На суше и на море - 1963

Очерк

Заставка Б. Сысоева

Фотографии автора

Итак, третья смета подписана, и теперь экспедиция стала реальностью. Положив смету перед собой, я снова и снова просматриваю ее, то улыбаясь, то невольно морщась. Я сидел и ласкал взглядом колонки цифр, означающих рубли, сотни и тысячи. Незаметно для себя я даже начал напевать что-то веселое и жизнерадостное.

Теперь уже можно спокойно объявить своим коллегам о том, что в эту экспедицию я буду «заброшен» в район работ вертолетом, полностью игнорируя их завистливые вздохи.

Третья смета, подписанная председателем президиума филиала Академии наук, означала конец. Конец длинного пути в финансовых дебрях. Начало же ему было положено первой сметой, составленной еще год назад. Первоначальная смета всегда «жирная», в ней учитывается все: и проводники, и вертолеты для доставки людей к месту работы, и лошади для перевозки грузов, и собаки для охраны лагеря. Все планируется даже с некоторым избытком.

В начале нового года эти сметы возвращают с указанием сократить на двадцать-тридцать процентов. Вычеркиваются вертолеты, лошади и собаки. Сокращается количество людей в экспедиции и расходы на материалы.

Но и это еще не все. Перед самым выездом в экспедицию следует новый приказ сократить смету. Такое известие воспринимают как катастрофу. Каждая статья расписана до копейки, и кажется, что уже абсолютно нечего сокращать. Неопытные начальники отрядов впадают в панику. Они бегут к руководству и пытаются доказать, что сократить смету совершенно невозможно. Но ответ всегда один: «Сокращайте».

Мы, «старички», спокойнее. Саркастически улыбаясь, мы уменьшаем суммы, предусмотренные на перевозку грузов и людей (перерасходуешь — поругают, но оплатят), не касаясь нештатной зарплаты и арендных сумм (перерасходуешь не только поругают, но и не оплатят).

Вообще смета — вещь очень хитрая. Если израсходуешь не все деньги — тебя ругают за то, что «заморозил» средства, которые могли бы быть использованы другими, перерасходуешь — тоже плохо. Нужно попасть в точку, но это как раз никому не удается. Я не знаю ни одного начальника отряда, который израсходовал бы столько, сколько запланировано. Но для меня все эти треволнения кончились. Смета подписана. Теперь можно было думать и о снаряжении. Его длинный список лежал у заместителя председателя президиума, который ведал распределением между отрядами всего необходимого в экспедиции. При воспоминании о зампреде я загрустил.

Не очень хорошо себя чувствуешь, когда вместо необходимых десяти тарных мешков получаешь только пять, а вместо пяти килограммов диметилфтолата — только три. У нашего зампреда, как у всякого хозяйственника, выработалась привычка все просимое уменьшать наполовину, за исключением разве что таких предметов, как ведро или мотор, которые пополам не делятся. Разжалобить зампреда невозможно, обмануть — чрезвычайно трудно.

К счастью, сейчас мы более или менее приноровились к его характеру, заказывая всего несколько больше, чем необходимо. Он «режет» список и доволен. Мы, повозмущавшись для виду, уходим тоже довольные.

В последний раз полюбовавшись сметой, я положил ее под стекло и вышел из комнаты в коридор. Здесь повсюду были навалены груды палаток, спальных мешков, громоздились пирамиды вьючных ящиков, словно змеи на полу извивались веревки, попахивали бензином подвесные моторы. Среди всего этого хаоса озабоченно сновали отъезжающие. И конечно же все говорили только о предстоящих экспедициях. В одной группе спорили о том, как лучше всего ловить хариусов и щук. Я не прислушивался, так как очень хорошо знал, что каждый рыболов считает себя наиболее компетентным и советует, например, ловить хариусов только на зеленую мушку, а щук — на блесну «Байкал». У меня же было на этот счет свое собственное мнение. Я пробрался к окну и, сев на чью-то канистру с постным маслом, стал размышлять, когда идти к зампреду со списком снаряжения.

Уже много лет между начальниками отрядов идет спор относительно того, в какое время лучше всего это делать. Одни утверждают, что нужно идти утром, пока ему никто еще не успел испортить настроения. Другие же убеждены, что лучше всего идти в конце рабочего дня, ибо у зампреда в это время бдительность значительно снижается.

Спор между «утренниками» и «вечерниками» не закончен и по сей день, так как ни те, ни другие не могут привести достаточно убедительные аргументы в свою пользу. Мой опыт тоже ничего не подсказывал мне, и я, махнув рукой, направился в кабинет зампреда сразу после обеденного перерыва.

У него, как всегда, толпилась куча народу: одни что-то просили, другие — требовали. Улучив момент, я положил перед зампредом свои списки. Он сразу поставил в углу первого листа визу, а потом началась проверка.

Вначале все шло хорошо. Количество спальных мешков не уменьшишь, их ровно столько, сколько людей в экспедиции, хотя зампред, не удержавшись, заменил пуховые мешки обычными ватными. Не разделишь пополам и ведро, сковородку. Но вот зампред дошел до полевых дневников и сократил их количество на треть. Это было еще терпимо, и чтобы не накалять обстановки, я промолчал. Но когда он «срезал» диметилфтолат, я не выдержал:

— Мы в этом году работаем в тундре, там много комаров. В тайге тоже их много, — парировал он.

И началось… Уменьшалось количество матерчатых и полиэтиленовых мешков, капроновой веревки, оберточной бумаги, клея, шпагата, гвоздей, фотопленок, обшивочной ткани и вьючных ящиков. Вычеркивались термосы, меховые шлемы и рукавицы. Я то просил, то ругался, но зампред был неумолим.

Наконец он поставил последнюю птичку против последнего сто двадцать четвертого пункта, великодушно вписал в список пять бумажных мешков и размашисто подвел черту.

Выйдя от зампреда, я жадно выкурил две папироски и отправился в бухгалтерию.

Главный бухгалтер приветливо кивнул мне и предложил присесть. Зная, что в процессе просматривания и обсуждения списка мне иногда придется привскакивать, я остался стоять.

Главбух наш вообще очень симпатичный человек, с которым приятно побеседовать на любую тему. Он никогда не откажет в любой просьбе. Но когда он просматривает финансовый отчет или список снаряжения, это уже другой человек — неприступный, спокойный, загадочный, словно сфинкс. Если в денежном документе есть хоть какая-нибудь неточность, он тут же предложит оставить его себе на память.

Справедливости ради следует отметить, что когда финансовый отчет им принят, то ни один самый строгий ревизор не найдет ни малейшей причины для придирки.

В моем представлении бухгалтерия — это темный лес с тысячами всяких правил, иногда исключающих друг друга, а бухгалтер — лесной царь. И хоть страшен лесной царь, а мрак леса еще страшнее.

Главбух вносит в список не очень много поправок, но если уж вносит, то весьма существенные. Вот и сейчас я услышал:

— Что? Меховые костюмы?

— Ведь далеко, за полярным кругом, будем работать, холодно!

— Положено только зимой.

— Но сентябрь — там уже начало зимы.

— Ничего не знаю, читайте сами.

И перед моими глазами возник параграф, где сказано, кому и когда выдаются меховые костюмы.

— Что? Ружейные патроны? Для охоты?

— Нет. Для самообороны и сигнализации.

— Не положено, — в списке появляется еще одна жирная линия…

В этот момент я был готов проклясть всех зампредов и главбухов на свете. Но в глубине души я, конечно, сознавал, что без таких людей обойтись совершенно невозможно.

И когда я захотел представить себе, как бы я зажил без зампреда и главбуха, то увидел лишь склад филиала, где хранится экспедиционное снаряжение в виде беспорядочной кучи рваных палаток, рассыпанных частей подвесных моторов, сапог, ведер и спальных мешков. А на развалинах склада плакатными буквами было написано: «ВСЕОБЩИЙ КРАХ». Страшная картина этой катастрофы примирила меня с красным карандашом главбуха, и я вышел от него почти спокойным.

Итак, список снаряжения с визами зампреда и главбуха у меня в руках. Теперь последний, но очень важный этап — склад.

Получать снаряжение нужно не слишком рано и не слишком поздно, то есть тогда, когда почти все старое выдано, а новое еще не кончилось.

Мы должны были выехать несколько позже других, поэтому нам со снаряжением в целом повезло: сапоги оказались всех размеров, диметилфтолат уже прибыл, а капроновая веревка еще не кончилась. Телогреек, вставленных по милости главбуха в список вместо меховых костюмов, к счастью, уже не было. Поэтому всем нам волей-неволей дали меховые костюмы. Главное наше транспортное средство — четыре резиновые лодки были в хорошем состоянии, а одна из них оказалась совершенно новой.

Собирались мы долго и тщательно. Шутка ли: три месяца в безлюдной тундре, где ни за какие деньги не купишь и коробки спичек. Но наконец все было собрано и упаковано. Можно и в путь.

О работе геологов существуют самые невероятные представления. Считается, что они только и делают, что ходят и ищут что-нибудь ценное, чаще всего золото или алмазы, причем примерно так, как это описывается у Мамина-Сибиряка и Джека Лондона. Все это, конечно, далеко не так. Тащиться с рюкзаком весом в двадцать пять — тридцать килограммов по непролазной тайге, когда комары готовы сожрать тебя живьем, немногие сочтут романтичным. Те же полезные ископаемые, которые лежат на поверхности, уже давным-давно найдены, а чтобы обнаружить новые залежи, нужно сначала тщательно изучить геологическое строение данного района и историю его развития, чтобы не искать, например, каменную соль там, где мог образоваться лишь уголь.

От тщательности подготовки экспедиции почти всегда зависит ее успех. Недаром знаменитый полярный исследователь Руал Амундсен говорил: «Экспедиция — это подготовка».

Наш отряд состоял из трех человек. Кроме меня в него входили два моих помощника — лаборанты Коми филиала Академии наук — Борис Улюмджиев и Алексей Вялов. Если мне когда-нибудь захочется написать повесть или роман, то лучшего положительного героя, чем Борис, не найти. Судите сами: уже с шестнадцати лет зарабатывает на хлеб собственным трудом, к двадцати годам успел пройти путь от плотника до лаборанта научного учреждения, закончил вечернюю школу и недавно поступил в институт, все время в гуще общественной работы, участвует в художественной самодеятельности. Кроме этих, чисто анкетных данных, про него можно сказать много хорошего. У Бориса незаурядный ум, большая сила воли, он смел, дисциплинирован, находчив. Я, право, затрудняюсь назвать какой-нибудь его недостаток, не считая, может быть, некоторой излишней горячности и вспыльчивости.

Алексей же совершенно другой: он добродушен и уравновешен, но его также можно назвать положительным героем. В романах и очерках два таких человека должны обязательно дружить. Ну что ж, в этом они не отличались от литературных персонажей. Характерна для Леши его стереотипная фраза: «Как все». Даже когда его спрашивают, хочет ли он есть, он обязательно ответит: «Как все».

Закончив сборы, в конце июня мы выехали в Воркуту, поглядывая из окна вагона на две бесконечные зеленые стены яркой, помолодевшей тайги. Ровно постукивая колесами, поезд увозил нас все дальше и дальше на север. На другой день тайга поредела, потом исчезли и последние островки ее, и потянулась бурая тундра с белыми пятнами снега и зеркалами озер, а вдалеке, в голубоватой дымке виднелись темные Уральские горы с язычками ледников.

Последние часы в вагоне, и вот мы шагаем по улицам Воркуты, залитым целым морем солнечного света. Трудно даже поверить, что зимой здесь свирепствуют морозы и бушует тундровая пурга.

Вокруг города, словно сопки, маячат конусы терриконов угольных шахт. Город растет и неудержимо наступает на тундру новыми улицами жилых домов, новыми дорогами.

Через несколько дней мы отправились в первый маршрут на реку Силову, где нам предстояло изучить пограничные слои между пермскими и триасовыми отложениями и самые нижние горизонты последних[5]. Решили плыть до места работы на резиновой лодке по притоку Силовы — реке Хальмер-Ю. Свое начало она берет немного южнее крупного одноименного поселка. От Воркуты до Хальмер-Ю два раза в день ходит поезд, который быстро довез нас.

И вот лодка накачана, загружена, и мы плывем дальше на север.

С запада в пяти-шести километрах от реки возвышается гора Пембой с обрывистым восточным склоном и очень пологим западным. На востоке Уральский хребет последними усилиями вздымается на высоту 1363 метра это гора Нэтем-пэ, и, немного не доходя до Карского моря, исчезает. Всего лишь сотня километров отделяла нас от моря.

На берегах реки было еще много снегу, но тундра уже жила: цвели бледные цветы, перекликались всеми голосами многочисленные пернатые обитатели, прилетевшие сюда, на свою родину, из южных стран, чтобы за короткое полярное лето вырастить потомство.

Нам попадалось много куликов. Некоторые были очень красивы в своих медно-красных ожерельях. Время от времени встречались утки, большей частью черной окраски. Словно гидросамолеты, тяжело отрываясь от воды, взлетали гагары при нашем приближении. На берегу мы видели белых полярных куропаток, зайцев. В небе парили ястребы, коршуны.

На другой день мы доплыли до порогов, пристали к берегу и отправились осматривать их. Первый из них казался весьма внушительным, и мы, чтобы не рисковать, обошли его берегом, перенеся на себе груз и лодку. Второй порог, несмотря на белизну кипящей воды, не внушал нам особых опасений, и мы решили спуститься по нему. Все обошлось благополучно, хотя порог оказался и не таким уж безобидным, каким он представлялся с берега. На перепаде пришлось довольно энергично поработать веслом, чтобы увернуться от наиболее высоких волн.

Третий, совсем пустячный, как мы думали, порог сыграл с нами злую шутку. Течение было вначале совсем спокойным, но внезапно мы увидели, что чуть дальше вода падает вниз с метровой высоты. Я бешено заработал веслом, направляя лодку к берегу. К счастью, вскоре обнаружился узкий проход шириной не более полутора метров. Вода неслась здесь с огромной скоростью. Но выхода не было, и я направил лодку в проход. Все, может быть, и кончилось хорошо, если бы на перегибе порога лодка не зацепилась на какую-то долю секунды за каменную глыбу. Лодка немедленно развернулась носом против течения и перевернулась. Груз мы достали, но все продукты сильно подмокли. Из мешка с сахаром капал сироп, а мешочек с солью уменьшился вдвое.

Немного подсушив все подмокшее, мы поплыли дальше, и уже к вечеру послышался шум Хальмеръюского водопада. Водопад производит внушительное впечатление. Река, разбившись на несколько потоков, низвергается с большой высоты и, сливаясь в один ревущий поток, с грохотом бьет в скалы правого берега. Отсюда бурлящая вода падает вниз и несется по узкому каньону, перескакивая небольшой базальтовый порог.

Мы обошли водопад берегом, немного отдохнули и снова отправились в путь. Поздно ночью (конечно, по времени, ибо солнце светило круглые сутки) вы выплыли на Силову, а на другой день спустились по реке до места нашей работы. Лагерь устроили высоко над рекой, на скале, где почти все время ощущался ветерок и было меньше комаров.

День был очень жарким, и удалось даже позагорать, предварительно обмазавшись с ног до головы диметилфтолатом. Затем мы выкупались в небольшом озерке (вода в нем была теплее, чем в реке), напились кофе и, закурив, блаженно растянулись на камнях.

Вечер выдался удивительно тихим. Но это была не абсолютная тишина. Это была тишина, наполненная щебетанием птиц, убаюкивающими всплесками воды, шуршанием карликовых березок, веточки которых ласково перебирал ветерок.

Эти негромкие звуки удивительно гармонировали с мягкими очертаниями тундры, с длинными вечерними тенями, со всем, что окружало нас. В такие часы как-то по-особенному чувствуешь красоту северной природы.

Разрез пермских отложений, к описанию которого мы приступили на следующий день, оказался довольно полным. Весь разрез в основном состоял из мощных толщ конгломератов, среди которых углесодержащие глинистые породы залегали в виде сравнительно небольших прослоев. На конгломератах угленосной перми находилась толща триасовых отложений, содержащих в нижней своей части семнадцатиметровый слой базальта.

Нам приходилось так усердно работать молотком, разбивая крепкие гальки и валуны, что уже через два дня правая рука у меня сильно болела, а ладони покрылись мозолями.

Состав галек пермских конгломератов оказался бедным. Основная часть их состояла из кремней, кварцитов и кварцитоподобных песчаников с небольшой примесью гранитной, яшмовой и гнейсовой гальки. Я старался просмотреть как можно больше галек, ибо некоторые геологи утверждали, что в пермских конгломератах базальтовой гальки нет и она характерна только для триаса. Вопрос этот имел большое значение для описания пермских и триасовых слоев Северного Приуралья.

Мой труд, наконец, был вознагражден — я нашел базальтовую гальку, причем точно такую же, как и в триасовых конгломератах.

Последние представляли здесь настоящий калейдоскоп. Состав галек их был чрезвычайно разнообразным. Тут встречались и всевозможные граниты, и разноцветные метаморфические (видоизмененные) породы, и масса базальтовой гальки, и кремни, и яшмы, и огромное количество галек всевозможнейших эффузивов, то есть пород, образовавшихся при излиянии магмы на поверхность. Встречались и темно-красные и фиолетово-красные эффузивы, которые были найдены мною раньше в триасовых отложениях на реках Сыне, Шаръю и Адзьве.

Интересно, что эффузивы триасовых галек были очень «свежие», совсем не выветрившиеся, такие, какие, по мнению специалистов, на Приполярном и Полярном Урале не встречаются. Эти гальки, вероятно, были принесены из более восточных районов, где 225–250 миллионов лет назад, очевидно, была напряженная вулканическая деятельность.

Многие триасовые гальки имели плоскую лепешковидную или дисковидную форму. Это говорит о том, что они длительное время подвергались мощным волноприбойным процессам и образовались в прибрежной зоне древнего триасового моря. На реке Адзьве, например, галек такой формы около половины. На Силове плоских галек значительно меньше, но все же они есть, и, стало быть, море в триасовый период доходило и до этого района.

Нам невероятно повезло. В последний день работы, когда мы уже грустно размышляли о том, как будем тащить лодку против течения, на горизонте показались две черные точки, превратившиеся скоро в прямоугольники. Это были вездеходы, которые отвезли поисковую партию на реку Ярей-ю, впадающую в Силову километрах в десяти ниже по течению, а теперь возвращались в Хальмер-Ю.

Мы быстро закончили описание обнажения, плотно поужинали и уже через полчаса плавно покачивались на вездеходе, любуясь тундрой.

В косых лучах ночного солнца, подчеркивающих все оттенки зеленого цвета, тундра казалась прекрасным зеленым ковром. Желтовато-зеленый мох с желтыми точками цветов сменялся яркой зеленью карликовой березки и нежными светло-зелеными зарослями ивняка. Среди зелени, словно кусочки неба, голубели спокойные озера с кристально чистой водой.

Вообще тундра летом похожа на весеннюю степь — она такая же зеленая и бескрайняя.

По пути мы вспугнули не менее двух десятков полярных куропаток, которых здесь было очень много. На озерах плавали утки, гуси и гагары, попадались лемминги и серые мыши.

В Хальмер-Ю приехали в четыре часа ночи, а в двенадцать дня, отмыв физиономии от диметилфтолата, мы уже наслаждались салатом из свежих огурцов в столовой Воркуты. Первый маршрут был закончен.

Через два дня мы собрались на реку Тальма-ю, осмотреть полный разрез толщи триасовых конгломератов. На Силове мы видели только самые низы ее. Надо было идти пешком, поэтому мы долго прикидывали, что взять с собой. Громоздкие и тяжелые спальные мешки после долгих споров решили оставить и захватить только чехлы от них, собираясь спать днем, когда тепло, а работать ночью.

И вот снова ночная тундра, а по ней ползут три наши длинные тени.

Хоть ночь была холодной, через час все сняли с себя меховые куртки. С самого начала пришлось, обливаясь потом, преодолевать заросли карликовой березки, а это — настоящее мучение. Мы часто падали, и экспансивный Борис проклинал это «недоразумение природы». К счастью, вскоре началась сухая каменистая тундра, и мы облегченно вздохнули. Но радость оказалась недолгой. Снова пошли заросли карликовой березки и ивняка, чередующиеся с болотами. Если добавить к этому многочисленные подъемы, то станет ясным, почему мы, пройдя всего лишь пятнадцать километров, почувствовали себя смертельно уставшими. Впрочем, это был первый пешеходный маршрут, а первые маршруты, пока не войдешь в форму, кажутся самими тяжелыми.

Когда мы начали ставить палатку, вдруг обнаружилось, что забыли колья. Делать нечего, пришлось возводить каменные пирамиды, к которым кое-как прикрепили веревки. Вид у палатки оказался довольно невзрачный — посредине она провисала, словно ей переломили хребет, но мы спали в ней крепко, как убитые.

Проснувшись, я выглянул из палатки и посредине снежника на левом берегу Тальма-ю увидел оленя, который, постояв немного, спустился в трещину снежника и исчез из виду. Захватив киноаппарат, я перешел речку и стал подбираться к трещине. Олень время от времени показывался из нее и зорко оглядывал окрестности. Мне не удалось подкрасться незамеченным. Ветер дул в сторону оленя, он вскоре почуял меня и побежал. Я начал снимать его. Но он остановился, подозрительно глядя на меня. Решив, что в трещине остался олененок, я продолжал взбираться на вершину снежника. Руки у меня вскоре окоченели, и я время от времени отогревал их за пазухой.

Пока я лез по снежнику к трещине, подготовив свою съемочную аппаратуру, олень успел обежать вокруг холма. Когда я заглянул в трещину и с огорчением убедился, что трещина пуста, он вдруг появился метрах в двадцати от меня, поводя остриженными ушами.

Я даже плюнул с досады — олень оказался домашним. По-видимому, он отбился от стада недавно.

Я вернулся к палатке. Олень снова, как ни в чем не бывало, устроился на снежнике. Минут через пятнадцать показался олененок, которого я не обнаружил в трещине. У Бориса зародился план поймать олененка. Тогда появилась бы надежда словить и его мать и везти на ней все наши рюкзаки. Недолго думая Борис отправился на ловлю.

Олененок дал стрекача и быстро убежал от человека. Я лихорадочно схватил киноаппарат, чтобы запечатлеть эту необычную погоню.

Отбежав на порядочное расстояние, олененок остановился, словно приглашая Бориса еще побегать. Тот не выдержал и снова рванулся за олененком. Эта безуспешная ловля дала мне возможность сделать очень интересные снимки.

Когда мы подошли к обнажению, где нам предстояло работать, то нашли там первозданный хаос. Повсюду громоздились огромные глыбы песчаников и конгломератов, одна из которых, словно издеваясь над нашей забывчивостью, представляла собой точную копию хорошо натянутой палатки.

Разрез триаса здесь оказался очень интересным, таким же, как и на реке Большой Сыне, только в конгломератах было больше эффузивов. Таким образом, мое предположение об одном возрасте конгломератов Сыни и Тальма-ю полностью подтвердилось.

Вначале нам очень досаждали пронзительные крики двух полярных сов, которые неподалеку устроили свое гнездо. Одну из этих разбойниц тундры мы подстрелили, другая сочла за благо убраться от нас подальше.

Когда мы закончили описание разреза и собрались в обратный путь, рюкзаки наши едва вместили все образцы. Чтобы поднять такой груз, приходилось предварительно встать на четвереньки. Нетерпеливый Борис слишком резко рванул свой рюкзак, и одна из лямок оторвалась. Ругая на чем свет стоит всю «рюкзачную промышленность», он стал прилаживать веревку, а потом всю дорогу жаловался, что веревка ему перетрет плечо.

Мы проходили не более двух километров в час, так как приходилось отдыхать через каждые десять-пятнадцать минут. На нашем пути по обе стороны Пембойского водораздела в верховьях Тальма-ю и ручья Незаметного встречалось много длиннохвостых поморников. В одном месте мы наткнулись на гнездо этих птиц, в котором лежали два яйца грязно-зеленоватого цвета с коричневыми пятнышками. Пока мы рассматривали яйца, поморники несколько раз пытались атаковать нас.

Часто на пути попадались маленькие толстые зверьки с темной полоской вдоль спины, напоминающие сусликов. Это были воинственные лемминги. Заметив нас, они чаще всего приседали на задние лапки, сердито шипели и лязгали зубами. Их храбрость внушала невольное уважение.

Мы уже несколько дней в городе. Но долго здесь засиживаться нам не придется. Новый маршрут — на этот раз до конца сезона — на реку Хей-ягу.

Когда все было собрано и упаковано, я отправился в аэропорт заказывать вертолет. В отделе перевозок меня провели к плотному мужчине в летной форме, который распоряжался вертолетами. Но он лишь мельком посмотрел на меня и твердо сказал:

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Ничего не выйдет, и все.

— Но почему?

— А потому, что у нас заказов сейчас на год, а выполнить их нужно в течение двух недель. Вот, пожалуйста, смотрите сами.

Я окинул взглядом аэропорт. Кругом были навалены целые горы вьючных ящиков, тюков, мешков с сухарями, овсом и сахаром, вокруг которых суетились давно небритые люди с полевыми сумками.

— Но мне всего один рейс и недалеко — километров 150. Это же два летных часа туда и обратно.

— Ни полрейса, — парировал плотный мужчина.

Не на шутку перепуганный тем, что экспедиция может сорваться, я даже взмолился, но все напрасно.

Я был в отчаянии. Что делать? И, наконец, решившись, выпалил:

— Я заплачу наличными!

Плотный мужчина посмотрел на меня с откровенным удивлением и как-то подозрительно. Но тем не менее он был явно заинтересован, вероятно, мудро рассудив, что лучше, хоть и небольшая, наличность в кассе аэропорта, чем крупные счета, которые неизвестно когда будут оплачены.

— А что за экспедиция?

— Геологический отряд Коми филиала Академии наук, — скороговоркой затараторил я и, чтобы окончательно повернуть разговор в нужное мне русло, с готовностью предложил:

— Могу сейчас вам оплатить рейс.

Я мысленно возблагодарил нашего чудного, самого лучшего в мире бухгалтера, который как-то ухитряется вырывать из банка для экспедиции довольно значительные суммы наличных денег.

— Куда вас забрасывать? — спросил плотный мужчина.

— На реку Хей-ягу.

— Пойдемте, покажете на карте, — и он широким жестом пригласил меня в штурманскую.

На исчерченной вдоль и поперек красными и черными линиями миллионке я нашел нужную точку. Плотный мужчина взял линейку и измерил расстояние, однако не по прямой, а по ломанной кривой, в целом образующей дугу. На мой вопрос, почему он так измеряет, последовал ответ, что так проходит трасса. Я промолчал.

Настроение у нас приподнялось, несмотря на то что после уплаты денег администрация аэродрома, казалось, потеряла к нам всякий интерес. На вопрос, когда же мы полетим, нам успокоительно отвечали:

— Улетите! Улетите!

Чувствуя, что за этим скрывается изрядная доля равнодушия к нашей дальнейшей судьбе, мы несколько изменили тактику и стали как можно чаще попадаться на глаза аэродромному начальству. Но и это не привело к желаемым результатам.

В цыганском таборе, который представлял собой в это время аэропорт, мне повстречались знакомые геологи, едущие на Урал. Они уже полмесяца сидели в аэропорту, кляня все на свете.

Было жарко. Время текло медленно. Поглядывая на небо, мы разговаривали и курили, курили и разговаривали. В голову лезли всякие нехорошие мысли, а на душе становилось тоскливо. В довершение всех бед могла испортиться погода, а тогда… Что будет тогда, об этом не хотелось и думать.

Если меня спрашивают, когда всего труднее приходится в экспедиции — в дождь, снег, в непроходимой тайге или на порожистой реке, — я всегда отвечаю, что все это сущие пустяки по сравнению со сборами в экспедицию и с проездом к месту работы. Мне кажется, на это я трачу, по крайней мере, семьдесят процентов всех своих сил, а собственно экспедиция отнимает оставшиеся тридцать.

Но наконец фортуна обратила к нам свой лик. К вечеру нам заявили, что мы полетим в 21 час и чтобы к этому времени у нас все было готово.

И вот под нами мягкий зеленый ковер тундры. Время от времени мелькают серебряные змейки речек и белые снежники. Но примерно через час появились серые скалистые выходы коренных пород. Местность стала более пересеченной. Еще несколько минут полета, и мы увидели ущелье, на дне которого блестела вода. Это и была Хей-яга.

Вертолет сделал круг и пошел на посадку. Он сел на правом берегу реки, против устья ручья Угольного. Мы вытащили груз, летчики пожали нам руки и улетели. Мы остались одни.

Хей-яга в переводе на русский язык означает река Идолов. Она берет свое начало на хребте Пай-Хое, северо-западная часть которого образует остров Вайгач. Река Идолов — приток Коротаихи, наиболее крупной реки Большеземельской тундры, впадающей в Печорское море.

Никаких населенных пунктов ни на реке Идолов, ни на Коротай хе нет, за исключением поселка Янгарей, приютившегося в устье одноименной реки, в самых низовьях Коротаихи. От нас до этого поселка водным путем было около 130 км, на юге ближайший населенный пункт — Воркута, отстоящая на 150 км. На шестьдесят четыре дня единственной ниточкой, связывающей нас с Большой землей, должен был быть радиоприемник «Турист». Но, как обнаружилось впоследствии, настраиваясь на все волны, мы слышали только жалкое потрескивание или такой тихий шепот, что не удавалось разобрать ни слова.

Первое впечатление от окружающей местности было не из веселых. Вокруг, насколько хватал глаз, расстилалась пустынная тундра со скалистыми холмами. Зеленоватая река Идолов, бурля на порогах, бежала меж отвесных каменных стен. Это был типичный каньон, словно гигантская извилистая трещина, прорезавший тундру.

Лучи ночного солнца не проникали в глубь каньона, и он казался суровым и мрачным. Множество больших белых полярных чаек, или бургомистров, летающих по каньону и сидящих на его утесах, только подчеркивали дикость этого места. Ко всему этому надо добавить тучи комаров, которые слетались к нам, казалось, со всей тундры.

Шестьдесят четыре дня! Как они пройдут? Будут ли тянуться долго и тягостно, или пролетят незаметно? Будут ли они светлыми и солнечными, или серыми и дождливыми?

В первый день мы отсыпались и устраивали лагерь. Я посмотрел со скалы вниз и увидел ниже порога стайку крохолят, которые с упоением купались, ныряя и хлопая крылышками. Понаблюдав за ними, я потихоньку спустился к воде, но крохолята моментально скрылись в одной из трещин.

Вечером попытались ловить рыбу. Но попалось всего два небольших хариуса, и уха получилась довольно посредственной.

На следующий день мы отправились в рекогносцировочный маршрут вверх по реке, чтобы наметить обнажения для описания. К конечному пункту маршрута шли напрямик по тундре и видели только леммингов. Возвращались по реке, осматривая обнажения и намечая порядок их описания.

Ниже ручья Контактного с берега, тревожно гогоча, бросились в воду гусак и гусыня и устремились вниз по перекату. За ними потянулись было и три крохотных гусенка, не более двух-трех дней от роду, но, потеряв из виду родителей и устрашась бурлящей воды, они повернули назад и уселись в маленькой лужице.

Мы подошли к гусятам, тесно прижавшимся друг к другу. Они впервые видели человека, поэтому нисколько нас не испугались и позволили себя гладить. Сфотографировав гусят и пожелав им скорее вырасти и не попадаться нам в сентябре, мы тронулись дальше. Гусята, увидев, что мы уходим, побежали за нами, смешно переползая через встречавшиеся на пути камешки, спотыкаясь и падая. Чтобы они не потеряли своих родителей, нам пришлось убежать от гусят.

Мир пернатых оказался здесь довольно разнообразным. На одной скале мы увидели огромное гнездо из сухих сучьев, выстланное внутри мхом. В гнезде лежали три белых яйца, похожие на куриные. Над нами с резкими криками кружились два канюка. Немного дальше наткнулись на двух крохолей, плывущих в сопровождении потомства. У ручья Мелководного из-под ног выпорхнул птенец воробья и с перепугу шлепнулся в воду, но, очевидно, решив, что это не его стихия, быстро выбрался на берег. Мы полюбовались и стаей черных уток, которые при виде людей не улетели. Утки сонно покачивались на воде и время от времени дружно хлопали крыльями. У самого лагеря увидели еще один гусиный выводок, щипавший траву. Гусак сразу же загоготал, стараясь привлечь наше внимание, и заковылял к реке, а гусыня, низко приседая и вытягивая шею, повела гусят в другую сторону. Отведя их подальше, она спустилась к воде и поплыла на противоположный берег. Гусята бросились за ней. Мы с тревогой наблюдали за птицами, боясь, что волны закрутят и потопят маленьких пловцов, но гусята, как мячики, качались на гребнях волн, отважно борясь с сильным течением, и все же преодолели реку. Гусак встретил их радостным хлопаньем крыльев и немедленно увел в заливчик подальше от людей.

Потянулись дни работы. Вначале нам предстояло описать угленосную пермь. Монотонная темно-серая толща песчаников и глинистых пород, чередующихся с редкими пропластками углей, казалась нам невероятно длинной и скучной. Только поиски отпечатков растений немного оживляли эту работу. Но в основном это были обрывки листьев кордаитов, их семена, один вид папоротника и отпечатки стволов хвощей.

Двести пятьдесят миллионов лет назад в этом районе был влажный умеренный климат, оказавшийся весьма благоприятным для кордаитов. Теплолюбивые папоротники и гинкговые большое распространение получили южнее и западнее, где климат в пермский период был более теплым, а еще дальше к югу и западу даже засушливым.

Изучаемые нами породы оказались сильно измененными: глины на этом участке были очень уплотнены и превратились в крепкие камнеподобные аргиллиты, все песчаники разбиты трещинами, образующими систему правильных параллелограммов. В трещинах виднелись выделения белого кристаллического кальцита и кварца, последний иногда в виде хорошо ограненных мелких кристаллов горного хрусталя.

Средняя часть угленосной толщи обладала очень сложным строением. Все слои здесь перемешались. Они то расходились в разные стороны;, то лежали горизонтально, то вставали торчком, то переворачивались «вверх ногами», как говорил Леша. Пласты песчаников часто были разорваны и разбиты на крупные блоки и клинья, которые то смещались относительно друг друга, то врезались в аргиллиты, а перетертые пласты углей были смяты в гармошку. Двести миллионов лет назад в этом районе происходили нешуточные катаклизмы.

Три дня распутывали мы эту тектоническую головоломку. Иногда весьма трудно было даже определить, где «верх» и «низ» того или иного пласта.

Дней через пять после приезда я снова решил половить рыбу. Уровень реки сильно понизился за это время, вода посветлела. Я спустился к порогу возле нашего лагеря, и с полчаса насаженная на крючок мушка бесполезно мокла в воде. Результат был столь же плачевным, как и у Бориса с Лешей, пытавшихся ловить накануне на оводов. Смотав удочку, я без особой надежды взялся за спиннинг: уж если хариус не берет лакомых для него мушек и даже оводов, то едва ли он соблазнится блесной.

Но леска сразу же туго натянулась, сгибая удилище. Я быстро подтянул рыбину к берегу и сильным рывком выбросил ее на камни. Попался здоровенный хариус весом не менее килограмма, почти весь черный и с серыми пятнышками на голове.

Я снова забросил блесну, и второй хариус взметнулся над водой, пытаясь освободиться от крючка.

И началось… Что ни бросок, то хариус. И все как на подбор — не менее шестисот-семисот граммов весом. Некоторые рыбины срывались и падали в воду, но тут же снова бросались за блесной. Это было просто какое-то наваждение. Мне никогда ни раньше, ни потом не приходилось встречаться с таким жором у хариусов — так ловятся только щуки.

Не прошло и часа, как у меня было уже двадцать семь хариусов. Решив поймать для ровного счета тридцать, я продолжал ловлю. Но на последнего — тридцатого — пришлось потратить почти пятнадцать минут. Не знаю, чем объяснить это, но только жор быстро прекратился.

Съесть свежей всю пойманную мною рыбу мы, конечно, не смогли бы. Поэтому, отложив шесть штук на ужин, выпотрошили остальных, отрезали головы, а тушки засолили в прорезиненном мешке. Через пять дней у нас было деликатесное кушание — свежепросоленный хариус.

Следующие несколько дней стояла солнечная погода, но из-за сильного северного ветра было так холодно, что мы не снимали меховых курток и зимних шапок. И это называется серединой лета!

Когда мы уже заканчивали описание угленосной перми, нашли на скале гнездо бургомистров. Птицы, конечно, переполошились и стали устрашающе низко летать над нами. Но мы все же решили как следует рассмотреть трех пушистых птенцов. Они были дымчатого цвета с чуть заметными темными пятнышками, серыми перепончатыми лапками и большими клювами. При виде нас птенцы отодвинулись к краю обрыва и, кося черными бусинками глаз, широко разевали рты.

Пока мы рассматривали и фотографировали их, обеспокоенная мать подлетела к нам и села так близко, что мы ее тоже начали фотографировать. Самка оказалась довольно крупной — от хвоста до кончика клюва не менее 70–80 сантиметров, а размах крыльев более полутора метров. Она вся снежно-белая, и только крылья и верхняя часть туловища дымчатого цвета, клюв желтый, загнутый книзу.

Наконец мы закончили описание угленосной перми. Выше по разрезу шла толща красноцветных пород — одно из наиболее интересных и загадочных образований далекого прошлого нашей планеты. И в настоящее время они вызывают жаркие споры среди геологов, И это не мудрено. Палеонтологические остатки, являющиеся самым главным критерием осадочных толщ, в красноцветах очень редки, а на реке Идолов их никогда еще не находили.

Мы начали готовиться к плаванию вниз по реке. Распаковали лодки, накачали их и нагрузили. Затем отправились на пороги искать проходы.

За время нашей работы река сильно обмелела. Теперь на перекатах и порогах повсюду торчали камни, образующие местами настоящие плотины.

Первый порог был настолько загроможден огромными камнями, что мы лишь после долгих поисков обнаружили извилистый проход у левого берега. Плыть по нему казалось довольно опасным, но, посоветовавшись, мы решили рискнуть.

Я сел на «экспериментальную» лодку, специально предназначенную для разведывательных спусков и нагруженную поэтому малоценным имуществом. Лодка часто натыкалась на камни, к счастью, хорошо обточенные водой и не причинявшие ей вреда, крутилась, но все кончилось благополучно. С остальными тремя лодками мы тоже быстро управились. Но второй порог оказался значительно хуже. Он был широким и мелким, с белыми бурунами от подводных камней.

На первой лодке я спустился удачно, миновав наиболее опасные камни, а вот следующая на водосливе наскочила на камень, и вода хлынула через борт. Пришлось выскочить из лодки и по пояс в воде снимать ее с камня. Все вымокли и лязгали зубами от холода. Чтобы не окоченеть, пришлось усиленно грести.

Третий перекат был уже иного сорта. Река широко здесь разлилась, и никакого прохода между камнями не было. Мы вырыли канал, а затем протаскивали по нему лодки.

И таким оказался весь путь. Нужно было то, придерживая лодки, осторожно спускать их по кипящим порогам, то ворочать камни, расчищая проход. Даже на свободных от камней участках не удавалось отдохнуть — как назло, дул сильный встречный ветер, и приходилось все время грести. К вечеру мы почувствовали смертельную усталость и посинели от холода, а прошли за пять часов всего два километра.

Выглядели мы, наверное, довольно жалкими. К счастью, нас никто не мог увидеть. Только бургомистры, восседавшие на скалах, словно идолы, флегматично посматривали на троих выбившихся из сил людей, да канюки-зимняки провожали нас своими резкими кошачьими криками, сильно смахивающими на проклятья.

Флотилию нашу сильно потрепало в этом первом сражении с рекой, хотя победа и осталась за нами. Новая большая лодка прибыла на место с поврежденным левым бортом. Не повезло и «экспериментальной»: на водосливе она наскочила на камень, и дно оказалось пробитым насквозь.

Прибыв на место, мы сразу же сняли мокрую одежду, облачились в меховые костюмы и сварили крепкого кофе. Так как все очень устали, на следующий день решили сделать выходной.

Я сгорал от нетерпения поскорее начать описание красноцветной толщи, но тоже хотел немного отдохнуть.

Однако все же не выдержал и, когда к вечеру Борис и Леша ушли ловить рыбу, походил по обнажению, прикидывая, откуда лучше будет вести съемку, немного поработал и молотком.

Но моему нетерпению предстояло еще одно испытание. Вечером, закрывая весь горизонт, появилась зловещая синяя туча. Комары, предчувствуя дождь, совсем озверели. Пришлось спасаться от них в палатке, радуясь тому, что комары Заполярья, не знающие темноты, боятся даже обычного полумрака палатки.

Наутро кругом было серо, а ветер гнал с моря все новые и новые шеренги тяжелых, насыщенных влагой облаков, которые проносились так низко над землей, что, казалось, вот-вот зацепятся за какую-нибудь скалу. По палатке звонко барабанил дождь. Получился еще один выходной.

К описанию красноцветной толщи мы приступили только на следующий день. Эта толща начиналась зеленоватыми песчаниками, в нижней части которых были прослои мелкогалечных конгломератов. Состав галек конгломератов был таким же бедным, как в пермских конгломератах Силовы. Эффузивы, характерные для триаса, отсутствовали. Таким образом, мнение о том, что описываемые нами красноцветы относятся к триасу, не подтверждалось.

После песчаников начались глинистые породы самых различных цветов: красного, бурого, коричневого, фиолетового, зеленоватого, серого. В некоторых слоях все эти породы сложно переплетались между собой.

С самого начала при описании красноцветной толщи главное внимание мы обратили на поиски остатков фауны и флоры; хотелось думать, что нам повезет больше, чем нашим предшественникам. Все слои исследовались самым тщательным образом, но, кроме неясных отпечатков растений, найти долго ничего не удавалось.

Только на третий день работы я наткнулся на несколько отпечатков, которые были похожи на семена кордаитов, и нашел отпечаток древнего растения — филладодермы с многовыемчатым краем, точно такой же, какие ранее находил на Сыне. Это обстоятельство тоже свидетельствовало против отнесения наших красноцветов к триасу.

Дней через пять, когда у нас уже начала пропадать надежда найти какую бы то ни было фауну, Борис подал мне обломок аргиллита с несколькими отпечатками мелких створок филлопод. К сожалению, он нашел аргиллит на осыпи, и поэтому не было твердой уверенности, что он именно из этой толщи. Но мы с азартом продолжали работать, и вскоре Леше попалась филлоподина из коренного слоя.

Поиски филлопод продолжались и в последующие дни. И снова Леша нашел еще одну точку с филлоподами. Я и Борис с горечью вынуждены были признать нашу бесталанность и объявили Лешу лучшим «сыщиком» реки Идолов.

Жизнь наша текла размеренно и неторопливо. Погода стояла прекрасная, работа спорилась, рыба ловилась, и у нас не было оснований для недовольства. Только бургомистры на новом месте оказались неспокойными и жуликоватыми. Когда мы работали, они досаждали нас своими криками и со свистом летали над самой головой. В лагере в наше отсутствие они крали рыбу и очень обижались, когда мы пресекали этот разбой.

Рыба вареная, жареная и соленая нам уже надоела, и мы с Лешей решили покоптить ее. Борису, дежурившему в этот день, наша затея почему-то не понравилась, и он решительно заявил, что не даст портить дрова, собираемые с таким трудом. Тогда мы построили из камней коптильню и соединили ее дымоходом с общим очагом. Копченая рыба получилась довольно вкусной, хотя немного и подгорела с одного бока.

К середине августа нижняя часть красноцветной толщи была описана, и мы, спустившись еще ниже по реке, приступили к описанию верхней части толщи.

В отличие от нижней, состоящей в основном из песчаников, верхняя часть красноцветной толщи была сложена в основном аргиллитами и алевролитами. Работавшие ранее геологи находили здесь из палеонтологических остатков только редкие отпечатки растений, отнесенные к верхнему триасу, да были определены два комплекса спор и пыльцы нижнего триаса. Такие резкие расхождения в возрасте толщи вызывали споры, и разрешить их могли только находки фауны.

Река в этом районе была несколько иной, чем выше по течению: один берег был пологим с каким-то подобием надпойменной террасы, на склонах которой виднелись лужайки зеленой травы с многочисленными и разнообразными цветами — веселыми голубыми колокольчиками, золотисто-желтыми золотарниками, иван-чаем широколистным и астрагалом субарктическим. Покачивали своими красными головками на тонких длинных стебельках кровохлебки аптечные, выглядывали из травы скромные ромашки и гроздья мелких цветов тысячелистника. По всему лугу, словно бисер, были рассыпаны мелкие цветы ясколки, камнеломки и незабудки. Вид цветущих лужаек радовал глаз. Я собрал даже небольшой гербарий для наших ботаников.

Не повезло нам только с соседями. На противоположном берегу реки, прямо напротив лагеря, мы обнаружили гнездо канюков, которые, беспокоясь о своем детище, каждый наш шаг в сторону реки воспринимали как агрессию и устраивали такие концерты, что приходилось затыкать уши. Этот «птенец» величиной ничуть не меньше своих родителей. Характер у него оказался не из приятных. Когда мы приближались к гнезду, он, сердито взмахивая крыльями, дерзко устремлялся навстречу.

По соседству жила и семья песцов, которые часто тявкали на нас. Ночью, вероятно, мучимые бессонницей, они с тявканьем метались по тундре, не давая и нам спать.

Однако вскоре соседи привыкли к нам и уже не проявляли прежней враждебности. Канючонок позволил даже фотографировать себя. Песцы стали подпускать нас к себе метров на двадцать. Усевшись вокруг норы, они молча наблюдали, как мы работаем, или затевали какую-нибудь игру.

Уже в первые дни нашего пребывания здесь я заметил, что породы, из которых сложена верхняя часть красноцветной толщи, чередуются в разрезе закономерно, отражая последовательность наступлений на сушу и отступлений от нее древнего триасового моря, или, как говорят геологи, трансгрессий и регрессий бассейна. Выяснив механизм этих трансгрессий и регрессий, нетрудно было определить, когда возникали благоприятные условия для существования фауны, и найти прослойки пород с ее отпечатками. Вот здесь-то я и взял реванш. Из двадцати четырех точек с фауной мною было найдено не менее двадцати. Леша лишь завистливо вздыхал, теряя свою былую славу. Правда, и он нашел точку с таким множеством филлопод и такой прекрасной сохранности, что мы с Борисом только ахнули. Были найдены в большом количестве и отпечатки растений. Нам удалось сделать даже такую редчайшую находку, как отпечатки капель дождя, прошедшего 220 миллионов лет назад, что несколько примиряло нас впоследствии с дождливой погодой. В толще мы обнаружили чешуйки и зубы ганоидных рыб, потомками которых являются современные осетровые, и копролиты древних земноводных животных — стегоцефалов. Все это указывало на то, что условия, в которых отлагались осадки верхней части красноцветной толщи реки Идолов, были сходными с условиями осадконакопления в нижнетриасовую эпоху в бассейне реки Сыни. В шлифах, изготовленных из копролитов с реки Сыни, была обнаружена чешуя только ганоидных рыб. У стегоцефалов, живших двести с лишком миллионов лет назад, как говорится, губа была не дура: они предпочитали вкусных ганоидов костистым кистоперым рыбам.

На Сыне было установлено, что среди пород континентального происхождения встречаются в виде отдельных прослоев и породы, образовавшиеся в прибрежно-морских условиях. Из этого был сделан вывод, что триасовые отложения Северного Приуралья образовались в зоне перехода континентальных отложений в морские, и поэтому можно ожидать накопления меди. Одна из наших задач и заключалась в проверке этого предположения. На Сыне анализы не подтвердили присутствия меди, и нужно было прощупать отложения триаса севернее, на реке Идолов.

Мы, конечно, просматривали все породы, в особенности песчаники. Была уже описана почти треть верхней части красноцветной толщи, а меди все не было. Наконец у меня отчетливо оформилась мысль, что мы ищем не там, где нужно, Я снова попытался представить себе геологическую обстановку в конце пермского и в начале триасового периода. Весь Урал охватили тогда новые горообразовательные процессы. Мощные силы ломали земную кору, вызывая из глубин приток магмы, поднимая и сминая пласты осадочных пород. Эти силы были столь велики, что даже монолитную Сибирскую платформу рассекли глубокие трещины, по которым хлынула магма. Только Русская платформа выдержала этот натиск, «отделавшись») лишь небольшим смятием своего мягкого чехла осадочных пород, покрывающих ее кристаллическое основание. Словно назло Плутону, поднимавшему Урал, платформа начала даже опускаться, как будто за тем, чтобы, укрывшись морем, залечить полученные в борьбе раны.

Район реки Идолов был в это время на краю платформы и тоже опускался. С севера, медленно и осторожно разведывая путь своими передовыми лагунами, начало наступать море. Одна из таких лагун образовалась в районе реки Идолов.

Но Плутон не сдался. Бессильный помешать опусканию самой платформы, он направил всю свою ярость на ее окраины. В борьбе побеждала то одна, то другая сторона. Воды лагуны то наступали на материк, то отступали от него.

В борьбе двух противоположных сил и отлагались осадки верхней части красноцветной толщи реки Идолов. Ход этой борьбы и запечатлели породы. Одни из них были серого и темно-серого цвета, с большим количеством растительных остатков, иногда с тонкими прослойками углей и со стволиками хвощей, находящихся в прижизненном — вертикальном — положении. Эти породы образовались в континентальных условиях. Другие породы, представленные различными песчаниками, содержали только растительный мусор, а на их поверхности нередко можно было видеть следы волноприбойной ряби, говорившие о том, что песчаники образовались из прибрежных отложений лагуны. Третьи породы были представлены темно-красными аргиллитами и алевролитами с прослойками мелкозернистых песчаников, нередко тоже красноватого цвета. Слои таких пород не содержали никаких растительных остатков. Это-то и есть отложения самой лагуны, и медь нужно было искать именно в них.

Теперь все свои усилия мы направили на обследование лагунных пород, особенно песчаников. И о радость! В мелких трещинках, рассекающих лагунные песчаники, обнаружились зеленовато-синеватые налеты, похожие на окислы меди.

Река Идолов со своими скалами и грозными порогами уже не казалась нам столь злой и мрачной. Она представлялась нам просто ворчливой старушкой, которая только пугает ведьмами и чертями своих внуков, а на самом деле очень любит их. И если раньше мы награждали реку такими эпитетами, как «чертова» и «проклятущая», то теперь стали называть ее Идолихой, вкладывая в это даже некоторую долю любви.

«Медная горячка» продолжалась несколько дней, и только тогда, когда все наши мешки оказались заполненными образцами песчаников, мы вспомнили, что располагаем всего лишь двумя рейсами вертолета, и стали собирать образцы более тщательно.

К концу августа верхняя часть красноцветной толщи была описана, и мы с удовольствием подвели итоги: двадцать семь точек с фауной, причем по всему разрезу толщи — от самых нижних ее горизонтов до самых верхних — четыре точки с остатками рыб, около трех десятков точек с флорой и, конечно, медь! Вдобавок к этому была найдена челюсть крупного стегоцефала и отпечаток какой-то оригинальной водоросли.

27 августа, когда исполнилось ровно полтора месяца нашего пребывания на Идолихе, мы устроили праздничный ужин.

После ужина помечтали о том, что, может быть, наши находки послужат толчком к открытию месторождения меди и на том месте, где находится наша палатка с коптящей свечой, раскинется поселок, залитый морем электрического света, и вместо тявканья песцов да криков канюков будет слышно мощное гудение различных машин. А там, где мы, лязгая зубами от холода, перетаскивали лодки через перекаты, вознесутся ажурные мосты, по которым, постукивая на стыках, побегут эшелоны с рудой.

И в холодной палатке становилось как будто теплее, и дождь казался не таким уж унылым, а ветер не таким свирепым.

К 30 августа мы преодолели последние три километра маршрута по реке Идолов. На всех перекатах пришлось устраивать каналы. Последующие два дня ушли на разборку образцов, их окончательную упаковку и на подготовку к нямдинскому маршруту.

У нас теперь были описаны разрезы перми и триаса по Силове — в самом восточном районе Северного Приуралья и по реке Идолов, находящейся в 80–90 километрах по прямой от Силовы. Предстояло, хотя бы вкратце, описать еще промежуточный — нямдинский — разрез и попутно осмотреть небольшие обнажения по реке Надоте, протекающей между Идолихой и Нямдой. Всего нужно было пройти около 80 километров, а до прибытия вертолета оставалось всего двенадцать дней. Так что работать предстояло напряженно.

2 сентября мы бросили прощальный взгляд на наш лагерь и тронулись в путь. Вначале мы шли по долине и чувствовали себя неплохо, хотя уже после первого же километра всем нам стало жарко. Но вот кончилась удобная дорога, и мы взяли направление через водораздел к Надоте, до которой было четыре километра. Сразу же мы попали в такие заросли ивняка, что уже через час пришлось сделать привал.

Непролазные заросли сменялись то вязкими, то кочковатыми болотами, и каждый шаг давался с большим трудом. Первые два километра мы изощрялись в проклятиях, но потом у нас и на это не хватало сил. Только к двум часам дня, полумертвые от усталости, мы вышли к реке Надоте.

Но капризная фортуна одарила нас своей лучезарной улыбкой, когда мы меньше всего этого ожидали. Не успели мы выкурить по папиросе, как из-за холма вдруг показался целый лес рогов, а затем и само бурое стадо оленей, которое с поросячьим хрюканьем устремилось к реке. Передовая группа оленей уже докатилась до реки и словно разбилась о нее — животные быстро рассеялись по кустам, а из-за холма выкатывались все новые и новые волны. Казалось, что ожила сама тундра и неудержимым потоком понеслась к реке. Но вот, наконец, показались последние олени, подгоняемые собаками, и четыре легкие ездовые нарты.

Это были оленеводы из Адзьва-Вома, которые, закончив летовку на побережье Карского моря, возвращались домой.

Велика и необозрима тундра. Но, путешествуя по ней, я нередко встречал знакомых. Бригадир оленеводов Иван Васильевич оказался братом хорошо знакомого мне адзьвинского председателя колхоза, а один из оленеводов познакомился с нами в прошлом году на реке Усе.

После взаимных расспросов мы погрузили свои рюкзаки на нарты, а сами налегке пошли по самому берегу реки, описывая встречающиеся обнажения, и девять километров по Надоте проделали сравнительно легко.

Вечером мы сидели в теплом чуме, ели ароматное оленье мясо и пили чай, слушая последние новости и обсуждая события, происшедшие в мире за последние пятьдесят дней. После ужина, уютно устроившись на мягких шкурах, мы впервые за много дней наслаждались концертом артистов московской эстрады, который передавался по радио.

Наутро, после завтрака, состоящего из вареного мяса, рыбы и масла, мы стали свидетелями одного из интереснейших зрелищ — ловли оленей.

У оленей в это время начинается гон, и самцы-хоры уже вступали в бои за обладание важенками. Чтобы не было кровопролития, оленеводы решили некоторым драчунам спилить рога.

Я раньше не представлял себе, как из трехтысячного стада полудиких оленей можно выловить полтора десятка намеченных. Но оленеводы хорошо знали свое дело. Выстроившись вдоль небольшой ложбинки, метрах в ста от чума, они криками «о-го-го-го-го-о!» заставили оленей бежать по этому стометровому проходу.

Мимо нас со скоростью курьерского поезда мчалась сплошная масса оленей, целый лес рогов. Взвились арканы, и уже через несколько секунд пять быков тщетно трясли головами, пытаясь освободиться. Ловкость, с какой оленеводы выловили нужных оленей из сплошного, мчащегося мимо них потока, была просто непостижимой. Каждый из оленеводов, быстро перебирая аркан, подбирался к оленю и, схватив его за рога, одним быстрым движением валил на бок, а затем спиливал рога. Лишившись своего «турнирного» оружия, хоры долго трясли головами и, уже притихшие, возвращались в стадо. Прогнав таким образом несколько раз все стадо, оленеводы быстро выловили всех нужных животных.

Вскоре мы на четырех оленьих упряжках взяли куре на Нямду. Как только отъехали от реки, начались ивняки, которые даже олени преодолевали с большим трудом. Несмотря на то что на каждых нартах ехало два человека, а везли их шесть самых сильных быков, мы были вынуждены останавливаться через каждые полтора километра, чтобы дать животным передышку. Они тяжело дышали, а некоторые даже ложились.

Оленеводы время от времени удивленно спрашивали, как мы здесь хотели пройти с грузом. Мы только пожимали плечами и говорили, что не знаем как, но прошли бы обязательно. Оленеводы с сомнением качали головами. Как объяснить им, что, может быть, именно за этой стеной кустов нас поджидает нечто такое, что, словно яркий луч, осветит неясные для нас вопросы, а разрозненные, отдельные, ничего не говорящие факты вдруг встанут в стройный ряд умозаключений, взаимно объясняя и дополняя друг друга. Как объяснить, что та минута, когда находишь что-то новое или важное для науки, стоит многих часов любого физического напряжения? Мне кажется, что, для того чтобы понять все это, надо быть геологом. Но у других людей другая работа и другие радости, связанные с ней.

К полдню мы были уже на Нямде. Я велел ребятам разжигать костер и ставить кастрюлю с водой для ухи, а сам, наладив спиннинг, занялся ловлей рыбы. Оленеводы были очень удивлены, когда после второго же броска блесны уже трепыхался на берегу солидный хариус. За полчаса я поймал еще шесть штук. Оленеводы, ловившие рыбу только сетями и неводами, были в восторге от спиннинга.

Угостив оленеводов ухой, мы последний раз сфотографировали их и распрощались.

По описаниям геологов, побывавших в низовьях Нямды, выходы песчаников нижней части красноцветной толщи были здесь точно такими же, как на реке Идолов. Поэтому я собирался лишь мельком просмотреть их, а основное внимание уделить более высоким горизонтам этой толщи, обнажающимся в четырех километрах выше по реке.

Действительно, породы здесь были точно такими, как на Идолихе, и только в одном месте встретились какие-то необычные песчаники. Лупа у меня была в рюкзаке, поэтому я отбил несколько образцов этих песчаников, сунул их в карман и прошел дальше. Километра через четыре мы устроили лагерь, и тогда я просмотрел в лупу эти образцы песчаников. Трудно было поверить своим глазам — они были почти чисто кварцевыми!

Откуда взялись эти чистые кварцевые песчаники среди отложений так называемого полимиктового состава?. Как могли образоваться эти песчаники? Почему они вдруг оказались в самой середине тысячеметровой толщи полимиктовых песчаников? На все эти вопросы я не мог найти ответа.

На другой день, оставив Лешу искать филлопод в обнажении близ лагеря, мы с Борисом налегке вернулись к этим загадочным песчаникам. Да, ошибки не было. Это оказались чистые кварцевые песчаники голубоватого, желтоватого или почти белого цвета. Даже по внешнему виду они резко отличались от вышележащих песчаников красноцветной толщи.

Я долго вспоминал, где я видел нечто подобное, и наконец вспомнил. Точно такие же породы, представленные песчаниками и гравелитами, залегали в самом верху угленосной толщи на Большой Сыне. Но почему они здесь, на Нямде, попали в середину красноцветной толщи? А к красноцветной ли толще относятся нижележащие отложения, обнажающиеся ниже по реке? Это были уже далеко не праздные вопросы. Если песчаники ниже по реке относятся к красноцветной толще, то тогда угленосные отложения здесь на большой глубине. В противном случае угленосная толща лежит почти на поверхности.

Мы подробно описали все песчаники, отобрали образцы и, слегка возбужденные, вернулись в лагерь, где Леша уже варил уху.

Через два дня мы отправились дальше ко второму выходу верхней части красноцветной толщи, расположенному в двенадцати-тринадцати километрах от первого. Несмотря на то что по берегам реки были протоптаны оленьи тропинки, нам приходилось отдыхать через каждые пятнадцать-двадцать минут, так как мы буквально сгибались в три погибели под образцами песчаников, В полдень мы сделали привал на обед в небольшом каньоне. В верхнем конце каньона было два водопада высотой около двух метров каждый.

Для обеда решили наловить рыбы. В первой же яме у второго водопада за блесной кинулись сразу пять хариусов. При таком обилии рыбы мы стали выбирать хариусов средней величины, так как они наиболее вкусны, а крупных бросали обратно в воду. Наконец дежуривший «по кухне» Леща стал придирчиво осматривать уже и средних хариусов, выбирая наиболее жирных. Он с сосредоточенным видом тыкал трепещущим рыбкам пальцем в живот.

Уху решили сделать «двухступенчатую». Вначале сварили бульон из голов, хвостов и печенок, а затем в него бросили туловища рыб. При таком способе варки бульон получается значительно вкуснее.

Ночью я проснулся от холода. Выглянул из палатки — кругом все бело от инея. Вслед за мной вылез Леша. С ворчанием он надел меховые штаны и снова с головой влез в мешок. Все прибрежные лужи замерзли, а у берегов реки образовалась кромка льда.

После завтрака Борис с Лешей отправились на следующую точку, расположенную на водоразделе Нямды и Нямдо-Юнко, чтобы отнести туда часть образцов, а заодно разведать путь. Я остался описывать обнажение.

Работать было очень холодно. Особенно мерзли руки и нога, Время от времени приходилось разжигать костер и отогреваться.

Ребята вернулись поздно вечером, усталые, но довольные. К ночи немного потеплело. Но наутро вместо осенней желтовато-бурой тундры перед нами предстала белая пустыня, а снег все валил и валил крупными тяжелыми хлопьями, хороня нашу надежду описать оставшиеся обнажения. К счастью, пока мы варили завтрак и собирались в путь, снег перестал.

И снова наш маленький отряд вытянулся цепочкой по тундре. Снова заросли карликовой березки, ивняка и чавканье болотистой почвы. Нам повезло: мы встретили воргу — нартовую дорогу, по которой идти гораздо легче, и к обеду были у озера. Описав обнажения на нем, на следующий день отправились на Надоту.

От озера до Надоты около двадцати километров — нам предстоял самый длинный переход. Погода в этот день была на редкость скверной.

Мы шли. Шли, часто спотыкаясь и падая, путаясь в зарослях, еле переставляя ноги на болотах. Мы переходили вброд ручьи, равнодушно наблюдая, как вода набирается в рваные сапоги, почти ползком преодолевали крутые склоны.

Кругом расстилалась тундра. Но это была не летняя тундра, ласкающая взгляд своей зеленью, а осенняя — бурая, с белыми пятнами снега в тусклой серой дымке. Низко проносились темные тяжелые тучи, которые то поливали нас дождем, то посыпали снегом. Но мы, насквозь мокрые, грязные, все шли и шли.

Временами над нами пролетали последние треугольники журавлей, проносились запоздалые стайки мелких птиц. Подгоняемые наступающим с севера холодом, птицы летели к теплу и солнцу — на юг.

А мы шли на север, навстречу ветру и тучам, шли к нашей дорогой реке Идолов, к той точке, куда за нами должен был прийти вертолет.

Мы шли, то молча сжав зубы, то громко ругаясь и проклиная все на свете, но шли. Не идти было нельзя.

Несмотря на отчаянные усилия, добраться до Надоты в этот день не удалось: даже после девяти часов непрерывной ходьбы мы были еще в трех километрах от нее. Солнце давно скрылось за горизонт, стемнело, и продираться сквозь заросли стало опасно.

На ночлег остановились у одного из ручьев, текущих в На-доту. К вечеру ударил такой мороз, что мы с трудом закоченевшими руками установили палатку. В очистившемся от туч небе ярко блестели звезды и всеми цветами радуги переливалось северное сияние.

На следующий день мы быстро дошли до Надоты, и уже к вечеру перед нами была хмурая, посыпаемая дождем река Идолов. Наша экспедиция закончилась.

Еще два дня мы разбирали и упаковывали снаряжение, готовясь к прибытию вертолета. Четырнадцатого сентября мы весь день с надеждой взирали на небо, но вертолет не прилетел. Ночью начался снегопад. К обеду снег сменился дождем, и никакой надежды на улучшение погоды не было. Высказав десятка полтора всевозможных вариантов в отношении погоды на завтра, мы поели ухи и полезли в спальные мешки.

Шестнадцатого мы все проснулись рано, но никто не вылез из палатки: по ней гулко барабанил дождь. Надежда попасть в этот день в Воркуту угасла.

Вылезать из палатки не хотелось, да и незачем было, спать тоже не хотелось, читать было нечего. Я грыз сухари и думал. Думал о том, что у меня сейчас есть материал по перми и триасу всего Северного Приуралья и не хватает только данных по одному, самому южному району — району Верхней Печоры. Я уже прикидывал, какие привести доводы, чтобы поехать туда на следующий год. Я так ушел в свои мысли, что даже не заметил, как расчистилось небо, и с первым лучом солнца мы услышали такой желанный гул вертолета.

И вот снова мы смотрим сверху на тундру, которая еще раз сменила свой ковер. Теперь это почти сплошное белое покрывало с редкими бурыми пятнами. Здесь, в Заполярье, наступала зима.

Прощайте, вольные просторы! До будущей весны!

Фото

_{Пороги на реке Хальмер-Ю}

_{Прямоугольники превратились в вездеходы}

_{Камень-палетка у реки Тальма-ю}

_{Река Идолов в среднем течении}

_{Бургомистрята на скале над рекой Идолов}

_{Канючонок в гнезде}

_{В путь на реку Нямду}