Наложник

Глава 2. Первая ночь Эмина

Домой я возвращаюсь на рассвете. Люблю это время, когда небо чистое и лазурное, словно омытое росой; когда сильнее всего пахнут цветы; когда улицы тихи и пустынны. Я полностью удовлетворен и доволен, сижу в своем лимузине и свысока посматриваю на широкий проспект, где уже принимаются за работу люди из низших каст и улыбаюсь, вспоминая прелестный ротик Хаасина и круглую попку Эмина, только немного устал и хочется спать.

Поднявшись в свой пентхаус я первым делом подзываю к себе Хасана и поручаю ему втихушку разузнать всё о семье Хаасина и о его положении в клубе. А также даю задание измотать Эмина физическим трудом, не давая и минуты ему на отдых, чтобы к закату он был полностью уставшим телом и предстал передо мной начисто вымытым, выбритым в интимном месте, в той же одежде, как я его купил, только выстиранной. Тогда он станет более сговорчивым и уступчивым на все мои прихоти. Не знаю, чем Хасан его нагрузит, это уже его забота. Будь мы в Эль-Башине, там Эмину было бы чем заняться – один только внутренний огромный двор нашего дома выскрести можно устать. Ну, придумает что-нибудь. Скорее всего Эмин не привык к физическому труду в доме своего отца, так что всё равно к ночи будет изможден.

Я иду в душ, смываю с себя пот и пыль, и падаю на свою большую кровать. Пока я был в душе, слуги уже задернули портьеры на больших окнах, чтобы солнечный свет не тревожил меня и включили кондиционер. Заползаю под воздушное одеяло и перед сном радуюсь, что я принадлежу к господствующей касте арасситов, по-европейски, что значит, голубая кровь. Я могу делать, всё что захочу и брать то, что пожелаю. Думаю, что не смог бы жить, как масл Эмин, полностью лишая себя всех земных удовольствий или как верт Хасан, верно служа другим. Хасан служит мне, его отец служит моему отцу в Эль-Башине, его дед служил моему деду и так до седьмого колена, пока память хранит нашу родословную. В касте вертов это большая честь, если семья так долго служит семье из касты арасситов, передавая свой долг из поколения в поколение. Или вовсе нищенствовать как бурдак Хаасин, быть вечно голодным, обитать в соломенных лачугах за крепостной стеной города и браться за любой тяжелый физический труд, получая за это только мелкую монету. Ему ещё повезло, что он родился красивым и с таким гибким телом. Пока молод, он сможет зарабатывать, а после двадцати семи, если ему не поможет встать на ноги какой-нибудь влиятельный господин, ему придется вернуться обратно в нищету. Я не успеваю перебрать в памяти все касты нашего достопочтимого Даара, как погружаюсь в благословленный сон.

Сплю долго, почти до самого обеда. В мои сновидения вплетаются то мягкая нежная попочка Эмина, то упругий твердый зад Хаасина. Ворочаюсь, сминая под собой простыни и даже, кажется, постанываю во сне.

За обедом мне прислуживает Хасан. Я сижу на торце длинного стола лицом к огромному окну, взирая на голубые волны Аравийского моря. Вдалеке сверкают на солнце белоснежные паруса прогулочных яхт. Хасан ставит передо мной блюдо – рис с машем кичари. Отламываю кусочек наана, обмакиваю в соус и отправляю в рот

– Как дела у Эмина? – спрашиваю его.

– Он трудится не покладая рук, господин, – с почтением отвечает Хасан.

– Что делает?

– Он вручную вымыл все полы и вычистил ковры без пылесоса, сейчас на кухне скребет котлы. Господин позволит ему принять пищу? – осведомляется Хасан.

– Позволю, – чуть помедлив с ответом, разрешаю я, – одну лепешку ему можешь дать.

– Слушаюсь, господин, – кивает слуга.

Мой взгляд падает на блюдо с фруктами, смотрю на красивый румяный спелый персик, который лежит, повернувшись ко мне ложбинкой и думаю, что очень уж он мне напоминает розовую попку Эмина. Такая же мягкая, сочная.

– Угодно ли господину узнать, как обстоят дела у Хаасина? – через некоторое время произносит Хасан.

– Угодно, – киваю я.

– Хаасин сегодня отказывается выступать в «Царстве наслаждений», попросил дать ему сутки на отдых, господин.

– Вот как? – удивленно приподнимаю брови.

– Жалуется, что очень сильно болит спина и попа после одного господина, – чуть усмехаясь уголками рта медленно произносит он.

– Ну пусть денек отдохнет, – смеюсь я.

После обеда у меня кое-какие дела, а потом мне нужно на прием в богатый дом. Даю распоряжения Хасану на день и добавляю:

– Вечером я буду у одного влиятельного господина, так что на ужин меня не ждите. Эмину можешь также дать одну лепешку.

– Слушаюсь, господин, – кланяется Хасан.

– Ты помнишь, чтобы он был к закату готов? – напоминаю ему.

– Да, господин. Чисто вымыт, выбрит и переодет в ту же одежду.

– И там тоже выбрит, – на всякий случай напоминаю ему.

– Да, господин.

– И чтобы он сам омылся и побрился, никто не должен касаться его тела, – строго наказываю ему.

– Да, господин.

Вечером я являюсь на прием к Али Маджи Ран Сулейманжи, к нашему партнеру и другу моего отца. Конечно, с огромным желанием я провел бы эти часы наедине с Эмином, но наслаждения подождут. Мужчина должен уметь подавлять свои прихоти ради дела.

Дом у дяди Али оказывается роскошным дворцом, спрятавшимся в окружении садов за высокой каменной стеной.

– Мой дорогой Искандер, ты подобно солнцу, освещаешь мой дом своим присутствием, – встречает меня дядя Али.

– Рад вас видеть, дядя, – улыбаюсь ему.

– Как здоровье отца? Как братья? – спрашивает он, берет меня под локоть и ведет по открытой галерее.

Сквозь арки виден плодовый сад весь в цвету. Вечернее солнце освещает его, греет лепестки и в воздух поднимается тончайший аромат. Люблю цветы.

– Хвала Великому Сарджу, всё хорошо, – отвечаю я.

– Отец не надумал перебираться сюда? Так и сидит в своем песчаном Эль-Башине?

– Да, дядя Али, – усмехаюсь я.

– А я ему ещё тридцать лет назад говорил, что Аланабад – это город будущего, – ворчит дядя.

– Но он любит Эль-Башин, с его средневековыми крепостями и башнями, он не может без него, – отвечаю я, почтительно прижимая руку к сердцу.

Дядя Али вздыхает и вводит меня в украшенный зал. Осматриваюсь, здесь повсюду цветы, на легком ветру трепещут тонкие занавески, в медных чашах на высоких ножках дымится бахур, возле широкого удобного дивана накрыт к чаю низкий столик.

– Это Искандер Алан Ражжамит, сын моего уважаемого друга, Муслы Алихура Ражжамита, – представляет меня дядя своим гостям, седовласым и бородатым старикам, таким же, как и он сам.

Почтенно здороваюсь со старцами. Усаживаемся на диван, угощаюсь чак-чаком. В доме у Али часто бывают гости из соседних стран, и блюда у него на любой вкус – от марокканских до индийских, или даже китайских. Наше маленькое государство расположено как раз на середине торговых путей. По преданию, когда Великий Бог Сарджу раздавал народам земли, он забыл про одно маленькое племя. А когда он понял свою ошибку, то все земли были уже заняты. Тогда он велел маленькой птичке Ану броситься в Аравийское море и вытащить на поверхность ещё земли. Ану нырнула в глубокие воды и долго плыла пока не достигла самого дна. Она ухватилась за коралл и вытянула наверх столько земли, сколько могла поднять, так появился большой полуостров, а коралл превратился в высокий хребет, охраняющий нашу страну от враждующих племен. И расселился по всему полуострову народ и назвали они эти земли Дааром, что с древнего нарди означает – дар бога.

Угощаемся, ведем светскую беседу, обсуждаем цены на рис и на гарам масала, ворчим, что бензин в разы подорожал, а караванные торговые пути вновь стали небезопасны из-за постоянных набегов кочевников.

И вдруг откуда-то из глубины дома раздается мелодичная музыка, всё наращивая и наращивая темп. Это звук идет не из колонок, в доме у дяди Али играют только живую музыку. Свет приглушается, и мы постепенно замолкаем, словно чего-то ожидая.

Вот отдергивается занавеска и перед нами оказывается танцор, с ног до головы укутанный в тонкую полупрозрачную розовую ткань. Он так изящно двигается, что его запросто можно спутать с девушкой. Легко вспрыгивает на подиум и танцует одними бедрами, выставив вперед ногу с босыми длинными пальчиками. Дядя Али улыбается, хлопает в ладоши в такт музыке. Мне тоже нравится танец этого мальчика.

Танцор начинает кружится, ткань, в которую он был завернут, расплавляется, развиваясь шлейфом позади него и наконец он раскутывается и откидывает в сторону одеяние. Он остается в длинной до пят ярко-алой юбке и с голым торсом. Он стоит к нам спиной, чуть повернув голову, у него орлиный нос, глаза опущены, черные ресницы ложатся на щеки. Меня поражают его густые черные волосы, рассыпающиеся по его могучим плечам, достающие до середины попы. Он вдруг дергает головой, его волосы вздымаются черной волной, он прогибается в спине, и они спадают, едва касаясь кончиками пола. Любуюсь на его красивое накаченное тело, на мощные плечи, на выпирающие ребра, на узкую талию. Длинную шею сковывает тугой кожаный ремешок, значит он наложник. А дядя Али оказывается мастер подбирать себе красивых мальчиков.

– Не надумал ещё женится? – внезапно спрашивает меня дядя Али.

– Нет, – усмехаюсь я, – пока рано.

– Тебе же уже больше тридцати лет, – говорит дядя Али.

– Дааа, – смеясь произношу я, – но всё равно рано.

В Дааре до девяти лет ты ещё дитя неразумное; до восемнадцати тоже считаешься ребенком, подростком; до двадцати семи ещё мальчишкой, можешь зарабатывать на жизнь танцами, как Хаасин; до тридцати шести самый расцвет, в это время уже подыскивают себе жену, обустраивают семейное гнездышко; после сорока пяти ты считаешься взрослым полнозрелым мужем, у многих к этому времени уже несколько жен, куча детишек; а после шестидесяти, к тебе уже обращаются, как к почтенному старцу. Так что в свои тридцать два я ещё спокойно могу пожить в свое удовольствие.

– Я бы смог подыскать тебе хорошую жену, – продолжает дядя Али, кладя свою сухую теплую ладонь на мою руку.

– Не сомневаюсь, дядя Али, не сомневаюсь. – Я пожимаю его руку. – Когда я надумаю жениться, то обращусь именно к вам, дядя Али.

Уже несколько раз за последнее время мне предлагают подыскать жену, но я всё отнекиваюсь. Не то, чтобы я боялся женщин, я вообще с ними не знаком. В Дааре нельзя просто так увидеть женщину, если это только не твоя мать или сестра, а я рано потерял свою родительницу, и она не успела оставить мне единоутробных сестер. Других жен своего отца я видел лишь закутанных с головы до ног и то лишь изредка, по большим праздникам, когда они покидали свою половину дома и присоединялись к нам. Женщина в Дааре это святое, неприкосновенное, они редко выходят на улицу, а если и появляются, то всегда укутанные в многослойные ткани и в сопровождении отца, или брата, или мужа. Единственное что нам остается, это лицезреть их маленькие аккуратные стопы, обутые в сандалии и стянутые тонкими ремешками узкие лодыжки. Поэтому с момента своей зрелости я отдаю всю свою любовь, всю свою страсть только мужчинам.

Я стараюсь поскорее перевести разговор в другое русло, чтобы не дай бог, дядя Али не принялся расхваливать одну из своих многочисленных дочерей или племянниц и отказать ему я уже не смогу, не оскорбив его сердце. И дело закончится тем, что вместо верблюдов я договорюсь с ним о своей женитьбе, что точно не входит в мои планы.

Говорим о делах, о торговле, об удачных сделках, обсуждаем будущий караванный переход через пустыню. Время от времени вновь появляется тот длинноволосый танцор, так восхитившийся меня, я вообще люблю всё красивое, в особенности изгибы мужского тела. Я готов часами любоваться линией перехода с могучей груди к тонкому торсу и бедрам, когда танцор поворачивается ко мне полу боком.

Незаметно за приятной беседой пролетает время, я прощаюсь с дядей Али, желаю ему крепкого здоровья и процветания, он идет меня провожать, целует на прощание, и наконец мой лимузин выезжает с его двора, увозя меня скорее домой. Солнце уже наполовину скрывается за горами, сумерки подступают к городу, открываю окно, с наслаждением вдыхаю вечерние цветочные запахи. Почему-то ближе к ночи, когда раскаленный воздух смешивается с вечерней прохладой, некоторые цветы именно сейчас предпочитают выплескивать свой благословленный аромат и одаряют им до самого утра.

Я возвращаюсь к себе, тихо вхожу в квартиру. Хасан уже встречает меня у порога, ждет приказаний. Только он один. Я не люблю мельтешения и слуг, кроме Хасана, поэтому к моему приходу все уже готово, как мне нужно, а вся прислуга прячется в «черной» части моего пентхауса. Бросаю ему несколько слов и ухожу к себе. Снова иду в душ. Скидываю с себя всю одежду, омываюсь под прохладной водой и облачаюсь в халат.

В спальне меня уже ждет Эмин. В белой своей рубашке, черных брюках, босиком, кожаный ошейник поблескивает в неровном свете свечей. Он стоит у стены, опустив голову, сжав вместе руки, опять прикрывает свой драгоценный пах, услышав скрип двери, он поднимает на меня испуганный взгляд и судорожно сглатывает. Мне нравится, как при этом дергается его кадык над ошейником.

– Как прошел день, Эмин? – спрашиваю его проходя в комнату.

Ещё вытираю голову полотенцем, сажусь в изножье своей широкой кровати, смотрю на него.

– Хорошо, господин, – отвечает он и снова сглатывает.

Осторожно поглядывает на меня. До чего же он хрупкий, невысокий, с тонким торсом, но с такими сильными пронзительными глазами.

– Что ты делал? – интересуюсь я.

– Выбивал ковры, мыл полы, чистил котлы, господин, – отвечает он. Чуть замирает, задумавшись и вновь продолжает. – Господин, я могу вам быть полезен с деловыми бумаги, если позволите…

– Снимай штаны, – прерываю я его.

Он вздрагивает, но подчиняется. Начинает расстегивать ширинку, закусывая губу, при этом его лицо становится каким-то по-детски рассеянным, словно он провинился и сейчас должен получить наказание. Спускает их до колен.

– Я сказал – снять, – повышаю голос.

Эмин наклоняется, изгибаясь снова в параболу, стаскивает штаны до конца и убирает в сторону, не смеет куда-либо их положить, оставляет на ковре у стены. Выпрямляется, опускает руки и теребит полы белой рубашки. У него оказывается под штанами прятались длинные красивые тонкие ноги. Кажется, что у него всё длинное: ноги, руки, тело, особенно шея, но при этом он невысок. Наверное, возникает такое ощущение потому что он строен и изящен.

Переминается с ноги на ногу, поглядывает на меня исподлобья. Я хватаю его за бедро и подтягиваю к себе, кладу ладонь на его пах, чувствую его дружочка через тонкую ткань трусиков. Эмин морщится, но не смеет мне перечить, терпит. Перебираюсь пальцами повыше к резинке его трусиков, спускаю их, оголяя его малыша. Сегодня тут всё чисто выбрито, приятно посмотреть и потрогать, кожа нежная, гладенькая. Стаскиваю ещё ниже его трусики, отпускаю резинку, и они падают на его ступни. Он машинально поднимает руки, чтобы прикрыть пах, но под моим прожигающим взглядом моментально опускает их.

– Расстегни свою рубашку, – велю я.

Пуговку за пуговкой он вытаскивает их из петелек до самого конца, я сам распахиваю полы его рубахи, осматриваю его. У него хорошая четко выраженная мускулатура, а по виду и не скажешь, красивые плечи, выпирающая грудь и ребра. Трогаю его впалый живот, провожу пальцем по едва заметной полосочке – след, оставшийся от резинки трусиков, утыкаюсь в его пупок-ямочку под складочкой. Кожа у него нежная, розовая. Нагибаюсь и целую его в живот, он вздрагивает.

– Иди ложись, – говорю ему, похлопывая его по голой попке.

Он делает шаг к кровати, но запутывается в своих трусиках, теряет равновесие, но я успеваю толкнуть его на постель и сам стаскиваю с его ног трусики, бросаю их на его брюки.

– Простите, господин, – едва разжимая губы, шепчет он.

Забирается повыше к подушкам и ложится на живот, поворачивает ко мне голову, встревоженно на меня смотрит. Я подползаю к нему, убираю с его лица волосы, нежно касаясь щеки. У него такие соблазнительные пухленькие губки и щечки, что хочется по ним ударить наотмашь или зацеловать всего. Наклоняюсь и целую его в уголок губ. Эмин снова вздрагивает, начинает тяжело и прерывисто дышать. Вижу, что он боится, страшно напуган тем, что может произойти, но не смеет и слова сказать против своему господину, ибо он раб и знает свое место.

Смотрю в его глаза и мне кажется, что они совершенны. Просто идеальный разрез глаз, а какой плавный изгиб! Длинные черные густые реснички подчеркивают красивую форму глаз. Зрачки чуть утопают под веками и от этого его взгляд становится ещё более пронзительным. Радужка светлая, сложно точно определить её цвет, кажется, что там намешено сразу несколько оттенков – от травяного до лазурного. Под правой бровью маленький рубец-выемка и на веке две переплетающиеся морщинки, над левым глазом таких складок нет, видимо они появились с правой стороны из-за травмы.

– Откуда этот шрам? – спрашиваю я, потирая большим пальцем чуть ниже его черной густой брови.

– Я не знаю, господин, – отвечает он. – Сколько себя помню, он всегда был. Наверное, я упал совсем маленьким.

Хочу дальше исследовать его тело. Спускаюсь ниже, задираю его рубашку, оголяю всю его попку и немного спину. У него такая нежная, розовенькая, кругленькая, пухленькая попочка, что я даже облизываюсь. Кладу ладонь на его полушарие и поглаживаю. Эмин сжимает ягодички, морщится. Чувствую, как он испугано дрожит. Но сейчас я не буду входить в него, хочу по капельке насладится его девственностью.

Я наклоняюсь и целую его в голую спину, по линии позвоночника спускаюсь к попке и целую ягодичку, легонько касаюсь её язычком и чуть прикусываю. Эмин вздрагивает и зажимает зубами согнутый указательный палец. От его попки приятно пахнет цветочным мылом. Моя рука сама тянется к его щелочке, провожу по ложбинке и утыкаюсь в твердый мышечный ободочек его дырочки. Он снова вздрагивает и чуть приподнимает голову, выгибаясь в спине.

– Господин, – едва слышно произносит он.

– Что, Эмин?

– Господин… нет… я никогда… – прерывисто шепчет он и краска заливает его лицо. – Не думаю, что я годен для этого.

– Но я купил тебя именно для этого, – усмехаюсь я.

Он судорожно сглатывает. Как же мне нравится, когда при этом у него дергается кадык, приводя в движение всю его длинную шею.

– Знавала ли твоя голая попка удары плети? – спрашиваю его и легонько шлепаю по ягодичке.

– Нет, господин.

– Тебя никогда не наказывали? – удивляюсь я.

– Нет, господин. Я же только вчера стал рабом и ещё не успел провиниться.

– Ну а дома? Разве маслы не наказывают детей?

– Когда я был ребенком за свое непослушание я на коленях читал вслух книги, господин.

– И только?

– Бывало меня на несколько часов запирали в чулане, господин.

– То есть тебя никогда не наказывали физически?

– Нет, господин. Ну если только иногда получал пощечину или подзатыльник. Но плетью по попе никогда, господин.

– Хм…

Даже я, будучи урожденный в господствующей касте арраситов, получал за свои проказы. Помню однажды в священный месяц строго поста я стащил из кухни сладости и был за это так жестоко высечен, что потом долго не мог сидеть на своей попке.

Я снова целую его в попочку, сжимаю его ягодичку, какая она аппетитная словно спелый персик и как хочется сделать ей больно. Я поднимаюсь с постели и иду к шкафу, открываю дверцу. Тут у меня развешены всевозможные плетки и плети для наказания рабов и просто ради развлечения. Выбираю плеть с твердой ручкой и с кожаным длинным ремнем-петлей, возвращаюсь с кровати, нагибаюсь и снова глажу его попку, чуть похлопывая.

– Поверни ко мне голову, – велю я.

Хочу, чтобы он увидел плеть в моей руке; хочу, чтобы он задрожал от страха. Эмин поворачивает ко мне голову, смотрит на то, что зажато у меня в руке. Его брови чуть сдвигаются, взгляд становится ещё более пронзительным, но он не дрожит. Обычно другие мальчишки, что были до него, начинали в этот момент плакать и молить меня, чтобы я не бил их, и при этом они всегда спрашивали за что я их наказываю и мне всегда приходилось придумывать. Если бы Эмин спросил за что, то я бы сказал – за то, что попытался супротивится мне своим: «не думаю, что я годен для этого», но он молчит.

Я взмахиваю плеткой, ремень со свистом разрезает воздух, и опускается на его попку, сразу оставляя розовый след. Он вздрагивает, зажмуривается, стискивая зубы, но с его уст не срывается ни единый звук. Я продолжаю его бить, стараюсь пройтись по всей площади ягодичек, рисуя алые полосы на его коже. Он всё также молчит, вздрагивает от каждого удара, но молчит, терпит. Это ему впервой, но он терпит. Мне это нравится. Единственное только, что с его глаз всё-таки скатываются слезы. А я уж думал, что он железный.

Не бью его до кровавых следов, до ужасных синяков, этого мне не нужно, разрисовываю его попочку в алый цвет и бросаю рядом с ним плетку. Он смотрит на меня сквозь слезы.

– Поцелуй мою плеть, – велю я ему.

– Да, господин.

Он наклоняется и целует кожаный ремешок на самом сгибе.

– С этого момента, после наказания плетью, ты всегда должен будешь её целовать и без моего напоминания, – приказываю я.

– Да, господин.

Он выпрямляется, оставляя на белой простыне мокрую дорожку от слез, и снова смотрит на меня заплаканными глазами. Я падаю рядом с ним и язычком провожу по его глазу, ощущая солоноватый привкус его слез. Эмин снова начинает дрожать. Похоже он ласк боится больше, чем побоев. Я переворачиваю его на спину и распахиваю рубашку, смотрю на его грудь, на выпирающие ребра, на впалый живот. Он прикрывает ладонями пах. Я убираю его руки, он не сопротивляется, кладет их на простыню. Я провожу ладонью по его бедру, сжимаю его тазовую кость. Он морщится.

– Тебе больно?

– Нет, господин.

– А когда я бил тебя, тебе было больно?

– Да, господин, – отвечает он, судорожно сглатывая.

– Но ты же легко потерпишь эту мою прихоть ради своего господина? – немного смеясь произношу я.

– Я потерплю всё что угодно ради вас, мой господин, – тихо отвечает он.

Отводит взгляд в сторону и быстро-быстро моргает, видимо, чтобы вновь не заплакать.

– Смотри на меня, – жестко приказываю я.

Поворачивается ко мне и глядит прямо в мои глаза.

– Тебя что-то смущает? – усмехаюсь я.

– Господин, я масл. Мы очень религиозная каста. Нам непозволительно показывать свое обнаженное тело, – всхлипывая, отвечает он. – Это ужасно стыдно.

– Но ты уже не масл, забудь о своей касте. Теперь у тебя нет касты, ты раб, да не просто раб, а мой наложник. Знай это.

– Да, господин, я ваш… – тут он снова сбивается, краснеет, дергается, – …наложник.

– С сегодняшнего дня ты будешь на моем ложе всегда, когда я этого захочу, – властно заявляю я.

– Да, господин, – сглатывая, отвечает он.

Я веду свою руку чуть ниже по его паху. Он вздрагивает и прикусывает губу. Его малыш напрягается от всего этого и снова та же история: ствол поднимается и твердеет только у основания, а мягкий кончик висит. Берусь за его головку и сжимаю в своих пальцах. Эмин морщится, его ладони вздрагивают, как будто он хотел схватить меня за руки, но не делает этого. Я провожу пальцами по его стволу, его кожица движется, оголяя головку. Это так необычно и непривычно: у меня ещё не было необрезанных наложников, а рабов из касты маслов и подавно.

С наслаждением ласкаю его дружочка своей рукой, ощупываю его мешочки, проверяя всё ли там на месте, дотрагиваюсь до всех потаенных его мест, раздвигая его ноги, вожу пальчиком вокруг его дырочки. Мне нравится, как он вздрагивает в тот момент, когда я касаюсь чего-то нового на его теле. Я в один момент разрушаю всё его нравственное воспитание, коим его пичкали с самых пеленок.

– Неужели ты ни разу не поддавался соблазну? – спрашиваю я.

– Ни разу, господин, – отвечает он.

– Никогда не дрочил? Не играл со своим дружочком?

– Нет, господин, это ужасно стыдно и Великий Бог Сарджу этого не одобряет. Нельзя трогать самого себя, забавляясь этим. Только принимая ванну я касаюсь его, и то затем, чтобы омыть, – говорит он и я верю ему.

– А теперь я приказываю тебе подрочить, – велю я.

Показываю ему, как это нужно сделать и убираю руку. Он робко кладет свою ладонь на свой собственный же член и судорожно сглатывает, начинает тяжело дышать.

– Что же ты так тяжело дышишь? – усмехаюсь я.

– Господин, мой брат как-то дотронулся до своего в постели и за это он в течении месяца стоя на коленях по несколько часов читал вслух Великую Книгу Сарджу, держа её в ладонях навесу. А по ночам его связывали, чтобы он вновь не трогал своего, – отвечает он.

Ухмыляюсь. Надо же как у них там всё строго. А Великая Книга Сарджу довольно большая и тяжелая, чтобы долго держать её навесу.

– Сурово, – усмехаюсь я и строго добавляю, – но ты будешь дрочить. Начинай.

Он трет своего малыша и зажмуривается, испытывая новые ощущения. Доводит его до состояния полного стояка. Не хочу, чтобы он дошел до оргазма и кончил, поэтому вскоре останавливаю его. Он тяжело дышит, на лбу появляется испарина.

– И ты никогда не видел чужих членов? Только говори правду, – грозно требую я.

Он хмурится, наверное, что-то припомнив и отвечает не сразу:

– Видел один раз, господин.

– Как?

Мне любопытно, если там всё так строго, то как он умудрился посмотреть на чужое достоинство.

– Однажды, возвращаясь из молельни, мы проходили мимо одного дома, там было шумно из-за праздника. Я случайно глянул в открытые ворота и увидел, как один из танцоров поднял юбку, он был без трусиков и показал мужчинам свое достоинство. Я был так ошарашен этим обстоятельством, что не сообразил потупить взор или отвернуться. Я не разглядывал его, у меня и в мыслях такого греха не было, я просто был очень шокирован, – дрожа всем телом рассказывает Эмин, – отец заметил это.

– И тебя наказали? – усмехаюсь я.

– Я получил пощечину, от которой весь день горела моя щека, а потом стоя на коленях читал вслух несколько раз главу о непорочности из Великой Книги, – отвечает он.

– Сколько тебе было лет?

– Это произошло в прошлом году. Мне тогда только исполнилось восемнадцать. Теперь мы больше не ходим по этой улице, возвращаемся из молельни по другой, совершая крюк. Отец сказал, что смотреть на такое после молитвы было вдвойне кощунственно и он ещё мягко наказал меня, пожалел.

Мне смешно. Я подползаю к подушкам и падаю на спину, развязываю пояс и раскидываю полы халата, обнажая своего большого малыша.

– Я хочу, чтобы ты на него посмотрел, – приказываю я.

– Господин… – Эмин опять судорожно сглатывает.

– Ну? Садись давай рядом и смотри.

– Да, господин.

Эмин поднимается и садится на попку, немного морщится от боли, но ничего не говорит. Его взгляд робко скользит по моему паху, зрачки расширяются, когда Эмин видит насколько он у меня большой, затем опускает глаза.

– Разве я разрешал тебе отводить взгляд? – спрашиваю его.

– Нет, господин, простите, – спохватывается он.

Вновь поднимает глаза и смотрит на мой член. Его лицо опять краснеет, он тяжело дышит, пальцы слегка подрагивают. Это меня забавляет. Такого робкого невинного и столь религиозного юноши у меня ещё не было.

– Возьми его в свою руку, – велю я.

– Что, господин? – с неподдельным ужасом на лице, отвечает он.

– Разве я тихо сказал?

– Нет, господин, – он опять судорожно сглатывает слюну. – Вы сказали достаточно громко. Просто это очень… очень…

– Бери! – рявкаю я.

Он вздрагивает, бросает взгляд на мое лицо, видит мое негодование и послушно протягивает руку к моему паху, несмело обхватывает его пальцами. Рука Эмина дрожит, он опять сглатывает, на его лице отражаются все его муки, вся борьба, что происходит внутри него. Но мне этого мало.

– Поцелуй его в купол, – мягко велю я и улыбаюсь, предвкушая новую забаву.

– Нет, господин, прошу, не заставляйте меня это делать, – жалобно произносит он.

– Я приказываю тебе! Целуй! Живо! – я повышаю голос.

Слезы выкатываются из его глаз, он совсем отпускает моего и жалостливо смотрит на меня.

– Пожалуйста, господин, – опять судорожно сглатывает.

– Я буду хлестать тебя плетью, пока не поцелуешь его, – обещаю ему.

Эмин берет плеть и протягивает мне.

– Пожалуйста, господин, секите. Только не заставляйте меня это делать, – дрожащим голосом произносит он.

– Нагибайся, – рычу я, вырывая плеть из его рук.

Он падает на колени, голову кладет на простыню и прикрывает руками. Я приподнимаюсь и несколько раз одариваю его по голой попке. Он вздрагивает, всхлипывает, тело его дрожит, но он молчит.

– Будешь его целовать?

– Нет, господин, пожалуйста, – дрожащим голосом произносит он.

Я сползаю с кровати и встаю на пол. Задираю его рубаху до самой шеи, чтобы обнажить всю его спину. Смотрю на изгиб его позвоночника, уходящего в округлую полосатую попку и чувствую, как поднимается мой малыш от охватившего меня возбуждения.

Размахиваюсь и изо всех сил начинаю хлестать по спине, оставляя на его белой холеной коже красные полоски. Бью молча и долго, стараюсь в каждый последующий удар вложить больше силы, сделать ещё больнее. Он вздрагивает от каждого бича, но молчит. Понимаю, что таким путем я не добьюсь от него ничего. Наконец я делаю последний удар, ещё сильнее и больнее прочих и бросаю плетку на постель, задевая его макушку. Он поднимает голову и касается ремня своими губами, я вижу, что он опять в слезах.

Вздыхаю и отхожу к шкафу, достаю наручники и кладу в карман халата, возвращаюсь и заползаю обратно на постель, сажусь, откидываясь на мягкое изголовье. Он поднимает заплаканные глаза и смотрит на меня.

– Иди ко мне, – мягко говорю ему, хлопая ладонью по простыне.

Эмин поднимается, его рубашка спадает, закрывая его спину, он руками закрывает полы, пряча своего дружочка от меня, ползет ко мне на коленях. Я не прикрылся халатом, мой торчит вверх, большой, твердый, напряженный. Эмин скользит по нему взглядом, на миг его зрачки расширяются, реснички дрожат, и он опускает глаза. Я беру его под локоть и усаживаю на свои ноги, прямо перед своим другом. Эмин такой легкий, будто невесомый. Я засовываю свои ладони под его попку и сжимаю ягодички. Он морщится, поднимает на меня глаза, часто-часто моргает. Я не удерживаюсь, подталкиваю его к себе и целую его в лоб. Он делает шумный выдох.

– Будешь его целовать? – снова спрашиваю Эмина.

– Нет, господин, – он опускает глаза.

Я хватаю его руки и завожу за спину, он не сопротивляется, сидит, опустив голову, волосы свешиваются и закрывают его лицо. Вытаскиваю из кармана наручники и защелкиваю на его запястьях. Распахиваю полы его рубашки, снова засовываю под его попку свои ладони и сжав его ягодички, подтягиваю к себе. Его малыш касается моего, и он вздрагивает всем телом, выгибается в спине, пытаясь отстраниться от меня, я целую его в грудь, язычком провожу по полосе.

– Господин, – шепчет он, краснея как гранат.

– Что, Эмин?

Он поднимает на меня глаза, одна слеза дрожит на его ресничке, но вот срывается и бежит по щеке, капает на его рубашку.

– Ты помнишь, кто ты, Эмин? – спрашиваю его.

– Я ваш раб, господин, – тихо отвечает он, снова опуская голову.

– А именно?

– Ваш наложник, господин, – ещё тише говорит он.

– Почему же ты тогда не целуешь меня?

Эмин снова судорожно сглатывает.

– Я не могу, господин. Высеките меня за это, господин.

Я за попку стаскиваю его, роняю на свои ноги, хватаю за волосы и подтягиваю его голову к своему паху. Второй рукой беру своего малыша и подставляю к его лицу.

– Целуй!

Он морщится, брыкается, старается уползти от меня на животе, дергает ногами. Я провожу головкой по его губам, крепко держа его за волосы, прижимая его щеку к своей ноге, не давая ему отвернутся. Из его уст срывается стон.

– Ты уже коснулся его, так что теперь нет смысла тебе сопротивляться, – говорю ему, чуть отодвигая от него своего дружочка, – целуй его.

Эмин тяжело дышит, слезы текут уже ручьем, обильно смачивая мою простынь, он опять судорожно сглатывает, но всё-таки сдается, чуть поворачивает голову и прикасается губами к моему. Я отпускаю его волосы, он падает лицом на простыню, и тут же его тело содрогается от рыданий. Мне больно на него смотреть, я не ожидал от него такого. Я глажу его по волосам. Мне и хочется пожалеть его, такого беззащитного, лежащего на животе со сцепленными руками за спиной, с голенькой красненькой попкой, но также я хочу, чтобы он продолжал ласкать моего. Беру его за плечи и вновь подтаскиваю к своему паху.

– Теперь высунь язык и полижи его, – велю я.

Эмин лежит у меня между ног, прямо напротив моего дружочка. Он ничего не говорит, не поднимает на меня глаза, всё его тело ещё сотрясается от перенесенных рыданий, он высовывает язык и проводит им по моему стволу. Всё внутри меня вспыхивает от прикосновения его нежного язычка. Мне хочется ещё. Я хватаю его за волосы, а второй рукой силой открываю шире его рот, всовываю своего ему. Он не брыкается, не дергается, не пытается вытолкнуть моего малыша из своего рта, он просто замирает, терпя мои издевательства, иногда только вздрагивает и всхлипывает.

– Пососи, – говорю я, похлопывая по его щеке.

Ему не остается ничего другого, как вновь подчиниться мне. Он делает неумелые попытки, словно его челюстно-лицевые мышцы напрочь забывают, как нужно в принципе сосать. Но я и не настаиваю, хватит с него на сегодня. Я вынимаю своего друга из его ротика и хлопаю его по щеке.

– Повернись лицом к моим стопам, а ко мне попкой, – велю я.

– Да, господин, – наконец говорит он хриплым от рыданий голосом.

Он поднимается на колени, я вижу его красное зареванное лицо, переворачивается. Смотрю на его полосатую попку.

– Прогнись и выпяти свою попочку, – говорю я.

– Да, господин.

Эмин упирается лбом в матрас, выгибает позвоночник, выпячивая для меня свою попку. Его сцепленные руки покоятся на спине, открывая полностью попку. Я кладу ладонь на его ягодичку, и он вздрагивает, хватаю его за бедра, притягиваю к себе, поглаживаю его высеченную попочку. Мои пальчики проваливаются в щелочку, я веду между его полушариями и утыкаюсь в твердый ободочек его тугой дырочки. Вожу вокруг и одним пальчиком залажу внутрь, ощупываю его анус и давлю глубже.

Его тело трясется, я слышу, как он тихо плачет, и у меня пропадает всякое желание забавляться с ним. Я убираю руку из его дырочки и с силой толкаю его в попку, он падает на живот и продолжает рыдать. Смотрю на его содрогающеюся полосатые ягодички и не выдерживаю, подползаю к нему, провожу ладонью по его волосам, по его плечам.

– Ну что ты плачешь? – с укоризной говорю я, расстегивая его наручники.

– Простите, г-господин, – срывающимся голосом произносит он, вытирая лицо.

– Ладно, иди потуши свечи, – велю я и шлепаю его по попке.

– Да, господин.

Он поднимается и спускается на пол, на дрожащих ногах подходит к свечам и задувает пламя. В это время я снимаю свой халат и отбрасываю в кресло, забираюсь голеньким под одеяло.

– Твое место возле изножья, – говорю ему, – становись на колени, клади руки на постель, а на ладони голову. Так ты будешь спать.

– Да, господин.

В полумраке вижу, как он становится коленями на пол, робко кладет на простыню руки возле моих ног и на них голову. Его плечи ещё вздымаются, он тихонько всхлипывает.

– Ты разве не собираешься желать своему господину доброй ночи? – удивляюсь я.

– Д-доброй ночи, господин, – тут же отзывается он и снова всхлипывает.

– И перестань рыдать!

– Да, господин.

– Чтобы ночью я тебя не слышал.

– Да, господин.

И тут же замолкает. Я вытягиваюсь под одеялом, зарываюсь в подушки и закрываю глаза. Засыпаю быстро, во сне ворочаюсь, забываю, что рядом Эмин и как-то резко перевернувшись, ногой заезжаю ему в лицо. Слышу, как он охает, но сразу же стихает. Усмехаюсь и снова проваливаюсь в сон.