Моя по праву зверя (СИ)

Глава 9

Райн

— Отпусти меня, — выдыхает она.

Голос низкий, уверенный, но в нём слышится не сила — попытка сохранить лицо и вернуть контроль, которого у неё уже нет.

Я держу её — спокойно, без нажима, но достаточно, чтобы напомнить: я рядом, я — не выбор, я — власть. Не щенок, которого можно обмануть, а альфа, за которым всегда идёт стая. И когда всё сказано без слов — отпускаю.

— Не делай так больше, — тихо, но с нажимом, будто хочет укусить — не испугалась, а бросила вызов, злой, упрямый, настоящий.

Мне всё больше хочется внушить ей одно: таких, как она, не выпускают из виду — за ними охотятся.

— Запомни, Белла, — произношу тихо, но с нажимом, глядя прямо в глаза. — Я могу поставить на место любого, и ты — не исключение.

Она не отвечает, только смотрит — молча, сдержанно, с тем самым взглядом, который делает её другой, особенной.

Она добилась своего — выдернула мою реакцию наружу, как занозу. Стая увидела, кто здесь альфа. Этого пока достаточно. Для всех. Даже для неё.

В кабинете — порядок, как и всегда: ровные стопки, сверкающее стекло, письма с Севера. Но внутри всё гудит. Поскольку в этом порядке её нет, всё оказывается напрасным.

Стук в дверь. Спокойный, выверенный. Даже не нужно поднимать голову — знаю, кто это.

Брендон входит бесшумно, как всегда. Папка в руке, взгляд — скользит мимо. Не смотрит на меня. Не смотрит на бумаги. Смотрит в окно, будто там — что-то, что поможет понять меня лучше, чем я сам.

— Слышал, Рою досталось, — произносит сдержанно. Будто невзначай.

Я неторопливо беру папку. Открываю её, пролистываю и нахожу знакомые заголовки. Всё под контролем. Бумаги остаются спокойными, в отличие от напряжения между нами.

— По делу, — отзываюсь коротко.

Он молчит, но не уходит. Стоит, ждёт.

— А ты не перегибаешь? — звучит тихо, будто не вслух, а шепотом. Мягко, почти по-дружески. С осторожностью.

Я поднимаю взгляд. Вдох — и весь хищник во мне смотрит через глаза.

— Я не играю в доброго. Я — альфа. И если кто-то не понял, я покажу. Один раз. Чтобы больше не спрашивали.

Паники нет, только тишина внутри. Внешне он спокоен, но в глазах проступает тень, чуть глубже, чем обычно. Сомнение? Это понимание, и, возможно, появилось уважение, которого раньше не было.

— Я видел, — говорит после паузы. Голос ровный, но без прежней уверенности. — Но…

Я поднимаю глаза. Не повышаю голос, не встаю. Просто смотрю.

— Она моя пара, — произношу тихо, словно это неоспоримый факт, который не подлежит обжалованию. И если кто-то к ней прикоснется — хоть пальцем, хоть взглядом, — он пойдёт в пыль. Не имеет значения, кто он. Независимо от его ранга, клана. Правила предельно ясны. Она принадлежит мне, и это неоспоримо.

Брендон не спорит. Не кивает. Просто замирает у стола — с папкой в руках и взглядом, намеренно не встречающимся с моим. Молчит.

— Работай, — бросаю, опуская глаза обратно в бумаги.

Запаха Беллы. Он всё ещё в лёгких, в памяти, в звере под кожей.

Брендон отступает назад. Делает это медленно и аккуратно, словно опасаясь нарушить хрупкое равновесие или разбудить нечто большее, чем уже потревожено.

В этот момент дверь беззвучно распахивается. Никто не стучит, не ждёт, не спрашивает разрешения.

— Говорят, ты сегодня особенно жёсткий, — звучит знакомый голос. Тягучий, с лёгкой усмешкой.

Селена. Конечно. Кто же ещё.

Брендон выпрямляется, но она уже в кабинете, как будто у себя дома. Уверенно шагает, каблуки щелкают по паркету. Аромат — тяжёлый, сладко-пряный : мед, мускус и горький сандал, тянущийся за ней шлейфом слишком личной ночи.

— Селена, ты забыла постучаться, — бросает бета, даже не оборачиваясь от окна. Голос — сухой, почти равнодушный, но с нажимом.

Она медлит на пороге всего полсекунды, а потом всё-таки заходит, будто забыла, кто здесь бета, а кто — просто омега с амбициями.

— Не твоё дело, Брендон, — мурлычет, проходя мимо, касаясь его плеча скользящим взглядом. — Ты здесь не за тем, чтобы меня воспитывать.

Он резко оборачивается. Она отступает на шаг, но продолжает смотреть ему в глаза.

— Я здесь, чтобы напомнить о границах, — говорит он твёрдо. — Уходи.

Селена поворачивается ко мне, словно ждёт моего решения.

— Оставь нас, — говорю спокойно, но уверенно.

Он смотрит на неё ещё несколько секунд, затем молча уходит.

Дверь закрывается глухо. Селена снова приближается — медленно, как кошка, что метит территорию. Касается моего плеча.

— В стае появилась новенькая, — шепчет. Тепло. Вкрадчиво.

Пауза. Вдох.

— Хочешь, я ей объясню? Либо деликатно, без лишних эмоций, либо, наоборот, доходчиво, чтобы она всё поняла. По-женски, как ты предпочитаешь.

— Не надо, — бросаю. Не поднимая взгляда. Она всё ещё надеется, что может диктовать.

Селена улыбается. Не мило — вызывающе. Приближается, будто у неё есть право.

Её пальцы ложатся на грудь — вольготно, проверено.

— Дорогой, — шепчет она, — ты, кажется, забыл, кто была твоей первой наставницей и указала тебе на твои слабые стороны.

Она знает, как держать тело. Как подавать себя. Как говорить так, чтобы между словами чувствовался намёк на вчерашнюю ночь — даже если её не было.

— Она ведь не местная. Не понимает, как работает твоя стая. Кто кому принадлежит.

Она подаётся ближе. Движется, как кошка в охоте — плавно, хищно, уверенно. Рука скользит вниз, к ремню на моих брюках, пальцы цепляются за пряжку — будто невзначай, но слишком точно.

Она знает, как довести альфу до предела. Как прикоснуться — так, чтобы в теле отозвалось. Как дышать — так, чтобы в крови вспыхнул инстинкт.

Запах от неё тяжёлый, сладкий, с металлической нотой — течёт, и даже не скрывает. Её тело само тянется, говорит за неё громче слов.

Я перехватываю её запястье.

— Ты путала доступность с близостью, Селена. Ты просто лежала подо мной. Потому что я позволял.

Она не отстраняется. Губы приоткрыты, но ставка оказалась неверной.

Я помню, как ломалась. Как стонала в каждом углу этой крепости, цеплялась за стены из-за того, что кровати было мало. Как произносила моё имя, словно это давало ей право.

Теперь — нет. Ни желания, ни права.

— Приблизишься к ней — и узнаешь, как быстро омега может потерять всё. И остаться никем. Даже без имени.

Запах бьёт в нос. Жаркий, липкий, с примесью отчаянья. Она течёт — а мне плевать. Тело молчит. Волк молчит. Всё, что было — там. Вчера. Сгорело.

— Хватит, — бросаю. Пальцы сжимаются на запястье. Последний раз.

Её зрачки расширяются. Не от страха. От удара по самолюбию. Она не привыкла слышать «нет». А уж от меня — тем более.

— Я помню, — голос ниже, тише. Почти интимный. — Как ты взял этот кубок. Все тогда думали, что тебя вырубят. И я — тоже.

Он разворачивается, подходит к полке и проводит пальцем по медали. Взгляд его останавливается на трещине, словно именно она — та точка, где он стал для неё важным.

— А синяк на скуле был изумительный. Грубый. Такой, что хотелось его коснуться. Не из жалости — из-за его притягательности. Живой.

Он поворачивается, смотрит на меня. Взгляд — тяжелый, давящий. Улыбка — мягкая, почти теплая. Почти. Но я знаю, что за ней скрывается. Она играет. Вспоминает не из ностальгии — ради власти.

— В тот момент я осознала, кто ты на самом деле. Ты не просто лидер стаи — ты её воплощение. Настоящий Альфа. Я стремилась быть не просто рядом, а частью тебя. Я хотела стать неотъемлемой частью твоей силы, чтобы твоё стало моим.

Я молчу. Всё, что она сказала, — правда. Тогда я действительно был в огне. Она была как зажигалка, брошенная в бензобак. С полувзгляда вспыхивали искры. Одно слово — и мы уже срывали друг с друга одежду.

Это не было нежностью. Это была схватка. Кто кого крепче схватит? Кто кого сильнее прижмёт? Кто вырвет крик из чужой груди? Мы не занимались любовью.

Сжимал её за горло, пока она не переставала дышать, а потом сам же возвращал воздух поцелуем. Она впивалась ногтями, оставляя следы до крови — чтобы все видели, что был.

Имел её там, где хотел — на столе, на полу, в душе, в машине — плевал на место, время и свидетелей, главное, чтобы внутри, глубоко, до стонов и следов на коже.

Срывали одежду, не считая — только звук рвущейся ткани, царапины на спине, запотевшие стёкла.

Она не была той, кого берегут. И не хотела быть. Её не интересовало «до» и «после». Только «сейчас». Только как глубоко я войду. Селена шептала грязные слова, выгибалась, цеплялась за стены, и я знал — она не играет.

Именно за это я её и брал — жадно, резко, везде, где хотелось. Потому что с ней не нужно было притворяться.

Но сейчас? Смотрю на неё — и ничего. Ни злости. Ни желания. Ни тяги. Как будто тот огонь сдох. Осталась зола, дым без жара. Перегорело. Она может шептать, как было. Напоминать, как я держал её за волосы, как кончала, шепча моё имя. Может даже тянуться, ластиться, напоминать, что когда-то я её хотел. Но я — нет. Больше нет.

Потому что внутри всё давно вибрирует в противоположную сторону. К той, чья кожа запоминается не из-за привычности, а потому что в ней заключён правильный код. Это инстинкт. Притяжение на уровне животного.

К той, чьи ароматы не смешиваются, а создают гармонию. Они успокаивают и одновременно возбуждают. Волк рычит на её имя даже во сне.

Селена делает шаг. Плавный. Решительный. Словно она всё ещё обладает силой.

Тело не откликается: движение есть, но в нём — пустая механика, без желания, без внутреннего отклика. Перехватываю её руку резко, с тем нажимом, который не допускает двусмысленности.

— Селена. Не сегодня, — произношу спокойно, но в этих двух словах — закрытая дверь, за которой для неё больше ничего нет.

— Ну как скажешь, мой Альфа, — тянет Селена, и её улыбка — как ядом покрытый нож: блестит, режет и пахнет не тем, чем должна.

Уходит медленно, с достоинством, но след остаётся — густой, навязчивый запах и раздражение, которое въедается в кожу, как яд под когтями.

К середине дня я уже за пределами стаи: контракты, встречи, бумаги — взрослая власть не терпит пауз. Но всё это — вхолостую, если внутри гудит одно: её запах.

Брендон за рулём. Молчит, как положено. Если рядом с тобой альфа, который испытывает сильные чувства к омеге, то лучше не вмешиваться.

К воротам возвращаемся под вечер. Солнце садится медленно, размазывая свет по верхушкам деревьев — будто кто-то пролил золото по веткам.

Охрана узнаёт — ворота отворяются без слов.

Я только скидываю куртку на стул — и тут влетает Сэм. Запыхавшийся. Взгляд его метался, словно у дикого зверя, почуявшего опасность.

— Райан…

Голос Сэма срывается — резко, надломлено. Это не «что-то». Он не тревожит по пустякам. Никогда.

Разворачиваюсь.

— Что? — Глухо. Покой окончен. Я это уже знаю.

— Там… новенькая, — выдыхает он и осекается. Смотрит мимо, будто не может сказать.

Молчание тянется слишком долго.

— Белла? — Уточняю. Сердце мгновенно отзывается. Он кивает. Одно движение — и всё решено. Я в пути. Без слов, без вопросов.

Бар бьёт с порога — глухой бас, пьяная ярость, запах волчьей гари, перемешанной с потом, алкоголем и возбуждёнными феромонами.

Что она, чёрт побери, здесь забыла?

Вошёл — и встал, будто врезался в бетон. Она — на столе, освещённая жадным светом, движется, как ток по оголённым жилам.

Юбка едва держится, топ туго затянут. Кожа влажная, губы словно вытерты ладонью. Взгляд мутный, зрачки расширены. Движения плавные, но неуверенные. Это не просто алкоголь. Её куда-то унесло.

Внутри неё пробудилась волчица и теперь танцует, словно каждый взгляд — это не угроза, а знак приглашения.

Она извивается, словно тело не слушается, а живёт само — грудь ходит ходуном, живот подрагивает, руки цепляются за воздух.

Один из самцов приближается к её бедру, и она не отстраняется. Улыбается с лёгкой, расплывчатой улыбкой, в её зрачках горит огонь.

В этом напитке содержится нечто большее, чем просто алкоголь. Его аромат, напоминающий дурман, проникает в ноздри, вызывая ощущение чего-то сладкого, липкого и манящего.

Это не просто веселье и опьянение — это воздействие химического вещества. Оно вызывает жар, делает тело податливым, а разум — затуманенным, делая омегу беззащитной и доступной.

Внутри меня что-то бушует, теряя всякую самодисциплину. Она принадлежит мне. Но сейчас она ведет себя так, словно я не оставил на ней свой след.

— Кто дал ей это? — рычу в сторону бармена.

Он бледнеет, отступает, его взгляд мечется в поисках укрытия. Но уже поздно. Я выхожу на сцену.

Делаю шаг. Моя рука ложится на её талию — жар, словно обожжённая кожа. Влажная, пульсирующая под моими пальцами. Она вздрагивает, пытается оттолкнуть. Слабо. Бестолково. Как пьяная кошка.

— Не трогай… — лепечет, заплетается языком.

Но тело уже знает. Прижимается. Узнаёт силу.

— Белла, — шепчу ей на ухо. Тихо. Ровно. — Игра закончена. Дёргается — поздно. Я срываю её со стола, подхватываю: трофей, за который больше не нужно драться — волчица внутри уже признала, кто здесь право имеет.

— Что ты творишь? — Голос звучит хрипло, дрожит, как будто вот-вот сорвётся на слёзы. Почти стон.

Я молчу, потому что это не Белла — не её голос, не её взгляд, не её воля. Это возбуждение, запах, необычная химия в крови — словно кто-то вложил в неё чужие эмоции.

Кто-то хотел её опозорить. Раздеть на глазах у стаи, превратить в чужую игрушку.

Выношу её на руках — молча, сквозь клубы дыма и взгляды, которые мгновенно опускаются.

Потому что сейчас я — не мужчина. Альфа. Хищник, который унес свою омегу и будет рвать за неё без предупреждения.