Дмитрий Шашурин
НА ПОДВОДНЫХ ТРОПАХ


Очерк

Рис. Н. Абакумова


Горькие уроки

У меня в чемодане подводная маска-очки, трубка и ласты. Особенно я горжусь трубкой — она с клапаном. На загнутом конце ее привинчен специальный цилиндрический футляр, в котором катается целлулоидный шарик. Мы обсудили мое приобретение с такими же, как я, начинающими подводниками и решили, что ничего лучшего желать нельзя: захлебнуться с такой трубкой, с таким клапаном невозможно.

Увлекшись трубкой, мы не особенно занимались очками, хотя уже при испытаниях в ванне они вели себя довольно подозрительно: все время то в одном, то в другом очке оказывалась вода. Но это оборудование было редкостным: ни маска, ни ласты тогда еще не продавались, а я считался просто счастливчиком, и мои приятели возлагали на меня огромные надежды.

Автобус идет из Новороссийска через горный перевал по вьющемуся вверх серпантину шоссе. Я, прижав ногой чемодан с драгоценной трубкой, вытягиваю шею, чтобы не прозевать, когда покажется мое охотничье угодье — Черное море.

И вот справа, сначала вдали, обозначился высокий ровный морской горизонт, а затем море становится все ближе и ближе. Я представляю себя один на один с морем и от распирающих меня предвкушений равновеликим ему по размерам.

Через час стою на берегу, готовый к самым увлекательным приключениям. На мне маска-очки, «драгоценная» трубка и ласты. В руках насаженный на палку трезубец, сделанный по моим чертежам знакомым слесарем. Я величественно двигаюсь навстречу неизведанному и немедленно прихожу в полное недоумение: вода заливает очки и даже оказывается там, где ей совершенно не положено быть — в трубке, которая снабжена таким надежным клапаном.

Все эти зловещие явления — отнюдь не случайность. Они свидетельствуют о двух вещах — о несовершенстве оборудования и моей неподготовленности. Масштаб выравнивается — на берегу бескрайнего моря стоит обыкновенный человек в обыкновенной позе, он растерянно чешет затылок.

А море в Архипо-Осиповке предоставляет идеальные условия для подводной охоты. Километровой ширины мелкий залив с песчаным дном ограничен обросшими рифами. Морская водоросль цистозира кишит мелкими креветками — излюбленной пищей морской рыбы. Не менее привлекательно для рыбы и устье речки, которая впадает в залив у северной его оконечности.

Эти предположения, основанные на теоретических познаниях из биологии морских рыб, и непосредственные практические наблюдения за действиями рыболовов, которые стоят с удочками на рифах, ловят с лодок в устье речки и прямо с берегов закидушками, окончательно убедили меня в неисчислимых рыбных богатствах, Конечно, я и сам пробую все способы, стою на рифах с удочкой и ловлю на закидушку бычков, морских ершей и барабулек. Морские ерши — скорпены, ощетиненные, с огромной пастью, к ним не сразу подступишься. Барабульки, вскоре после того как они попадают на берег, — краснеют, черные бычки — светлеют. Словом, море все больше и больше разжигает мое желание увидеть этих рыб своими глазами не на берегу, а там, под водой.

Даже совершенно легкомысленная по своему техническому оснащению попытка половить с лодки на плохонький самодур, который состоит из небольшого груза и лески с двумя крючками с привязанными к ним первыми попавшимися перышками, немедленно приносит улов. На этот раз дело чуть-чуть не кончается трагически. Занимались мы этой самодурной авантюрой вдвоем с одним отдыхающим москвичом, который тоже впервые знакомился с морской живностью. Он первым поймал на свой самодур эту длинную рыбку с не такой уж обильно колючей внешностью. Спинные колючки с черно-белыми перепонками у нее все же торчат зловеще, и мой компаньон инстинктивно избегал уколоться о них, когда снимал рыбку с крючка. И все-таки он укололся о какие-то колючки ближе к хвосту. Укололся и завопил: «Ой-ой-ой!» До того примитивно, что я подумал: шутит, небось. Неужели рыболов будет всерьез вопить от какого-то укола о рыбьи колючки? Что ж, раз человек шутит, можно и посмеяться. Он вопит, я — смеюсь. Он смотрит на меня обиженно, а я смеюсь еще громче. Тут у моего компаньона потекли из глаз настоящие слезы, и я, неуверенно хихикнув в последний раз, стал выгребать к берегу.

На наше счастье, почти рядом рыбачил на лодке один здешний житель. Он сразу вполне серьезно отнесся к делу. Оказалось, мой компаньон укололся о морского дракона, или скорпиона, — так называли местные рыболовы эту беленькую, в скромную коричневую полоску рыбку. Однако истинно скорпионовыми свойствами у нее обладают только спинные колючки, хвостовые же большой опасности не представляют. Рыбак оказал нам и первую помощь: разрезал дракона и приложил его мясо к уколотому месту. После этой процедуры и разъяснения мой компаньон несколько оправился, стал стонать уже с отклонениями от первоначального примитива: «Ой, ой, ну и жжет! Ой, вот это дракон!»

Вместе с сухопутным изучением подводного мира я старался проникнуть в него и «по-мокрому», продолжая борьбу с очками, трубкой и ластами. С ластами и трубкой, собственно, возни никакой не было. Во всем были виноваты очки. Они явно не годились. Они были порочны в своем замысле. Между щеками, носом и резиновыми оправами очков оставались зазоры, и вода устремлялась сразу в очки и в нос — ослепляла и душила. Подумать только, что мы с моими приятелями восхищались этими очками. Вот тебе и импортная продукция!

В конце концов, применяя всяческие ухищрения, я добился того, что можно было спокойно смотреть под водой прямо на дно и немного по сторонам, когда проплываешь по поверхности. Но стоило лишь увлечься, разглядывая какого-нибудь крабика, как з-з-з… — и в один глаз, а то и в оба била тоненькая струйка воды. И еще одно обстоятельство проявилось вдруг: некий оптический эффект. Из-за того что каждый глаз был заключен в отдельную резиновую баночку, а полем зрения была непривычная среда — вода, каждый предмет я видел в двух экземплярах: один — правым глазом, другой — левым, и изображение ни за что не хотело сливаться. Протяну руку: около плеча одна рука, а дальше раздваивается — две руки. Обе вытяну — четыре. С ногами — такая же картина.

Искусство видеть

Хотя в глазах у меня и двоилось, я потихоньку начал ориентироваться под водой. Конечно, об охоте пока не может быть и речи — убрал в чемодан свой трезубец. Мечтаю лишь бы увидеть приличную рыбу в родной стихии. А они не попадаются на глаза, как я ни стараюсь заплывать дальше и нырять поглубже. Легко сказать, поглубже. С каждым метром погружения начинался новый этап взаимодействия с очками: у них вдруг появились свойства медицинских банок. Это вполне закономерное явление: с погружением давление воды на тело возрастает, а давление воздуха в очках по-прежнему равно одной атмосфере, и глаза начинают вылезать из орбит. Ну что ты будешь делать? Попробуй нырни.

Как я ни упрямлюсь, продолжая поиски крупной рыбы, она оказывается еще упрямей. И до того мне досадно, что я уже не вижу никакой другой живности, морское дно мне кажется пустынным, а морская вода чуть ли не пресной. Подплываю к берегу, а там рыболовы за время моих поисков кое-что поймали, есть и крупные. У одного даже килограммовый горбыль. Вот незадача. Где же они плавают?

Охотники за земной дичью знают, как то же самое бывает в лесу. Идет человек напролом и ищет дичь, высматривает, а вся дичь, издали заслышав его приближение, скрывается задолго до того, как он сможет ее заметить. Вот и думает начинающий охотник: либо дичь вывелась, либо он невезучий. Надо так войти в лес, чтобы не нарушить своим приходом его обычной жизни, не обращать на себя внимания.

Рыбы черноморского побережья привыкли к купальщикам. Человек для них нечто безопасное с четырьмя плавниками или хвостами — трудно сказать, как именно рыба воспринимает наши ноги и руки — но без головы, а главное, без глаз. Ведь голова купальщика находится обычно над водой и рыбе не видна. Человека в маске рыба пугается, как только замечает, что за стеклом маски помещаются глаза. Глаза у огромного существа, которое имеет почти рыбий хвост — ласты? Лучше держаться от него подальше! И уж, конечно, рыба раньше заметит неосторожного охотника, чем он ее. Если бы еще это необыкновенное существо не проявляло такого явного намерения разглядывать, тогда можно было и подождать удирать, самой познакомиться с ним поближе. Но, нет — ишь, как крутит глазищами, того и гляди у него еще окажется и зубастая пасть. Тревога!

Небось, скажете, что это охотничья фантазия. Но важна суть дела. Все сразу же изменилось, когда я научился входить в подводный лес, не постучавшись, старался ничем не отличаться от обыкновенного купальщика и, главное, не крутил головой и глазищами. Если рассматривал рыб, то не в упор, а боковым взглядом, так сказать, исподтишка. И все они спокойно занимались своим делом до тех пор, пока, случайно покосившись, не замечали, что я за ними подглядываю. Тогда происходило следующее (во всяком случае, так мне казалось): рыба приседала с испуга на несуществующих ногах, потом беззвучно вскрикивала «Ай!» — и мгновенно исчезала, оставив небольшое облачко мути. Я старался, чтобы таких приседаний было меньше: как только рыба бросала на меня подозрительный взгляд, я тотчас отворачивался от нее, и рыба оставалась на месте.

Особенно удобно маскироваться и заглядывать в рыбьи будни среди камней рифов, заросших цистозирой. Плывешь тихо среди камней, придерживаясь руками за кусты цистозиры, и заглядываешь словно в отдельные квартиры. В одной никого нет, в другой хозяева дома. Видишь, как разряженные в пестрые малиново-зеленые платья зеленухи-губаны меланхолично жуют раковины каких-то мелких моллюсков и, как шелуху, тут же сплевывают разжеванные панцири — будто кумушки грызут подсолнухи. (От этой деятельности мелких зеленушек, рулен-губанов и образуется светлый морской песок. Знаменитые средиземноморские песчаные пляжи — это тысячелетняя работа губанов, неустанно шелушащих известково-кремнистые ракушки.) Или дремлющий под камнем, словно в черно-фиолетовом халате с желтой оторочкой, темный горбыль. Вот уж он-то настоящий паникер: так низко приседает и так испуганно вскрикивает (беззвучно), что сам вздрагиваешь. А то и воинственно настроенный каменный краб — он сразу же, еще ничего не разглядев, только почувствовав постороннее движение, пятится под камень, поднимая навстречу опасности или добыче свои мощные черные клешни.

Если же заплыть вдоль рифов, туда, где камни крупнее и помещения становятся все обширнее и напоминают больше городские площади, можно увидеть и совсем уж крупную рыбу: лобана или светлого горбыля. Но только я собирался разглядеть что-то похожее на этих рыб, меня обязательно подводили либо очки, либо зажим для носа. Из-за них я не мог, как ни чесались руки, взяться за трезубец. Он так и остался в чемодане.

Пришла пора подводить итоги, отпуск оканчивался. Кроме первого, более сурово поучительного, чем радостного, опыта у меня был единственный трофей ракушка хищного моллюска — рапаны с оранжевым перламутром внутри и коричневыми черточками и пупырышками снаружи. Бывают редкие рапаны — крупные, с блюдечко; еще реже — закрученные не справа налево, а слева направо. Моя раковина была самой обыкновенной правшой и совершенно невзрачной, размером с самую маленькую солонку. Но если говорить откровенно, она и сейчас мне милее всех остальных, добытых позже рапан, крупных и со всяческими редкими отклонениями от скучной нормы. Когда ее приложишь к уху, она шумит гораздо отчетливее и заманчивее других ракушек. Хотя всем известно, что никакого шума моря в ракушках на самом деле нет.

За крабами

Новая маска, которую я достал к следующему отпуску, буквально открыла мне глаза и развязала руки. Чувствую себя птицей, легко и свободно пролетающей над скалами, поросшими лесами, над ущельями и над равнинами, где песчаные ребрышки выстроились, как на гигантской стиральной доске, и на них играют зайчики — это от легкой ряби на поверхности моря и уловленного ею солнца. Я в Крыму, плаваю вдоль судакского песчаного пляжа. Глубина два-три метра. Поднимешь голову над водой — прямо напротив тебя вывеска «Шашлычная» и бетонная ограда набережной. Опустишь под воду =— под тобой, как пасущиеся козы, барабульки и в крохотных раковинках рачки-отшельники. Я, как птица, парю на самой границе этих двух миров, и солнце греет мне спину.

Пока же я ныряю на дно (всего два метра) и хватаю раковинку с рачком-отшельником, он прячется и затаивается. Его клешни устроены так, что правая, большая, чем левая, служит крышкой для раковины. Ушел рачок в дом и, словно дверью, закрыл вход клешней. Раковинка с лесной орех, а сам рачок не больше кузнечика, есть и совсем маленькие рачки — с муравья. Все они ползают в своих домиках по дну, хватают кого-то еще меньше себя. Барабульки по повадкам и расцветке похожи на речных пескарей, и рот у них усатый. Идут стайкой, ощупывают песок усиками и как бы раздувают его — кормятся. Подпускают барабульки вплотную и проявляют испуг только тогда, когда пытаешься их схватить, и то не уплывают далеко. Просто им некогда заниматься всякими ныряльщиками, лишь бы не трогали руками.

Если плыть вдоль берега судакской бухты на восток, участок песчаного дна становится уже. Он прерывается выходом глинистых сланцев и песчаников — это огромные плиты, торчащие из-под песка и обрывающиеся ступенями в глубину. На них поселились цистозира и другая водоросль — падина, по форме похожая на грибы лисички, только вороночки гораздо тоньше и бледно-лимонного цвета. Парю птицей над уходящими вглубь ступенями, заросшими кустами цистозиры, всюду по-прежнему играют солнечные зайчики. Что-то будет с моей легкого московского загара спиной?

Я уже знаю, что надо нырять к основанию тех последних ступеней, которые лежат на песке, образуя некоторый навес — карниз. Под карнизами чаще всего и происходят знакомства. Каменный окунь с коричневыми разводами на морде, с темными полосами поперек тела и большим голубым пятном посередине. Стоит в тени почти неподвижно: здравствуйте, очень приятно! Взлетаю к поверхности, набираю свежий воздух и опять на дно, пустяки — всего около трех метров. Заглядываю под карниз — пусто, а под следующий успею? Успеваю. Там коричневая головешка — целое полено. Как она странно обгорела. И зачем она здесь? Да это не полено, это такая скорпена — морской ерш. Ого! И взлетаю за воздухом. Спину щиплет уже не переставая. Часа два плаваю и все вверх спиной. Э, ничего не будет!

Вон между ступенями — ущелье. Нырну на дно, потом подберусь вдоль ступеней к ущелью и загляну в него самым осторожным образом, как бы нечаянно. Притворяясь обыкновенным купальщиком, даже такой неопытный охотник, как я, может достичь приличных результатов.

В этот раз я впервые сумел до конца выдержать роль незаинтересованного лица. Нырнул к основанию ступеней и, подвигаясь вдоль самой нижней, будто ненароком покосился в ущелье., Батюшки, три огромнейших лобана! Даже неудобно показывать руками, какие они были огромные, лучше скажу, что никогда больше я не видел таких крупных лобанов. Они спокойно пощипывали пушок водорослей с камней и плыли по ущелью мне навстречу. А я и не смотрел и смотрел, и делал вид, что не смотрю на них до тех пор, пока хватило воздуха. Сам же думал: ну, хватит знакомиться, нужно бежать за трезубцем. Вынырнул, еще раз нырнул и опять и не глядел и не мог наглядеться. В воде к тому же все кажется увеличенным в полтора раза. Ах, какие это были лобаны!

«Немедленно за трезубцем», — говорил я себе, подплывая к берегу. Но там, выслушав сочувственные восклицания по поводу моей спины, да и чувствуя сам нестерпимое жжение, понял, что сегодня, пожалуй, до трезубца не дойдет.

— Смазывайте простоквашей, — сказали мне в один голос из-под натянутого на палках тента пожилые супруги.

Судя по их слезающей кусками коже, совет был испытанный.

Весь остаток дня я пролежал на животе, а рыбак, хозяин дома, в котором я остановился, время от времени поливая мне спину простоквашей, объяснял, что рыбы сейчас у крымских берегов нет. Отошла рыба. Под влиянием его рассказов и солнечной лихорадки мне всю ночь снилось, что из моря ушла вода, а не рыба, и летаю я над сухими камнями, песком, и там ползают сухие рыбы. Я просыпался, смазывал спину новой порцией простокваши, и мне снова снилось, как вода отходит от берегов и мне негде применить свой трезубец.

С утра невольно пришлось прежде всего взглянуть на море. Оно было все таким же: набитым солнечными зайчиками и синевой. Спину мне еще, несмотря на простоквашу, драло основательно. Решил, что плавать в этот день не буду, а займусь сухопутной разведкой. Поговорю с рыболовами на Алчаке — так называется в Судаке гора на восточном мысе и прибрежные скалы под ней, лишь на всякий случай прихвачу с собой сумку с ластами, маской и трубкой. Может быть, мне станет легче, может быть, скажется, наконец, удивительная целебность простокваши.

В книжке «Судак», выпущенной Крымиздатом, про рыболовные свойства Алчака сказано: «Там на удочку попадаются бычки, ерши, налимы, зеленухи, окуни, горбыли». И все рыболовы из приезжих отдыхающих, усвоив эти сведения, не колеблясь отправляются к Алчаку, начиная делать пробные забросы уже на далеких подступах к нему. С ними-то я и встретился сначала. Новички были полны энтузиазма и охотно первыми вступали в разговор, из которого вытекало, что пока, кроме морских собачек, им ничего не попадалось. Но вот на Алчаке… и следовала вышеприведенная цитата.

Ближе к горе все чаще попадались молчаливые, неприветливые рыболовы. Чтобы получить сведения у них, уже требовался специальный подход. Нельзя, например, остановившись за спиной рыболова, спросить: «Ну, как!» Или задать этот же вопрос, присаживаясь справа от рыболова. Тут уж вам не помогут никакие самые вежливые формулировки. Садиться можно только слева от рыболова и несколько сзади и ни в коем случае не ближе к воде, чем поместился он сам. Чем дольше будет пауза, тем лучше. Рыболов должен к вашему присутствию притерпеться или поверить, что вы сами неравнодушны к рыбалке или знаете толк в местных рыбах. Вот тогда и начинайте разговор, лучше с какого-нибудь незначительного замечания.

Оказалось, ближе к Алчаку и на самих алчаковских камнях сидят не новички, а рыболовы, проведшие здесь уже добрую половину своего отпуска и не видавшие в глаза ни одной рыбы, кроме морских собачек. И они прямо-таки с какой-то фанатической убежденностью развивали передо мной версию моего хозяина о великом отходе рыб от крымского побережья. То же самое говорили и местные ребята, которые перемежали шумным купанием свои бесплодные попытки выловить что-нибудь из-под Алчака, кроме морских собачек. Только один из них посмеивался, слушая объяснения приятелей, Я подмигнул ему.

— А ты, небось, знаешь, что рыба никуда не уходила?

Он кивнул и гордо показал самодельную маску. Я вытащил из мешка свою, и мы немедленно стали друзьями с судакским школьником Сережей. Он назывался потом Сережа Первый, потому что у нас появился еще один друг — Сережа Второй, но это случилось только через несколько дней. Пока же мы с Сережей подробно выясняли обстановку.

Его сведения еще более оптимистичны, чем мои. Сережа, не стесняясь, показывает размеры встреченных им под водой рыб, иногда ему не хватает даже распахнутых рук, и он делает три-четыре шага, критически оглядывается: «Вот такой, может, чуть-чуть побольше». И в голосе его звучит самое искреннее восхищение. Я округляю глаза и прищелкиваю языком. Наша охотничья дружба крепнет с каждым словом, И мы переводим ее еще и на деловую основу: заключаем устное соглашение о совместной добыче крабов тут же, под Алчаком, и немедленно.

План операции предлагает Сережа: я ныряю первым и, достигнув дна, осторожно отворачиваю в сторону один из больших камней. Мой компаньон успевает поднырнуть в следующий момент, чтобы схватить краба, который наверняка обнаружится под камнем. Что ж, отворачивать камни — посильная для меня работа, и я охотно уступаю Сереже требующее меньших физических усилий схватывание крабов. Интересно, а не может ли это хватание последовать со стороны краба, или будет вдруг обоюдным: Сережа схватит краба, а краб Сережу? Придется ли мне тогда тоже схватить кого-нибудь из них? Размышляя таким образом, я взялся за ворот рубахи, чтобы стащить ее через голову, но тут же был остановлен «резкими болевыми ощущениями в области спины». Выражаясь менее изысканно, мне показалось, что вместе с рубашкой я сдираю с себя не только кожу, но и все остальное до самых костей.



Сережа удивленно следил, как я, так и не раздевшись, снова уселся на камнях. На лице его явно отразились нелестные для меня подозрения. Пришлось показать ему спину и объяснить, что я не могу снимать рубашку.

— А в рубашке?

Действительно, почему я не могу нырять в рубашке? Как это мне самому не пришло в голову? Обрек себя с утра на сухопутное существование, когда… И я уже был в воде, на дне, и тихонько отворачивал камень. Вот мимо меня скользнул увеличившийся в полтора раза Сережа, Краб, сидевший под камнем, не успел ничего предпринять, как был схвачен за панцирь. Мы быстро поднимались к поверхности, обмениваясь под водой впечатлениями. Сережа показывал, какой пойман краб и как он его ловко держит. Я на правах старшего, выполнявшего более трудоемкую работу, показывал жестами, что вполне одобряю Сережины действия.

Я боялся лишь одного: как бы Сережа не предложил мне поменяться ролями. Для того чтобы с такой легкостью справляться с каменными крабами, у меня не хватало еще физической тренировки и самообладания. Попробуй схвати его, когда он кажется тебе размером с суповую тарелку, а клешни не уступают массивным; кузнечным клещам. Да и цвет краба не внушает доверия — будто он так покраснел от злости, что начал синеть и норовит разорвать тебя своими черными щипцами. Крабы-водолюбы, те поменьше, с ними справиться легко, но когда я их бросал в сумку, Сережа удивленно поднимал брови и говорил; «Там же нечего есть». А я говорил, что все равно люблю всяких крабов. Эта небольшая разница вкусов не нарушала согласованности наших действий.

Глубина, с которой мы добывали крабов, была не более четырех метров, но маску на дне сильно прижимало к лицу, и мы чувствовали себя заправскими ныряльщиками, закаляющими свой организм повышенным давлением грозной бездны. Если бы мы знали! Однако не стоит торопить события. Лучше держаться их естественного хода. Добытые крабы были поделены, причем Сережа отказался от своей доли водолюбов, и мы договорились о встрече на этом же месте на следующий день» Моя спина после купания в рубашке не болела, и я решил, что завтра смогу пустить в ход свой трезубец, хотя бы для начала против крабов.

Конечно, Сережа зря пренебрегал водолюбами. Вкус у них был отличный, и кое-что из того, на чем держался этот вкус, попадало даже на зубы. Каменные крабы превосходили водолюбов лишь по количеству съедобного. Так обильной дегустацией первых трофеев закончился второй день. Простокваши было израсходовано самая малость, на всякий случай. И ночью мне ничего не снилось.

Еще один Сережа

Трезубец против крабов действовал безотказно. Однако Сережа считал непрофессиональным пробивать панцирь краба и усиленно старался обратить мое внимание на простоту применяемого им метода. Я выдвигал шаткие доводы в защиту трезубца и не решался, как это ни казалось просто, схватить ощерившегося каменного краба руками. Несколько раз мы отваживались нырнуть поглубже, к основанию торчащей над водой скалы, и, вынырнув, делились впечатлениями о том, как давила на той «страшной глубине» маска. «Аж глаза вылезают», — жаловался Сережа. Мы были, как оказалось вскоре, самые заскорузлые невежды. Не знать таких простых вещей. Эх, Сережа, а еще школьник!

Крабы нам наскучили. Краб — не рыба. Мы перебрались от Алчака на песчаный пляж и поплыли вдоль основания выступающих на песок плит. Берегись, скорпены! И они побереглись. Я думал, вот сейчас покажу Сереже, как надо работать трезубцем, а ершей нет и нет. Даже того огромного — я хорошо запомнил его камень — не оказалось на месте. Когда же нам подвернулась скорпена, я от желания бить наверняка все приближал трезубец к скорпене и все не ударял и не ударял. Взрыв, облачко мути, и я с самым дурацким видом озираюсь по сторонам. Вывод: медлишь упустишь добычу. А тут еще Сережа показывает жестами: ударять, бить надо! — Сам знаю, — показываю и еще тычу куда-то пальцем в виде объяснения, а там закапывается в песок… старый знакомый — морской дракон: злобные глаза навыкате, и закапывается в морское дно, как курица в кучу пыли, трясет перьями. Удар, и дракон нанизан сразу на два зубца из трех. Сережа предостерегающе дергает меня за рубаху, отмахиваюсь: сам знаю! Стряхиваю скорпиона с зубцов и Добиваю. Мой знакомец — рыболов из Архипо-Осиповки — отомщен.

Сережа снова дергает меня за рубаху и приглашает заглянуть в расселину между двумя плитами. А там настоящая идиллия: на голых краях расселины (в глубине, как аллея деревьев, — заросли цистозиры) сидят на хвостах, словно скульптурные львы у входа в парк, две морские собачки, а в конце этой парковой аллеи притаилось уродливое чучело — внушительная скорпена. Не медлить и не впадать в панику. Осторожно подвожу трезубец — бац!.. Облако песку! Но по тому, как сотрясается древко, знаю: есть! Всаживаю трезубец поглубже: руками скорпену не рекомендуется хватать, у нее тоже есть ядовитые колючки, не такие, как у дракона, но уколы их продолжительно болезненны, и скорее плыву к берегу. Там мы разглядываем уродину и собираем толпу зрителей. Прекрасный случай показать свою скромность и то, что такая добыча нам совершенно не в диковинку.

А ведь там, в море, где-то среди камней, плавают вчерашние лобаны. Что если их так же — бац!.. Ух, даже дыхание перехватывает. Да разве мы знаем — может, лобанов только трезубцем и возьмешь? Пошли, Сережа, за лобанами! Лобаны бывают до двенадцати килограммов весом, почти метр в длину. Выдержит ли трезубец?

И мы встречаем лобанов, не вчерашних, хотя и на том же самом месте, так раза в четыре поменьше. Не может быть, чтобы это были вчерашние. Они даже и не лобаны, а сингили та же кефаль, но не достигающая таких больших размеров. Но и сингилей неплохо было бы этак — бац!.. Где там, не подпускают и близко! Просто их природа не может допустить такого близкого соседства крупного движущегося тела. Разве справишься с такими рыбами трезубцем?

Все неотступнее нас преследует мечта о подводном ружье. Когда мы греемся с Сережей после очередного заплыва, то разговариваем только о подводных ружьях.

— Да, тех бы лобанов… Раз!

— А горбыль на выстрел ведь вполне подпускает, Бах!

— Есть далеко бьют. Газовые. П-ш-ш!

— Сжатым воздухом. Но пружинные все же лучше. Тыцт!

Мы так разожгли свой аппетит, что нам всюду мерещились подводные ружья, А когда на самом деле вдруг увидели подводное ружье, мы не поверили своим глазам. Оно лежало на плоском сухом камне, выступавшем из воды, под Алчаком. Блестящее никелем ружье— арбалет резинового боя, почти такое, какие сейчас сотнями продаются в спортивных магазинах. Тогда же лет пять назад — это была мечта, сказка. И вот так просто блестит никелем на плоском горячем камне, удивительным образом материализовавшаяся наша мечта. А рядом с ружьем, на том же камне, лежал волосатый рыжий маг —= владелец ружья, Еще там же были ласты, маска и трубка.

Мы не знали, как себя вести с волшебником, а ну-ка он рассердится и исчезнет так же неожиданно, как и появился, вместе с ружьем? Мы тихо подошли к плоскому камню, уложили на берег, как жертвоприношения, наши маски, трубки и ласты и присели рядом, как дикари, которые пришли поклониться своему божеству, на корточки, лицом к камню. Может быть, волшебник спал и поэтому никак не реагировал на наше появление, только положил одну из своих рыжих ног на ружье. Разве мы могли осуждать его? Доведись нам иметь такое ружье, мы бы никогда не выпускали его из рук и не смотрели бы ни на кого, кроме рыб. Мы смирно сидели на корточках и терпеливо ждали, что будет.

Рыжий положил обе ноги на ружье. Потом перелег на более горячее место камня, снял с ружья ноги и положил руку. Потом он сел к нам спиной, но все же покосился на нас, и мы заметили, что он не такой уж и молодой. Может быть, и правда волшебник? Он еще раз покосился, заметил наши маски и повернулся к нам совсем. Мы сидели на корточках, ели его глазами и молчали. Мой язык никак не поворачивался. Выручил Сережа.

— У вас ружье? — сказал он хрипло.

— Ружье, — улыбнулся рыжий. — Интересуетесь?

Мы полезли к нему на камень и стали щупать и гладить ружье. Так состоялось наше знакомство с новым Сережей, который сначала был Сергеем Павловичем, а потом Сережей Большим, и, наконец, стал Сережей Вторым, а мой школьник Сережа, побыв Сережей Маленьким, сделался Сережей Первым. Но все эти метаморфозы происходили постепенно, в ходе наших совместных приключений. Пока же мы с Сережей, очарованные великолепием ружья, сопели и чмокали, а Сергей Павлович снисходительно улыбался.

— Где вы его достали? — опять опередил меня Сережа.

— В нашем институте студенты организовали кружок подводного спорта, достали у моряков чертежи акваланга, ружья. И вот видите — сделали, — потряс он ружьем.

— Конечно, студенты, — вздохнул Сережа.

Так постепенно завязался разговор. Мы с Сережей сворачивали его все время на темы о свойствах, конструкции ружья, о деятельности институтского кружка. Сергей же Павлович — он, оказывается, был профессором в том ленинградском институте — в свою очередь, старался вернуть нас к теме, которую мы уже окончательно обсудили с Сережей вчера: не ушла ли рыба от берегов Крыма куда-нибудь в другое место?

Знакомая история! Сергей Павлович с таким же восхищением рассматривал мою скорпену, с каким мы смотрели на его ружье. А пока он рассказывал о своих неудачах. Они как начались с приездом его на море, так и продолжались почти весь отпуск — оставалось ему отдыхать всего несколько дней. Мы, конечно, сочувствовали ему, он завидовал нам. Так произошла первая метаморфоза: Сергей Павлович стал просто Сережей Большим. Правда, одно обстоятельство чуть было снова не подняло его авторитет на недосягаемую высоту, но мы с Сережей Маленьким сумели не подать виду. Это так и осталось нашим секретом.

Сережа Большой, живописуя одну из своих неудач, очень часто упоминал глубины в семь-восемь метров, и столь же часто мы переглядывались с Сережей Маленьким. Конечно, заливает, — говорили наши взгляды. Вдруг мы услышали нечто, что заставило нас затаить дыхание.

— Ныряю, ухожу все глубже, — рассказывал Сережа Большой, — поддуваю воздух в маску, — для наглядности он фыркнул носом, — потом еще поддуваю…

Мы с Сережей Маленьким уставились друг на друга. Ай, да какие же мы ослы! — говорили наши взгляды, а голос Сережи Большого, как это бывает в радиопостановках, отодвинулся куда-то и заглох. Просто надо поддувать воздух в маску, чтобы выравнять давление, и ныряй куда хочешь. И снова Сережа Маленький опередил меня.

— Ух, жарко. Я окунусь немного.

Он натянул маску, схватил в зубы трубку и соскользнул с камня в воду.

Так и есть — он поплыл туда, где между камнями, по нашим расчетам, было восемь метров глубины и нам еще ни разу не удавалось донырнуть там до дна. Вот взвились над водой его ноги в самодельных ластах и плавно ушли вниз. Секунд через двадцать он вынырнул, показал мне камень со дна: мол, достал. Еще раз нырнул и опять вынырнул с камнями. Разогнался кролем так, что почти выскочил на камень, а на мой вопросительный взгляд кивнул, подмигивая.

— Порядок!

Мне тоже не терпелось попробовать нырнуть поглубже. Сережа Маленький выручил меня. Он сказал, что видел здорового краба между камнями, с которым якобы он побоялся связываться. Я сейчас же полез в воду, заплыл над впадиной — там, на дне, голубеют и отдают зеленью камни. Вдохнул воздух, наклонился, выбросил ноги и колом пошел в глубину. Маска придавила скулы, щеки; втягивая лицо, я фыркнул носом — и все прошло. Несмотря на глубину, маска больше не давила. Дошел до дна, еще фыркнул. Хорошо! Повернул камень, там — каменный краб. Не раздумывая, цоп его за панцирь, и наверх! Сам ошалел от своей смелости, а Сережа Маленький смеется, даже заливается от смеха.

— Полный порядок, — говорит.

Сережа Большой так ничего и не понял, потому что его совершенно покорили наши удачи, а свои собственные неудачи еще больше обескуражили. Кроме обычных неудач на охоте, которые случаются от неопытности, у него еще были две причины, вызывавшие значительные трудности. Близорукость и зябкость. Да, Сережа Большой быстро мерз в воде, и ему требовался горячий песок или вот такой плоский, нагретый солнцем камень. И еще: от нетерпения ему хотелось поскорее снова начать поиски дичи. Сережа Большой не успевал как следует отогреться и залезал в воду.

Наша троица представляла сейчас весьма удачную комбинацию. Мы с Сережей Маленьким будем разведывать водоем, находить дичь и приводить к ней Сережу Большого, чтобы он совершал решающий выстрел. А сегодня мы плывем с Сережей Большим охотиться на скорпен. Посмотрим, как будет действовать его ружье, настоящее подводное ружье — арбалет резинового боя. Нет, нам с Сережей Маленьким удивительно везет: мы так быстро приобщаемся к настоящей подводной охоте!

У ступеней мы быстро разыскиваем одну скорпену, потом — другую. По первой Сережа Большой не успевает выстрелить, по второй промахивается. Ему становится холодно, и он плывет к берегу. Мы с сожалением смотрим вслед исчезающему в подводном тумане ружью.

Мимо нахально проплывает белый горбыль, как будто он знает, что ружье скоро не вернется. Все-таки я пробую сунуть в его сторону трезубец. Совершенно бесполезно. Тогда я ныряю к основанию ступеней и, не забывая поддуть воздуха в маску, ищу скорпен. Натыкаюсь на бычка, сидит под большим камнем, присосавшись к маленькому камешку своей брюшной присоской. Непонятно, что он здесь, на глубине, делает. Обычно бычки присасываются к камням в прибойной полосе и подхватывают все съедобное, что волны смоют с берега. Раза четыре поднимаюсь за воздухом, а ершей нет. Сережа показывает: наловил крабов — в левой руке и в правой по крабу. Я остаюсь один.

Когда вы охотитесь компанией, всегда самые удивительные вещи происходят после того, как возможные свидетели отплывут куда-нибудь в сторону или выйдут на берег. Так случилось и на этот раз. Заглядываю за очередной уступ и натыкаюсь на синий самоварный поднос, раскрашенный в стиле модерн под полосатую рыбу. Но нет, поднос шевелит плавниками и у него толстая спина. Я пячусь назад, всплываю, собираюсь с силами, проверяю крепость трезубца и ныряю снова. Поднос на месте. Только он скорее фиолетовый, чем синий. Замахиваюсь трезубцем, подвожу — бац! Древко содрогается, кругом поднимается муть. Скольжу рукой по древку к рыбе, другой рукой стараюсь нащупать ее голову, чтобы схватить за жабры, касаюсь толстой спины — и больше ничего… Древко перестает сотрясаться, песок оседает, а я всплываю выдохнуть-вдохнуть и вижу, как вместе с мутью опускаются на дно крупные рыбьи чешуйки. Но вот откуда ни возьмись вылетели маленькие зеленушки-рябчики и своими вытянутыми в трубку губами быстро подобрали чешуйки.

На дне опять спокойствие и чистота солнечных зайчиков. Тогда я решил, что загарпунил эту рыбу, и она, согнув один из зубцов, ушла. Кстати, это был красавец зубарик. Теперь же мне ясно, что я лишь прижал зубарика древком к камням и ему не сразу удалось вывернуться.

Сережа Большой, возвращаясь на берег, подстрелил все-таки из ружья небольшую морскую собачку и теперь удивлял всех, приписывая несчастной собачке свойства морского дракона, скорпены и ската. Он хотел было перекинуть мостик к дельфину, но его сбили вопросами. Сережа Маленький помирал со смеху.

Ну, а скажите мне, почему бы солидному профессору во время своего отпуска на морском пляже не заливать все, что угодно по поводу охотничьих подвигов под водой? Тем более что его как назло преследуют неудачи из-за близорукости и совершенно не к месту вылезающей гусиной кожи. Кстати, мы тут же сообща начали наступление на эти досадные помехи. Сережа Маленький предложил укоротить у очков оглобли и продеть эти обрубки в особые петельки, приклеенные внутри маски, а сам Сережа Большой решил использовать мой опыт плавать в шерстяной рубашке и джемпере. Мы разошлись в самом боевом настроении.

Добываем ската

Может быть, на Алчаке никогда не раздавалось таких приветственных кличей, какими мы с Сережей Большим встретили появление Сережи Маленького с пикой в руках. К тупому концу пики была прикреплена резиновая петля. Сережа Маленький предложил нам загадку: для чего она? Как мы ни ломали голову, но не сообразили простой вещи. В петлю продевается правая ладонь. Охотник, растянув резину, схватывает древко копья ближе к наконечнику. Теперь остается только направить острие на рыбу и разжать кулак. Копье, увлекаемое резиной, резко ударит в цель. Для того чтобы поразить притаившуюся скорпену, горбыля или каменного окуня, как раз достаточно этих 30–40 сантиметров резинового боя. Сережа Большой тоже щеголял обновками — очками в маске, шерстяной рубахой и джемпером чуть не до колен.

Сережа Маленький убедил нас проплыть вокруг подножия Алчака за мыс и осмотреть все крупные камни и расселины. Решили мелочами — крабами, ершами, зеленухами — не заниматься и, уж конечно, не трогать морских собачек. На этот счет мы потребовали от Сережи Большого индивидуальное обещание.

Теперь из нас троих хуже всех был вооружен я. Поэтому, видимо, рыбы обходили моих товарищей и все лезли на меня. Пока я мычал и шлепал по воде, чтобы привлечь внимание какого-нибудь Сережи, рыбы уплывали. Это были почти одни лобаны, которые огибали подножие Алчака и плыли нам навстречу.



Время от времени мы ныряли к основанию камней и заглядывали в маленькие гроты — всюду сидели готовые вступить в драку крабы. Они лишь поглубже засовывали под камень уязвимую спину и шире растягивали раствор черных клешней. Мы чувствовали себя полноправными обитателями мерцающих бирюзой глубин. И вот в этой глубине мы вдруг одновременно заметили проплывающее под нами одеяло. Оно двигалось одним углом вперед, размахивая двумя соседними, как крыльями. Мы сразу узнали: скат — морской кот, серо-синий, со зловещими щелями около глаз, торчащим на хвосте шипом. От него веяло холодной жутью первобытного, и мы с Сережей Большим застыли в созерцании. Зато Сережа Маленький нырнул наперерез чудовищу, натянул до отказа резину. Бах! — раздался в воде глухой стук наконечника копья, воткнувшегося в спину ската. Тут же поднялась суматошная возня — одеяло начало крутиться вокруг копья, бешено щелкая по сторонам хвостом. Сережа Маленький упирался в комель копья, не подпуская к себе разъяренного ската. Наконец из оцепенения вышел Сережа Большой, он нырнул и очень удачно выстрелил, всадив свой гарпун между брызгальных щелей ската. Тот, как бы прислушиваясь, застыл на мгновение; в этот момент и я воткнул свой трезубец сбоку хвоста, у самого страшного шипа. Теперь скат извивался, как змея. Но безуспешно! Три человека неуклонно двигали его к берегу.

На камнях под Алчаком мы разглядели нашу добычу во всех подробностях. В размахе «крыльев» ската было около семидесяти сантиметров, в длину, включая, конечно, хвост с грозной колючкой, он был еще больше. Солидная добыча! Нас распирало от массы переживаний, но рассказывать о них друг другу вскоре приелось, и мы, не сговариваясь, двинулись к пляжу, пристроив ската на древках копья и трезубца.

Для скучающих купальщиков появление такого чудовища было желанным развлечением, а мы получили благодарную аудиторию. Сережа Большой тем временем очень красочно излагал все этапы сражения. Причем он часто и это нравилось и Сереже Маленькому, и слушателям — подчеркивал роль Сережи Маленького. Он говорил: «Сережа первый увидел», «Сережа первый прицелился», «Сережа первый загарпунил» и так далее. Все — Сережа Первый. А так как мы останавливались в разных местах пляжа несколько раз и каждый раз вся история излагалась с самого начала, то к тому времени, как мы принесли ската домой и начали его жарить, Сережа Маленький окончательно стал Сережей Первым, а Сережа Большой— Сережей Вторым.

С ружьем в руках

Сначала уехал Сережа Первый — погостить к бабушке в Старый Крым. После его отъезда мы с Сережей Вторым быстро начали взрослеть и уж не так смело делились своими фантастическими переживаниями с отдыхающими на пляже. Мы ограничивались правдивой информацией, которой обменивались друг с другом, так как плавали в разное время, чтобы не простаивало ружье.

У Сережи Второго шли последние дни отпуска, и ему очень хотелось ознаменовать их победой над лобаном. В поисках лобанов мы переходили из бухты в бухту. Самая людная — судакская — давно уже была нами отвергнута, хотя там чаще всего мелькали вдали, а иногда и близко сигаровидные, вспыхивающие металлическим блеском, словно они в серебряных кольчугах, крупные лобаны. Сережа Второй жаждал охоты в рафинированном виде, чтобы дико было не только под водой, но и над водой. В Уютнинской бухте, у знаменитой Генуэзской крепости, тоже было людно.

Зато следующая бухта была совершенно пустынна. Дно ее каменистое, заросшее травой, из воды торчат крупные камни, и глубина между ними от четырех до десяти метров. Где много больших камней, там вода прозрачнее, чем на песчаных местах, и мы снова чувствуем себя птицами, парящими над ущельями. Здесь идеальная обстановка для добычи лобана. Но останавливает нас его упорное нежелание представиться нам. Мы уже застрелили нескольких скорпен и каменных окуней, стреляли по горбылям и крупным ласкирям. А лобанов нет и в помине.

Нам почему-то казалось, что эта рыбья аристократия прежде всего должна появиться у самых больших камней, которые дальше всех отстояли от берега, и мы даже переселились туда со всем своим несложным скарбом — завтраками, водой и одеждой. Мне тоже хотелось, чтобы Сережа Большой убил своего лобана. Я ставил себя на его место и рассуждал так: если бы это было мое ружье и у меня кончался отпуск, а мой товарищ по охоте оставался еще на полмесяца, отдал бы я ему на это время ружье? Пока я не проникался как следует ролью владельца ружья, ответ выходил в мою пользу. Когда же я положа руку на сердце спрашивал, действительно расстался бы я с ружьем, будь оно моим, — сердце молчало. Вот почему я тоже ждал лобана.

Однажды лобаны пришли — толстые, длинные, чешуйчато-серебристые, с большими сердитыми глазами. Я тихонько отплыл, оставив их в самом спокойном, почти ленивом состоянии ощипывать кусты цистозиры, и стащил скорее с камня в воду Сережу Второго. Но когда мы добрались к тому месту, последний из лобанов растаял в зеленоватом тумане подводных далей. Я жестами объяснил Сереже Второму ситуацию и показал, чтобы он плыл вокруг следующего камня с одной стороны, а я буду двигаться ему навстречу и, может быть, нагоню на него дичь. Только я завернул за угол, как тут же наткнулся на стайку довольно приличных зубариков, размерами не с самоварный поднос, а со среднее блюдо, и они выглядели теперь не синими, а скорее розовыми в черно-белых полосах. Мы заметили друг друга одновременно. Они смотрели на меня и не могли решить, стоит им пугаться или не стоит. Я же старался притвориться как можно более безобидным, чтобы не спугнуть их до появления Сережи Второго. И притвориться мне вполне удалось: зубарики дождались Сережу и один из них тут же забился на гарпуне.

Хотя такую добычу можно вполне приравнять к лобану, я все-таки не мог решить, отдал бы я ружье, будь я на месте Сережи Второго. И что он скажет, если я сам внесу такое предложение? Чем больше я ломал голову весь этот день, то становясь на его место, то его ставя на свое, и думал и переживал за обоих вместе, тем все выглядело запутаннее и запутаннее. Скоро надо идти провожать Сережу Второго на автобус, а я еще никак не мог ни на что решиться. Вдруг, постучавшись, зашел живший в том же доме студент-москвич Володя и сказал, что у него ко мне просьба.

— Пожалуйста, — сказал я, — с удовольствием, что смогу. — А сам думал… Вот я сделаю все, что угодно этому парню. Так пусть Сережа Второй выполнит мою просьбу. — Я слушаю тебя, Володя.

— Видите ли, я вижу, вы увлекаетесь подводной охотой, — сказал нерешительно Володя. — Когда я сюда ехал, я тоже собирался охотиться, но познакомился с компанией туристов, и мы увлеклись ходьбой по горам. И сейчас уходим в далекий поход, а там в Москву. Так вот, я подумал, чтобы мне в походе не таскаться с ружьем, оставлю его вам, а вы, когда в Москву приедете, позвоните, и я за ним приеду.

У меня закружилась голова, в глазах даже что-то заколебалось.

— Где? — спросил я. — Где? — и показал руками, как спускают курок.

— Вот, — сказал Володя, — доставая из-за двери настоящее подводное ружье, — а это запасная резина и второй гарпун. Адрес и номер телефона на бумаге. Значит, договорились? А то знаете, ружье не мое, товарища. Неудобно бросать. Большое вам спасибо!

Он ушел, а я долго приходил в себя, потом осторожно подошел к ружью, завернул его в ту же бумагу, в какой его принес Володя, положил на кровать, тщательно прикрыл одеялом, запер все окна, дверь и пошел провожать Сережу Второго.

Первым в его комнате мне бросилось в глаза ружье, которое он так упаковал и привязал к чемодану столькими веревками и сложными узлами, что, пожелай он сейчас самым искренним образом оставить его мне, не хватило бы времени, чтобы распаковать его. Сережа Второй, не глядя на меня, объяснил, что ружье ему очень дорого, что он боится все время потерять его или забыть. Поэтому он его так и прикрутил. Нам обоим показалось очень смешной эта боязнь, и мы хохотали, хлопая друг друга по спине и плечам до самого автобуса. Я ему ничего не сказал про Володю, должно быть, мне от этого было еще смешнее.

Как только автобус с Сережей Вторым отъехал, я побежал домой. Теперь уж я не егерь или загонщик, а самостоятельный охотник с подводным ружьем. Через двадцать минут я был на пляже в самом людном месте. Нет, я не соскучился по зрителям. Просто около этого места чаще всего встречались лобаны. Они обычно проплывали вдоль берега, пикируя на камни и склевывая с них тонкие водоросли и еще что-то совсем незаметное. Я тоже стал плавать вдоль берега.

Не прошло и десяти минут, как я заприметил около еле видных вдали камней металлическое поблескивание и смутные силуэты кефалей. Надо было нырнуть и подобраться к кефалям сзади. Я сделал большой крут, не упуская рыбу из виду, нырнул и, притворяясь совершенно посторонним, без всякого злого умысла проводящим время ныряльщиком, подобрался к рыбам вплотную. Это были лобаны. Выстрел — и промах. Всполошившиеся лобаны дают тягу, но тут же задерживаются и совершают около меня своеобразный «круг знакомства». Как я ни тороплюсь снова зарядить ружье, не успеваю, и лобаны уплывают восвояси. Почему же получился промах? Так близко — и мимо! Я слишком тщательно целился, наводил ружье на рыбу и проверял глазами положение ружья и рыбы. Ну, и напроверялся. Под водой нужно стрелять, как говорят сухопутные охотники, «на вскидку». Смотреть на цель, а не на ружье. Руки сами сделают свое дело.

Опять плыву вдоль песчаного дна, осторожно поглядывая по сторонам: кое-где пасутся стайки барабулек, передвигаются в своих раковинках рачки-отшельники. И вдруг — лобан. С испугу делаю самый правильный выстрел — гарпун пробивает спину лобана около головы. Рыба бьется, крутится на гарпуне и опускается на дно. Чуть-чуть не допускаю грубейшую ошибку — хватаюсь за гарпун-линь, чтобы подтянуть к себе добычу. Вовремя спохватываюсь, бросаю не только гарпун-линь, но и ружье. Ныряю и сразу двумя руками хватаю лобана за голову и просовываю пальцы в жабры. Теперь уже можно сказать: есть! Поднимаю свободной рукой ружье, всплываю и, любуясь добычей, плыву к берегу. Лишь за каких-нибудь три метра от берега, где воды всего по колено, встаю на ноги и выхожу на пляж, шлепая по воде ластами. При этом стараюсь как можно заметнее показать свою скромность и равнодушие. Совершенно небрежно бросаю лобана кувыркаться на песок.

Когда, наконец, толпа расходится, передо мной остаются два парня: рыжий и брюнет. Они сидят на корточках, выдвинув ко мне как жертвоприношение сложенные кучками самодельные маски, ласты и трубки с замысловатыми, тоже самодельными, пробочными клапанами. Какую все же прелесть заключает в себе повторение уже один раз бывшей ситуации, когда сам ты занимаешь теперь более выгодную позицию, чем в первый раз. Вот тогда-то я впервые почувствовал себя настоящим подводным охотником и со спокойной обстоятельностью начал делиться опытом с этими парнями.

Загрузка...