Новый центр

3

Такого роскошного пейзажа с руинами я никогда еще не видел. Я вообще до сих пор никаких руин не видел, потому что на западе боев практически не было. Военные чины хунты Аахена и окрестностей, среди них немало постоянных клиентов фирмы «Дель’Хайе & Мюнценберг», быстро и незаметно исчезли, как только к городу подошли Интернациональные миротворческие бригады, возможно, они укрылись за границей, и скорее во Фландрии, нежели в Валлонии. Не считая нескольких перестрелок в районе Бранда и Корнелимюнстера, которые обошлись без жертв, были взяты только пленные, армия в этих краях не особенно рвалась в бой. В самом городе оставалось еще несколько снайперов в штатском, в основном — совсем юные сторонники режима, которых быстро переловили. Несколько следов от пуль в стенах домов на Кляйнкёльнштрассе — вот и весь ущерб, нанесенный городу. Не коснулись нас и временные перебои с электричеством, от которых в первые месяцы страдали жители всей страны, особенно — в столице.

На таком фоне вся эта дикая заброшенная территория представляла собой колоссальный контраст. Иногда совершенно непонятно было, решено ли реставрировать эти здания, или же, наоборот, их завтра снесут. Между руинами царило оживленное движение; у меня начало создаваться впечатление, будто жизнь здесь кипит в основном вне разрушенных стен, на улице. В то же время большинство зданий использовалось. Когда в надвигающихся сумерках загорелись первые огни, я обнаружил кипучую жизнь бюро, предприятий и квартир и вдруг понял, что я останусь. Зандер уговорил меня только наполовину, но все это царство огней в стремительно опускающихся сумерках, естественная уверенность в движениях людей за окнами покорили меня окончательно, и я теперь ничего иного не хотел, кроме как принадлежать к их братству и, как Зандер, говорить «мы», если речь шла об этой территории.

Зандер отвел меня в мою квартиру. Сам он жил прямо в библиотеке, а мне приготовили жилье в уже перестроенных мастерских, в двухстах метрах севернее библиотеки. Большая, скудно обставленная комната, совмещающая функции гостиной и спальни, небольшая ванная, кухня.

— Наверное, можно найти для тебя что-нибудь попросторнее, — сказал Зандер, но я тут же ответил: — Не надо.

Меня это жилье вполне устраивало. Зандер нерешительно остановился в дверях, и я кивнул ему в знак того, что он может идти. Мне хотелось остаться одному. Я опустил японские жалюзи из рисовой бумаги, шесть полотнищ, каждое из которых двигалось отдельно, и уселся в кресло, обтянутое черной тканью. Потом чуть отодвинул вбок одно из полотнищ и выглянул наружу. Я наблюдал, как загорались одни огни и гасли другие, различал исчезающие в разных направлениях силуэты людей в темноте. Подождите чуть-чуть, подумалось мне, скоро и я вольюсь в ваши ряды.

В этот первый вечер я начал читать объемистый роман Грегора Корфа «Заговор Сони». В нем рассказывалась любовная история времен до моего рождения, которая разворачивалась в сфере политики и спецслужб в те годы, когда в новой Германии царила еще полная неразбериха. В краткой аннотации на суперобложке говорилось, что автор, «бывший влиятельный советник в боннских кругах», представляет в этом романе «и свой собственный опыт в несколько переработанном виде». Роман был лихо написан и, если говорить вкратце, повествовал о том, как герой и рассказчик, некий Норберт Зете, чиновник ведомства федерального канцлера, в восьмидесятые годы влюбляется в молодую женщину по имени Соня, которая работает в администрации бундестага. Опытному читателю довольно скоро становится ясно, что эта куколка — агент «Штази». Я стал листать роман дальше и увидел, что в игру вступают потом и другие спецслужбы — от МИ6[18] и ФБР до МОССАДа — и что в книге встретится все, что положено по жанру: свержение министров, подлые убийства и предательства всех мастей. Да иначе на восемьсот страниц было бы не развернуться. На суперобложке красовались хвалебные отзывы прессы и одобрительное высказывание Джона Ле Карре. Чтиво этого рода мне всегда доставляло удовольствие. Более того, при иных обстоятельствах я бы и сам не отказался поработать на какую-нибудь спецслужбу, но, как известно, пока дальше черного рынка не продвинулся.

На следующее утро Зандер в первом приближении познакомил меня с библиотечной систематикой, чтобы я мог помогать ему в составлении каталогов. При всей любви к книгам я был все-таки перекати-поле, студент-недоучка, который позже успешно реализовал себя совсем в другой области, а именно в торговле. А вот Зандера я не мог представить себе иначе как погруженным в книги с раннего утра и до поздней ночи.

Вскоре после знакомства он рассказал мне одну историю. Однажды в детском саду он нашел тугой резиновый мячик и засунул его в карман. Когда дети играли, он сидел в сторонке. Воспитательница трижды спрашивала его, почему он молчит и не случилось ли с ним чего, и каждый раз Зандер отвечал: «Я вообще люблю помолчать, и у меня ничего не случилось. Все в порядке». Ему было четыре года, и когда он в третий повторил то же самое, воспитательница рассмеялась, кажется, почувствовала облегчение и оставила его в покое, не принимая никаких строгих мер. Зандер в этот день долго стоял в уголке и улыбался, а потом вынул из кармана мячик и, размахнувшись, изо всех сил бросил его в лицо девочке, стоявшей рядом. Страшный рев и крики, разумеется, глаз у девочки заплыл, вызвали врача, а воспитательница — она в этот день была с детьми одна, потому что ее напарница заболела, — позвонила маме Зандера и попросила забрать ребенка. После этого она не придумала ничего лучше, как запереть его в своей крохотной каморке, пока не придет мать. Извиняться перед девочкой он отказался. Воспитательница, которая очень его любила, в отчаянии смотрела на него, стоя в дверях, он же решил ее утешить и сказал: «Не беспокойтесь. Все в порядке». Она в недоумении покачала головой и вновь вернулась на улицу, к гомонящим детям, а каморку заперла снаружи. Наверное, она думала в тот момент: «Я все делаю неправильно. Все происходит совсем по-другому, чем нас учили». Этого мы никогда не узнаем. Воспитательница сейчас уже пожилая дама, а может быть, она и умерла. Зандер помнит, что ее звали Ингрид и что он тоже очень ее любил.

В каморке стоял электрический чайник и стакан с растворимым кофе, а в мойке, в уже остывшей воде плавала грязная чашка. На маленьком письменном столике он обнаружил серую папку, почти пустую, рядом лежала слегка помятая книжица карманного формата.

— Помню, — рассказывал Зандер, — я был слегка удивлен тогда, потому что никогда не видел Ингрид с книгой в руках.

Зандер взял книгу и открыл ее, и если тот факт, что Ингрид здесь, у себя в комнатке, прятала от глаз детей книгу, его удивил, то, похоже, он совсем не удивился тому, что, когда глаза его привыкли к черной вязи буковок на белом фоне, он смог эту вязь без труда расшифровать. Да и чему было удивляться, ведь до сих пор ему никто не говорил, что дети в четыре года, как правило, читать не умеют. «Миссис Дэллоуэй[19] сказала, — прочитал он, — что она сама пойдет и купит цветы».

— Конечно, — говорил Зандер, рассказывая мне эту историю, — тогда я не мог ни удивиться, ни счесть совершенно естественным то, что воспитательница читает Вирджинию Вулф, потому что я вообще не знал, кто такая Вирджиния Вулф и какие читательницы ее читают. Возможно, в этом не было ничего удивительного, потому что тогда Вирджиния Вулф считалась литературным вождем феминизма, и тот факт, что она, воспитательница по имени Ингрид, в данный момент, наверное, озабоченно беседовавшая с врачом там, на улице, вообще интересовалась такой литературой, был тоже вовсе не странным, ведь я не знал, какие хитросплетения судьбы побудили ее стать воспитательницей, не мечтала ли она до этого о какой-то другой профессии и, может быть, мечтает о ней до сих пор.

Итак, мама Зандера пришла, чтобы его забрать, Ингрид открыла дверь, и обе женщины увидели маленького Кая Зандера, сидящего на полу в уголке, что само по себе не вызвало удивления, но в руках у него была книга, и вот это уж воистину было странно и даже слегка забавно, поэтому их озабоченные лица озарила легкая улыбка, в которой превосходство взрослых смешивалось со своего рода облегчением, ведь маленький Кай никому не причинил больше никакого вреда и не раскрошил в мелкую крошку все вокруг. В улыбке Ингрид облегчения было больше, чем в улыбке матери, у которой наверняка не шел из головы тот приступ агрессии, который случился у сына. Именно Ингрид заговорила первой, она спросила чуть игриво: «Смотри-ка, ты нашел мою книжку! Ну и что там написано?»

Зандер перелистнул страницы назад и произнес: «Миссис Дэллоуэй сказала, что она сама пойдет и купит цветы». И тогда он увидел, как лица обеих его мам — настоящей и детсадовской — охватывает неописуемый ужас.

— Потом я никогда ее ни о чем не расспрашивал, — сказал Зандер, — но иногда мне приходит в голову, что моя мама в тот момент подумала, будто породила чудовище. Хотя мне было всего четыре года, могу поклясться, выражение лица у нее тогда было отнюдь не радостное.

Почему же его родители тогда ничего не замечали? В конце концов, дома у Зандеров книги водились, хотя о настоящей библиотеке речи не шло. Отец работал в управлении сталелитейного концерна, и книги в квартире, разумеется, были, причем в свободном доступе. Тихими вечерами, когда его мать в своей извечной депрессии лежала на кровати в темной спальне, маленький Кай брал одну книгу за другой и принимался их листать, прочитывал там и сям по нескольку предложений, пока не добрался до своей первой настоящей книги, «Снежной королевы» Андерсена. Это было за несколько недель до того случая в детской саду, жарким августовским днем, при рассеянном свете, сочившемся сквозь опущенные жалюзи. Сказка подействовала на него фантастически — возможно, оттого только, что он впервые в жизни как настоящий читатель одолел книгу от начала и до конца, — и он рассказал об этом маме. Его заворожила история о зеркальных осколках, один из которых попал в глаз маленькому Каю, и, конечно, особенно в этой истории привлекло его то, что главного героя звали так же, как его самого. Он восхищался маленькой Гердой, которая, несмотря на все преграды, не пугаясь того, что надежд почти никаких, отправляется на поиски Кая. Ему исключительно понравились оба ворона, которые в конце концов приводят Кая в замок Снежной королевы и за это их награждают постоянным титулом придворных воронов. С маленькой разбойницей он готов был ехать куда угодно.

— Вот только конец сказки мне уже тогда не очень нравился, — рассказывал Зандер. — У меня было смутное ощущение, что концовка довольно пошлая, и мне было жаль девочку и мальчика, которые теперь, повзрослев, снова оказались дома и обречены остаться там навсегда.

Его мать не задалась тогда вопросом, откуда сын знает сказку, она думала, что им прочитали ее вслух в детском саду. Теперь все обнаружилось. Резиновый мячик помог узнать правду. Родители, объятые тревогой, повезли его к детскому психологу в Ганновер. Дело в том, что, ребенок-то оказался суперодаренным, а они до сих пор этого не замечали.

— Ваш ребенок абсолютно здоров, — сказал им психолог, приветливый пожилой господин с лицом гнома, наполовину заросшим седой бородой, — просто он умеет читать, и все. Другие дети в его возрасте умеют играть на пианино. Или в шахматы.

Слова врача немного успокоили родителей, хотя нельзя сказать, чтобы это им сильно помогло.

В школе он только и делал, что читал, в отличие от некоторых одноклассников, которые читать так и не научились. «Во всем остальном он совершенно нормальный», — заверил маму классный руководитель, добавив ради утешения, что ее маленький Кай любит играть в футбол и у него хорошо получается. Итак, ему стали дарить книги, очень рано записали в библиотеку, а отец время от времени брал его с собой на стадион.

И только за три года до поступления в университет его учитель немецкого сделал еще одно открытие. На уроке читали вслух всегда одни и те же тексты авторов по программе, полностью или во фрагментах, в данном случае это был «Занзибар» Андерша, «причем его до сих пор читают, собственно, почему бы и нет», прокомментировал Зандер, рассказывая мне эту историю. «Мне эта вещь очень нравилась. Наш учитель решил еще раз обсудить то место в рассказе, где Грегор проводит параллель между своей ситуацией и ситуацией читающего мальчика из монастырской школы, этой деревянной скульптуры Барлаха в церкви Рерика, — но у него не было с собой закладки с указанием страниц, поэтому он не мог найти нужную страницу. Имелся в виду абзац, который начинается фразой: „Не вчитывается ли он в свои священные тексты? Не похож ли он сейчас на юного монаха?“[20] Так вот, он уже совершенно отчаялся найти нужную страницу, и тогда я, не открывая книгу, сказал ему, что эти фразы находятся в нашем карманном издании на странице 43, предпоследний абзац. Учитель на мгновение замер, уставившись на меня, потом нашел 43-ю страницу, чтобы убедиться, что я прав. Во время урока он больше к этой ситуации не возвращался, но на перемене подозвал меня к себе и спросил, откуда я так хорошо знаю по памяти это место в тексте, может быть, это мой любимый эпизод? Я ответил, что мне, в принципе, очень нравится вся эта сцена, но и другие фразы или абзацы, которые мне попадаются при чтении, я потом легко могу найти, не заглядывая в книгу, потому что точно знаю, где они находятся. Я не считал это чем-то особенным. В конце концов, если мы попадаем в незнакомый город, то ведь с первого или со второго раза мы уже знаем, где рыночная площадь, где музей, или какое-то определенное кафе, или кинотеатр. Однако для моего учителя это стало сенсацией. Он раззвонил об этом среди учителей, потом поднял по тревоге родителей. Меня снова осматривал врач, и я узнал, что у меня эйдетический тип памяти, причем в отчетливо выраженной форме, но в целом эта способность ограничивается только запоминанием книг. Дар такого рода иногда при взрослении исчезает, но у меня он сохранился».

Эта память касалась не только определенных мест в книгах, но и местоположения этих книг. Позже, когда Зандер поступил в университет, и потом, когда он начал работать библиотекарем, в его памяти до таких подробностей запечатлевался облик библиотеки, что он знал, на какой именно полке стоит та или иная книга. Таким образом, если, например, книгу поставили не на то место, — а ведь библиотеки — это не что иное, как гигантские хранилища, цель которых — защитить книгу и в конечном счете спрятать ее от читателей, чтобы ее никто не мог найти, говорил Зандер, так вот, в таких случаях он обнаруживал ее мгновенно, проходя между нужными стеллажами, да-да, при поиске пропавших книг его можно было использовать точно так же, как используют ищеек для поиска наркотиков.

— Это действительно несколько раз случалось, — говорил Зандер. — Меня вызывали, когда не могли найти книгу, и я, как ищейка, начинал рыскать между полками. Труднее всего было однажды найти Беккета, англо-немецкое издание «Worstward Но / Вперед, к худшему», худенький томик в скромном сером переплете, который потерялся вовсе не в том отделе, где обычно стоял, и который я скорее случайно почуял однажды среди книжек по математике, где стояли сплошь одинаковые серые тома по дифференциальному и интегральному исчислению, от которых Беккет на первый взгляд ничем не отличался. Думаю, было ошибкой с моей стороны, что я сообщил о своей находке, ведь шел последний год моей работы в библиотеке, уже при режиме Генерала, и я не знаю, что сделали потом с этим обнаруженным мной Беккетом.

— Но самой большой моей ошибкой в те первые годы, — продолжал Зандер, — было то, что я начал читать книги, которые мне предстояло обработать. Некоторые из них не вызывали у меня интереса, и я чинно препровождал их к месту назначения, но в другие вгрызался со страстью, понимая вскоре, что они неизбежно отсылают меня к другим книгам, а эти — к следующим, и осознавая, что всей моей жизни не хватит, чтобы их перечитать. Разумеется, это открытие я сделал еще во время учебы в университете, но в библиотеке это потенциальное море стало казаться мне бесконечным — воистину бесконечным! И чтобы это открытие не обернулось болезненной страстью, позже я заставил себя сосредоточиться на внешнем облике книг и, по необходимости, конечно, на библиографическом их описании. Это не означает, что сейчас я полностью перестал читать, нет, я читаю по утрам, когда проснусь, и вечером перед сном, так сказать, как частное лицо. Но на работе — больше никогда.