Невеста Лесовика (СИ)

Глава 8

— Да на кой я тебе? — взмолилась от страху. — Я, знаешь, какая шумная? От меня одни проблемы. Вот ей-ей.

— А мне к проблемам не привыкать. Лучше уж у меня под боком будешь жить, змеюка такая. Чем у Лесовика. Знаю я, что свадебку он задумал. Вон и нарядил тебя уже. Сейчас с этим разделается и придёт мои болота сушить. А этого я ему не позволю, — отрезала она.

— Ну… мне твоя обида понятна. Но вот у нас на селе принято всё обсуждать. Коли не хочешь с болотами прощаться, так договаривайся. Чего ж девиц по этому поводу воровать?

— Да с кем там договариваться? — вспылила Болотница. И ведь не хуже Лесовика. И тот так же говорил, когда с болот возвращался.

— Ну хочешь, я за тебя ему передам? Объясню всё. Перечислю твои требования. А потом его ответ принесу. Если вы друг друга не терпите, так и найдите посредника. Хоть меня, опять же.

Болотница зыркнула на меня подозрительно.

— Сбежать хочешь, вот и запела. Выбрала дом? Иди, — подтолкнула меня к «хоромам».

— И что мне там делать? — спросила я, оглянувшись на полпути. — Я без дела сидеть не люблю. Мне надобно чем-нибудь заниматься. Натура у меня такая, деятельная.

— Обустраивайся. Чем не занятие? — предложила Болотница. — Знаешь, сколько лет в этом доме никто не жил?

Ну, знать-то я не знала. Но догадывалась. Однако обустраиваться в нём ну уж очень не хотелось. Да и как обустраиваться, если там, наверное, всё уже прогнило?

В общем, до дома я, конечно, дошла. И даже вошла в него. Но увидев безобразие внутри, обессиленно всплеснула руками. Обшарпанное всё, грязное, полугнилое. Нет. В таком жилье нормальному человеку оставаться нельзя. Я, конечно, понимаю, что этой хмари я поперёк горла встала, но не до такой же степени!

Поскрипев гнилыми половицами, я подкралась к наполовину закрытому мхом окошку на крыльце и поглядела на дорогу — точнее, тропку, что от дороги прежней осталась. Глядь, а Болотница-то тоже куда пошла. Видать, к себе.

Интересно, в такой же ли развалюхе сама-то она поселилась? Уж сомневалась я в этом что-то.

Подождав, когда Болотница отойдёт подальше, туда, где деревушка изгибалась дугой, я тихонько-тихонько пошла за ней. Посмотреть хоть, как не пленный, а нормальный люд здесь обустроился. Пройти пришлось не так уж и далеко. Деревушка-то совсем маленькая. Да и для кого её расстраивать? Для русалок и водяных, что ли? Тем в воде-то, небось, поудобнее будет. Зачем им на берегу селиться?

В общем, шла я скрытно. И Болотница эта ни сном ни духом. Идёт, значит, бёдрами в платье зелёном из тины плетёной покачивает. И поглядывает вдаль. Я тоже в эту даль давай всматриваться. А впереди и вправду хоромы замаячили. Но не такие, как мне предложили. А нормальные. Хоть, конечно, и поменьше лесовиковских.

Как уж они поставили эти хоромы на болоте, того я не ведаю. Но стояли они на вид крепко. Не покосились даже. И не замшели. Окошки ладненькие были в них, с резными рамами да с витражами, коих я за всю жизнь всего только раз и видела. Цветные такие узоры на окнах тех.

Значит, вот оно как выходит… Мне в покошенной хибаре живи. А сама она в удобствах обитает. Стало мне как-то за это обидно. Ну никакого гостеприимства! Ежели она и Лесовика так привечала, то неудивительно, что он от неё сбежал да начал всяких невест из лесу таскать. Я вон тоже такое отношение терпеть не собиралась.

Дождалась, когда Болотница в свои хоромы войдёт, постояла ещё немного в тени под пожухлым кустом и тихонечко в хоромы-то эти и пошла. А что? Они вон какие большие. Неужто на меня там места не найдётся? Ежели кровать свободную не отыщу, так хоть бы и на лавке прилягу. А завтра с утреца по-тихому в хибарочку свою вернусь. И сделаю вид, что там и сидела. Кому от этого хуже будет? И я нормально высплюсь, и Болотница не распереживается, что слишком удобно меня поселила. Все счастливы. На том я и порешила.

Благо двери Болотница запирать не стала. Потому, наверное, что добровольно в эти болота не забредает никто. Тем я и воспользовалась.

Заглянула в сени — никого. Прислушалась — тихо вроде. Наверное, ушла в свои комнаты моя похитительница. Ну, она в свои ушла, а я в свои пойду. Осталось их только найти. Осмотрев сени, выбрала то крыло, которое показалось мне нежилым. А в нём какие-то комнатушки, да все с постелями, правда, не застеленными. То ли для прислуги, которой не видно. То ли для гостей, коих тоже не бывает. Для кого те комнаты делались, трудно сказать. Может, для меня опять же. Чтобы в хибаре-то не ночевать.

Выбрав комнатку поудобней и нарывши простынь да одеяло в припылённом сундуке, я ко сну всё быстренько подготовила. Но потом поняла, что рановато. Спать-то ещё нескоро. У меня из нужд и посрочнее имелись. Например, потрапезничать где-нибудь и чем-нибудь. А чем уж тут трапезничать, когда вокруг одно болото? Интересно, чем Болотницы обычно питаются? Уж не лягушками же.

Хотя, может, и лягушками. Но во мне подобный ужин, к сожалению, аппетита не пробуждал. Придётся искать что повкуснее.

Из комнатушки своей выглянув, я убедилась, что кто, окромя меня, в это крыло больше не забрёл, и поплелась побираться. То рыскала, то рыскала, но среди этих комнат ничего съестного не хранилось. Пришлось подклеть искать.

Лестница на нижний-то нежилой этаж в этих хоромах, как и положено, имелась. Но, чтобы попасть на неё, пришлось через сени пройти. Уж я испереживалась вся, что меня застукают да обратно в хибару отправят. А этого ну уж очень не хотелось.

Переживания мои, к счастью, оказались напрасны. Дверь в подклеть я нашла быстро, и замка на ней удачно не оказалось. И даже лучину я нарыла сбоку на сундучке. Зажгла да и направилась вниз по лестнице. Подклетная комнатушка длинная была. В одной половине жильё, видимо, для служек, коих нет почему-то. Посбегали, наверное. А в другой съестное, как и должно. Я-то сразу к съестному и направилась. Потому что кто жить-то здесь захочет, на первом этаже?

Окошки вверху малёхонькие. От почвы сыростью да холодом тянет. Если сравнивать, то уж даже и хибара та на окраине вполне ничего. Лучше уж там, чем в этой подклети.

В общем, цель моя была прямой и понятной. Пошла я к съестному и принялась полки разглядывать. К одной подойду, горшочек открою — пусто. К другой — пусто. Полезла уж по мешкам. Пшено нашла, овёс да пшеницу, но всё не молотое.

Залезла в бочонок внизу, а там — батюшки! — соленья. От голода даже желудок свело. Огурчик сверху малосольный выловила, откусила — а он то кислый. Я аж зажмурилась вся, но съела всё-таки с аппетитом.

— Ну, огурцами-то сыт не будешь, — решила я и принялась искать дальше.

На нижних полках ничего дельного не было. А вот на верхних, вполне может быть, и найдётся. Подставила табурет какой-то старый перекошенный и полезла смотреть по горшкам и мешочкам. К одному горшку потянулась, там ничего. А в другом — находка! — что-то явно лежало. Потому что замотан он был сверху, и даже воском крышка залита. Уж не солонина ли? Только далековато этот горшок от меня на полке стоял.

Я на табурете на цыпочки-то встала, начала горшок поднимать, а табурет у меня под ногами как поведёт в сторону. А в руках-то сокровище! Нельзя, чтоб упало. Я за полку локтем уцепилась, чуть не в воздухе балансируя. И потянулась, чтобы горшок этот с мясом обратно водрузить. Но табурет, не оценив моей бережливости, скосился ещё больше. И полка — позор ей! — не выдержала моего веса. Как накренится, как уронит меня на пол поверх поломанной табуретки. А потом как горшками на меня и кувшинами посыплет.

Первым полетел в меня наполненный чем-то кувшин. Еле увернулась. Сам-то он не попал, но мёдом в лицо прямо окатил, хмелем пыхая. За ним какая-то кадка, как выяснилось, с мукой. От кадки я тоже увернулась, но от муки не вышло. Вокруг грохот, пыль стоит. А я в мёде да в муке сижу измазанная и горшок с мясом обнимаю. Спасла всё-таки!

Когда, наконец, утихло, я горшок целёхонький в сторону отставила и принялась себя с пола поднимать. А это было ой как непросто. Табуретом мне прямо в ягодицу угораздило. Ногу саднило так, что хоть вой.

И вот, подвывая, поднимаюсь я с пола и слышу скрип. Оглянулась, а на лестнице, ведущей из подклети наверх, Болотница стоит. Мне подумалось, злая, а у неё от испуга глаза по пять копеек. Будто привидение увидела. Я взглядом-то по себе прошлась — мокрая вся, белая, косы растрёпанные висят и мёдом на пол капают.

Потянулась я к Болотнице, мол, не переживай, это я, Агнешка. А она как заорёт. По лестнице назад пятится, а я вижу, что ноги-то у неё дрожат. И через раз в ступени попадают. Спасать, думаю, надо.

Побежала к ней, пока не поздно, а она, ещё раз взвизгнув, таки оступилась. Покатилась на пятой точке, ступеньки деревянные собирая, и тоже руками размахивает, за полки цепляется. Верхнюю-то я уже ликвидировала. А вот нижняя ещё цела была. За неё-то Болотница и ухватилась.

Ну и, конечно, полка, от времени подгнившая, не выдержала такого напора. Летит, значит, Болотница, а по подклети грохот стоит опять. И пустые горшки на пол сыплются. Приземлились они с Болотницей одновременно. Все по сторонам от неё, а вот кадушка какая-то пустая, та всё-таки угораздила. Прицел взяла и как жахнет Болотницу в левое подглазье. Я и сделать-то ничего не успела.

Вскрикнула я испуганно и принялась свою похитительницу поднимать. А она чертыхается, шарахается от меня и ладонью щёку потирает.

— Да чего орёшь-то ты? — спросила у неё обиженно. — Это ж я, Агнешка. Не узнала, что ли?

Таких отборных ругательств, как от Болотницы, я и в жизни не слышала. Мужики у нас на селе и то культурнее выражались.

А я смотрю на неё и думаю: «Ну вот… Ещё одна с подбитым глазом. Что ж за неудача-то меня сегодня преследует?»

Царя подбила, эту чуть до смерти не перепугала. Хотя ей-то уж к чудовищам не привыкать.

Ох, долго она в себя приходила. Присела на лестничную ступеньку, подышала малёхонько, проругалась. И уже потом на меня зырк.

— Ты почему не у себя в доме? Я ж тебе избу выделила.

— Себе б такую выделила. Я бы посмотрела, сколько ты там прожила. И вообще, как же гостеприимство? И угощения? В наших краях не принято путников голодными оставлять. А ты что же? — устыдила её. — Э-эх, одичала совсем в своих болотах. Вон деревню целую сгубила и кукуешь одна. А когда компания появляется, даже приветить не можешь. Мне вон самой приходится себя привечать.

— Да уж, приветила так приветила, — Болотница обвела взглядом испорченную подклеть. — И на кой я тебя вообще приманила?

— Вот именно, на кой? Жила бы себе спокойно. А теперь что? Я ведь есть хочу не изредка, а каждый день. И даже не по разу. Отпустила б ты меня, пока я ещё что-нибудь у тебя в хоромах не переломала, — взмолилась я жалостливо.

Но Болотница оказалась не из сердобольных.

— Ещё чего, отпускать тебя. Не для того приводила. Говорю, что жить будешь здесь. Значит, здесь.

— Здесь — это в хоромах? — переспросила я, намекая, что по-другому мы точно не договоримся.

Болотница скривилась, но всё-таки кивнула.

— В хоромах.

— Ну, раз так, то надо бы потрапезничать. Я тут мясо нашла, — показала на спасённый горшок, — и соленья. Вот хоть бы и ими, ежели другого ничего не имеется.

— Уж с этим я и без тебя решу. Ты сюда больше не спускайся. А то совсем без съестного останемся, — сказала она строго. И хотя доверия насчёт еды у меня к ней не было, спорить я всё же таки не стала. Ежели что, можно будет потом передоговориться.

— Ладно. Но и ты тоже не лютуй. У меня судьба непростая была — вон, жертвенник да болота — я терпеть голодовку не стану.

Болотница вздохнула. Обвела напоследок взглядом испорченную подклеть да и начала подниматься на выход. Ну и я за ней, тихонечко, чтобы не слишком близко идти. Чувствовалась между нами струна какая-то натянутая. Думалось, чуть перетянуть ещё, и как лопнет! И тогда уже одними разбитыми горшками не отделаешься. Хотя струну эту, надо сказать, натягивала не я. Да и гусли эти, перетянутые, не мои тоже. Лесовику следовало бы сначала все вопросы с этой Болотницей порешать, а уж потом под венец кого-то вести. Меня, к примеру.

«Мужчины… что с них взять?» — подумалось мне. — «Они вон в своих-то чувствах разобраться не могут. Не то что в девичьих».

— Ты себе какие комнаты выбрала? — спросила Болотница, дождавшись, когда я из подклети вылезу.

— Да вон в том крыле. Те, что поприличней были.

Она призадумалась, наверное, вспоминая, были ли в том крыле хотя бы одни приличные комнаты, и, сообразив, кивнула.

— Подожди там, — велела мне, — тебя позовут.

Это, конечно, и радовало, и расстраивало одновременно. Кушать-то хотелось сейчас, а позвать должны были потом. И мне совершенно было неясно, зачем уж нужно кого-то ждать. Когда и мясо найдено и спасено, и соленья тоже имеются. К чему терпеть? Но чтобы не обижать хозяйку — обиды она уж слишком плохо переносила — я сделала, как было велено. Поплелась в свои комнаты ждать. И уж думала, не дождусь. Настолько желудок от голода сводило.

Но Болотница, хоть и не отличаясь гостеприимством, слово своё держать умела. Пришла за мной зелёненькая девушка, волосы, спутанные, сзади сетью рыболовной перевязаны, русалка, знать. И говорит, мол, пора трапезничать.

Я, едва о харчах заслышав, подхватилась с лавки, на которой посиживала да в высокое окошко поглядывала, и побежала к дверям. За русалкой в горницу, а оттуда — в трапезную. А на столе — ну не то чтобы разносолы — но еды хватало. И мясо какое-то, уж страшно спрашивать чьё. И яйца малёхонькие, явно не куриные. И — мать моя! — лягушки. Не живые, поджаренные. Ну… такое я точно кушать не буду. Жалко даже стало квакух. Мне теперь иначе их остервенелые трели слышаться будут. Тоскливее, что ли.

После трапезы, кою Болотница со мной разделила, мы с ней встали перед дилеммой. Чем я, собственно, на её болоте буду заниматься. Лесовика, как она неустанно повторяла, ждать не стоило. Потому вопрос моего досуга вставал остро.

— Ну, не знаю, — пожала Болотница плечами. — Хоромы убери, если совсем тебе скучно.

Поначалу её предложение таким уж весёлым не показалось. Но потом я решила, что раз заниматься и правда нечем, то завтра всё же примусь за уборку. Оно вроде и опрятно у неё содержалось, но не везде. В тех комнатах, куда она не заходила, творился настоящий бардак. Вот за них и возьмусь. Всё равно Есения не узнает, чем я здесь развлекаться буду.

В голове прозвучало её строгим голосом: «Не положено!» — и мне как-то погрустнело. Неужто Болотница права, и никогда мне больше в город к Лесовику не вернуться?

Поначалу-то, когда он меня с жертвенника стаскивал, я была ну очень уж против. А теперь, пожив с ним немного, совсем стала за. Хорошо мне с ним было, и даже хворь моя и бешено сердце колотящееся не пугали. Ну, пусть бы мне дурнело при нём, ничего же страшного.

— Э-эх, вернуться бы, — сказала я мечтательно, укладываясь вечером спать. — Надо бы завтра, когда Болотница чем-нибудь занята будет, обследовать местность. Только так, чтобы русалки меня не заметили.

А что? Может, болото это не такое уж огромное. И его обойти как-нибудь можно. Бочком. А там юрк и под завесу к Лесовику. Если получится, я честно-честно от него больше сбегать не буду. Даже если опять случайно изобью.

На том я и порешила. А утром, проснувшись спозаранку, принялась за дело. Отдраила несколько комнат в моём крыле, перины да подушки на солнце вытащила, чтобы просушились, в сундуках, порывшись, одёжу себе на смену нашла. А то вчера только сорочку успела выпросить, чтобы не спать-то в грязном. И в мыльне муку да мёд с себя смыла.

Поменявши одёжу, отправилась я искать, где постирать свою-то, измазанную. Под этим предлогом решила и местность обследовать. Тогда и русалки не так страшны. Если спросят куда, скажу на реку, стираться. Вряд ли они, как служки Лесовиковы, начнут у меня из рук грязную одёжу вырывать и помощь навязывать. Здесь-то ко мне без особой любви относились. Не топят и ладно, хоть какое-то утешение.

Плетусь я, значит, к реке — а точнее, болоту — и прислушиваюсь. Долбит ли Лесовик в водяную завесу, как давеча. А нет, тихо сегодня. Неужто сдался? Э-эх мимолётна мужская привязанность. И чего ему, собственно, страдать? Недолго ведь и новую невесту с жертвенника себе притащить.

От таких мыслей как-то обидно стало. И чего мне хотя бы раз было не подумать, прежде чем делать глупости? Сейчас бы уже и обвенчаны были. В тепле, в хоромах чистых. И никакой болотной вони.

Кстати, о вони. Сегодня пахло не так смрадно. Оттого закралось ко мне подозрение, что вонь эта от настроения Болотницы зависела. Чуть не в духе она, и запах гнилостный идёт. А коли настрой положительный, так и не пахнет почти.

Какая ж она злая тогда была, когда нам весь город провоняла? В ярость пришла, наверное.

Ей бы, вместо того чтобы злиться да вонять, в люди хоть иногда выходить, что ли. Ну, или в чудища. Как уж здесь у них говорят, не знаю. Но понимаю главное, нечего ей здесь одной куковать. В болотах в своих. Может, это она от тоски так позеленела, а не от природной своей вредности.

И тогда, коли бы встретила она кого интересного, меньше бы стало ей дела и до Лесовика, и до невест его, и до меня, в конце концов. Жили бы мы все счастливо и спокойно.

Дошла я, значит, до бережка, куда меня вчера из болота вытащили, и пошла вдоль него, чтобы поглядеть, далеко ли он идёт. Может, в лес. Как знать? А может, и топью заканчивается. Бреду я с корытом белья, мыльным раствором залитого, и вальком для стирки, а сама приглядываюсь да прислушиваюсь. И поначалу-то тихо было, только лягушки поквакивали да комарьё жужжало — очень уж злое, кстати. Все руки мне вчера даже в хоромах изгрызли.

Но потом тишина эта стала какой-то нетихой. Слышу, значит, шлёп, шлёп, шлёп. И гулкое такое, уж точно не от лягушки.

Мне бы, по-умному, от этого шлёпа побечь в другую сторону, но натура моя любопытная повлекла меня на звук. А шёл он как раз с той стороны, куда я с корзиной наперевес и направлялась. Там у бережка ивовые кусты росли. И ветки в безветрии-то странно как-то покачивались.

Я подкралась и к этим кустам приглядываюсь. Смотрю я, значит, на эти кусты, а кусты — на меня. Вот ей-ей, глядят, глазами моргают. Я чуть было не заорала, но голос опять от страха осип.

Ветки кустов, завидев меня, глазами, невесть откуда взявшимися, как заходят ходуном, как расступятся. А из них голова вся тиной увешанная и ряской облепленная. Белые на ней были только глаза. Те, что из кустов на меня моргали.

— Не кричите, — прошептала голова знакомым голосом. — Это я, Степан.

— Стёпа?.. — просипела я, трясущейся от страха рукой корыто с бельём покрепче сжимая. Чуть не выронила его с испугу. — А ты здесь как? Тебя тоже эти зелёные притащили?

— Какие зелёные? Русалки, что ли? Нет. Я сам пришёл. По царёву велению. Он к вам сюда ну никак не может пробраться. Переживает.

— А как же ты, по болоту? — удивилась я.

— Да по реке. Хорошо, что русалки не приметили. А то б прогнали взашей. Ну как вы тут? — он оглядел меня, наверное, ища признаки мучений. Но я оказалась, к его удивлению, цела и даже накормлена.

— Да как-как… — вздохнула я. — Тоскливо мне, Стёп. Обратно бы. Может, ежели мы вдвоём по-быстренькому поплывём, нас обоих также и не заметят?

— Не-ет, — покачал он головой. — Вам отсюда не выбраться. Вы же невеста царёва. Ни ему завесу не пересечь, ни вам. Без разрешения Болотницы. Ох, лютует она. Никогда раньше завес не возводила против нашего люда. А теперь вон, не пройти.

— Но ты-то прошёл, — укорила его.

— Ну, я ж не невеста, — возразил он. — А живёте вы где? Поселили вас?

— Как же… Сама себя поселила. От этих дождёшься. Никакого, Стёпа, у них гостеприимства. Еду и ту выбивать пришлось. Но я, как видишь, справляюсь, — сказала гордо. А что, не каждая девушка может похвастаться, что с Болотницей в одиночку управилась. Особенно с такой вредной. Лесовик вон и тот не смог.

Пока мы с ним, значит, шептались, послышался с болота девичий хохот.

— Явились — не запылились, — подметила я в ответ на смех. — Русалки, небось. Или тут ещё кто обитает? Повреднее.

— Да всяких хватает. Но русалок больше всего, — ответил Степан, озираясь взволнованно.

— А как же ты теперь обратно поплывёшь? — спросила я. — Они же тебя не пропустят.

— Обратно-то мне зачем? Царь-батюшка сказал, чтобы я здесь его дожидался да вас защищал. А то мало ли что. Он ведь, когда кокошник ваш у бережка нашёл, то разлютовался. Кричал и на нас, что мы вам уйти позволили, и на себя, что не объяснился с вами по-человечески. Говорит, боялся, что вы от него сбежите. Хотел как лучше, чтобы вы примерили на себя и платье, и роль царицыну. И может, страху у вас поубавилось бы. А оно вон как вышло. Ох и расстроился он. Ох, разозлился на Болотницу эту. То ветер поднялся тогда. То бушевало. А царь-батюшка к завесе болотной метнулся и давай с ней биться. А она ну никак не поддаётся. Видать, Болотница в неё все свои силы вложила.

— Видать, — ответила я. И мне бы вот здесь расстроиться, из-за завесы этой. А я, как дурная, заулыбалась. Когда услышала-то, что расстроился из-за меня царь. И сокрушался. И в завесу бился. Может, не пойдёт он за другой невестой-то всё-таки? Даже после глаза подбитого и побега моего случайного. Видать, приглянулась я ему взаправду, раз так сражается. — А где же ты, Стёпа, жить тогда будешь? — спросила я, отвлекаясь от приятных размышлений. — Уж не в кустах же.

— Да не хотелось бы… — ответил он растерянно. — А есть тут, где поселиться-то?

Мне вспомнились перекошенные избы, непригодные для жизни. И я сочувственно покачала головой. А потом вдруг идея ко мне пришла.

— Так есть где. В хоромах. Со мной живи. Только идти туда надо ночью, чтобы никто не увидел. Болотница и меня-то не хотела пускать. А тебя и подавно может выгнать. Тебе, Стёпа, главное, туда пробраться. А уж где еда у неё лежит, это я уже знаю. Так что с голоду точно не умрёшь.

Предложение моё, судя по растерянному виду Степана, не слишком ему понравилось.

— Ты, если сомневаешься, сам тогда выбирай. Как из кустов вечером выйдешь, вдоль бережка иди, пока не увидишь тропиночку. Тогда на неё поворачивай. И вот вдоль тропинки этой будут дома стоять. Ежели какой из домов приглянется, так и оставайся в нём. А ежели нет, тогда по тропке дальше иди, пока хоромы Болотницы не увидишь. Ты их, уж поверь, ни с чем не спутаешь. Понятно я тебе объяснила?

Степан кивнул.

— Ну а меня чтобы в этих хоромах найти, ты из сеней поверни в левое крыло. Там комнаты для гостей. А я на дверь свою ленту повяжу, чтобы отличить можно было. Постучишься, и мы тебя куда-нибудь пристроим.

На этом мы со Степаном и расстались. Он остался в кустах куковать, а я, сообразив, что дальше сплошное болото, раз он оттуда и вылез, направилась обратно. Место подыскивать, где ряски поменьше и берег понадёжнее. Не хотелось бы, одёжу стирая, в болото случайно бултыхнуться. Мне вчера уж очень в нём не понравилось.

Русалки, меня завидев, поначалу взбудоражились, думали, сбегать собралась. А я, может, и собралась бы, только куда здесь бежать? И как? Когда завеса эта проклятая мешает. Внутрь пропустила, потому что ждали меня здесь, а наружу уже не выбраться. А просто так по болоту плавать я желанием совсем не горела.

В общем, присела я на бережку, ряску разгребла. Смотрю на воду эту мутную и гадаю, как в ней, такой грязной, стирать.

— Где тут у вас постираться можно? — крикнула русалкам, глазевшим на меня издалека. А они переглянулись да со смеху прыснули. Смеются, никак не успокоятся. Интересно, что бы с ними стало, если бы я что-то действительно смешное ляпнула. — Есть тут колодец, может, где? С водой чистой, — попыталась снова.

— Колодец ей, — огрызнулась одна из русалок. — Ишь, какая важная. Чистоту развела.

Что-то раньше не замечала я, чтобы чистота людям важности прибавляла. Так только, опрятнее делала.

— Ну, не хотите говорить, не надо. Я тогда его сама поищу. И если уж найду, пеняйте на себя. Слышали, что я вчера в подклети у Болотницу учудила? — пригрозила им и, по всему видно, попала в точку.

Русалки эти посерьёзнели сразу. Улыбочки у них с лиц посползали. И одна — главная, наверное — другой кивнула, мол, проводи.

— Ну вот, так бы сразу, — одобрила я. — А то, видите ли, заважничала я…