Начало пути

Глава 5

Глава 5

Белокураково

21 февраля 1795 года

— Ваш… е брод… ие, — сквозь пелену, размываясь, в сознание проникали звуки.

— Леська беги! Тебя тут не було! — требовал мужской голос.

— Северинушка, любы, но как же так? — неуверенно отвечал звонкий девичий голосок.

— Дура! Я ударил барчука. Если он какой важный, то меня и сечь станут. Зачем тебе позориться, что была со мной? — настаивал парень.

— Спаси Христос тебя! — уже уходя, проронила та, которую парень называл Лесей.

— Сударь, сударь! — тормошили меня.

— Руки, убрал, сука! — взревел я, наконец, придя в себя после нокаута.

Я лежал на полу, в левой щеке пульсировала боль, чуть кружилась голова. Давненько меня так… Впрочем, после похожего удара я и перенесся в это время.

— Ты кто такой? — спросил я, приподнимаясь.

— Северин Цалко, — отвечал мужчина лет двадцати двух или немного старше.

Зрение вернулось и я мог отчетливо рассмотреть обладателя весьма тяжелого удара. Парень был чернявый, имел нос с горбинкой и чуть раскосые глаза, что наводило на мысль о шальных предках, которые ловили татарок для пополнения казацкого войска. Конечно же, не этими женщинами восполняли убыль воинов, а казачатами, рожденными от полонянок. Парень был рослым и явно на печи не отлёживается, а впитывает казацкую науку. Хотя есть ли тут казаки? Екатерина же их уже давно того… В будущий рай, то бишь, Краснодарский край, отправила, ну или, действительно, того… в рай.

Могло быть и так, что и не малоросс передо мной, а серб или хорват, последнее в меньшей степени. Здесь рядом, насколько я уже знал, немало станиц и городов, основанных сербскими переселенцами. Впрочем, намешано в этих местах так, что только что индейцев и не было, хотя не факт.

— Так, Цалко, обиды я не прощаю, — сказал я и увидел, как парень понурился. — Вот, пока тебя так же не успокою с одного удара, так и буду обиду держать.

Северин поднял глаза, полные недоумения, и посмотрел на меня еще раз более пристально и заинтересованно.

— Ваш бродь, ты шо со мной на кулачках? Али так решил без ответа ударить? Ты ж, барин, учти, что я не хлопий какой, а казак, и наняли меня до лета, кабы земли охранял. Тому власти твоей на до мной нет. Наказывай деньгой за то, что ударил, слова не скажу, все, что есть отдам, но сечь меня и бить — не дамся, — Северин встал, подбочинился. — Только ежели князь прикажет, как батька в раз высечет, но не ты.

Было видно, что он не понимает, с кем именно имеет дело. Съезди он так по физиономии Куракину, так засекли бы до смерти и никто бы слово не сказал, а здесь я, непонятный человек с «бугра».

В это время сложно понять, какого человек сословия, почти что. Знаю, что даже Павел Петрович в иной истории озаботился тем, чтобы человек одевался, сообразно сословию, и было сразу понятно: нахрен можно посылать, или же послать можно, но после на дуэли биться?

Так вот, я одет, скорее, как интеллигент-мещанин, чиновник самого низшего пошиба. По моей одежде можно было бы предположить, что я — дворянин, но не стой точностью, как при виде князя Куракина. Кто-кто, а Алексей Борисович даже в пути выглядел сущим франтом в цветастых одеждах. Мне же было жаль протирать дорогущие наряды, которые ранее оплатил князь. Так что одел я был простенько, но, и не по-купечески, и не по-селянски. Наверняка, смущало Северина и то, что я здесь нахожусь, в домике для гостей самого князя.

— Скажи, барин, кто ты есть? — несколько измучанным голосом спросил Северин.

Я улыбнулся. Прекрасно понимаю парня, этой искренностью он симпатичен. Запутался Северин, как ко мне обращаться, и кто я есть вообще такой. Если бы он меня не вырубил, так и вообще проникнулся к нему и сразу же подружился. Мне же нужен партнер… Как то двояко звучит… Для тренировок.

— Слушай меня, Северин! Я учитель сына князя и его племянника. Но, ты мне должен, — усмехнулся я.

— Барин, так ты лучше мне кулаком, да в морду. Не хочу я должным быть никому, — говорил Северин, явно осмелевший, что я ни какой-нибудь там родственник князя.

— Окстись, решим опосля. Ты, Северин, приходи ко мне завтра по утру, пока еще князь точно спать будет, поговорим, — предложил я, копаясь в ящике с моими пожитками, чтобы найти зеркало.

— С чего это? — спросил мой обидчик, который, видимо, уже и забыл о том, что сделал.

— А с того, что князь прознает, что ты девок водишь в дом, в который и входить нельзя. Что меня, друга и наставника княжича, по лицу ударил. Так что жду тебя, — решительно, с металлом в голосе, сказал я.

Понурив голову, буркнув что-то вроде «добре, приду», Северин ушел. Как же хотелось здесь и сейчас проучить этого «недоказака». Именно об этом «наказании» я и говорил Северину. Идти и жаловаться князю? Нет, конечно. Даже тот я, который был до синергии сознаний с человеком будущего, не стал бы так поступать. Что говорить обо мне, Надеждине, чье мужское самолюбие было изрядно задето.

Я уже понял, что все мои навыки из прошлой жизни, пока не работают. Дело в моторике. Я знаю, что нужно делать, но не получается, мысли летят быстро, а вот действую медленно. Проводя бой с тенью, приходится, так сказать, «думать медленнее», чтобы успевать сделать то, что планировал. А как можно, к примеру правильно и эффективно ударить, если рука слабая, растяжки никакой, сухожилия не укреплены тренировками? Так можно повредить конечность даже ударами по воздуху.

Северин. Он удачно попался под руку, вернее моя щека удачно попалась под его удар. Мне, как я понимаю, сидеть в имении не менее полгода. Чем заниматься я уже знаю: «писать» стихи, готовить трактат по математике и, вероятно, по физике, а так же намерен вспомнить из послезнания и сформулировать ту самую Конституцию, которую в иной реальности Сперанский предоставил императору Александру.

Нет, я не столь наивный, чтобы бежать к Екатерине или чуть позже к Павлу и кричать о Конституции. Тут даже это слово нельзя произносить. Но проект будет написан и вероятно чуть подправлен. Я учил в университете проект Конституции Сперанского, даже разбирали его на коллоквиуме. Так что задача проста — написать то, что уже знаю, а не вымучить решение о переустройстве общественной системы Российской империи. Мне легче. День, другой, и все — фундаментальный проект готов. Не нужно изучать чужой опыт, вести исследования.

Кроме всего прочего, нельзя забывать об армии. Есть и тут, к чему стремиться и не только в технических решениях. Конечно, не престало Сперанскому полки в бой водить, но можно же найти какого-нибудь ретранслятора. Закружиться с Барклаем де Толли, или с Аракчеевым и через них прогрессорствовать.

Дел вагон и маленькая тележка, если учитывать то, что намерен развиваться физически, ибо испытываю постоянный дискомфорт от этого не совсем удачного тела. Ну не может человек, не наделенный парой десятков лишних килограммов, задыхаться от пятиминутной быстрой ходьбы! Да и болезненность эта… А еще психологически мне крайне неуютно, если не сказать большего, от того, что не могу вот такому условному «Северину» набить морду, а лучше провести эффектный прием. Пока что меня на то и хватило, чтобы дать в печень Серафиму, так после того удара я руку три дня баюкал, думал уже какая трещина в кости.

А между тем, погода стояла прекрасная. Тут, на Слабожанщине, казалось, чуть теплее. Так, оно и должно быть, юга, все-таки. Но снега было и здесь вдоволь. Однако, светило солнце и, несмотря на то, что февраль для Петербурга отнюдь не последний месяц зимы, тут уже можно было различить тонкие нотки аромата весны.

Выйдя из дома, сменив дурно пахнувший тулуп на жюстокор, несколько устаревшего фасона, с чуть расширяющимися полами, я вышел на морозную свежесть уходящей зимы.

Тот домик, в котором меня поселили, пусть и был основательным, из кирпича, все же резко контрастировал даже с таким относительно убогим помещичьим домом, где расположился Алексей Борисович Куракин. Что-то мало похоже, что мое жилище — это домик для гостей. Это если только гости с явно низшим статусом, чем у князя Куракина. Но не собирался я жаловаться на свое жилое помещение, а вот на то, что мне выделили крайне мало свечей, при случае скажу.

Мое жилище находилось почти в углу большой огороженной территории, центр которой занимал княжеский сельский дворец. Да, наверное, более всего подходящая характеристика. Чуть вдали виднелись хаты-мазанки с небольшими наделами земли, словно дачи на пять соток. Каждый такой огород был обнесен тыном — плетеным забором. Хозяйственные постройки тоже были. Такие же мазанки, может только менее аккуратные, порой с зияющими дырами.

Как я знал, считается, что люди здесь живут более богаче, чем, скажем на землях сильно севернее. Пусть моим источником информации был сам князь и некоторые, более дружелюбные, чем дворецкий Иван, слуги, но не доверять им нет смысла. Тем более, что Сперанский, та некоторая часть меня, прекрасно помнил, как жили крестьяне в том селе Владимирской губернии, от куда он родом. Тут, пусть и мазанки, но дома, а там, не редкость и полуземлянки. Не шибко хорошо живется крестьянину. И жить еще им таким образом долго, тут, вряд ли и я чем помогу, существенно. Хотя, поживем, увидим.

— Михаил Михайлович, — прервал мое прищуренное любование окрестностей знакомый голос. — Вас Его Светлость требует отобедать с ним.

— Благодарю, — ответил я, демонстративно даже отвернувшись.

Дворецкий Иван раздражал. И то, как он смаковал слово «требует», не приближало время, когда я перестану относится к этому человеку с уважением. И пусть князь вправе «требовать».

Вновь переодеваться. В этом времени внимание к одежде столь пристальное, что небольшая деталь не по месту, может привести к серьезному апломбу, а то и к скандалу. Не то, что в будущем, когда и богатый, статусный человек может одеть джинсы и футболку и в шлепках пойти в магазин. Редкость, но, если верить социальным сетям, а кому же еще верить, если не им, то все богачи в будущем так и поступали.

Чулки и кюлоты — это не удобно. Где нормальные прямые штаны с карманами? Кюлоты, которые в моем понимании больше — бриджи, может и ничего страшного, не сильно стесняли движения, но в комбинации с чулками, чувствовал себя, прости Господи, каким-то трансвеститом. Не дай Бог! В целом же понадобилось минут двадцать, чтобы облачиться подобающе и в ту одежду, которая была пошита за деньги князя.

— Ваша светлость, — я обозначил поклон, как только вошел в столовую, где уже был князь.

— Садись, Миша! — сказал Алексей Борисович, указывая на один из стульев за столом.

Князь выглядел озадаченным, немного отрешенным.

— Сейчас приведут детей и мы отобедаем, — посчитал нужным сообщить мне князь Куракин.

— Ваша светлость, уместно ли мне будет узнать причину вашей озадаченности? — спросил я, усаживаясь на краешек стула.

Да, вот так еще позировать нужно. Сесть на край стула, предельно, чтобы только не свалиться, выпрямить спину, одну ногу вперед, вторую чуть подогнуть, а еще шею вытянуть. Но часть сознания Сперанского так поступала, а я не видел смысла сопротивляться.

— А? Да ничего, Миша, только разные мысли меня обуревают. От чего же поместье, которое и большое и людей вдоволь, почти не приносит доходу? Был тут раньше немец управляющим, так отчего-то попросился в иное поместье, — сказал князь и вновь углубился в свои раздумья.

Вот и мне это было интересным. То, что мой благодетель «в долгах, как в шелках», я уже знал. И по этому поводу даже без существенного анализа, мог дать некоторые рекомендации. Мог, но не буду, так как такие советы, что напрашивались, бывшие на поверхности проблемы, мне давать не по чину.

Девятнадцать человек прислуги приехало с нами. В столичном доме осталось еще примерно столько же. Зачем так много слуг, я не понимал. А каждый из них — это уже большие траты. Ну да ладно, в сравнении с остальными тратами, большой штат прислуги, мелочь. Только сейчас, в поместье, князь был одет не менее чем на три тысячи рублей. Это огромная сумма даже в России, в данный момент ощущающей обесценивание рубля. И это, так сказать, повседневная одежда. А еще аксессуары… Я заметил пять табакерок, каждая по своей стоимости словно фрегат, ну или сравнима. Это изделия из золота с бриллиантами, рубинами, и бог знает какими еще камнями.

И так во всем у Куракина. А грабить, как я понял, не получается. Генерал-прокурора Российской империи практически оттерли от финансовых потоков, к которым присосался Платошка Зубов и те, чьи интересы он блюдет. Да, я теперь это прекрасно понимаю. Достаточно было соединить три составляющих, чтобы все сложилось: знания Сперанского, послезнание и некоторый опыт из будущего Михаила Надеждина.

Партия фаворита Зубова, резко усилившаяся после смерти четыре года назад Григория Потемкина, сметает всех со своей скользкой дорожки. Всех, кроме, конечно, своих, без которых, даже при условии быть любимым и единственным для императрицы, не возможно держаться на вершите российской политической системы.

Сволочи. Золотой век Екатерины нынче превращается в заскорузлый застой, с уже нарастающими тенденциями к деградации. Ну да мне не по чину с ними бодаться, даже думать об этом было бы глупо, не являйся я попаданцем.

Князь молчал, не спеша продолжать начатую им же тему. Я же не мог настаивать. Между тем, было очень интересно вникнуть в экономические процессы. Мне казалось, что я мог бы создать высокоэффективное хозяйство. Есть такое впечатление, что в этом времени все чуточку, но легче, чем в далеком будущем. Российский рынок не перенасыщен, конкуренции, почитай и нет. Сколько подсолнечного масла не выжимай, на любые объемы найдутся покупатели. Так же, вопреки расхожему времени про то, что Екатерина распространила картофель, я, Сперанский, ел этот овощ только один раз. Удивительно, но мне не понравилось, был полусырой. Не распространен картофель, который может открывать большие возможности в сельском хозяйстве.

— Этого управляющего мне отрекомендовал брат мой, Александр. Белокуракино же наша, почитай, вотчина. Вот и хотелось сделать тут просвещенную экономию. А нынче… — после долгой паузы, сокрушался Куракин. — Может что-то я не так делаю. У брата моего, в Надеждино, почитай уголок просвещения и изящества, не то, что здесь.

— Может быть не все потеряно, ваша светлость? — спросил я, только чтобы выразить свое участие в проблеме.

Хотелось, очень хотелось, полистать документы, провести расследование, спросив того же Северина о положении дел. Жители поместья всегда могут много чего интересного рассказать про своего управляющего, особенно если будут чувствовать себя в безопасности. И нет такого руководителя, у которого всегда и все идет гладко в сложном деле управления. Нередки случаи некоторых нарушений и даже не для пользы своей, а общего дела ради.

Может быть тот Сперанский, тело которого я занял и сознание которого задвинул, был тем единственным в истории России чиновником и управленцем, который взяток не брал и вообще работал честно? Это тогда что? Некие силы захотели в тело праведника засунуть грешника, чтобы воссоздать баланс и не пускать более честных во власть? Шутка… надеюсь.

— Я признаюсь тебе, Миша. Имения приносят все меньший доход, а пребывание в Петербурге требует все более возрастающих затрат, — сказал Куракин и пристально посмотрел на меня, как будто удивляясь, почему это он так разоткровенничался и перед кем…

— Ваша светлость, я многое понимаю, уж простите за дерзость. И то, сколько нужно подарков преподнесть некоторым людям в близком окружении Ее Величества императрицы Екатерины Великой, тоже разумение имею. Аппетиты людей всегда растут, — говорил я, а Куракин ухмылялся, и чуть кивал головой соглашаясь.

— Прогнило что-то в нашем государстве, если даже семинарист понимает ущербность некоторых нравов при дворе, — сказал князь.

— Все течет, все изменяется, как говорили великие греки. Между тем, неизбежна и тимберовка корабля, коим является Российская империя, — сказал я, намеренно используя образность, чтобы поддерживать некоторое свое реноме не только человека-канцеляриста, но и пиита [Тимберовка — частичная замена не менее половины принципиальных частей корпуса кораблей].

— Вы еще и в морском деле разбираетесь? Владыко Гавриил сказывал о великом охвате вашего ума, я начинаю верить словам митрополита, — князь чуть задумался. — А образ с тимберовкой, удачный, этого не отнять. Только не стоит подобные метафоры использовать в ином обществе. Опасно называть прогнившим нынешнее положение дел, очень опасно, Миша. Да и я, в ином случае, выгнал бы тебя взашей и указал митрополиту на излишнее вольтерианства твое.

Ничто не меняется под луной и в России лучше промолчать про реальное положение дел, чем что-то менять. Ну с постаревшими правителями так всегда. Плохо ли начинал Леонид Брежнев? Реформа Косыгина в первые годы брежневской эпохи была хороша. Это ее в полной мере реализуют в Китае. А после страна села на нефтепотоки и успокоилась в застое. Или можно вспомнить Московское царство в последние годы правления Ивана Грозного. Царь, начинавший величественно и решительно свое правление, даже прогрессивно во многом к концу жизни выжал соки из государства.

Вот и сейчас в России полная стагнация всех процессов. Я не могу говорить, что нужны кардинальные реформы, но хоть какие-то изменения, необходимы. Или, по крайней мере, нужно прекратить разложение административной системы, что сейчас идет семимильными шагами. Есть государыня, но нет правящей длани, как и правления.

— Впрочем, свернем с тернистой дороги обсуждения власти, а поговорим с тобой, Миша, о том, как и чему ты будешь учить моих детей. Вот этого вольтерианства нужно поменьше, и сын и племянник должны любить монарха и быть преданным больше России, какой Франции, прости Господи, — определял общие цели обучения князь.

Меня сильно смутила формулировка «преданным больше России». Я, как бы, не вижу не единой причины, чтобы быть преданным, пусть и в меньшей степени, иному государству. Куракин, как я знаю, не особо осуждает французскую республику. Он рад, безусловно, падению Робеспьера, исподволь нахваливает Директорию. На минуточку, Россия сейчас в антигитлеровской… Тьфу ты, антифранцузской коалиции, а князь симпатизирует французской власти.

— Математика, французской язык, основы латинского… — я перечислял науки, которые должен втолковывать княжеским недорослям.

Если все эти предметы давать основательно, то не останется время более ни на что. Или сам урок проводить, или придется готовится к новым урокам, а еще долгие приемы пищи, если в компании с князем, время на одевания-переодевания, сон. Вот и все. А я еще хотел тренироваться, писать свое, создавать некоторый задел на будущее.

— Прошу простить меня, ваша светлость, но, быть может, часть нагрузки будет у господина Колиньи? — с опаской спросил я.

Эжен Колиньи — француз. Он лекарь, но позиционировал себя, как человек большого кругозора. Бежал от революции, ну и, как всякое отвергнутое во Франции, быстро нашелся в России. Тут уже традиция привечать отвергнутых иностранцев. Правда, по чести сказать, так многие служат России и помогают нашей державе.

— Француз… позже можешь Колиньи передать латинский язык, а пока он будет пользовать моих людей в имении, — сказал князь.

Куракин жил в некотором романтизме Просвещения. Князь и мне говорил, что был бы готов освободить крестьян. Тут, в Белокуракове, есть приходская школа, которая финансируется от мизерных доходов имения. И, несмотря на то, что имение чуть более, чем убыточное, князь требует увеличить охват крестьян для их образования [в РИ князь А. Б. Куракин освободил своих крестьян в большинстве имениях, пользуясь законом «О вольных землепашцах»].

— Ты, Миша, хочешь выделить себе время? Для чего? — словно обличая меня в каком непотребстве, спрашивал князь.

— Когда ваша светлость, вы меня приглашали к себе в секретари, разговор был более про то, что я стану работать над различного рода законопроектами, слагать письма, вести за вас переписку… — подобное уточнение моих функциональных обязанностей было несколько грубовато.

Вот только, обучение сына князя и его племянника, путь он и тот самый будущий великий чиновник Уваров, было лишь сопутствующим. Меня просили подучить детей, а тут, я, получается, большую часть своего времени и сил буду тратить на обучение.

— Не прав был владыко Гавриил. Не столь ты, Миша, покладист. Норов показать можешь. Удивительно сие, так как митрополит ранее никогда не ошибался в оценках людей, — я снова ловил на себе пристальный взгляд князя.

Так можно и дыру прожечь.

— Докажи свою полезность сперва! — голос «покровителя» стал чуть более жестче. — Опосля требуй! Более работы, а менее слов об условиях работы.

— Могу ли я провести аудит имения? — спросил я, словно, забывшись, как будто и не отчитывали меня до того.

Это такой психологический прием, чтобы вовремя сбить у собеседника желание продолжать моральную порку. Сперанский, тот, что до синергии, сейчас бы промолчал, да он предпочел безмолвствовать и по многим другим вопросам. Но я не могу. Не такой. Да и нет во мне раболепия, пусть и перед таким «вельможей в бегах», как князь Алексей Борисович Куракин. Мы люди будущего все же живем иными ценностными ориентирами и мне непросто приспособиться под современность.

— Аудит? — смаковал слово князь. — Это что?

Я объяснил. Алексей Борисович лишь небрежно пожал плечами. Смысл посыла был такой: нечем заняться, проводи свои аудиты. Куракин был уверен, что ничего я не обнаружу, мол, образование мое не такое.

— Если только твои познания в математике помогут… Впрочем, я препятствовать не стану, — сказал князь, когда нам принесли уже первую очередь блюд.

Всего, у князя подавали не меньше пяти перемен. И это даже немного прижимисто. Князь был франтом, модником, профессионалом в позерстве, но когда нет тех, перед кем можно показывать себя хлебосольным, Куракин обходился немногим. Сегодня мы отобедали ухой из какой-то рыбы, похожей на судака, после были телячьи отбивные с пшенной кашей, еще какая-то котлета, я бы сказал «шницель», вареные яйца с черной икрой, которую князь предпочитал красной, бисквит, ну и кофе. На самом деле, очень даже скромненько. На ужин же, куда я вновь приглашен, будет запеченный гусь с гречкой.

После обеда князь решил отдохнуть, ну а мне предписано проводить первый урок с детьми. Знаю я этот отдых одинокого алкоголика. Нет, Куракин не закладывал за воротник слишком часто, но хандру сбивал именно таким образом.

Следует сказать, что во время уроков недорослям, я некоторым образом «отключался» и давал волю той части себя, что составляла сознание Михаила Михайловича Сперанского. Вот в чем никогда я, Надеждин, не был замечен, так в преподавании. Включаться всем своим сознанием в непростое дело обучения детей, я решил позже.

Только через три часа я понял, что на сегодня достаточно и закончил уроки. Уверен, что мои ученики Борис Куракин и Сергей Уваров, утомились и теперь что им не рассказывай, сколько не требуй, на пользу не пойдет.

— Закончили? — спросил меня князь, который, как будто дежурил под дверьми.

Что-то мне подсказывает, что так оно и было. Я и сам понимаю, что вел себя несколько не так, как от меня того ожидали. Да и говорил, строил предложения… Ну и ладно, уроки, в этом я уверен, прошли замечательно и продуктивно. А вот от князя веяло легким амбре.

— Ваша светлость, сегодня мои ученики меня порадовали, — отвечал я.

— Ну ты, Миша, говорили, если что не так. Пороть может и не стану, но внушение сделаю. Впрочем, — Куракин усмехнулся. — Нужно и выпорю.

При этих словах Борис вжал голову в плечи, а вот Сергей, напротив, поднял в горделивой позе подбородок. Вот они характеры, которые уже в столь юном возрасте проявляются. И откуда все берется, если воспитываются совместно. Гены?

— Нужно им выписать учителя фехтования, — сказал я, провожая взглядом детей, которых забрали двое «дядек».

У недорослей были своего рода няни, но мужчины. Ветераны, которые, как считалось, не только присмотрят за мальчиками, но помогут им пристраститься к военной службе.

— Ты, Миша, может и был прав. Я вызвал еще раз управляющего и сказал, чтобы тот принес все инвентарные и иные книги учета к тебе. Заволновался, злодей, аж руки трястись начали. Я тебе еще кого из охраны дам, а то управляющий мой боевой, инвалид, — сказал князь, естественно используя слово «инвалид», в понятии «ветеран». — И не падай более, а то, вон щека раскраснелась, будто лошадь лягнула.

На самом деле, щека даже чуть посинела, а один зуб стал пошатываться.