Начало пути

Глава 17

Глава 17

Белокуракино

20 октября 1795 года

— Нельзя тудась! — услышал я решительный голос Агафьи.

И не знал, что она так умеет жестко разговаривать, все думал, что исполнительная мямля, застенчивая девица. А иди ж ты, экая! Стервочка, не иначе!

— Мне говорать с мисье Спеханкс, — еще один женский голос окончательно вырвал из сна.

— Говорить! И у барина Михаила Михайловича фамилия Сперанский. А не «спархс» какось. Учи русскую речь, балда ты сисястая! — прямо шекспировские страсти разгорались за дверью в мою спальню.

Я не вмешивался. За неимением развлечений такое реалити-шоу «за дверьми» было весьма интересным и несколько интригующим. Две девицы глубоко за полночь спорят у двери в мою спальню. И что они со мной делают? Сейчас обеим… ух…

— Пустить я! — потребовала Анетта.

— Нет! — жестко отвечала Агафья.

Все это интересно, но становится слишком громко, чтобы мне продолжать бездействовать.

— Что тут происходит? — спросил я, распахивая дверь и рассматривая двух девушек и… как ни странно, больше взгляд цеплялся за Агафью.

В моих руках был канделябр с тремя свечами и они осветили весьма интересную картину. Моя служанка стояла в прозрачной нижней рубахе, которую на ней я никогда не видел ранее. А у нас были пару эпизодов еще в прошлый приезд в Белокуракино, когда я созерцал девушку в таком виде. Но сейчас… Изящное маленькое тельце, чуть округлое в нужных местах, вполне себе даже приятственный силуэт груди. Растрепанные волосы…

— Мисье! От чего ваша прислуга меня не впускает? Я же могу иметь к вам интерес деликатного характера! — возмущалась на французском языке Анетта.

— Я обещал вашему отцу, любезнейшая Анетта, что деликатных тем с вами иметь не буду. Прошу простить меня! И да, мое сердце разлетается на куски от осознания того, что не могу, как человек чести, преступить через данное вашему папа слово. Прошу, оставьте, меня, иначе я не сдержусь и накинусь на вас, как дикий зверь, а после… после мне ничего не останется, как уйти из этой жизни, так как не вынесу поругания своей чести, — сыпал я нелепыми, дешевыми словами, упражняясь в красноречии на французском языке.

Агафья смотрела на меня недоуменно, периодически посматривая и на Анетту, но тут уже огоньки ее глаз, отсвечивающие в лучах тусклого света от канделябра, напитывались ненавистью.

— Ах, месье! — тяжело вздыхала француженка, так, что ее объемные молочные железы вот-вот были готовы вырваться из оков одежды, хотя и так декольте было более чем… выпуклое. — Мой папа… Он хороший человек, но несколько невежда. Выдумал правила, а я не хочу по правилам, я любви жажду. Но ваше слово… я уважаю его. Мы что-нибудь придумаем, месье, я буду вашей.

Вот тебе бабушка и Юрьев День! Чувствовался секс в этой французской профурсетке. А Каспар все в иллюзиях пребывает, что она девица. В поездке ювелир сопровождал ее всегда, чуть ли не в уборную. А сейчас, видимо, уснул и вот она…

— Я вижу, как вы на меня смотрите и знаю, что могу принести вам много удовольствия, потому уверена, что мы еще испытаем блаженство, месье, — сказала Анетта, продемонстрировала манящую вибрацию выдающейся части своего тела и ушла.

— Зайди, Агафья! — сказал я и, нехотя отвернул свечи от девушки и ее притягательного силуэта, оставляющего лишь немного места для фантазии, но демонстрирующего все то, от чего исчезают мыслительные процессы у мужчины.

Девушка вновь переменилась, возвращаясь в то свое состояние, которое я считал естественным для Агафьи. Но нет, я уже знаю, что она умеет быть иной. И вот та иная, решительная, больше мне нравится. Но портить жизнь девчонке? Хотя, по местным меркам она уже чуть ли не старая дева. Надо же, почти что девятнадцать годков! Это же старородящая женщина!

— Сядь! — указал я на кровать, и Агафья покорно послушалась, села, не подымая глаз. — Понимаешь, дуреха, я мужчина, мне нужна женщина. Может даже именно такая французская дура, как Анетта, которая начиталась любовных романов, да наслушалась мужчин, что ей врут, дабы заполучить. С ней может быть легко, без сожалений и переживаний.

— А что со мной? — пискнула, словно мышка, Агафья.

— А тебе я жизнь портить не могу. Мужа найдешь, что ему скажешь? Что с учителем была? И за кого он тебя примет? — я говорил, но все меньше верил в свои же слова.

— А коли муж и не потребен мне? Если я с вами желаю быть? С добрым, честным, вирши воно какие пишите! — Агафья, словно в омут головой окунулась.

Она встала. Гордо выпрямилась. В такой позе больше купчиху напоминала. Такую себе купчиху, соблазнительную, молодую, горячую.

— Марфа сказывала, что вы и не мужчина вовсе, что ее отвергли, а таких до вас было и не сыскать, даже его светлость… Ой! Простите! — Агафья закрыла ладошкой рот, вновь села на кровать и растеряла весь свой боевой запал.

— Я делаю ошибку! Так нельзя, — говорил я, но руки уже тянулись к ночной рубашке девушки.

Разве же в том есть какое-то предубеждение и что-то неправильное, когда мужчина хочет, а женщина о том только и мечтает?

— Иди ко мне! — сказал я, любуясь красотой и изяществом женского тела. — Не бойся! Я буду аккуратным.

— А я и не боюсь, выплакала уже весь страх, рыдая по вам, — сказала Агафья и, не медля более ни секунды, обняла меня, впившись в губы неумелым поцелуем и прижимаясь жарким от волнения и возбуждения телом.

Утро я встречал со смешанными чувствами. С одной стороны понимал, что у меня появилась одна, может и первая болевая точка, на которую можно будет надавливать недоброжелателям. С иной стороны, какая же приятная эта болевая точка, красивая, естественная, наивная. Ну и только сейчас я понимаю, насколько мне требовалось оказаться с женщиной.

— Вы проснулись? — чуть испуганным голосом сказала Агафья и выпрыгнула из постели, дразня меня своими голыми ягодицами. — А я, стало быть, хотела раньше вас проснуться, да уйти. Нешто я без понятия? Все, ухожу!

Агафья быстро одела ночную рубаху и выбежала из моей спальни. И? А как же утренние ласки, потом сложные разговоры и выяснения отношений, что произошло и к чему это должно привести? Нет, да и ладно. Но, как мужчину меня немного задело то, что не было сказано, какой я молодец. Все мужики нуждаются в таких словах, я не исключение. Хотя, я и сам знаю, что молодец, есть же с чем сравнивать. А красное пятно на простыне говорит о том, что Агафье, как раз-таки, сравнивать не с чем.

Может я и совершил ошибку, но здесь и сейчас, не жалею об этом. Тем более, если моя служанка так и останется в таком статусе, она же «с понятием».

Несмотря на то, что ночью я провел неплохую кардио-тренировку, все равно оделся в льняные штаны, обулся в полусапоги и с голым торсом выбежал во двор. Погода была не по осеннему приятной, нехолодной, поэтому пробежка оказалась только в радость. Пробежался до конца деревни, там начиналось поле, уже подготовленное к новому году, вдоль его протрусил еще с версту. Здесь, на небольшой поляне, провел разминочный комплекс, после «подрался» с тенью, и отправился трусцой обратно.

— Эд! Эд! [фр. помогите, помогите]– истошный крик становился все более отчетливее, по мере приближения к усадьбе.

Кричали на французском языке. И я узнал кто это.

— Так сам же начал, — различил я голос Северина. — Я отпущу, а ты с ножом ко мне. Успокойся!

— Да что же такое? Жить мирно не пробовали? Сева отпусти месье Милле! Живо, я сказал! — я говорил раздраженно, более всего был злой на Северина.

Если этот ухарь сейчас сломает руку моему ювелиру, что я сломаю ему голову.

Северин отпустил руку француза, которую до этого перехватил на болевой прием. Каспар Милле, бывший в одних портках, стоял босиком по щиколотку в грязи. Северин был и вовсе голым и у него кровоточил бок.

— Ну, я жду! — крикнул я на русском языке и продублировал на французском.

— Месье Сперанский, вы как мой покровитель должны покарать этого «козак» он обесчестил мою юную и невинную Анетт. Если не сделаете этого вы, то я или умру, или убью этого «козак», — сквозь слезы, баюкая руку, говорил ювелир, человек очень мне нужный.

— Что произошло, месье Милле? — спросил я, уже чуть спокойным тоном, так как догадывался о чем речь, вид голого Северина намекал.

— Вы представляете, месье Сперанский, моя девочка… — он реально плакал. — Я стал ее искать и подумал, что она заблудилась. Я пошел в усадьбу и там… Я услышал стоны, это была моя девочка. Я зашел в дом и там, он лежит, а моя Анетта, она сверху этого «козак» прыгает. Он ее принудил, Анетта сама мне так сказала.

Ух ты, божечки! Такое бывает вообще? Вот так, не замечать ничего? Жить в своем коконе?

— Рассказывай! — потребовал я от Северина, уже просто интересно было, целый триллер получается с элементами французского порно.

— Ну я, стало быть, дежурил, у парадной усадьбы. Вижу, да и слышу, как идет Анна, ну я и спросил, что да как. Ну и поговорили, про то про се, ну и это. Вашбродь, так я ж не нарочно. Вы же видите кака она, кто тут устоит? Только ж это, я свататься к Олесе Карповне собрался, это дочка Карпа Милентьевича. Да вы знаете. Не говорите ничего, Богом прошу! — рослый детина, голый с болтающимися чреслами, да еще и с раскаявшимся видом… хоть картину пиши.

— Месье Милле. Я вам так скажу, — начал я рубить правду-матку ювелиру. — Дочка ваша, Анетта, она уже не цветочек, она зрелая ягода, которая так и ждет, чтобы кто порасторопнее ее съел. Нет той маленькой девочки, есть женщина, которая знает и умеет, вы должны понимать, что именно. Она ко мне приходила ночью, предлагала себя, я отказал. И моему слову вы верить обязаны, иначе… Ничего больше хорошего иначе не будет, месье Милле. И еще… В день по одному самопишущемуся перу! Отрабатывайте долг, месье, не принимайте доброту за слабость!

— Оденься и следи за французом! Если он чего учудит, так я тебя самого… Нет, я Карпу все расскажу, и про его дочь, ну а он, так точно тебя накажет, — сказал я и пошел в дом.

Уже через часа два должен прибыть Тарасов, а мне нужно еще помыться, одеться, поесть, проверить кое какие цифры в бизнес-плане развития Белокуракино.

Завтрак прошел спокойно. Агафья старалась казаться, как обычно, но не всегда и не во всем у нее это получалось. Однако, мы оба приняли правила игры и я не спешил нарушать статус-кво. Она служанка, а чуть ближе становится только, когда… Как-то все это неправильно.

А после пришел Николай Игнатьевич Тарасов и я с ним серьезно поговорил.

— Я не хочу. Я боюсь, — признавался Тарасов, выставляя руки вперед.

— Глаза боятся, руки делают! Посмотри, Николай, что получилось в Белокуракино! Шесть тысяч дохода из почти убыточного поместья. И это только за один год. Сколько мы с тобой насчитали дохода на следующий год? — спрашивал я управляющего.

— До восьми с половиной тысяч, — озвучил цифру Тарасов.

— Вот! — я поднял вверх указательный палец. — Никогда не слышал, чтобы так быстро рос доход с имения. И это еще запланированы большие покупки: маслобойня, строительство дороги, строительство свинарников и коровника, много чего. Так что, не сделаем похожее у других?

— Не нравится мне это… — продолжал выражать сомнения Николай Тарасов. — Осип может не справится. Да и, прости, Михаил Михайлович, но не верю я в то, что князь дозволил тебе так все менять, да Осипа в управляющие ставить.

Я достал бумагу, в которой написано, что мне все разрешается, и показал Тарасову… в третий раз этот документ.

Был бы кто иной, кто смог бы уловить суть новаторского подхода в ведении хозяйства в поместье, не стал бы уговаривать Тарасова. Слишком он нерешительным оказался. Живет в своем мирке, прилип к одному месту и не хочет развиваться. А я хочу! И мне нужна хоть минимальная команда для решения задач на пути реализации всех «хотелок».

Я предлагал Тарасову заняться аграрно-административным бизнесом. Стать, своего рода, кризисными менеджерами. Дело в том, что по России просто охренеть, как много малодоходных, или даже убыточных хозяйств. При этом управляющий поместьем — это некий небожитель, перед котором могут пресмыкаться и иные землевладельцы. Найти того, кто грамотно будет вести хозяйство очень сложно.

В Российской империи нет ни одного учебного заведения, которое выпускало бы людей, знающих хозяйство. Так откуда будут профессионалы? Тем более, что воруют все, ленятся все, желания кардинально что-то менять почти ни у кого нет. Поэтому работа управляющего чаще всего сводится к деятельности завхоза, который не будет думать о развитии учреждения, ему бы все правильно сохранить, да поддерживать в должном состоянии здания и сооружения.

И тут важно знать и понимать, что к чему. Горе-Горецкий земледельческий институт откроют почти через полвека и тогда хоть какой-то научный метод станет приходить в помещичьи хозяйства. Но пока о многом управляющие просто не знают. Это, на самом деле, удивительно. То, что для человека в XXI веке само собой разумеющееся, тут откровение.

Крестьяне сопротивляются распространению картофеля? Не совсем так. Это еще и сами помещики толком не знают, что с картошкой делать. Ни в одном приличном доме на обед не будет картофеля, ну если только ублажить какого приверженца экзотики. И Екатерина пыталась распространять этот овощ, но он пока не прижился. А ведь картофель многофункциональная культура и порой очень даже продуктивная. Тем более, что в Европе уже есть сорта, дающие хорошие урожаи.

А кто думает о кислотности почвы? Вот я, вроде бы и не особый аграрий, но знаю, что некоторые почвы нужно добавлять известь. Ах, да, я же из будущего, где доступ к информации невообразимо больший, чем сейчас. И так, во многом. Тут же еще и конь не валялся. Помидоры — отрава. Только с середины следующего века томаты начнут свое триумфальное шествие. Так почему бы не изготовлять «русский красный соус», вместе с «русским белым соусом». А вместе, если смешать два соуса, то получится кетчинез.

Так вот, я хочу создать небольшую команду, во главе с собой, которая будет предлагать услуги по обустройству поместий. Не ландшафтного дизайна, хотя и это ниша отличная, а делать из малодоходных хозяйств, доходные, или очень доходные.

Это могло бы стать одним из стабильных моих доходов. Можно предлагать свои услуги за, ну допустим, десять процентов от дохода поместья на лет двадцать вперед. Не согласятся? Даже те, кто уже заложил и перезаложил свое имение? Да и при реальных успешных проектах? И с рекламой? То-то. Все это весьма реально.

Теперь посмотрим сколько это денег. Небольшое поместье приносит три-пять тысяч рублей, это когда оно на плаву. Мы делаем такое поместье с доходом в восемь тысяч, отнимаем разницу и получаем три тысячи, минимум. Десять процентов от трех тысяч — триста рублей в год. Всего-то. Но а когда таких поместий десять, пятьдесят, или же заниматься большими латифундиями? И это стабильный доход и еще и посредственный контроль за некоторыми направлениям, к примеру, изготовлением подсолнечного или рапсового масла.

— Хорошо, — после двух часов уговоров, условно согласился Тарасов. — Но как ты будешь искать заказчиков?

— Поищем! — уверенно сказал я и подумал сразу о церковных хозяйствах.

Нужно подумать и об этом. Церковь — нормальный такой участник экономических процессов, между тем, далеко не каждый монастырь приносит прибыль. И пусть Екатерина забрала большинство церковных земель, есть у иерархов еще землица.

— Вот для чего ты настаивал готовить кого-то в замен мне! — усмехнулся Тарасов, а потом резко посерьезнел. — Тут я зарабатываю четыреста рублей, честных рублей. И меньше иметь доход не намерен.

— Договоримся, — сказал я, выглядывая в окно.

Десяток гусар в наших палестинах — это не нормально, это аномально. И в небольшом окошке с мутноватым стеклом такие персонажи, уже спешивающиеся во дворе дома, кажутся изображением в стареньком телевизоре.

Настойчивый стук в дверь сделал бессмысленным дальнейший разговор.

— Езжай к себе! Что-то мне подсказывает, что это за мной. Я напишу позже, проследи, чтобы недоросли прилежно занимались! Я дал Карпу сто рублей на прокорм детей и их обучение. Это немало, пусть отрабатывает. Ты же, как все подготовишь, берешь старшего сына Осипа, я договорился с ним, и едешь в Петербург, — сказал я и пошел открывать дверь.

— Кто господин Сперанский? — грубым, даже хамоватым голосом спросил стоящий на крыльце дома гусар.

— А вас, сударь не учили манерам? От чего я не услышал вашего имени и причины столь грубо врываться в этот дом? — сказал я, не желая идти на обострение, но с другой стороны такие слова и тон спускать нельзя, если я сам хочу быть уважаемым.

— А вы сударь, собственно, кто будете, чтобы указывать офицеру русской армии на недостаток воспитания? — заводился товарищ грубияна. — Если дворянин, так незамедлительно последует вызов на дуэль.

— Пока я не дворянин, но чести имею, видимо, больше, чем иные, не позволяя себе грубости, — ощерился я. — Вы в доме князя Алексея Борисовича Куракина…

Мимо пытался прошмыгнуть Тарасов, он явно хотел быстрее убежать и не быть свидетелем подобного разговора.

— Николай, до встречи! Все в силе, и не думай, что-либо менять! — спокойным тоном сказал я.

Эта фраза и тон, с которым я ее произнес настолько разнилась с тем, как я говорил с гусарами, что весь разговор можно было счесть за спектакль и мое издевательство.

— Я проучу, подлеца! — взъярился самый первый гусар, судя по мундиру, подпоручик.

— Владимир Петрович, не стоит. У нас имеется приказ. Давайте его исполнять! — это подал голос третий. — Позвольте представиться! Поручик Сумского гусарского полка Лиховцев Дмитрий Николаевич.

Сказано было буднично, каблуками никто не стучал, по стойке смирно не стал. Ну хотя бы так, а то общение было уже на грани быдлячего базара.

— Префект Александро-Невской семинарии, личный секретарь его светлости князя Алексея Борисовича Куракина, воспитатель его сына, Сперанский Михаил Михайлович, — представился и я.

Само собой нужно было как-то нивелировать тот факт, что я не дворянин, потому старался с максимальным достоинством перечислять свои занятия. И да, соврал! Не префект уже. Однако, посчитал нужным акцентировать внимание на этой должности. Священники и все, кто около Церкви как бы неприкосновенные, особая каста. Негласно, конечно, но чего трогать целого префекта, особенно, что без знакомства с митрополитом такие должности не раздаются, тем более в Главной семинарии.

— Михаил Михайлович, нужно поехать. И поверьте, этот приказ — вас сопровождать, нас не радует, между тем у вас полчаса на сборы, — сказал Лиховцев, то и дело подавая знаки своим сослуживцам, чтобы те не проявляли агрессию.

— Хорошо, господа. Я поеду с вами, но соизвольте сказать, чьему приказу вы повинуетесь и склоняете меня подчиниться. В противном случае, вам придется применять силу и поверьте в подобной ситуации, я буду считать себя условно пленным и при первой вашей оплошности сбегу, — отвечал я.

— Как вам будет угодно, — сказал тот, кто представился Лиховцевым.

— Иди сюда! — сказал тот, что более всего жаждал драки. — Вот только вопреки сказанному, сам подошел ко мне, чуть подтолкнув в сторону поручика Лиховцева.

Задира из гусар схватил меня за комзол, сжал ткань в своих ручищах и притянул к себе. Вот не высокого же роста, причем все трое, что зашли в дом, а кулаки с пуд весом. Ну да такими кулаками нужно уметь управлять.

Я схватил правой рукой за тот самый кулак, что рвал ткань моей одежды, второй рукой выжал кисть хамоватому гусару. Противник скрутился и встал на колени. Что ж… колени, так колени — мое правое колено встретилось с наглым лицом сумского гусара. Один минус.

Второго, который все время молчал, а сейчас так же молча, но выдвинулся ко мне с очевидными намерениями, я встретил своим ранее любимым ударом — апперкотом в челюсть. При правильном и выверенном ударе — гарантированный нокаут. Так и вышло.

— Ай! — вскликнул я, когда лезвие шпаги Лиховцева проткнуло мне левое полупопие. — Вы не считаете сударь, что это уже вне всяких законов чести. Такие в Сумском полку гусары?

— Не смей говорить о нашем славном полку! — грозно потребовал Лиховцев, выставив саблю. — Казак?

И все-таки мне задницу продыряв… укололи. Да, вот так более благозвучно! Саблей это сделали. Сейчас и кровь саднить будет и в седле, или карете болезненно будет ехать.

— Попович, но, как ты понял, — я сделал акцент на «ты», отзеркалив обращение ко мне. — Повалять могу и славных сумских гусар, вышедших из малоросского казачества.

— Можешь, то да, но сабельки боишься. Я, знаешь, ли, чую страх другого человека, — продолжал беседу Лиховцев.

А в это время в доме уже было одиннадцать гусар, часть из которых направила на меня свои пистоли. Главу ОПГ, или Джеймса Бонда берут, не иначе.

— Давай, Дмитрий Николаевич, — обращался я к Лиховцеву, не хотел я быть на бараном на заклании и стремился хотя бы частично сохранить лицо. — Ты все же скажешь, почему я должен ехать с тобой. Бумаги у вас нет, окромя силы. А уже через минут десять во дворе будет полусотня казаков, которые станут на мою защиту.

— Ты допустишь пролитие крови? Ты же поповский! — усмехнулся Лиховцев.

— Сучий, я же тебя… — очнувшийся задира попытался подойти ко мне, но сабля поручика Лиховцева преградила ему путь.

— Уймись! — строго сказал Лиховцев и все гусары его послушались.

А после мы все-таки поговорили.

Оказалось, что Сумской полк собирался уже вновь становиться гусарским (я и не знал, что он таковым не был) [в это время не был], а так же покрывать себя славой побед на Кавказе. Генерал Валериан Александрович Зубов, ну или его заместители, уже утвердили состав группировки, которая должна отправится на войну. Сумские гусары стояли под Тулой, довооружались, уже имели походное настроение, когда пришла срочная депеша с требованием отправить офицеров в Белокуракино с целью доставить меня.

— И кому же я так понадобился? — спросил я, догадываясь, что именно произошло.

— Приказ шел под именем Валериана Александровича Зубова, — отвечал Лиховцев, попивая прохладный квас. — Ослушаться не имели возможности. Мы и сами собирались на Кубань выдвигаться, а не на Слабожанщину переться.

— А разве его сиятельство, Валериан Александрович Зубов не в Польше? — проявил я осведомленность.

В последнее время старался быть в курсе всех событий, часто записывал те или иные поступки людей, чтобы не забыть подробности. Компроматы нужны на многих лиц, пригодится. Ну а то, что одноногий Валериан поехал за своей возлюбленной и ее мужем в Польшу, знал весь Петербург и не только столица. Такие амурные истории тут вирусятся больше, чем в моем времени видосы с котиками.

Есть у меня предположения, откуда уши выглядывают. Плотно смотрят за Павлом, а князь Куракин стал если не другом наследника, то вхож к нему. А это уже политическая игра. Но не думал я, что зацепит меня этими игрищами. Видимо, Алексей Борисович Куракин упоминал мое имя перед будущим императором, вот потому и вышло так.

Могло быть и иное. В этом времени стихи пишут многие. Это повальное увлечение можно было бы сравнить с тем, как некоторый промежуток времени были популярны социальные сети в моем мире будущего. Мало кто решается публиковать свои творения. Одни не считают нужным издаваться потому, как критично смотрят на свои произведения и опасаются общественного остракизма, иные стихи в печать не берут. Да и мало возможностей для публикаций. Еще десять лет назад было проще, когда еще работали издания Николая Ивановича Новикова

А я подал стихи в редакцию Московского университета и там их приняли. Так что, весьма вероятно, кто-то из высших чинов захотел посмотреть на конкурента Гавриила Державина. Мог и он сам захотеть взглянуть на меня, но сомневаюсь, что у секретаря, пусть и Ее Императорского Величества, есть такие возможности, чтобы прислать гусар в дом князя Куракина и нахально схватить его секретаря.

Тут наглость нужна, чувство вседозволенности и наплевательского отношения ко многим. А еще, если следовать вероятной мотивации, то дело в Павле. Следовательно, — это Платон Зубов. Я рассчитывал, что он сильно увлечен своим проектом по замужеству Александры Павловны и не станет вникать. А еще был расчет на то, что после смерти Степана Ивановича Шешковского, просто нет такого деятельного человека в Тайной Экспедиции, чтобы можно было быстро реагировать на малейшее не соответствие застойной внутриполитической жизни.

— Что ж… — сказал я, вставая со стула. — Мне все предельно ясно и я готов к путешествию. Лишь заберу свои бумаги и можно отбывать. Однако, мне нужно предупредить людей и обязательно забрать мою личную служанку.

Некоторые из гусаров ухмыльнулись, я не стал на то обращать внимание, а то, серьезной драки не избежать. И так мне уже обещают, что и морду набьют, как мужичью, и что прирежут, как только доставят до назначению и выполнят приказ.

— Я рад, что мы не допустили больше принеприятнейших действий. Мы подождем во дворе, — сказал Лиховцев и чуть ли не пинками увлек за собой боевых товарищей.

У одного товарища наливался знатный синяк под глазом. Это я так удачно приложился коленом. При том хочется подобное повторить.

Во дворе уже были и Осип с сыновьями и Северин, да еще два десятка казаков. И тут гусары чуть приуныли. Я знал законы и понимал, что вот такие выходки служивых, когда без бумаги, без присутствия высокого командования, врываются в дом, да еще и князя… А ведь за них не вступится даже Валериан Зубов, а Платон, так и вовсе откреститься. И это, видимо, офицеры понимали, потому и имели вид побитой, но еще готовой для схватки, собаки.

— Северин, догонишь нас до Тулы. Далее вместе поедем в Петербург. Передайте Богдану Стойковичу, чтобы так же до снегов выдвинулся! — сказал я людям и, чтобы убедился, что меня все услышали, попросил повторить.

Пусть Малороссия с большего и успокоилась, но лихих голов тут хватает, разные судьбы, один из таких Стойкович. Мне нужна уже и охрана и исполнители. Нельзя, чтобы какие-то криминальные бароны могли схватить меня без последствий.

— Я готов! — сказал я и сел в карету, следом рядом присела Агафья и посмотрела на меня влюбленным взглядом.

Декабристка, блин.

Гусары недоверчиво рассматривали карету и лошадей. Когнитивный диссонанс. Я же всего-то попович. Ну пусть, преподаватель, или даже секретарь вельможи, но не дворянин. А вот дорожная карета, как Куракин называл этот выезд, используемый для дальних поездок, соответствовала княжескому статусу.

Одно радовало, что не так и сильно холодно, чтобы во время секса замерзнуть в карете.