Начало пути

Глава 10

Глава 10

Петергоф

24 июля 1795 года (Интерлюдия).

Попасть к Павлу Петровичу оказалось сложнее, наверное, чем к самой императрице. Хотя и от двора Екатерины разрешений на посещение государыни не поступало, а прошение об аудиенции так и вообще не рассмотрено, не получило одобрения у Платона Александровича. Впрочем, от такого стечения обстоятельств, князь Алексей Борисович Куракин, только с облегчением выдохнул.

Все же сторона уже выбрана и не особо хотелось показываться при дворе, чтобы после ехать к Павлу. Наследник к подобным вещам относился слишком щепетильно и не любил принцип «и нашим и вашим». Такой подход удавался только Николаю Ивановичу Салтыкову. И то это вынужденная мера. Все-таки некие коммуникации между наследником и его матерью должны оставаться.

Но и не заявить прошение на аудиенцию к государыни было нельзя. Иначе, прознай матушка-императрица, что ее бывший генерал-прокурор прибыл из поместья и не попробовал прорваться на прием к правительнице, рассерчала. Тем более, если подобную информацию в выгодном для себя ключе подаст Платон.

Но все сложилось как нельзя лучше. Куракина пригласили ко двору, когда там будет и Павел Петрович, ну и можно затесаться, спрятаться, в придворной толпе, чтобы избежать любых, или почти любых, сложных встреч. Повод был наиважнейший — знакомство Великой княжны Александры Павловны с ее вероятностным супругом, шведским королем Густавом Адольфом.

Эта помолвка, которая пока и не состоялась, но уже объявлено об успехе, — личный проект Платона Александровича Зубова, обвешанного наградами, одаренного чинами и титулами, но, по сути, ничего не делающего. Так что фавориту было важно показать себя нужным. Ну а что может быть важнее династического брака двух соседей, у которых появлялся шанс мирно сосуществовать, или вовсе углублять союзнические отношения?

Однако, пока смогли сделать только одно — расстроить помолвку Густава Адольфа с принцессой Макленбург-Шверинской. Все молчат, что тут заслуги Платона нет никакой. Это Суворов еще год назад демонстративно инспектировал войска на границе со Швецией, это посланники в Стокгольм подкупали чиновников и действовали где угрозами, но где и подымали все возможные связи в шведских политических элитах. И шведы засуетились, не до конца понимая, что именно ждать от России.

И сегодня всем придворным демонстрировалось, какой умница Платон Александрович, сколь он великий державный муж. Все вокруг только об этом и говорили, нельзя было судачить про иное. Дома, даже не с супругой, или с приятелем, а, скорее со слугами, Платона назовут скотиной и всяко разно, но неизменно оскорбительно. Но тот, кто сделал бы это во дворце, мог сразу же собираться на отъезд… из Европы, не то, что из Петербурга.

А еще прибавлялось к статусности и массовости мероприятия то, что Екатерина Алексеевна, Великая, уже как пару недель весьма сносно себя чувствовала и вселяла надежды в подданных, что ее время еще продлится, а вероятные потрясения откладываются. Государыня пребывала в отличном расположении духа и то и дело, но забывала опираться на трость. Она делала это специально, чтобы подчеркнуть свое здоровье.

Павел Петрович так же прибыл на этот прием. Тут не было шансов промолчать и вновь сыграть роль гатчинского затворника. Как-никак дочь на смотринах. И сегодня Павел очень хотел быть своим. Отчасти он потому и затворник, что сильно отличается от многих придворных. Тут дело не только во внешности, которая, впрочем, не мало повлияла на становление характера. Дело в складе ума и отношению к жизни.

Павел Петрович был патологически справедлив. Точнее, он имел свое представление о справедливости и ощущал чуть ли не физическую боль, когда его система ценностей вступала в конфликт с тем, что творилось вокруг. Как можно было так лгать и выказывать почтение, порой и восхищение ничтожеству, которым, без сомнения для Павла Петровича, является Платон Зубов?

Неужели мать не видит, что она сейчас смешна? А придворные? Ну, понятно же любому здравомыслящему человеку, что они склонны думать о Платоне, как о проходимце. Но при этом, как же все улыбаются и льстят фавориту, а Екатерине нашептывают, как хорош кавалер Платон Александрович.

Впрочем, сегодня Павел Петрович не хотел ссориться. Он хотел хорошего будущего для своей старшей дочери, и брак со шведским королем очень выгоден и гармоничный. И разницы в возрасте почитай, что и нет, и сохраняется приверженность к «Северному союзу», столь мучительно строящегося на протяжении не одного десятилетия.

Мало того, наследник Павел Петрович намеревался сделать тот самый публичный шаг, который позволит снизить напряжение при дворе. Павел хотел обмолвиться словом с Платоном, только лишь обмолвиться, но и этого было бы очень немало. Может статься, что матушка тогда не будет распространять пошлые и нелепые слухи, что к рождению Павла причастен Сергей Салтыков. Павел знал, что это не так, достаточно только посмотреть в зеркало и на портрет Петра Федоровича.

Для блага дочери, Александры, Павел собирался переступить через себя. Но в этом поступке, который намеревался сделать наследник, было и другое дно. Павел Петрович стремился дать понять, что он готов принять Зубовых и иных екатерининских выкормышей, не будет их уничтожать. Потому и не следует размышлять о передачи престола Александру.

Павел Петрович уже медленно, но верно приближался к месту, где вокруг себя собрал прихлебателей Платон Александрович и где фаворит купался в луже лести, как рядом оказался Алексей Борисович Куракин. Павел чуть поморщился, уже думал сделать вид, что не заметил князя, и Куракин сам бы не осмелился подойти, однако Павел Петрович передумал и сделал шаг в сторону брата друга детства.

Не этого Куракина хотел видеть Павел. Больше всего он обрадовался бы появлению Александра Борисовича, своего друга детства. С Алексеем они приятельствовали некогда, но с Александром дружили. И Александр Куракин не предавал Павла, как, например, еще один друг в давно сложившемся, но после распавшемся триумвирате — Андрей Кириллович Разумовский. Это он спал с первой женой Павла и такое не забывается.

Вот только Александра Борисовича Куракина сослали в Саратовскую губернию уже давно, и никак матушка не желает возвращать того, кто влиял на наследника.

— Князь, — Павел скупо поприветствовал Куракина.

— Ваше Императорское Высочество как же я рад… — Куракин собирался расплываться в красочных эпитетах, но встретил укоризненный взгляд от наследника Российского престола.

— Почему вы здесь? Слышал, что уезжали. Отчего вернулись? — Павел решил лишь обозначить разговор, но не затевать обстоятельную беседу.

— Вот, Ваше Высочество, приехал, посмотрел, и вновь хочется сбежать, — сказал князь и мысленно поморщился.

Он ли это говорит? И вообще зачем он это говорит? Эти слова сразу же записывают в разряд павловских гатчинцев. А подобное сулит тем, что общество станет сторониться Алексея Борисовича, бояться с ним общаться из-за вероятного недовольства Платона Зубова, его партии, ну и, огради Господь самой императрицы.

Вот только в постоянных разговорах с некоторым учителем… Куракин разозлился, он понял, что сейчас поступил так, как советовал Сперанский. Экий плут! Это, получается, Алексей Борисович не хозяин своим поступкам и словам? Но что сказано, то возвернуть уже нельзя.

— Признаться, Алексей Борисович, вы меня заинтересовали, — Павел Петрович резко сменил и тон и проявил интерес. — Ранее не замечал в вас такой смелости выражаться. Впрочем… Вы же с Александром братья. Так от чего же Вам быть иным?

— Я рад, Ваше Высочество, что угодил, — князь обозначил поклон.

— Угодили, князь. И что, вы, действительно, находите происходящее фарсом? — спросил Павел, рассчитывая только на положительный ответ.

— Ну кроме только решения о судьбе вашей дочери, Ваше Высочество, — по сути Куракин согласился с формулировками наследника, правда сделал так, что все можно при случае извернуть, мол, «вырвано из контекста».

— Не извольте беспокоится, князь, — на постоянно недовольным лице наследника появилась улыбка. — Я не стану вас компрометировать в этом обществе. Но, признаться, вы заинтересовали меня. Так что я, пожалуй, удовлетворю ваше прошение об аудиенции. Жду вас быть не позднее четвертого дня от сего.

— Весьма признателен Вашему Высочеству. Будет ли мне позволено прийти с некоторыми предложениями и мыслями к вам? Я много думал в имении и хотел бы предложить посмотреть…. — Куракин решил ковать железо, пока горячо, но он не совсем правильно понял момент.

— Признаться, я уже не думаю, что наша встреча окажется столь интересной. И вам нужно что-то от меня, — Павел задумался. — Впрочем, слово мое было произнесено. Приходите со своими прошениями, но только ничего от вас и слушать не желаю, если это будет касаться Платона Александровича.

Куракин ничего более не сказал, а лишь поклонился. Алексей Борисович боялся окончательно расстроить разговор, который начался так многообещающе, но очень быстро мог оказаться, напротив, губительным.

«Вот же плут! Оказался прав. Только бы в свете никто не узнал о таком разговоре с наследником» — думал Куракин, вспоминая Сперанского.

Князь уже начинал боятся того, как чувствует Михаил Сперанский его сущность, как он вообще чувствует людей. Поговорить с Павлом пытались многие. Не сказать, что наследника все поголовно сторонятся. Появлялись и те, кто, видя состояние здоровья императрицы, старались войти в круг общения Павла Петровича, или разделить семью, клан, где часть будет у Екатерины, а другие у Павла, чтобы при любых раскладах не потерять положение, но это почти никому не удавалось. А стоило только подвергнуть критике двор императрицы, и все, наследник уже готов слушать и чуть ли не дружбу водить.

— По краю хожу, — тихо, чтобы никто не слышал, сам себе сказал Куракин.

Впрочем чем он рисковал? Только лишь тем, что отлучат от двора, а это не так и важно, если уже сделана ставка на наследника. Или сошлют? Как брата Александра? Так тот умудрился свой двор, чуть ли не императорский по масштабам, завести. Поместье Надеждино, находящееся в глуши, нынче гремит на всю Россию. Это так Александр Борисович протест выражает. Его сослали и хотели предать забвению? Так вот, он и там блистает!

— Алексей Борисович! Рад Вас видеть, князь, — только Куракин захотел передохнуть и выйти в сад, но такого человека князь проигнорировать не мог.

— Александр Андреевич, граф, и я безмерно рад, — отзеркалил Куракин.

— Как ваше имение? Все ли хорошо? Я, знаете ли, иногда тоже вот в те края хочу. Слабожанщина, Малороссия, а теперь вот и Новороссия. Вы же верно знаете, что я волею случая родился в Малороссии? — граф Безбородко решил не сразу задавать вопросы, а раскачать князя.

— Ну, скажете, любезный Александр Андреевич. Разве же может считаться восток Черниговской губернии Малороссией? Это уже, почитай коренная Россия, — Куракин показал, что щи он может и хлебает, но не лаптем, а из изящной серебряной ложки.

— Не думал, князь, что вы так осведомлены о моем минулом. Впрочем, — Безбородко решил, что Куракин может держать ответ, от того, пикеровка может быть долгой, а у графа еще очень много дел. — Не поделитесь, с чего так его императорское высочество веселился? Не поймите превратно, я, знаете ли, хотел бы видеть наследника престола Российской империи улыбающимся и пребывающем в хорошем расположении духа. Вот и хотел бы узнать ваш секрет. Признайтесь, Алексей Борисович, что бы вы хотели за свой секрет?

Куракин слегка растерялся. Нет, он мог бы в рамках светского разговора отшутиться, увильнуть от ответа. Но князь был несколько сбит с толку интересом Безбородко к Павлу Петровичу. То, что граф и вице-канцлер будет спрашивать у Куракина с подачи императрицы, князь не верил. Да и слишком быстро Безбородко подошел к Куракину после разговора с наследником. Не мог бы вице-канцлер Александр Андреевич Безбородко успеть получить указания от государыни. Тогда что?

Ни для кого не секрет, что Александр Андреевич Безбородко весьма амбициозен, но и считается успешным чиновником. Вот только Платон Зубов начинает заполнять все ниши при дворе, растекаясь, словно… В высшем обществе такие аллегории не приводятся. Теперь граф Безбородко если не отлучен от дел, то лишился многих возможностей общаться и убеждать императрицу. Доходит до того, что фаворит уже решает: кому дать аудиенцию у государыни, ну а кому отказать.

Так что? Безбородко ставит на Павла Петровича? Да, скорее всего так и есть, но вице-канцлер об этом никогда не скажет. Что говорил Сперанский? Даже, если завещание в пользу Александра Павловича и будет, Безбородко его не обнародует. Именно вице-канцлер получался гарантом волеизъявления императрицы.

«Плут! Гнать Сперанского нужно, от Лукавого сие», — думал Куракин, находя в разговоре с Безбородко признаки подозрений, высказанных, казалось, семинаристом-учителем.

— Признайтесь, князь, его высочество пригласил вас в Гатчино⁈ — Безбородко улыбнулся. — Если это так, то не сочтите за труд, просто расскажите о нашем разговоре. Буду премного благодарен. А на сим прошу прощения, мне необходимо покинуть вас.

— Безусловно, граф, я постараюсь донести до его высочества те посылы, которые услышал от вас, — Куракин улыбнулся. — И не извольте беспокоится! Я как раз посчитал нужным отдохнуть в саду. Знаете ли чуть отвык я от дворцовых приемов.

На том и раскланялись. И все подозрения Куракина подтвердились. Когда князь говорил о передаче неких «посылов», вице-канцлер должен был откреститься, ну или уточнить о каких посылах идет речь, переиначив весь смысл разговора. Но он этого не сделал. Человек, у которого будет завещание государыни, этого не сделал! Чудны дела твои, Господи!

«А почему завещание должно быть у Безбородко? Это я уже каждому предположению своего секретаря верю? Чур меня!» — подумал Куракин.

Алексей Борисович не сразу вышел в сад. Пришлось еще перекинуться ничего не значащими фразами с несколькими приглашенными на этот фарс. Люди эти были не так, чтобы важны, из второго эшелона власти. Но кто его знает, что может быть в будущем. Если Павел станет императором, то может и отодвинуть первых, чтобы вторые быстро заняли вакантные места.

Куракин поговорил с Павлом и эта новость молнией пронеслась по дворцу. Ничего такого тут не было, с наследником никто не запрещал общаться, кроме самого наследника. Но, опять же, если к Павлу не подступиться, так можно же хотя бы улыбнуться и перекинуться ничего не значащими фразами с тем, кто может быстро возвысится, случись такое, что Павел Петрович по праву займет престол Российской империи.

И тут повсеместно стало звучать одно слово — «скандаль». Куракин заинтересовался, но даже тот, кто сейчас закрыл бы уши, все равно мог услышать суть скандала. Все шептались, но так громко, что стоило кричать, тише было бы.

— Его высочество подошел к графу Зубову Платону Александровичу, когда тот размышлял о важности брака Александры Павловны и Густава Адольфа… — говорили слева, в пару метрах от Куракина.

— Павел Петрович сказал, что согласен с мнением Платона Александровича… — шептались сзади от князя.

— И представляете, граф сказал… — говорящий чуть уменьшил тон. — «Господа, я что сказал какую-то глупость?»

— Какой апломб, — воскликнула одна из женщин с жаром впитывающая информацию.

«Ужас. Какое невежество», — подумал Куракин, поспешая в сад [тут приведен известный исторический анекдот, завязанный на оскорблении Платоном Павла].

В саду было мало людей, вопреки обыденности приемов. Именно сад в Петергофе, где и был прием, являлся местом разврата и разного рода интимного общения. Тут всегда, на любом приеме, можно было встретить одинокую женщину, возвращающуюся после общения со своим кавалером, или же довольно улыбающегося мужчину, тоже одинокого, чтобы в данный момент не компрометировать свою даму сердца. Однако, принепременно, после, в офицерском собрании, офицер обязательно все расскажет в подробностях, бахвалясь своей очередной победой на любовном фронте. Теперь же, словно все затаились. И дело было в том, что в саду разыгралась сцена, свидетелями которой никто не хотел быть, себе дороже.

— Я его изничтожу! Подлец! Как он смел! — шипел Павел Петрович, сдерживаемый своей супругой Марией Федоровной.

— Павьел Петровьич, ну нэльзя же обижьяться на дурак, — когда жена наследника престола нервничала, у нее проступал сильный акцент [свидетельство современников].

— Мария Федоровна, вы так и не научились чисто разговаривать на русском наречии, — противореча своим же словам, Павел, указывал жене на незнание русского на французском языке.

Куракин посчитал за нужное удалиться подальше. Нельзя подобные разговоры слушать. Венценосное семейство не может быть предметом сплетен, особенно если эти сплетни будут исходить от все еще не обласканного, а, скорее, пребывающего в опале, князя Алексея Борисовича Куракина.

— Теперь сторону нужно выбирать, — сказал сам себе Куракин.

Да, тут либо Платон, либо Павел. Быть и там и улыбаться тут, уже не выйдет.

— А Платон — дурак! — заключил для себя Куракин и отправился в пустующую беседку, подальше от наследника и его супруги.

Эта беседка была постоянно свободна, так как располагалась не в кустах или за деревьями, а на виду. Даму сюда не поведешь.

*…………*………….*

Петербург

26 июля 1795 года.

Покровитель пришел с приема злой и искал меня. Ну так я и не стал попадаться ему на глаза. У меня уже есть своя агентура в доме князя, от того могу быть предупредительным. Чего он такой, мои агенты не сообщали, так что подготовиться к разговору не представлялось возможным. Только избежать его, сбежав из дома. Я же не арестован. Мало того, волен отложить, или перенести занятия с Борисом Алексеевичем, чему, что несомненно приятно, мой ученик не будет рад. Оказывается, я весьма интересный педагог для своих учеников.

Про агентов в доме — это, скорее, сарказм. Скорее, я завел приятельские отношения с некоторыми людьми. Горничная князя, не та, которую он это… а самая, что ни на есть, горничная, стучит не только мне, а всем, кто интересуется. Марфа очевидно завидует своей товарке, которая раз в недельку греет постель князя. Вот потому и кричит, какая падшая женщина Агриппина, в отличие от нее, Марфы, — целомудренной женщины. Ох, узнает князь о таких пересудах, даст этой Марфе. Тут и высечь может, такое уже было. При том, что Алексей Борисович считается очень добрым хозяином.

Так что я взял выходной и пошел к ювелиру Каспару Милле. Француз, бежавший от революции, правда только три года назад, после казни короля, насколько я знал, только начал обживаться в Петербурге. С большой конкуренцией в сегменте ювелирных изделий для очень состоятельных людей, француз остается несколько не у дел. Вместе с тем, я навел справки о мастере. Главное — он мастер. Просто люди, имущие большие деньги часто предпочитают заказывать ювелирку у проверенных изготовителей.

Сложно мне приходится ориентироваться в этом мире. Михаил Михайлович Сперанский не интересовался вовсе многими вещами. Он был в плену своих знаний и прокачки эрудиции, а вот в бытовых вопросах, или коммерции, не понимал почти что ничего. При этом очень основательно разбирался в современной финансовой системе России.

Так что ориентироваться в современном мире, находить нужных людей и стараться реализовывать некоторые планы сложно без сторонней помощи.

Кто мне помог? Или до сих пор помогает? Серафим. Мне пришлось вернуться в семинарию и даже провести несколько занятий, закругляя свои курсы и передавая дела префекта. Серафим Пылаев был шелковым. Я, честно говоря даже ждал, что он как-то проявит свою гнильцу. Но, нет, наверное что-то чувствовал. Или же просто умел замечать изменения в людях.

Определить слабака от человека с сильным характером не так и сложно, если знать на что смотреть. В этом отношении больше всего следует обращать внимание на руки и глаза. И сейчас мои глаза уже не могут демонстрировать то, что я не стану отвечать на вызовы. А еще многие хулиганистые люди имеют чуйку, позволяющую понять на кого можно наехать, а с кому следует и поклониться, или обойти стороной.

Изменилось и мое отношение к Серафиму. Он мне сейчас казался не кем иным, как шалопаем. Вместе с тем, я помнил кто отец у этого балагура. Потому и обратился парню, не чинясь, словно и не было никаких сложностей в более раннем общении.

Теперь я знаюсь с купцом Милетием Ивановичем Пылаевым. Так себе купчишка. Имеет несколько лавок, скупает чаще всего товар в Нижнем Новгороде и везет в столицу. Зарабатывает неплохо, но это смотря с кем сравнивать. Однако, этот мужчина, с длинной окладистой бородой и просто невообразимо широкими плечами, словно у кузнеца, отлично знал расклады в деловой среде Петербурга. Да, оказывается и такая есть. Понятно, что он знается и с криминалом, что будет полезно и мне.

Первоначально Милетий помогал мне весьма охотно и за это не брал ни плату, да и сам благодарил, что я к нему обратился. После отношение изменилось в сторону «ты мне, я тебе». Просто Пылаев-старший узнал, что я уже не префект и не преподаватель, потому мои возможности тянуть его сынка за уши в семинарии, чуть больше, чем никакие.

Но кто ищет точки соприкосновения, тот их найдет. Я поймал на воровстве приказчика князя, того самого Ивана, который, если судить по надменности, возомнил себя реинкарнацией царя Ивана, не важно какого по номеру. Так, по случаю, без разрешения, конечно, я заглянул в расходную книгу, ну и пообщался на кухне, с лакеями. Короче, рыльце у Ивана в пушку.

Ну а потом, банальный шантаж и смена поставщиков. Кто стал главным поставщиком в дом Алексея Борисовича Куракина? Правильно — Пылаев. А кто за это еще и откаты получает? Правильно — я. Сперва, я даже испугался, даже руку не смог протянуть, чтобы туда были вложены сорок три рубля отката за первую поставку. Сущность Сперанского внутри меня так воспротивилась подобному виду заработка, что чуть не перехватила управление телом. Каким бы я не был стрессоустойчивым, но струхнул не по детски. Я испугался того, что Михаил Михайлович Сперанский сможет когда-нибудь взять вверх над Надеждиным, коим я более всего себя ощущаю. Забавно, но я сам себя уговорил, привел аргументы, определил цели, после чего война внутри меня закончилась перемирием и откаты брались с удовольствием, пополняя небольшой сундучок деньгами.

Теперь я могу обратиться к Мелетию, или к его приказчикам и они если не помогут, то подскажут где искать решения той или иной задачи. Так мне подсказали обратится к французу.

— Месье Милле? — спросил я на французском языке, входя в помещение.

Не могу назвать то, куда я вошел магазином, это и не мастерская в том понимании, которое у меня присутствует, не жилое помещение. Это все вместе. В двухкомнатной квартире жил, работал, торговал этот самый француз. И эта квартира не была собственностью Милле, а лишь съемной.

— О, месье, чем могу быть полезным? Поверьте, чтобы вам не было нужно, какое бы сложное задание вы мне не задали, я тот, кто все выполнит в прилежанием, — говорил ювелир на французском языке, становясь чуть позади меня, как бы перекрывая отход.

Нет, это не было нападением, или еще чем негативным. Таким маневром Милле отрезал путь обратно. Он очень хотел заказ. Интересно вообще, если такие сложности с деньгами, то как он может вообще работать? У ювелира должны быть и камушки и металлы, все это дорого и не купить малоимущему человеку.

— Присядем, месье Милле! — я взял нить разговора в свои руки. — И прошу вас: не стоит лишних слов и действий. Я не мадмуазель, чтобы наслаждаться вашей очаровательной улыбкой.

Мне, действительно, была неприятна приторная улыбка, явно наигранная, даже вынужденная. Усталый человек, с некоторой обреченностью в глазах, не может улыбаться искренне.

— Как будет угодно, месье, — чуть погрустневшим голосом говорил француз. — Чем, все же я обязан?

— Меня зовут Михаил Михайлович Сперанский. Я представляю достаточно влиятельного человека, которому выгодно оставаться инкогнито, но который не прощает обмана, — начал я запугивать, или, скорее, предупреждать француза.

Дело в том, что я принес рисунок, можно условно назвать, шариковой ручки. Как мне казалось, сложность изготовления нормального пишущего инструмента может заключаться в изготовлении маленького шарика, который был свободным, но при этом не должен западать вглубь, а выступать с зазором. Емкость для чернил, по моему мнению, не сложно создать. Пусть это будет металлическая трубка. Вероятно, проблема будет в чернилах, так как они нужны особые, вязкие. Но и такие подобрать можно. Так что никаких нерешаемых вопросов в деле производства авторучки я не видел.

Безусловно, поставить на поток производство такого товара, в современных условиях нельзя. Каждое изделие — это может быть эксклюзив. Но мне нужно для себя прежде всего. Сил моих больше нет писать перьями.

— Месье, это интересно, но, боюсь, что… — мастер задумался. — Нет, конечно я возьмусь за подобное изделие. Вот только…

Милле замялся. И я понял почему. Он опасается, что ничего не получится, я не приму изделие, а материалы, время, будут потеряны.

— В случае если у вас не получится, я оплачу расходные материалы и затраченное время. Трубка должна быть не сильно тяжелой, а для шарика используйте серебро, или золото, чтобы быстрого окисления и налета ржавчины не было, — высказал я пожелания и оставил пятьдесят рублей серебром.

Это были немалые, даже большие деньги. Сейчас курс серебряного рубля к рублю ассигнациями один к шестидесяти двум копейкам, так что бумажный и металлический рубль — это разные вещи. Печатают деньги без понятия, загоняют русскую финансовую систему в яму. Ну да я пока ничего сделать с этим не могу.

— Месье, ну а если ваша задумка окажется успешной, как и моя работа, я могу делать подобное? — прямо-таки сама наивная простота.

— Месье Милле… Не нужно честному человеку пытаться заработать сомнительными методами. Естественно, что без доли моей или человека, интересы которого я представляю, тут не может обойтись, — я улыбнулся так, что волчий оскал был более добрым, чем моя улыбка.

— Я понял вас, месье Сперанский, — ответил француз.