?.. – не унимался Грин.

– Потому что нам туда нельзя. Никому туда нельзя. А мы все равно пытаемся.

– Кажется, я понял вашу мысль, Ян, – сказал Татор. – Это было нелегко, но я преуспел. Тем, для кого астрархи собрали эту головоломку, отчего-то сильно не нравится мысль, что всякие искатели приключений, вроде нас и нам подобных, будут разгуливать по скоплению, как по буфету. Так сильно не нравится, что они готовы расставить ротаторы всюду, где только можно.

– Это невозможно, – вмешался Феликс Грин. – Один-два ротатора – еще куда ни шло. Но больше… нормальные светила попросту сорвутся с орбит, красивое шаровое скопление схлопнется, устроив неплохую имитацию взрыва сверхновой, и вся работа астрархов – насмарку.

– Согласен, – кивнул Татор. – Не может быть столько ротаторов. Если только…

– Что – если только?!

– Если только в гравитационную конфигурацию тридцати двух светил не вложена комплементарная конфигурация ротаторов. Как ядро в ореховую скорлупу. Не обязательно в том же количестве, но наверняка с точно просчитанной деривацией.

– Но это же адский труд – рассчитать такую орбитальную структуру! – сказал Белоцветов, с интересом прислушивавшийся к дискуссии.

– Это нам с вами адский труд, – заметил Татор. – Астрархи же попросту развлеклись на славу.

После долгой паузы Феликс Грин спросил уныло:

– И что мы с этим можем поделать?

Кратов, давно уже вышедший из забытья, подал голос из своего кокона:

– Должна быть дощатая калитка.

– М-м-м? – отреагировал своим обычным образом Брандт.

– О какой еще калитке ты, Кон-стан-тин, только что… – начал было Татор.

– Штатный портал.

Все лица обратились к нему, даже Мадон с Белоцветовым выбрались из своего закутка и теперь стояли, взирая на него с надеждой.

– Астрарх Лунный Ткач не просто так назвал мне планету, – продолжал Кратов, – не просто так поместил туда наш приз. Это была одна из его шуточек, но одновременно и ребус для смышленого недоросля. Он не стал бы подсовывать мне неразрешимую задачу, это не его стиль.

– Что вы знаете о стиле астрарха, Консул… – пробормотал Мадон.

– Те, для кого создано шаровое скопление, вряд ли намного превосходят нас с вами в сообразительности. Хотя судить об этом я, если честно, не могу. Кто знает… Но если я что-то понимаю в механизмах Галактического Братства, астрархи непременно устроили бы штатный портал там, где он будет нужен более всего.

– Если портал существует, – осторожно произнес Белоцветов, – как мы его найдем?

– Меняем тактику, – пожал плечами Элмер Э. Татор.

– Никаких больше штопальных игл, – весело сказал Феликс Грин. – В ход пускаем тактику «белого носорога».

– Это еще что? – поразился Мадон.

– А вот что: закрываем глаза и ломим вперед до упора!

– Не совсем ломим, – поправил его Татор. – И не так чтобы до упора. Подходим к скоплению как можно ближе, нацеливаемся в самую его сердцевину и ныряем в экзометрию. Если Кон-стан-тин прав, штатный портал перехватит нас и выбросит возле Таргета.

– При всем уважении, – упрямо сказал Мадон. – А если Консул ошибается?

– Тогда мы проскочим шаровое скопление насквозь и окажемся неизвестно где, – оживленно сообщил Феликс Грин. – Маккорна, Посох Святого Патрика… у черта в заднице. Только и всего. Большое дело! Девяносто процентов неуправляемых выходов в субсвет завершаются в Темном Царстве, а я всегда мечтал глянуть на преисподнюю хотя бы одним глазком.

Брандт разразился ублаготворенным хмыканьем.

– Согласен, – сказал Татор.

– Согласен, – отозвался Грин.

– Угу-м-м, – подтвердил Брандт, очевидно, исчерпав годовой запас членораздельной речи.

– Ввиду особой сложности последнего этапа на сей раз я обязан предложить тебе, Кон-стан-тин, комфортно разместиться в гибернаторе, – сказал Татор.

– Чтобы вы чудили тут без меня? – усмехнулся Кратов. – Да ни за какие пряники!

…Мысль о гибернаторе представилась ему чрезвычайно соблазнительной спустя четверть часа после того, как «Тавискарон» в субсвете вошел во внутренний контур гравитационного прибоя вокруг шарового скопления Триаконта-Дипластерия. И за пять минут до того, как после особенно крутого гребня гравитационной волны он лишился чувств, как девчонка…

7

…Они шли по темным коридорам, теснясь и плутая, спускались по неровным ступеням и снова поднимались. Грубый монашеский плащ с капюшоном скрывал фигуру проводника целиком, чадящий факел в высохшей руке, похожей на птичью лапу, выплясывал в такт шагам. «Еще один сон?..» Трескучий, очень знакомый смешок. «А может быть, бред, Второй». Его целую вечность не называли Вторым. Он даже не сразу сообразил, что означает это обращение. «Не ожидал повстречать вас снова, мастер». Проводник останавливается, обращает к нему злое изможденное лицо. «Я не мог пропустить такое событие. Нелепая попытка вернуться на старые круги. Отыскать навеки утраченное и всеми проклятое. Даже мной…» Олег Иванович Пазур, первый навигатор «гиппогрифа» с бортовым индексом «пятьсот-пятьсот» глядел ему в глаза, искосив тонкий рот в усмешке. «Вы не меняетесь, мастер». – «Зато ты, парень, стал совсем другим. Никогда бы не подумал, что из косолапого восторженного сопляка кому-то удастся вытесать этакое мрачное хладнодушное чудище. Моей заслуги в том определенно нет». – «Было кому расстараться и без вас…» – «Присядем, Второй». – «Я давно уже не Второй и… я сам по себе». – «Как же прикажешь тебя величать?» – «Попытайтесь называть меня по имени. Вы ведь должны помнить имена тех, кого отправили на гибель ради своих сверхценных идей». Пазур пожал плечами. «У каждого свой ад, свое безумие. Полагаешь, между нами есть разница? У меня был экипаж из неоперившихся птенцов, полных энтузиазма и восторга перед распахнутой во все стороны Галактикой. У тебя – команда прожженных звездоходов, которым сам черт не брат, которые любую смертельную опасность готовы заболтать до полного абсурда. Что это меняет? И те и другие обречены. Вам повезло больше, вы остались живы…» – «…с незалеченными душевными ранами, мастер…» – «…а повезет ли твоей команде раздолбаев, не знает никто. Даже ты со своими пророческими снами, которые ни черта путного не пророчат». – «Есть разница, мастер. Я не допущу, чтобы кто-нибудь из моих славных раздолбаев погиб». – «Это уже не в твоей власти. Ты перешел черту, за которой мог хотя бы как-то управлять событиями. У нас с тобой общая цель. Ослепительная, как в сказке. Я упустил ее, ты хочешь подобрать. Каковы твои шансы? Мной управляла масштабная идея, тобой – собственное тщеславие, густо замешанное на упорстве. Что благороднее?» – «Это мы скоро выясним, мастер». – «Я же говорю – упорство. Или правильнее будет сказать – упертость… Так или иначе, обратного пути для тебя уже не существует. Остался последний тупик. Но он заграждает дорогу домой. Вот, держи». Пазур ткнул плюющимся смолой факелом ему прямо в лицо. «Что, мавр собрался уходить?» – плосковато отшутился он, принимая нежданный дар. «Вроде того, парень». – «Но ведь это некий символический жест, не так ли?» – «Еще бы… Я передаю тебе свое наследие… Костя. – Имя сорвалось с темных рассохшихся губ не без усилия. – Свою цель, свою судьбу, свое безумие. Дальше топай один…»

8

Резкий, холодный, пробивающий черепную коробку от ноздрей до затылка запах вернул его к жизни.

– Это и есть ваша хваленая нашатырка? – сипло спросил Кратов, не открывая слезящихся глаз.

– Было бы весьма заманчиво, – ответил Мурашов. – Но современная медицина намного более гуманна к немощным и страждущим. Применительно к таким, как вы, я бы сказал – неоправданно гуманна. Всего лишь гиацинтодор – рафинированный и усиленный цветочный аромат.

– Вы что, действительно не отключались ни на миг? – спросил Кратов ошеломленно.

– Нет, – сказал Мурашов, пожимая плечами. – А должен был?

– Господа, – объявил командор Элмер Э. Татор надорванным голосом, – добро пожаловать в шаровое скопление Триаконта-Дипластерия. Мы над планетой Таргет.