Невеста в бегах. Гуси, грядки... герцог?! (СИ)

Глава 15

Герцог все не шел у меня из головы.

Надо же, какой хороший человек! Только слово сказал, а Ферро так напугалась, что вон сама побежала деньги раздавать!

Одно из двух: или она правда так герцога боится, или любит его без памяти. И хочет в его глазах быть хорошей. И ей невыносима мысль, что он станет считать ее дурной и испорченной.

Я думала о герцоге, вспоминала его веселую улыбку, его открытый взгляд, смешливые искры в глазах, и злилась на себя все больше.

— И чего он лезет мне в голову, — ворчала я.

Но итак было понятно.

Герцог был слишком красив, чтобы о нем можно было просто забыть!

А я…

А что я?

Всего лишь несчастная бедная девушка. Да, именно бедная.

Ведь домой, к кружевам и кринолинам, я вернуться не могу. Меня там живенько сцапают и отдадут Густаву Октавиану. Мало кого заинтересует мое желание привести себя в порядок и продолжить знакомство с герцогом.

Тем более, что это знакомство совсем не гарантирует, что он как-то поучаствует в моей судьбе.

Ну, серьезно.

Не станет же он выплачивать долги матери перед сумасшедшим баронетом и спонсировать ее дурные привычки?

Да, если честно, я и против этого!

Она будет деньги проматывать, а ей кто-то станет потакать? Ну, уж дудки!

Значит, оставалось одно: не думать о герцоге вообще.

И как-то самой выбираться из нищенского положения.

— Ну а что… выкупить домик, заняться разведением овощей и цветов. На базаре и цветы продают, я видела! Роза Анники очень редкая. Ее можно развести и продавать букетами. И отростками. И гусей пасти. И…

Но что бы я не выдумывала, все было ничтожно мало.

Даже если я заведу полный кошелек денег, герцог и не посмотрит в мою сторону.

Да еще и коварный Петрович перестал яйца нести.

Любые.

Не говоря уж о драгоценных. Вот же досада!

Если б Петрович продолжил это благородное дело, то мы б с Анникой быстро выкарабкались из бедности. Но он завязал. Кажется, и правда обратился в петуха. У него даже гребень стал больше и краснее. И все лысое туловище покрылось короткими темными пенечками. Это отрастали новые перья.

Эх, не везет мне с деньгами!

И не факт, что повезет в любви.

А деньги бы мне не помешали, не помешали… Хотя, конечно, и с деньгами у меня шансов нет.

— Ферро он отшил, несмотря на все ее богатства, — ворчала я. — Не думаю, что он для меня сделает исключение. К тому же, я такая уродина!

Я в этот момент окучивала картошку.

И, кажется, последние слова произнесла это вслух. Потому что Анника, работающая рядом, очень удивилась. И даже разогнулась, отбросив тяпку.

— Это кто же тебе такое сказал, сестрица?! — воскликнула она. — Ты очень хорошенькая!

Я вспомнила свои прыщавые щеки и лоб, свой длинный нос, уныло смотрящий вниз, и бесцветные тусклые волосы.

— Ага, — уныло произнесла я. — Ты слишком добра ко мне.

— Да нет же! — принялась уверять меня Анника. — Я не вру, вот честное слово! Ты из-за синяка расстраиваешься? Так он почти сошел. Ну, немного зеленоватый… Но ведь скоро совсем сойдет! И ты будешь сногсшибательная красотка! Да даже с синяком видно, что ты симпатичная!

— Ага, — уныло сказала я. — С моим-то носом…

— А что не так с твоим носом? — удивилась Анника.

Я подозрительно посмотрела на нее.

Не, я же помню себя!

Хотя меня и приложили по голове хорошенько, я же помню, как Петрович, в ту пору еще Олег, надо мной издевался.

Эти его вечные шуточки типа «висит груша, нельзя скушать» и «пьяные черти горох ночью молотили». Это все о моем лице.

Да, Петрович умел быть изощренно-жестоким.

И о моих нежных чувствах он не думал от слова вообще.

Да он как будто нарочно старался посильнее меня задеть.

Так, стоп!

В голове моей раздался такой взрыв, что мне показалось — Густав догнал меня и с радостью огрел камнем еще раз.

Я себя помню такой, какой была до попадания в это тело!

А какое оно, мое новое лицо?! Этого я не знала категорически!

— Анника, мне срочно нужно зеркало! — заверещала я, маша руками, как сумасшедшая.

— Что, что? — испуганно ахала Анника. — Мошка в глаз попала?

Только этого мне не хватало!

И тут, как по заказу, зловредное насекомое долбануло меня в глаз так, что искры посыпались.

— А-а-а-а! — заверещала я, отирая градом катящиеся слезы.

— У-ы-а-а! — подхватила и Анника. Ее тоже мошка укусила. И тоже в глаз. Это что ж за напасть!

— А я говорил, — высунулся из кустов зловредный Петрович. — Они здесь ходят. Они что-то высматривают. Они шпионят! Наверное, нас хотят поймать!

Но я не слушала его зловещие предсказания.

Мошка облепила нас с Анникой и принялась жалить, как в последний раз в своей мошинной жизни.

Вмиг наши глаза и щеки были искусаны и начали отекать.

Мы с Анникой в панике побросали тяпки, лопаты и грабли и кинулись к прохладному ручейку под липой.

Но было поздно.

Глаза наши заплыли так, что превратились в узенькие щелочки.

Щеки налились глянцевым алым отеком, раздулись так, что обе мы вышли… мордатые и красные.

Просто кровь с молоком!

Еще и челюсть стала шире в два раза, как у дремучего неандертальца, который, словно жерновами, перемалывает в своей прожорливой пасти все подряд…

— Вот это репа, — чуть не плача, прошептала я, глядя на свою распухшую физиономию.

Интересно, почему я раньше не додумывалась как следует рассмотреть себя в прудике?

Когда темно да, не получится. Но при свете дня видно себя просто отлично!

И тут я с изумлением увидела, что мои волосы больше не бесцветные и не тусклые, а цвета гречишного красноватого меда, сияющего на солнце!

И кожа без прыщей.

И нос не грушей…

Остальные черты лица оставались для меня загадкой, потому что оно распухло просто чудовищно.

Мы с Анникой теперь напоминали двух деревенских баб, откормленных жирной сметаной и отпоенных молоком. И глазенки у нас были хитрые-хитрые. Еле поблёскивающие из щелочек между век.

— Ой-ой-ой, — простонала Анника. — Как чешется…

— Не трогай! — рявкнула я. — А то хуже будет…

Мы изо всех сил старались уменьшить отек, умываясь ледяной водой, но куда там!

Зуд немного унялся, щеки наши были красными. Лицо покалывало от холода.

Но отек не спал!

— За что ж мне такое наказание, — стонала я. — Снова скажешь, что я хорошенькая? Так и прохожу тут кикиморой…

Стеная и охая, мы с Анникой вернулись на огород.

И как раз вовремя!

Петрович с гусятами засел в засаде в кустах. И сидели они там тихо-тихо.

А через ограду лез какой-то странный тип.

Он был одет как городской щеголь. Узкие клетчатые штаны, пиджачок, застегнутый на одну пуговку. Нарядные штиблеты и котелок.

А физиономия у него была противная.

Красная, потная, усатая. Могучая шея, мощный загривок.

И над ним вился целый рой мошкары. Просто черной тучей. Потому что от него так и разило потом!

Но только его кожа была словно дубленая. Укусов на ней было не видать.

Да боюсь, мошка и не прокусывала ее. Не то, что нашу — тонкую и нежную. Дырявила навылет!

— Да это же они от него налетели! — ахнула Анника. — Он мошку сюда притащил, и они с него на нас перекинулись!

— Тише! — скомандовала я.

Я подхватила грабли и тихонько двинулась к карабкающемуся господину.

Анника поддержала меня, прихватив лопату.

А господинчик все никак не мог закинуть на ограду ногу.

Модные штаны были чересчур узкими, и он все задирал и задирал откормленную ляжку. Но штаны неумолимо возвращали ногу обратно.

Мы уже почти добрались до шпиона. Но тут в дело вмешался Петрович, полагающий, что он «один мужик в доме».

— Ты куда лезешь, гад?! — грубым мужским голосом рявкнул Петрович из кустов.

Шпион в ужасе сделал невероятное усилие и ногу-таки закинул. Нога зацепилась за верхнюю планку ограды и там прочно застряла.

С громким треском лопнули штаны точно по шву.

Ногу заклинило в поднятом состоянии.

Шпион, сообразив, что попался, заметался, старясь вырваться из смертельной ловушки.

Но модные штиблеты оказались слишком надежно надеты и крепко зашнурованы.

И шпион уныло повис враскоряку на заборе.

— Убью! — хрипло и преступно орал Петрович из кустов.

— Ни с места! — проорал пойманный, скача на одной ноге и нашаривая за пазухой предположительно оружие. — Не смейте приближаться!

— Ворье! — не унимался Петрович. — Проникновение на чужую территорию! Я шкуру с тебя спущу и чучело набью!

И Петрович, не вынеся переполняющего его яда, вылетел из кустов, и, разбежавшись, отважно долбанул пойманного клювом в нежное и чувствительное место.

Метил в пах, но немного не достал.

Но все равно клевок получился чувствительным.

Несчастный заорал, будто его не курица ощипанная клюнула, а лошадь лягнула.

— Уберите вашу ненормальную птицу! — вопил он, отмахиваясь от Петровича.

Но тот, кажется, только больше злился.

И, уворачиваясь от машущих рук, налетал с другой стороны и клевал снова, тыча клювом в жирные ляжки несчастного.

— Я полицейский! — орал пойманный, отбиваясь от осатаневшего Петровича. — Я здесь по делу! Я ловлю опасную преступницу!

У меня так и ёкнуло.

Это ведь он меня высматривает!

И раньше тут лазил, присматривался. Подойти не решался просто.