О дивный Новый Свет!

1. Перед рассветом

Опять она меня пилит. Руки в боки – и начинается, в который раз уже: «Ты такой! Ты сякой! Ты не сделал того! Ты не сделал этого! Ничтожество! Придурок!»

Только тут до меня дошло, что почему-то все это супруга моя ненаглядная орет по-русски, а русского языка-то она и не знает! Да и разошлись наши пути уже два года назад. А пилёж все продолжается: «Пи! Пи! Пи! Пи!»

И тут я проснулся. На тумбочке у кровати пикали часы «Сейко» – я называл их «Сенькой» – купленные мною после нашего расставания. А над тумбочкой виднелся светлый, чуть розовый, предрассветный квадрат окна. Я вскочил и огляделся – в каюте, как и следовало ожидать, никого, кроме меня, не было – вторая койка была так же ровно застелена, как и позавчера, когда я сюда вселился.

Еще года полтора назад я бы и не поверил, что когда-нибудь в обозримом будущем окажусь за «железным занавесом», в той самой стране, которую некогда покинули мои предки – кто ушел из Крыма, кто из Владивостока, кто через Финляндию… То, что я, или мои потомки, вернемся когда-нибудь в Россию, мои дедушки и бабушки считали аксиомой. «Вот падет коммунизм, и тогда…»

И вот пришли Горбачев, Перестройка, Гласность – а потом и падение коммунизма. Но когда я рассказал родителям, что еду в Россию, отец просто бросил трубку, потом перезвонила мать и долго уговаривала меня не рисковать:

– Ты же знаешь, тебя немедленно арестует КГБ, и, если тебя сразу не расстреляют, то посадят в ГУЛАГ, и вряд ли мы тебя когда-нибудь еще увидим!

Все мои слова о конце СССР, о том, что ГУЛАГа нет давно, равно как и КГБ, ее не впечатлили:

– Да они только притворяются, а на самом деле там ничего не изменилось.

И если бы ситуация сложилась по-другому, я бы, может, и не поехал.

Но обо всём по порядку…

Родился я в небольшом городке недалеко от Нью-Йорка. Учился в нормальной американской школе, но по воскресеньям, после церкви, когда мои друзья ездили на пляж, ходили на яхтах, или просто тусовались, я проводил по нескольку часов в русской школе, где меня учили читать и писать, преподавали мне русскую историю, литературу, и многое другое. Уроков за одно воскресенье нам задавали больше, чем в американской школе за всю неделю, и мама лично проверяла, как я сделал домашнее задание. Так что отлынивать не получалось. Времени тусоваться практически не было – я еще играл в американский футбол, баскетбол, и лакросс (вид спорта, позаимствованный у индейцев). А лето проводил сначала в русских скаутских лагерях, а потом, когда я подрос и скауты мне надоели, стал работать спасателем на пляжах родного Лонг-Айленда.

Может, из-за успехов в американском футболе, а, может, и потому, что оценки и результаты экзаменов у меня были вполне приличными, меня взяли в один из самых престижных университетов Америки. Чтобы не сидеть на шее у родителей, я записался в ROTC – своего рода военную кафедру[1]. Программа эта полностью оплачивала мое образование, а мне, в свою очередь, приходилось посещать разные военные занятия и проводить летом по нескольку недель в военных лагерях. В первое же лето, во время курса молодого бойца, узнав, что я русский, сержант стал обзывать меня «commie» (коммунистом). Но когда это попробовали повторить некоторые из курсантов, я не выдержал и набил двум из них морду. Думал, отчислят, но сержант, узнав об этом, как ни странно, спустил дело на тормозах и даже зауважал меня.

Но вот образование закончилось. Я был неплохим спортсменом, но шансов попасть в Национальную футбольную лигу у меня не было, а в полупрофессиональных лигах мне играть не хотелось. Вместо этого, я провел еще два года в аспирантуре крупного университета на Среднем Западе, получил степень магистра, и женился. Последнее, как оказалось, было большой ошибкой.

Одним из условий получения стипендии от ROTC была четырехгодичная служба в американской армии. И я надел мундир «второго лейтенанта», то есть лейтенанта по российской классификации, и очутился в маленьком городке под Франкфуртом. Городок был малоинтересен – после бомбежек от него остались рожки да ножки, а после войны он стал крупной американской базой. К счастью, через полгода меня перевели в Штутгарт – намного более приятный город, где я, как магистр информатики, стал заведовать разработкой программного обеспечения для нужд армии.

Германия мне, в общем, нравилась. Еще интереснее были поездки в другие страны, ведь мы жили недалеко от Франции, Швейцарии, и Австрии. Все было бы хорошо, если бы не постоянное нытье жены – мол, у нее степень бакалавра по истории искусств, а здесь интересной работы нет вообще. О том, что с такой степенью ей и в Америке было бы очень трудно найти работу по специальности, она не вспоминала. Практически каждый вечер сопровождался жутким скандалом.

Ситуацию спас один мой коллега – его супруга работала в немецкой фирме, и она сумела устроить мою туда же, в отдел маркетинга. Но, тем не менее, ее занудливые тирады мне приходилось и далее выслушивать каждый день, ведь то, что она делала, было, видите ли, ниже ее достоинства.

Сносной жизнь становилась, как ни странно, лишь в командировках. Однажды меня послали в Бремерхафен, на Северное море, туда, где был главный порт американской армии – забарахлила одна из логистических систем, разработанная ранее под моим руководством. Поначалу я рассчитывал, что проведу там не менее месяца, ведь местные программисты сказали мне, что они уже три месяца пытаются наладить программу, но сбои не просто продолжались, а происходили все чаще. На следующее утро, я решил тряхнуть стариной и посмотреть программу сам. Через полчаса, я уже нашел ошибку – криворукие местные ребятишки решили добавить какую-то мелочь и все испортили. После этого система заработала, как часы. Я провел там полторы недели – сначала ребятки тестировали исправленную компоненту, потом был тест всей системы, потом ее внедрили в производство и продолжали наблюдать за результатами…

За это время я посмотрел Бремен, съездил в Гамбург и Любек, а софт все работал и работал. И, в одно прекрасное утро, мне было неожиданно сказано – мол, спасибо, можешь возвращаться. Я попробовал позвонить жене, мол, приезжаю, но наш номер все время был занят.

До Штутгарта я добрался лишь поздно вечером – сначала самолет с опозданием прилетел в Бремен, затем вылет отложили из-за тумана, потом задержали еще на два часа из-за неисправности… После этого, мы еще долго ждали очереди на вылет. Но ефрейтор Рамирес, которому было поручено меня встретить, все же дождался меня и довез до самого дома, а затем помог мне поднести чемоданы. Открываю дверь и вижу посреди гостиной такую сценку: толстый плешивый немец – начальник моей жены – лежит на ковре на спине в несколько неодетом виде, а моя сладкая на нем в позе всадницы, и ее отвислые груди летают вверх-вниз.

Кончилось все это тем, что она в ту же ночь ускакала к своему ненаглядному, а на следующее утро мне пришлось срочно отправиться во Франкфурт – там обнаружилась очередная проблема. Через неделю, когда я опять приехал домой, то увидел, что большая часть мебели отсутствует. Остались лишь старый диван, обеденный стол с двумя табуретками и деревянной скамейкой, да гостевая кровать, тоже не самая новая. В спальне на полу валялась куча моей одежды, сброшенной на пол из ныне отсутствующего шкафа, и порезанной ножницами на ленточки. На кухне весь пол усеян черепками и осколками от той посуды, которую она не захотела брать с собой. А на столе лежала картонная коробка с моими документами (слава Богу, хоть их она не испортила), и рядом с ней – письмо от ее адвоката с требованием содержания для его клиентки в размере половины моей зарплаты, ну и многого другого.

Впрочем, получив письмо с описанием выкрутасов моей ненаглядной, засвидетельствованных все тем же Рамиресом, с приложенными фотографиями, адвокат ее резко пошел на попятный, и от первоначальных требований не осталось практически ничего. А еще через два месяца я уже был вольной птицей. Но армия мне после этой истории осточертела, и, по истечении четырех лет службы, несмотря на все увещевания и заманчивые предложения начальства, я ушел в запас и перешел на работу в одну из компаний, готовивших программное обеспечение, за разработку которого я раньше отвечал.

Я стал иногда, как в детстве, ходить в русскую церковь. На службу народ приходил разный. Тут были либо старые эмигранты, либо греки, болгары и сербы. Так что я выделялся на общем фоне. И вот, в один прекрасный день, в храм вошел коренастый человек с военной выправкой, лет сорока от роду. После службы он подошел ко мне.

– Здравствуйте! Меня зовут Владимир, я из Москвы.

– Здравствуйте. А меня Алексей.

– Вы не подскажете, где мне здесь найти недорогую гостиницу? А то мне нужно пару дней провести в Штутгарте.

– А зачем гостиницу? Можете у меня остановиться. Диван есть, если вам, конечно, этого достаточно.

И Владимир переехал ко мне. Первым делом я пригласил его в Calwer Eck – место, где подают лучшее пиво в городе, которое варится прямо в этом заведении. Было тепло, поэтому мы посидели на улице, съели по швабскому бифштексу, и выпили по три-четыре стаканчика местного пива. Незаметно мы перешли на ты.

Володя оказался бывшим офицером российской морской пехоты. Попав под сокращение, он теперь занимался бизнесом. Я ему сказал, чтобы приезжал в любое время, ведь ему бизнес-партнеры сделали многократную визу. А у меня после расставания с моей бывшей места в квартире было более чем достаточно.

Он приехал пару раз, а потом – примерно через год после нашего знакомства – позвонил мне и сказал:

– Леша, не пора ли тебе взглянуть на родину предков? Возражения не принимаются, я тебе присылаю приглашение факсом. Выезжаем в начале июля.

У меня как раз на это время намечался отпуск, а женщина, с которой я собирался его провести, начала слишком уж часто намекать на то, что неплохо бы и узаконить наши отношения, причем не позднее, чем этой осенью. Мне после первого горького опыта семейной жизни торопиться не хотелось. И прекрасная дама, уходя, громко хлопнула дверью, сказав на прощанье, что, мол, найду другого, получше тебя. Как ни странно, меня это даже обрадовало – теперь у меня были аж четыре недели отпуска, о которых я уже договорился на фирме, и которые я мог потратить по своему усмотрению.

Я позвонил Володе и сообщил ему:

– Согласен с твоим предложением. А на чем и куда поедем?

– Встречаемся на вокзале в Гамбурге, первого июля.

– А дальше?

– Увидишь. Оформляй пока визу.

Что я и сделал. Факса с приглашением от фирмы оказалось вполне достаточно, и первого июля во второй половине дня я вышел на перрон гамбургского вокзала.

2. По ганзейскому маршруту

Володя уже ждал меня на перроне. Мы обнялись под недоуменные взгляды окружающих – в Германии такое было не принято, и нас вполне могли принять за парочку «голубых», но нам было все равно.

– Володя, а теперь нам куда?

– Можно, если будет желание, по городу прогуляться. А заночуем мы в Любеке.

– А зачем?

– Увидишь. – Володя был загадочен и лаконичен.

Гамбург я немного изучил за то время, когда вынужденно торчал в Бремерхафене. Увы, от старого города остались рожки да ножки – во время войны союзники бомбили город так, что весь его центр лежал в руинах, и даже «Михель» – символ Гамбурга, храм святого Михаила с его 132-метровой башней – был восстановлен практически с нуля. На эту башню мы и забрались, покатались на катере по гамбургскому порту, и, как все туристы, прогулялись по Санкт-Паули – району «красных фонарей». Впрочем, ничего “такого” мы там не увидели – говорят, туда нужно приходить ночью, а нам надо было еще до Любека добраться.

На следующее утро, мы поехали на небольшую верфь. Тут мне пришлось поработать переводчиком; хоть на службе и на работе все говорили по-английски, я каким-то образом сумел-таки выучить немецкий за последние шесть лет. Оказалось, что Володя приобрел ни много ни мало, как старенький круизный теплоход класса «река-море», и купил он его «под ключ», то есть, продавец должен был передать его после полного капитального ремонта. Четыре палубы, шестьдесят четыре каюты, тридцать кубриков для экипажа на нижней палубе, на третьей палубе спереди – бар, за ним – библиотека, сзади – ресторан. На второй спереди и сзади длинные помещения, наверное, В ходе дотошного осмотра с участием недавно приехавшей команды былa обнаруженa лишь парочка мелких недоделок, которые немцы клятвенно пообещали устранить до следующего утра… И мы вернулись в город.

В отличие от Гамбурга, Любек то ли мало бомбили, то ли он был очень хорошо восстановлен, хотя современные здания и здесь местами портили средневековый городской пейзаж. Но, все равно, сохранилось очень много – Хольстенская башня, ратуша, храм св. Марии, дом Будденброоков – я, если честно, не знал, кто они такие, а Володя мне рассказал, что они – герои романа Томаса Манна, уроженца этого города… Нагулявшись, мы решили обмыть Володино приобретение и пошли в Буттманс-Бирштубен, историческую пивную в старом городе, которой уже было почти триста лет.

За очередным “Йевером” – весьма, кстати, неплохое пиво от немецких фризов – я задал наконец свой вопрос:

– Володя, а зачем тебе теплоход?

– Видишь ли, один из моих здешних партнеров – один из его бизнесов – речные круизы – решил обновить свой флот, а я как раз подумал – теплоходы на наших реках не дотягивают до уровня комфорта, который нужен западным туристам. Захотел попробовать, тем более, деньги в последнее время появились.

Действительно, гостиница, которую он снял для нас с ним, была четырехзвездочной, а когда я пытался схватить хоть какой-нибудь счет, он с улыбкой закрывал его своей рукой и говорил, что, мол, после всего, что я для него сделал в Штутгарте, его очередь.

– Кстати, – продолжил Володя, – а как тебе мое новое приобретение?

– Симпатичный кораблик.

– По океану мы на нем, конечно, ходить не будем – тоннаж и мореходность подкачали. А вот по Ладоге с Онегой вполне можно совершить круиз.

– А как ты его назовешь?

– “Форт-Росс”.

– Неужели в честь бывшей российской колонии в Калифорнии?

– А почему бывшей? Ты знаешь – де юре эту колонию до сих пор можно считать российской – американцы так и не заплатили за нее и трети оговоренной суммы.

Этого я не знал, но спорить не стал (а вдруг сказанное им и в самом деле правда?), после чего задал ему следующий вопрос:

– А куда мы на нем поедем?

– Не поедем, а пойдем. Команда теплохода готова выйти в море хоть завтра. А мы с тобой, и еще с одним человеком, полетим в Питер – город посмотришь, пока теплоход будет добираться до России. А там нам предстоит вояж, который, как мне кажется, тебе должен понравиться.

– А что это за человек, с которым ты меня хочешь познакомить?

– Будущий директор моей круизной компании, и не только. Поедешь со мной в аэропорт сегодня вечером? Заодно я вас и познакомлю.

Я сразу понял, о ком шла речь, когда увидел пассажиров рейса Петербург-Гамбург. В окружении в большинстве своем довольно страшных немок шла красивая голубоглазая блондинка лет тридцати, стройная и весьма стильно одетая.

– Лена, знакомься, это мой друг Леша. Леша, а это Лена, моя невеста.

Как когда-то меня учила бабушка, воспитывавшаяся в детстве в русском институте в Ницце, я поднял ее руку к губам и, не дотрагиваясь, сделал вид, что ее целую.

– Как галантно! – засмеялась Лена. – Так вот ты какой, северный олень.

– Северный олень?

– Присказка такая. Я о том, что в первый раз вижу потомственного эмигранта. Ладно, ребята, поехали, а то я устала – в Питере уже за полночь.

На следующее утро, мы стояли у белоснежного теплохода, сверкающего свежей краской. Лена взяла бутылку привезенного ею «Советского шампанского», разбила о борт корабля, и торжественно произнесла:

– Нарекаю тебя «Форт-Россом»!

Через три часа, все формальности были закончены, и мы в тот же вечер улетели в Питер. Конечно, я подсознательно боялся, что КГБ, или как там именуется его преемник, арестует меня прямо в аэропорту. Но пограничник лишь улыбнулся, когда штамповал мой паспорт, и я оказался в городе, где ребенком жила одна из моих бабушек, которая не уставала повторять, что красивее города на земле нет.

После такси из Пулкова, где я, увы, попытался пристегнуть ремень, в результате чего на моей куртке появился черный диагональный след, мы добрались до Коломенской улицы, в самом сердце города. Володя был москвичом, а Лена – из Питера, чем она очень гордилась. Единственное, о чем они иногда спорили, был вопрос о том, что лучше – Москва или Питер. Они обсуждали архитектуру, музеи, театры, кухню, людей… На все попытки Лены привлечь меня к дискуссии я отвечал, что, пока не посмотрю Москвы, ничего по этому поводу сказать не смогу. И мне ее обещали показать «в очень скором времени.» Не вдаваясь, впрочем, в подробности.

А пока у меня появилась возможность осмотреть город, который для моих предков так и остался российской столицей. Меня поразили огромные просторы города – величественная Нева, площади, дворцы, храмы. И, конечно, Невский проспект.

Лена взяла меня в оборот, и каждый день поручала меня новой подруге, которая, так сказать, по совместительству служила моим гидом. Дамы старались всячески меня занять – кто водил в музеи, кто в театр, кто возил в Царское Село и Павловск… Все, как на подбор, были красавицы, хорошо образованные, интересные, и мне понравилась каждая из них, а две или три – особенно. Но лучше бы меня познакомили с одной – новое знакомство, а то и два, в течение дня не давали мне возможности сблизиться с кем-либо из них.

Но все равно – стоять рядом с прекрасной женщиной на берегу величественной Невы, да еще и в белую ночь – а мы приехали к самому концу сезона этих знаменитых ночей – или, чуть позже, «глядя на луч пурпурного заката», было просто наслаждением. Когда-то давно я успел побывать в Хельсинки. Там белая ночь была не более, чем курьезом – я специально выходил в час ночи на улицу, чтобы почитать книжку на лавочке. Здесь же, в сочетании с просторами Невы и необыкновенной архитектурой города, это напоминало сказку.

А дней через десять, Володя мне сказал:

– Завтра отправляемся. Так что пакуй вещи.

– А куда мы пойдем?

– Ладно, так и быть, открою тебе нашу «страшную тайну». Путь наш лежит на Валаам и в Кижи. Будет первый прогон «Форт-Росса» по будущему туристическому маршруту. Через три дня вернемся в Питер, и тогда сгоняем в Москву.

– Так я и Питер еще толком не посмотрел…

– Успеешь. Ты же еще приедешь на нашу свадьбу.

3. По морям, по волнам…

На корабле нас уже ждали несколько друзей Володи – по военной выправке было легко понять, что все мужчины – офицеры, хотя только один из них все еще находился в строю. Большинство же или были Володиными партнерами, или работали у него, или занимались самостоятельным бизнесом. Все, кроме одного.

Отец Николай Кремер тоже был когда-то офицером. Его предки жили в местечке Долгиново в Белоруссии. В 1942 году латышские каратели уничтожили почти все еврейское население Долгинова и окрестных деревень. Лишь двести семьдесят человек – женщины, дети, и старики – смогли уйти к партизанам; из них, политрук Николай Киселев вывел двести восемнадцать человек через линию фронта к своим. Одной из спасенных им девушек была Фрида, которой суждено было стать матерью будущего священника.

А в это время, его отец, Михаил Кремер, воевал в артиллерии. Михаил сражался с первого дня, и чудом избежал смерти под Смоленском – его, тяжело раненого, эвакуировали в тыл за день до образования Вяземского котла. Потом ему «везло» и дальше – долгое отступление к Сталинграду, разгром под Харьковым в 1943 году, Курская дуга… И, наконец, освобождение Белоруссии в сорок четвертом. Там он и узнал о трагедии родного Долгинова. В 1945 году он случайно познакомился с Фридой и узнал от нее, что его семья была уничтожена еще в 1942 году. Они с Фридой поженились, и последним ребенком из семи – единственным мальчиком – стал Николай, названный в честь Николая Киселева.

Николай отказался идти по проторенной еврейской стезе: «институт – врач, экономист или юрист». Вместо этого он решил, что коль его предков спас политрук Киселев, то именно для него было сказано: «Есть такая профессия – Родину защищать». Он пошел в военное училище, и вскоре судьба закрутила-завертела его, бросая из одной горячей точки в другую.

Володя мне рассказал, что отец Николай – тогда еще просто Коля – успел побывать в Африке в 70-е, и провел достаточно долгое время в Афганистане в 80-х. Но сам он весьма неохотно рассказывал про то, что ему довелось пережить, кроме одного эпизода. Как-то раз, едва уцелев во время одной из командировок, он пошел в храм и попросил батюшку крестить его. Сделано это было тайно, но где-то в середине 80-х замполит увидел на нем крестик и потребовал его снять, обвинив майора Кремера в «мракобесии». Тот вспылил, высказал замполиту все, что он о нем думал, после чего ему было предложено подать рапорт на увольнение.

Он ушел из армии и пошел в семинарию, которую закончил два года назад и получил назначение настоятелем небольшого храма под Москвой. А матушка его была – традиционно для еврейки – врачом. Но таким, что к ней ездили пациенты из самой Москвы. Зато она, по рассказам Володи, могла в любой момент, даже ночью, зимой, уехать к больному. Своей машины у них не было, и она или ехала к страждущему на велосипеде – в дождь, снег, слякоть – или ее с удовольствием подвозил кто-нибудь из соседей.

Узнав, что я крещеный и православный с рождения, но в церковь хожу редко, и практически не соблюдаю постов, отец Николай посоветовал мне исповедоваться «когда будешь готов». Я подумал, что готов буду еще не скоро, и потому согласился с предложением батюшки с легким сердцем. Интересно, что одно из помещений «Форт-Росса» было переделано в церковь – Володя, в отличие от меня, намного более серьезно относился к вере.

– Думаю, что во время круизов желающих помолиться будет мало, но вдруг? А может, кто-нибудь захочет на борту свадьбу сыграть, – сказал он мне в ответ на высказанные мною сомнения в необходимости храма на борту судна.

Примерно половина ребят были с женами либо подругами, а отец Николай и еще двое – еще и с детьми. Команда состояла из бывших военных моряков, и, кроме них, на корабле были поварихи, горничные, и даже судовой врач. Места было много – из шестидесяти пассажирских кают были заняты девятнадцать.

Вечером, «Форт-Росс» отчалил и ушел вверх по течению Невы. Помню, как мы проходили мимо Шлиссельбурга – бывшей новгородской крепости Орешек. В лучах заката, крепость осталась за кормой нашего корабля. Я отснял ее во всех подробностях, вспомнив, что Шлиссельбург долго служил чем-то вроде Бастилии – тюрьмой для особо важных преступников. Здесь трагически погиб свергнутый император Иоанн Антонович – «железная маска» русской истории. Мне стало зябко – над Ладожским озером дул довольно сильный ветер – и я отправился в пока еще безымянный бар, где и просидел со своими новыми друзьями до рассвета, празднуя начало нашего путешествия.

Весь следующий день мы провели на острове Валаам, в один из скитов на котором, по семейным преданиям, когда-то ушел иноком брат моей прабабушки. Увы, Валаам и его монастыри находились в жалком виде – скиты были частично разрушены, а закопченные стены исписаны разными скверными словами. Кругом царила мерзость запустения. Инвалидов, которые когда-то жили в монастырских кельях, перевезли в Сортавалу, и большой собор на острове разваливался, а вся местность вокруг него зарастала кустарником и бурьяном.

Правда, в нижнем храме монахи, вновь появившиеся на острове, начали ремонт и расчистку наполовину облупившихся фресок. Это меня порадовало – было похоже, что монастырь потихоньку возрождается. А северная природа архипелага оказалась настолько прекрасной и величавой, что мне захотелось снова сюда вернуться.

В этот день мы все так устали, что ночные посиделки сами собой отменились – и все отправились спать довольно рано. Я поставил будильник так, чтобы встать за полчаса до рассвета – в предыдущую ночь я засек время, когда кромка восходящего солнца появилась далеко на востоке, над гладью Ладоги.

И, как ни странно, я все-таки сумел проснуться, хотя поначалу и принял во сне пиликанье будильника за истеричные вопли бывшей жены.