Наложник

Глава 8. Пустыня Дора

Солнце ещё не успело взойти на небосклон, а мы уже выходим за восточные ворота навстречу пустыне. Я люблю свою страну, на белом свете нет ничего прекраснее царства Даар с его удивительной природой. На севере возвышаются высокие горы с белоснежными пиками, навечно покрытые льдом; на юге плещется ласковое Аравийское море; на западе расстилаются тенистые леса с благословенной прохладой, а на востоке пролегает знойная пустыня Дора. Туда-то и лежит наш путь, на юго-восток в Эль-Башин в древнюю столицу Даара.

Я, Эмин, Хасан и ещё несколько моих людей попадаем в первую группу, в связку из двадцати верблюдов, за последним привязывается колокольчик, если он будет звенеть, значит всё в порядке – веревка не оборвалась. Я хочу, чтобы Эмин сел на моего верблюда, он неуклюже забирается и садится впереди меня, ойкает и весь изгибается. Смеюсь, после ночного соития с моим большим дружочкам его попке очень больно, а сейчас мы поскачем на верблюдах, и он испытает неизведанные ощущения. И тут же, верблюд делает первый шаг и Эмин выгибается дугой, чуть постанывая отклоняется на меня. Придерживаю его одной рукой за животик. Жаль, я не могу разглядеть его лица, мы все одеты в бурки, чтобы защититься от пылевых бурь и палящего солнца. Прикрыто не только лицо, но и всё тело плотным одеянием – гино. Оно подобно мексиканскому пончо, но в отличие от него, гино более удобное, мягкое, сделанное из тончайшей ткани, больше похоже на мантию, имеет капюшон и прикрывает полностью всё тело, руки и ноги. Эмин такой смешной в моем старом гино, оно ему большеватое, он утонул в этом широком балахоне, только голые стопы торчат. Обувь я не разрешил ему надевать, так как рабам это не положено, и скоро солнце сожжет его нежную розовую кожу.

За нашей группой движутся верблюды, нагруженные большими тюками и с моей охраной, чтобы в случае нападения можно было скинуть вниз мешки и укрыться за ними, словно в бастионе. Далее тянется основной обоз с грузом и людьми под защитой вооруженных наемников.

Солнце быстро всходит на небосклон и нещадно припекает, хочется пить. Ветра поднимаются позади нас и через полчаса Аланабад исчезает из нашего поля зрения подобно миражу. А впереди возвышаются песчаные барханы.

Эмин жмется ко мне, егозит, но молчит, вижу, что ножки его уже стали красноватые, усмехаюсь, пусть потерпит ещё немного. Достаю кожаный бурдюк и пью, чувствую, что мой мальчик тоже хочет пить, но не даю ему, а наоборот закручиваю крышку и прицепляю к его поясу, прямо к его животику. От движения вода в бурдюке плещется, Эмин слышит это и его ещё больше мучает жажда.

Вскоре он отклоняется на меня и начинает постанывать, вижу, что кожа на его стопах покрылась пузырьками.

– Эмин, почему ты стонешь? – спрашиваю его.

– Простите, господин, – хрипло отзывается он.

– Что с тобой?

– Господин, у меня горят ноги, – всхлипывает он.

– Терпи, – грозно говорю ему.

– Да, господин, – еле слышно бормочет он и затихает.

– Хочешь пить?

– Да, господин.

Отвязываю бурдюк и даю ему сделать один глоток, снова завинчиваю крышкой и пристегиваю к его животу, продолжая пытку.

Вскоре на горизонте показывается минарет, но из верхнего окна высокой башни не идет дым и караванбаш почему-то отводит караван в сторону.

– Что случилось? Почему мы не идем к минарету? Там мы бы смогли пополнить запасы воды, – удивляюсь я и велю Хасану узнать в чем дело.

Он отходит от группы и скачет до караванного, перекидывается с ним парой фраз и быстро возвращается ко мне с докладом.

– Такшиф говорит там нет воды, источник пересох и минарет пуст, все ушли оттуда. Такшиф чувствует источник совсем в другой стороне, он покажет где. Поэтому караванбаш принял решение следовать за такшифом, – сообщает он.

Хмурюсь. Минарет Араффэ стоит тут уже много веков, снабжая водой караваны, и всегда при нем кто-нибудь находился. Днем с верхушки башни валил дым, а ночью там горели факела. Я не был тут больше трех лет и не ожидал, что так всё переменится. Если это так, то нужно поберечь воду, неизвестно через сколько времени мы найдем новый источник. Даю Эмину немного попить, а сам не пью, я привык переносить жажду, потерплю.

Эмин снова постанывает, полы гино натирают его обожженную кожу. На сей раз ничего ему не говорю, быстрее бы мы нашли источник и сделали привал, я бы посмотрел, что с его ногами.

Караван идет в сторону, минарет Араффэ скрывается за барханами, и вокруг раскаленный песок – никакого маломальского кустарника или намека на живность. Только один раз я заметил каракурта – паука с ярко-красной спинкой, он высунулся из песка и как только тень от моего верблюда упала на него, тотчас зарылся обратно.

Начинаю сомневаться в способностях такшифа, жалею, что позволил каравану свернуть, нужно было мне настоять, чтобы мы всё же добрались бы до минарета. Солнце уже дошло до своего пика, а там хоть какая-никакая, но всё же была тень и прохлада. Отвязываюсь от группы и сам скачу к караванбашу.

– Господин, вы хотите узнать, почему я попросил свернуть от минарета Араффэ? – говорит такшиф, поворачивая голову на мое приближение.

– Да, – коротко бросаю я.

– Там нет воды, господин, – отвечает он, – источник иссяк. Водяная жилка ушла глубоко под грунт и свернула в сторону. Я слышу, как она плещется, как манит меня. Вон там… – он тянет в сторону руку.

Смотрю куда он указывает, но там всего лишь песок, как и везде. Поднимаемся на бархан, я бросаю взгляд вниз и не верю своим глазам – прямо передо мной плещется озерко. Маленькое, по форме напоминающее полумесяц, и это даже скорее просто большая лужа посреди песка без всякой растительности вокруг.

Я исходил эту местность вдоль и поперек, но никогда не натыкался на эту лагуну и даже ни от кого не слышал о том, что тут есть источник. Эмин громко ахает, и я слышу, как от радости у него учащенно начинает биться сердечко.

Спускаемся вниз к озерку, спешиваемся. Эмин соскакивает первый, зарывается босыми ногами в раскаленный песок, визжит. Смеюсь. Он отбегает к воде и окунает в прохладу свои горячие ноги, встает на четвереньки и пьет. Спрыгиваю с верблюда, беру кнут, подхожу к Эмину и со всего размаха стегаю им по его спине, от неожиданного удара он падает лицом в озеро. Щелчок получается громкий, что все оборачиваются и смотрят на нас.

– Как посмел ты без разрешения коснуться воды? – грозно произношу я.

– Простите, господин, – поднимая мокрое лицо на меня, испуганно лепечет Эмин.

– Подойди ко мне, – велю я.

Он делает пару шажочков по мокрому песку и останавливается у самой кромки, не вступает больше на сухой и горячий.

– Господин, – судорожно сглатывая произносит он.

– Снимай гино.

Эмин стягивает бурку и гино, остается в тунике, в льняных штанишках и в ошейнике, непонимающе и испуганно смотрит на меня.

– Ложись и спускай штаны, – гневно говорю я.

Эмин расстилает гино на горячем песке и осторожно встает на него коленками, смотрит на меня. Я ничего ему не говорю, и он спускает свои штанишки, оголяя попку и ложится на живот. Бью кнутом по этим мяконьким беленьким ягодицам, рассекаю его нежную кожицу до крови. Эмин вздрагивает от каждого удара, всхлипывает, но не кричит.

– Теперь так и лежи, и не вздумай натянуть штаны, – говорю ему.

Он поднимает свое заплаканное лицо на меня.

– Благодарю вас, господин, за наказание, – тихо произносит он и вновь утыкается носом в гино.

Отхожу от него. Слуги уже натянули тент, расстелили покрывала и разложили подушки, поставили складной низкий столик, недалеко разожгли костер, чтобы приготовить обед. Забираюсь в тень, снимаю бурку и гино. Под пологом хорошо в просторной льняной одежде. Хасан приносит мне воду из озера. Чистая прохладная вода и даже без солоноватого привкуса, которым обычно приправлены все озера в пустыне. Утоляю жажду. Откидываюсь на подушки и пока варится рис позволяю себе вздремнуть несколько минут.

– Господин, обед готов…

Слышу голос Хасана и лениво приоткрываю веки. Первое, что бросается мне в глаза – это корсак на гребне бархана. Серый лисенок пришел на водопой и с удивлением обнаружил, что место занято. Тень ложится на него, и он молниеносно исчезает, поднимая пыль столбом. Задираю голову и смотрю на вверх – в голубом небосводе кружат ширококрылые беркуты.

Хасан уже красиво расставил на низком столике блюда, всё как я люблю: рис в миске, отдельно соус и хлеб. Отламываю лепешку, макаю в соус и ем. Посматриваю на лежащего поодаль Эмина. Он не шевелится: то ли спит, то ли просто неподвижно лежит. Оголенная попка краснеет, полуденное солнце нещадно обжигает его. Стоит только на секунду высунуть из тени руку, как чувствуешь, будто по коже проводят горячим утюгом, а он на солнцепеке уже четверть часа лежит. Прикрыл голову руками, чтобы не напекло, но ладони тоже обнажены, как и его пяточки.

– Господин, Эмин совсем сгорел, – говорит Хасан, прислуживая мне за обедом.

– Вижу, – недовольно бурчу ему.

– Господин, может быть его накрыть? – спрашивает разрешение Хасан.

– Не нужно, – бросаю ему и повышая голос зову своего мальчика: – Эмин!

Он поднимает голову, лицо красное, волосы взмокшие, и смотрит на меня.

– Эмин иди ко мне.

Он сглатывает, встает на коленки, смотрит на меня.

– Иди скорее, – зову его.

Эмин поднимается на ноги, поддевает штаны чтобы не упали, доходит до края гино и в два прыжка по горячему песку, морщась и вскрикивая добирается до меня, залазит под тент и становится передо мной на колени.

– Господин, вы желаете позабавиться мной? – хрипло спрашивает он, не поднимая глаза выше моей шеи.

– Конечно, – ухмыляюсь я и глажу его по мокрым от пота волосам. – Как твоя попа?

– Болит, господин, – сглатывая, тихо произносит он.

– Покажи, – велю я.

Он поворачивается ко мне своей попочкой, она у него вся красная. Только слегка дотрагиваюсь до его ягодиц, а он уже вздрагивает, морщится, стонет.

– Я справедливо тебя наказал? – спрашиваю его.

– Да, господин. Я не должен был пить без вашего разрешения. Благодарю вас, что вы наказали меня, – тихо отвечает он, поворачивается ко мне и целует мою руку.

– Хорошо, – киваю я. – Ложись на живот и выпяти свой зад.

Эмин послушно растягивается возле моих ног, приподнимая обгоревшую попку. Зажмуривается и дрожит, видимо боится, что я буду входить в его измученную попочку. Высеченную и обожженную снаружи, и ещё не зажившую внутри. Я достаю из сумки баночку со специальным жиром от ожогов, зачерпываю горсть студенистой массы и шлепаю на его попку. Эмин взвизгивает и изгибается.

– Потерпи, сейчас тебе станет легче, – утешаю его, разнося жир по всем его красным ягодичкам.

– Благодарю вас, господин, – шепчет он, когда я заканчиваю.

Усмехаюсь и перехожу к его ногам. Они тоже страшно обожжены со всех сторон. И от солнца, и от раскаленного песка. Смазываю их тоже, и его руки. Эмин поскуливает, весь сжимается, больно ему.

– Спасибо, господин, – снова благодарит он.

Лежит возле меня и тяжело дышит. Смотрит на воду и рис подле меня, сглатывает, но ничего не говорит.

– Эмин, хочешь пить и кушать?

– Да, господин, – сдавленно произносит он.

Усмехаюсь и похлопываю его по щеке.

– Ты знаешь, в каком месте сможешь раздобыть это всё, – с иронией в голосе говорю я, поворачивая его голову к своим шароварам.

– Да, господин.

Эмин судорожно сглатывает, приподнимается, морщась от боли, тянет ко мне руки, отгибает резинку моих шаровар и трусиков, достает моего дружочка и касается своим нежным язычком моей головки. Падаю на подушки, расслабляюсь и закрываю глаза, наслаждаюсь ласками моего наложника. Он уже понабрался опыта, делает всё гораздо быстрее, доставляя мне наибольшее удовольствие. От его горячего ротика у меня мурашки бегут по всему телу. Нежусь в его ласках и кончаю ему в рот. Эмин отсасывает всё до последней капли.

– Ты утолил жажду и голод? – спрашиваю его.

– Да, господин. Спасибо вам, господин, – отвечает он, заправляя моего мне в штанишки.

– Хорошо, – усмехаюсь я.

Глажу его по волосам, тяну к себе и обнимаю. Он облизывает губы и прижимается ко мне. Беру из мешка сушенный финик и заталкиваю ему в ротик.

– Спасибо, господин, – тихо говорит он, разжевывая сушенный фрукт пересохшим ртом, но я не даю ему воды. Я ещё сержусь на него за то, что он посмел без разрешения отпить из озера.

На привале мы пробудем ещё полтора часа, пока знойное солнце не сойдет на нет, тогда двинемся дальше в путь. А пока есть возможность отдохнуть. Прижимаю Эмина к себе, мои пальчики скользят по его голой попочке, он весь вытягивается в струночку – болят ещё ожоги, ныряю в его дырочку. Так и хочется набросится на него, но жалею его, всё у него болит. Поглаживаю. Эмин вдруг засыпает, его голова падает мне на грудь.

Велю Хасану убрать кушанья и занести под тент одежду Эмина. Сам укладываюсь поудобнее, целую Эмина и засыпаю под его мерное сопение. Просыпаюсь через час, Эмин так и спит у меня на руках. Весь красный, горячий, пот каплями стекает с его висков. Попочка у него оголена и солнечные лучи, попадая в разрез между двумя полотнищами дальше жгут его кожу. Снова достаю баночку и намазываю его ягодички жиром. Он даже и ухом не ведет, так и спит. Натягиваю на него штанишки. Осматриваю его красные ноги, снова их смазываю и забинтовываю в льняные платки. Обувь рабу не положена, но, если ничего не предпринять, от его ног ничего не останется.

Зову Хасана и распоряжаюсь приготовить мне подкрепиться перед тем, как караванный подаст сигнал на сборы. Хасан раскладывает сушенные фрукты, лепешки, наполняет кувшин свежей прохладной водой. Оставляю Эмина на подушках, а сам подсаживаюсь к низкому столу. Ко мне в тент приходят люди из других групп и караванбаш, приглашаю их за стол, угощаю, ведем светскую беседу. От наших голосов просыпается Эмин. Испуганно приподнимает голову, робко смотрит на гостей.

– Господин, простите, что я заснул, – тихо произносит он.

– Иди ко мне, – подзываю его.

Он подползает ко мне, видит, что его ноги забинтованы, заглядывает мне в глаза и тихо шепчет:

– Господин, спасибо, что позаботились о бедном Эмине.

Наклоняется и целует мою ладонь. Глажу его и усаживаю между своих ног, спиной прислоняю к своей груди. Эмин откидывается на меня, прижимается к моей руке, целует. Даю ему воды, он жадно припадает губами к чашке и делает большие глотки, захлебываясь и проливая на себя. Усмехаюсь, вот оказывается, как он сильно хотел пить, но терпел и молчал. Отламываю лепешку и кормлю его с руки, и он каждый раз целует мне пальцы.

Вскоре караванный дает сигнал собираться. Делаем последние приготовления, складываем всё в тюки и мешки, накидываем гино, пополняем запасы воды и забираемся на верблюдов.

Я снова усаживаю Эмина на своего верблюда. Желаю, чтобы мой мальчик был рядом со мной, хочется всё время чувствовать его тепло, вдыхать запах его потного тела, дотрагиваться до него. Он весь изгибается, отклоняется на меня, больно ему сидеть на сожженной и высеченной попке. Ухмыляюсь, мне нравится, когда он страдает, когда тихо постанывает и дергается от боли. Это возбуждает меня.

Солнце уже не так припекает, как было до полудня, но всё равно жарко и хочется пить. Отвязываю с пояса бурдюк с водой, пью и даю Эмину, на сей раз не мучаю его жаждой, ему и так больно. Хоть я и обмазал его попку и ноги жиром, обожженная кожа всё равно горит.

Вскоре появляются жухлая растительность и кое-какая живность, значит скоро переменится рельеф. Пустыня Дора – это не только сплошные песчаные барханы, есть полу песчаные островки и многокилометровые степи, и горы. Кое-где из песка торчат низкорослые кустарники, по веткам которых прыгают бойкие сойки с серыми хохолками на головах и черными длинными хвостиками. Один раз я даже примечаю жаворонка, этот залетный пернатый явно говорит о том, что граница перемены местности уже близка.

Если в первой половине дня мы двигались по раскаленным пескам и всё вокруг было тихо и мертво, то здесь кипит жизнь. Песок постоянно бурлит, и на поверхность высовывается какой-нибудь пресмыкающийся. То я вижу неприметного варана, пытающегося слиться с окружающей средой; то мимо проносится лупоглазый геккон, мгновенно бросающийся в сторону от нашего каравана на своих тонких лапках; то раскрывает свою огромную ярко-красную пасть смешная ушастая круглоголовка с забавным хвостиком, кончик которого завивается в колечко; то встречаем ленивую степную агаву, разлегшуюся погреться на горячей высохшей сбитой глиняной корке.

Темнеет быстро, огромное красное закатное солнце скрывается за чередой холмов на горизонте, на севере вспыхивает пока единственная яркая звезда. Впереди нашего пути между небом и землей сверкает огонь – это уже виднеется башня минорета, до благословенного оазиса Суржжи осталось недалеко. Караванбаш подгоняет караван и когда тьма окутывает нас, мы уже вступаем под защиту финиковых пальм.

Местность здесь неровная, скалистая, длинной цепочкой растягивается караван, и по узкой извилистой тропинке друг за другом спускаемся мы к озеру на ночевку. Из-за того, что находимся в первой группе, вперед всех добираемся до места стоянки, разгружаем верблюдов. Оглядываюсь, огненной изогнутой змейкой сверкают в темноте факела ещё бредущих последних несколько групп.

Мы не должны были здесь ночевать, после минарета Араффэ наш путь пролегал бы строго на юг до оазиса Лукуш более крупного, там возможно мы встретили бы ещё несколько караванов, но раз уж свернули на восток, то не стали делать крюк, направились к старому пустынному Суржжи, который располагался в стороне от всех караванных путей. Небольшой, но вытесанный в скале скит под минаретом оказался обитаем, здесь жили священнослужители, что поддерживали огонь на самой верхушке башни. Мы не стали их беспокоить, разбили лагерь в пальмовой рощице вблизи озера.

На сей раз я разрешаю Эмину нормально поесть, он сидит между моих ног, проголодавшийся и уставший, принимает с моих рук всё, что я ему даю, не смея самому что-то взять со стола или попросить, и всякий раз с благодарностью целует мои пальцы. Даю ему попить. Вода в этом озере солоноватая, но пить вполне можно.

После ужина Хасан расстилает для меня постель. Забираюсь в неё и укутываюсь в несколько одеял. Как ужасно жарки днем пустыни, так же ужасно холодны они по ночам. Но здесь внизу гораздо теплее, чем если бы мы ночевали наверху на песке. Велю Эмину раздеваться полностью, хотя я сам даже не снял гино, только бурку. Он стоит передо мной голенький в одном ошейнике, переминается босыми ногами на толстом покрывале, платки с ног я тоже велел ему снять. Прохладный ветер холодит его кожу, и он тут же покрывается с ног до головы мелкими пупырышками. Мне нравится на него смотреть, на такого голенького, щупленького, тонкого и беззащитного. Я долго его так держу, чтобы любоваться им, он дрожит от холода, мнется, скоблит ногтями кожу на своей попке, она у него чешется после солнечных ожогов. Иногда осторожно посматривает на меня.

– Господин желает, чтобы я приласкал вашего друга? – наконец спрашивает он.

– Да, Эмин, – киваю я.

Он садится на коленочки подле меня, раскрывает одеяла, поднимает и отворачивает в сторону мое гино, спускает мои штаны, чтобы добраться до моего друга. Устраиваюсь поудобнее, смотрю на его красную и полосатую попочку, так соблазнительно выпяченную и у меня сразу же подскакивает мой дружочек, ещё до того, как Эмин дотрагивается до него своими горячими губками. Он целует и ласкает меня, от прикосновения его влажного язычка под низом моего живота всё вспыхивает и в мешочках разливается сладкое гудение, мой увеличивается, кажется становится даже ещё больше, чем бывало всегда.

Я закрываю глаза и устраиваюсь поудобнее, начинаю постанывать, когда Эмин язычком проводит по моим пульсирующим мешочкам. Он заглатывает мою головку, и я чувствую, как всё мое тело начинает гудеть и дрожать, ощущаю легкое покалывание в подушечках пальцев.

Не выдерживаю, хватаю его за волосы, отцепляю от своего дружочка и рывком бросаю на одеяло кверху попой. Такой красной, как гранат и такой аппетитно пухленькой, как персик. Нависаю над ним, раздвигаю его ягодички и стрелой вонзаюсь в его мяконькое нутро, смоченным в его же слюне своим дружочком. Эмин громко вскрикивает, выгибается подо мной, пытается отползти от меня своей попочкой, но куда он денется? Никуда не спрячет от меня свою нежную попочку. Я вхожу в него до самого упора, несмотря на то, что Эмину очень больно, он кричит и дрожит всем телом, но я всё равно врезаюсь в него, прорываюсь через не пускающее меня мышечное колечко. Прикусываю губу от удовольствия ощущая, как крепко обволакивают меня его горячие мягкие ткани.

Двигаюсь быстро, безумное желание насаживать и насаживать на себя Эмина ослепляет меня, превращая в дикого зверя. Я чуть ли уже не рычу от необузданной страсти. Все настолько гудит и бурлит в моих мешочках и в моем члене, что я уже сам не в силах справится с этим, мне кажется, что и меня самого скоро разорвет на куски. Сильным напором я выплескиваю свой сироп в попочку Эмина, выхожу из него и откидываюсь на подушки.

Тяжело дышу, пот градом струится по моим волосам и щекам, холодный воздух обволакивает мой обнаженный горячий влажный член, но я не могу пошевелиться, чтобы прикрыть его. Ощущаю ужасную усталость и в неге закрываю глаза, уносясь куда-то вне пространства и времени.

Прихожу в себя от холода, замерз, пока спал распахнутый и мокрый от пота. Рядом поскуливает Эмин, дрожа всем телом. Он то вообще лежит весь голый. Поворачиваюсь к нему, сгребаю его в охапку и как котенка сую под свой балахон, накрываю нас одеялами. Он сразу перестает скулить, прижимается ко мне, но ещё долго дрожит. Даже через тунику чувствую, как он продрог, касаюсь обнаженными участками тела его приятно холодненькой кожи.

Эмин быстро согревается завернутый в мое гино и засыпает, слушаю, как он мерно посапывает. Пытаюсь тоже уснуть, но не могу – какая-то тревога сковывает мое сердце. Не могу понять почему. Прислушиваюсь к ночным звукам: тихо, ни шелеста, ни крика ночной птицы, но вдруг откуда-то из глубины доносится конное ржание и разом затихает. Это мне не нравится. В нашем караване нет лошадей, только верблюды.

Откидываю одеяло и гино, осторожно отлепляю от себя Эмина, укладываю его на подушки, закутываю в одеяло до самого подбородка. Он даже не проснулся, знай себе посапывает. Любуюсь на него спящего, аккуратно приглаживаю его волосики и целую в длинные черные реснички. Поднимаюсь, надеваю сапоги и выбираюсь из палатки, на входе сидит Хасан.

– Господин, что-то случилось? – шепотом спрашивает он, пытаясь вскочить с места, но я знаком останавливаю его.

– Тревожно мне что-то, Хасан, – также тихо отвечаю ему и присаживаюсь рядом.

– И мне, господин, – кивает он. – Прикажете пройтись по периметру?

– Не нужно, Хасан. Мне будет спокойнее, если ты останешься подле меня, – говорю ему.

– Слушаюсь, господин.

– Хасан, мне кажется, что я услыхал коня, – очень тихо говорю ему.

– И мне так показалось, господин.

– Что это могло быть, как думаешь?

– Возможно священнослужители держат лошадей, – отвечает он.

– Насколько я знаю, они ведут отшельнический образ жизни и не имеют привычки отлучатся от минарета. Всё что нужно им доставляют раз в месяц.

– Но, может быть, к ним кто-нибудь приехал?

– Тогда почему он скрывается от нас, почему мы не увидели его?

– Ваша, правда, господин, – сглатывает Хасан, поднимает голову и пристально вглядывается в темноту. – Скорее всего этот кто-то очень не хочет, чтобы его увидели.

– И мне не нравится, что мы миновали минарет Араффэ, не удосужившись проверить что там да как, – продолжаю сетовать на это обстоятельство.

– Да, господин, и я так же считаю, – отвечает Хасан.

Вдруг недалеко от нас раздается легкий треск, как если бы кто-то наступил на упавшую ветку, и мы оба разом хватаемся за пояса, где у нас висят кинжалы.

С громким свистом пролетает стрела, успеваю отклонится всем телом, и она вонзается в столб совсем рядом со мной. И в тот же миг из темноты выскакивают черные силуэты с красными масками на лицах, какие обычно носят «Красные рыси». Выхватываю кинжал и успеваю перерезать троим горло до того, как на меня набрасываются всем скопом. Сколько их – не счесть – человек десять или больше. Хасан тоже ввязывается в драку, его оттесняют от меня, слышу выстрелы в другом конце лагеря, значит их гораздо больше, и они нас ждали. Сильный удар по голове оглушает меня и тут же из моей руки выбивают кинжал, он отлетает в сторону и звонко стукается об камень.

Я падаю на песок, кровь заливает мое лицо, чувствую, как мне выкручивают руки и уже жесткая веревка опутывает мои запястья, и я почему-то в этот момент думаю только об Эмине. Сама мысль, что моему мальчику кто-то может причинить боль, щемит мне сердце. Такому хрупкому, юному, нежному. Вижу, как Хасан пытается пробиться ко мне, но его снова оттесняют. От следующего удара я теряю сознание.

Прихожу в себя от холода. Я привязан спиной к столбу, руки скручены за спиной, ноги тоже опутаны. Кровь уже подсохла на моем лице. Всё ещё ночь, звезды сверкают во тьме, до рассвета много часов. Да и на кой мне теперь рассвет? доживу ли я до него? Прислушиваюсь к себе, вроде я нигде больше не ранен, только голова. Пытаюсь всмотреться в темноту и понять, что происходит. Тихо, битва закончилась, и судя по всему мы её проиграли. До меня доносятся отдаленные выкрики, и вдалеке вижу силуэты нагруженных верблюдов – часть каравана уже уводят вверх по склону.

Слышу шаги, поворачиваю голову на звуки, гляжу на подходящих ко мне людей. В свете факелов сразу узнаю одного из них, хоть он и снял свою белую повязку и переоделся в черное. Это мнимый слепой такшиф.

– Всё в полном порядке с водой у минарета Араффэ? – первым заговариваю я, пристально всматриваясь в его злые серые глаза под густыми бровями.

– Конечно, – скалится он. – Иначе как было вас заманить сюда, в этот оазис.

– Караванбаш был с тобой в сговоре? – спрашиваю я, оглядывая ещё подходящих ко мне людей в черном, но ни в ком не узнаю его.

– Нет, – отвечает мнимый такшиф. – Жаль, но он погиб в бою, как и многие. Но ты жив и за тебя ещё можно взять деньги.

В первый момент хочу узнать живы ли Хасан и Эмин, но вовремя прикусываю язык, думаю не стоит им говорить о своих привязанностях.

– Хотите потребовать выкуп за меня у моего отца? – интересуюсь я.

Это выход, хоть и довольно унизительный. Смогу ли я потом взглянуть в глаза своему отцу?

– Нет, – снова скалится он, отчего его лицо становится безобразно зловещим. – Мы продадим тебя в рабство в Меррод.

Мурашки пробегают по моему телу, но на сей раз не от холода, а от этого названия. Это город в скалах на севере пустыни Дора, где нет закона и правят там разбойники и убийцы, где процветает работорговля без всяких правил и титулов. Мало кто возвращается оттуда живым.

– Лучше тебе было бы не снимать повязку, – говорю я ему, – слишком уродливо твое лицо.

Он гогочет и ещё больше скалиться, показывая кривые желтые зубы.

– Алинбу – это такое же фальшивое имя, как и ты сам? – уточняю я.

– Это мое настоящее имя, –говорит он и вдруг манит кого-то из толпы, – а это, кажется, твое.

На свет выходит Эмин. В моем старом гино, накинутом на голое тело, ноги обуты в кожаные сапоги, на шее нет ошейника, только бордовая полоска там, где ему натирало, у него в руках этот ошейник. Он протягивает мне его.

– Он был твоим рабом, твоим наложником, – шипит Алинбу.

И я вспоминаю, что «Красные Рыси» всегда освобождают рабов, если те встречаются у них на их пути, но свободных видимо наоборот – продают в рабство. Забавно.

– Ты насильно затаскивал его в свою постель и предавался греховным утехам, – продолжает он. Знаю, у «Красных Рысей» это считается огромным грехом. – Теперь он сделает тебя рабом и на рассвете лишит мужского достоинства.

Смотрю на Эмина, радуюсь, что он жив. Больше меня уже ничего не волнует. Эмин подходит ко мне, садится на корточки, смотрит на меня своими пронзительными глазками. До чего же он мне кажется таким красивым в этот момент, что хочется подтянуться и поцеловать его в эти мягкие губки.

– Наклоните голову, – говорит он мне.

Не называет господином, но ещё обращается уважительно на «вы». Опускаю голову, он надевает на меня этот ошейник и застегивает. Поднимаю голову и еле слышно шепчу ему:

– Эмин, убей меня.

Он испуганно глядит на меня. Но лучше смерть, чем позор.

– Я хочу, чтобы именно ты убил меня. Найди мой кинжал и перережь мне горло, пока ещё темна ночь.

Он молчит и внимательно смотрит в мои глаза, затем стаскивает с меня сапоги, встает и отходит в сторону. Ухмыляюсь. Придется искать смерти в другом месте, но так хотелось, чтобы именно мой любимый наложник сделал это.

– Теперь ты стал рабом при свидетелях, – говорит Алинбу.

Наверное, хочет, чтобы я почувствовал себя униженным, специально сделал так, чтобы на меня надел ошейник и снял с меня сапоги именно мой наложник, но мне наоборот легче принять всё это от Эмина.

– Где же всё-таки вы прятались? – поворачиваю голову к Алинбу, больше не смотрю на моего Эмина. – Неужели в ските? И не тесно там вам было?

Алинбу ухмыляется, и вдруг страшная догадка осеняет меня.

– Священнослужители убиты, и вы заняли их место, – кипя от гнева, говорю я, – как убиты и те, кто обитал в минарете Араффэ, чтобы они не смогли зажечь огня.

Алинбу гогочет и мне становится так мерзко от его этого злобного хохота, от его ужасного коварного плана и жестоких убийств.

– И всё ради нескольких тюков хлопка и шелка, – горестно вздыхаю я.

– Отменного хлопка и шелка, – говорит он, – который можно очень выгодно продать в Эль-Башине. А также оружие, верблюды и люди. Это тоже товар.

Молчу, смотрю на него исподлобья. Трусь пальчиками ног друг о друга, непривычно и холодно быть босым. Вспоминаю своего отца, который будет ждать мой караван, день ото дня подниматься на самую высокую башню вблизи северных ворот и вглядываться в горизонт, с надеждой увидеть меня, но так и не дождется. В конце концов он поймет, что со мной случилась беда, или печальные слухи дойдут до него.

– Кто ещё жив, кроме моего наложника? – спрашиваю его.

Он перечисляет несколько человек, в том числе и Хасана. Уцелело мало, но весть о том, что мой верный Хасан остался жив греет мне сердце. Нас было много, а их ещё больше, плюс неожиданное и подлое нападение.

– А теперь оставьте нас, я хочу поговорить с ним один на один, – приказывает Алинбу своим разбойникам, и они тотчас исчезают.

– Я давно хотел с тобой встретится – Искандер Алан Мусла Алихур Ражжамит, – говорит Алинбу, усаживаясь на покрывало напротив меня.

Я не удивлен, что он знает мое полное имя, я довольно известный человек, но меня заставляет напрячься тон, с которым он произносит мое имя. Он зажигает трубку и курит, ехидно на меня поглядывая.

– Зачем же? – прерываю я затянувшуюся паузу.

– Ты слишком многое себе позволяешь, считая, что тебе всё можно раз у тебя много денег и ты принадлежишь к самой верхней касте арраситов, – злобно произносит он, казалось бы, ровным спокойным голосом, но чувствуется, что внутри него всё бурлит, он еле-еле справляется с собой. В нем столько злобы нацеленной на меня, а я даже не знаю кто он.

– Да, позволяю, – не отрицаю я. Ухмыляюсь и смотрю прямо ему в глаза.

– Считаешь, что тебе всё можно, – говорит он и перечисляет многое из моих грехов.

Поднимаю вверх бровь, надо же сколько всего ему известно. Хорошо, что Эмин ушел и не слышит всё это, а то мне даже становится немного стыдно.

– Ты вправду не узнаешь меня? – наконец спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я.

– Я Алинбу Аранжа Приш Лаккеши, – называет он мне свое полное имя.

Оно мне ничего не говорит.

– Мой отец Приш Бухим Аранжа Лаккеши был купцом в Эль-Башине, наш дом был недалеко от твоего, – продолжает он.

Хмурюсь, но всё равно не могу вспомнить.

– Я даже один раз ребенком бывал в твоем доме, в богатом роскошном доме, не то, что наш. Нас оставили одних, ты был весь из себя такой важный, самовлюбленный, холенный, любимчик семьи, с которого только и делали, что сдували пылинки и ты тогда отказался играть со мной, потому что я был из касты ниже твоей.

– Эммм… Извини, но я не помню тебя, – честно отвечаю я.

– Так, конечно, где уж тебе такому важному самовлюбленному господину помнить меня, – злобно говорит он. – А я всегда тебя помнил.

– То есть из-за того, что я когда-то ребенком не поиграл с тобой, ты решил спустя столько лет отомстить мне? – удивляюсь я.

– Нет. Я всегда следил за тобой, за каждым твоим шагом, – произносит он с торжеством в голосе, – знал всё о тебе. Наши дела с каждым годом шли всё хуже и хуже, тогда как вы неизменно процветали. Однажды мой отец решился попросить помощи у твоего отца, но тот даже отказался принимать его. Я видел тогда тебя, надменно смотрящего на меня сверху вниз со своего балкона.

Пожимаю плечами, но я не помню этого. Возможно для меня это было незначительно в отличие от него.

– В итоге мы окончательно разорились, и я уехал из Эль-Башина, примкнул к «Красным Рысям». Они не признают никаких каст, так же как и я. В итоге я стал предводителем одного из отрядов. Обосновался в Аланабаде. А когда я узнал, что ты тоже перебрался в этот город, то понял, что это Великий Сарджу ниспослал тебя мне, чтобы я наконец восстановил справедливость, – произносит он и в его глазах начинают плясать дьявольские искорки.

Безумный фанатик! Он с детских лет ненавидел меня, следил за мной, а я даже не знал об этом.

– Ты убил настоящего такшифа, чтобы занять его место, – вдруг срывается с моего языка. Даже вперед, чем я ещё это обдумал.

Он снова смеется своим гадким противным смехом.

– Я разговаривал с тобой лицом к лицу, а ты даже не узнал меня, – с горечью признается он.

Усмехаюсь. Отворачиваю голову в сторону, вглядываюсь в ночь, смотрю на темные очертания уже не моих верблюдов, теперь, когда Алинбу рассказал мне всё, он мне стал неинтересен. Закрываю глаза.

– Поспи, поспи, пока у тебя ещё есть такая возможность, – говорит Алинбу и я слышу, как он приподнимается с покрывала и встает на ноги. – На рассвете тебя прилюдно лишат мужского достоинства и отправят в Меррод, – с наслаждением добавляет он.

Я никак не реагирую, и он уходит, слышу его удаляющиеся шаги и открываю глаза, осматриваюсь. Меня никто не караулит. Пытаюсь ослабить веревки, но тщетно, я связан хорошо и умело, чувствую, как уже затекают конечности. И ещё и холодно сидеть на голом песке. Тяжело вздыхаю, пытаюсь перебрать в голове возможные варианты быстрой и неминуемой смерти. Хорошо, если бы завтра Эмин случайно перерезал бы мне артерию в паху, и я бы истек кровью. Но как уговорить его это сделать?

Упоминаю в своих мыслях Эмина и в голове почему-то сразу встает образ его молящегося на коленях в моей спальне. Такого голенького, щупленького, но так серьезно сдвинувшего брови и так искренне молящегося, что у меня от этого воспоминания режет сердце. Думаю, может мне стоит тоже сейчас помолиться, попросить у Великого Сарджу быстрой смерти. Произношу несколько слов из молитвы Эмина, почему-то она отчетливо сейчас всплыла в моей памяти, и вдруг слышу громкое шуршание рядом с собой, поворачиваю голову – из песка высовывается длинное серое чешуйчатое тело – песчаная эфа.

Радуюсь, безумно радуюсь появлению этой ядовитой твари, как никому на свете, вот оно избавление, что пришло мне свыше. Пытаюсь дотянуться до неё, дотронуться босыми ногами до её зигзагообразной полоски так маняще белеющей в темноте, но тщетно, гадюка не хочет меня кусать, отползает, скрывается в кустах. Сплевываю с досады.

Теперь мне больше не хочется молиться, поднимаю к небу глаза, смотрю на звезды, такие яркие в эту ночь. Снова слышу шорох на песке, на сей раз это шаги, поворачиваю голову и вижу Эмина, подходящего ко мне. В руках у него мой кинжал.

– Ты пришел убить меня? – шепотом спрашиваю я его и улыбаюсь ему.

Он присаживается рядом со мной на колени и внимательно смотрит на меня.

– Нет, господин, – тихо отвечает он. – Я пришел спасти вас.

Тянется ко мне и перерезает веревки, что опутывали меня.

– Вы свободны, господин, – говорит он, протягивая мне кинжал и не смеет взглянуть на меня.

Снимаю с себя ошейник и отбрасываю его в сторону, беру из его рук свой кинжал.

– Где Хасан и остальные? – спрашиваю его.

– До них не добраться, их хорошо охраняют, но вас нет и господина Хасана тоже нет, он сильно ранен, но сможет удержаться на верблюде. Я помог ему, и он ожидает вас там, господин, – он показывает в темноту.

Встаю, а Эмин так и остается сидеть на коленках, аккуратно беру его за подбородок и поднимаю, смотрю ему в глаза.

– Ты поедешь со мной, тебе нельзя здесь оставаться, – говорю ему.

Он судорожно сглатывает, смотрит на меня, затем опускает глаза.

– Да, господин, – тихо говорит он, – велите мне снять сапоги и надеть ошейник?

– Не нужно, Эмин, – ласково говорю ему и глажу его по голове.

Он улыбается мне своими носогубными ямочками, при появлении которых я тут же возбуждаюсь, наклоняюсь и легонько целую его в губы.

– Нам надо быстрее уходить, господин, пока нас не застукали, – бормочет он.

– Ты прав, Эмин, веди меня.

Мы пробираемся в темноте, Эмин жмется ко мне, испуганно оборачивается на любой подозрительный шорох.

– Эмин, постой, – я вдруг хватаю его за руку и останавливаюсь. – Ты знаешь, где сейчас мнимый такшиф Алинбу?

– Да, господин, – кивает он. – Он спит в палатке у самой рощи.

– С охраной?

– Вроде бы нет, часовые только по периметру, господин, и то мало, они особо никого не боятся, так как маловероятно, что кто-то может сюда забрести. Я слышал, как они об этом говорили, господин, – сообщает Эмин. – Но что вы задумали, господин?

– Я никогда не прощаю предателей и подлых людей, Эмин, – говорю ему, – я убью Алинбу.

Эмин судорожно сглатывает, хмурится, смотрит на меня своими яркими пронзительными глазками.

– Ты веришь, что он прав, что освобождает рабов, Эмин. Но он хитер и коварен, он убил столько праведных и ни в чем неповинных людей, священнослужителей минарета Араффэ и Суржжи, чтобы добраться до нашего каравана. И не ради благих целей, Эмин, а ради глупой жестокой мести и наживы. Его руки по локоть в крови, а его душа черна, как деготь, – говорю я.

Эмин кивает и показывает мне его палатку.

– Жди меня здесь, – велю ему.

Оставляю его под пальмой, а сам медленно и тихо крадусь к палатке Алинбу, согнувшись в три погибели. Мои шаги тихи, оно даже и лучше, что я босиком, холодный песок просачивается сквозь мои пальцы, заставляя всё мое тело напрячься, каждый мой мускул собран и готов к внезапному прыжку. Я неслышно отгибаю полог и вижу его.

Он храпит, приоткрыв рот, показывая желтые кривые зубы, сквозь неплотно прикрытые веки видны белки его глаз. Я на корточках подбираюсь вплотную к нему, приставляю кинжал к его горлу и вдруг одно-единственное воспоминание вспыхивает в моем мозгу: я маленький, мне лет шесть и к нам пришли гости, оставили меня в комнате с каким-то мальчишкой. Он был меня старше на пару лет и выше на целую голову, весь какой-то угловатый и с противным выражением лица. Он хотел, забрать мою игрушку, и не просто поиграть сейчас, а унести к себе домой, мол, я богатый и мне ещё купят. Но я не хотел её отдавать. Я с детства уже защищал свое. Мы сцепились, и я расцарапал его до крови. Помню, как он визжал и плакал. После я сказал взрослым, что не хочу играть с ним, потому что его каста ниже моей и его увели. Больше я его не видел и совершенно забыл об этом случае.

Алинбу открывает глаза и с удивлением смотрит на меня, его рука тянется к оружию, но я ловким движением перерезаю ему горло. Кровь фонтаном брызжет во все стороны, что я даже отскакиваю от него. Алинбу хрипит, дергается, пальцами пытается зажать рану на шее, но тщетно: кровь вытекает из него, унося с каждой каплей его жизнь. Я стою и смотрю на него, пока он не затихает, затем выхожу из палатки и иду к моему Эмину. Он ждет меня там, где я его оставил.

– Господин, вы ранены? – испуганно произносит он, видя меня всего в крови.

– Это не моя кровь, Эмин, – говорю ему.

Он судорожно сглатывает и кивает. Осторожно перейдя рощу, огибаем часовых и выходим на место встречи с Хасаном. Тут лежат мои сапоги, Эмин позаботился и об этом. А ещё он наполнил бурдюки свежей водой.

– Господин…

И я вижу моего верного Хасана, у него перевязана голова и плечо. Знаком прерываю его, говорить нам некогда, пора улепетывать. Я надеваю сапоги, и мы седлаем верблюдов. Под покровом ночи, неслышимые и незаметные, мы выбираемся из лагуны наверх в бескрайнюю пустыню Дора.

Наш путь отныне лежит на юго-запад. Я выбрал следующим пунктом минарет Орджуфу, лагуну с двумя большими солеными озерами и водопадами. Это крупный оазис, всегда полон торговых людей и вооруженной охраной. Они помогут нам, особенно когда узнают, что «Красные Рыси» напали на нас. Я не решился вернуться назад, к минарету Лукуш, туда скорее всего бы направились наши преследователи, а они обязательно бросятся за нами в погоню, и не с тем, чтобы отомстить за гибель своего предводителя, а для того, чтобы не дать нам возможности оповестить о нападении.

Налегке без груза мы скачем на верблюдах, как на скаковых лошадях, ветер позади нас собирает песчаную бурю, и я рад этому, сотрет наши следы, запутает наших преследователей. Но всё же нам самим приходится искать убежище, чтобы не погибнуть в разбушевавшейся стихии. Две скалы под барханами служат нам пристанищем. Возможно тут когда-то был источник, грунтовые воды выходили на поверхность, об этом говорят сухие кустарники, но сейчас вода либо ушла, либо озерко пересохло. Но не страшно, пока у нас с собой есть питье.

Укладываем и накрываем покрывалами верблюдов, чтобы уберечь их от песчаной бури, сами забираемся в узкую пещеру. Лежим под растянутым покрывалом, слушаем, как снаружи бесчинствует ветер, шуршит по стенкам песок. Раненый Хасан сразу же засыпает, а мы с Эмином обнимаемся. Я глажу его нежную щечку, провожу по его волосам, целую его в мягкие губки.

– Эмин, почему ты освободил меня? – спрашиваю его, – ты мог бы стать свободным.

– Потому что вы мой господин, – отвечает он, – и я поклялся вам, вверил вам свою жизнь и душу, я не могу предать вас.

Наклоняюсь и целую его в шейку, провожу язычком по багровой полосе, оставленной ему его тяжелым ошейником. Отстраняюсь и смотрю ему прямо в глаза.

– Теперь называй меня Искандер, забудь слово господин, – говорю ему.

Он судорожно сглатывает, кивает и глядит на меня своими блестящими глазками.

– Ты только поэтому освободил меня, из-за долга чести? – спрашиваю его. – Или есть ещё причина?

Он смущенно улыбается, краснеет и вдруг едва слышно произносит четыре слова, которые так сладостно отзываются в моем теле:

– Я люблю тебя, Искандер…