Начало пути

Глава 19

Глава 19

Петербург

15 ноября 1795 года.

В доме стояла суета, будто готовились к приему самой императрицы. Хотя, посещение личного секретаря государыни, да в условиях опалы — это очень важно. Несколько волновался и я. Было такое ощущение, что Державин не столько к Куракину идет, сколько ко мне. Все-таки было неоспоримое совпадение: я позиционирую себя, как пиита, ну а Гаврила Романович, бесспорно, таковым и является.

И здесь нужно трижды задуматься над тем, как избавиться от Зубова. Надеждина идентифицировали как личного секретаря Куракина. А Державин, как великий русский поэт, направлен посмотреть, то ли на выскочку, то ли на гения, может, еще на кого. Если так быстро вычислили, кто именно скрывается под псевдонимом, то можно предположить, что у кого-то да хватит ума, чтобы вычислить убийцу Платона. Когда акция состоится. Поэтому нужно не пороть горячку, а очень тщательно продумать акцию. Ну и не затягивать, чтобы хоть кому-то еще стали известны мои отношения с фаворитом, что Платон унизил меня и стал использовать.

Я представлял себе Державина, как человека большого роста, полным. Таким вот русским человеком «а-ля Ломоносов». Но передо мной предстал худоватый человек, чуть выше среднего роста, как-то мало похожий на эталонного русского мужчину в том понимании, что у меня укоренилось.

Меня не позвали сразу, когда приехал Державин. Не звали и чуть позже, когда Гаврила Романович и Алексей Борисович соизволили откушать, чем Бог послал. Лакей прибыл ко мне, чтобы позвать только когда двум русским вельможам подавали кофий.

— Вот, Гаврила Романович, ты спрашивал о моем секретаре, так это он и есть, — Куракин, сволочь такая, за мой счет рисовался перед Державиным.

Так, словно с холопом, князь со мной давно не разговаривал. В моем присутствии меня упоминали в третьем лице, словно вещь.

— Михаил Михайлович, рад нашему знакомству, — улыбаясь, сказал Державин.

Вот, несколько слов — и сразу ощущение хорошего человека. Если бы думал, что меня сейчас вербуют, то сказал бы, что Державин начал с правильного тона и слов. Особенно на контрасте поведения Куракина, который поддался инстинктам и стал метить свое пространство грубостью.

— Для меня большая честь увидеть вас, господин Державин. Польщен вашим вниманием к моей скромной персоне, — сказал я и выверено, с достоинством поклонился кивком головы.

Державин с некоторым недоумением, а также с немым вопросом посмотрел на князя, после перевел взгляд на рядом стоящий у стола стул. Не знаю, как Куракину, но мне эти телодвижения были понятны. Державин не в своем доме, да и по статусу он все же менее знатный, чем Куракин, поэтому было бы весьма нескромно Гавриле Романовичу приглашать меня за стол.

— Михаил Михайлович, не соизволите потратить толику своего времени и немного развлечь нас беседой? — Куракин догадался об интересе Державина и решил сменить тон.

Я, естественно, артачиться не стал. Даже излишне любезный тон, и Державина, и Куракина уже о многом говорил. Все-таки Державин приехал посмотреть на меня.

— Скажите, Михаил Михайлович, если перевести с латинского языка на русский вашу фамилию, то она будет звучать как «Надеждин»? — взгляд Гаврила Романовича искрился некоторой смешинкой, мол, «раскусил я тебя».

Я посчитал, что скрываться нет уже никакого смысла. Все, кому интересно, уже догадались о том, что некий пиит Надеждин и личный секретарь Куракина — это одно лицо. В принципе, я не собирался долго скрывать, кто есть Надеждин на самом деле. Думал с десяток вершей издать, чтобы уже точно о себе заявить, а после и сделать некую утечку информации, что Сперанский равно Надеждин.

— А вы, Михаил Михайлович, все о природе пишете? Амурные вирши? И там все птички да деревья? А мне вот уже давно и нет времени на природу выехать. Так, чтобы не проездом, а в своем поместье пожить, да птичек послушать, с деревцами поговорить, — неестественно сокрушался Державин.

Где-то минуте на двадцатой даже этот великий человек стал для меня скучным и я несколько понизил его рейтинг в своих глазах. Гаврила Романович отрабатывал чей-то заказ. Делал это несколько топорно, пусть и старался задавать вопросы витиевато с применением хитростей.

В прошлой жизни я не был специалистом по вербовке, хотя, безусловно, понимал принципы, условия и психологию этого процесса. Не скажу, что Державин меня вербует, но это и не явный допрос. Что-то среднее между двумя явлениями в разведывательной деятельности. Меня сильно давило желание прямо и четко ответить Гавриле Романовичу: «Я не масон, не английский или еще-какой шпион, не умышляю государственного переворота». Хотя про государственный переворот однозначно и не скажешь.

Интересно было посмотреть на Куракина, который недоуменно моргал, крутя головой от меня к Державину и обратно. Гаврила Романович своими вопросами уже не скрывал, к кому именно он пришел. Это становилось проблемой. В Алексее Борисовиче может взыграть самолюбие, что чревато столь непрогнозируемыми поступками и их последствиями, что уже сегодня я могу оказаться за дверью княжеского дома.

— И вы, Михаил Михайлович, знаете, что нужно сделать, чтобы бумажные ассигнации стали в одну цену с серебряными? — спросил Державин.

Я слегка растерялся. Мои выводы и проекты финансовой реформы видели только три человека. Поправлюсь, должны были видеть только три человека. Это я, князь, ну, и наследник. Из этого следует…

— Вы, господин статс-секретарь, — начал было я говорить, но мой собеседник меня перебил.

— Ну, говорил же, Михаил Михайлович, обращайтесь ко мне по имени-отчеству, — великий русский поэт одарил меня яркой улыбкой.

— Гаврила Романович, не извольте гневаться на мою дерзновенность, но мне понятна цель вашего визита. Хотелось бы поговорить начистоту, и я полностью открыт и готов ответить на все вопросы, — сказал я и увидел, как двое вельмож, сидящих за одним столом со мной, напряглись, по-разному, но оба проявили недоумение.

Державин замялся. Наверняка, он не хотел разговора в присутствии Куракина. Но я специально ввел его в неловкое положение. Пусть выкручивается.

— Что ж, извольте, — сказал Гаврила Романович, отпил из бокала вина и продолжил. — Вы же понимаете, господин Сперанский, что достойные признания пииты на виду у общества. Они часть общества. Взять меня, уж простите, без ложной скромности, причисляю себя в видным пиитам. Так вот, любой мой вирш прежде зачитывается при дворе, он становится предметом разговоров…

Вот говорит великий русский поэт, говорит… А я ведь чувствую, нет, даже знаю, что не то он хочет сказать иное. Хочет, но не может.

— Я понимаю, Гаврила Романович, очень даже понимаю, — сказал, акцентируя на слове «понимаю». — А не желаете ли что-нибудь из моих виршей заслушать?

— Пренепременно желаю, — оживился Державин, всем своим видом оценив то, что я решил переменить тему для разговора.

— Извольте, Михаил Михайлович, — это уже решил подать голос и князь Куракин, чтобы хоть как-то обозначить, что и он тут присутствует.

— Вороне где-то Бог послал кусочек сыру; на ель ворона взгромоздясь… [Крылов Иван Ворона и лисица (басня). См. в Приложении]- Начал я обкрадывать Ивана Крылова. — Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнустна, вредна; но только все не в прок, и в сердце льстец всегда отыщет уголок.

Закончил я читать басню, а аплодисментов все нет и нет. Алексей Борисович смотрит на литературного мэтра, а мэтр смотрит на меня с недоумением.

— Простите, Михаил Михайлович, но я, скажем так, на правах критика, скажу: или вы гениальный человек, или стихи пишут разные люди. У вас нет в подвале кандалов и рабов, которые пишут сии вирши? — сказал Державин и сам рассмеялся.

Отлично выкрутился и вопрос задал именно тот, ну и вроде бы как не оскорбил, а все в шутку перевернул. Ох, уж эта школа лести и интриг при русском дворе!

— Я пребываю в разных настроениях. И да, во мне, словно две, или три личности, каждая из которых рвется наружу, — поняв, что переборщил и теперь можно собирать вещи в Дом Терпимости для душевнобольных, я поспешил добавить. — Это творческие личности. У вас же, Гаврила Романович, разве не так, уж простите, что сравниваю ваше творчество со своими пробами пера.

— Эко вы! — усмехнулся Державин и повернулся к Куракину. — Алексей Борисович, а дозвольте я его у вас заберу! Такой вот молодец всякому нужен.

Куракин задумчиво посмотрел на меня, словно видел в первый раз.

«Что лишишься своего актива?» — подумал я.

И было крайне неприятно ощущать себя безвольной куклой, которую вроде бы и ценят, но она все равно вещь, потому имеет свою стоимость. Нет, я не романтик, не идеалист, который считал бы, что у человека нет цены, что жизнь бесценна и так далее в таком же духе. Все имеет свою стоимость. Что-то измеряется в деньгах, что-то не в них, но в ином эквиваленте. Однако, все имеет стоимость. И я также.

— Откажу вам, Гаврила Романович, без обид, такой удалой секретарь и самому нужен, — Куракин усмехнулся чуть кривоватой улыбкой.

А ведь, он сейчас всерьез думал о том, какую цену за меня предложить. Но хватило какого-то разумения, что я более ценный, чем может предложить Гаврила Романович Державин.

— Я и не рассчитывал, что вы откажетесь от такого молодого человека. Но все же… — Державин задумался. — Впрочем, об этом рано. Пишите вирши, прославляйтесь, как Надеждин и как Сперанский, а после я смогу вам в кое-чем помочь. Если на то будет воля уважаемого Алексея Борисовича, то мы поговорим еще о вашей судьбе.

Это что он только что хотел мне предложить? Может дворянство? Это в силах Державина? Он, как-никак президент коммерц-коллегии. Достаточно взять меня туда коллежским советником на полставки в коллегию, которая уже почти что и не работает, и все — дворянство. И ведь не станешь сейчас настаивать, просить и умолять. Или, к примеру, начинать без устали читать чужие стихи. Нельзя. Тут фасон держать нужно. Вот же засада. Мог бы уже завтра стать дворянином. Вот так просто.

— Но я так понимаю, что не только склонность виршесплетению имеете, Михаил Михайлович, но еще к чему-то? — вкрадчиво спросил Державин.

«Вот же, Гаврила Романович, умеешь же задать правильный вопрос. Вначале расслабил, уведя нить разговора, после вновь сделал попытку прояснить для себя то, за чем, собственно и пришел» — думал я, делая вид, что думаю.

— Ну же, Миша, не скромничайте! — сказал князь.

На «ты»? Ой же, княже, ну нельзя ведь самоутверждаться за счет других, даже, если этот другой я, всего-то, поповский сын.

Интересно, на что именно хочет вывести меня Державин? На проекты, которые были переданы Павлу Петровичу? Почему-то только это и приходит на ум. Но обозначить я решил иные свои дела.

— Извольте, скажу, — я чуть усмехнулся, лишь глазами, поняв, что вот сейчас открывается еще одно окно возможностей. — Я занимался поместьем Белокуракино, вывел его на доходность вдвое больше, чем было. Всего за год.

— Неужели? — удивился Державин и посмотрел на князя, ища подтверждения моих слов.

— Не извольте, Гаврила Романович сомневаться, — ухмыльнулся Куракин, как будто в том, что Белокуракино стало больше зарабатывать, есть и его заслуга.

Хотя, нет, это уже я лукавлю. Конечно же, есть и заслуга Куракина. Не был бы он столь доверчив и открыт, то никогда не позволил бы творить со своим активом все, что заблагорассудится. Так что главная заслуга — это невмешательство, и часто бывает так, что именно оно позволяет качественно работать.

— Занятно, весьма занятно, — пробормотал Державин.

— А не желаете, Гаврила Романович и ваши поместья посмотрю? Но тут уже коммерция, уж не обессудьте, — сказал я, а Державин рассмеялся.

— Коммерция? — смеялся Державин. — Пиит, законовед, а еще и коммерциант? Кто вы есть, Михаил Михайлович, больше?

— Позволю себе заметить, что человек должен стремится ко всестороннему развитию. Все в человеке должно быть развито: и душа и тело и разум, — сказал я, может чуточку переигрывая с пафосом.

Разговор явно затягивался и было видно, что Алексей Борисович Куракин несколько нервничает, от того я всячески старался найти повод, чтобы уйти. Нельзя мне нервировать Куракина и уж тем более нельзя взращивать у него ревность к моим успехам.

Но Державин заинтересовался условиями, по которым и его поместья могут получать больший нынешнего доход, пусть и придется со мной в том делиться.

— Хорошо, Михаил Михайлович, я согласен с вашими условиями. Это будет весьма интересно. У меня добрые управляющие и два имения приносят сносный доход. Но денег не бывает много, — Державин улыбнулся и протянул мне руку, что было несколько мне не по статусу, но я пожал, больше автоматически.

На сим в великим русским пиитом, а так же и государственным деятелем мы расстались, но точно ненадолго.

— Я требую объяснений, Михаил! — вызверился Куракин, как только Державин откланялся.

— Ваша светлость, но в чем? В том, что я издал свои вирши и пиит Державин пришел на меня посмотреть? Смею надеяться, что мои вирши не дурны. Или в том, что государыня решила распознать, что происходит около наследника Павла Петровича? — сыпал я вопросами.

— Но… матушка-императрица? С чего такие выводы? — стушевался Куракин.

Я долго объяснял то, что наследник не может быть без присмотра. Куракин знал об этом, но не думал, что такая слежка может быть тотальной. За Павлом не просто смотрят, в Зимнем дворце знают, сколько раз мыли горшок сыну императрицы. Если раньше я думал, что дую на воду и что в этом времени не факт, что такая слежка возможна, то после прихода Державина, неприятного общения с Платоном Зубовым, все стало на свои места. Павла Петровича опекают и даже слишком.

— И что будет? Меня сошлют? Но я же не иду против государыни! — размышлял вслух князь.

— Ваша светлость, не будут вас никуда ссылать, — привирал я, понимая, что и такой вариант вполне себе возможен. — Но государыня не могла оставить без внимания вас, как человека, уже входящего в круг общения Павла Петровича. Убедится ее императорское величество, что тут нет никакого заговора и отстанет. А, скорее всего, именно вы можете занять место Николая Ивановича Салтыкова и стать постом между императрицей и наследником

— Ты, Миша, в гроб меня загонишь раньше сроку, — сказал Куракин и резко сменил тему. — А что ты наобещал Державину? Имения его посмотреть? А у меня спросить дозволения на то? Ты на службе!

Вот же память у моего благодетеля! Был же ранее разговор о том, что я хотел бы организовать такую деятельность, чтобы подымать убыточные имения за процент от дохода.

— Ваша светлость, был у нас разговор. В чем тут проблема? Если мне и придется отлучиться, то ненадолго, на месяц. А Николая Тарасова вы мне и так обещали, — напомнил я Куракину.

— Никто, ты слышишь, никто не может сказать, то Куракины промышляют мещанством! Ты за моей спиной хочешь райские кущи себе создать? Возомнил, что сам Державин с тобой знается? — окрысился на меня князь.

Я уже давно ожидал такую реакцию. Она просчитывалась, как бы я не старался сгладить углы. Не полный дурак Алексей Борисович, чтобы не видеть, что происходит.

— Вы вольны выгнать меня в зашей, как собаку, — сказал я, понимая, что этого не произойдет.

— И чтобы общество сказало, что я выгоняю мало того своего секретаря, но начинающего пиита? — спросил Куракин.

Ай же ты мой покровитель! Сообразительный какой! Да, Державин сильно мне помог своим вниманием. Если бы Алексей Борисович был в фаворе, то можно и взашей гнать такого секретаря, несмотря ни на что. А тут он зависим от малейшей сплетни.

— Ваша светлость, давайте не будем горячиться. Это я с Тарасовым буду иметь коммерцию, а то, что и вы станете получать с того доход, никто и никогда не узнает, на том честью своей клянусь, — с пафосом говорил я.

Куракин посмотрел на меня взглядом ничего не понимающего человека, отвернул голову, заострил внимание на лепнине на потолке, опять посмотрел на меня.

— И сколько дохода я буду получать? — явно не хотя, смущаясь, спросил Куракин.

— Это, Ваша светлость, будет зависеть от того, сколь много удастся повысить доходность имений господина Державина. От этого повышения двенадцать долей и будем брать. Уж мы с вами договориться сумеем, как поделить те деньги, — сказал я.

— Наглец! Ты, Миша, — наглец! Не попович, а не иначе, как сын купеческий, — восклицал Куракин, но не слышал я какого-либо осуждения, противления предложению.

— Ваша светлость, а что по тому прожекту по подготовке и обучению поваров? — сказал я, решив, что сейчас удобный случай напомнить князю о былых договоренностях.

— И, что же, Миша, ты от меня хочешь? Я уже дал соизволение на это дело. Но мое имя и тут не может звучать. Негоже Куракиным заниматься мелкой коммерцией, — отвечал Алексей Борисович.

Отличная позиция для людей, которые не умеют, а чаще всего, не хотят работать. Ты, значит, Сперанский, все организуй, наладь работу, мое имя не используй, а деньги будем делить. И, ведь, поделать нечего, так все и будет. Титул — это он создает условия и погоду для многих дел. Впрочем, я ведь прикрываюсь этим титулом. Спрятался за Куракиным и только выглядываю из-за его спины. Жаль, конечно, что спина у моего покровителя немощная.

— Ваша светлость, посмотрите вот эти бумаги, — я протянул Куракину папку. — Тут два проекта военных реформ.

— Ты, Миша… Кому? Павлу военные реформы? Ты понимаешь, что армия — это главная забава для Павла Петровича? — возмущался князь.

— Понимаю и там нет ни о буклях, ни о мундирах, нет ничего и о тактике сражений. Почитайте, ваша светлость! — спокойно отвечал я.

На самом деле, предлагаемая реформа, в двух вариантах ее исполнения, лишь немного переосмысленные преобразования, которые были в иной реальности принятые самим же Павлом Петровичем. Может так быть, что проект павловской военной реформы уже пылиться в ворохе иных прожектов. Но и это хороший вариант. Наследник подумает, что в лице Алексея Куракина нашел единомышленника, который мыслит такими же категориями. Моя цель — приблизиться к императору и уже после начинать более активно действовать. Пусть Павел Петрович видит в Куракине законотворца, который думает схожим образом.

Первый вариант предлагаемых реформ был тот самый «павловский». Суть его в том, что рекруты должны были служить двадцать пять лет, после должны уйти из войск с выходным пособием, сумма которого позволяла бы купить маленький домик, корову, да может еще немного домашней птицы.

И все здесь неплохо, а в моем исполнении даже подсчитано математически. Но кто эти люди, которые способны дослужиться до сорока пяти лет? Или же это калеки, или… Все… более, по сути, и никто редкий, воин дослуживается до такого возраста, это лишь исключение. И вот у меня вопрос: а зачем принимать законы, которые будет касаться только лишь горстки людей? Или это не стремление решить проблему, модернизировать армию, а демонстрация от «просвещённого монарха»?

Второй мой проект был похож на первый, но тут я предлагал срок службы в десять лет. На мой взгляд, если солдата хорошо готовить, то он станет вполне обученным через года два, ну три. Опыт приобретается на войнах, ну и не было еще десяти лет в последнее время, чтобы Россия хоть где-то не воевала.

В дальнейшем, после десяти лет, уже идет сама непосредственная служба, кто-то получает повышения и в моем законопроекте есть четкий механизм получения чинов, ну и выход в офицеры. Это я к тому, что воины, которые будут служить десять лет, не должны быть хуже, чем те, кто уже старичком отбывает службу. Нельзя же забывать и о том, что со временем в каждом человеке накапливается букет болезней, а в суровых условиях военной службы, разных хвороб только прибавляется. Так что после тридцати пяти лет многие солдаты больные.

Но что же даст России служба в десять лет? Во-первых, сотни тысяч все еще не старых, тридцатилетних, мужчин вернуться в экономику. Эти, накаченные патриотизмом, умеющие за себя постоять люди, будут производить потомство, опять же, податное. И да, я понимаю, что и сейчас солдаты могут заводить семьи, но это большое исключение из правил.

Во-вторых, такой подход позволит создать мобилизационный ресурс. Вот пойдет Наполеон на Россию, а в той же Малороссии, Причерноморье, на Волге, живут демобилизованные мужчины, которые десять лет служили до этого. И вот их же и соберут, откроют заранее приготовленный склад, экипируют, назначат офицеров, которых так же нужно иметь в резерве.

И все — готовые два-три корпуса вполне себе опытных воинов. Это можно сделать за месяц, если наладить работу. Пусть на Бородино это войско не успеет, хотя бы и должно, но вот ударить на Смоленск, как главную логистическую базу Наполеона, отрезая французов от снабжения, вполне. Корсиканец проиграет сразу же, как только такие корпуса получится организовать.

Ну и третий положительный эффект, который я бы ожидал от реформы — сотни тысяч лично свободных людей. Тот, кто уходит в рекруты, перестает быть крепостным, следовательно, когда он покидает армию, стать лично зависимым уже не может. Он жениться и семья вчерашнего воина так же выходит из крепости. Тут, я просчитываю компенсацию для помещика, которому придется распрощаться с крестьянкой, выходящей замуж. Но цена одной девки невелика, государство потянет выплату помещику.

В итоге, уже через двадцать лет может сложиться до трехсот тысяч семей, которые не обязательно будут на земле, но свободными. Они вольны решать, где работать и как жить. И такие люди могут стать ядром для решения кадрового вопроса в период промышленной революции, проспать которую Россия не имеет права, я не имею права допустить это. Ну и отдельно нужно будет продумать вопрос создания государственного земельного фонда. Ну или таких людей посылать на Восток.

Не думаю, что Павел, когда станет императором, пойдет на радикальные изменения в армии по моему второму варианту, но пусть он его увидит, мало ли. Хотя для наследника и будущего правителя Российской империи наиправейшее дело — это длинна косички, да мундир. Но Павел Петрович, насколько я знал из истории, не чурался здравого подхода, когда проявлял заботу о солдатах. Это по его указу стали выдавать валенки и тулупы. А еще ввели прямо-таки невозможное — мясо в рационе питания солдата.

Так что Павел — человек сложный, не всегда предсказуемый, может поддаться импульсу, да и принять радикальный вариант военной реформы. А может порвать листы бумаги и послать по матери Куракина с его, то есть моими, реформами.