О дивный Новый Свет!

1. Стальная рука

По дороге, мы смогли наладить радиосвязь с нашими ребятами из конторы в Ревеле. Все четверо, хвала Господу, были живы, хотя трое получили ранения, к счастью, легкие. Молодцы, ребята – сумели отбить атаку с суши, не дрогнули во время артобстрела, а ночью, забрав и рацию, оружие, и наиболее важные документы, выскользнули из полуразрушенного здания, смогли украсть лодочку, и дошли до острова Ульфсё. Да, того самого, где мы когда-то стояли в ночь перед Ревелем.

Казалось бы, зачем теперь спешить? Но одна мысль не давала мне покоя – пусть Ульфсё необитаем, но шведы вполне могут высадить там поисковую партию, и тогда ребятам каюк. Значит, забрать их нужно будет ночью, а с рассветом устроить шведам показательную порку, чтобы они поняли, что с русскими лучше не шутить. Только так, веры им больше нет.

К Ульфсё мы подошли в два часа ночи, и я лично пошел на берег в составе поисковой партии. К счастью, своих нашли мы сразу – четверых наших ребят и двух местных девушек. Как нам уже сообщили, трое из наших «купцов» были ранены, но не очень серьезно. Девушки, к счастью, физически были в полном порядке, но обе нуждались в срочной психологической помощи. Так что всех, кроме главы конторы, «купца» Севы Мышкина, пришлось немедленно передать Ренате и ее команде. А Сева, спокойный, как катафалк, начал свой рассказ:

– Просыпаемся мы с Кэтхен… То есть, я хотел сказать, просыпаюсь я, и видим – вижу – прямо картина Репина «Не ждали». В залив входит дюжина парусников под шведскими военными флагами. Думаю, интересное кино… ну и приказал подготовить все к возможной эвакуации, мало ли что. Рацию решил пока не задействовать, подумал, что батарейки-то у нее не вечные. Зря, наверное. А вот пулемет и винтовки к стрельбе мы подготовили.

От одного из кораблей отходит баркас и идет к берегу. Что там было дальше, из конторы видно не было, даже со второго, жилого этажа, а покидать ее не хотелось – нас было всего четверо. Вскоре приезжает карета, выходит из нее бургомистр со свитой и идет к нам.

Я открываю дверь, мол, добро пожаловать, что случилось? А он мне отвечает не в такт – рус, сдавайсь. Другие же пистолеты поднимают. Я захлопнул дверь и запер ее на оба засова. Карета-то уехала, да вот свита осталась, разве что отошла в начало улицы. А потом смотрю – туда еще какие-то архаровцы подкатили, кто с мушкетами, кто – не поверишь – с копьями, а кто-то с самыми настоящими алебардами. А затем туда же пушечку выкатили и заряжать начинают. Мы не выдержали и дали пару очередей, видим, они начали движение в нашу сторону. Ну мы им доступно разъяснили с помощью свинца, что они были неправы, и те, оставив пару десятков убитыми и ранеными, разбежались.

Понятно было, что так просто они не отстанут. Я приказал местным сжечь все бумаги, кроме тех, которые были в особых папках – вот они, кстати. А сам задумался – уйти, конечно, можно, да вот вряд ли нам дадут это сделать. И тут слышу, залп, и два ядра угодили в наше здание. Одно – прямо в мою спальню, этажом выше. Бедная Кэтхен… Второе – в кабинет на углу, там, где сидят наши юристы. Точнее, сидели – всех пятерых всмятку. Ну все, думаю, оставшаяся жизнь наша будет яркой, но недолгой.

К счастью, намного больше ядер угодило в склады между нами и морем, смотрю, они начинают разгораться. А ветер-то по направлению к морю идет, так что дым туда сносит. Обстрел прекратился, но было ясно, что рано или поздно нас отсюда выкурят.

Говорю местным – кто хочет, уходите, это не ваша война. Все и ушли, кроме Магды и Бэрбель. Вот только… Не успели они зайти за угол, послышались истошные вопли, а потом оттуда начинают выкатываться головы – как мужские, так и, блин, единственная женская – из девушек ушла одна лишь Лизхен. Выместили, мрази, свою злость на бедной девушке.

Они ещё пару раз пытались пробиться к нам, потеряв при этом еще с полдюжины. А как только начало темнеть, Саня растяжку поставил на двери в кабинет, мы взяли все, что приготовили, и через заднюю дверь рванули к морю.

Повезло – лодочку нашли, даже с парусом, потом три часа шли на этот поганый Волчий остров. Где-то через полчаса после того, как отошли от берега, услышали взрыв – наша растяжка сработала. Надеюсь, что они подумали, что нас под обломками похоронило.

Да, подумал я, ни хрена ты не продумал, Лёха. Ловушка, а не контора, и даже путь к отступлению ребята сами чудом нашли. Тоже мне, блин, начальничек экспедиции…

Начинало светать, и наша «Победа» вошла в Ревельский залив. Сзади, на горизонте, мы увидели «Льва» – спасибо, конечно, ребята, но ваша помощь уже вряд ли понадобится. Да, зря мы не предусмотрели рации для всех кораблей… Впрочем, нас они вряд ли спутают со шведом.

В заливе находилось шестнадцать шведских военных парусников – от огромного «Васы» с полусотней пушек (знаю, потому как смотрел в энциклопедии) и до маленького «Енхёрнингена» («Единорога»). И наши орудия начали свою работу.

Мы решили для начала сконцентрироваться на самых старых кораблях, названных в честь фруктов и цветов. Первым взорвался «Эпплет» («Яблоко»), после него «Пэрон» («Груша»), далее «Кёрсбэрет» («Вишня») и «Розен» («Роза»). Разделавшись с «ботаниками», мы решили сделать короткую паузу. Через две минуты, шведские флаги поползли вниз, а с «Васы» к нам отправилась шлюпка, с которой к нам поднялись несколько желто-голубых офицеров. Они несколько опешили, увидев направленное на них оружие и услышав мой приказ:

– Руки вверх, подошли поближе. Хорошо. Теперь, кто из вас главный?

– Адмирал Арвид Эрикссон – представился один из них, измождённого вида мужчина лет пятидесяти, и, заметно хромая, подошел ко мне и протянул мне шпагу.

Услышав его имя, я, неожиданно для себя самого, чуть поклонился:

– Я Алексей Алексеев, князь Николаевский, кавалер ордена Алькантары, министр иностранных дел Русской Америки. Рад познакомиться со столь знаменитым флотоводцем, адмирал Столарм. Оставьте пока свою шпагу при себе.

Тот с удивлением спросил:

– Вы меня знаете?

– Кто не знает Стальную руку[32]? Вот только мне казалось, что Карл приговорил вас к смертной казни, и что вы находитесь в заключении в тюрьме в Линчепинге в ожидании таковой.

– Так было еще три недели назад, ваше превосходительство. Но потом меня неожиданно доставили к Карлу, и мне сообщили, что русские захватили Ревель. Карл объявил, что готов простить меня, если я приму командование над эскадрой, отправляющейся в Финский залив. Я и согласился – не потому, что так уж дорожу своей жизнью, а потому, что родина в опасности.

Как в нашей истории, подумал я, только двумя годами позже, когда Карла начали бить поляки в Эстляндии и Ливонии. Вот только после того, как Столарм перестал быть нужен Карлу, его вновь арестовали, пытали, и, хоть и не казнили, но он больше не вышел из заточения и умер в Грипсхольмском замке в 1620 году. А арестовали его первоначально за то, что он принял сторону Сигизмунда, которому престол принадлежал по праву. Но, узнав о капитуляции своего сюзерена, он по приказу последнего сдался со всем своим отрядом Карлу, попал в замок Або, где его пытали, а затем кучка приспешников Карла приговорила Столарма к смертной казни. Его собирались казнить во время так называемой "Резни в Або" – массовой расправы над пленными, в которой принял участие сам Карл и самолично срубил одну из голов. Но Эрикссона не казнили, возможно, потому, что его семья была из Або, и это могло повлечь за собой недовольство местного населения. Вместо этого, его переправили в Линчепинг в материковой Швеции, где его вновь пытали и снова приговорили к смертной казни; его вновь повели на расправу, известную как Линчепингскую резню, но вновь в последний момент исполнение приговора отсрочили.

Когда я, по дороге в Европу, изучал новейшую на данный момент шведскую историю, меня поразило, что, среди многочисленных подлецов, предателей, лицемеров Столарм, в числе немногих, был выражением идеалов рыцарства. Именно поэтому я подумал, что, если и договариваться, то только с ним.

Я чуть улыбнулся и произнёс:

– Адмирал, я хотел бы поговорить с вами в более приватной атмосфере. А других офицеров пока развлекут мои коллеги. Впрочем, можете взять с собой одного из них.

– Тогда пусть это будет капитан Ларс Фернандссон-Флеминг.

Саша Сикоев и Ваня Алексеев присоединились к нам, и мы прошли в небольшой кабинет на офицерской палубе. Столарм с трудом сел, опираясь на руку, на которой не хватало двух пальцев; я знал, что его пытали, и не раз, по приказу Карла. Когда Фернандссон-Флеминг последовал его примеру, я предложил всем кофе и булочки, после чего сказал:

– Добро пожаловать, адмирал, и вы, капитан. Должен сказать, что узурпатор ввел вас в заблуждение.

Капитан попытался вскочить – похоже, ему не понравилось слово «узурпатор» – но Столарм придержал его за плечо.

– Скажите мне, князь, что это за Русская Америка?

– Земли на американском континенте, заселенные русскими. На данный момент, мы не состоим ни в чьем подданстве, хотя надеемся присоединиться к Российскому царству на правах автономии.

– Понятно. И у вас много таких кораблей?

– Немало, скажем так.

Столарм задумался, а я продолжил ковать железо:

– Адмирал, вы, вероятно, хотите знать, как мы видим сложившуюся ситуацию.

– Да, ваше превосходительство, мне это было бы весьма интересно, – сказал он, положив руку на локоть Фернандссона-Флеминга, который все это время кипел от возмущения.

Я кратко рассказал все, начиная с истории под Гётеборгом и кончая нашим первым визитом в Ревель.

– То есть вам прислали некие документы.

Я показал ему ксерокопии, присовокупив:

– Это факсимильные копии, но, если вам угодно, могу показать и оригиналы.

– Копии не очень хорошо сделаны – подпись моего короля Сигизмунда не слишком похожа. Но я не ставлю под сомнение сказанное вами никоим образом, ваше превосходительство.

Я удивился, ведь подпись примерно соответствовала тому, что я нашел в энциклопедии, но говорить ничего не стал.

Столарм тем временем продолжал:

– И я теперь понимаю, почему вы напали на нас этим утром. Впрочем, у меня с самого начала сложилось впечатление, что герцог Карл недоговаривает про события в Ревеле.

– Вы хотите сказать, что вы не доверяете Его Высочеству регенту? – с удивлением сказал Фернандссон-Флеминг.

– Нет, не доверяю, – отрезал Столарм. – Ведь вы тоже были против незаконного захвата власти герцогом Карлом, не так ли?

Фернандссон-Флеминг с испугом посмотрел на нас.

– Не бойтесь, капитан, все, что будет сказано в этом помещении, здесь и останется. Если, конечно, адмирал не предложит другого решения проблемы.

– Конечно, – задумчиво сказал Столарм, – лучшим вариантом было бы вернуть трон Сигизмунду. Увы, похоже, местные дворяне на это не пойдут.

И, подумал я про себя, нам это тоже не нужно, ведь Сигизмунд сейчас король Речи Посполитой, и шведский трон он занимал одновременно. И, в отличие от Столарма, он – такой же подлый враг, как и Карл. В частности, именно он станет виновником всех бед Смутного времени. Точнее, стал в нашей истории. А Эрикссон продолжил:

– Тогда наследник престола Иоанн, брат Сигизмунда, но тому всего лишь одиннадцать лет. Карл сейчас официально всего лишь регент – но он скорее удавит Иоанна, чем согласится, чтобы тот стал королем.

– Понятно. А где сейчас Карл?

– Вчера утром, регент отправился в старый город. Полагаю, что он до сих пор там, вероятнее всего, в королевском дворце. Если, конечно, увидев результаты обстрела нашего флота, он не решил бежать.

– Ясно. И что будет, если он погибнет? Или, например, если мы его возьмем в плен и заставим отречься от регентства? Есть ли другой кандидат в регенты?

Столарм задумался.

– Есть принц Густав, который был женихом русской царевны Ксении. Он имел глупость приехать в Россию со своей любовницей, после чего помолвка была расторгнута. А теперь он княжит в российском Угличе.

– Понятно. А смогла бы шведская знать согласиться на регентство Густава?

– Полагаю, что да. Но когда Густав сможет прибыть в Стокгольм?

– Надеюсь, что не позже осени.

– Этого должно хватить. Если, впрочем, Карла не будет больше в Швеции.

– И это можно будет организовать. Возьмем его в плен.

Лицо Столарма дернулось, но я добавил:

– Мы не будет его пытать, это не наш метод. Или лучше его убить?

– Желательно, чтобы он дожил до того момента, когда прибудет Густав. Если его не станет, то вполне может начаться война за регентство. Точнее, за престол.

– Тогда я рекомендую действовать немедленно, чтобы по возможности не дать ему уйти.

Столарм кивнул, потом неожиданно спросил:

– А что будет с нашим флотом?

– У вас осталось двенадцать кораблей. Четыре мы заберём себе, а восемь оставим вам, включая «Васу». С условием, понятно, что мы с вами договоримся о дальнейших действиях, равно как и о признании полученных мною грамот.

– А какие вам понадобятся гарантии, ваше превосходительство?

– Вашего честного слова – я выделил слово "вашего" – мне будет вполне достаточно.

Столарм с трудом встал и как можно более низко поклонился. А я подумал, что сказанное мной является ошибкой лишь в одном случае – если Столарма убьют.

2. Человек предполагает…

Столарм приказал всем шведам, включая и Фернандссона-Флеминга, вернуться на «Васу», а сам принял моё приглашение на «ранний обед», хотя время было скорее для завтрака – около половины десятого часов утра. На «Победе» практически всегда обедали вместе, но для очень редких случаев – обычно для обсуждения стратегии – у нас было специальное помещение. Им мы и воспользовались.

Адмирал оказался человеком, умеющим оставаться внешне невозмутимым, хотя эта маска с него чуть сползла, когда мы обсуждали отстранение Карла и привлечение Густава на роль регента. Теперь же мы обсуждали детали плана, и решили сделать примерно так.

Наша морская пехота совместно со шведской арестует Карла. Как мы уже обсуждали, было желательно, чтобы он оставался жив как минимум до тех пор, пока Густав не вернется в Стокгольм – иначе последствия могут быть непредсказуемыми. А вот чтобы не допустить ни его умерщвления, ни побега, решили, что сидеть он будет на Гогланде. После укрепления власти Густава мы его вернем в Ревель, где он будет судим и казнен, благо есть за что.

Власть в свои руки пока возьмет сам Столарм и некоторые другие из бывшей «партии Сигизмунда», в их числе и отец Фернадссона-Флеминга. Есть опасения, что в Швеции может начаться гражданская война, но Столарм надеется на помощь Русской Америки, Дании, и, если у меня все получится, России. Мятежники, вероятно, захотят заручиться помощью Англии, так что нужно будет вовремя взять Гётеборг и договориться с датчанами о непропуске шведских кораблей через проливы, кроме, конечно, тех, у которых будет специальное разрешение лично от Столарма.

Я предложил также постройку русской базы на реке Гёта напротив Гётеборга – мы могли бы разместить там три-четыре парусника с новым вооружением, что дало бы нам полный контроль над Каттегатом и предотвратило бы прорыв англичан на Балтику. Столарм, подумав, согласился – с условием, что эта база была бы временной.

Насчет Ревеля мы решили, что он останется шведским – ну нет у нас людей для контроля над ним – но Россия получит право беспошлинной торговли здесь и в финском Або. Нам передадут остров Ульфсё, на котором будет построена русская фактория, и там постоянно будут дежурить два наших корабля. Кроме того, вместо разрушенной конторы в порту Ревеля мы получим новое здание, причем обязательно с собственным пирсом.

В одиннадцать часов Столарм вернулся на «Васу». Вскоре шлюпка с тремя десятками наших ополченцев полетела к пирсу. К ним присоединились около сотни шведских морских пехотинцев, и сводный отряд пошел в Верхний город. Я же пока остался на «Победе».

Через полчаса загорелся огонек рации.

– Лёха, аврал, – послышался голос Саши Сикоева.

– Что такое? Проблемы?

– Да как сказать… По дороге никакого сопротивления не было. Стража у ворот просто расступилась и широко открыла искомые ворота. Мы пошли к замку – я тут уже бывал, дорогу знаю – и на Rathausplatz – ну на площади перед ратушей… это… в общем…

– Что такое, не томи!

– Так вот, здесь висят наш Карлуша, ребятки, с которыми мы тогда имели дело – губернатор и мэр – и еще несколько местных ви-ай-пи. И все те судьи, которых мы тогда уличили во взятках, тоже там.

– Да, Саша, интересные дела.

– Половина наших вместе с полусотней шведов заняли без боя ратушу, другая половина пока на площади. Хочу оставить с десяток охранять трупы, а с остальными прогуляться-таки во дворец.

– Держи меня в курсе.

Я срочно пошёл на «Васу» с десятком ребят. Столарм ждал новостей и очень удивился, узнав, что я их уже получил. Но когда я ему рассказал о случившемся, он сильно побледнел.

– Да, ваше превосходительство, дела… Значит, будет гражданская война. Давайте обсудим, что нам теперь делать.

– Есть лишь один шанс. Я сегодня же объявлю, что регентом будет Густав. И что, пока он не вернулся в Швецию, я буду исполнять его обязанности. Добавлю, что вернуться он должен осенью.

– А как на это отреагируют другие?

– В Або проблем не вижу – это моя родина. То же, я надеюсь, и на Аландах. Вот в Стокгольме и других городах с той стороны Ботнического залива всяко может быть. Хотя и там немногие будут оплакивать Карла. Но стоит там появиться как можно скорее, иначе и другие могут решить, что чем они хуже? Да и жизнь Иоанна сейчас в опасности. К счастью, он в Уппсале, недалеко от Стокгольма, и часть моих людей сразу отправятся туда.

– Нужно ещё отправить кого-нибудь в Копенгаген и Гётеборг.

– Придётся подождать, пока корабли в Мариехамне и Або выполнят свою миссию. Шесть кораблей для Стокгольмской операции мне еле-еле хватит.

– Тогда давайте сделаем так. Мы возьмём только два корабля, а другие два вы нам построите в течение года. Однотипные с теми, которые мы вам оставим. С тем же вооружением.

– Благодарю вас, ваше превосходительство. Я даже готов предложить вам взамен более современные корабли.

– Оба пойдут в Гётеборг, пока там не успели спохватиться. "Лев" же отправится в Копенгаген, где мой заместитель, граф Виталий Дмитриев, проведёт переговоры с королём Кристианом о закрытии Проливов для шведских кораблей, у которых не будет разрешения от вас. Кстати, на время моих отлучек, именно граф Дмитриев будет меня замещать.

– Очень хорошо, ваше превосходительство.

У меня сложилось впечатление, что Столарм был заинтересован в моём присутствии в Финском заливе, и я добавил:

– Господин адмирал, мне надо будет навестить русского царя Бориса в Москве. Кроме того, нужно будет переговорить с принцем Густавом и отправить его в Швецию. Не бойтесь, граф сможет решить все проблемы даже в моё отсутствие.

Вскоре мы прибыли на площадь перед королевским дворцом, и Столарм вышел на лобное место и объявил о своём регентстве. Народ всячески выражал свою радость, и выглядело это вполне искренне, хотя, конечно, будь на его месте другой, радость была бы примерно такой же. Тем временем, секретарь принёс ему текст новой редакции обязательств Швеции перед Русской Америкой, и он, поставив свою подпись, отдал его мне. Прочитал я его лишь тем же вечером, но, должен заметить, всё, что было обещано не только Столармом, но и другими шведами, содержалось в документе.

Я подошёл к Витале Дмитриеву и объяснил ему цель его похода в Копенгаген, а также его назначение моим заместителем. Конечно, я хотел взять его с собой в Москву, но понял, что здесь он мне будет нужен больше. А через час шведская эскадра, сопровождаемая нашим "Львом", ушла на северо-запад. Столарм решил распределить роли во время похода. Лишь два корабля – «Верблюд» («Kamelen») и «Заяц» («Kaninen») – остались стоять на якоре у Ульфсё. Шведские команды, согласно нашей договорённости, останутся там до тех пор, пока не подойдут наши.

Через полчаса, новоназначенный комендант города, кисло улыбаясь, сообщил мне о местоположении нашей новой конторы, а также о том, что все офицеры из тех, кто вчера напал на старую, арестованы и вскоре будут казнены – суд принял скорое решение о виновность каждого из них. Рядовые же исполнители находятся в одной из тюрем, их черёд настанет завтра. Я хотел было вступиться за них, но, вспомнив рассказ о том, как они отрубили головы несчастным только за то, что те сотрудничали с нами, я решил не вмешиваться.

И, оставив людей для конторы (включая на этот раз и отделение ополченцев), мы ушли обратно на Котлин. Как пел Цой, «девяносто два дня – лето», и нужно было провести его с пользой – а особенно закрепиться у устья Невы и навести наконец контакты с царской властью.

3. Возвращение в Питер

По дороге из Ревеля мы зашли на Гогланд. Прошло-то всего немного времени, а как все изменилось…

На Церковном мысу стояли полубатарея и пулеметы. Чуть подалее находились санчасть, дом для личного состава и еще один – с кухней, столовой, и залом. А метрах в двухстах возвышалась церквушка – пока еще без священника, отец Никодим будет сюда приходить раз в месяц с Котлина – и строящееся здание школы. Но занятия уже начались – в зале военного городка.

Финны, многие из которых еще недавно были довольно-таки замкнуты, оттаяли – ведь в санчасти лечили всех, в столовой подкармливали, а детям понравилась школа, тем более что девушка-врач, Лена Смирнова, оказалась по матери финкой и знала язык. Она и преподавала в школе в свободное время, и дети были от нее без ума.

В столовую же взяли на работу жен и дочерей кое-кого из местных, и платили хоть и мало по нашим меркам, но очень неплохо по меркам местным. А многие взрослые и подростки помогли – за деньги, понятно – при строительстве. Конечно, была проблема завоза промтоваров, но один из местных финнов ходил в Нарву, где и покупал товар на продажу. Более того, почти все финны были готовы креститься в нашей церкви – при шведах они были гражданами второго сорта, а сейчас чувствовали себя принятыми в русскую семью, и хотели стать как можно больше похожими на русских. То, что работало с индейскими племенами, заработало и здесь.

Обещав срочно прислать отца Никодима, мы ушли на Котлин. Мы отсутствовали всего-то пару дней, но даже за это время кое-что изменилось: с северо-запада пришли лодки с финнами, которые услышали от гогландцев, что с русскими хорошо иметь дело, и предложили свои услуги. Наши ребята согласились, чтобы они построили свою деревню рядом с базой, с условием, что все они примут русское подданство и перейдут в православие, а также пошлют своих детей в наши школы. Финны уже потихоньку ходят за семьями, и у Николаева скоро появится полноценный финский квартал.

Я полностью одобрил их действия, подумав вскользь, что нужно бы здесь поселить и русских. А то чисто финское поселение что здесь, что на Гогланде, не обязательно то, что доктор прописал.

Все это время, баркасы сновали по рукавам Невы в поисках фарватера для «Победы». Мы знали, что в девятнадцатом веке начали углублять дно, ведь глубины в дельте реки были недостаточными. В планах было послать в дельту реки наших «арабов». Но, к нашей радости, неожиданно обнаружился широкий канал более восьми метров в глубину.

И утром тридцать первого мая, или двадцать первого по старому стилю, «Победа» ушла к Неве. Васильевский остров с моря казался пустынным – ни порта, ни зданий, ни огня, ни черной хаты… Нет, вон в том заливчике – несколько, судя по общему виду, финских хижин. Ладно, обождем со знакомством – мы и так потеряли кучу времени.

И вот – стрелка Васильевского острова и широченная, величественная Нева. В мой прошлый визит в эти места, по берегам Невы стояли прекрасные здания, Биржа и Ростральные колонны делали Стрелку незабываемой, а ныне там было два-три домика, не более того. Мы сначала хотели туда наведаться, но там, где в будущем будет Петроградская сторона, мы увидели и церковь, и деревню домов в двадцать.

Мы подошли на шлюпке – я и команда морской пехоты, включая Валю Кесконена, на случай если и там финны. Но церковь, стоявшая недалеко от берега, очень напомнила мне фото храмов в Кижах, которые мне так и не довелось увидеть воочию; деревянная, высокая, весьма элегантная, и какая-то уж очень своя. Под церковью были мостки – два хороших и один сгоревший. К одному из целых мы и причалили.

На берегу нас встретил человек в рясе.

– Свят-свят-свят, – сказал тот, окая. – Кто вы и какою силою вы ходите без весел и без паруса?

Я подошел под благословение, за мной и все остальные. Тот сказал:

– Похоже, наши вы, православные.

– Да, честный отче, крещеные мы все, русские.

– А что тогда тремя пальцами креститесь, как греки?

– Так в наших краях все крестятся, – ответил я.

– А где они, ваши края? – спросил тот.

– Далеко, отче, за океаном, в земле американской.

– Не знаю такой. Ну да ладно. Меня зовут отец Евтихий, а это храм Спаса Нерукотворного, и село Спасское.

– Деревня?

– Село, сказано тебе. Ведь деревня – это когда церквы нет. А у нас, видишь, есть.

– А кто хозяин этого села?

– Богдан Хорошев из Москвы – наш помещик. Он и сейчас здесь, у него хоромы у Государева двора на Невском устье. Там оно, дальше, на реке Охте. Думаю, и сам он сейчас там. А ты кто?

– Князь Алексей Николаевский, – сказал я.

– Прости мою дерзость, о светлый князь, не знал я, что ты боярин, – сказал отец Евтихий и глубоко поклонился мне. – Скажи мне, а где это – Николаев?

– Николаев – на острове Котлине. А Николаевка – у нас, в Русской Америке. Вот ее я и князь. Приехал посланником великого князя Владимира Росского, правителя всех земель Русско-Американских. Едем к царю Борису, просить, чтобы принял он земли наши под власть свою.

– Пресветлый князь, поезжайте к Богдану, он вхож при дворе царя-батюшки.

Я запустил горсть в мешок, притороченный к поясу, и достал четыре золотых испанских дублона.

– Отче, прими это на нужды церкви, да на помощь нищим, – сказал я, протягивая ему монеты.

– Батюшка-князь, спаси тебя Господь, век не забуду, – сказал тот. – Знаешь, что ещё… У меня недавно пришли ребятишки-купцы, перегоняли ладью с товаром сюда из Холмогор, поставили ее к мосткам, честь по чести, и тут молния ударила в их ладью, она и сгорела со всем товаром. Али поджёг кто, не ведаю того. Вот у них теперь и денег нет, и товару, и как они вернутся в Холмогоры свои али куда подальше даже… Все в батраки просятся, да кому они здесь нужны.

– А где они?

– Да живут в сарае, только вот летом там жить можно, а что будет зимой? Заберу, конечно, их к себе в избу, да места там и так нет…

– Попросите их сюда.

Вскоре пришло четверо детей – старшему было, наверное, четырнадцать, младшему лет восемь. Смотрели они на нас с опаской.

– Ишь, ироды! Поклонитесь пресветлому князю, – проворчал отец Евтихий.

Мальчики подчинились. Я сказал:

– Кто вы и откуда?

– С Белого моря мы, из Лямцы, братья Заборщиковы. Ванька, Мишка, Лёшка и Юрка. Отец наш пропал недавно, решили сами торговлей заняться, ладью смастерили – и сюда, думали со свеями торговать, али с чухонцами. Да погорела наша ладья. Спаси Господи, в Спасском нас приютили, отец Евтихий кормит, да не хотим мы нахлебниками быть.

– Хотите ко мне на корабль? Накормим, занятие найдем, грамоте научим.

– Да читать-писать и считать мы все умеем, корабли строить, плотничать, опять же заборы…

– Заборы?

– Заборы, какими рыбу ловят. Дед наш мастером был – столько рыбы в его заборы попадалось… Отец – младшенький, он решил торговлей заняться. Только мать наша умерла восемь лет назад, когда Юрку рожала, и с тех пор отец сам не свой был. А прошлым годом пошел с сетью в море, а там буря, и не добрался он домой. Больше мы его и не видели с тех пор. А где твоя ладья?

– Да вон она, – сказал я, показав на «Победу».

Они с опаской посмотрели на нее – таких огромных кораблей они никогда еще не видели.

– А не нечистая ли там сила? – спросил Лёшка.

Отец Евтихий ему дал подзатыльник.

– Не видишь, охламон, православные они. А главный еще и светлый князь. Как ты с ними разговариваешь, дубина?

Я улыбнулся.

– Не надо его бить, отец Евтихий, не видел он никогда таких кораблей. Пойдете со мной?

Ваня перекрестился и сказал:

– Пойдем, княже. Не похож ты на нечистого. Только братьев моих не забижай!

Я рассмеялся.

– Не бойся, не обижу!

Мы подошли к отцу Евтихию под благословение. Ребята последовали нашему примеру, и вскоре шлюпка полетела назад к «Победе».

4. Государев двор

На Заячьем острове мы увидели три двухэтажных избы – деревушка, причем на сей раз явно русская. Интересно, а что они делают во время половодья? Заячий остров полностью уходит под воду даже при относительно небольших наводнениях в два с половиной метра. Ну что ж, мы все равно планировали поставить там батарею, а местным жителям предложим землю на Охте, чуть выше по течению. Вот туда пока еще ни одно наводнение не добралось – даже то, которое воспел – точнее, воспоёт – Пушкин в «Медном всаднике». А сами построим площадку повыше – и батарею на нее поставим.

Тем временем, детей передали для осмотра Ренате. Но они, узнав, что придется раздеться догола, наотрез отказались проходить осмотр у женщины, и пришлось их отвести к одному из медиков с «Москвы», который и передал анализы Ренате. Конечно, результаты анализов будут лишь через какое-то время, но, согласно первичному осмотру, они полностью здоровы, обладают недюжинной силой и, согласно тестам, интеллект у них намного выше среднего. Вот с детьми, спасенными тогда из тюрьмы в Ревеле, было похуже – с умом у них все было в порядке, а вот со здоровьем – дистрофия, глисты, чесотка, ну и так далее и тому подобное. Их оставили на Котлине – сейчас их там лечат и учат…

А у этих и с обучением все было в порядке – читать и писать они научились еще в Лямцах, а отец Евтихий им преподал и чистописание, и арифметику, и философию, и даже начатки церковнославянского и греческого языка. Кто-то из наших для них уже учебники выбирает – будем их учить. Опыт работы с ними пригодится при обучении других переселенцев, ведь нам нужно не четыре человека, а как минимум две-три тысячи – сотни полторы на Святую Елену, а оставшихся в Русскую Америку. Да и планы послать партию на Бермуды никуда не делись.

Впрочем, ребята чего только не умели; они знали и кораблестроение, конечно, в поморском варианте, и кузнечное дело, и портняжное, и скорняжное, да и купеческое им давалось легко, пока их ладья не сгорела со всем товаром. Наверное, и многие из наших будущих переселенцах будут обладать полезными навыками.

Я отвлекся от своих мыслей и увидел, что Нева повернула направо, а по левому борту при впадении реки Охты, на мысу, находились церковь и несколько крупных деревянных и более мелких, но добротных, двухэтажных крестьянских домов. Когда-то я читал, что нижний этаж – это скотина, а верхний – жилые помещения, амбары и сеновал. Похоже, народ здесь не бедствует…

«Победа» встала на якорь. Для промера глубин мы послали одну шлюпку, а визит царскому наместнику решили совершить сразу на двух.

Через несколько минут, наши лодки подошли к мосткам на Охте, прямо под государевым двором. Но не успели мы пришвартоваться, как на мостке выросли две фигуры, в красных кафтанах и с бердышами.

– Кто такие? – вопрошал первый, по-видимому, главный.

Я встал в полный рост.

– Веди нас к государеву наместнику, – сказал я. – Я Алексей Алексеев сын, князь Николаевский.

– Какой-какой князь? – рассмеялся тот. – Не знаем никакого князя Николаевского. А ну пошли отсель!

Мимо меня пронеслись две тени, и оба краснокафтанника оказались в клещах – Ринат Аксараев и Саша Сикоев вывернули им руки. Саша издевательски сказал:

– Так будет с каждым, кто без должного почтения отнесется к светлейшему князю. А ну ведите нас к вашему начальнику, смерды!

– Мы не смерды, мы люди боярина Богдана Хорошева, – с обидой сказал один из них.

– А нам без разницы. Жить хочешь, отведи нас к своему боярину.

Хорошев оказался пузатым дядькой лет сорока. Узнав, с кем имеет дело, и посмотрев на «Победу» – что заставило и его измениться в лице – он сказал:

– А не ты ли побил шведов у Ревеля? А то слух сюда уже дошел.

– Ну, я. А что?

– Благослови тебя Господь! А что теперь?

– Теперь всем русским есть бумага – можно беспошлинно торговать со Швецией и свободно проходить Датскими проливами в Северное море. Только срочно нужно мне будет с государем встретиться, рассказать ему и про нашу Америку, и про то, что сейчас происходит со шведами.

– Хорошо, если так. А на моих людей не серчай – ты, не обижайся уж, одет странно весьма, вот они и не поверили, что ты князь.

Да, подумал я, то, что в Копенгагене и Брюсселе катило, здесь казалось весьма стрёмным. Впрочем, то же самое мне говорили Ленины подруги в Питере двадцатого века – мол, одет ты не то чтобы очень. Одна даже заставила меня прибарахлиться в валютном магазине. Ну что ж, надо будет и здесь соответствовать.

– Боярине, а не ты ли государев наместник в этих краях?

– Аз есмь, – улыбнулся тот. – Отобедай со мной, княже, а послезавтра я в Москву уезжаю. Могу взять и тебя с собой, и твоих людей, кого захочешь.

– Богдане, а не хочешь покушать на моей «Победе»?

Богдан сказал:

– Ты знаешь, княже, боязно мне, а хочется. Ладно, пойдем к тебе. Только дозволь мне взять с собой сына моего, Тимофея, а еще отца Пафнутия и некоторых людей моих.

Сначала мы подошли под благословение к отцу Пафнутию, который сказал Богдану:

– Православные это люди, вижу я.

«Некоторых людей» оказалось два десятка – включая одного из тех самых незадачливых стражников, который оказался начальником стражи Богдана, Евсеем Кулагиным. По дороге к «Победе», Саша сказал ему:

– Не держи на меня зла, человече.

– Да ладно уж, – сказал тот. – Не хотел бы я биться против тебя и таких, как ты.

Сначала я показал князю и его людям «Победу». Не всё, конечно, но наши пушки, краны и другие машины, а особенно огромные размеры потрясли их до глубины души. Отец Пафнутий даже стал поглядывать на нас с опаской, но, увидев нашу корабельную церковь, сказал:

– Если здесь Божья церковь, то все это от Бога, а не от нечистого.

Потом, на торжественном обеде, который всем понравился, Богдан, его сын, и отец Пафнутий окончательно оттаяли. А от стола, где сидели Миша с Евсеем и другими стражниками с их стороны и военными с нашей, с какого-то момента слышался постоянный хохот. Похоже, лед тронулся и там.

Я рассказал Богдану о своих планах и предложил ему или дозволить мне построить крепость рядом с ним – за плату, разумеется, или купить у него устье Охты и Заячий остров. Он подумал и сказал:

– А знаешь, бери Заячий остров, дарю. А вот на Охте строй, но напротив меня. Ведь у меня здесь не токмо мой дом, но и государев двор и церковь. И кладбище, там много наших, православных людей похоронены.

Я настоял, чтобы он взял за Заячий остров и за землю у Охты сто испанских дублонов. Мне вспомнилось, что Авраам в Библии настоял на том, чтобы заплатить за пещеру, где он похоронил жену свою Сарру, ведь она таким образом стала его собственностью. Тот ответил:

– Много ты мне денег даешь, слишком много, княже. Так что денег за дорогу в Москву и обратно я ни с тебя, ни с твоих людей не возьму. С такими как ты, дружить лучше.

Я рассказал ему еще про то, что зима будет весьма холодной, и следующее лето тоже. И что мы хотели бы скупить все излишки зерна, чтобы раздавать его голодающим в следующие два года. Тут спросил отец Пафнутий:

– А откуда сие тебе ведомо, княже?

Я решил несколько приукрасить правду:

– Есть у нас в Русской Америке отец Николай, который славится своей святостью и прозорливостью. Все, что он ни говорит, сбывается. Поэтому мы и решили пойти в Россию, чтобы не допустить массового голода. И, говорит, хуже всего будет следующей зимой – тогда съедят все, даже семенной запас, и годом спустя будет нечего сажать. Распорядиться надо, чтобы не сажали ничего, а ели излишки. И еще мы привезли овощ американский, картофелем именуется. Его мы и ели вместе с мясом.

– Вкусный овощ.

– И растет он, даже когда холодно. Главное, его собрать до первых морозов, и держать в месте, где он не замерзнет. А на рассаду оставить по одному клубню – из каждого вырастет по новому растению. А вот рожь и пшеницу сажать не раньше, чем через год. Лето будет холодным, но всяко лучше, чем следующее, и урожай будет опять.

Отец Пафнутий подумал и сказал:

– Расскажи это государю, княже. А излишков много и у монастырей. Даже в наших местах будет и на Валааме, и на Коневце, и в Александро-Свирском монастыре, и в других.

– Купим мы их у монастырей и у помещиков, за золото и серебро.

– Хорошо, если так, княже.

– Кроме того, грибы нужно собирать и рыбу ловить. Сушить и солить.

– А соль-то откуда, княже?

– Мы и с собой привезли, и можно на море солеварни сделать. Да и в астраханских землях ее много, и даже в ярославских и костромских есть копи. Мы знаем, где именно.

– Отец Николай ваш показал?

– Нет, торговые люди поведали, – решил я «урезать осетра».

Богдан задумался, повернулся ко мне, и сказал:

– Княже, отвези меня домой, нужно будет к дальней дороге готовиться, ведь третьего дня на рассвете уезжаем. А я распоряжусь, чтобы мои приказчики бумаги составили на покупку земли. Только проследить надобно будет, чтобы они ничего лишнего в договор не добавили. И ты взгляни потом, и я тоже посмотрю. Приходи ко мне завтра на обед, тогда все обговорим и подпишем, что надо. А еще я скажу своим людям, чтобы тебя приодели природным князем.

Я проводил гостей до мостков на Охте, и мы распрощались до завтрашнего дня.

5. Пора в путь-дорогу…

Сегодня мы стали законными владельцами Заячьего острова и правобережья устья Охты, а также земель по ту сторону Невы, где в моем будущем находился Смольный монастырь. Пока нас не будет, наши ребята построят батарею на острове и общественные места на Охте. Оказалось, что глубины и у Охты, и напротив ее достаточны, чтобы «Победа» могла практически вплотную подойти к берегу; в первую очередь в этих местах будут построены причалы для нее и для «арабов», а также склады, зерновые элеваторы, и храм. Мы решили увековечить память св. Александра Невского, поэтому храм будет освящен в его честь, а поселение наше получит название Александрова-на-Неве. Настоятелем храма, пока не приехал новый священник, согласился служить отец Пафнутий.

Заячий остров так и останется Заячьим, а район Смольного получит наименование Форт-Росс, в честь нашего первого корабля. Там будут и элеваторы, и амбары, и склады.

На вопрос, как мы поедем, Богдан разъяснил, что в России уже существовала весьма неплохая система «яма» – то есть, станции со сменными лошадьми и ямщиками, сродни той, которую мы уже видели в Испании. Запрягли новых лошадей, посадили новых кучеров – и в путь до следующей станции. Так что сорок верст в день сделать можно без особых проблем.

Тем не менее, дорога нам предстоит долгая, верст с семьсот – сначала до Великого Новгорода, потом Вышний Волочёк, Новый Торг, Тверь… С учётом стоянок в Новгороде и Твери, где у Хорошева были свои дела, мы приедем не раньше чем через двадцать дней – причем наше путешествие, наверное, продлится дольше.

Ночевать мы будем как на постоялых дворах, которые нередко соседствуют с ямскими станциями, так и в имениях, принадлежащих Богдану. Разместить там можно, вдобавок к его собственным людям, человек по двадцать, так что мне пришлось довольствоваться именно этим числом во время этой поездки. Подумав, я решил взять с собой одиннадцать «дворян», четверых «купцов», двух врачей, одного агронома, и двух инженеров.

Девушек мы решили не брать вовсе: во-первых, могут не так понять, все-таки женщина в России того времени, равно как, впрочем, и в Западной Европе, не могла становиться ни врачом, ни торговцем. Более того, спать придется, как правило, вповалку. А в смешанной компании это вряд ли понравится Богдану и его людям; впрочем, и меня это в восторг не приводило; несмотря на мои, скажем так, отношения с Эсмеральдой, несколько старомодное воспитание давало о себе знать.

Да и в наших отношениях не всё было безоблачно. Конечно, Эсмеральда ни разу меня ни в чем не упрекнула и никогда ничего не требовала. Но в последнее время произошло несколько тревожных моментов. Во-первых, все же поползли слухи о том, что у нее с начальником экспедиции, представьте себе, непотребные связи, и это при живой и беременной жене. Во-вторых, сама прекрасная перуанка становилась все печальнее; я не знал, почему. Подозреваю, что ей все меньше и меньше нравилась роль «походно-полевой жены». Кстати, она очень хорошо уже говорила по-русски, и в некоторых делах – например, в вопросах шитья – она оказалась незаменима. Любили ее практически все – за доброту, неконфликтность, и готовность всегда помочь. Разве что некоторые наши дамы, которым никак не удавалось найти себе пару, относились к ней довольно прохладно. В частности, и Рената, и Вера Киреенко, наша глава по хозяйственной части, наотрез отказались брать ее к себе в команду, хоть и жаловались на недостаток персонала. Зато предложений руки и сердца от мужчин у нее было хоть отбавляй. Да, моему сердцу очень не хотелось ее терять, но умом я надеялся, что, пока я буду в Москве, она все-таки найдет себе вторую половинку.

Я старался как можно меньше думать об этом, и занимался тем, что лез во все аспекты подготовки экспедиции, хотя мои ребята прекрасно справлялись и без моей помощи. Кстати, в отличие от количества людей, количество грузов было практически неограниченным. Поэтому мы взяли с собой достаточно много. В первую очередь, конечно, это были подарки для царя, патриарха, и их окружения. Здесь мы не скупились и основательно подчистили «закрома Родины». Ну и, оружие для отряда в сто человек, который мы надеялись создать в качестве образца будущей армии «нового стиля». И, наконец, кое-какой товар на продажу, и несколько десятков мешков картофеля.

Кстати, наши ребята пообещали посадить картофель и у Хорошева, и у здешних крестьян, а также научить местных его выращивать. То же уже было сделано на Гогланде и в Николаеве, так что мы надеемся получить к концу лета урожай, достаточный для массовой его посадки в балтийских русских землях в следующем году. На Чилоэ картофель вызревает за восемьдесят дней при весьма умеренных температурах, мало чем отличающихся от прогнозируемых на лето 1601 года. Поэтому, если его посадить во второй половине мая, то клубни вполне можно будет собрать до 15 августа по старому стилю – дню, когда ожидаются первые заморозки.

Подумав, я добавил семян подсолнуха, тыквы, и помидор. Ведь в планах было договориться о том, чтобы их посадили где-нибудь на Нижней Волге, в Астраханском княжестве. Скорее всего, мы отправим туда экспедицию, которая займется и доставкой соли из соляных озёр нижнего Поволжья.

И, наконец, для связи мы взяли с собой две любительских рации со «Святой Елены». Голос они передавали на дистанцию до семисот английских миль, или тысяча ста двадцати километров – более чем достаточно для связи с Александровом и Николаевом. Кроме них, у нас были дополнительные комплекты аккумуляторов и два зарядных устройства. В этот же вечер, мы связались по одной из раций с Виталей Дмитриевым на «Льве» – оказалось, что они уже подходят к Копенгагену и что все там нормально.

В тот же вечер – это время суток было понятием относительным, ведь ночи давно уже были белыми – отец Пафнутий провел молебен за успех нашего предприятия. А потом я, каюсь, практически не спал – не столько из-за волнения, сколько из-за ночи «акробатики» с одной прекрасной девушкой с бронзовой кожей. Я, наверное, впервые проснулся раньше нее. Я сходил в гальюн, где умылся и побрился, после чего, стараясь ступать как можно тише, вернулся к себе, оделся в приготовленную Эсмеральдой с вечера одежду, взял свои вещи, и приготовился уйти. Но тут я почувствовал на себе ее руки, она судорожно прижалась ко мне и горько заплакала, потом перекрестила меня и сказала:

– Иди, милый! А то я тебя не отпущу…

После чего повернулась к стене, громко всхлипывая. Но когда я к ней прикоснулся, услышал лишь:

– Прощай, любимый!

И я вышел, помолившись Господу за Лизу, за моего, наверное, всё ещё нерожденного ребенка, и за Эсмеральду, которая, как я понял в этот момент, больше никогда не будет моей.

6. Путешествие из Александрова в Москву

Когда мы с ребятами высадились на форт-росском берегу, наши грузы и наши вещи уже были загружены в ожидающий нас караван, но Богдана еще не было. Где-то через полчаса подошли лодки с ним и его людьми, а еще через полчаса – как я записал в своем дневнике, второго июня 1600 года по новому стилю в семь сорок четыре утра по николаевскому времени – мы начали движение в сторону Великого Новгорода.

Леса вокруг нас были в основном хвойными, лишь изредка попадались лиственные деревья, чаще всего березы. Дорога была весьма монотонной; завтракали и ужинали мы на постоялых дворах, а обедали в трактирах рядом с путевыми станциями. Обрадовало меня лишь сообщение от Саши, что король Кристиан провел переговоры с людьми Столарма, результатами которых обе стороны остались довольны. В частности, Проливы теперь были закрыты для шведских судов, и Кристиан был готов прислать «ограниченный контингент» своих солдат для взятия Гётеборга. Впрочем, этого не понадобилось – на следующий день, Саша сообщил, что Гётеборг признал Столарма регентом и сдался без боя.

Богдан был несколько обеспокоен, увидев, как я говорю по рации, и даже перекрестил ее. Чтобы он не боялся, я устроил ему разговор с Тимофеем на Государевом дворе. Все было хорошо, разве что Тимофей папе долго рассказывал про то, как работают трактор и бульдозер. Хорошев посмотрел на меня и спросил:

– Княже, если бы я тебя не знал, я бы подумал, что вы чернокнижники.

– Богдане, в Америке много таких устройств. И работают они не от колдовства, а от земляного масла, которое горит внутри и заставляет механизм двигаться.

– Верю тебе, княже! Скажи, а ты не возьмёшь моего сына в свою Америку?

– Но тогда ты останешься совсем один…

– У меня еще двое есть, помладше. А Тимофей очень хочет посмотреть ваши края.

– Добро!

Седьмого июня с утра мы увидели вдали маковки Святой Софии, а через час были уже там. Новгород меня потряс своей красотой и обилием древних построек. Я когда-то читал, что Иоанн Грозный сравнял город с землей, но это оказалось поклепом – оставались и древние храмы, и стена вокруг Детинца, и Торговые ряды, и множество старых домов… Народ был незлобивый, почти все окали – а кто акал, был явно приезжим – и в языке было множество незнакомых мне слов.

Мы провели там три дня, и я решил сделать этот город одним из центров снабжения, ведь город купеческий, и осенью будет несложно закупить любое количество зерна. Богдан познакомил с начальником местной артели, те взяли задаток и принялись за работу. По словам Богдана, к нашему возвращению всё будет сделано – причем в срок. Кроме того, по просьбе Хорошева, я выделил для его местной усадьбы мешок картофеля – пусть выращивают, тем более, и климат, и почвы здесь еще больше подходят, чем в Невском устье. А Вася Любушкин, мой агроном, рассказал, как его выращивать.

Утром десятого июня мы пошли дальше. Дни были примерно одинаковыми – днем мы делали привал, обедали, потом, если рядом была речка, купались – чистота здесь была в чести, чем Россия так выгодно отличалась от немытой Европы. Вечером мы останавливались либо в одном из домов Хорошева – у него были городские усадьбы и в Новгороде, и в Вышнем Волочке, и в Новом Торге, и в Твери – либо в чьем-нибудь поместье, или на постоялом дворе. Изредка приходилось ночевать где-нибудь на поляне, но и здесь Хорошев был подготовлен – для всех нас предусматривались шатры. Я спросил его, почему бы ему не окружить лагерь повозками, как в моей истории это делалось на Диком Западе. Но он только посмеивался надо мной, мол, зачем? Его люди и так блюдут всю ночь.

На всякий случай, дежурили ночью и мои люди – из четырнадцати «дворян», четыре бодрствовали первую половину ночи, четыре вторую, а потом отсыпались.

Пятнадцатого июня мы пришли в Вышний Волочок, где Богдан познакомил меня с еще одной артелью – мы договорились, что и там нам построят элеватор и амбары. Семнадцатого, в Новом Торге, мы договорились еще об одном. И мы пошли на Тверь – до нее оставалось, по словам Богдана, дня полтора.

Следующим вечером мы расположились на опушке необыкновенной красоты, в ложбинке, окруженной соснами и березами. Пели птицы, журчала речка Тверца, в которой мы с таким удовольствием искупались, небо было ясное, и когда кроваво-красное солнце стало заходить за сосновый бор, я не удержался и, по старому обыкновению, нащелкал несколько десятков фотографий.

Вдруг ночь разорвал пронзительный свист. Я выскочил из шатра, но костёр, горевший прямо перед шатрами, мешал мне что-либо разобрать. Но были слышны крики и падения каких-то тел.

И тут я услышал серию выстрелов – по звуку, сделанных из нашего оружия. Кто-то пытался убежать – но ещё один выстрел, и звуки шагов бегущего затихли. Кто-то включил фонарики, и я увидел несколько неподвижных тел у повозок.

Оказалось, что ночью на нас напала какая-то ватага, человек, наверное, с пятнадцать. Семеро из людей Богдана были убиты практически сразу – и если бы не мои «идальго», кто знает, чем эта история могла бы закончиться. Трупов нападавших мы насчитали восемь – один из них был огромным детиной с длинной бородой и «зверского вида обличьем». Увидев его, Богдан присвистнул.

– А это, похоже, Волчонок. Известный душегуб из здешних лесов.

Еще один, лежащий на животе, показался мне смутно знакомым. Мы его перевернули, и оказалось, что это был один из тех, с кем я договорился в Новом Торге. Похоже, когда я платил им задаток, один из них увидел, что у меня был полный мешок денег – и рассказал дружкам из шайки. Да, есть вероятность, что в Новом Торге так ничего и не будет построено.

Мертвых бандитов мы обыскали и закопали там же, у дороги на лужайке. А тела своих людей Богдан распорядился взять с собой в Тверь, где и отдал их одному батюшке для захоронения.

– Мамок и жен их, кто женат был, возьму на содержание – отдали они живот свой за нас с тобой, княже, – сумрачно сказал он. – А вот твои люди зело добрые. Не отдашь их мне?

– Нет, не могу, – сказал я. – Они люди не подневольные. Если их уговоришь, останутся с тобой, но, боюсь, захотят обратно домой, в наши края. Но теперь пусть они нас охраняют.

– И то добро, – сказал Богдан, подумав.

Оставшееся путешествие было скорее приятным. В Твери я договорился с очередной артелью, мы с ребятами сходили в баньку, и двадцать первого июня ушли в Москву. Наконец, двадцать пятого с утра мы увидели, как «блещут маковки церквей и святых монастырей», и скоро мы уже въезжали в ворота Земляного города. Проехав до Белого города, мы свернули с Тверской дороги. Я смотрел по сторонам, любуясь улицами русской столицы, в которой я так и не успел побывать в наше время, и не заметил, как мы оказались во внутреннем дворе какой-то большой усадьбы.

– Княже, добро пожаловать в Москву, – сказал мне Хорошев. – Идем, тебе покажут твои покои. А потом приходи, откушаем, чем Бог послал.

За обедом я начал было расспрашивать Богдана, когда к царю, и что посмотреть в городе до того, как я попаду к нему на аудиенцию. Тот взглянул на меня и сказал:

– Княже, я приказал растопить баньку. После нее и поговорим.

Баня была роскошная. Вот только веники, которыми нас хлестали дородные банщицы, были не березовыми, а можжевеловыми. А потом, раскрасневшиеся и счастливые, попивая терпкий мед из деревянных кубков, мы расположились в предбаннике. Богдан отослал девушек, наказав им нас пока не тревожить, посмотрел на меня, и сказал:

– К царю я поеду завтра, но не знаю, когда он меня примет. А до того, как я у него побываю, ты, княже, оставайся у меня в усадьбе. Кормить-поить тебя будут, как меня, я распоряжусь, баня тебя и твоих завсегда ждет, а если что еще будет надо, скажешь моим слугам. Ну и еще, если девки мои обрюхатеют, от тебя или твоих, не обижусь. А вот на улицу носа не кажи.

– А почему, Богдане?

– А потому, что у себя на Неве я – царев наместник, да и по дороге – важный человек. И ты был моим гостем, значит, был в безопасности от всех, кроме разбойников. А здесь сразу видно, что ты чужой. И хорошо еще, если лихие люди нападут – у тебя людишки хорошие, хотя от ножа в бок в толчее и они не помогут. Но вот если тебя кто-нибудь из придворных царевых невзлюбит, то всякое может случиться. А еще хуже если тобой, упаси Господи, Конюшенный приказ заинтересуется, и попадешь ты, княже, прямиком к дяде царя, Дмитрию Ивановичу Годунову, в его подвалы. А там скажут, мол, не знаем мы никакой Русской Америки, и никакого князя Николаевского – самозванец ты. Ну и станут вопрошать, мол, кто такой и зачем пожаловал. Я-то потом тебя даже если и смогу оттуда вытащить, но и тогда не сразу, а охота тебе на дыбе побывать, али чего еще похуже? Вот потому-то и сиди здесь, и жди.

Потом, засыпая на мягчайшей пуховой перине, я подумал: ну вот, сбылась мечта идиота. Прибыл я в Москву, а мог бы сейчас в дивном новом свете пребывать, Лизу свою обнимать, на самолетах летать, город и страну строить, первенца своего нянчить… А тут кто знает, что будет дальше. Ведь, если верить нашей историографии, то Борис Годунов – тиран, каких мало. И вполне может быть, что не сносить мне головы. И вместо того, чтобы спасать свой народ от голода, познакомлюсь и с дыбой, и с другими инструментами агентства милого царского дяди… И вырастет мой ребенок сиротой.

Но тут я вспомнил Евангелие, где Господь сказал: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

И я успокоился. Если мне суждено сложить свою голову вдали от дома, то и ладно. И, перестав ворочаться, заснул сном младенца.

Конец первой книги.