Наложник

Александр Левиц

Наложник

Пролог

Мне нравится его бить. Я ударяю его по щеке, и он опускает глаза. Не плачет, не трет щеку, не спрашивает за что, как другие мои мальчики, что были до него, он молча сносит наказание, только его длинные черные ресницы слегка подрагивают. Он судорожно сглатывает и его кадык дергается, ещё больше возбуждая меня. Я бью его снова, сильнее, рассекая губу до крови. Он слизывает алую капельку и поднимает на меня глаза, но смотрит не выше моего подбородка.

– Господин, вы позволите помыть вас? – произносит он ровным голосом.

– Приступай, – разрешаю я и отклоняюсь на стенку джакузи.

Он придвигается ко мне ближе, скользя коленками по дну ванны, кладет намыленную мочалку на мою грудь и нежно трет, осторожно поглядывая на меня. Я поднимаю руку, и он вздрагивает, ожидая нового удара, но не отклоняется, продолжает мыть мой живот. Я провожу пальцами по его щеке, по которой только что бил, размазываю вновь появившеюся капельку крови, раздвигаю его губы. Он послушно приоткрывает рот, и я мну его язык, ощупываю зубы, мне нравится, что один его клык чуть выдвинут из верхнего ряда, а в нижнем ряду сбоку есть маленькая щелка между зубками. В это время его руки опускаются к моему паху, и он аккуратно омывает моего малыша.

– Приласкай его, – приказываю ему.

Он послушно опускается в воду и вот я уже чувствую нежное прикосновение его языка к моей головке. Он вылизывает полностью моего малыша и выныривает, чтобы захватить ртом свежую порцию воздуха.

– Ты прервался, – делаю ему замечание.

– Господин, вы разрешите мне иногда дышать? – спрашивает он, наконец смотря мне в глаза.

– Нет, пока я не кончу, я запрещаю тебе прерываться, – строго говорю ему.

– Слушаюсь, господин, – отвечает он, набирает полные легкие воздуха и снова погружается в воду.

Послушный мальчик. Сейчас он до последнего будет меня ублажать, не вынырнет, пока не отсосет до конца, даже если не сможет дышать. Потому что верный, так и переводится его имя с древнего нарди – Эмин, что значит верный.

Из пышной мыльной пены торчит только его светло-русая макушка, поглаживаю его по волосам и улыбаюсь, вспоминая, как он мне достался…Глава 1. «Царство наслаждений»

Я только что переехал из Эль-Башина, из старой древней столицы, где средневековые дворцы высечены в песчаных скалах, а сквозь тесные улочки можно протиснуться только на мини-купере, в Аланабад, в новую столицу Даара, построенному по современным технологиям, с широкими проспектами и высоченными небоскребами.

Аланабад – город будущего, город ярких цветов и цветочных запахов. Он сразу пленил меня своей красотой. Здесь столько парков и садов, сколько нет и во всем Дааре. Аланабад похож на зеленый оазис посреди пустыни.

Я поселился в Мило – в самом роскошном районе столицы, где живут только известные и богатые даарийцы в основном из господствующей касты арраситов – сам царь Аржан III и его приближенные, а также аристократы и купцы. Мило огражден от всего остального многомиллионного города высоченной зубчатой стеной и охраняется днем и ночью царскими гвардейцами, поэтому в нем жить довольно комфортно и безопасно.

Все мои прежние мальчики остались в Эль-Башине, в доме моего отца, мне они порядком уже поднадоели, и я оставил их в общем гареме для отца и моих братьев. Мне хотелось чего-нибудь новенького и свежего. В первую же пятницу после всех деловых встреч я вырвался из своего комфортабельного аристократического района в соседний, славящийся дорогими развлекательными заведениями и сверкающий яркими неоновыми вывесками. Мой лимузин остановился возле самого шикарного ночного клуба «Царство наслаждений», стилизованного под знаменитый дворец в Эль-Башине. Я усмехнулся краешком губ – словно опять оказался дома.

Господин Алиб, управляющий клубом, или попросту карач вышел лично встречать меня на улицу и сопроводил в самый дорогой салон. Здесь играла приятная мелодичная музыка и несколько танцоров выступали на подиуме. Они кружились на цыпочках, водя руками в такт мелодии. Карач устроил меня и сопровождающих мою дорогую персону людей в уютном кабинете, свет был приглушен, и я отчетливо видел всё, что происходило на сцене.

Не успели мы как следует разместиться как несколько красивых мальчиков уже принесли нам подносы с чаем и фруктами. Карач знал кто я такой и поэтому суетился изо всех сил, чтобы я остался доволен. Он знал, что я прибыл не просто расслабиться и посмотреть на танцы, что я обязательно куплю у него на ночь какого-нибудь хорошенького мальчика.

Музыка прекратилась, и танцоры сошли со сцены и вдруг ударил барабан, заиграла новая мелодия и из темноты вынырнул очень красивый юноша. Он двигался плавно, намеренно медленно, разводя руки в такт музыке. На его бронзовой коже блестели капельки воды, глаза были подведены черной тушью. Он на цыпочках обошел сцену, из-за длинной юбки из золотой парчи казалось, что он парит над полом, едва касаясь его пальцами. Торс его был оголен, и он, то втягивал немыслимо глубоко живот, то расплавлял его и выгибался дугой.

Зал мгновенно оживился. Здесь похоже его знали и ждали. Юноша не обращал на них внимание, он знал свою цену. Движения его были грациозны, он завораживал. Я так и не притронулся к чашке, всё смотрел на него и смотрел, чувствуя, как приподнимается мой малыш в широких шароварах. Я специально не надел деловой костюм, а предпочел национальную одежду – длинную тунику и свободные штаны из чистого дорого хлопка, вышитые золотом. На поясе у меня в красивых ножнах висел кинжал, подарок моего отца. Я практически не расставался с оружием, чувствовав себя спокойнее, когда я вооружен. К чаю я смог прикоснуться только тогда, когда этот юноша покинул сцену. Возможно я и куплю его, отметил я про себя, но мне хотелось посмотреть и других мальчиков.

Следующий танцор был высокий, нос горбинкой, не так красив, как предыдущий, но возможно моложе. Он неплохо двигался, выгибался, показывая свое гибкое тело, взлетал на невысокий насест, поднимая вверх длинные сильные ноги, эротично разводя их в стороны. Затем он упал на колени и изогнулся в спине, показывая голые ягодички, выпадающие из тонких трусиков-стрингов. Поиграв своими ягодичками, он снова вскочил на ноги и побежал вокруг сцены.

Как ни занят я был этим танцем, но от моего внимания всё же не ускользнуло некое шевеление за сценой. Охотничий инстинкт и годы военных тренировок сделали свое дело – я замечал любое движение.

С моего место отлично просматривалось всё то, что происходило за шторой. Несколько мальчиков стояли возле сцены и наблюдали за выступающим. Судя по их простой одежде, они не являлись танцорами. Они были босы и на их шеях темнели кожаные ошейники – верный признак рабства.

Я бы не стал им уделять больше времени, если бы мое внимание не привлек один из этих юношей, парень с длинными почти до плеч медно-русыми волосами, в свете софитов казавшимися золотистыми и с выразительными темно-синими глазами. Он был одет в белую рубашку, что было очень необычно для раба. Белые европейские рубашки и черные брюки носят только маслы, очень религиозная каста. Они ведут благочестивый образ жизни, обитаю в скромных домах, много молятся, много работают. Часто из них получаются очень хорошие врачи и инженеры, редко дельцы. Их никогда не встретишь в ночном клубе.

Мальчик был заметно смущен, всё что происходило вокруг него, было для него ново, непонятно и стыдно. Да, он точно масл. Они презирают практические любые развлечения, а ночные клубы для них страшнее ада.

Он стоял, опустив голову, но вдруг поднял глаза и тут же потупился, краснея от увиденного – молодой танцор чуть приспустил трусики, на мгновение показав зрителям свой большой возбужденный ствол. Я усмехнулся: масл, наверное, даже своего меньшого друга омывает с закрытыми глазами, чтобы не дай бог не узреть разврата.

Я вернулся к представлению. Потягивал чай, вкушал сладкие сочные фрукты, наслаждался танцами красивых мальчиков. Но время от времени мои глаза нет-нет, да и устремлялись снова за штору, чтобы ещё раз посмотреть на этого скромного юношу.

Что же привлекло меня в нем? Он не был так красив и высок, как выступающие танцоры, не широкоплеч. Он был строен, возможно гибок, но маслы не танцуют, и он явно не был этому обучен. Мне нравился изгиб его темных густых бровей и длинные черные ресницы, особенно они были заметны, когда он опускал глаза. Ещё меня возбуждала его природная скромность, этот его животный страх в глазах, словно он беззащитный ягненочек, внезапно оказавшийся посреди стаи свирепых волков, но он держался стойко. И я вдруг понял, что очень хочу его трахнуть.

Я поднимаю два пальца вверх, знак, что я хочу видеть управляющего, и он появляется мгновенно, словно вырастает из-под земли. Для начала я интересуюсь о стоимости некоторых мальчиков, уже станцевавших свой танец. Все они были свободными танцорами и искали либо богатого покровителя на длительное время, либо клиента на одну ночь. Затем раздраженно киваю в сторону шторы, стараясь ничем не выдать свой истинный интерес.

– А там что за толпа нищих? – небрежно говорю я, – что-то они не очень похожи на танцоров.

– Да, господин Искандер Алан Мусла Алихур Ражжамит. Это новые рабы, я набрал их с разных рынков. Они ещё ничего не умеют, пока просто смотрят, как работают другие мальчики, – торопливо объясняет карач. – Но, если они мешают такому великому господину наслаждаться представлением, то я тотчас прогоню их с глаз долой.

– Да, – киваю я, строя кислую надменную мину, – мне неприятно видеть их тут. Прогоните. Слишком дешевый товар. Поди по тыщу тарталов за штуку.

Я специально называю цену не в аранах, а в тарталах, в денежной купюре, которая больше в ходу у среднего и бедного населения.

– Сейчас они стоят не больше пяти тысяч, мой господин, но потом, после обучения, я выручу с каждого по пятьдесят тысяч тарталов, – хвастается карач. – Много уважаемых клубов заплатят мне за обученных мальчиков.

– Таки пятьдесят? – я делаю вид, что не верю.

– Таки пятьдесят, – гордо отвечает карач.

– А сейчас пять?

– Сейчас пять, – улыбается карач, так и не понимая, что проваливается в мою хитросплетенную ловушку – он произнес цену при свидетелях и теперь не сможет её поднять.

– Каждый?

– Каждый!

– И даже вон тот, в белой рубахе? – киваю я на понравившегося мне мальчишку.

– И даже вон тот, – подтверждает карач.

– Ну нет, – я мотаю головой. – Он то уж точно не сможет танцевать, он урожденный масл, видно издалека.

– Ваша правда, он масл. С ними трудно. Очень религиозная каста. Танцор из него выйдет никудышный, в отличие от других мальчиков, которых я специально отбирал для танцев, – отвечает он.

– Тогда что он тут делает? – бросаю я как бы между прочим, отпиваю чай, не смотрю больше на мальчишку, любуюсь танцором.

– Оооо, – загадочно произносит карач. – У меня на него иные планы – я сделаю из него прекрасного слугу. Хорошо обученный слуга-масл это редкость и на рынке стоит очень дорого. Они верны своему долгу. Сегодня утром он мне очень удачно достался, и пока я не нашел ему места, держу его временно вместе с другими рабами.

Значит, так просто он мне его не отдаст. Тут нужно действовать хитро.

– И как вообще масл стал рабом? Я слышал они очень религиозны и нравственны, – небрежно говорю я, делая вид, что спрашиваю лишь ради того, чтобы поддержать беседу.

– Отец этого мальчика, уважаемый господин Бишон из Марсухи, совсем прогорел, задолжал большие деньги ростовщикам, и чтобы спасти семью от окончательного разорения в счет уплаты долга отдал своего младшего сына. Долг и честь для них святое, – отвечает карач. – А я выкупил его за четыре с половиной тыщи.

Хмурюсь. Бишон… Мне кажется знакомым это родовое фамильное имя… Возможно он участвовал в каких-нибудь делах с моей семьей. В нашем маленьком государстве среди дельцов и купцов почти всех знаешь.

Возможно отец выручил за сына тысячи три тарталов, а то и три с половиной – большая сумма для скромного дельца из Марсухи, с лихвой должно было покрыть все растраты. Выгодная сделка.

– Говорят, маслы не делают обрезание мальчикам, – вдруг произношу я.

– Я тоже об этом слышал, мой господин, – отвечает карач.

– Я хочу на это посмотреть, – властно заявляю я.

Возможно карач и удивляется моей прихоти, но не подает вида. Он с готовностью исчезает из кабинета и через некоторое время появляется вновь, но уже с тем юношей. Масл со страхом и непониманием смотрит на меня и на моих людей, но старается держаться. Вблизи его глаза мне кажутся ещё прекраснее и его длинный тонкий торс начинает возбуждать меня.

– Как твое полное имя? – спрашиваю я его.

– У меня теперь нет полного имени, господин, – отвечает он, спокойно глядя на меня темно-синими глазами. – Я раб, господин.

Мне нравится его голос. Ещё юношеский, но с нотками мужчины. Говорит вроде тихо, но четко слышится каждое слово.

– Я разрешаю тебе назвать свое полное имя, что было до того, как ты стал рабом, – властно заявляю я.

– Эмин Габор Бишон, господин, – отвечает он.

Два имени, значит, из уважаемой семьи, значит, точно с этим Бишоном возможно мы вели дела. А теперь сынок этого уважаемого масла стал рабом, лишился обуви и второго имени, а взамен приобрел кожаный ошейник. И я ещё больше захотел его трахнуть.

– Ты обрезан?

– Нет, господин, – отвечает он, – в нашей касте удаление крайней плоти считается кощунством. Мы не вмешаемся в дела бога и живем так, как нас сотворили при рождении.

– Покажи мне.

Он вздрагивает и испуганно хлопает длинными красивыми ресничками.

– Сними штаны и покажи господину то, что он желает, – рычит на него карач.

Краска заливает лицо мальчика, но он послушно тянет вниз полозок молнии на ширинке, чуть стягивает штаны и прикусив губу, стаскивает немного трусики.

– Спусти всё до колен и задери рубаху, – велю ему.

Ему очень стыдно, его красивые брови изгибаются ещё сильнее, взгляд становится жестким, он смотрит в пол, но всё же повинуется, стаскивает брюки и трусики до самых колен, поднимает рубашку.

– Выше, – велю я.

Он задирает её ещё выше, обнажая красивый впалый живот с пупком-ямочкой, и выпуклые ребра. На его лицо невозможно смотреть, кажется, что внутри него происходит сильнейшая борьба. Это огромный позор для масла – стоять вот так вот со спущенными штанами перед кучей народа. Многие уже отвлеклись от танцующих мальчиков и повернулись к нам, с любопытством разглядывают его округлую попку и необрезанный член, немного прикрытый волосиками. Они даже там не бреются, надо же. Масл замечает особое к себе внимание и прикусывает губу до крови.

Его малыш немного приподнялся, но скорее всего не от возбуждения, а от напряженной ситуации. Почти целиком вставший, а кончик висит ещё не выпрямившись, головка закрыта кожицей. И вдруг во мне вспыхивает огромное желание схватить губами эту опущенную головку, сжать изо всей силы, впиться острыми зубками в висящую кожицу и сорвать кусочек плоти. Но вместо этого я вгрызаюсь в персик, жадно откусываю мякоть, что по подбородку начинает течь сок.

– Мне нравится этот танцующий мальчик, – вдруг говорю я, с трудом совладев со своими чувствами и кивая на сцену. Там как раз изгибается высокий хорошо сложенный юноша, плавно двигаясь в такт музыке, на его руках и ногах позвякивают колокольчики. – Кто он?

Карач с жаром принимается рассказывать мне о танцоре, всячески нахваливая товар. Я задаю пару вопросов, словно действительно заинтересовался им, но на деле мне всё равно на него. Все мои похотливые мысли теперь крутятся около масла. Он всё так и стоит передо мной со спущенными штанами.

– Алиб, я ещё раз хочу посмотреть танец того первого мальчика, что выступал, когда я только пришел, – властно заявляю я, развалившись на диване.

– Будет исполнено, мой господин, – кланяется карач и делает знак маслу одеваться и следовать за ним.

– А этот пусть останется здесь, – повелительным тоном говорю я. – Я еще не видел его попки.

Масл уже нагнулся, чтобы натянуть штаны, но от моих слов вздрагивает, испуганно поднимает на меня глаза, затем переводит взгляд на управляющего. Мне нравится, как при этом изгибается его спина. Он не просто нагнулся, его спина выгнулась как парабола. Облизываю пересохшие губы.

– Как вам будет угодно, мой господин, – снова кланяется карач и делает знак юноше. Масл выпрямляется и снова поднимает рубаху.

– Сколько тебе лет? – небрежно бросаю я, когда карач исчезает из кабинета.

– Девятнадцать, господин, – отвечает он, осторожно поднимая на меня глаза.

– Чем ты занимался?

– Я учусь в университете на втором курсе, господин… то есть, учился, ещё вчера, – сбивчиво произносит он, опуская глаза, краска снова заливает его лицо.

– Вчера?

– Да, господин, – кивает он. – Я вчера пришел домой с лекции, и отец сказал мне, что ради спасения чести семьи он вынужден отдать меня за долги. А сегодня утром меня продали сюда.

– Ты девственник?

– Да, господин, – чуть с вызовом отвечает он. – Уважающий себя масл никогда не разделит свое ложе с женщиной до брака.

– А с мужчиной?

– Нет, господин, – с неподдельным ужасом в глазах отвечает он.

Чуть усмехаюсь про себя, я знаю, что мужеложство у маслов считается одним из величайших грехов.

– Но тебя трогали здесь за попу или за член?

– Нет, господин, – испуганно хлопая ресницами отвечает он.

– Ты знаешь, что тебя ждет?

– Господин Алиб говорил, что обучит меня всему, что требуется, чтобы стать хорошим слугой, а затем продаст в услужение в богатый дом. Из-за того, что я окончил школу и смог поступить в университет, цена на меня может подняться и принести ему хорошую прибыль. Ведь я смогу научиться разбираться в деловых бумагах, а не только подметать пол, господин. – Его голос дрожит, он судорожно сглатывает слюну, его кадык чуть дергается, он изо всех сил старается доказать мне, что ценен, что его держат тут для большего, а не стоять перед клиентами со спущенными штанами.

Я еле сдерживаю себя, чтобы не набросится на него прямо сейчас. Так и хочется поиметь того, кого ещё никогда не трогали, не касались его розовых ягодичек, не проводили пальчиком по его горячей ложбиночке.

– Повернись.

Он вздрагивает, но поворачивается. Теперь он к залу своим полувставшим малышом, а ко мне жопкой, ровной округлой упругой соблазнительной попкой.

– Чуть нагнись.

Он нагибается, его позвоночник снова изгибается, заставляя теперь уже меня судорожно сглатывать слюну. Мой собственный малыш каменеет и выпирает из шаровар, а жадный похотливый взгляд продолжает шарить по его аппетитным ягодичкам и бесстыдно проникает в темную чуть расправленную щелочку. Интересно, касалась ли плеть его розовой попки?

Я даже не сразу замечаю, что на сцену вышел заказанный мной танцор, с подведенными глазами и с бронзовой кожей. Только когда слышу оживление в зале, тогда отрываю взгляд от соблазнительной попочки Эмина и смотрю на сцену. Танцор медленно идет по кругу, опустив глаза, строя из себя невинного мальчика, но по всему видно, что он очень опытный и знает, как ублажать мужчину. Он восхитительно двигает своим телом, что невозможно оторвать глаза и можно забыть обо всем на свете. Порой из-за таких вот красивых мальчиков уважаемые люди сходили с ума и бросали к их ногам все свои сбережения.

Карач опять оказывается подле меня.

– Хаасин ищет господина на одну ночь, – шепчет он, показывая на танцора.

– И что? – хмурюсь я. – Кто-то уже выбрал его?

– Два очень влиятельных господина, не таких влиятельных как вы, мой господин, спорят между за собой за ночь с ним, – доверительно сообщает карач. Чувствую, что не врет. Да и нельзя мне врать – язык отрежу. – И ещё один купец из Давина тоже присматривается к нему. Я пока никому из них не дал ответа, но они все очень возбуждены, господин мой, боюсь, как бы не случилось раздора, – прибавляет он с напущено грустными нотками в голосе.

Ухмыляюсь. Раздор ради красивого мальчика делает только честь ночному заведению, такому как этот. Чуть медлю с ответом, отпиваю чай, поглядываю на танцующего Хаасина. Он босиком, а на шее сверкает алмазными вкраплениями ошейник из золотой парчи. Он не раб, свободный танцор, а одет так больше для забавы и привлечения к себе внимания, будто как раб готов на всё, на любые прихоти.

Мой малыш уже рвется в бой, я жажду неудержимого страстного секса, но с другой стороны, я хочу неспешно насладиться девственностью этого масла. Я допиваю чай и наконец принимаю решение.

– Сколько ты просишь за ночь с Хаасином?

– Один господин мне дает за него сто аранов, а другой сто двадцать, – вознеся руки к небу говорит карач.

– Тогда моя цена – двести, – ухмыляюсь я.

Карач кланяется и исчезает за шторой, через несколько мгновений он появляется вновь.

– Первый господин предлагает мне теперь уже двести пятьдесят, а другой – двести шестьдесят. Но ещё один купец заявил, что возьмет за триста, – говорит он. Честно говорит, не врет, нельзя мне врать.

Улыбаюсь уголками рта, раскрываю свой бумажник и вытаскиваю пять бумажек по сто аранов каждая.

– Думаю, это решит все разногласия? – смеюсь я, засовывая купюры в толстые пальцы карача.

– Как много, уважаемый господин, – дрожащим голосом произносит он, пересчитывая бумажки, но глаза жадно блестят. – Целых пятьсот.

– Четыреста девяносто девять, – говорю я, ухмыляясь про себя, – вот моя цена.

– А? – карач удивленно переводит взгляд с бумажек на меня и снова на бумажки. – Но, мой господин, как я вам сдам сдачу, ведь не существует купюры в один аран, – испуганно произносит он.

– Вот незадача, – притворно говорю я. – Но эта моя цена, а деньги ты уже взял.

Карач чешет затылок, мнет бумажки, но не находит решения моей задачки. Я назвал цену, деньги он взял и теперь дело чести вернуть мне сдачу, иначе я его могу объявить мошенником и буду прав. А мошенников у нас в Дааре принято забивать на площади камнями.

– Добрый господин, – наконец мямлит он. – Не губите вашего бедного слугу, – он раскланивается, но денежки не выпускает. – Возьмите всё, что хотите, но не губите.

– Хорошо, – усмехаюсь я, – а на один аран я покупаю в свою полную собственность твоего мальчишку-масла, – заявляю я. – Достойная цена, ты сам сказал, что он стоит не больше пяти тысяч тарталов.

– Аааа… – карач открывает рот, не хочет так дешево расставаться с маслом, но выхода у него нет, не может отказаться – цена была названа и деньги взяты.

– По рукам? – я встаю с дивана.

– По рукам, – вздыхает он, теперь понимая, как ловко я обвел его вокруг пальца.

Мы обмениваемся рукопожатием.

Я подхожу к маслу и наконец кладу свою ладонь на его теплую выпуклую попку. Теперь мне можно трогать его, теперь он мой.

– Эмин, – произношу я, и он оборачивается, на его щеке блестит мокрая дорожка. – Можешь одеваться, – уже мягко говорю я, легонечко шлепаю его по ягодичке и убираю руку.

Замечаю, что он ладонью всё-таки прикрывал пах, но ничего не говорю ему, свое наказание за это он получит потом. Эмин мгновенно натягивает штаны и заправляет рубаху, украдкой смахивает рукавом слезу. Карач подходит к нему, с силой давит ему на плечо, и Эмин опускается на колени. Карач берет конец поводка от его ошейника и протягивает мне.

– Я, Алиб Масан Харви, передаю вам раба Эмина, – говорит он.

Я беру поводок и дергаю его. Таков обычай передачи раба хозяину.

– Вручаю вам свою жизнь, тело и душу, – в свою очередь произносит дрожащим голосом Эмин те слова, которые должен сказать раб новому хозяину. – Пользуйтесь мной, как вам будет угодно, господин.

Он, кажется, даже до сих пор не осознал, что у него теперь новый хозяин, уже третий за одни сутки.

Итак, церемония прошла, теперь я по всем правам законный хозяин Эмина, осталось только подписать бумаги на него.

– Хасан, займись всеми бумагами, – приказываю я своему слуге, бросая ему поводок, – и отвези мальчишку домой. Да смотри, чтобы никто не касался его, – строго добавляю я.

Я специально отсылаю Эмина от себя, чтобы сейчас на радостях и в порыве страсти не набросится на него, а потом об этом пожалеть. Его девственностью я буду наслаждаться понемногу и на холодную голову.

Карач отводит меня в специальную комнату для встреч. Здесь горят свечи, разбросаны лепестки роз, на подносе свежий чай и фрукты, в медной чаше дымится бахур, вдыхаю благословенный аромат, снимаю обувь и устраиваюсь поудобнее на подушках, развязываю пояс, откладываю его в сторону вместе с кинжалом. И в тот же миг где-то за тонкой занавеской раздается музыка, шторка откидывается и передо мной появляется Хаасин.

Теперь он танцует только для меня. Он плавно входит в комнату, словно вплывает в неё, разводит в сторону руки и изгибается всем телом, подражая змее. На его бронзовой коже сверкают прозрачные капельки, он поигрывает мускулами пресса, не давая им скатиться. Он, то зажигательно двигает тазом в такт музыке, то поворачивается ко мне спиной и соблазнительно виляет попкой, спрятанной в длинную юбку. И я напрочь забываю об оставленном мной Эмине.

Он проходит вокруг меня, шурша босыми ступнями по ковру. Глаза опущены, словно он невинен, пушистые черные ресницы слегка дрожат. Я ловлю полы его юбки и с силой сдергиваю с него, обнажая его тело, теперь на нем только узкие плавочки и золотой ошейник.

Хаасин падает на колени, его голенькие ягодички упираются в пяточки, он выгибается в спине едва касаясь затылком пола, взмахивает кистями рук будто рисует в воздухе замысловатый рисунок и убирает их за голову, вытягивает и кладет на ковер. Его мышцы напряжены, живот липнет к позвоночнику, грудная клетка мерно вздымается и опускается от его дыхания.

Я отрываю маленькую виноградную кисть, подползаю к нему и обвожу ею по его животу, двигаюсь по прямой ложбинке к его шее. Отрываю одну виноградинку и касаюсь его губ, он послушно открывает рот, и я роняю ягодку ему на язык. Веду виноградной кистью обратно, отрываю несколько ягодок, оттягиваю резинку его узких плавочек и заталкиваю их туда. Там у него всё так жарко, всё так напряженно.

Музыка постепенно угасает, но он не поднимается, его танец окончен и сейчас начнется самое главное действие. Глаза Хаасина закрыты, лицо спокойное. Теперь я разглядываю его всего, трогаю его сильные накаченные мышцы, ему скорее всего не больше двадцати пяти, ещё юн, но уже ощущается в нем мужчина, самый сок.

Я кладу свою ладонь между его коленей и веду по ляжке вверх, пока не упираюсь в промежность, сжимаю содержимое его паха через ткань плавок и чувствую, как в моем кулаке лопаются виноградинки. Он приподнимается на мышцах и расстегивает по бокам где шовчики едва заметные крючочки, чтобы я смог сорвать с него плавки, что я и делаю, рывком отбрасываю их в сторону. Его напряженный член выпрямляется и смятые ягодки падают на ковер.

Я хватаю его за меньшого друга и подтягиваю на себя, а сам откидываюсь на большие мягкие подушки. Повинуясь моему движению, он поднимается и его губы оказываются на уровне моих, я жадно впиваюсь в него, ощущая вкус ещё недоеденной виноградинки.

– Оближи моего малыша, – шепчу ему, отрываясь от его горячих губ.

Хаасин сползает вниз, хватается за резинку моих шаровар, я приподнимаю попку, чтобы он смог достаточно спустить, и он стаскивает их вместе с трусиками, обнажая мой член. Несколько мгновений он просто смотрит на него, наверное, его впечатляет мой большой размер, ещё ни одного мальчика он не оставил равнодушным, затем поднимает на меня глаза. Я замечаю, как сверкают задорные искорки в его темно-карих зрачках. Скорее всего он ещё не осознал, что мой большой дружок может причинить боль его попочке, хотя… смотря как разработана его дырочка.

– Чего ты ждешь? – смеясь, спрашиваю я.

Он опускает голову, пристраивается поудобнее, нагибается и целует горячими губами моего дружочка прямо в купол. Остренький кончик его язычка касается моей уретры, проникает глубже насколько может, заставляя меня всего трепетать от наслаждения. Хаасин не спеша обводит язычком вокруг моей крупной головки, двигается к основанию, чередуя ласки с поцелуями, и ведет обратно по той стороне где «шовчик», впивается губами в уздечку.

Я вздрагиваю, хватаю его за волосы, приподнимаюсь на коленях и резко натягиваю его на себя. Хаасин послушно раскрывает шире рот, чтобы вобрать в себя всего моего огромного дружочка. Я утыкаюсь куполом в его мякоть, и он зажимает его внутри своей гортани, держась руками за мою попку. Он сглатывает слюну, создавая легкие вибрации, заставляя меня слегка подрагивать. Не смотря на мой большой размер опытный Хаасин поглощает его полностью, кончик его языка касается моей мошонки, и он играет моими яичками, доставляя мне двойное наслаждение.

Я закрываю глаза и замираю, упиваюсь этими мгновениями, насыщаюсь ими до самых краев. Одной рукой я сжимаю его волосы, а другой глажу Хаасина по щеке, завожу за подбородок, и нащупываю на его шее выступающий бугорок – мой собственный член с той стороны. Я открываю глаза и немного наблюдаю за его стараниями, затем начинаю сам грубо трахать его прелестный ротик, нещадно дергая Хаасина за волосы. Вдалбливаюсь глубже своим большим другом, рискуя оборвать мальчишке все связки, но Хаасин привыкший, наверное, и не такое повидал. При этом я любуюсь на его накаченные ягодички, улыбаясь про себя, что скоро дойдет и до них очередь.

Встав на колени, и заставив Хаасина ублажать меня в таком положении, я вынудил его занять не очень удобную для него позу, но меня это мало волнует. Ему приходится сидя на коленях изогнуться, выпятив попку. Из-за постоянных занятий танцами его ягодичные мышцы хорошо накачались, попка приобрела фактурные очертания.

Я смотрю на его жопку и вдруг вспоминаю розовую нежную кругленькую-кругленькую попочку Эмина. От этого делаю сильный толчок и тут же выплескиваюсь потоком сиропа в ротик Хаасина. Надо же, одно лишь воспоминание об этом масле, и я уже кончаю.

Хаасин с готовностью всё проглатывает, доставляя мне снова наслаждение своим подрагивающим язычком. Я отпускаю его волосы, и он медленно движется обратно: ещё прижимая мой член своим языком, ещё высасывая и доглатывая остатки моего сиропа – медленно движется по моему стволу от основания к кончику. Он облизывает его всего, снова целует в купол и подтягивает мои штаны. Я откидываюсь на подушки.

Хаасин облизывает губы и ложится рядом на бочок, подтягивая к животу колени. Мы оба тяжело дышим, приходим в себя. Он посматривает на меня своими темно-карими глазками. Из одежды на нем только золотой ошейник и мне нравится его голость, его беззащитность. Я поворачиваюсь к нему и провожу ладонью по его коротким черным волосам.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

– Двадцать три, господин.

– Как ты стал танцором?

– Я родом из очень бедной семьи, господин, – отвечает он, – нам было нечего есть, и мой отец сказал мне, что я очень красивый и смогу зарабатывать своим телом. И я попросился в клуб на окраине. Там я учился танцевать и выступал. Потом меня заметил господин Алиб и предложил работать здесь, научил ублажать господ. Благодаря мне моя семья смогла перебраться из-за крепостной стены в сам город, мы живем хоть и в бедном районе, но у нас сейчас есть крепкая крыша над головой и каждый день теперь еда, не такая богатая, как здесь, но зато мы не голодаем. Мои младшие братья и сестры могут ходить в школу, – с гордостью добавляет он, счастливо улыбаясь.

– Станцуй мне ещё раз, – велю я ему.

Он с готовностью подскакивает с подушек и ныряет за портьеры. Спустя несколько минут вновь играет музыка, занавеска отдергивается и передо мной появляется Хаасин с ног до головы укутанный в тонкую прозрачную ткань, расшитую золотой нитью с блесками, только остаются видны его темно-карие глаза, красиво подведенные тушью. Он движется плавно, изгибаясь всем телом, перебирает босыми ногами и покачивает бедрами подражая юная деве. Вдруг он подскакивает, выбрасывая вперед длинные жилистые руки, будто парит над полом и начинает кружится. То останавливается и прогибается в спине, касаясь пальцами пола, то снова взметается ввысь и оббегает вокруг меня. Ткань трепещет, блески сверкают в пламени свечей. Движения Хаасина красивы, грациозны и я ощущаю заметное шевеление в собственных штанах.

Музыка убыстряется и Хаасин танцует, всё больше набирая темп, он уже тяжело дышит, пот сочится по его лбу, я вижу, как напрягаются все его мускулы, и я сам начинаю также тяжело дышать, хоть и сижу на подушках. Кажется, что весь мой организм подстраивается под него, сливаясь с ним в едином танце. Я захватываю ртом воздух в тот же миг, когда дышит он; моя грудная клетка поднимается и опускается одновременно с его грудью; мое сердце начинает стучать в том же ритме, что и его; и я вдруг чувствую, как напряженно гудят мои мышцы, будто я повторяю за ним все его движения.

Он взмахивает руками и полы его одеяния взлетают вверх. Хаасин быстро кружится на одном месте, продолжая поднимать и опускать руки, и воздушное одеяние, то взмывает вверх, обнажая на миг его фактурную попку, то снова прячет его фигуру под тонкой тканью, чтобы через мгновенье вновь показать мне уже его напряженного вставшего малыша.

И дойдя до какого-то совершенно безумного бешенного ритма, музыка вдруг резко обрывается и Хаасин падает на колени, прижимаясь лбом к ковру, воздушная тонкая ткань медленно опадает, покрывая его всего от макушки до кончиков пальцев на ногах. Я вижу, как поднимается и опускается его изогнутая спина, он тяжело дышит после танца.

Я на коленках подползаю к нему, сдергиваю с него ткань, и толкаю его в спину, чтобы он прогнулся, выпятив для меня свою попочку. Не давая ему ни минуты отдышаться – я слишком взбудоражен, чтобы ждать, хоть и тоже тяжело дышу, но в отличие от него, от охватившего меня возбуждения – я спускаю свои штаны, расширяю пальцами его щелочку между ягодичками, затем утыкаюсь своей крупной головкой в его тверденький ободочек и довольно грубо и жестко врезаюсь в него, с силой протискиваясь внутрь, набрасываюсь на него как дикий зверь. Чувствую, что Хаасин уже подготовился, сам смазал свою дырочку, перед тем как станцевать для меня последний танец.

Я хватаю его за мокрые от пота бедра, тяну на себя и начинаю усердно долбится, время от времени шлепая ладонью по его ягодичке. Дырочка у него хорошо разработанная, широкая, глубокая, но всё равно, когда я прохожу через его сфинктер, Хаасин тихонько вскрикивает и ещё больше прогибается в спине. Даже для его опытной дырочки мой малыш ему великоват. В голове мелькает мысль – как же будет принимать меня в себя Эмин своей розовой девственной попочкой, своей узкой тесной дырочкой, если опытному Хаасину это удается с трудом – и ухмыляюсь, предвкушая ждущие меня ночные забавы с маслом.

Пот крупными каплями стекает с бронзовой спины Хаасина, он всё ещё тяжело дышит от танца, но я очень горяч, я с остервенением долблюсь в его дырочку, словно хочу проткнуть его насквозь и выйти через его пупок. Я проскальзываю глубже, утыкаюсь куполом в поворот его внутренней плоти, шлепаясь пахом об его твердые ягодицы, и он снова вскрикивает, возможно, никто кроме меня не доходил до его той складочки. Его крики ещё больше возбуждают меня, я приподнимаюсь, приподнимая его попку, и делаю сильнее толчки, наращивая темп, давлю ему на спину. Моя ладонь соскальзывает с его потной спины, я перекладываю руку ему на плечо, сжимаю чуть ли не до хруста его ключицу, затем хватаюсь за его золотой ошейник и тяну на себя. Он ещё больше прогибается, сдавленно вскрикивая, я тканью передавил ему горло, но не отпускаю его и продолжаю с неудержимым азартом вдалбливаться в его дырочку, наращивая темп, чувствуя, как пульсирует моя горячая кровь, как пульсируют жилки в моих висках, как пульсирует мой член.

И когда всё внутри меня взрывается раскаленным огнем сладострастия, я наконец изрыгаюсь обильной струей в дырочку Хаасина, наполняя его внутренность своим сиропом. Выхожу из него и в блаженстве откидываюсь на подушки, тяжело дыша. Он тоже тяжело дышит, вижу, как дрожат его ноги в согнутых коленях. Он по-прежнему стоит в той же позиции, как я его оставил, с выпяченной попкой, с вывернутой дырочкой из которой тонкой струйкой вытекает мой белесоватый сироп и капает на его ляжку.

Мой обмякший удовлетворенный малыш тоже весь перепачкан: и в моем сиропе, и немного в том, что я подцепил внутри мальчишки. Мое сердце стучит в бешенном ритме после секса, но я быстро прихожу в себя и восстанавливаю ровное дыхание.

– Хаасин, – зову я.

– Да, господин, – он тут же оборачивается и подползает ко мне. Я вижу, что и с его друга сочится сироп.

– Омой меня, – велю я ему.

– Да, господин, – и он тянется к корзинке в углу.

Там лежит всё, что нужно для омовения после наслаждений. Полотенца, влажные салфетки, жидкое мыло, кувшинчик с розовой водой и плошки.

– Нет, – я перехватываю его руку и дергаю на себя, беру его подбородок двумя пальцами и крепко сжимаю, – омой меня своим язычком.

Он удивленно и немного со страхом смотрит на меня, наверное, ему ещё не доводилось облизывать клиента после соития. Я отпускаю его.

– Да, господин, – судорожно сглатывает он.

Наклоняется ко мне и тщательно вылизывает всего моего малыша, не забывая про яички, и подбирает малейшие капельки, упавшие на мои трусики и шаровары, не проявляя при этом отвращения на своем лице, хоть это ему и неприятно. Когда он заканчивает, я разрешаю ему омыть себя, воспользовавшись содержимым корзинки.

– Иди ко мне, – зову его, когда он убирает корзинку в угол.

– Да, господин.

Он подползает ко мне и сворачивается в калачик в моих объятиях, я прижимаю его к себе, глажу влажные от пота волосы, его голую спину, чистую попку. Когда утыкаюсь пальчиком в его тверденький ободочек, он вздрагивает, усмехаюсь, знаю, всем там бывает больно, после того, как я в них побываю. Прижимаю его к себе и так и засыпаю, но всего лишь на пару часов.

До рассвета, до времени, когда мне придется расставаться с ним, я ещё дважды овладеваю им, выжимаю из него все последние силы, да ещё потом заставляю также омывать меня своим язычком. Те деньги, которые я за него заплатил, ему приходится отработать с лихвой, хотя я знаю, что ему достанется лишь малая часть того, что я отдал управляющему клуба.

После последнего соития, уже омытый, он свернувшись лежит у меня на груди, слышу, как бешено бьется его загнанное сердечко и чувствую, как дрожат его ослабевшие руки. Я глажу его плечи и спину.

– Тебе, наверное, лучше поискать влиятельного господина на длительное время, чем продавать себя на одну ночь. Так выгоднее, – говорю я.

– Ваша правда, господин, так намного выгоднее. Но я свободный танцор и хочу принадлежать только самому себе, – отвечает он.

– А если я тебя позову к себе?

От моего внезапного предложения он вздрагивает, судя по всему, он не хочет оказаться снова со мной в одной постели, но боится обидеть такого влиятельно господина, как я. Он медлит, видимо тщательно подбирает слова.

– Я не думал об этом, господин, – наконец с трудом выдавливает он. – Я всегда ублажал господ только одну ночь.

– А ты подумай, – усмехаюсь я, опуская ниже руку, нащупываю его друга и сильно сдавливаю головку.

Он морщится, чуть егозит ногами, не смея мне перечить.

– Я подумаю, господин, – поспешно отвечает он.

– Хорошо, – смеюсь я.

Отпускаю его и шлепаю по попке.

Какое бы не принял решение Хаасин, но он точно будет моим, просто мне нужно время, чтобы придумать, как это все провернуть. Он бы многому смог научить Эмина. И неплохо бы Хаасина тоже сделать рабом, тогда он точно не сможет уйти от меня по своей воле. Слишком уж соблазнительно он танцует, и довольно вместительная у него оказалась попка, как раз под мой размер. Улыбаюсь и снова шлепаю его по ягодице.