Сиденье подо мной становится скользким, как мыло. И горячим. Кровь обжигает, струится по боку. А я начинаю медленно, но уверенно сползать вниз, наваливаться грудью на переднюю панель. Привязные ремни удерживают от окончательного сползания с сиденья. Вижу перед собой грустного золотого ангела с крестом в руке, и в затуманенном от сильной боли и кровопотери сознании уже видятся яркие картинки райских кущ. И этот ангел меня уже встречает. Даже рукой манит, вроде бы как подзывает к себе — «пора, брат, пора»…
«Бред сивой кобылы! Рано мне ещё к тебе!» — вспышка ярости разгоняет сумерки в моей голове, и я уже не ангел, и Александровскую колонну во всей её красе наблюдаю перед собой. И если тотчас не отверну в сторону, то не видать мне больше ни…
А ничего не видать! Ну, кроме ангелов на небесах, само собой. Да и насчёт «рано» тогда я точно ошибся! И следом ещё одна мыслишка проскользнула. И заставила хмыкнуть и мгновенно прийти в себя. А всего-то и подумалось — упадёт колонна или нет, если я в неё врежусь? И почему ангел золотой? Серый же вроде бы должен быть? Или это у нас серый…
Рву ручку резко изо всех сил на себя, ударившая перегрузка заставляет взвыть от боли в боку и в… Да всё тело моё сейчас одна сплошная болючая рана! Эта боль, а, может быть, и кровопотеря, здорово туманит сознание, отчего становится всё равно и совсем не страшно, и приближающаяся брусчатка не вызывает никакой паники. Какой может быть страх при такой боли? Стоп! Это уже было со мной совсем недавно. Только вместо брусчатки ТАМ в лобовое стекло летели зелёные сосны…
А ведь я так и падаю правым крылом вниз. И у меня пассажир в кабине!
Как только осознал этот факт, так сразу и толкнул левую педаль, да ещё и крен постарался выправить, убрать. Боли нет! Ничего нет, кроме самолёта и надвигающейся брусчатки. Эх, сейчас бы вывести обороты мотора на максимал, и был бы шанс уйти от столкновения с землёй!
Высоты не хватит… Не успею я вывести самолёт из падения. Не пикирования и не планирования, а именно что падения осенним листом вниз.
Мне повезло, что тяги не перебило, что конструкция самолёта получилась удачной, что рули слушаются, что удалось в последние мгновения перед ударом о землю выровнять аппарат по горизонту. Удалось, но не спасло. Так ровненько и шмякнулись брюхом о брусчатку! Почти. По крайней мере, в первый момент именно так показалось.
Но первый и основной удар приняла на себя стойка шасси!
Застонала от удара, но самортизировала калёная дуга, выполнила своё основное предназначение, погасила остаточную вертикальную. Правда, при этом здорово просела и почти выпрямилась в ровную линию, самолёт лишь слегка коснулся брюхом каменной мостовой, как она тут же распрямилась, спружинила и подбросила аппарат вверх. И не выдержала, лопнула. Жалобный звон настрадавшегося, но с честью выполнившего своё основное предназначение металла в кабине услышал.
И плоскости чуть ли не до брусчатки опустились, в центроплане подозрительный треск ломающегося дерева раздался. Отвалятся или нет?
Не отвалились, хрустнули, но на месте остались! Вот когда в очередной раз помянул добрым словом усадебных мастеров, кузнеца и плотника, Прокопыча и Емельяна Федотыча.
Подпрыгнули хорошо, зависли, а ещё горизонтальная скорость никуда не делась, плюс разворачивающий момент появился. И закружились мы над мостовой подобно карусели. Какие педали? Самому бы на сиденье удержаться! Нет, педаль в противоположную вращению сторону двинул, не без того, да толку-то!
В разбитый лобовик то Зимний вижу, то Главный штаб, то Дворцовую площадь с замершими на месте конными экипажами вокруг колонны, то Штаб Гвардейского Корпуса.
И поступательная никуда не делась, несёмся мы по инерции прямо на… А куда? Вроде бы как на угол Корпуса? Или на угол Главштаба? Ничего, осталось совсем немного, сейчас и узнаю, куда именно…
Эх, мне бы в проезд между этими двумя зданиями попасть! Он же широкий! Должен проскочить, просто обязан. Там два таких самолётика на встречных курсах разойдутся бортами. Вращение замедляется, скорость падает, и я хорошо вижу, как разбегаются в испуге прохожие, как со всех ног улепётывают прочь с моего пути испуганные лошади, запряжённые в коляски и экипажи. Работаю педалями, шевелю ручкой управления в попытках выровнять самолёт и направить его в этот проезд. Нам в него обязательно попасть нужно! Иначе ждёт меня лобовой удар о каменную гвардейскую стену, и он явно не будет способствовать остаткам нашего с Карловичем здоровья. Лошади же… Разбегутся!
Конструкция самолёта благополучно выдержала и разрушительный обстрел, и даже столкновение с земной поверхностью. Но судьба-злодейка решила на этом не останавливаться, ухмыльнулась в ответ на мою преждевременную радость и в очередной раз развернулась ко мне своей филейной частью.
Сначала проваливается в пустоту левая педаль. Волосы на голове встают дыбом в самом буквальном смысле, когда нога не ощущает никакой связи с рулём направления. Аппарат тут же начинает разворачивать вправо, как раз носом на Главштаб. Ещё успеваю компенсировать этот отказ креном, но трещит за спиной хвостовая балка. А крен окончательно добивает центроплан. Правое крыло выламывается вверх, улетает куда-то за спину. Только что и успеваю покрепче вцепиться в ручку управления, как самолёт резко переворачивает на правый бок!
Валюсь раненым боком вниз, насколько позволяют ремни. Прямо на безвольное тело Паньшина, и оно смягчает моё падение.
Так и скользим по камням мостовой на боку прямо в стену, на ходу нещадно обдирая лак, обшивку и снимая стружку с деревянных деталей фюзеляжа. Вдобавок то и дело цепляем мостовую железными стяжками и шпильками центроплана и обломками шасси.
Зато скорость окончательно потеряли, торможение получилось уж очень эффективным. Поэтому и столкновение со стеной вышло не таким критичным. Всего-то сорвало двигатель с опор моторной рамы и отломилось левое крыло, пошло по инерции вперёд. И законцовкой разбило окно на первом этаже Главштаба. Уж это-то я успел сообразить, догадался по характерному звону.
Боль вернулась. Навалилась со всех сторон, да так сильно, что меркнет свет в глазах. Зажмуриваюсь, шиплю что-то матерное сквозь плотно стиснутые зубы, жду, когда хоть чуточку станет легче, что отступит она немного. Жду, да не совсем. Левой расстёгиваю замок ремней и наваливаюсь всем телом на Александра Карловича. Бедолага застонал, вроде бы как попытался даже безуспешно зашевелиться, а я обрадовался — жив мой пассажир!
— Эй⁉ — доносится сбоку мужской обеспокоенный голос. — Вы там живые?
А я в ответ только еле различимый сип из себя смог извлечь! Рёбра болят настолько сильно, что не вздохнуть, ни… Выдохнуть!
— Не слышишь, что ли, как стонут? И даже шевелятся оба, — отвечает кто-то вместо меня. — Сами не вылезут, нет. Вытаскивать обоих нужно…
«Ну, наконец-то! Хоть кто-то сообразил!» — обрадовался услышанному.
— Врач нужен, — тут же авторитетно заявил ещё кто-то. — Они же в крови все. Без доктора я бы не советовал их трогать.
— И что? Так и оставить их внутри без помощи? — а это уже кто-то из женщин решился высказать своё возмущение бездействием зевак. — Они же кровью истекут, пока вы тут рассуждаете!
— Это да, могут и истечь, — согласился с возмущённой женщиной авторитетный. И присоветовал. — Через верх их нужно вытаскивать!
— Ну и чего же вы тогда стоите? Лезьте! — не успокаивается женщина.
«Решительная какая. И настойчивая», — восхитился. От подобной заботы даже как-то легче стало. А выбираться отсюда и впрямь поскорее нужно. Из покорёженного бака бензин капает, уже лужица приличная набежала. Хорошо ещё, что испаряется. Испаряется…
Носом уловил запах сигаретного дыма. Ох, ты! Задёргался поактивнее. Ну, это я так думал, что поактивнее. Зеваки меня тут же просветили насчёт моих заблуждений о собственной подвижности:
— Гляньте-ка, этот вроде бы как шевельнулся!
И тут же активистка обрадовалась:
— Если сам шевелится, значит, можно вытаскивать!
«Можно, можно, приступайте уже к спасательным работам», — матерюсь про себя от бессилия.
Дальше — просто. Набежавшие добровольные помощники под комментарии любопытствующих зевак вытащили нас через единственно доступный выход, через левую дверь. Для этого пришлось вытягивать нас из кабины за руки, иначе бы не пролезли в тесный дверной проём.
В первый момент ещё ничего, когда за запястья ухватили и потянули вверх, даже обрадовался, что смог рассмотреть место ранения. Пуля через мышцу навылет прошла. Сосуды крупные вроде бы как не задела, иначе бы я уже точно того, к ангелам бы отправился. А натекло с меня, как с поросёнка, так раны же! И бок, бок же ещё. Но что с ним я уже не смог разглядеть, потому что меня уже потянули дальше, и стало не до разглядываний себя любимого. Боль была жуткая. Не выдержал подобного издевательства над дорогим моему сердцу организмом и благополучно отключился.
И очнулся уже в больнице. Сразу понял, где именно нахожусь, потому что и запахи соответствующие тут витали, и медицинскую сестричку в белом халате с вычурным головным убором через стекло двери увидел. Опять же комната без изысков, белые стены, высокий потолок, три железные кровати, моя четвёртая. Обычные, между прочим, кровати, без подъёмных механизмов, одеяла серые, бельё чуть белее, но тоже немного сероватое и подушка. То есть, по две приплюснутых подушки на каждой кровати.
Свет из-за головы падает, освещает всё помещение. Посмотреть бы на окошко и за него на улицу, да никак, шея забинтована так туго, что головой вообще не двинуть. А дышу свободно. Умеют же медики, ничего не скажешь. Кстати, только сейчас про ранение в бок и руку вспомнил. Потому что не болит, вот и не вспоминал. Попробовал правой рукой шевельнуть, тогда только болью и полоснуло.
Отдышался, проморгал выступившие слёзы, проглотил… Ну, наверное, слюни. Пусть так будет. Зато сухое горло как-то смочил, дышать легче стало. Намёк понял, лежу смирно, попыток пошевелиться больше не делаю. А вот осматриваться по сторонам и глазами ворочать мне никто не мешает. И даже голову не пришлось для этого поднимать или поворачивать, прямо с подушки всё и рассмотрел. Высокая она, подушка-то, пусть даже и приплюснутая. Или две подушки, если по соседним кроватям судить. Кстати, а ведь я один в этой палате лежу. Думается мне, что эти три койки пустые на данный момент. Есть у меня такое чувство. Нежилые они какие-то, не измятые. И одеяла без единой складочки, и подушки ровненькие. Кстати, даже полотенца на спинках кроватей висят. Точно такие же, как у нас в училище были — вафельные! Интересно…
Стоп! Если три кровати пустые, то где Паньшин?
— Александр Ильич, прикажите узнать, в чём дело? — покосился на Пантелеева государь. — Куда самолёт запропастился?
— Сей же час распоряжусь, Ваше Императорское Величество, — церемонно-вежливо склонил голову генерал и тут же отправился выполнять поручение.
Правда, ушёл недалеко, в нескольких шагах чуть ниже ложи располагалась свита, среди которой было немало жандармских, да и не только жандармских, чинов. Им-то и отдал соответствующее распоряжение командир Корпуса.
— Сейчас всё узнают, — вернулся и доложил Государю.
А сам не на поле беговое, на вход смотрит, суета непонятная там образовалась. Чуйка сработала — сейчас всё и прояснится!
И впрямь, сначала какой-то взволнованный и бледный до синевы поручик прибежал, остановился в самом низу, перехваченный офицерами конвоя, отрапортовал, вытянувшись и приложив руку к виску. Оба оглянулись, задрали головы вверх, столкнулись взглядами с Пантелеевым.
Александр Ильич изобразил вопрос, внизу офицер оказался грамотным, сообразил сразу, что от него генерал хочет и знаками показал, что всё плохо. Пантелеев и поманил его к себе, не захотел в испорченный телеграф играть.
— Докладывайте без обиняков, господин капитан, — оборвал начавшееся приветствие, приказал сразу переходить к существу.
— Караул Адмиралтейства сделал несколько залпов из новых винтовок по аэроплану. Начальник уверяет, что якобы лично разглядел бомбу в руках воздухоплавателя! Поэтому и приказал стрелять подчинённым.
— Какую бомбу? — растерялся Пантелеев.
— Так слухи по всему городу ходят уже, — поспешил пояснить сказанное капитан. — Как с аэроплана бомбы кидали! Вот начкару и показалось, что аэроплан на Адмиралтейство нацелился.
— Слухи ходят! По всему городу! — прогрохотал сердито подошедший со спины жандарма Государь. — Мы ещё ничего не знаем, а весь город уже слухи распускает! Что ещё говорят? Да ты, капитан, не тянись, не на плацу. Рассказывай, что знаешь.
— Ваше Императорское Величество, — офицер и не подумал расслабляться. — Караульные произвели два залпа, и аэроплан упал прямо на Дворцовую площадь. Оторвавшимся крылом было выбито окно в приёмной ГАУ.
— А люди в аэроплане, что с ними? — С молчаливого разрешения государя задал вопрос Пантелеев.
— Все живые. Оба находятся в больнице. Им оказали помощь.
— И как только попасть умудрились? — проговорил удивлённый государь. — То стреляют в белый свет, как в копеечку, то всем караулом по аэроплану высоко в небе попадают!
— Злой рок, Ваше Императорское Величество! — гаркнул офицер.
— Какой ещё рок?
— В карауле оказались одни сибиряки, — тут же объяснил офицер. — Охотники. Белку, говорят, в глаз бьют, уток на лету сшибают, а эта штука куда как крупнее утки оказалась!
— Насчёт белки и уток ничего не скажу, а по аэроплану точно не промазали… Говоришь, князь с адвокатом уцелели?
— Так точно! Живые оба!
— Тогда приказываю наградить солдатиков караула за отличную службу и стрельбу! — неожиданное решение Государя озадачило не только Пантелеева, но и прислушивающуюся к разговору свиту. — Пётр Семёнович, вы слышали?
— Слышал, — эхом откликнулся Ванновский. Подшагнул ближе, оглянулся на тут же навостривших уши свитских и понизил голос, чтобы уж точно никто из них ничего не услышал. — Государь, позвольте дать вам небольшой совет?
— Слушаю, — склонил голову Александр Александрович.
— Не торопитесь награждать. Позвольте мне сначала разобраться, что там на самом деле произошло?
— Хорошо, вы правы. Разберитесь, Пётр Семёнович, и сразу же мне доложите.
Поискал хоть какую-то штуку, с помощью которой можно дежурную сестричку вызвать, но ничего рядом не нашёл. А между тем пить хотелось неимоверно. И слюни во рту уже закончились. Попробовал пошевелиться, да ничего у меня не вышло. И больно, и повязки не дают двигаться. Ладно левая у меня в бинтах, а с правой-то что случилось, что и она такая же? Пришлось лежать и ждать, пока кто-нибудь не соизволит в палату заглянуть.
Показалось, что прошла вечность. Наконец, дверь бесшумно отворилась, в помещение зашла женщина в белом халате и такой же белой косынке и принялась шоркать шваброй по полу. Попытался голос подать, да не вышло у меня ничего, сиплю еле слышно, до того всё пересохло. Нет, даже такой сип можно было бы услышать, если бы сестричка помоложе была. А эта в возрасте дряхлом, со слухом у неё наверняка проблемы. Поэтому сипи не сипи, а всё равно вряд ли услышит. Рукой не двинуть, пришлось ногой дрыгнуть. А уборщице хоть бы что, не замечает она моих потуг.
Пошевелил рукой, той, которая осталась условно целой. Условно, потому что и она в бинтах по самые гланды. Ну, или по горло. Наверное, ободрали сильно, когда из самолёта вытаскивали. Не реагирует! Вся отдалась увлекательному процессу шорканья шваброй по полу! Хоть плач, но и это мимо, она же глаз от пола не поднимает. Ну и сколько можно одной и той же тряпкой грязь в палате разводить? Пора бы и сполоснуть в ведре с водой хотя бы разок!
Не сполоснула…
Сделала видимость влажной уборки и испарилась, не поднимая глаз выше ведра с водой.
Сделал ещё одну неудачную попытку подняться с кровати и успокоился, настроился на долгое ожидание. Лежу, глазами хлопаю, белёный потолок над собой рассматриваю. А за дверным стеклом периодически силуэты мелькают. Поначалу пытался привлечь к себе какое-то внимание, да одним морганием много не сделаешь. Потом плюнул и просто лежал. И, о, чудо, наконец-то ко мне явились посетители! Именно что явились!
Потом доктора набежали, медсёстры, вода появилась, ну и прочее. Посетителей, правда, сразу же выгнали прочь из палаты, но дело своё они сделали, за это им моё большое искреннее спасибо!
Водички принесли испить, жизнь заиграла свежими красками. И, главное, голос появился. Первым делом про Карловича спросил. С затаённым страхом, а ну как не пережил Паньшин аварийную посадку. Ведь недаром же его в палате нет?
Живой мой напарник. И даже очень хорошо себя чувствует. Настолько, что сейчас уже и на улицу выходит. Гуляет по больничному парку, так сказать. Ему повезло больше, чем мне, все ранения касательные. И голову лишь зацепило. А то, что крови много натекло, так голова же! И сознание он потерял по этой же причине, удар хоть и касательный, но неслабый. В общем, повезло Карловичу. И не навестил, тоже мне компаньон! А я тут голову ломаю… Ну, Паньшин…
А дальше потянулись больничные будни, медленно, лениво, неспешно. Но, что оказалось удивительным для всего местного белохалатного персонала, недолго. Уже через несколько дней затянулись все мои раны, даже пришлось поторопиться и снять швы, чтобы нитки не вросли. Выдирай их потом с мясом. Ну или ещё что-то этакое, я не вникал. Лишь понял, что врачи как-то спешно засуетились после очередного обхода, даже пошумел кто-то в коридоре по этому поводу на кого-то там. И покатили меня на каталке в перевязочную. Тогда-то я в коридоре и встретил своего компаньона. Идёт, поганец, девушку в белом халатике под локоток придерживает, склонился к маленькому ушку и шепчет что-то доверительно. А тут меня катят. Это нужно было видеть, как Паньшин отреагировал. Чуть было не подскочил на месте. Локоток тут же из своих цепких ручонок выпустил, к каталке метнулся, справляться о моём самочувствии принялся. Ну-ну…
А, с другой стороны, кто я для него? Клиент? Средство для зарабатывания денег? Причем возможных денег, да ещё и не прямо сейчас, а когда-нибудь в будущем. И суетится сейчас только потому, что опасается потерять уже вложенное в мои будущие идеи. Компаньон же, туды его растак. Ладно, Бог с ним…
Ну а потом уже и я начал вставать потихонечку с помощью Карловича. В первый раз медсестричка мне помогала с кровати подняться, ну а потом я Паньшина на помощь привлёк. Почему? А потому что! Очень справные тут сестрички. Пусть просторные платья и белые передники с косынками тщательно скрывают прячущуюся под ними фигуру, но руки-то не обманешь! Всё они чувствуют, руки-то. А сёстры вдобавок то ненароком грудью прижмутся, то округлым бедром, то вообще всем своим упругим и горячим телом, когда помогают из ласковых объятий кровати выбраться. И, как будто этого мало, ещё и потом поддерживают за талию при ходьбе. Ну и мне приходится их приобнимать по мере возможности и опираться на округлые женские плечи, потому что передвигаться самому первое время очень тяжело было. А я же не железный…
Так что лучше без них всё-таки…
Нет, я и раньше пытался активно шевелиться, но располосованная бочина заставляла лежать на кровати. Ещё бы, от бедра до шеи, словно ножом распахали.
Что интересного ещё произошло? Буквально на второй день моего здесь пребывания в палату завалилась целая делегация! Вошли, растеклись вдоль свободных участков стен, в проходе между кроватей выстроились. Кто-то из гостей присел, было, на одну из пустующих кроватей, да суровое покашливание сопровождающего гостей врача заставило нарушителя порядка сразу же вскочить на ноги и тихим голосом извиниться за свой проступок.
А я лежал и выслушивал аккуратную приветственную речь Жуковского. Да, того самого, основоположника гидро и аэродинамики и всей русской авиации!
Разговор закономерно затянулся. Начался с ожидаемого вопроса о моём самолёте, о том, откуда я идею постройки именно такого аппарата взял? Никто же не верил, что такой молодой человек, как я, да ещё и без должного технического образования, мог придумать что-то такое. Планер, да ещё и самолёт с мотором, которые успешно поднимаются в воздух и мало того, на удивление всему миру довольно-таки продолжительное время на него опираются, летают. Пришлось доказывать в разговоре своё право на изобретение. Ух и разговорились мы в процессе этого доказательства с профессором. Нет, выпендриваться и поражать всех присутствующих своими передовыми для этого времени знаниями, сыпать формулами и приводить свои расчёты я не стал, всё равно сейчас никто мне не поверит. Без долгой и успешной практики и плотного общения. И формулы мои будут пустым звуком. Ну кто сейчас поймёт, что такое фокус крыла или коэффициент подъёмной силы? Не говоря уже обо всём остальном?
Насколько я помню, он вроде бы только-только начинает строить свою первую аэродинамическую трубу? И формулу подъёмной силы Николай Егорович вроде бы как выведет чуть позже, после многочисленных испытаний и исследований как раз в этой трубе?
Поэтому отнимать открытие у этого замечательного учёного я не буду. Ни к чему. Подтолкнуть, подтолкну…
Так, приоткрыл немного свои знания и на этом остановился. Потому что и этого, как мне показалось, будет достаточно. Про аэродинамику упомянул, в практическом её применении, при этом сослался на якобы свои долгие наблюдения за полётами птиц. И очень этим заинтересовал не только профессора, но и всех остальных. Настолько, что мне предложили не заниматься ерундой в виде учёбы в военном училище, а ехать в Москву.
Ответить на столь лестное и, главное, неожиданное предложение не успел. В коридоре зашумели, забегали, потом дверь входная приотворилась и в палату заглянул офицер. Сверкнул погонами и аксельбантами, оглядел всех нас строгим взглядом и скрылся. Не успели мы вернуться к прежней беседе, как разговор снова прервали. На этот раз вошли жандармы и вежливо попросили всех визитёров покинуть палату. Потом осмотрели всё помещение, даже под каждую кровать заглянули. Я уже догадался, кого в гости ожидать, и не ошибся.
Его Императорское Величество быстрым шагом вошёл в палату через предупредительно распахнутую дверь, остановился возле моей кровати. А я уже принял горизонтальное положение, успел даже одеялком накрыться. Потому как не знаю, как мне в данной ситуации императора приветствовать! Времени на принятие решения не было от слова «совсем», поэтому сделал первое, что в голову пришло — плюхнулся на кровать. И выражение лица постарался сделать этакое отрешённое, мол, лежу, страдаю из-за обыкновенной человеческой глупости.
Но попытку привстать всё-таки сделал при виде входящего в палату государя. Слабую такую попытку. В надежде, что меня тут же остановят. И не ошибся!
— Лежи-лежи, не вставай, — оправдал мои надежды Александр Александрович. А сам добродушно улыбается в усы.
Похоже, разгадал мою маленькую хитрость. И как-то мне неловко стало. Это же государь! Наверняка ему уже всё о моём нынешнем состоянии здоровья доложили. Скривился, чтобы хоть немного соответствовать задуманному образу и всё-таки ослушался, поднялся с кровати. Кланяться только не стал, так поприветствовал, словами.
— Что живой остался, это молодец, — не стал обмениваться любезностями государь. — Рассказали мне, как ты свой аэроплан в сторону от гуляющей по площади толпы уводил, жизни человеческие сберегал. Сей самоотверженный поступок мною отмечен. Вдобавок ты под обстрелом побывал, ранения получил. Можно сказать, боевое крещение огнём прошёл успешно, при этом и личное мужество проявил. Ну а то, что не неприятель, а свои тебя обстреляли, так то и на войне часто случается. По поступку и награда. Носи с честью!
Смотрю, как на больничную пижаму сам государь прикрепляет небольшой серебряный крест на георгиевской ленточке и непроизвольно вытягиваюсь, невзирая на боль в подживающем боку. Государь прикрепил награду, отступил на шаг, оглядел дело рук своих и на меня теперь смотрит.
Набрал воздуху в лёгкие, зашипел сквозь зубы от нового приступа боли и гаркнул то, что в голову пришло:
— Служу Царю и Отечеству!
Ну а что ещё кричать? Не «Служу России!» же? Хотя и это бы сейчас сошло, так понимаю…
— Молодец! — одобрил мой порыв император. — Награду свою заслужил по праву, поэтому носи её с честью. За самолёт свой можешь не переживать, его сразу же утащили во внутренний двор Главного Штаба. Как и обещал, ГАУ уже выкупило его и даже деньги выдало твоему поверенному…
«Ну, Паньшин!» — подумалось. — И ни слова не сказал! Увижу, всю душу вытряхну.
Ну и то, что выкупили, в общем-то, обломки, оценил. Впрочем, такие обломки тоже хороших денег стоят!
А Государь продолжает говорить:
— Врачи в один голос уверяют, что скоро тебя на ноги поставят! Что раны твои заживают самым невероятным образом. Думаю, то, что сейчас скажу, ещё быстрее поможет тебе окончательно выздороветь. Землю, что отец твой просил выделить под строительство производства, я вам не дам! Взамен получите готовое помещение на территории Путиловского завода. Управляющему Самсонову уже дано соответствующее распоряжение Николаем Ивановичем…
— Разве он ещё живой? — вырвалось у меня. Прикусил язык, да поздно уже, вылетело слово.
— Николай Иванович? — переспросил недовольный тем, что я его перебил, государь. — А что старику будет? Он ещё меня переживёт. Бегает по своему заводу, как молодой, суетится всё.
— А канал? — осторожно спрашиваю.
— Построили, — явно удивляется моему любопытству, но тем не менее отвечает Александр Александрович. — Языки завистникам и недоброжелателям-перевозчикам укоротили, выплаты из казны наладили, и стройка пошла как по маслу. Не скрою, Николай Иванович перенапрягся сильно, пришлось лично приказать ему в больнице полежать для поправки здоровья. Ты, княжич, тоже тут не залёживайся и поправляйся поскорее. Дел тебе предстоит не то что много, а очень много. Надеюсь, не подведёшь меня?
— Не подведу, — постарался ответить уверенно и твёрдо.
Интересно, что это ещё за дела, которых предстоит «очень много»? А то, что нам выделят уже готовое помещение на территории завода, это и лучше, и хуже. Ладно, разберёмся…