Александр Кулешов
О ЧЕМ МОЛЧАТ РИБАТЫ


Очерк

Рис. Б. Сысоева


Немарокканское Марокко

Мы летим над Испанией. 

Через каждые пятнадцать-двадцать минут любезный голос на трех языках сообщает нам через громкоговоритель: «Слева можете увидеть город Мадрид…», «Справа вы видите город Севилью…», «Через три минуты будем пролетать над городом Кадиксом…». «Спасибо». Мы приникаем к окнам, в разрывах тонких облаков видим Мадрид, Севилью, Кадикс… А потом Гибралтар, пролив.

Древний путь. Мы минуем его за два-три часа. А пять веков назад сколь долгим был он для покидавших Испанию арабов! Скрипели повозки, тучи пыли скрывали тяжело нагруженных мулов, медленно, сбивая ноги, брели в посеревших за долгую дорогу бурнусах мужчины, без жалоб и стонов, поправляя порой прильнувших к спине детей, двигались женщины…

Кордовский калифат практически перестал существовать, и арабы уходили в «маврскую» Северную Африку в Марокко, Тунис, Алжир, Триполи.

Наконец Рабат — нынешняя столица свободного Марокко. За минувшие пять веков немало буйных ветров пронеслось над этой землей. Немало горестей и бед познала она.

В Париже дождит, туманит. А здесь жара. Не очень сильная, не «африканская», но жара. И все же мы облегченно вздыхаем. Для этого у нас есть основания. Только за последние полгода здесь разбилось четыре-пять самолетов, похоронив под обломками сотни пассажиров. Дело в том, что в туман или ночью условия полетов очень опасны, а французские специалисты, покинув Марокко, увезли многие приборы, обеспечивавшие ночные полеты. Оставшиеся служить относятся к своим обязанностям, мягко выражаясь, халатно. Недаром после одной из катастроф французский служащий, ответственный за полеты, бежал в ту же ночь.

Стоянка — полчаса. Мы проводим их за беседой с товарищами из посольства, пришедшими встретить нас на африканской земле.

Но наш путь лежит дальше. До свидания, Рабат, — мы еще вернемся к тебе.

А через пятнадцать минут наш самолет уже снижается над Касабланкой, большим, совершенно белым городом, окруженным маленькими перелесками и выжженной травой. Вот теперь мы на месте и через полчаса входим в прохладный холл виллы, на дверях которой медная табличка с надписью «Продинторг». Сюда порекомендовали нам обратиться товарищи из посольства. Здесь живут и работают два наших соотечественника с семьями.

Торговля между Советским Союзом и Марокко все больше налаживается. Покупаем пробку, фрукты, продаем машины… Торгпредства в Рабате уже недостаточно.

Нам обрадовались. Забросали вопросами о Москве. Наконец отвезли в ближайший отель, тихий, скромный, не очень большой. Перед сном решили погулять. Тонкий серп луны. Он очень красив — не удивительно, что он фигурирует на флагах мусульманских стран. Не жарко. Ветерок. Наш отель расположен в так называемом «резидентском» квартале. Резидентский квартал состоит сплошь из бесчисленных вилл. Все они белые, все они разные. Пальмы, кактусы высотой с дом, цветы. Решетки, фонтаны, внутренние дворики. Причудливая смесь арабской стилизации и ультрасовременной архитектуры. Широкие тихие улицы, усаженные пальмами, эвкалиптами. Бесшумные роскошные машины не спеша скользят вдоль тротуаров.

В этих виллах жили (да и сейчас живут) в основном европейцы и местная буржуазия. В Касабланке, например, и сейчас осталось около 170 тысяч французов, хотя общее число их уменьшилось чуть не вдвое. Ведь в Марокко не было проведено национализации, любой иностранец там имеет те же права, что и марокканец, в смысле создания торговых предприятий, компаний и т. п.

Многие отрасли торговли, коммунальных услуг (например, электричество) принадлежат французам, которые чувствуют себя здесь пока неплохо. Но со всех государственных служб их попросили. Совсем недавно они занимали ключевые посты в армии, полиции. Теперь, говорят, остался только один… начальник королевской гвардии.

Уехавшие европейцы и были те, кто работал на государственной службе, на которой их с успехом заменили сами марокканцы. Подобные резидентские кварталы есть почти во всех больших североафриканских городах. Европейцы не считали возможным селиться рядом с местным населением, которое они презирали.

А на следующее утро мы познакомились с другим, типичным для таких городов кварталом, особенно внушительно выглядевшим в Касабланке. Это деловой европейский квартал. Вместе с резидентским кварталом он составляет «немарокканскую» часть любого марокканского города.

«Каждый марокканский город, — говорится в туристском проспекте, — состоит из двух резко отличных частей: одна французская — современная, комфортабельная, просторная, веселая, цветущая, зеленая, отмеченная тем гением урбанизма, которым обладал Лоти; другая арабская — восточная, тесная пестрая, оставленная нетронутой, по приказу того же Лоти, дабы сохранить прошлое».

Остается добавить, что проспект выпущен французским агентством. Лоти — французский маршал, немало сделавший для сохранения «прошлого» во французских колониях, а «оставленные нетронутыми» кварталы, о которых речь впереди страшное наследие времен протектората.

Но вернемся к европейскому кварталу, о котором в том же проспекте сказано так: «Касабланка — это торжество французской смелости и воли!»

Широкие улицы-бульвары. (На многих «бульварах» давно нет ни одного дерева, но называются они все равно бульвары.) Вдоль них, как в Париже, кафе, таверны, элегантные магазины, как, например, «Лафайет» — парижский филиал; Place de France — площадь Франции окружена еще сохранившими французские названия улицами, на которых расположены кафе, рестораны, ночные кабаре. А дальше, в районе улицы Королевской Армии, вознеслись к небу гигантские, сверкающие белизной пятнадцати-восемнадцатиэтажные здания отеля «Мараба», нефтяной компании «Тексаско» (стоившее 350 миллионов франков), авиаагентства «Эр Франс», банков, коммерческих предприятий, фешенебельных отелей, ресторанов…

Здесь всюду кондиционированный воздух, бесшумные, быстрые лифты, здесь царство бизнеса и роскоши. По вечерам с высоты двенадцатого этажа, где расположена «Терраса Мартини» — бар, принадлежащий фирме знаменитого вермута, далеко кругом видны сверкающие электричеством европейские кварталы, мерцающие огни реклам, полыхающие светом входы в кино и рестораны.

Но если посмотреть с террасы в другую сторону, можно разглядеть лишь покрытую ночным мраком, черную, бескрайнюю равнину с редкими, слабо мерцающими огоньками.

А между тем это не равнина. Это Медина, тот самый арабский квартал, который в память о прошлом так трогательно стремился сохранить маршал Лоти и в котором проживает три четверти миллионного населения Касабланки (четверть которого, к слову сказать, — безработные).

Я еще подробно остановлюсь на описании Медины и познакомлю читателя с Мединой Феса. Но медины — арабские части городов — всюду одинаковы, что в Касабланке, что в Рабате, что в Фесе. Мне бы хотелось сейчас продолжить рассказ о таких местах Марокко, которые трудно назвать марокканскими, например о пляжах.

Климатические условия Касабланки благоприятны, так как рядом в океане проходят течения, смягчающие жару, и поэтому в городе и пригородах много зелени, цветов. Утопающие в зелени приморские отели привлекают много туристов. Туристы любят купаться. И вот здесь возникают трудности, с которыми мы познакомились в первый же воскресный день, отправившись на пляж.

Началось это утро с забавного недоразумения. Мы попросили разбудить нас в 8.30. В 8.15 проснулись сами, торопливо оделись, умылись и помчались завтракать. Изумленный официант многозначительно посмотрел на большие, висевшие на стене часы. Они показывали 7.30! Оказывается, между Парижем и Марокко разница во времени составляет час (с Москвой 3 часа). Мы совершенно упустили из виду это обстоятельство…

Сев в автобус, в котором ехали женщины, с покрытыми платками лицами и закутанные в белые, серые, черные джеллаба, бедуины в фесках и длинных бурнусах, мы после пятнадцати минут быстрой езды прибыли на берег океана. Здесь, на юге от города, расположен Айн-Диаб — район пляжей. Вдоль побережья на несколько километров протянулись пляжи — «Кон-Тики», «Таити», «Майами», «Лидо». Они несколько своеобразны. Люди купаются не столько в океане, сколько в бассейнах и купальнях, выкопанных в песке, вырубленных в прибрежных скалах. Дело в том, что здесь исключительно сильные приливы. Вода приливает и отливает два раза в сутки, огромные, грохочущие, пенные волны достигают порой высоты в четыре метра!

С шумом налетают они на невысокие скалы, почти сплошь покрывающие берег, и, перелетев через них, обрушиваются соленой пенной метелью на искусно вписанные в скалы бассейны. В этих условиях выплывать в океан, даже очень хорошему пловцу, равносильно смертельному риску. Не удивительно, что в Касабланке жертвами океана становятся до полутораста человек ежегодно.



Примечание. 28 ноября 1960 г. была провозглашена независимость Мавритании. Однако Марокко считает, что Мавритания является незаконно отторгнутой территорией марокканского государства. 

В океан уходят живописно выточенные молы с лесенками, ступеньками, террасами, через которые перекатываются волны во время прилива. То и дело можно встретить надписи: «За границей этого места наблюдение за купающимися не осуществляется». Хозяин пляжа объяснил нам, что эти надписи ограждают его от ответственности перед судом…

Пляж оборудован кабинками, соляриями, волейбольными площадками, тентами, на нем есть кафе и бар, играет музыка. Вход на пляж довольно дорог. Беднякам сюда не пройти — для них существует, муниципальный пляж, где нет входной платы, но нет и никаких удобств.

Впрочем, беднякам не до купания. Они бродят вдоль берега и с помощью короткой палки с огромным трезубцем на конце ловят крабов. Крабы не очень большие, быстрые, спасаются в щелях между скал, но острый трезубец настигает их и там. По следам отлива бредут с корзинами в руках собиратели устриц. Иногда можно увидеть рыбаков, терпеливо восседающих с удочками в руках. Улов бывает тощ — несколько плоских и круглых, похожих на камбалу рыбешек.

Мы были на пляже 15 октября — последний официальный день купания. Кроме нас, почти никого не было. После этого пляжи закрываются. А жаль. Температура воды больше 20 градусов, воздуха — 25 градусов. Яркими красками поражает пейзаж. Сине-зеленые волны разлетаются белой пеной над черными скалами. Впечатление такое, словно над побережьем стоит молочный туман. Сверкает желтый песок, слепит синее небо, вдоль набережной кивают в такт порывам ветра густозеленые листья волосатых пальм.

В один из дней пребывания в Касабланке, которую в Марокко, между прочим, никто не называет иначе чем Каза, мы совершили поездку по городу в сопровождении одного из наших местных друзей. Он показал нам мечети. Такие мечети строил каждый новый султан. Они сильно отличаются от тех огромных сооружений с куполообразными крышами и высоченными стрельчатыми минаретами, какие мне доводилось видеть в Турции. Марокканские мечети прямоугольных форм, массивные, но не очень большие.

В последнее время, чтобы как-то бороться с тяжелыми жилищными условиями населения, часть пожертвований мечетям идет на строительство домов для бедняков. Но все же с них взимается квартплата, и эти деньги берут на свое содержание мечети.

Прошли мы и торговые кварталы, где можно увидеть такие, например, непривычные для нас объявления: «Продажа тканей на вес — от 1500 до 2000 франков за килограмм». Продается много подержанных машин. Причем чем меньше машина, тем дороже она стоит. Оказывается, цена на бензин в Марокко стала весьма велика: 1 литр — 70 франков. Поэтому малолитражки пользуются особенным спросом. От больших рыдванов стараются отделаться.

Побывали мы и в знаменитой касабланкской французской католической церкви Сакре-Кёр. Внешне это огромное сооружение 60 на 30 метров, 57-метровой высоты, белоснежного цвета, без малейшего украшательства. Внутри все выдержано в стиле модерн. Серый железобетонный алтарь, деревянные коробки исповедален, белые, крытые известью стены. Церковь радиофицирована. Своеобразную необычную красоту придают этому суровому, однообразному и одноцветному интерьеру очень яркие многоцветные витражи, через которые врывается внутрь церкви неудержимое африканское солнце.

Наш друг счел долгом показать нам загородный отель «Панорамик» — очень современное, полукруглое, возвышающееся над океаном и окруженное зеленью здание, знаменитое тем, что в нем состоялась известная по истории второй мировой войны Касабланкская конференция союзников, в которой участвовал Президент США Рузвельт.

Экскурсию мы закончили осмотром здания Суда. Это громадный дом с внутренними садами и дворами. Вдоль садов, где журчат фонтаны, галереи, а вдоль галерей комнаты, где происходит суд. Народу много, часть сидит внутри на скамьях, часть толпится у входа. Кто эти люди с печальными взглядами, закутанные в паранджу женщины, завернувшиеся в белые бурнусы мужчины, какие-то босые старики в лохмотьях, юноши в узких грязных брючках и кожаных куртках? Свидетели? Жертвы? Обвиняемые? Родственники тех, кого судят, там, в комнатах с инкрустированными каменными потолками, важные судьи в фесках и зеленых мантиях?

Трудно ответить. Но поражает абсолютная, просто поразительная для такого места тишина…

В столице

На следующий день большой автобус увозил нас в Рабат, с аэродромом которого мы уже познакомились на пути в Касабланку.

Дорога длиной километров в сто однообразна. Поля и поля, степи, вдалеке негустые перелески, кое-где, словно кучки камней, рассыпаны белые домики, низкие, без видимых окон. Слева набегает, потрясая пенными лохмотьями, шумливый океан.

Дорога отличная — широкое, ровное асфальтовое шоссе. Через каждые пять-десять километров бензостанции всех, наверное, существующих компаний: американских, английских, итальянских… В город въезжаем через величественные древние ворота. Кое-где уцелели и стены.

Когда-то отсюда уходила в знойную даль шестисоткилометровая стена, соединявшая Рабат с Марракешем. Согласно легенде, ее построил некий добрый султан, дабы замолить свои бессчетные грехи. В те времена в Марокко, вообще, и в Рабате, в частности, было очень много слепых, а в Марракеше — исцелителей. И вот слепые шли в Марракеш пешком, а чтобы не сбиться с пути, держались руками за стену.

Рабат встречает нас сверкающей на солнце белизной своих построек, яркой зеленью садов. Покинув автобус, идем погулять по столице. Проходим старый город с его узкими улочками, где идёт бойкая торговля местными изделиями из кожи, меди, дерева. Проходим по длинному бульвару, тянущемуся вдоль стены старого города.



С другой его стороны кладбище бедняков — огромное, окруженное низкой стеной пространство, которое я сначала принял за пустырь. И лишь внимательно приглядевшись, я заметил среди выжженных трав и ржавых кустиков небольшие, торчащие кое-где в полном беспорядке камни. Это были надгробия.

Заходим освежиться в небольшое кафе. За стойкой бойкая торговля пивом, вином… А над стойкой под стеклом надпись: «Согласно указу короля продажа алкогольных напитков мусульманам категорически запрещена».

Я задаю вопрос бармену — веселому, смуглому, усатому:

— Скажите, а как вы узнаете, кто мусульманин, а кто нет?

— Очень просто, — отвечает он, пряча улыбку, — я спрашиваю.

— А если соврут? — настаиваю я.

— А вот тогда уж это не мой грех! — и бармен радостно подмигивает.

Погуляв, мы возвращаемся в автобус и после недолгой езды подкатываем к одной из достопримечательностей марокканской столицы — башне Хасана. Башня Хасана, шедевр испано-мавританского искусства XII века, — это недостроенная мечеть. Высота ее метров сорок. Она имеет форму прямоугольника с толстыми стенами. Внутри вместо лестницы подъем осуществляется по довольно пологому каменному пандусу, идущему винтом, но под прямыми углами.

Когда, наконец, выходишь на венчающую башню площадку без перил, то вокруг открывается чудесный вид. С одной стороны, похожие на зубья гигантской перевернутой бороны, виднеются колонны примыкающего к башне молельного. двора. Теперь двор зарос, он усеян битым кирпичом, кучками сухой, занесенной ветром травы, камнями, бумажками.

А если обратить взгляд в другую сторону, то глазам предстает Рабат и Сале, по существу один город. Отделенная рекой, видна старая часть города ослепительно белое беспорядочное скопище слепых домов, крепко стянутое древними, геометрически прямыми стенами. Когда-то здесь было гнездо пиратов, наводивших ужас на все побережье. После очередных набегов, захватив богатую добычу, они приставали здесь, у подножия башни, и там, где сейчас стоит наш бело-синий автобус, гремел цепями, взрывался душераздирающими криками, хлопал бичами невольничий рынок… Рабства, разумеется, в Марокко давно нет, но потомки бывших рабов по сию пору продолжают жить в качестве прислуги и приживальщиков во многих богатых семьях.

Есть здесь и иные, необычные для нас, следы минувшего. Так, например, законом легализировано многоженство. Можно иметь одновременно до четырех жен, при условии, что предшествующая или предшествующие жены согласны. Закон охраняет интересы супруг — муж, если он истратил хоть копейку на одну из жен, обязан немедленно истратить столько же на остальных. И хотя есть еще много семей, где на мужа приходится по три-четыре жены, но все это относится к старому поколению. Современное поколение довольствуется одной.

Во время пребывания в Рабате мы посмотрели церемонию, которая так же, как развод караулов у Букингемского дворца в Лондоне, собирает неизменную толпу туристов из самых различных стран. Церемония эта — молебствие короля, и происходит она каждую пятницу в мечети, расположенной метрах в пятистах от главного въезда в королевский дворец, — группы невысоких белых зданий, полускрытых высокой стеной.

Весь путь, по которому проследует кортеж, оцеплен королевской гвардией. Служба в гвардии потомственная. Гвардейцев набирают всегда из одних и тех же племен на юге страны. Король помогает детям этих гвардейцев учиться, дает деньги на их воспитание, а когда они становятся взрослыми, то сменяют постаревших на королевской службе и уходящих на покой отцов. Так, из поколения в поколение, служат они всю жизнь.

Очень черные, одетые в белые шаровары и мундиры, с красными поясами, вооруженные довольно древними винтовками и пиками, застыли на своих великолепных арабских скакунах гвардейцы. Ожидание длится довольно долго.

Наконец гремят пеший и конный оркестры. Из ворот показывается отряд всадников. Медленно проходит он перед нами. За ним движется цепочка слуг в белых бурнусах и красных фесках. Далее в золоченой карете следует король Хасан II. Он в белом, голова закрыта, видна только часть лица. Король машет рукой, а из толпы несутся беспорядочные приветственные крики: «Ю-ю-ю-ю!» Их издают только женщины особым движением языка, подражая крику слонов.

Карету окружают генералы и министры, кто в чем — в бурнусах, в европейских костюмах, в военной форме. Кортеж замыкает конный отряд.

Молебствие длится недолго и передается через репродукторы, установленные на башне мечети, а также по радио по всей стране. На башне, сменяясь, кричат три муэдзина. Через полчаса король следует обратно, на этот раз верхом на белом скакуне. Один из слуг держит над ним гигантский зонтик.

Такова традиция: если в мечеть король проследовал в карете, то обратно он поедет на коне, если путь туда был совершен на коне, то обратно его проделывают в карете. Это важное правило соблюдается с большой строгостью.

Осмотр Рабата закончился посещением загородной королевской резиденции «Дар Эс Салем» («Приют спокойствия»). Трудно было придумать более удачное название.

Проехав по пыльным и шумным дорогам, мы въезжаем в ворота и останавливаем машину в тенистой роще пробкового дуба. По широкой тропинке направляемся к дворцу. Казалось, и сто метров не отделяют нас от резных ворот, а воздух совершенно изменился. Полной грудью я вдыхаю его — свежий, бодрящий, ароматный. Куда ни посмотришь, уходят вдаль изумрудные лужайки, живописные рощи пробкового дуба, пылающие цветники. Еле слышно журчит вода, бьющая из проложенных повсюду невидимых оросительных труб. Лишь кое-где легкой, радужной в лучах солнца пеленой трепещет над сверкающей травой водяная россыпь.

Тишину парка нарушает мелодичное пение птиц, шелест каких-то жучков, журчание фонтанов. Кое-где под деревьями вдоль аллей неподвижно застыли часовые. Парк занимает 100 гектаров. Его планировали и разбивали под непосредственным руководством умершего в 1961 году отца нынешнего короля — Мохаммеда V. Мы минуем «дворец» — большую белую виллу весьма современного стиля, и проходим к павильонам, где обычно устраиваются приемы и банкеты, сопровождаемые фейерверками.

Одноэтажные павильоны с салонами и гостиными окаймляют выложенный плитами двор с бассейном и цветниками. Каменная ограда выложена чудесной мозаикой. Двор покрыт плитами. Все изящно, все красиво. Во время банкетов здесь, прямо вдоль ограды, расставляют серебряные блюда с угощениями и кувшины с напитками, звучит музыка, взлетают в ночное звездное небо фейерверочные ракеты, опадая на землю золотым дождем.

Приемы бывают пять-шесть раз в год. Иногда в белой вилле живут неделю-другую почетные гости короля. Остальное время гигантский парк и дворец пустуют. И только бесчисленные садовники, ухаживающие за травой и цветами, да гвардейцы нарушают покой «Приюта спокойствия»… Таких резиденций у короля немало.

Наше путешествие продолжается. Теперь мы направляемся в Фес, один из древнейших городов страны. Когда-то Фес, как и Рабат, а так же и Касабланка и Марракеш, был столицей Марокко. Каждый новый султан объявлял столицей город, который ему больше нравился и где он воздвигал свой дворец.

Вот и сейчас, проехав вдоль рощи пробкового дуба, миновав печальные степи, бедные пашни, мы после двухчасового пути делаем остановку в Мекнесе, самом большом городе на пути из Рабата в Фес.

Мекнес тоже был когда-то столицей. Здесь находилась резиденция султана Мулы Исмаила — деспотичного и любившего роскошь властителя. Легенды передают, что каждое утро, чтобы взбодриться перед «рабочим днем», он вместо зарядки отрубал саблей голову первому, кого встречал, выходя из дворца. Султана обслуживало 30 тысяч рабов, в его конюшнях били копытом 12 тысяч лошадей, а в гареме тосковали 500 жен. Говорят, что, прослышав про роскошь Версальского двора, он направил туда посольство, чтобы просить у Людовика XIV руки принцессы Палатинской. Султан хотел осчастливить принцессу, сделав ее своей 501-й законной супругой.

Вздохнув, с облегчением покинули мы Мекнес. Кто его знает, вдруг тень не любившего шуток султана Исмаила вздумает погулять со своей стосковавшейся по чужим головам саблей?

И снова потянулись степи и рощи вдоль дороги. Небольшие селения без окон. Навстречу порой попадались тяжело нагруженные мулы. Их со свистом обгоняли сверкающие лаком машины.

Но шоссе было современным, с бензозаправочными станциями через каждые несколько километров, с дорожными знаками. Впрочем, один из таких знаков показался нам несколько необычным. Это был круглый запретительный знак: в опоясанном красным круге была изображена корова — «крупному рогатому скоту проход запрещен».

Поздно вечером мы прибыли в Фес.

«Таинственный Фес»

Фес очень старинный город. Такие мечети, как Карауин (где может молиться одновременно 22 тысячи человек) или Андалузская, восходят к IX веку, но и они не самые древние сооружения в этом городе. Недаром Фес называют «отцом Марокко». Другое его название — «Таинственный Фес». Так называют этот город с полумиллионным населением, с европейским и еврейским кварталами за его знаменитую Медину, старинную часть, где проживает около 300 тысяч человек, половина из которых кустари.

Я уже говорил, что мединой называется древняя часть марокканских, да и вообще североафриканских городов. Это название произошло от названия одного из западноаравийских оазисов, где некогда возник ислам.

Судьба медин различна. Так, например, в Касабланке жители, которым не хватало места в Медине, стали селиться поодаль. Их становилось все больше, и в конце концов эти поселения стали основной частью города, а Медина осталась лишь окраинным районом. Существуют в Марокко и новые медины, куда переселяют из старых, а старые подлежат разрушению.

А вот фесская Медина знаменита на весь мир. Она наиболее типична, и я расскажу о ней подробно.

Медина окружена высокими бурыми стенами, сливающимися цветом с пыльной степью, ржавой травой, с голыми холмами, покрытыми кое-где хилыми рощами. Проселочная дорога идет вокруг Медины. Трясутся по ней туристские автобусы, потрепанные машины торговцев, бредут ослы, на спинах которых наложено, кажется, больше, чем на грузовик…

В тени стен неподвижно застыли нищие; отложив посох в сторону, полуприкрыв веки, они отдыхают. Тут же уличные парикмахеры — раскладной стул для клиента, кусок зеркала, висящий на вбитом в стену гвозде, ножницы, бритвы на расстеленной на земле тряпке. Скучая, они ждут клиентов. Тут же торговцы мелочью.

Вдоль стен бродят старики, заросшие седыми бородами; они в таких лохмотьях, что удивляешься, как все это держится на них, а не рассыпается прахом. Идут куда-то совсем крошечные ребятишки. Но как ни малы они, за их спинами, в полудреме, болтаются еще меньшие.

Когда смотришь на Медину с соседней горы — она выглядит мертвым городом. Словно вываленные из мешка, теснятся насыпанные как попало желтоватые или белые, похожие на спичечные коробки дома в два-три этажа. Окон почти нет. Крыш в нашем понимании тоже. Вместо них дома венчают окруженные высокими стенками плоские крыши-террасы. Улиц не видно, нет дымков, не слышно ни единого звука. И все это каменное, глиняное скопище туго стянуто бурыми могучими стенами, словно талия воина поясом.

Неподвижный, неслышный, спускаясь с двух холмов в лощину, лежит этот таинственный город. Но когда через одни из восьми ворот проникаешь в него, то начинается поразительное путешествие по гигантскому муравейнику.

Улочки в три, два, полтора метра шириной извилисты и кривы, они то карабкаются вверх, то устремляются вниз. С двух сторон тесно сжимают их безоконные фасады домов. Солнце не проникает сюда. А порой на высоте первых этажей улочки еще перекрыты соломой, и тогда вообще кажется, что идешь по подземному коридору.



От улочек разбегаются, сворачивают, ныряют в разные стороны совсем уже не доступные для толстяков переулки, какие-то закоулочки, темные тупички, на которые, в свою очередь, выходят ниши, толстые, плотно запертые двери или отделенные от них низкими арками внутренние крошечные дворики.

Нижние этажи домов — это сплошь лавчонки и мастерские. Они выходят прямо на улицы, и через открытое окно, занимающее весь фасад, видно все, что делается внутри. А перед ними, еще больше загораживая и без того невозможно узкие улочки, сидят другие торговцы или мастера.

Вот продавцы матрацев. Они держат в руках длинные железные палки, на кончиках которых матрацная ткань. Палки эти — их основной инструмент, Тут же продавец каких-то лепешек.

А вот квартал столяров и плотников. Остро пахнет здесь кедром и туей. С невероятной, просто сказочной быстротой работают люди. Одновременно обеими руками и обеими босыми ногами на прапрадедовском верстаке, приводимом в движение веревкой, они обтачивают ножки для стола, какие-то полочки, ручки. Здесь можно купить местную достопримечательность: круглый низкий стол со складными ножками, искусно сделанный из одного куска кедра.

Дальше портновский цех. Портной сидит по-турецки, на голове его феска. Точными, ни на мгновение не прекращающимися движениями маневрирует он иглой. Узкая спина сгорблена, толстые губы трясутся в такт движениям низко наклоненной головы, худые руки с тонкими пальцами словно порхают, легко и заученно. Так сидит он часами, днями, годами, повторяя сто раз, тысячу, миллионы раз одни и те же движения. Всю жизнь.

Перед лавочкой, на улице, с любопытством глядя по сторонам блестящими глазами, стоит сынишка портного. На растопыренных пальцах он держит нитки. Каждую секунду пальцы автоматически производят одно и то же привычное движение, освобождая очередную порцию нитки. Так будет стоять этот мальчик годами, пока не научится сам хитрому искусству, а потом перейдет в мастерскую и начнет шить. И целыми днями, месяцами, годами будет двигать иглой. Всю жизнь. Белые бурнусы, вышитые свадебные наряды, чудесные покрывала будут выходить из-под его рук.

А вот гончары. Сгорбившись в глубине своей крошечной мастерской, они делают кувшины. Кувшин груб и прост. Его разрисовывают варом. Вода в нем будет всегда холодна и свежа. Это один из секретов изготовления кувшинов.

Все глубже проникаем мы в этот удивительный мир, все новые цехи предстают перед нами. Кожевенный. Здесь делают знаменитые марокканские пуфы из цветной кожи, разрисованные или расшитые золотом. В сложенном виде они умещаются в ручном чемоданчике, но когда их набивают волосом, стружками, просто бумагой, то это удобное и красивое сиденье. Они обладают любопытным свойством: когда садишься на такой пуф, он сжимается и оседает, когда встаешь, он сам распрямляется и приобретает прежний вид. Тут же сумки, бумажники, плетки, переплеты, закладки для книг.

Дальше слышен быстрый стук молотков. Это цех медников. Сверкают бессчетные блюда, тарелки, пепельницы из желтой и красной меди. На них выбиты сложные рисунки ручной работы. Здесь можно приобрести тонкий, как лепесток, умещающийся на мизинце медальон, и бак, в котором легко сварить обед на роту солдат, подсвечник, которым мог бы гордиться любой музей, и тульский самовар, подделанный настолько ловко, что даже медали «его императорского величества» и имя фабриканта Морозова выбиты на нем так, что не придерешься.

Можно часами бродить по этому лабиринту и не заметить выход, но открывать все новые и новые удивительные кварталы. А мимо по узким улочкам беспрерывно движется толпа: дети, женщины в паранджах, бедуины в своих белых одеждах, какие-то важные пузатые господа в фесках… То и дело раздается предостерегающий крик, и, прижимая пешеходов к стенам, важно проплывает осел, нагруженный коврами, овощами, хворостом. Вот два столкнулись — из корзин посыпались на землю окровавленные бараньи головы и апельсины. Крик, ссора, веселый смех.

Порой на стенах мы видим объявление: «Пейте кока-колу!» В лавчонках продается жевательная резинка, неработающие шариковые ручки, бритвы «жиллет». Доносятся откуда-то искаженные дешевой пластинкой завывания джаза. «Цивилизация» проникла и сюда.

В фесской Медине расположено и много интересных исторических памятников. Например, медресе — мусульманские университеты. В один из них — Бу Ананиэ — мы зашли. Узкий вход, закрывающийся бронзовыми дверями, которые сами по себе представляют музейный экспонат, фаянсовая лестница, купол из резного кедра. Самое замечательное здесь резьба. Резьба на всем: на бронзе дверей, на деревянной отделке потолков, на камне стен и портиков. Резьба и мозаика.

Когда мы пришли, медресе ремонтировали. Мастера сидели на корточках и без конца обтачивали крошечные цветные камешки различной формы — мозаику. Целые десятки квадратных метров покрыты такой мозаикой — чудом народного искусства. Медресе на вид невелико. Небольшой внутренний дворик, двухэтажный дом. Но в нем 150 комнат, где живут и учатся многие сотни людей.

В Медине расположены старинные мечети. Большую историческую ценность представляют и огромные ворота Баб Гисса со своей зубчатой башней или ворота Баб Бужелу, знаменитые своей искусной росписью.

Словом, много интересного можно увидеть в Медине.

Расскажу еще об одном. Это так называемый «Дворец Феса». Но «Дворец» — не дворец. Это помесь магазина с рестораном. С одной из улочек сворачиваем в узкий темный проход, минуем каменный коридор и выходим во внутренний двор. Журчит фонтан. Пахнет благовониями, меж пуфов и низких столиков расставлены цветы в горшках. Все стены, все колонны и портики внутреннего двора — это сплошная мозаика, дивные каменные кружева; целые поэмы вырезаны по кедру потолков.

Кожаные, железные, медные, глиняные сувениры выставлены на продажу. Пуфы, плетки, мечи, сабли, стремена, кувшины, ковры и многое другое. Хозяин в феске и бурнусе, его слуги и помощники бродят вокруг, расхваливая товар.

Но мы пришли сюда не за покупками, а пообедать. Нас пригласили марокканские друзья, чтобы угостить национальным обедом. И вот, поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, мы попадаем в ресторан. Поразительно, что за облезлыми, слепыми стенами, выходящими на улицу, скрываются такие великолепно освещенные верхними, пробитыми в крыше окнами залы. Меж мозаичных стен, на расшитых золотом пуфах, за низкими резными кедровыми столами мы сидим и, чего греха таить, с нетерпением ждем обеда. И вот он начинается.

Сначала мальчики в фесках разносят тяжелые серебряные ведра и еще более тяжелые серебряные чайники, из которых поливают обедающим руки. Затем появляется первое блюдо. Это положенные на большую тарелку куски жареной баранины, каждый с килограмм весом. Гарнира нет. Все берут куски руками, отрывают кусочки и едят. Затем приносят второе — огромные куски огромных кур, тоже в общем блюде. Их также едят руками. Все это залито очень жирными соусами. Затем следует третье блюдо — знаменитый кус-кус. Кус-кус — это опять же куски баранины и курицы, закопанные в гору специально приготовленного теста, пропитанного парами вареного мяса и пропущенного через тонкое сито. Это тесто и видом и вкусом очень напоминает обыкновенную пшенку. Теперь все вооружены ложками, которые бойко втыкают в общее блюдо, таща к себе приглянувшиеся куски. На десерт подаются орехи, финики, фрукты. После такого обеда встать невозможно.

— Чтобы подобная пища легко усваивалась, — серьезно объясняет нам один из наших марокканских друзей, — надо обязательно выпить зеленого чая. Мы долго изучали, что лучше всего содействует усвоению жирной и обильной мясной пищи, и выяснили, что это зеленый чай с мятой. Его заваривают так: в чайник кладут немного зеленого чая, много сахару, напихивают сколько влезет мяты и все заливают кипятком.

Действительно, этот чай после обеда вызывает приятное ощущение.

— Ни один араб, какой бы бедный он ни был, не может обойтись без такого чая, — объяснял другой.

— А как этот бедный араб питается, — поинтересовался я. — Он тоже съедает перед чаем такой обед?

— Нет, — был ответ. — Он питается обычно хлебом, овощами, кое-какими фруктами. Чая пьет очень много. Мясо ест очень редко.

Неквалифицированный рабочий (а в Марокко их большинство) получает 700 франков в день. Квалифицированный — 40 тысяч франков в месяц. А цены все растут. «Повышение цен на мясо на 40 франков за каждый килограмм», «Мы отметили значительное повышение цен на рыбу», «В отношении овощей сказать особенно нечего. Всегда легко найти овощи отличного качества, но цены имеют склонность чуть-чуть возрастать» — вот что я прочел в одном только номере одной только газеты («Курье дю Марок» за 21 октября), рассказывающем о рынках Феса и Мекнеса.

Мы вновь проделываем путь по лабиринту улиц Медины и наконец выходим через огромные ворота из этого странного города. Он позади. Перед нами рыжая степь, голые холмы, пыльная дорога…

На следующий день мы побывали в гостях у одного из богатейших людей Феса — Моккри. Отец его в прошлом паша Касабланки, дед — великий визирь многих королей, умерший в возрасте 110 лет. Сам Моккри не молод. Он живет в своем огромном, роскошном дворце в окружении бесчисленных слуг и приживальщиков. Дворец весь украшен мозаикой, бьют фонтаны в бассейнах внутреннего дворика, пустуют десятки парадных комнат. По вечерам дворец сверкает огнями. За электричество Моккри не платит. Французская компания подает его бесплатно, в благодарность за то, что дед Моккри когда-то предоставил компании кое-какие привилегии. Так, пустяки. Теперь компания выкачивает из Марокко миллионы.

Покидая Фес, мы заехали во дворец Эль Магриб, в котором жили многие поколения султанов и который они без конца достраивали. Дворец колоссален — это, по существу, дом, занимающий площадь в 90 гектаров! Бесконечные стены, коридоры, переходы, залы, внутренние дворики с бассейнами, сады с фонтанами… Сплошной лабиринт, некоторые строения которого относятся к XIII веку. Идешь и идешь, минуешь дворы, комнаты, молельни, а конца не видно!

Все покрыто тончайшей мозаикой, чудными каменными кружевами, резьбой по дереву, барельефными строками из Корана. Многие части дворца пришли в ветхость, разрушаются. В садах засохли цветы, опали листья, мозаика рассыпалась. Кое-где сейчас идут реставрационные работы. У выхода из дворца, там, где по бокам обширного пыльного двора вдоль тенистых каменных галерей разместились служебные помещения калифата, застыли в полудремоте старики с трубками в зубах.

Покидая этот дворец, последнюю достопримечательность, виденную мною в городе, я задержался у маленькой, похожей на пещеру лавчонки. На ее полках в беспорядке были расставлены дивные изделия из кованого железа — змеи, стрекозы, верблюды, фонари, подсвечники, жучки… Их с удивительным искусством изготовлял человек в бедной черной одежде, сидевший тут же. Он сам продавал свои фигурки. Мне захотелось купить маленькую стрекозу.

— Сколько она стоит? — задал я вопрос продавцу.

— Какая? — в свою очередь спросил он, глядя на меня большими черными глазами, в которых застыла печаль.

— Вот эта, — указал я на понравившуюся мне фигурку.

— Дайте мне ее в руки, — попросил продавец.

Взяв стрекозу и ощупав пальцами, он назвал цену. Продавец был слеп.

Я не мог прийти в себя от изумления. Неужели все эти чудесные железные миниатюры, тонкие и изящные, создавал слепец? Оказалось, что да. Печальный взгляд черных глаз не видел ничего. Даже сегодня, когда жаркое солнце слепило, отражаясь от белых стен дворца, для него была ночь.

— Берите, мосье, — сказал продавец, заворачивая мне покупку. — Это талисман, он приносит счастье.

Мне стало грустно. Как бы я хотел, чтобы счастье пришло наконец сюда, к этому слепому мастеру, к этим с утра до ночи склоненным портным, к этим искусным горшечникам, ваятелям по дереву, ко всем этим людям, что без устали, без перерыва трудятся в своих темных мастерских, на своих темных улочках, где даже ярким солнечным днем царит ночь.

Но на смену ночи всегда приходит день.

«Марокко» — это исковерканное европейцами слово «Мага-риб», что значит «закат». И действительно, долгое время над Марокко царили закатные сумерки. Не только название, но и жизнь страны исковеркали колонизаторы.

Это время прошло. Наступает рассвет.

Тунис-город

Есть страна Тунис. И есть Тунис-город. По-французски они произносятся по-разному (в первом случае — Tunisie, во втором — Tunis). По-русски — одинаково.

Тунис-город — столица Туниса-страны.

Тунис — страна небольшая по сравнению с Марокко. Ее территория вчетверо скромнее — 100 тысяч квадратных километров, а население почти в три раза меньше — около трех с половиной миллионов человек.

Похожи обе страны. Порой приходится напрягать память: в Марокко я это видел или в Тунисе?

От Парижа, провожавшего нас сплошным дождем и туманом, до Туниса чуть больше двух часов полета. Хотя стоял ноябрь месяц, мы ждали жары. Тунис известен своей жарой. Позже товарищи из посольства рассказывали нам, что ртуть в градуснике, висевшем на солнце на стене посольского дома, дважды добирались до 60 градусов по Цельсию, и прибор лопался. Пришлось перевесить его в тень, там было «всего» 45 градусов.

Однако в день или, вернее, вечер нашего прилета особой жары мы не ощутили — обычный южный вечер у моря.

Город в пятнадцати минутах езды от аэродрома Эль-Акина. Отель — один из крупнейших — расположен в центре города, на авеню Бургиба. Авеню по существу бульвар. Вообще же зелени в городе мало. При полумиллионном населении в Тунисе приходится три квадратных метра зелени на человека.

Газета «Ля Пресс» сообщала: «Многие семьи с детьми живут в тесноте, в домах с патио (внутренний дворик) без воздуха и солнца. А в таких районах, как Мелассин и Гериш, 70 тысяч человек не имеют и одного квадратного метра на душу». Впрочем, сейчас намечен план, согласно которому на каждого жителя столицы будет приходиться 20 квадратных метров садов и парков. Уже теперь в центре города, на авеню Хабиб Тамер, разбит большой сад. А это лишь начало.

Надо заметить, что в Тунисе, получившем совсем недавно свою независимость, весьма старательно стремятся избавиться от всего, что напоминает тяжкие времена колониализма. Если в Марокко сплошь и рядом названия, вывески, объявления написаны только на французском, иногда на французском и арабском, то в Тунисе часто можно увидеть подобные надписи только на арабском языке. Многие улицы, площади, бульвары переименованы. Вот и главная магистраль города носит теперь имя президента страны — Бургиба.

Древние ворота, отделяющие европейскую часть города от арабской и называвшиеся некогда Французскими, ныне называются Морскими (лет семьдесят назад сюда доходила вода близлежащего озера, которая постепенно отступала все дальше, засыпаемая песками).



Тунис — город шумный и суетной. Беспрерывно движется поток машин, сквозь который ловко пробираются крошечные красно-желтые такси. Улицы заполнены народом. Людей, одетых в европейское, здесь гораздо больше, чем в Марокко, женщин с покрытыми лицами гораздо меньше. Целый день толпы молодежи, галдя, окружают входы в кино, недоступные им из-за непомерно высоких цен на билеты. В кафе восседают оживленно жестикулирующие люди.

Не успеешь выйти на улицу, как на тебя набрасываются чистильщики сапог. Они здесь тоже другие, нежели в Марокко. Там печальные и значительные, здесь — веселые и лихие.

— Мне не надо чистить ботинки, они и так блестят, — стараюсь я втолковать сверкающему белозубой улыбкой пареньку, который следует за мной неотступно, как тень.

— Это вам кажется, — шутит он, — через пять минут они запылятся.

— Но мне нечем заплатить. Я еще не разменял чека, у меня нет тунисских денег, — прибегаю я к последнему и, как мне кажется, решающему аргументу.

— Неважно, — парирует паренек, — я почищу вам бесплатно…

Приходится уступить, а долг отдать на следующий день. Но парень не горюет, хотя, судя по одежде, дела его неважны.

Народу пока еще туго приходится в этой стране, но он не горюет. Лучше еще потерпеть, но жить свободными, чем работать прислугой у французских хозяев, наживших капитал на твоей земле, твоими руками.

Мне много довелось беседовать с тунисцами. И надо было слышать, с какой гордостью произносят они слова «моя», «мое», «мои», говоря о своей стране. Для нас, советских людей моего поколения, не знающих, как это можно не быть хозяевами собственной страны, такие речи звучат порой наивно, но всегда вызывают теплое, радостное чувство.

«Когда мы добились независимости, мы оказались перед лицом нищеты, унаследованной от колониализма и многих веков упадка, — сказал в одной из своих речей президент Туниса Хабиб Бургиба. — Наши планы на будущее в значительной степени учитывают сотрудничество и энтузиазм всего народа…»

И это не пустые слова. Тунисский народ действительно с огромным энтузиазмом включился в новую жизнь. Общеизвестно, например, с какой решительностью борются тунисцы за изгнание со своей земли последних оккупантов, окопавшихся в Бизерте. Конечно, много еще трудностей и не все легко решается. Надо менять не только жизнь, но и изуродованное долгим порабощением сознание людей.

Мы едем в загородную экскурсию. Древним способом — деревянной сохой, привязанной к тощему верблюду, — обрабатывают крестьяне землю. Но теперь это их земля. Правительство раздало некоторым категориям крестьян землю — по десять гектаров на человека. Треть урожая земледелец берет себе, остальное сдает государству. Если он покажет себя добросовестным, честным, то через двадцать лет получит землю навсегда.

Это новое время, XX век. Но мы отправляемся в путешествие в мир, отдаленный от нас почти тремя тысячелетиями, — в Карфаген.

Дорога идет пустынными местами. Зелени мало. Лишь кое-где окружает она низкие белые или розовые виллы, да подбегут порой к шоссе приземистые пальмы, худые эвкалипты, проводят нас два-три километра, выстроившись аллеей, и опять исчезнут.

Слева открывается большое, до смешного мелкое озеро. Чуть не до середины его добредают, важно и неторопливо, розовые фламинго. А по берегу суетливо и деловито, поглощенные своими мелкими делами, мечутся утки и нырки.

За год до того мне довелось присутствовать на официальном обеде в одном из загородных ресторанов недалеко от Рима. С высоты длинной террасы, венчавшей высокую гору, открывался красивый вид на рощи, деревушки, холмы.

— Посмотрите, — сказал мне тогда один из моих итальянских знакомых, — видите это плато? Здесь стоял лагерем Ганнибал, когда подошел к Риму. Дальше он не пошел.

И вот теперь я подъезжаю к местам, от которых начал он свой фантастический по тем временам военный поход.

Карфаген был основан в IX веке до нашей эры. Плавая вдоль побережья Африки, финикийцы выискивали места поудобней, где могли бы в случае бурь и поломок приставать их корабли. Одно из таких мест, расположенное в удобной, естественной гавани, особенно полюбилось им. Здесь было заложено поселение, получившее название Карт-Хадашт, то есть «Новый город» (позже Карфаген).

По мере захвата финикийских городов персами и ассирийцами финикийцы все больше уходили в Северную Африку, основывая там новые города, расширяя и укрепляя уже существующие. Одним из таких был и Карфаген. Карфаген в те времена стал богатым и могучим. Карфагеняне обладали громадным по тому времени флотом, они захватили часть Сицилии, Корсику, Балеарские острова, средиземноморское побережье Испании. Карфагенский флот, обогнув северо-западную оконечность африканского материка, проделал огромный путь вдоль его побережья, повсюду основывая новые города.

Основной свой расцвет Карфаген познал во времена Пунических войн. Хоть и проигранная, первая война мало подорвала мощь Карфагена. И в 218 году до нашей эры молодой Ганнибал, пройдя со своей армией Испанию, Галлию и Италию, подошел к Риму. Переход карфагенян через Альпы, сражения при Тразименском озере и при Каннах навсегда вошли в историю военного искусства. Но постепенно военное счастье изменило Карфагену. Погиб в сражении брат Ганнибала — Гасдрубал. Римский консул Сципион высадился в Африке. Ганнибал был отозван, предан и в конце концов покончил с собой.

В 146 году до нашей эры, на исходе Третьей Пунической войны, Карфаген был взят штурмом, сожжен и разрушен дотла, а жители его истреблены или обращены в рабство. Остатки карфагенских камней пошли на строительство тунисской Медины. И мало кто, бродя по ее улочкам, любуясь коваными тяжелыми дверями медресе, синеватою белизной каменных кружев портиков, мозаикой и резьбой мечетей думает о том, что некогда все эти камни и железо составляли величественные дворцы и храмы Карфагена.

Наша машина прибывает на место. Моросит дождь, и мы — единственные туристы, прибывшие в этот час сюда. Несколько мальчишек неуверенно предлагают нам «подлинные» монеты карфагенских времен, которые они ежедневно изготовляют десятками.

Мы минуем маленькую калитку и проникаем в Карфаген.

Площадь, на которой ведутся раскопки, невелика. От земли уже освобождены куски древних стен, какие-то коридоры, арки, переходы, площади и дворики. Отдельно стоят саркофаги, лежат куски стен с высеченными на них древними письменами, фрески, гигантские капители мраморных колонн.

Обходя лужи, мы бродим по этому мертвому городу, некогда самому могущественному и цветущему в известном тогда мире. Тишину нарушают только шум дождя и ритмичный рокот волн, бьющих в подножия развалин.

И как часто бывает, с великим соседствует смешное: на одном из огромных камней мы обнаруживаем мраморную плиту. На ней надпись «От Карфагена в Миссури — Карфагену в Африке. 1954 г.» Невероятно, но факт! Так и написано — от великого американского Карфагена какому-то жалкому Карфагену африканскому! Знай нашу американскую доброту — не пожалели мраморной доски. Нет, что ни говори, у американцев все же есть чувство юмора!

А дождь льет все сильней. Подняв воротники, мы медленно бредем к машине.

Конечно, здесь одни развалины, конечно, дождь и слякоть и мусор. Но когда думаешь о великих страницах истории человечества, скрытых за этими мертвыми камнями, трудно не испытать глубокого волнения…

В тот же вечер мы познакомились с народным искусством Туниса. В Муниципальном театре, очень уютном, неожиданно немного старомодном, мы видели концерт, во время которого исполнялись народные танцы и песни. Знаменитые тунисские танцовщицы Зина, Азиза и Лахбаби, которые должны были уезжать на следующий день в Нью-Йорк, чтобы выступить там на концерте в честь Председателя Генеральной Ассамблеи ООН тунисца Монжи Слима, покорили нас своим искусством. Под мерный рокот барабанов, переливчатую мелодию флейт легко и изящно движутся гибкие тела танцовщиц, рассказывающих своим танцем о любви, о праздничных днях и грустных ночах.

Поздним вечером совершаем прогулку по городу. Арабская часть его несколько отличается от марокканских медин. Улицы здесь немного прямей и чище. Меньше людей. Невысокие, прямоугольные мечети опоясаны гирляндами лампочек. Порой навстречу попадается мотоциклист, даже маленький автомобиль.



Минуем ослепительно белый в свете прожекторов Президентский дворец с часовыми, застывшими у дверей. На главной улице сверкают огнями кино и кафе, мчится беспрерывный поток машин. У дверей нашего отеля приветствуют нас веселыми улыбками старые друзья — чистильщики сапог. Они, как всегда, на посту.

Но мы спешим в номер. Надо пораньше лечь спать. Завтра мы отправляемся в большую поездку по стране.

Тунис-страна

По ровной дороге наш автобус катится все дальше на юг. Съедая километры, мчится со скоростью 80–90 километров в час. Шофер насвистывает арабский мотив, порой задумчиво глядя в боковое окно.

Пейзаж однообразен — ровная пустыня, уходящая к горизонту. Ее унылость, впрочем, порой нарушается. То это цементный завод, то карьеры красного гранита, в наскочивших неизвестно откуда холмах, то снова завод, на этот раз фосфатный.

Мы проезжаем небольшой отрезок дороги, начинающейся в Тунисе. Широкая и гладкая, она тянется на тысячи километров. Первое селение, которое мы минуем, принадлежит андалузцам, арабам, пришедшим из Испании. Оно окаймляет с двух сторон дорогу своими ослепительно белыми безоконными, похожими на большие каменные кубы домами. Нищие, женщины с покрытыми лицами, детишки, чумазые и любопытные, провожают нас внимательными взглядами.

Минуем пляж Сади-Раис, царство охотников. Действительно, это место славится на все Средиземноморье своей подводной охотой, а над пляжем возвышается гора-заповедник для любителей сразиться с кабанами. Пейзаж становится живей — горы, мандариновые плантации, оливковые рощи, виноградники. Иногда попадаются колоссальные кактусы.

Следующая остановка — Корбус, курорт с горячими источниками. Особенно красив здесь пейзаж: дорога ныряет меж гор к морю, и с нее открывается чудесный вид на синее небо, на синее море, на синеющие вдали горы Бизерты, на утонувшие в синеватой дымке очертания Карфагена и Туниса. Все здесь синее, но синева эта до сотни оттенков — от нежнейшей хрупкой бирюзы до грозно темнеющей лиловизны.

Вот и «курорт». Впрочем, в нашем понимании этого слова, его таковым назвать нельзя. Это просто небольшая каменная деревушка с одним кабачком, одним отелем и одним «воднопроцедурным», как мы привыкли выражаться, заведением.

Вылезаем из автобуса, разминаем затекшие ноги и неторопливо спускаемся по каменистой дороге, покрытой белой пылью. Вот и «заведение» — неказистый дом с низкой дверью. Проходим узкими коридорами, заглядываем в маленькое помещение, где прямо по стенам льется горячая вода. Все это напоминает миниатюрные водопады. И вообще вся комната с ее низкими сводами, скалистыми стенами и густым паром, подымающимся от воды, похожа на какую-то сказочную подземную пещеру.

В ноздри бьет сильный запах сероводорода.

Вот и вся «лечебница». Но трудно поверить, что ею пользовались по предписанию врачей многие сотни лет назад. Впрочем, в ста метрах отсюда усиленными темпами идет строительство современного отеля, воднопроцедурных залов и других зданий. Правительство не без основания рассчитывает на приток туристов. Местные источники очень полезны при лечении желудочных заболеваний, почек, печени, ревматизма. Что касается древнего здания, то оно обречено на слом.

На обратном пути наталкиваемся на интересное зрелище. В небольшом бассейне в пять-шесть квадратных метров, температура воды в котором достигает 60 градусов и над которым стоит густое облако пара, на каменном постаменте греются склянки с темной жидкостью. Старый араб с умным, изборожденным глубокими и частыми морщинами лицом приглашает нас. Он не расхваливает товар, он не зазывала. Он говорит серьезно и с достоинством: «Подойдите! Ведь вам любопытно узнать, что здесь. Не стесняйтесь. Любознательность не порок, а добродетель. Подойдите, попробуйте!»

Выясняется, что в склянках настойка из трав — «травяной сок». «Нет лучше средства при болезни желудка или ревматизме!» — разъясняет старый араб. Один со своей настойкой он конкурирует здесь с прославленными источниками. Трудно сказать, кто побеждает в этой неравной борьбе. Во всяком случае, в источниках мы не купались, а настойку попробовали все.

И вот снова мчит нас автобус по ровной дороге. Мы проезжаем Мензель-Бу-Зельфа, один из центральных сельскохозяйственных районов. Горько смотреть на доисторические орудия, которыми обрабатывают крестьяне землю! Когда видишь такие картины, с особой силой ощущаешь, насколько же страшен колониализм! На сколько веков задержал он развитие многих стран, целый континент!

Мы едем все дальше. Теперь, уходя к самому горизонту, простираются плантации цитрусовых. Это Бени-Халлед.

Прибываем в веселый оживленный городок Набель. Он знаменит своими кружевами, а главное, горшечным производством. На всех картах и в справочниках рядом с кружочком, обозначающим Набель, неизменно изображается амфора. Мы проезжаем по улицам города и то и дело наталкиваемся на горшечные лавки. Порой кустари располагают свою посуду прямо под открытым небом на лотках, а то и просто на земле.

Мы проникаем в одну из лавок и останавливаемся пораженные. Огромное высокое помещение буквально заполнено всевозможными изделиями местных гончаров. Они стоят на прилавках, на стеллажах, висят вдоль стен до самого потолка, разложены на полу и на подоконниках. Одни уже покрылись пылью, другие же сверкают только что застывшей краской, третьи стыдливо прячут свою глиняную наготу, еще не одетые в наряд ярких красок, четвертые вообще находятся в стадии, так сказать, сотворения.

Вот маски, изображающие человеческие лица, простые, грубые, но сколь живые! А вот особые национальные вазы-барабаны: дно их срезано, а вместо него натянута промасленная бумага. Если быстро ударять по ней пальцами, глухой, гулкий, дробный звук наполняет комнату. Эти вазы-барабаны гигантских размеров — их с трудом держишь в обеих руках, а есть вазы-лилипуты, которые прикрепляются в виде брошки к дамскому платью, в них и барабанить-то трудно: их затянутая бумагой поверхность меньше мизинца.

А вот огромные, искусно раскрашенные амфоры, кружки, вазы для цветов и для благовоний, для фруктов и для воды. Тут же пепельницы, блюда, тарелки всевозможных форм, цветов и размеров. Блюдца и чашки, безделушки и кувшины.

В углу, вдали от света (у окон места нет — там покупатели могут захотеть рассмотреть свои покупки), приютились и творцы всех этих сокровищ. Они сидят в неких деревянных креслах-станках. Одной ногой мастер безостановочно крутит тяжелый каменный круг. Круг приводит в движение штифт, на конце которого на небольшой круглой площадке размещается глина. По мере вращения штифта бесформенная груда глины приобретает определенную форму, толстеет, худеет, вытягивается, обрастает ободками, выступами и наконец предстает перед нами изящной, стройной и красивой вазой. Быстрым движением гончар отставляет вазу в сторону, накладывает на площадочку глину, и руки его — грубые, жесткие, морщинистые, но такие легкие и искусные руки, вновь начинают порхать, казалось бы, еле касаясь бесформенной желтой массы, чтобы превратить ее вскоре в чудесное произведение искусства.

Он ни на мгновение не останавливается, он даже не отрывает взгляда от работы. Не замедляя хода, поскрипывая, вращается тяжелый каменный круг, движутся руки… Минута за минутой, час за часом, месяц за месяцем, год за годом.

Изделие тут же поступает на стол к живописцу, который без трафарета и образца, а так, по вдохновению, но всегда со вкусом, всегда красиво распишет вазу или тарелку гаммой цветов, изящным рисунком.

А хозяин в халате и феске еле успевает обслуживать неожиданно нахлынувших в этот «мертвый сезон» туристов. Полчаса, час проводим мы в лавке и наконец с сожалением покидаем ее.

И опять бежит под колеса дорога, медленно проплывают назад кактусы, похожие на колоссальные артишоки, ржавая трава, белые, низкие, слепые домишки с неподвижно застывшими на пороге старухами и стариками. Изредка навстречу проходит вереница верблюдов, проносится машина. Мчится бедуин в национальном костюме. Он мчится не на скакуне, не на верблюде, а на… огненно-красном мотоцикле. Бредут пешком берберы. Они здесь аборигены. Это их земля. Лишь потом пришли сюда арабы.

Но вот пейзаж меняется. Мы подъезжаем к Хаммамету. Здесь порт. Город славится своими рыбными промыслами. Минуем большой белый дом. Тут живут «дети Бургиба». Таких «детей» у президента Туниса девять тысяч. Это сироты, воспитываемые за счет государства в таких вот загородных колониях. Здесь занимаются они наукой и спортом, учатся ремеслам.

Зелени все больше. Оливковые рощи, эвкалипты, пальмы. Город проезжаем не останавливаясь. За ним начинается «Африканский рай». За длинными белыми стенами, за коваными решетками, в густых зеленых садах высятся роскошные многоэтажные виллы. За оградами видны бассейны, фонтаны, цветники.

Это одно из самых красивых мест в Тунисе. Но тунисцы не имеют к нему никакого отношения. Все эти виллы, все эти райские сады принадлежат английским, французским, американским богачам. Их интересы сильно потеснили в Тунисе. Но все же они еще достаточно выкачивают из страны, чтобы позволить себе такую роскошь.

Вдоль моря тянутся богатые отели. Нам показали один, который стоил два миллиарда франков. Чего там только нет: и малый гольф, и лавки сувениров, где все стоит втридорога, и бассейн в двух шагах от моря, и великолепно оборудованный пляж. Здесь можно получить самые изысканные европейские блюда, а метрдотель знает дюжину языков.

Все это для иностранных туристов.

Но не успевает наш автобус отъехать и двух десятков километров, как мы попадаем в один из крупнейших сельскохозяйственных районов, и опять сердце сжимается от горечи при виде этих бедных людей, одиноко рассеянных по необозримым полям. Они копошатся медленно, устало, вооруженные древними сохами. Им помогают верблюды.



Мы проезжали их дома. Это даже не глиняные, покрытые иссиня-белой известкой домишки на севере. Это бурые, серые земляные хибары без окон, окруженные низкими хворостяными заборами. Все стелется, все прижато к земле. И только черные рамы колодцев, напоминающие наших «журавлей», вздымают к небесам свои сплетенные деревянные руки…

Во время нашей поездки нам удалось посмотреть некоторые интересные достопримечательности города Кайруана. Прежде всего это, разумеется, мечеть Брадобрея. Почему она так знаменита, осталось для меня тайной. Ну, был пророк, ну, был у него брадобрей, ну, построил он на скопленные от выгодной службы деньжата мечеть. Ну и что?

Впрочем, мечеть действительно красива. Она окружена белыми стенами. Сначала надо пройти вымощенный грубыми плитами двор, потом неширокий коридор, стены которого выложены тончайшей, очень красивых цветов мозаикой, а пол устлан коврами. На скамьях вдоль стен сидят слепые нищие. Услышав, что кто-то входит, они мгновенно вскакивают и направляются к туристу, безошибочно находя его в большом помещении, где шаги заглушают мягкие, густые ковры.

Кстати, о кайруанских коврах. Они знамениты на весь мир. Их производством занято в городе более двух тысяч прядильщиц и трех тысяч ткачих. Ежегодная продукция достигает сорока тысяч квадратных метров. В настоящий момент тунисцы возлагают большие надежды на экспорт кайруанских ковров.

«Можно сказать, — пишет по этому поводу газета «Ля Пресс», — что процесс изготовления ковров изменен от начала до конца. Иногда наши кайруанские ковры упрекали в том, что они слишком сильно пахнут шерстью или не всегда качественны. Больше таких упреков не будет. Промывка, сушка, изготовление — все теперь делается самым рациональным образом».

Чтобы угодить вкусам заокеанских и европейских покупателей, предполагается даже ввести совсем сенсационные новшества: ковры будут иметь рисунки на темы римской мозаики, бедуинской татуировки и даже на абстрактные темы.

Но вернемся в мечеть Брадобрея. Пройдя, как уже говорилось, коридор, посетитель попадает еще в один двор, на этот раз небольшой, тоже весь украшенный мозаикой. Его окружает галерея с колоннами. Наконец входим в самую мечеть. Она крайне мала, с низким потолком. Краски слепят глаза. Пол ее устлан толстым слоем ярких ковров, стены покрыты пестро и искусно раскрашенными изразцами. Посредине, за зеленой железной решеткой, покрытый бархатным малиновым покрывалом гроб самого Брадобрея Сиди-Сахби. Решетка украшена крошечными цветными лампочками, какие у нас вешают на елку. Кругом лампы и светильники. А напротив на стене висит картина, изображающая Мекку.

Какая-то старая женщина молится, сидя у дверей. При нашем появлении она прерывает молитву и с любопытством рассматривает нас. Еще большее любопытство проявляет маленькая девочка, которая до этого бегала по мечети, а теперь застыла, засунув палец в рот и устремив на нас огромные, блестящие глаза. Зато дряхлый, весь в морщинах старик, громко читавший Коран, не обращает на нас никакого внимания. Он так же громко продолжает свое чтение…

Другая весьма интересная мечеть в Кайруане — это мечеть Сиди-Окба. Она считается самой древней в мире, время ее постройки относится к V веку. Кругом все ослепительно бело: дома, стены. Внутри обширный двор, выложенный полустертыми плитами.

Двор опоясан колоннадой. Колонны поддерживают сводчатую галерею, где от дождя могут укрыться молящиеся, собирающиеся во дворе. А их бывает до семи тысяч человек. На одной из колонн солнечные часы V века — два гвоздя и небольшая каменная плитка.

Сама мечеть внутри прямоугольной формы. Она очень велика — и все семь тысяч человек размещаются в ней на устилающих ее каменный пол подстилках. Старый, но очень подвижный сторож с посохом и в короткой феске рассказал нам, что когда Окба, один из старейших и праведнейших пророков, встал в выложенной инкрустированным мрамором нише (неизбежном атрибуте каждой мечети и расположенной в той ее части, которая направлена к Мекке), он сквозь стену якобы узрел Мекку, находящуюся отсюда за тысячи километров, что явилось бесспорным «чудом».

Напротив входа в мечеть через двор возвышается минарет. Это высокая, прямоугольная башня бурого цвета, с красивой белой надстройкой. Если смотреть с нее на город, то прежде всего видна плоская, разделенная на прямоугольные секторы, похожая на печенье-вафлю необъятная крыша мечети, за ней возникают разной высоты, но всегда геометрически правильные плоские белые кровли домов. Их окаймляют желтые зубчатые городские стены, а дальше, куда хватает глаз, убегает начинающаяся от самых стен безрадостная степь.

Есть еще одно интересное сооружение в Кайруане — так называемый бассейн агладитов. Происхождение его весьма таинственно. Никто точно не знает кто, зачем, как и когда его строил. Предполагается, что возвело его полторы тысячи лет тому назад племя агладитов, вероятно, для сбора дождевой воды. Но построен он в современном стиле.

Бассейн колоссален. Он имеет форму круга более ста метров диаметром. Глубина его до пяти метров. Вода из бассейна вытекала в боковые трубопроводы, и, приподняв тяжелую каменную крышку, население могло брать ее оттуда. Рядом с большим расположен водоем поменьше. Сейчас это сооружение используется в качестве плавательного бассейна кайруанскими спортивными клубами.

Последним тунисским городом, где мы побывали, был Сус, третий по величине в стране. Население его составляет 145 тысяч человек. Сус большой порт. Отсюда отправляют за океан оливковое масло, цитрусовые в Европу.

От Кайруана его отделяет более пятидесяти километров настоящей пустыни, где и кактусы попадаются редко. Поэтому, когда мы в сумерках прибыли в Сус, то ярко освещенные кафе и магазины европейского квартала, голубой луч маяка, который с регулярностью часового маятника прометал небо над городом, оживленные улицы, машины, автобусы показались нам неожиданными.

Сус знаменит своим рибатом. Что такое рибат?

«..Неслышно подбираются к богатым африканским берегам пиратские корабли. Остается лишь дождаться нескольких порывов попутного ветра, и вскоре запылают разграбленные поселения, а галеры уйдут в море, глубоко осев под тяжестью обильной добычи. Но что это? На скале, на вершине круглой башни, загорается огонь, сразу же неподалеку вспыхивает другой! Набег сорван. С быстротой горящего бикфордова шнура передается сигнал тревоги от рибата к рибату, от сторожевого укрепления к укреплению, протянувшихся вдоль всего мусульманского побережья.

Предание гласит, что сигнал, поданный в Кеуте вечером, до вари уже доходил до Александрии, переданный от одного к другому десятью тысячами рибатов, охранявших землю ислама.

Но рибаты со своими массивными башнями и зубчатыми стенами служили не только для обороны. Они являлись одновременно и монастырями. И воины их между двумя тревогами предавались молитвам.

Такое двойное назначение находит свое отражение и в самой архитектуре рибатов. Могучие стены, сторожевые башни, внутренний двор с колодцем, на который выходили безоконные комнаты-кельи, на втором этаже огромный зал, служивший молельней. И в зале неизменный мираб — ниша, обозначавшая направление Мекки. А сторожевая башня была одновременно минаретом.

Самым древним рибатом Туниса считается рибат Суса, сооруженный в VIII веке.

Мне хочется рассказать его историю, потому что это история самого Туниса.

Место, на котором стоит рибат Суса, занимали еще в I веке нашей эры античные сооружения, их заменил храм, построенный во времена римского императора Траяна. А в IV веке языческий, храм уступил место храму христианскому. Его разрушили вандалы. При Юстиниане он был восстановлен.

В VII веке воины Окбы, того самого, что видел Мекку сквозь камень стен, осадили город и, взяв его штурмом, сравняли христианскую базилику с землей. Через сто лет на этом месте построили сторожевую башню. В 1821 году Зиадет Алла I, третий эмир династии, перестроил башню и воздвиг вокруг укрепление.

И только почти через 80 лет, когда Сус был весь окружен крепостной стеной, его рибат потерял военное значение и превратился в обыкновенный монастырь.

В большом зале, где некогда визжали натачиваемые сабли и звенело оружие, теперь раздавался лишь монотонный голос чтецов Корана, а с башни, по которой денно и нощно ходили зоркие часовые, по утрам кричал муэдзин, и вместо грозных воинов внутренний двор теперь заполняли смиренные молящиеся.

Но на этом превратности судьбы, которые выпали на долю рибата Суса, не окончились..

Когда Абу эль Ясид, берберский вождь, взбунтовался против династии фатимидов, он сжег рибат. Позже уцелевшие помещения служили складами, школой, магазином. Наконец, реставрированный в 1952 году, многострадальный рибат стал тем, чем он является ныне — исторической достопримечательностью и местом паломничества туристов.

И, глядя с высоты маленькой башни на древние плиты сусского рибата? которому дано было в своей бурной жизни как бы повторить историю Туниса, я невольно задумался.

Сколько крови и слез полили горькие земли этой страны, сколько криков и стонов вознеслось к ее голубым небесам!

Теперь страшное позади. С новыми силами, радостная и гордая, идет освобожденная от колониализма страна в свое будущее. Много еще, очень много будет на ее пути трудностей и помех. Но настанет день — и счастье засияет над ней так же ярко, как это яркое африканское солнце…

Загрузка...