Мой сосед — вампир

Глава 4

Переписка между мистером Фредериком Дж. Фицвильямом и мистером Реджинальдом Р. Кливзом

Фредерик: Могу я побеспокоить тебя

с одной просьбой, Реджинальд?

Реджинальд: Я думал, ты больше со

мной не разговариваешь.

Фредерик: Скоро ты избавишься от

меня навсегда. Но мне нужна помощь

в последний раз, и довольно срочно.

Реджинальд: Что случилось?

Фредерик: Где в двадцать первом веке

покупают кухонную утварь? И не

мог бы ты объяснить, как туда добраться?

Реджинальд: ОХ ЧЁРТ. Мы забыли

купить кастрюли и сковородки, да?

Фредерик: А ещё мне нужно в последний

раз одолжить твою маленькую

пластиковую денежную карточку

Я подозревала, что владельцы «Госсамера» изначально хотели сделать из него модную кофейню в духе хипстеров — с выступлениями инди-групп по выходным и местным искусством на стенах. Заведение находилось в старом здании, которое чикагские экскурсоводы наверняка называли бы архитектурно значимым: с красивыми витражными окнами, выходящими на улицу, и чистыми линиями в духе Фрэнка Ллойда Райта. Мебель была в стиле «винтаж из комиссионки», а названия всех кофейных напитков начинались с «Мы...» и заканчивались каким-нибудь вдохновляющим прилагательным.

Никто из нас, сотрудников, так и не понял, зачем кофейне, обслуживающей в основном финансистов в костюмах, понадобились эти хипстерские названия для абсолютно стандартных напитков. Потому что, несмотря на изначальные планы владельцев, район вокруг «Госсамера» был куда более «костюмно-галстучный», чем хипстерский. Благодаря расположению — прямо у станции «Браун-лайн» — большинство наших клиентов были офисные работники, спешащие в центр или обратно, а иногда для разнообразия попадались и студенты.

Конечно, я бы с куда большим удовольствием работала в настоящей хипстерской кофейне. Но работа есть работа. И эта, ко всему прочему, ещё и платит неплохо. Даже несмотря на отвратительную еду и дурацкие названия напитков.

Когда я пришла на вечернюю смену, с ужином было туговато. Обычно к шести вечера большая часть готовой еды в «Госсамере» уже была раскуплена. Из оставшихся сэндвичей — только унылый, размякший бутерброд с арахисовой пастой и джемом и нечто с хумусом и болгарским перцем на пшеничном хлебе. Честно говоря, поставщик готовой еды в «Госсамере» явно был в ссоре и со вкусом, и с текстурой. До начала смены оставалось минут пятнадцать — как раз хватало времени, чтобы быстро перекусить. Я взяла сэндвич с хумусом и перцем — из двух зол менее трагичное — и направилась к одному из столиков в глубине зала.

В кофейне был всего один клиент — мужчина лет тридцати пяти, с тёмно-русыми волосами и чёрной федорой, надвинутой так низко, что половина лица скрывалась под полями. Перед ним стояла кружка с чем-то горячим и парящим. Я почувствовала его взгляд на себе, когда шла к своему привычному столику в углу.

Он прочистил горло.

— Хм, — произнёс он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Дай-ка подумать.

Теперь он откровенно пялился на меня, слегка наклонившись вперёд, со странным, расчётливым выражением. Интонация, поза, взгляд — всё в нём говорило о том, что он меня оценивает. Не сексуально, не хищно, а скорее как интервьюер, решающий, подхожу ли я на должность. Но от этого было не менее жутко.

Я бросила взгляд на входную дверь, надеясь, что менеджер Кэти вот-вот появится.

Через несколько секунд мужчина кивнул, будто принял решение.

— Не понимаю, чего он так волновался. Ты, скорее всего, справишься.

Похоже, собеседование подошло к концу — он снова уткнулся в телефон.

Иногда по вечерам в «Госсамере» действительно заходили извращенцы. Издержки профессии. Обычно я их игнорировала, а если становилось совсем странно — вызывала Кэти. Но после переезда я была слишком уставшей и выбитой из колеи этим странным диалогом, чтобы промолчать.

На свою голову, я всё-таки вмешалась:

— Что вы сейчас сказали?

— Я сказал, что ты справишься, — отозвался он, не отрывая взгляда от телефона, явно раздражённый тем, что его прервали.

— Что значит «справишься»?

— Именно то, что я сказал. — Он взглянул на меня и ухмыльнулся. Отодвинул стул и встал. И только сейчас я заметила, что на нём длинный тёмно-синий плащ до пола, который ужасно смотрелся с чёрной федорой. Под ним — ярко-красная футболка с надписью: Конечно, я прав. Я же Тодд!

Ну, наверное, не извращенец. Просто очередной городской чудак. Таких у нас тоже хватало.

— Мне пора, — объявил он с важностью, явно ни к чему не нужной. — Меня ждёт друг в Crate & Barrel.

Когда я снова подняла глаза, его уже не было. Единственным подтверждением того, что он вообще существовал, осталась кружка с его напитком — ещё дымящийся We Are Legion, самый дорогой капучино из всего нашего меню. Абсолютно нетронутый.

Ну конечно.

Боже. Клиенты, которые заказывают дорогущий кофе и даже не притрагиваются к нему, — это просто верх раздражения и расточительности. Я взяла кружку «Тодда» и отнесла её в пластиковый синий ящик для грязной посуды, хмурая и злая.

Скорее всего, мы сегодня работаем в урезанном составе, и посудомойка будет на мне. Но этим я займусь потом. Пока у меня оставалось несколько минут до начала смены, и бутерброд с хумусом и перцем сам себя не съест.

К счастью, Кэти пришла всего через несколько минут после того, как ушёл «Тодд», а потом, в семь тридцать, появилась Джоселин — ещё одна бариста. С нами троими на смене вечер выдался довольно спокойным. Заглянуло ещё несколько клиентов, в основном студенты, искавшие тихое место, чтобы поучиться и поболтать за латте. К счастью, больше никаких странных типов в тренчах и федорах не было.

Сразу после прихода Джоселин я как раз протирала столик, за которым только что сидели гости, когда в кармане завибрировал телефон. Я вытащила его и бросила взгляд на экран:

Фредерик: Здравствуйте, Кэсси.

Это Фредерик. У меня к вам вопрос.

Я оглянулась через плечо: Кэти обслуживала покупателя, а Джоселин готовила напиток за стойкой. Казалось, они прекрасно справлялись без меня, так что я могла ответить ему сейчас.

Кэсси: Конечно! Я на работе, но

у меня есть минутка.

Что случилось?

Фредерик: Вы едите соус?

Я уставилась на экран.

Кэсси: Соус?

Фредерик: Да. Вам нравится его есть?

Кэсси: Почему?

Фредерик: Я сейчас нахожусь в магазине,

который продаёт кухонную утварь.

Целый отдел здесь посвящён так называемым

«соусникам». Другие покупатели, похоже,

в полном восторге от них, но прежде чем

я куплю один для квартиры, хотел бы

уточнить: вы действительно едите соус?

Из меня вырвался неожиданный смешок, прежде чем я успела его сдержать. Кто бы мог подумать, что у Фредерика такое сухое чувство юмора?

Кэсси: Вы просто забавный.

Фредерик: Правда?

Кэсси: Да, я только что засмеялась

в голос на людях;)

Фредерик: Я не знаю, что значит «lol’d».

Кэсси: Боже, меня сейчас с работы

выгонят, если я не перестану смеяться.

Фредерик: О. Прошу прощения.

Я не хотел доставить вам неприятности

с вашим работодателем.

Кэсси: Всё нормально. Моя менеджер

классная. Хотя, наверное, мне стоит

вернуться к работе.

Фредерик: Разумеется. Мы увидимся дома.

С соусниками.

К этому моменту я улыбалась так широко, что у меня заболели щёки. Может быть, всё-таки это новое место жительства окажется не такой уж плохой идеей.

Когда я вернулась в квартиру Фредерика, было уже почти за полночь. Я была измотана. Обычно после смены в кофейне, проведённой за приготовлением напитков и уборкой столов, я чувствовала усталость, но сегодня она была вдвойне сильнее — первую половину дня я таскала тяжёлые коробки, переезжая в его квартиру. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, я едва держалась на ногах.

Открыв входную дверь, я решила, что сначала приму душ, чтобы смыть с себя грязь и пыль после суматошного дня, а потом рухну в постель. Утром мне никуда не нужно было идти — в «Госсамер» и в библиотеке я завтра не работала — так что я собиралась отсыпаться столько, сколько смогу.

Я уже была готова приступить к первой части своего плана, когда моё внимание привлекло огромное количество коробок, аккуратно сложенных на кухонном столе. Их точно не было, когда я уходила на работу вечером.

С любопытством я подошла ближе — и застыла, осознав, что это за коробки.

Фредерик сдержал обещание и купил кухонную утварь.

И не какую-нибудь.

Пять сотейников Le Creuset, шесть сковородок той же марки разных размеров, две самые огромные вок-сковороды, какие я когда-либо видела, вафельница, мультиварка и мини-печь. А ещё — десять комплектов столовых приборов из Crate & Barrel.

Ошеломлённая, я подняла записку, лежавшую рядом с приборами. Как и в предыдущих посланиях от Фредерика, моё имя на конверте было выведено таким изящным курсивом, что это почти напоминало каллиграфию.

Дорогая мисс Гринберг,

Прошу сообщить, подходят ли вам эти кухонные принадлежности. Вы так и не ответили на мой вопрос относительно вашего отношения к соусу, так что, если сотейники окажутся бесполезными, я могу вернуть их в магазин, где приобрёл.

Что касается вашего вопроса о смене интерьера в спальне: как я уже говорил, когда вы переезжали, вы можете переделывать свою комнату как угодно. Единственная моя просьба — не разрушать то, что уже находится в помещении. Многие предметы в моём доме — семейные реликвии, находящиеся у нас на протяжении многих лет. Моя мать особенно расстроится, если с ними что-то случится.

Когда вы сказали, что вы преподавательница искусства, я, признаться, не подумал, что вы и сами создаёте произведения. Теперь понимаю, насколько это было недальновидно с моей стороны.

Пожалуйста, дайте знать, когда закончите с оформлением. Мне бы очень хотелось увидеть ваши работы.

С наилучшими пожеланиями,

Фредерик Дж. Фицвильям

Я отложила записку и, несмотря на усталость, невольно улыбнулась. «Прошу сообщить, подходят ли вам эти кухонные принадлежности» — он же шутил, правда? Это были самые шикарные кастрюли и сковородки, какие я когда-либо видела — разве что в витринах дорогих магазинов на Великолепной Миле.

Что касается остальной части записки Фредерика, я не могла не задуматься, что он скажет, когда вместо древней картины с лисьей охотой, которая сейчас висела в моей спальне, появится холст, забитый лучшим пляжным мусором озера Мичиган. Судя по остальному декору в его доме, вряд ли бы ему понравилось моё творчество.

Но сам факт, что он вообще проявил интерес к моему искусству, почему-то согрел меня изнутри. Хотя я была слишком уставшей, чтобы разбираться почему. На самом деле, я чувствовала себя настолько измотанной, что вот-вот рухну. Но прежде чем принять душ и лечь спать, я хотела написать ему ответ.

Фредерик,

Кастрюли и сковородки просто ПОТРЯСАЮЩИЕ. Вам совершенно не нужно было покупать такую роскошь специально для меня. Тем более что мои кулинарные способности довольно ограничены. В следующий раз, когда мы оба будем дома, я с радостью что-нибудь для вас приготовлю в знак благодарности (если вам подойдут яичница, паста или фасоль).

Кэсси

Я направилась в ванную и разделась. Ванная Фредерика была огромной — по крайней мере вдвое больше, чем спальня в моей старой квартире. Я не была уверена, что когда-нибудь привыкну к такому простору. Пол был выложен белым мрамором и был до боли холодным под ногами. Впрочем, чему я удивлялась — Фредерик и остальную квартиру держал ледяной. На счёт этого точно надо будет поговорить. Ходить дома в свитерах каждый день — не то чтобы моя мечта.

Я открыла стеклянную дверцу душа и поспешно зашла внутрь, выкрутив воду на максимум и позволяя горячему пару согреть меня. Годы жизни с минимальной зарплатой и выплатой студенческих долгов приучили меня к коротким, экономным душам. Но коммунальные в этой квартире платил Фредерик. Так что хотя бы раз в жизни я решила устроить себе маленький праздник — и подольше понежиться под струями воды, чтобы расслабить уставшие, ноющие мышцы.

Я вздохнула с облегчением, наслаждаясь напором и обжигающими каплями, скатывающимися по спине. Мысли плавно ускользали, пока вода стекала по телу. Завтра я могла выспаться — в «Госсамере» смены не было, библиотека тоже не ждала. Может, стоит съездить в Пилсен и покопаться в каком-нибудь новом проекте — я не появлялась в студии уже несколько недель, с тех пор как начался весь этот хаос с выселением и переездом.

Сколько я уже стою под душем — десять минут? Час? Я посмотрела на пальцы — кожа сморщилась, как у чернослива. Пора вылезать.

Я неохотно выключила воду и приоткрыла дверцу душа. Холодный воздух ударил с новой силой, и у меня побежали мурашки по рукам. Я схватила полотенце с крючка на двери и туго завернулась в него, подоткнув край подмышками. Зеркало запотело. Я провела по нему тыльной стороной руки, чтобы разглядеть своё отражение — и нахмурилась. Волосы отрастали после того импульсивного инцидента с ножницами, но всё ещё были короче, чем мне бы хотелось, и, увы, неровные. Как только высохнут, снова начнут торчать на затылке, и никакой укладкой это не победить. Как только я встану на ноги, первым делом пойду в нормальный салон — пусть хоть кто-то спасёт то, что я с собой натворила. А пока стоит хоть как-то привести себя в порядок.

Я вспомнила о портновских ножницах в своей комнате. Возможно, они слишком тупые для стрижки, но всё же лучше, чем ничего.

Плотнее подтянув полотенце, я открыла дверь ванной и собиралась стремглав проскочить в спальню — и на полном ходу врезалась в Фредерика, лицом прямо в его грудь.

Его голую грудь.

Должно быть, я перегрелась — то ли от душа, то ли от смущения, то ли от всего сразу, — потому что его кожа показалась почти ненормально холодной. Он стоял совершенно неподвижно, словно статуя, в белых льняных шортах, сидевших тревожно низко на бёдрах. Я вскрикнула и отпрянула от него. Его правая рука была поднята в кулак — видимо, он как раз собирался постучать в дверь ванной, когда мы столкнулись.

Его глаза были широко раскрыты, лицо бледное, как лунный свет.

Мы одновременно принялись извиняться.

— Мисс Гринберг! О, прошу прощения, я…

— Чёрт! Простите! Я не…

Оглядываясь назад, я понимала: жить с соседом — это не то же самое, что быть одной, и в одном только полотенце по квартире уже не походишь. Но он же сам говорил, что почти всё время проводит вне дома. Откуда мне было знать, что именно в тот момент, когда я выйду из ванной, он будет стоять за дверью… и без рубашки? Я стояла в считаных сантиметрах от него, завернутая в полотенце, с мокрыми волосами, с которых вода стекала на голые плечи. Его грудь была как раз на уровне моих глаз, и…

Я пыталась не пялиться. Честно пыталась. Смотреть на едва одетого соседа, будучи самой едва прикрытой, было и неуважительно, и совершенно неуместно. Но я не могла с собой справиться. Под идеально сидящей одеждой он прятал тело, которому позавидовал бы любой фитнес-модель: широкая грудь, узкая талия, идеальный пресс, словно со страницы учебника по анатомии. С этими шортами он выглядел скорее как модель нижнего белья, чем как доктор, СЕО или кем бы он там ни был. Фредерик был не просто симпатичным.

Он был как с античной статуи. Греческий бог.

Секунды тянулись. Я пожирала его взглядом, а он, с расширенными глазами, уставился куда-то мимо моего плеча. Я отчаянно старалась не думать о том, насколько мы близко, как мало на нас одежды и почему моё сердце колотится так, будто я пробежала марафон. И тут меня накрыла почти непреодолимая тяга — провести пальцами по его груди, проверить, действительно ли его пресс такой же твёрдый, как выглядит.

Что бы он сделал, если бы я это сделала?

Выгнал бы меня к чёрту и нашёл себе соседку, которая умеет вести себя прилично в неловких ситуациях и, возможно, платит хотя бы ближе к рыночной цене? Или сорвал бы с меня полотенце, отбросил его в сторону, обхватил меня своими огромными руками и…

Я сжала руки в кулаки и прижала их к бокам, пока не сделала чего-то безумного. Жар стыда и смущения расползался по телу, раскраснев щёки и заставляя ладони вспотеть. Фредерик не краснел, хотя выглядел не менее неловко, чем я. Надо отдать ему должное — он уставился в стену за моей спиной и, кажется, боялся сдвинуть взгляд даже на сантиметр, словно это было смертельно опасно.

Очевидно, он был не таким извращенцем, как я.

Он был джентльменом.

И это… почему-то разочаровало.

Я прокашлялась, пытаясь вернуть себе здравомыслие.

— Я не думала, что вы будете… Ну, вы же говорили, что обычно по ночам вас нет, и…

— Прошу прощения, мисс Гринберг, — его голос был напряжённым. Он всё ещё не смотрел на меня. — Душ работал так долго, что я решил: вы ушли, забыв выключить воду. Поэтому я пришёл…

Он замер, будто только что понял, как это прозвучало.

— В ванную, — добавил он поспешно. — Чтобы выключить воду.

Он слегка склонил голову в неловком подобии поклона. Моё лицо, наверное, уже светилось, как маяк.

— Простите меня, мисс Гринберг. Этого больше не повторится.

Он аккуратно обошёл меня, явно стараясь не задеть даже краешком тела. Позади меня щёлкнула дверь ванной — и сразу раздался грохот, словно всё содержимое аптечки разом полетело на кафель.

— Вы в порядке? — крикнула я, встревоженная. Неужели он так смутился, что упал?

— Да! Всё прекрасно! — отозвался Фредерик с каким-то сдавленным голосом. Потом я услышала тихую, но весьма выразительную цепочку ругательств.

Я была так смущена, что почти не помнила, как дошла до спальни. Но как только оказалась внутри, с грохотом захлопнула дверь и рухнула лицом вниз на кровать, моментально забыв про сон. Сердце колотилось так яростно, что казалось — вот-вот проломит рёбра. Я пыталась убедить себя, что всё дело лишь в чудовищной неловкости произошедшего. Но в глубине души знала — это только часть причины. Я не хотела думать о том, как потрясающе Фредерик выглядел без рубашки. Эта дорожка мысли точно не приведёт ни к чему хорошему. При всех остальных проблемах в моей жизни последнее, чем стоило бы заниматься, — это предаваться похотливым фантазиям о мужчине, который не просто красив, а недосягаем для меня, да ещё и является моим соседом по квартире. С усилием заставив себя отвлечься, я переключилась на завтрашние планы — нужно было забрать свои холсты из кладовки Сэма. А ещё — что-то сделать с волосами, которые всё ещё были в ужасном состоянии.

Я взяла со стола портновские ножницы. Они оказались ещё тупее, чем я помнила. Но если я окончательно испорчу причёску, то хотя бы перестану думать о недавней сцене с соседом. Я начала стричь… ну и в итоге стало чуть-чуть лучше. Если прищуриться. По крайней мере, теперь кончики были ровными.

Выключив свет, я забралась в кровать, содрогаясь от того, с какой пугающей надёжностью мне удавалось портить свою жизнь — даже когда всё остальное шло не по плану.

Глава 5

Запись в дневнике мистера Фредерика Дж. Фицвильяма, 20 октября

Дорогой дневник,

О, боги.

Разве человек может умереть от стыда?

Сижу за своим столом в два часа ночи и отчаянно пытаюсь напомнить себе, что мисс Гринберг — леди. Леди, чья красота куда превосходит ту, что я заметил при нашей первой встрече. Леди с изящными формами, россыпью очаровательных веснушек на переносице и губами, которые теперь будут преследовать меня в снах… но всё же — леди.

Похоже, об этом стоит напомнить и одной предательской части моего тела — той, что не отзывалась на женщину уже больше ста лет.

Мои мысли идут по опасной тропе, и я не знаю, как с неё свернуть. До того как я увидел мисс Гринберг почти раздетой сегодня вечером, я не желал от неё ничего, кроме как узнать о современном мире, наблюдая с почтительного расстояния. Ещё вчера мне и в голову не приходило, что я могу хотеть от неё чего-то большего.

А теперь…

Клянусь Богом, я — худший, грязнейший негодяй.

Я не знаю, живы ли родители мисс Гринберг. Нужно выяснить — и, если да, извиниться перед ними за то, что поставил их дочь в столь неловкое положение. Разумеется, я обязан извиниться и перед самой мисс Гринберг. Желательно с подарком, который должным образом выразит моё раскаяние. Поговорю с Реджинальдом — он, в конце концов, давно привык приносить дамам извинения.

А пока… спущусь к озеру и пробегусь. Слишком давно я не выходил на ночную пробежку. Надеюсь, прохладный воздух приведёт мои мысли в порядок. А если нет — может, поможет одна из книг, что дал мне Реджинальд.

Совсем не по теме: сегодня я узнал, что в мире существует поистине ошеломляющее разнообразие кухонной утвари. Похоже, именно двадцать первый век в итоге меня доконает — если, конечно, мисс Гринберг не сделает это раньше.

FJF

На следующее утро я проснулась позже обычного, делая всё возможное, чтобы оттянуть момент выхода из комнаты и избежать встречи с Фредериком так скоро после вчерашнего.

К счастью, когда я наконец высунула голову в коридор, закинув на плечо свою огромную сумку с художественными принадлежностями, его нигде не было видно. Конечно, в одиннадцать утра он и не должен был покидать свою спальню, но я всё равно выдохнула с облегчением. Неизбежное можно было отложить ещё немного.

Дверь в его комнату была закрыта — впрочем, она всегда была закрыта, даже прошлой ночью, когда мы столкнулись, — так что я не могла понять, спит он там или нет. Я шла как можно тише, на всякий случай, направляясь к входной двери. Двигаться бесшумно было и неудобно, и нервно: моя походка и в лучшие времена не отличалась особой грацией, особенно с сумкой, весившей как маленький астероид. Но дверь так и осталась закрытой.

Если он был внутри и услышал меня — значит, он избегал меня так же старательно, как и я его.

И это было нормально. Более того — даже лучше, чем альтернатива.

Наверное, я никогда в жизни не радовалась так сильно, как через час, когда оказалась в своей студии. Точнее, называть её своей было не совсем правильно. Помещение носило название Living Life in Color и принадлежало Джоанне Ферреро — эксцентричной пожилой женщине, которая десятилетия назад была довольно известной фигурой на чикагской арт-сцене.

Студия располагалась на первом этаже небольшого здания в районе Пилсен и делилась между двумя десятками местных художников, металлургов и керамистов — людей, относившихся к своему делу с разной степенью серьёзности. Некоторые, как я, надеялись однажды превратить искусство в карьеру и проводили здесь столько времени, сколько позволял график. Другие — вроде Скотта, которого я увидела за большим общим столом посреди студии, — имели обычную дневную работу и просто арендовали место, чтобы выпускать пар и давать выход творчеству.

— Привет, Скотт, — сказала я, искренне обрадовавшись его присутствию. Было утро среды, и студия почти пустовала, так что за большим столом оставалось полно свободного места. А это мне подходило: я любила раскладывать все свои материалы с размахом.

Я придвинула стул и начала рыться в сумке в поисках карандашей.

— Привет, — отозвался он, оторвавшись от своей работы — угольного наброска букета роз, любимых цветов Сэма — и повернулся ко мне. — Рад, что ты пришла. Мы с Сэмом как раз хотели тебе написать — тут подвернулась одна возможность.

— Правда? — Я подошла к полке с пометкой C. Greenberg, где хранились мои незаконченные холсты. Из-за уведомления о выселении и переезда меня не было в студии уже почти две недели. К счастью, моё текущее полотно — акварельное поле подсолнухов в ярко-жёлтых и зелёных тонах, поверх которого я собиралась наложить как можно больше обёрток из фастфуда — пережило моё отсутствие без последствий.

— Да, — сказал Скотт. — Помнишь нашего друга, у которого семья владеет художественной галереей в Ривер-Норс?

Я прикусила губу, пытаясь вспомнить, о ком речь. У него и Сэма было много друзей, но большинство — либо коллеги Скотта с факультета английской литературы, либо юристы, как Сэм. Человека с галереей я бы точно запомнила, правда?

Я снова села за стол, и тут меня осенило.

— Ты про Дэвида? Координатора вашей свадьбы?

Я почти забыла, что после мальчишника Скотт и Сэм неожиданно сдружились с парнем, которого наняли для планирования их свадьбы. Помнится, Дэвид как-то говорил, что его семья очень богата и среди прочего владеет абсолютно убыточной художественной галереей недалеко от Лупа. Кажется, этот разговор произошёл тогда, когда все мы — включая меня — уже были основательно навеселе от праздничного шампанского. Наверное, поэтому я напрочь об этом забыла до сегодняшнего момента.

— Да, это Дэвид, — подтвердил Скотт.

— Ладно, теперь я припоминаю. А что с ним? — Неужели я ошибалась, и та галерея была не просто способом списания налогов для его семьи? Или она вдруг стала настолько успешной за полгода, что теперь может нанимать сотрудников? Верилось в это с трудом.

Но зачем ещё Скотт вообще заговорил об этом?

— За ужином вчера Дэвид сказал, что галерея его семьи собирается провести жюри́рованную выставку совместно с другой, более крупной галереей в Ривер-Норс, — он сделал паузу, едва сдерживая улыбку. — С той, что на самом деле успешна, скажем так.

Мои глаза распахнулись. Меня не принимали на жюри́рованные выставки уже несколько лет. В Чикаго таких мероприятий было немного, а дохода от моего искусства явно не хватало, чтобы подаваться ещё и в другие города. Если бы я смогла попасть на эту выставку — и, возможно, даже выиграть приз — это могло бы стать тем самым толчком, которого так не хватало моей пока что почти карьере.

— А ты знаешь, какие именно форматы им интересны? — спросила я. Последний раз, когда мы с Дэвидом разговаривали, обсуждали, уместно ли ставить Eye of the Tiger на первый танец Сэма и Скотта. О его вкусах в искусстве мы точно не говорили.

Скотт отодвинул набросок в сторону, вытащил из сумки планшет и сказал:

— Давай посмотрим.

Я наблюдала, как он вводит в поиск River North art exhibition, одновременно напоминая себе, что не стоит радоваться раньше времени или думать, будто удача вдруг повернулась ко мне лицом, пока я хотя бы не пойму, о чём эта выставка. Но, как бы я ни старалась сохранять спокойствие, ладони успели вспотеть к тому моменту, как он нашёл нужное и повернул экран ко мне.

— О, — сказала я, приятно удивлённая, увидев тему, вынесенную в заголовок объявления. — Они просят работы, вдохновлённые современной культурой.

— Отлично, — сказал Скотт. — Уж что-что, а твои работы — самое настоящее воплощение современности.

Я хмыкнула в знак согласия и пролистала страницу дальше. Чем больше я читала, тем лучше всё выглядело.

— Похоже, принимаются работы во всех техниках, — сказала я, улыбаясь всё шире. — Включая мультимедийные.

Мои произведения, совмещающие классическую живопись маслом и акварелью с найденными объектами, идеально попадали под это определение.

Скотт постучал по нижней части экрана, где были перечислены призы:

— Видела? Главный приз — тысяча долларов.

У меня пересохло в горле. Конечно, будет ещё несколько поощрительных премий в разных категориях, и я была бы счастлива получить любую из них — ведь самое важное в победе на жюри́рованной выставке — это признание. Но… тысяча долларов мне бы очень пригодилась.

— Внизу написано, что выберут всего двадцать участников, — заметила я, чувствуя, как по спине пробежал холодок сомнений. Всё это звучало как крайне конкурентный отбор. Уже само попадание в список было бы большой удачей.

— Никогда не узнаешь, если не попробуешь, — мягко сказал Скотт. — Подай заявку, Кэсси.

Я вернула ему планшет и глубоко вдохнула.

— Надо бы, — кивнула я. Может, как и в большинстве случаев за последние годы, из этого ничего не выйдет.

А может, моя удача и правда начала разворачиваться.

Фредерика не было дома, когда я вернулась из студии тем вечером.

Я не видела его и на следующий день — ни днём, ни вечером.

Конечно, рано или поздно мы неизбежно столкнёмся. Мы жили вместе. Но, возможно, чем дольше мы оттягивали этот момент, тем менее неловким он будет.

Пока что всё наше «общение», если его вообще можно так назвать, сводилось к запискам, которые мы оставляли друг другу на кухонном столе. В основном они касались бытовых вопросов и организационных моментов, и, честно говоря? Так даже проще. Фредерик в своих записках ни словом не упомянул, что видел меня почти голой той ночью. Я тоже. Будто мы заключили молчаливое соглашение притворяться, что ничего неловкого, жаркого или неловко-жаркого между нами не происходило.

Наверное, так и лучше. Сэм бы это точно одобрил. Даже если мой разум упрямо продолжал снова и снова прокручивать тот момент, когда мы столкнулись с Фредериком после моего душа, вместо того чтобы сосредоточиться на чём-то более полезном.

Дорогая мисс Гринберг,

Не желаю показаться назойливым, но прошу вас не забывать забирать свои носки с пола в гостиной перед тем, как отправляться спать. Я только что поскользнулся на носке, который, уверен, мне не принадлежит, по пути к двери и едва не получил травму.

(Кстати, позвольте спросить — пушистые голубые гольфы с зелёными игрушечными мордашками сейчас в моде?)

С наилучшими пожеланиями,

Фредерик Дж. Фитцвильям

Фредерик,

Ай! Простите за носки! Обещаю, больше так не буду.

И нет, ХАХА, пушистые носки с Кермитом-лягушонком — это не «актуальный стиль». ОЧЕВИДНО, хахаха. Это подарок-шутка от моего друга Сэма.

Ах да, чуть не забыла — не могли бы вы, пожалуйста, наконец поделиться названием своего Wi-Fi и паролем? Извините, что твержу об этом, но я с момента переезда сижу на мобильном интернете, и трафик у меня уже почти закончился.

Кэсси

Дорогая мисс Гринберг,

Я не преследовал цели рассмешить вас своей запиской, однако рад, что мне это удалось — пусть даже непреднамеренно. К делу. Женщина, живущая на втором этаже, только что сообщила мне, что по четвергам у нас «день мусора». Ранее я об этом не знал, поскольку не имею привычки регулярно выбрасывать вещи. Теперь, когда нас в доме двое, возможно, стоит присоединиться к этому еженедельному ритуалу. Полагаю, вы выбрасываете мусор? В таком случае, не будете ли вы так любезны приобрести мусорное ведро? У меня его нет, и я не знаю, сколько оно стоит и где его можно достать. Я вычту потраченную вами сумму из арендной платы.

С наилучшими пожеланиями,

Фредерик Дж. Фитцвильям

P.S. Что касается вашего запроса о Wi-Fi — боюсь, мне неизвестно, есть ли у меня что-то подобное. Но я проконсультируюсь с Реджинальдом и дам вам знать.

Я долго смотрела на его записку, прежде чем ответить. Как взрослый человек может не иметь мусорного ведра? И не знать, где его купить? И он не знает, есть ли у него Wi-Fi? Наверняка это ещё одна из его странных, сухих шуток. Я уточню это при нашей следующей встрече.

Фредерик,

Я тоже не так уж много всего выбрасываю. Не люблю избавляться от вещей, которые могут пригодиться — особенно учитывая, что переработка и переосмысление предметов важны для моего искусства. Но, в целом, мне кажется, что два взрослых человека всё-таки должны иметь хотя бы одно общее мусорное ведро. Верно?

Загляну в Target после работы и куплю.

Кэсси

P.S. Почему вы всё время называете меня «мисс Гринберг»? Нам ведь необязательно быть такими официальными, правда? Просто зовите меня Кэсси.:)

Прежде чем успела передумать, я быстро набросала маленький мультяшный портрет — себя с мусорным ведром в руках — и оставила записку на кухонном столе. Я уже давно не рисовала таких шутливых человечков и сказала себе, что это просто отличная практика, чтобы заглушить голос в голове, вопящий, что я с ним флиртую.

Ответ Фредерика ждал меня на столе, когда я вернулась с работы с нашим новым кухонным мусорным ведром.

Дорогая мисс Гринберг Кэсси,

Рисунок, который вы приложили к последней записке, просто замечательный. Это вы? У вас, безусловно, большой талант. Спасибо, что разобрались с вопросом мусорного ведра.

По вашему пожеланию, впредь я постараюсь обращаться к вам по имени, а не как к мисс Гринберг. Однако называть вас «Кэсси» идёт вразрез с моим воспитанием и внутренними установками. Так что, прошу проявить терпение, если я время от времени всё же вернусь к более формальному обращению.

FJF

Я быстро попыталась подавить странный прилив удовольствия от его комплимента, напоминая себе, что потратила на тот каракульный рисунок меньше десяти минут, и он просто хотел быть вежливым. Вместо этого я решила сосредоточиться на том, как странно он себя ведёт, когда дело доходит до обращения по имени.

Фредерик,

То есть, называть меня «Кэсси», а не «мисс Гринберг» идёт вразрез с вашим воспитанием и инстинктами? Серьёзно? Вас что, Джейн Остин воспитывала?

Кэсси

В конце записки я на скорую руку изобразила карикатуру человека в старомодной одежде — чисто чтобы подколоть.

Его ответ ждал меня на кухонном столе на следующее утро:

Дорогая Кэсси,

Не совсем… Джейн Остин, нет.

И ещё — это, простите, должно быть я?

FJF

Фредерик,

Не совсем Джейн Остин, значит? Заинтригована. В любом случае спасибо, что стараетесь звать меня по имени.

И да, это supposed to be вы. Разве не видно сходства?? Высокий, тонкие ручки-ножки, вечно недовольное выражение лица и наряд, будто со съёмочной площадки Аббатства Даунтон?

Кэсси

Дорогая мисс Гринберг Кэсси,

Хм, пожалуй, некоторое сходство я действительно вижу. Хотя, по-моему, в реальности мои волосы выглядят куда лучше, чем у лысого человечка, которого вы тут нарисовали. Не так ли? (Что такое «Аббатство Даунтон»?)

FJF

Фредерик,

Аббатство Даунтон — это английский сериал. Думаю, он происходит где-то сто лет назад? Что-то в этом духе. Мне, честно говоря, не особо понравился, но вот моя мама и все её подруги от него в восторге.

Кстати, вы одеваетесь в точности как кузен Мэттью — один из персонажей.

Ах да! Сегодня вам пришло несколько посылок. Я сложила их на стол — прямо рядом с вашими регентскими романами. (Вы, кстати, в последнее время получаете их много. Я, конечно, не лезу — там ведь не моё имя, — но не могу не признать: я заинтригована. Они такие… странные???)

(И ещё — регентские романы, да? Я сама читала их не так уж много, мои guilty pleasures больше связаны с трэшовым ТВ, но… я одобряю!)

Кэсси

Дорогая Кэсси,

Кузен Мэттью, говорите? Интересно. (Он тоже лысый?)

Спасибо, что разобрались с посылками. Вы правы — они действительно странные. Надеюсь, больше их не будет.

Мне приятно, что вы одобряете мой выбор книг. Романтическая составляющая мне, признаться, не особенно интересна, но истории, действие которых разворачивается в начале XIX века, я нахожу утешительными. Можно сказать, они напоминают мне о доме.

FJF

Я перечитала его последнюю записку, одновременно развеселившись его страстной защитой романов и немного разочаровавшись тем, что он так и не дал внятного объяснения насчёт посылок, которые продолжал получать.

Потому что эти посылки… Ну.

Они были особенные.

С тех пор, как я переехала, пришло уже шесть — все с одним и тем же обратным адресом: отправитель E. J. из Нью-Йорка. Адрес был выведен витиеватым, цветистым почерком, очень похожим на аккуратный, красивый почерк самого Фредерика, только чернила всегда были кроваво-красного цвета.

Формы и размеры посылок различались, но каждая была завернута в безвкусную цветастую бумагу, напоминавшую мне декор бабушкиной квартиры во Флориде. Некоторые источали странные запахи. Одна, казалось, дымилась. А в другой, клянусь, что-то шипело.

Наверное, это были просто оптические иллюзии. Ну не может же почта доставлять что-то действительно горящее… или живое. Вроде змей.

И пусть посылки были адресованы Фредерику, а не мне — и их содержимое явно не моё дело, — раз он до сих пор ничего не объяснил в записках, я решила, что спрошу его напрямую при следующей встрече.

Когда бы она ни произошла.

— Хорошая у тебя была жизнь, — пробормотала я с извиняющейся ноткой, глядя на картину с охотничьей сценой в своей спальне.

Мне было немного жаль снимать её со стены и заменять своими работами. Не её вина, что она такая уродливая — кто-то когда-то вложил в неё немало усилий. К тому же она явно была очень старой, и я задумалась, не это ли имел в виду Фредерик, когда говорил о семейных реликвиях.

Но так или иначе, теперь это была моя спальня, а картина — чистый кошмар.

Я осторожно сняла её. Похоже, она провисела здесь долгие годы — краска под ней была на полтона темнее матового кремового цвета остальной стены. Я подняла первый из трёх небольших холстов, которые собиралась повесить на место Стародавней Охотничьей Компании, и улыбнулась, вспомнив чудесную неделю, когда я их писала.

Мы тогда отдыхали в Согатаке, и Сэм всё подшучивал надо мной за то, что я половину пляжного отпуска провела, собирая мусор на берегу. Но он никогда не поймёт, каково это — превращать чужой хлам в искусство, которое переживёт нас всех.

У меня не было важной работы юриста, как у него, — но через своё искусство я высказывалась. И оставляла свой след.

Я взяла молоток, подтащила к нужному месту антикварный стул, который, казалось, был ровесником самого Чикаго, встала на него и начала вбивать гвоздь.

После нескольких громких ударов я замерла. Было пять часов.

Я до конца так и не разобралась в распорядке дня Фредерика. Он мог ещё спать? Если да, то стук молотка наверняка его разбудил. А если разбудил, он, скорее всего, выйдет и начнёт читать мне лекцию о важности тишины, пока соседи отдыхают.

Я всё ещё не была готова его видеть.

Я как можно тише положила молоток на пол, надеясь на чудо — что он не услышал.

Но через пару минут дверь его спальни скрипнула.

Чёрт.

— Добрый вечер, мисс Гринберг.

Голос у Фредерика был глубже обычного, густой и сиплый от сна. Я медленно обернулась, готовясь к нотации о том, что в доме живу не только я, и шуметь не стоит.

Он явно только что проснулся — это было видно и по голосу, и по слегка растрёпанным волосам. Но при этом он был одет с иголочки: трёхчастный коричневый костюм в тонкую полоску и кепка Гэтсби. Он выглядел как профессор английской литературы из старого британского фильма, направляющийся читать лекцию о символизме в Джейн Эйр — а не как человек, только что вылезший из постели.

Не то чтобы у меня когда-либо был профессор, который выглядел бы вот так.

Он, к счастью, не начал лекцию о Джейн Эйр. И не уставился на меня так же, как я на него. Вместо этого он нахмуренно рассматривал мои пейзажи с озером Мичиган, стоявшие, прислонённые к стене спальни, будто не понимал, что перед ним.

Руки он скрестил на широкой груди, и мне пришлось очень стараться не думать о том, как эта самая грудь выглядела той ночью. Или как, вероятно, выглядела прямо сейчас под этим слишком официальным костюмом.

— Прости, что разбудила, — сказала я, пытаясь направить мысли в более безопасное русло.

Он махнул рукой.

— Всё в порядке. Но… это что? — он кивнул в сторону моих картин.

— Ты имеешь в виду пейзажи?

— Это… пейзажи? — приподнял брови он и сделал несколько шагов вперёд, будто хотел рассмотреть поближе. — Ты сама их сделала?

Он звучал и выглядел примерно так же озадаченно, как мой дедушка, когда видел мои работы, — но при этом не казался испуганным. Хотя и восхищения на его лице не было. Что, впрочем, нормально: я давно смирилась с тем, что моё искусство — не для всех.

Хотя именно эта серия, пожалуй, была самой «доступной» из всего, что я создавала за последние годы. Здесь хотя бы сразу было понятно, что это озеро Мичиган. И, если честно, после того, как он нахваливал мои дурашливые рисунки в записках, часть меня надеялась, что он поймёт и оценит, что я пыталась сказать этими холстами.

— Да, это мои работы, — подтвердила я, стараясь звучать уверенно, хотя голос всё же дрогнул.

— И ты собираешься повесить их? — он перевёл взгляд на гвоздь, который я только что вбила в стену. — Здесь?

— Да.

— Зачем? — спросил он, засовывая руки глубоко в карманы брюк. Он выглядел искренне сбитым с толку. — Признаю, прежняя картина была устаревшей, но…

— Она была ужасной.

Он посмотрел на меня, и угол его рта чуть дёрнулся в усмешке.

— Справедливо. Она принадлежала моей матери, не мне. Но, Кэсси…

Он выпрямился, покачал головой.

— Да?

— Это мусор, — произнёс он, сделав ударение на последнем слове.

Я нахмурилась. Подобную критику я слышала не раз и давно научилась её игнорировать. Но после того подъёма, который я испытала, узнав о своём участии в выставке всего несколько часов назад, я точно была не в настроении терпеть подобное.

— Моё искусство — не мусор, — сказала я твёрдо, почти вызывающе.

Фредерик снова посмотрел на холст, на этот раз внимательно, будто проверяя, не ошибся ли в своей оценке. Потом покачал головой:

— Но… это же буквально мусор.

Прошла пара секунд, прежде чем я поняла, что он имеет в виду это в прямом смысле.

— А-а… — я внутренне скривилась. — Ну… да, оно сделано из мусора.

Он приподнял бровь, слегка развеселившись:

— Кажется, именно это я и сказал.

Это было не совсем так, но я решила не спорить.

— Да, — пробормотала я, чувствуя, как лицо заливает краска, — ты так и сказал.

— Я не понимаю, — он снова покачал головой. — Судя по тем частям этой… сцены, что не покрыты отбросами, и по твоим рисункам в наших записках, я знаю, что ты талантливая художница. Возможно, мои взгляды старомодны, но я просто не понимаю, зачем тратить время на создание вот этого.

Он пожал плечами.

— Искусство, к которому я привык, обычно более…

Я прищурилась:

— Более что?

Он прикусил губу, будто подбирая слова:

— Приятное для глаза, полагаю. Пейзажи. Девочки в белых кружевных платьях, играющие у речки. Миски с фруктами.

— Это тоже пейзаж, — указала я. — Пляж и озеро. Природа, между прочим.

— Но он весь в мусоре.

Я кивнула:

— Моё искусство — это сочетание найденных предметов и изображений, которые я рисую. Иногда то, что я нахожу и включаю в работу, — буквально мусор. Но я считаю, что мои картины — это больше, чем просто мусор. В них есть смысл. Эти холсты — не просто плоские, безжизненные изображения. Они что-то говорят.

— А, — он подошёл ещё ближе и присел на корточки, чтобы рассмотреть их вблизи. Его нос оказался всего в нескольких сантиметрах от старой обёртки от McDonald’s Quarter Pounder, которую я заламинировала на холст так, будто она всплывает из озера Мичиган. Я хотела показать, как капитализм душит природу.

Но я решила объяснить шире:

— Я хочу, чтобы моё искусство запоминалось. Чтобы оно оставляло след. Чтобы человек, увидев его, запомнил это ощущение надолго. Чтобы оно не исчезало сразу после того, как он отвернётся.

Он скептически нахмурился:

— И ты добиваешься этого, используя всякий мусор, от которого другие избавляются?

Я уже открыла рот, чтобы возразить — сказать, что даже самая красивая картина в самом дорогом музее стирается из памяти, как только посетитель выходит за его двери. Что, используя выброшенное, я беру мимолётное и превращаю его в нечто долговечное, в то, чего не добиться акварелью с цветочками.

Но тут я вдруг заметила, как близко мы стоим. Похоже, во время разговора он незаметно пододвинулся — настолько, что между нами теперь оставалось всего несколько сантиметров. Мой ум тут же воспроизвёл ту ночь после душа: мокрые волосы, капающие на плечи, его тёмно-карие глаза, широко раскрытые от удивления, когда он смотрел куда угодно, только не на меня.

Сейчас он смотрел. И его взгляд скользил по линии моей шеи, задержался на неровном шраме под ухом, который остался с детства, а потом перешёл к плавному изгибу плеч. На мне не было ничего особенного — старая футболка и потертые джинсы, — но в его взгляде было столько жара, что у меня закружилась голова и стало жарко в груди.

Я захотела подойти к нему ближе — и подошла, даже не подумав, правильно ли это. Но в следующий момент он выпрямился, словно очнулся, и резко отступил на шаг. Засунул руки в карманы и уставился на свои начищенные броги, будто это была самая интересная вещь в мире.

Момент прошёл. Но что-то между нами изменилось. В воздухе появилась сладкая, звенящая искра, которой раньше не было. Я не могла описать словами, что именно это было. Я только знала, что хочу почувствовать это снова. Хочу почувствовать его.

Твёрдую, широкую грудь под моими ладонями. Его губы. Его дыхание, тёплое и сладкое у меня на шее.

Я мотнула головой, пытаясь прогнать эти мысли. Это человек, которого я почти не знаю, напомнила я себе. Это мой сосед по квартире. Но это не сработало.

— Я… могу попробовать объяснить вам, что означает моё искусство, — предложила я, просто чтобы хоть что-то сказать.

В голове немедленно зазвучал голос Сэма: Плохая идея, плохая идея, как сирена тревоги. Я проигнорировала его. Честно говоря, в тот момент мне было всё равно, плохая это идея или нет. Моё сердце бешено колотилось, кровь гудела в венах.

— Если только вы желаете.

Он замешкался, всё ещё не глядя на меня. Потом покачал головой:

— Это, пожалуй, не лучшая идея. Боюсь, я абсолютно безнадёжен, когда дело касается современного искусства.

Я поняла, что он пытается отдалиться — после… ну, после всего этого. А я не хотела, чтобы он уходил.

— Я никогда не встречала по-настоящему безнадёжных случаев.

Он на мгновение закрыл глаза.

— Потому что вы никогда не встречали кого-то вроде меня, мисс Гринберг, — сказал он тихо, с какой-то грустью в голосе. Затем развернулся и вышел из моей комнаты.

Прошло ещё несколько минут, прежде чем я смогла прийти в себя и начать нормально соображать. Когда это случилось, я рухнула на кровать и уткнулась лицом в ладони.

В голове всплыли слова Сэма, сказанные пару дней назад: Жить с тем, кого ты считаешь привлекательным, — это всегда плохая идея. В девяти случаях из десяти вы либо переспите — и это будет огромной ошибкой, — либо ты просто свихнёшься от того, что хочешь переспать с ним.

Я застонала. Похоже, Сэм был прав. Что, чёрт побери, мне теперь делать?

Глава 6

Письмо мистера Фредерика Дж. Фицвильяма к миссис Эдвине Фицвильям, 26 октября

Моя дорогая миссис Фицвильям,

Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии и хорошем настроении. С момента моего последнего письма прошло всего две недели, но за это время многое изменилось. Теперь я живу с молодой женщиной по имени мисс Кэсси Гринберг. Наблюдая за ней — пусть даже мимолётно, — я узнаю невероятно много о современном искусстве, популярной культуре XXI века, ненормативной лексике и манерах одеваться. С каждым днём я всё больше ощущаю себя самим собой и увереннее чувствую себя в этом странном новом мире.

Поэтому вновь прошу вас: перестаньте так сильно волноваться обо мне. Нет нужды писать столь часто и уж тем более расспрашивать Реджинальда о моём состоянии (да, он мне всё рассказал). Я здоров телом, разумом и духом как никогда.

Более того, настаиваю, чтобы вы прекратили те договорённости, что устроили от моего имени с мисс Джеймсон. Я едва знаком с этой женщиной, и, как вам хорошо известно, Париж остался в прошлом — более века назад. Сам я, разумеется, не стану разрывать это соглашение, так как считаю это неразумным и несправедливым — как по отношению ко мне, так и к мисс Джеймсон. Пожалуйста, также передайте ей, чтобы она перестала присылать мне подарки. Она не вняла моим просьбам, хотя я возвращаю каждый из них, не распечатывая.

Скоро напишу ещё. Передавайте мои наилучшие пожелания всем в поместье. Надеюсь, погода в Нью-Йорке стоит приятная.

С любовью,

Фредерик

Привет, Фредерик,

Можно ли поднять температуру в квартире на пару градусов? Я не хотела говорить об этом раньше, так как ты оплачиваешь коммунальные, но здесь немного холоднее, чем я привыкла. Даже три одеяла ночью не спасают.

Кэсси

Дорогая Кэсси,

Прошу прощения. Холод не беспокоит меня так, как других людей, и мне следовало предвидеть, что ты предпочтёшь более тёплое жильё. Сообщи, до какой температуры мне установить термостат, чтобы тебе было комфортно, и я всё сделаю.

Мне жаль, что ты не сказала об этом раньше. Мысль о том, что ты мёрзла с момента переезда, мне неприятна.

FJF

P.S. Твой рисунок, где ты в парке в пуховике и варежках, очарователен — хотя из-за него я чувствую себя ещё большим болваном за то, что держал тебя в холоде так долго.

Фредерик,

Спасибо тебе ОГРОМНО!!!!! Я просто не хотела, чтобы у тебя были более высокие счета из-за меня (поэтому и не сказала раньше). Могу я оплатить разницу?

(Кстати, рада, что тебе понравился рисунок. «Очарователен», говоришь?! Я потратила на него максимум пять минут. Варежки вообще кривые получились.)

Кэсси

Кэсси,

Не беспокойся о разнице в счёте — я всё оплачу.

А если ты создала такую милоту всего за пять минут, смею утверждать, что ты действительно очень талантлива. Лично мне особенно понравились кривые варежки — они придают особый шарм.

FJF

Я была уже на полпути к станции метро, направляясь на смену в библиотеку, когда поняла, что забыла свой альбом для набросков.

Я взглянула на телефон. Сегодня в библиотеке проходила «Ночь в музее», и дети должны были начать приходить через сорок пять минут. Рисовать на работе с полным залом детей, вооружённых кисточками, было бы невозможно, но в это время в поезде обычно попадалось свободное место — можно успеть набросать пару эскизов по дороге. Я только начинала продумывать идею для своей работы на художественную выставку. Недавний разговор с Фредериком подкинул мне зацепку: я хотела создать традиционный пасторальный пейзаж — возможно, поле ромашек, может, пруд, — а затем нарушить его идиллию чем-то совершенно неподходящим, вроде пластиковых упаковок или соломинок, вплетённых в холст.

Это были лишь первые наброски, и многое ещё предстояло обдумать, прежде чем я возьмусь за кисть. Но я всегда носила альбом с собой на случай, если вдохновение и свободная минута совпадут.

Было чуть позже шести. У меня оставалось достаточно времени, чтобы вернуться домой, забрать альбом и успеть к началу детского арт-вечера, хоть и впритык. Марси, возможно, будет немного раздражена, но я всё же уложусь.

Я взбежала по лестнице к нашей квартире, перепрыгивая через ступеньки и не заботясь о шуме. Я не знала, дома ли Фредерик, но в это время он либо уже проснулся, либо ушёл, так что можно было не бояться его разбудить.

Альбом лежал на кухонном столе, там, где я его и оставила, рядом с запиской, которую написала Фредерику утром:

Привет, Фредерик — в ближайшие пару дней меня почти не будет дома. Сегодня у меня поздняя смена, а завтра я ужинаю у Сэма. Можешь, пожалуйста, вынести мусор на этой неделе? Спасибо! Обещаю, на следующей неделе моя очередь.

Кэсси

Внизу я нарисовала маленького улыбающегося человечка с мусорным баком, поднятым над головой.

Фредерик утверждал, что ему нравятся мои маленькие рисунки, и его комплименты — всегда с чопорной учтивостью, но при этом звучащие совершенно искренне — каждый раз вызывали у меня странное, тёплое ёканье где-то в груди.

Когда я подняла альбом, то заметила его короткий ответ:

Дорогая Кэсси,

Да, я могу вынести мусор. Это совершенно несложно, и тебе не стоит беспокоиться о том, чтобы «возмещать» это мне.

Кроме того, рисунок очень милый (все твои рисунки очень милые, да и вообще ты сама очень милая), но это должен быть я? Уверен, я никогда так не улыбаюсь.

Искренне твой,

FJF

Он добавил к записке свой рисунок — человечка-палочку с преувеличенно нахмуренным ртом почти размером с голову. Я не смогла сдержать смех.

Рисунок был таким глупым.

А Фредерик казался последним человеком, способным на такую глупость.

По крайней мере, я так думала.

И ещё — подпись: Твой, FJF.

Твой.

Это было ново.

Я запретила себе размышлять, что это могло значить, но всё равно не смогла сдержать улыбку, поднимая альбом.

Я всё ещё улыбалась, открывая холодильник, чтобы взять яблоко перед выходом в библиотеку. Но когда увидела, что внутри, моё лицо застыло. Всё тело оцепенело.

Время словно остановилось.

Я стояла так, наверное, несколько минут, тупо глядя на содержимое холодильника, пока, наконец, не начала кричать.

Альбом выскользнул из рук и упал на пол. Я продолжала смотреть внутрь, ум отказывался понимать, что я вижу.

Там было не меньше тридцати пакетов с кровью, аккуратно разложенных рядами рядом с миской кумкватов, недопитым пакетом апельсинового сока и коробкой плавленого сыра. На каждом пакете были указаны группа крови и дата, а также штрих-код — точно такой, как я помнила по визитам в центр донорства.

Резкий металлический запах крови витал в воздухе, почти вызывая тошноту.

В отличие от того, что я видела в центрах переливания, не все пакеты были запечатаны. Некоторые были почти пусты, с двумя маленькими проколами в верхней части. Из одного сочилась кровь, оставляя липкое красное пятно на средней полке.

Этого всего не было здесь утром.

Почему оно появилось теперь?

Я всё ещё стояла перед открытым холодильником, ошеломлённая и с кружившейся от запаха головой, когда входная дверь квартиры открылась. Издалека донеслись тяжёлые шаги Фредерика.

— Фредерик, — позвала я, голос дрожал. — Что… что всё это здесь делает?

Что-то тяжёлое грохнулось на пол. Затем он издал сдавленный, задыхающийся звук.

— О, чёрт.

Я посмотрела на него, всё ещё сжимая ручку холодильника. Глаза Фредерика стали размером с блюдца, руки вцепились в волосы. У его ног лежала большая коробка, обёрнутая в ярко-розовую бумагу с бледно-розовой лентой.

— Пожалуйста… я могу объяснить. Только… не впадай в истерику.

Я уставилась на него.

— Я и не собиралась, пока ты это не сказал.

Он закрыл лицо руками.

— Ты… не должна была это увидеть. Ты сказала, что тебя не будет вечером. Я…

— Фредерик?

— Всё должно было пойти совсем не так.

Я ждала, что он продолжит — объяснит, почему в холодильнике, рядом с моим завтраком, лежат пакеты с кровью. Но он просто стоял, разинув рот, как рыба на берегу.

Я закрыла глаза и захлопнула дверцу.

Медленно досчитала до десяти, глубоко дыша через нос, чтобы успокоиться.

— Фредерик… — начала я.

— Фредди, скажи, у тебя есть хоть капля нулевой отрицательной? Я умираю от голода, — громкий мужской голос донёсся из прихожей. Его слова прозвучали настолько невпопад, что я напрочь забыла, что собиралась сказать.

Через мгновение в квартиру уверенно вошёл парень с грязно-русыми волосами, будто здесь был его дом. Руки он держал в карманах джинсов, а на слегка туговатой чёрной футболке красовалась надпись: «Так выглядит кларнетист».

И тут я поняла, где видела его раньше.

Это был тот странный тип в тренче и федоре, который разглядывал меня в «Госсамере» той ночью.

Но больше всего меня зацепило другое:

«Фредди, скажи, у тебя есть хоть капля нулевой отрицательной? Я умираю от голода».

Мозг будто затормозил, отказываясь осознавать услышанное.

Я не знала, кто этот чувак из кофейни и зачем он здесь. А вот он меня узнал сразу.

— О, Кэсси Гринберг! — Он удивился, но, похоже, был рад меня видеть.

Широко улыбнулся, демонстрируя идеально ровные белые зубы, и протянул руку.

После неловкой паузы я, медленно, будто во сне, вложила в неё свою ладонь. Она была холодна, как лёд.

— Я Реджи, — представился он. — Мы виделись в кафе на днях. Ну… как бы виделись.

Реджи.

Тот самый Реджинальд, о котором Фредерик пару раз упоминал в разговорах?

Он пару раз тряхнул мою руку, прежде чем я вырвала её.

Я перевела взгляд с него на Фредерика — тот, кажется, мечтал провалиться сквозь землю.

— Я же говорил Фредди, что надо тебе всё рассказать, — добродушно толкнул Реджи его локтем в бок. — Но, судя по твоему лицу, ты меня не послушал.

Он снова толкнул Фредерика, на этот раз сильнее. Но тот лишь впивался в меня взглядом, словно умоляя понять… что-то.

— Мисс Гринберг… — начал он отчаянно, но тут же поправился: — Кэсси…

— О чём именно ты должен был мне рассказать, Фредерик? — Инстинкт подсказывал, что Реджи — то есть Реджинальд — не заслуживает ни капли доверия. Но отчаянный вид Фредерика подтверждал одно: он и правда что-то скрывал.

— Давай, Фредди, не стесняйся! — Реджи хлопнул его по спине.

— Уйди, — прошипел Фредерик так, будто готов был его придушить. — Сейчас же.

— Чуть позже, — протянул Реджи, явно наслаждаясь моментом. — Давно я не видел такого шоу.

Он прошёл в гостиную, ловко обошёл и Фредерика, и огромную коробку в розовой обёртке у его ног, и направился прямиком на кухню — туда, где я всё ещё стояла, прикованная к месту возле злополучного холодильника.

— Пожалуй, перекушу перед уходом, — шепнул он мне на ухо с видом заговорщика.

С театральным жестом распахнул холодильник и вытащил несколько пакетов с кровью. Мои глаза округлились. Подмигнув мне, Реджи вонзил в пакет то, что выглядело подозрительно похоже на… клыки. Я наблюдала, как он осушает один пакет за секунды, швыряет его в мусорку и тут же вскрывает второй. Комната поплыла перед глазами. Я не из брезгливых, но ничто в моей жизни не подготовило меня к такому зрелищу.

— Реджинальд, — прорычал Фредерик предупреждающе. — Вон. Немедленно.

— Но я только пришёл! Мы же собирались устроить вечеринку, пока твоя соседка не вернулась, — надувшись, возразил тот.

— Реджинальд.

— Фредди, — закатил глаза Реджи. — Хватит дурачиться. Ты же голоден не меньше меня. Разве не хочешь перекусить?

Не дожидаясь ответа, он выхватил ещё один пакет и швырнул Фредерику. Тот поймал его с лёгкостью.

Вид Фредерика — моего загадочного соседа, который пропадает по ночам, спит до вечера, носит винтажные костюмы и говорит так, словно застрял в прошлом веке, — держащего в руках пакет с кровью… Последний пазл сложился.

— Фредерик… — пол под ногами закачался. Как это вообще возможно?

Фредерик прочистил горло.

— Полагаю, мне давно следовало сообщить тебе кое-какие… специфические детали о себе.

Он сверлил взглядом Реджи, но говорил явно со мной. В его голосе звучала виноватая нотка. Что ж… Он определённо врал мне о многом с самого нашего знакомства. Раскаяние — уже неплохое начало.

— Продолжай, — подстегнула я.

— Я… не тот, кем кажусь.

Я фыркнула. — Уже догадалась. — Получилось ледянее, чем я планировала. Но серьёзно, он что, считает меня идиоткой? — Тогда кто ты?

Хотя я знала ответ. Нужно быть полной идиоткой, чтобы обнаружить тайный запас крови своего соседа, увидеть, как его приятель уплетает её, будто это обычный перекус, — и не сложить дважды два. Но мне нужно было услышать это из его уст. После всей жизни, где существа вроде Фредерика встречались лишь в подростковых романах и старых ужастиках, только так я поверю собственным глазам.

Фредерик вздохнул, провёл рукой по своему безупречному лицу. Прикусил губу — и нет, мои глаза совершенно не задержались на том, как его белые зубы впиваются в мягкую плоть. Я покончила с фантазиями о своём несправедливо красивом соседе. Этот этап моей жизни официально завершён.

— Я вампир, Кэсси.

Его голос был тихим, но каждое слово обрушилось на меня с силой урагана. Я уже догадывалась, но от самого признания всё равно перехватило дыхание.

Вдруг в комнате словно закончился воздух.

Мне нужно было уйти. Сейчас же.

Сэм и Скотт приютят меня. Убедить их, что мой сосед — вампир, будет сложно… Нет, невозможно. Сэм — юрист, Скотт — учёный. У них на двоих воображения не хватит даже на замену лампочки. А я для них всегда была чудаковатой подругой — той, что устраивает безумные мальчишники и коллекционирует экзистенциальные кризисы как покемонов, но вечно путается в самых важных аспектах жизни. Они решат, что у меня галлюцинации.

Но это не важно. Они поймут, что я в отчаянии, когда я явлюсь к ним среди ночи без предупреждения. Они меня примут.

Мне хотелось смеяться над собственной глупостью. Я начала испытывать чувства к Фредерику. А он, выходит, просто ждал подходящего момента, чтобы впиться мне в шею!

— Кэсси, — голос Фредерика дрогнул, в нём слышалась паника. — Я могу объяснить.

— Ты только что это сделал.

— Нет. Я лишь сказал то, что должен был с самого начала, но…

— Ещё бы, — фыркнула я.

Он потупил взгляд, словно провинившийся школьник.

— Я всё же хочу полностью объясниться. Если ты позволишь.

Но я уже кралась к выходу.

— Что тут объяснять? Ты вампир. Ты ждал момента, чтобы наброситься на меня, вонзить клыки в шею и высосать всю кровь.

— Нет, — резко покачал головой Фредерик. — У меня никогда не было намерения причинить тебе вред.

— Почему я должна тебе верить?

Он на секунду задумался.

— Понимаю, что не дал тебе причин мне доверять. Но, Кэсси… будь я опасен, разве не сделал бы это раньше?

Я уставилась на него.

— И это должно меня успокоить?

Он поморщился.

— В моей голове это звучало лучше. Но поверь: я не питался кровью живых людей уже больше двухсот лет.

Больше двухсот лет.

Комната поплыла перед глазами. Фредерик был не просто вампиром. Он был чертовски стар.

— Я не могу… — пробормотала я. — Я ухожу.

— Кэсси…

— Я ухожу, — бросила я, выходя из кухни. — Выбрось мои вещи, если хочешь. Мне всё равно.

— Кэсси, — в его голосе звучала боль. — Пожалуйста, дай мне объясниться. Ты мне нужна.

Но я уже распахнула входную дверь и бросилась вниз по лестнице, слыша, как кровь стучит в висках.

Глава 7

Переписка между мистером Фредериком Дж. Фитцвильямом и мистером Реджинальдом Р. Кливзом

Реджинальд: Привет, Фредди.

Ты в порядке?

Фредерик: Нет. Я полная противоположность

«в порядке». Женщина, которая, как я

надеялся, поможет мне освоиться в

современном мире, сбежала от меня из-за тебя.

Реджинальд: О чём ты только думал,

ведя себя так перед моей соседкой?

Фредерик: Она заслуживала знать правду обо мне.

Реджинальд: Я как раз собирался

ей всё рассказать.

Фредерик: Она человек. Не сказать

ей сразу, что я вампир,

— это была ошибка.

Реджинальд: «Ошибка» — мягко сказано.

Ты вёл себя как придурок.

Фредерик: Я не знаю, что значит

«вёл себя как придурок».

Реджинальд: Это оскорбление.

Фредерик: Пожалуй, в данном случае

я его заслужил. Всё сложно.

Реджинальд: «Сложно»?

Фредерик: Да.

Реджинальд: лол

Фредерик: Кэсси иногда пишет «лол»

в наших записках, но я не знаю,

что это значит.

Реджинальд: Подожди. Вы с Кэсси оставляете

друг другу записки? И с каких это пор

ты называешь её Кэсси, а не «мисс Гринберг»?

Фредерик: Я называю её Кэсси, потому

что она попросила. И да, мы

оставляем друг другу записки — мы ведь

соседи по квартире. Ну… были.

Реджинальд: Вы ещё и переписываетесь?

Фредерик: Иногда.

Реджинальд: Но ты ненавидишь переписку!

Фредерик: Это правда.

Реджинальд: Ты мне вообще никогда

не отвечаешь, если у тебя не

случился кризис.

Фредерик: Да. Но ты — козёл.

Реджинальд: Как часто вы с

Кэсси переписываетесь?

Фредерик: Я не считаю. Обычно мы

общаемся с помощью записок, которые

оставляем на кухонном столе. Так

мне не нужно пользоваться этим

адским устройством. Иногда она рисует картинки

в записках. Они прекрасны. У неё настоящий

талант. Вообще, она во многом хороша.

Реджинальд: Не может быть.

Фредерик: А чему ты не веришь?

Реджинальд: Ты влюблён в неё.

Фредерик: Извращенец! Как ты смеешь?!

Реджинальд: ЧТООО??? О, нет, лол.

«Ты влюблён в неё» — это просто

современное выражение. Оно значит,

что ты к ней неравнодушен, романтически.

Фредерик: А. Понял. Но ты всё

равно ошибаешься.

Реджинальд: Конечно, лол. Слушай,

сколько лет я тебя знаю?

Фредерик: Боюсь даже вспоминать.

Реджинальд: Ты когда-нибудь разговаривал

с женщиной чаще раза в месяц?

Фредерик: Нет. Но я и не жил

раньше с женщиной.

Реджинальд: И что ты чувствуешь,

когда представляешь, что Кэсси

больше не живёт с тобой?

Фредерик: Когда думаю, что Кэсси

может не вернуться, мне становится

грустно. Просыпаться вечером больше

не радует, зная, что я не увижу её лицо.

Реджинальд: Ну вот.

Значит, ты влюбился.

Фредерик: Абсолютно нет. Я НЕ «влюблён».

Мне просто нравятся её рисунки.

И всё, что с ней связано.

Реджинальд: Ох, это будет интересно.

Сэм жил в районе, популярном среди молодых специалистов — тех, кто заводил крошечных породистых собачек и работал по шестьдесят часов в неделю где-нибудь в Лупе. Каждый раз, когда я навещала Сэма и Скотта в их коричневом двухэтажном таунхаусе, меня охватывало ощущение, что я — вопиющее фиаско по всем фронтам своей жизни. А остаться у них после бегства из квартиры Фредерика было пиком неловкости.

Во-первых, делить одну маленькую ванную с двумя мужчинами — даже такими чистоплотными и аккуратными, как Сэм и Скотт, — было далеко не идеальным сценарием. Утром у меня катастрофически не хватало времени наедине с собой, а ещё, так как они были куда волосатее меня, слив в ванной был на двадцать пять процентов противнее, чем это вообще допустимо.

Во-вторых, их кошки — Софи и Муни — хоть и были очаровашками, но обожали прогуливаться по мне по ночам, пока я пыталась уснуть на диване в гостиной.

А в-третьих, Сэм и Скотт были молодожёнами во всех смыслах этого слова. Стены у них, увы, тонкие. Сэм — громкий. А диван в гостиной обеспечивал мне места в первом ряду на их ночные «секс-марафоны» — наказание, которое никому не по силам. Тем более мне — лучшей подруге Сэма с шестого класса.

Как бы ни было плохо жить с вампиром, который скрывал, что он вампир, два дня в квартире новобрачных, возможно, были даже хуже.

— Доброе утро, — сказал Сэм, зевая и выходя из спальни. На его шее красовался огромный фиолетовый засос, и я была почти уверена, что слышала весь процесс его появления прошлой ночью. Господи, как же я хотела этого не слышать.

— Утро, — пробормотала я, сбрасывая плед и потирая глаза.

Я была вымотана. После всех этих стонов из соседней комнаты, белого мягкого меха Муни, осевшего на моей подушке, и комковатого дивана сон ускользал от меня уже вторую ночь подряд. Но я не хотела, чтобы Сэм об этом знал. Да, в плане удобств тут многое оставляло желать лучшего, но он со Скоттом всё равно сделали для меня большое одолжение. И никто из них не задал ни одного наводящего вопроса о том, почему я вообще здесь, когда я появилась на пороге два дня назад. За это я была им очень благодарна.

Сэм достал из кладовки коробку овсянки и, не оборачиваясь, спросил:

— Какие у тебя планы на сегодня?

Я не знала, было ли это пассивно-агрессивным намёком на то, что я до сих пор сплю на его диване спустя два дня, без вещей и без объяснений. Но ощущалось именно так. Через час он уйдёт на работу в строгих брюках и рубашке, готовый к очередному дню помощника в юридической фирме, а я останусь тут — полубездомная и по-прежнему не представляющая, что делать дальше. Я отвела взгляд и начала теребить кисточки пледа, всё ещё покрывавшего мои ноги.

— Я собираюсь в центр переработки, — сказала я.

Это была частичная правда. Сэму не обязательно было знать остальное — а именно, что до похода туда я собиралась посмотреть пару серий «Баффи — истребительницы вампиров». В исследовательских целях… ну, так я себе это объясняла. Шоу наверняка жутко неточное в плане деталей про вампиров, но за два дня, прошедших с момента, когда всё случилось с Фредериком, мой панический ужас понемногу отступил. На смену ему пришло любопытство.

Каково это — быть бессмертным, пьющим человеческую кровь? Бьётся ли сердце у Фредерика? Какие правила управляют его жизнью, питанием… и смертью? Это было немного, но пока я не решусь снова с ним связаться, «Баффи» — всё, что у меня есть. Наверняка она точнее, чем «Сумерки» или те старые романы Энн Райс, правда? К тому же сериал был действительно классным. Разумеется, то, что в «Баффи» показывали романтические отношения между людьми и вампирами, никак не имело отношения к моему интересу.

Как и тот факт, что с того утра, когда я впервые проснулась на диване у Сэма, я не могла выбросить из головы взгляд Фредерика — полный мольбы — или его уверенность в том, что он никогда не причинит мне вреда.

— Центр переработки, да? — спросил Сэм, всё ещё стоя ко мне спиной и копаясь в шкафчике в поисках кастрюли.

— Ага, — ответила я. — Пора браться за работу над заявкой на выставку.

С тех пор как я сбежала из квартиры Фредерика, в голове начала вырисовываться идея: пасторальный пейзаж с элементами одноразового пластика. Но детали ещё предстояло продумать. Какие цвета подойдут для полуразрушенного особняка?

Стоит ли изобразить перед ним озеро или ручей? Что лучше сработает для подрывной части проекта — трубочки от газировки, обёртки от шоколадок или и то и другое?

Я надеялась, что к каким-то выводам приду в пункте приёма вторсырья этим днём. Обычно самые продуктивные мысли приходили ко мне именно на свалке.

Сэм тепло улыбнулся, воодушевляюще:

— Я так рад, что ты снова выходишь в свет, Кэсси.

— Я тоже, — ответила я честно. — Не знаю, примут ли мою работу на выставку, но приятно снова работать над чем-то по-настоящему большим.

Сэм вышел в гостиную с миской овсянки.

— Кстати, — сказал он с нарочитой небрежностью, — кто-то ночью подсунул под дверь письмо на твоё имя.

Я удивлённо подняла взгляд:

— Правда?

— Оно настолько вычурное, что сначала я решил — это приглашение ко двору короля Англии, — он приподнял бровь. — Но потом вспомнил, что такие обычно не подсовывают под дверь посреди ночи.

Сэм поднял конверт, который я даже не заметила у него в руках, и бросил его на журнальный столик между нами. У меня перехватило дыхание. Это была бумага Фредерика — квадратный, кремового оттенка конверт, в точности такой же, какие он использовал для всех своих записок мне.

Хотя даже если бы он написал на обычной тетрадной бумаге, я всё равно сразу поняла бы, что это от него. На лицевой стороне он вывел «Мисс Кэсси Гринберг» тем же изящным почерком и той же синей чернильной ручкой, что и всегда.

Конверт был запечатан знакомым тёмно-красным восковым оттиском:

FJF.

До знакомства с Фредериком я и не подозревала, что сургучные печати до сих пор существуют. Всё в нём было как из другой эпохи. Он сам — анахронизм. Чужой. Не отсюда. Сколько же явных признаков того, кто он на самом деле, я пропустила? Сэм сделал вид, что вернулся к своей овсянке, но я чувствовала его взгляд, пока провела пальцем под печатью и вскрыла конверт. Ему было любопытно, что в письме, — но я до сих пор не нашла в себе сил рассказать ему правду. Ни о Фредерике, ни о том, почему я оказалась у них. У меня просто не было энергии в это погружаться. Я достала из конверта один сложенный лист плотной, кремовой бумаги и начала читать.

Дорогая Кэсси,

Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии.

Пишу, чтобы сообщить: все твои вещи остались на своих местах. Когда ты убежала, ты сказала, что я могу распорядиться всем, что оставила. Однако я подозреваю, что это составляет большую часть твоих материальных владений.

Также я предполагаю, что ты сказала это в страхе и в пылу момента — и на самом деле хочешь, чтобы твои вещи вернулись к тебе. Если я не получу ответа на это письмо в течение недели, я приму это как знак, что ты действительно не хочешь ничего забирать, и договорюсь с Джеральдом, чтобы всё было передано на благотворительность. (Джеральд отвечает за переработку в нашем доме. Вчера я впервые с ним заговорил. Знаешь ли ты, что он работает в городском управлении санитарии уже двадцать два года и у него двое взрослых детей? Я не знал. Но ты, вероятно, в курсе — ведь за те две недели, что мы жили вместе, ты пару раз выносила вещи на переработку и всегда так тепло и дружелюбно общалась со всеми.)

Пожалуйста, сообщи мне при первой возможности, хочешь ли ты вернуть свои вещи. Я даже могу всё организовать так, чтобы тебе не пришлось сталкиваться со мной — если ты того пожелаешь. Несмотря на то, как мы расстались, я хочу, чтобы ты знала: для меня было настоящим удовольствием познакомиться с тобой и быть твоим соседом по квартире, пусть даже и недолго.

Мне искренне жаль, что я расстроил и напугал тебя своим молчанием и своими поступками.

Твой,

Фредерик

Я сглотнула ком в горле и перечитала письмо Фредерика ещё раз.

Твой, Фредерик.

Он был таким… искренним.

И внимательным. Помимо того, что сделал мне комплимент — «ты такая тёплая и дружелюбная со всеми» — он ещё и достаточно хорошо меня знал, чтобы понять: когда паника уляжется, я, скорее всего, захочу вернуть свои вещи.

Без его присутствия.

Та уязвимость, которую он, должно быть, чувствовал, будто сочилась сквозь строчки. И всё же я видела, как он изо всех сил пытался это скрыть.

Я вспомнила тот вечер, когда он так старательно пытался понять моё искусство. Конечно, оно не имело для него смысла — человеку, которому сотни лет! Но он всё равно слушал, потому что это было важно для меня.

Может, он действительно говорил правду, когда сказал, что никогда не хотел причинить мне вред. Это становилось всё более похоже на правду. Он мог быть технически не живым — и да, он вампир, — но он был ещё и…

Добрым.

Заботливым.

Возможно, он просто притворялся, чтобы заманить меня. Но с небольшим расстоянием от событий той ночи я уже не думала, что это была игра.

— Ты собираешься, наконец, рассказать мне, что происходит? — резкий голос Сэма вырвал меня из раздумий.

Я прикусила губу и отвела взгляд:

— В смысле?

Сэм поставил миску с овсянкой на журнальный столик и принял ту позу, которую мы со Скоттом называли «Сэм — адвокат»: наклонился вперёд, локти на коленях. Я знала её наизусть и уже предчувствовала, к чему всё идёт.

— Ты появилась у нас две ночи назад ни с чем, без предупреждения и без объяснений, — начал он. — Лица на тебе не было, как будто ты призрака увидела. Сейчас ты выглядишь точно так же — сидишь, читаешь и перечитываешь письмо, будто написанное пером и чернилами.

Я инстинктивно прижала письмо к груди:

— Это личная корреспонденция.

Сэм закатил глаза:

— Кэсс, ты буквально сидишь в моей гостиной. Так что вопрос остаётся в силе: что происходит?

Я на секунду замолчала, подбирая слова так, чтобы не вызвать у него ещё больше подозрений.

— Это письмо от Фредерика, — сказала я осторожно. — Он хочет вернуть мои вещи, но… — Я запнулась, глубоко вдохнула. — Думаю, мне нужно с ним поговорить. Возможно, я слишком поспешно уехала.

Сэм резко встал.

— Ты серьёзно сейчас?

— Ты всё правильно услышал, — ответила я.

— Кэсси, — сказал он. — Ты была так напугана той ночью, что сбежала сюда. А теперь он присылает тебе одно письмо — и ты уже хочешь вернуться? — Он покачал головой. — Всё это звучит как гипотетическая ситуация для тренировки юристов: как правильно оформлять запретительные ордера против абьюзивных партнёров.

У меня всё внутри сжалось.

— Это не то, что ты думаешь.

— Нет? — приподнял он брови.

— Нет, — покачала я головой. — Фредерик ничего плохого не сделал. Он был отличным соседом. Мы просто… — Господи, как вообще объяснить это Сэму так, чтобы это имело хоть какой-то смысл?

Сэм положил тёплую, ободряющую руку мне на плечо. Его лицо смягчилось: «Сэм-юрист» исчез, и на его месте появился «Сэм-жизненный советник», которого я тоже хорошо знала. За столько лет он не раз вытаскивал меня из трудных ситуаций.

— Давай мы поможем тебе найти другое жильё, Кэсси. С Фредериком не срослось — бывает. Конечно, можешь оставаться у нас сколько угодно, но, думаю, в какой-то момент ты сама захочешь перестать спать на диване.

Я колебалась. Разумный вариант — поискать новое жильё. Именно так поступил бы любой здравомыслящий человек, только что узнавший, что его симпатичный сосед — вампир.

Но меня никогда не называли здравомыслящей. А теперь, когда прошло немного времени, я верила ему — верила, что он действительно не хотел причинить мне вред.

Я вспомнила, как и сама солгала ему — в своём первом письме написала, что я учительница рисования. Хотела произвести наилучшее впечатление, когда подавала заявку на квартиру, чтобы он выбрал именно меня. Могла ли я по-настоящему винить его за то, что он тоже предпочёл скрыть неприятные стороны своей жизни? Да, быть вампиром куда серьёзнее, чем приукрасить резюме, но в тот момент я понимала его мотивы.

— Мне нужно поговорить с ним, прежде чем принимать решение, — сказала я — Когда я сбежала, он сказал, что хочет объясниться. А я ушла, даже не дав ему шанса.

Из ванной донёсся шум воды. Скотт тоже проснулся; вскоре они оба уйдут в офис.

— И теперь ты хочешь дать ему этот шанс? — тихо спросил Сэм.

Я кивнула.

— Есть несколько вещей, которые мне нужно прояснить.

— Мне всё это не нравится, — он скрестил руки на груди. — Уверен, если бы ты рассказала мне всю историю, я бы волновался ещё сильнее.

Скорее всего, он был прав.

Я быстро чмокнула Сэма в щёку, чтобы отвлечь, схватила телефон и направилась к двери.

— Я позвоню ему и заодно сделаю пару дел. Вернусь позже.

— Ты не собираешься звонить ему отсюда?

— Нет, — ответила я, стараясь не реагировать на тревогу в его голосе. Я не смогла бы говорить при нём, не выдав правду о Фредерике.

Я натянула кроссовки, стоявшие у двери.

— Хочу немного прогуляться и размяться, пока говорю.

— Ты ненавидишь спорт.

Он снова был прав, но теперь в его голосе уже звучало явное беспокойство.

— Я скоро вернусь, — пообещала я и вышла.

Я решила позвонить Фредерику с южной станции переработки отходов. Да, там было шумно, но мне нужно было сделать этот звонок в месте, где я почувствую уверенность и силу. Я собиралась вернуться к нему только в том случае, если буду уверена, что справлюсь — и что это действительно будет в моих интересах. А что может лучше напомнить, что этот разговор — мой осознанный шаг к улучшению своей жизни, чем возможность параллельно заняться своим искусством?

Но к тому времени, как я сошла с поезда у станции рядом с центром переработки, нервы уже не выдержали. Я зашла в пончиковую с мигающей неоновой вывеской «СВЕЖИЕ ПОНЧИКИ». Внутри было тепло и уютно, а воздух был пропитан сладким ароматом тающего сахара.

Я устроилась за столиком в дальнем углу и пообещала себе шоколадный пончик — если справлюсь с этим звонком. Достала телефон, напомнила себе, что я умею справляться со сложными вещами, и написала:

Кэсси: Привет, Фредерик. Это Кэсси.

Можно я тебе позвоню?

Фредерик — тот самый, кто терпеть не мог переписку и, по идее, должен был спать в этот час — ответил мгновенно. Будто всё это время сидел с телефоном в руке, ожидая, когда я выйду на связь.

Фредерик: Да. Я могу говорить прямо

сейчас, если ты тоже можешь.

Я набрала его номер. Он ответил после первого же гудка.

— Кэсси? — Его голос был тёплым, глубоким, и в нём явно звучала надежда.

Я постаралась не обращать внимания на то, как это отозвалось у меня внутри.

— Да, — сказала я. — Это я.

— Вот это неожиданно. Я уже начал бояться, что больше не услышу тебя.

— Честно? Я и сама удивляюсь, — призналась я. — Ещё пару минут назад я тоже думала, что ты меня больше не услышишь.

Долгая пауза.

— Что изменило твоё мнение?

Похоже, он был не один — на фоне слышался чей-то голос, но слова разобрать было трудно.

— Заткнись, идиот, — пробормотал Фредерик, а потом поспешно добавил: — О, Кэсси, прости. Это было не тебе.

Я прикрыла рот ладонью, сдерживая смех.

— Ты с кем сейчас? С Реджинальдом?

— А с кем же ещё? — вздохнул он. — Увы.

— Я думала, ты его ненавидишь.

— Так и есть.

На фоне донеслись бормотание, громкий смех Реджинальда и возглас: «Ай!»

Что, Фредерик ударил его? Мысль была настолько нелепой, что я едва не расхохоталась.

— Понятно, — сказала я.

— Да, — снова вздохнул он. — Увы, выбор в спутниках у меня довольно ограниченный.

Я начала носком шаркать по полу, когда на меня нахлынула волна совершенно иррациональной вины. Над дверью пончиковой зазвенел колокольчик — внутрь вошла шумная компания, их смех заполнил помещение.

— Что ж… насчёт нашей ситуации…

Пауза.

— Да?

Я глубоко вдохнула:

— В ту ночь, после того как ты… перед тем как я убежала, ты сказал, что хочешь мне кое-что объяснить.

— Да.

— Ты всё ещё хочешь это сделать? — Моё сердце бешено колотилось. Я правда собиралась это выслушать?

Когда он ответил, голос у него был тихий, осторожный:

— Да. Но только если ты действительно хочешь это услышать. Я не стану навязываться — ни сам, ни со своей историей.

Я снова глубоко вдохнула.

— Я хочу.

— Прекрасно. Но… можно спросить, что изменило твоё мнение?

Я замерла, услышав в его голосе ту самую нотку надежды. Что ответить? Сказать правду? Что с той ночи я думаю о нём гораздо больше, чем следовало бы, — настолько, что даже начала искать информацию о вампирах? Что его письмо было одним из самых искренних и трогательных, какие я когда-либо получала?

Нет. Я не была к этому готова.

Так что я сказала лишь часть правды:

— Мне неловко, что я сбежала, даже не дав тебе возможности объясниться, когда было очевидно, что ты хотел сказать больше. И я верю тебе сейчас, когда ты говоришь, что не причинишь мне вреда.

— Я никогда не причиню тебе вреда, — твёрдо сказал он. — Никогда.

У меня в горле встал ком, и я не знала, что делать с той волной эмоций, что вдруг прозвучала в его голосе.

— Я верю, — повторила я. — Но у меня много вопросов.

— Разумеется. Я понимаю, что всё это — слишком многое для любого человека. Я буду дома весь вечер. Хочешь прийти и поговорить?

— Нет. — Нам нужно было встретиться на нейтральной территории. Я всё ещё не была уверена в своём решении и не хотела, чтобы шикарная квартира или моя явная симпатия к Фредерику повлияли на то, что я решу дальше. Кроме того, если я ошибалась насчёт него, и он всё это время просто медленно подводил меня к тому, чтобы… съесть, — я предпочитала, чтобы встреча проходила в людном месте. — Как насчёт «Госсамера»?

— «Госсамера»?

— Кофейня, где я работаю. Я пришлю тебе адрес.

— Договорились. Когда?

Я сглотнула. Теперь дороги назад не было.

— Сегодня в восемь?

— Прекрасно. — Пауза. — Я очень рад, что снова увижу тебя, Кэсси.

В его голосе звучала мягкость и искренность. Я попыталась не обращать внимания на то, как от этих слов у меня скрутило живот… но, честно говоря, не очень-то преуспела.

— Я тоже, — сказала я. И это была правда.

Глава 8

Письмо от миссис Эдвины Фитцвильям мистеру Фредерику Дж. Фитцвильяму, 29 октября

Мой дорогой Фредерик,

Я получила твоё последнее письмо. Увы, оно нисколько не успокоило мои тревоги.

Твоё решение остаться в Чикаго и доверить свою безопасность прожигателю жизни вроде Реджинальда и молодой человеческой женщине — в лучшем случае неразумно, а в худшем ОПАСНО.

Подобная недальновидность СОВСЕМ НЕ В СТИЛЕ того Фредерика, которого я когда-то знала!

Боюсь, это лишь ещё одно подтверждение тому, что твоё душевное состояние пострадало после столетнего сна.

Я не могла бы считать себя достойной старшей в нашей семье — и человеком, которому ты не безразличен, НЕСМОТРЯ на наше прошлое, — если бы позволила тебе разорвать договорённость с Джеймсонами.

Если мисс Джеймсон присылает тебе подарки, осмелюсь заметить, что ЭТО — ХОРОШИЙ знак! Это свидетельствует о её неизменном расположении к тебе, несмотря на твои постоянные отказы. Ты ОБЯЗАН принимать её подарки и сам послать ей что-то В ОТВЕТ как знак давнего добрососедства между нашими семьями.

Прошу тебя, не продолжай волновать меня, Фредерик.

С любовью,

Мама

Реджинальд: Эй, Фредди.

Что за посылки?

Фредерик: От Эсмеральды Джеймсон.

Мне они не нужны.

Реджинальд: Она всё ещё тебе

что-то присылает?

Фредерик: Да. Просил её

прекратить — без толку.

Мама отказывается вмешиваться.

Считает, что это ХОРОШИЙ знак.

Реджинальд: И ты теперь отдаёшь их мне?

Фредерик: Те, что, как мне кажется,

тебе понравятся, — да. Хоть кому-то

из нас будет польза.

Реджинальд: И что мне, по-твоему,

делать с вышивкой «Милый дом», сделанной

из того, что выглядит, пахнет и на вкус как

человеческие кишки, Фредди?

Почему ты решил, что мне это нужно?

Фредерик: Я подумал, что она идеально

подходит к твоему интерьеру, Реджинальд.

Реджинальд: Ладно. Тут ты попал в точку.

Фредерик уже сидел за столиком в углу «Госсамера», осматриваясь с ошеломлённым восхищением — как турист, оказавшийся в экзотической стране на другом конце света.

Он всегда выглядел хорошо, но даже по его меркам сегодня был настоящим лакомым кусочком. Тёмная прядь живописно спадала на лоб, словно он сошёл со страниц одного из своих романов эпохи Регентства. Видя его, сидящего с идеально прямой спиной в костюме, сидящем на нём как с иголочки, я вдруг засомневалась, стоит ли нам встречаться в таком людном месте.

Потому что не только я это заметила. Две девушки в толстовках с логотипом Northwestern University за соседним столиком, попивая кофе, украдкой бросали в его сторону заинтересованные взгляды.

Меня охватило странное, незнакомое чувство собственничества, которое мне совсем не понравилось. А что, если одна из них попытается с ним флиртовать? Проходя мимо их столика, я якобы случайно слегка задела его — и убедила себя, что это действительно случайно.

Фредерик не отводил взгляда, пока я приближалась. Его густые, длинные ресницы были по-прежнему обидной растратой красоты на мужчину.

Было странно видеть его здесь. Это был наш первый разговор за пределами квартиры, и только сейчас я поняла, насколько привыкла воспринимать его как часть антуража того роскошного жилища, в котором он жил. Увидеть его вне этой среды было примерно как встретить фламинго в чикагском метро.

Его взгляд скользнул по мне, и он чуть поморщился носом, заметив мою неуклюже забинтованную левую руку. Он что, почувствовал запах крови? Не хотелось об этом думать.

— Что с тобой случилось? — нахмурился он.

Я спрятала руку за спину.

— Пустяки.

Это и правда было пустяком: поездка в центр переработки оказалась продуктивной — я нашла несколько крупных металлических кусков, которые собиралась забрать, как только раздобуду машину Сэма. Но на выходе слегка зацепилась рукой за рваное днище старого велосипедного сиденья. Порез был не хуже, чем от листа бумаги, и кровь почти сразу остановилась — но парень, что там работал, устроил панику, заговорил о риске заражения столбняком и настоял на перевязке.

Я так нервничала по дороге сюда, что забыла заменить громоздкий бинт на обычный пластырь.

— Это не выглядит как пустяк, — возразил Фредерик. — Покажи.

Он наклонился ближе, и я уловила аромат его шампуня — сандал и лаванда. Запах мгновенно вернул меня в прошлое, в тот момент у его ванной, когда я стояла, мокрая, завернувшись лишь в полотенце. Воспоминание накрыло меня, как прилив, вытеснив всё рациональное.

Я вонзила ногти в ладонь, чтобы не сделать глупость. Например, не провести пальцами по его густым, роскошным волосам прямо здесь, на людях.

Наклонившись так, чтобы услышал только он, я прошипела:

— Я не собираюсь показывать вампиру свежую рану, из которой буквально час назад шла кровь.

Тон вышел резче, чем я планировала, и его лицо чуть дрогнуло, будто я ударила не словами, а по-настоящему.

— Просто… просто поверь мне, когда я говорю, что всё в порядке. Ладно?

Он опустил взгляд на стол.

— Ладно.

Я оглянулась в сторону стойки, где Кэти молола зёрна для утреннего кофе.

Вечер был тихий, ни одного клиента в очереди.

— Я пойду за напитком, — сказала я и кивнула в сторону стойки. — Хочешь что-нибудь?

Фредерик покачал головой.

— Нет. Я не способен потреблять ничего, кроме…

Он выразительно поднял бровь, не заканчивая предложение.

Из-за стойки снова загремела кофемолка — громко и раздражающе.

— А, — протянула я, не уверенная, должна ли была это знать. Не припоминала, чтобы Спайк или Энджел пили кофе в «Баффи». — Совсем никогда?

— Это было бы как если бы ты попыталась съесть металл, — тихо сказал он. — Моё тело попросту не воспринимает ничего, кроме… ну, ты поняла… как питание.

Мне захотелось узнать об этом больше.

Неужели он действительно с тех пор пил только кровь?

Трудно было это осознать. Для начала — это казалось ужасно неэффективным.

Если его потребности в калориях примерно такие же, как у обычного человека его роста, сколько крови ему нужно в день?

Но больше всего меня поразило другое:

Диета из одного-единственного продукта, да ещё на всю вечность, звучала как настоящий кошмар.

И до ужаса скучно.

Я мысленно напомнила себе, что стоит позже расспросить его подробнее о его диете.

— Можно я пойду с тобой, пока ты будешь заказывать напиток? — спросил он, оглядывая других посетителей «Госсамера» и замечая, что у каждого перед собой что-то есть — напиток или еда. — Как я позже объясню подробнее, мне необходимо научиться сливаться с современной социальной средой. Я не заказывал кофе уже более ста лет. Подозреваю, процесс изменился.

У меня расширились глаза.

Более ста лет.

Это был уже второй раз, когда он вскользь упомянул свой возраст, и это снова поразило меня так же сильно, как и в ту ночь.

Он не выглядел ни на день старше тридцати пяти.

Попытка совместить его внешность с осознанием, что он прожил века, вызывала настоящий ментальный ступор.

Я снова вспомнила момент перед тем, как убежала из его квартиры.

Он тогда сказал: «Мне нужна твоя помощь».

Сейчас, сидя с ним в «Госсамере», наблюдая, как он с равным интересом и замешательством изучает окружающее, я подумала, что наконец-то начинаю понимать, какая помощь ему на самом деле нужна.

И, возможно, зачем он вообще разместил объявление о поиске соседа.

Я нервно теребила ремешок сумки, пытаясь скрыть, насколько меня это всё выбило из равновесия.

— Да, можешь пойти со мной, — предложила я. — Кофейни — это большая часть жизни в Чикаго. Ты же сказал, что хочешь влиться…

— Да, — перебил он, решительно.

Я сглотнула.

— Хорошо. Тогда если хочешь влиться, тебе нужно научиться заказывать кофе. Даже если ты никогда не станешь пить то, что закажешь.

Он без лишних слов отодвинул стул, деревянные ножки с грохотом заскрипели по линолеуму.

Когда мы пошли к стойке, он шёл так близко позади меня, что я ощущала его прохладное, плотное присутствие у себя за спиной.

Меня пробрало — отчасти потому, что его близость волновала куда больше, чем я хотела себе признаться, но ещё и потому, что его тело излучало холод, какого я не чувствовала ни от кого раньше.

Я снова вспомнила, как мы столкнулись возле ванной. Тогда я была настолько смущена, что не до конца осознала, каким прохладным и твёрдым оказался его торс, когда я врезалась в него.

Зато теперь думала об этом.

Сколько ещё намёков я упустила?

Когда мы подошли к стойке, Кэти подняла глаза. Её жёлтый фартук с цветочным принтом и логотипом «Госсамер» был таким же ярким и жизнерадостным, как и она сама.

Она была, пожалуй, самой милой начальницей, что у меня когда-либо была — одной из немногих, кто не пытался давить авторитетом, когда дело доходило до мытья капучинатора или общения с особо противными клиентами.

— Ты в выходной? — удивлённо спросила она.

Удивление было вполне логичным — я редко бывала здесь вне смены.

— Просто была поблизости, — солгала я. Ей не нужно было знать, что я назначила встречу Фредерику именно здесь, потому что это место давало мне ощущение контроля в предстоящем разговоре. И потому что… мне хотелось свидетелей. На случай, если я ошиблась насчёт того, что он дружелюбный вампир, и всё внезапно пойдёт наперекосяк.

Кэти кивнула:

— Что тебе сделать?

Фредерик уже уставился на меню, написанное мелками над её головой, с такой сосредоточенностью, будто пытался расшифровать древние иероглифы. Там было с два десятка названий напитков, выведенных пастельными буквами её почерком.

— «Мы — Изобилие», — прочитал он медленно, словно это был иностранный язык. — «Мы… ищем душу». — Он обернулся ко мне, озадаченный: — Я думал, ты говорила, что здесь подают кофе.

— Это у нас такая фишка с названиями, — закатила глаза Кэти. — Владелица пару лет назад съездила на семинар по осознанности в округ Марин, и когда вернулась, решила, что все напитки должны «вдохновлять».

— Но это обычные напитки, — пояснила я. — Не обращай внимания на названия.

— Обычные напитки, — повторил Фредерик, явно всё ещё не в силах смириться с концепцией.

— Именно. Так что просто скажи, если тебе нужен перевод.

Он задумался, а потом повернулся к Кэти:

— Я хочу купить кофе. — Сказал он медленно, тщательно выговаривая каждое слово — и громко. Прямо как стереотипный турист, пытающийся объясниться за границей.

— Кофе? — переспросила Кэти.

— Кофе, — подтвердил он, чрезвычайно довольный собой. И добавил: — Пожалуйста.

Кэти посмотрела на него с терпеливой улыбкой. Мы уже привыкли к посетителям, которые категорически отказывались принимать правила наименования, придуманные нашей хозяйкой. Она знала, как с такими обращаться.

— Какой именно кофе? — уточнила она.

Пауза.

— Кофе, — снова сказал Фредерик.

— Но какой? — с отточенным движением Кэти указала на меню. — «Мы — Искра» — это светлая обжарка, «Мы — Восторг» — тёмная, а «Мы — Жизнерадостность»…

За это время за нами уже успела выстроиться очередь. Видимо, подошли новые клиенты.

— Эти названия нелепы, — заявил Фредерик, повернувшись ко мне.

— Всё равно нужно что-то заказать.

— Я никогда не пью кофе, Кэсси, — напомнил он с таким возмущением, что мне пришлось прикусить щёку, чтобы не рассмеяться.

— Возможно, это была не лучшая идея.

— Просто выбери что-нибудь, — посоветовала я. — Если ты не собираешься это пить, какая разница? — Я наклонилась ближе, чтобы люди позади не услышали: — Это хорошая практика, чтобы вписаться в общество.

Он чуть склонил голову, обдумывая, а затем кивнул:

— Ты права.

Повернувшись к Кэти, он сказал:

— Я возьму один… — Он поднял глаза к пастельным буквам и поморщился. — Один «Мы — Жизнерадостность».

— Один «Мы — Жизнерадостность», — повторила Кэти, нажимая кнопку на кассе. — Какой размер? У нас есть «Луна», «Сверхновая» и «Галактика».

Похоже, на этом Фредерик достиг своего предела.

— Я понимаю каждое слово по отдельности, — произнёс он ошеломлённо. — Но вместе они не имеют никакого смысла.

— Фредерик…

— Жидкость принимает форму и объём того сосуда, в который её наливают. У кофе нет размера.

Его голос становился всё громче. Очередь за нами уже растянулась человек на пять, и несколько человек перешёптывались, поглядывая на него исподтишка.

Пора было вмешаться.

— Она имеет в виду, Фредерик, какого объёма чашку кофе ты хочешь заказать? — я указала на меню над головой Кэти, где внизу были нарисованы мной же в первую неделю работы мелованные картинки трёх кружек — маленькой, средней и большой — или, по их «космическим» названиям, Луны, Сверхновой и Галактики. Было весело их рисовать.

— Здесь напитки подают в чашках разного объёма — у каждого размера своё «космическое» название.

На его красивом лице отразилось понимание.

— Понимаю, — сказал он и взглянул на Кэти. — Вам стоило сказать это сразу.

Впервые за всё время терпение Кэти дало трещину. Она бросила на меня взгляд и тихо спросила:

— Ты его знаешь?

— Ну… как бы да, — пробормотала я с неловкой улыбкой. — Фредерик, какой размер тебе нужен?

— Что обычно заказывают обычные люди? Я возьму такой же.

— Он возьмёт «Галактику — Мы жизнерадостные», — выпалила я раньше, чем Кэти успела ответить. Этот разговор нужно было срочно закончить. — Простите, то есть «Галактику — Мы жизнерадостные». А мне — «Луну — Мы сильные», с дополнительной пенкой.

Я полезла за кошельком, но Фредерик положил ладонь на мою руку.

— Я заплачу, — сказал он тоном, не допускающим возражений.

И тут же, как фокусник, вытащил откуда-то неоново-фиолетовую поясную сумку, до смешного похожую на ту, что дедушка носил в наших семейных поездках в Диснейленд. Расстегнул передний карман — и на стойку высыпалась целая гора монет: десятки, а может, сотни, самых разных валют. Некоторые выглядели так, будто их только что достали со дна пиратского сундука. Это что, были настоящие дублоны?

Кэти, к её чести, даже бровью не повела.

— Простите, у нас безналичный расчёт, — невозмутимо сказала она, указывая на терминал перед нами.

Фредерик уставился на терминал, потом на неё — с абсолютно пустым выражением лица.

— Что это?

— Я заплачу, — быстро сказала я, оттесняя его в сторону и вставляя карту в терминал. — Вернёшь мне потом. Своими золотыми дублонами.

Фредерик пригубил свой Мы — Жизнерадостные, поморщился и поставил чашку обратно на стол — почти полную, с поднимающимся паром.

— Помню, я обожал кофе, — тихо сказал он. — Теперь он пахнет, как грязная вода.

В голосе слышалась грусть. Сколько же он потерял от прежнего себя, став тем, кем он является сейчас? Но время разбираться с этим придёт позже. Сейчас мне нужны были другие ответы.

Я прочистила горло.

— Итак… перед тем как я сбежала, ты сказал, что можешь всё объяснить. Что тебе есть что рассказать.

Если он удивился резкой смене темы, то не показал.

— Да. Это… долгая история, — его взгляд снова стал печальным и отстранённым. — И история, которую мне следовало рассказать с самого начала. Я снова прошу прощения, что не сделал этого раньше. Но если ты готова выслушать, я расскажу сейчас.

— Ради этого я и пришла, — сказала я. — Надеюсь, хотя бы часть этой длинной истории объяснит, почему вековой вампир, которому, судя по всему, не нужны деньги, разместил объявление на Craigslist в поисках соседа.

Уголок его рта едва заметно дрогнул.

— Объясняет.

— Ну, давай тогда.

— Возможно, стоит рассказать сокращённую версию. Иначе мы просидим здесь всю ночь.

Я сделала глоток капучино (Кэти действительно умела готовить отличный Мы — Сильные) и облизала губы. Его взгляд невольно проследил за движением моего языка. Я сделала вид, что не заметила.

— Сокращённая версия звучит разумно. «Госсамер» закрывается в одиннадцать, а Кэти и так на грани.

— Я бы не хотел её злить, — задумчиво сказал он, потом выпрямился и посмотрел на меня с такой искренностью, что у меня перехватило дыхание.

— Кэсси, мне нужен сосед, потому что сто лет назад Реджинальд, пока практиковался в заклинании превращения вина в кровь, случайно отравил меня на костюмированной вечеринке в Париже. Это вогнало меня в что-то вроде столетней комы. Я проснулся в своём доме в Чикаго месяц назад, не имея ни малейшего представления о том, что произошло за последнее столетие.

Мир на мгновение поплыл перед глазами.

— Понятно, — сказала я, хотя на самом деле ничего не было понятно.

— Похоже, я тебя удивил, — заметил он. — Мне самому было непросто это осознать.

— Не думаю, что какая-то версия сделала бы это проще для понимания.

Он чуть сник.

— Значит… тебе нужен сосед, чтобы помочь освоиться в современном мире?

— Именно. Но это не просто вопрос адаптации. Это вопрос выживания. Я должен как можно лучше слиться с окружающими или хотя бы не слишком явно выделяться как анахроничный вампир в неподходящей эпохе.

— Потому что…

— Потому что для таких, как я, слишком сильно выделяться может быть опасно. Даже смертельно.

Что вообще может быть смертельно для вампира? Разве они не всемогущие бессмертные, убивающие людей ради забавы? Я ждала, что он продолжит, но он лишь откинулся на спинку стула, уставившись на нетронутый кофе.

— Ладно, но… почему я? Почему ты выбрал меня в соседи?

Его глаза расширились.

— Разве это не очевидно?

— Нет.

Он выпрямился на стуле.

— Правда?

— Возможно, — уточнила я, поднимая ладонь.

Я подумала о жизни с ним: о фруктовых подношениях и новой посуде, о его тёплых взглядах и искреннем интересе к моим картинам. И о том, что мои финансы всё ещё оставались в плачевном состоянии. Двести долларов за аренду мне бы по-прежнему очень пригодились.

Но всё происходящее оставалось абсолютно сюрреалистичным, и мне нужно было ещё время, чтобы всё обдумать.

— Хорошо, — сказала я. — Мне нужно решить, смогу ли я вообще жить с вампиром и обучать его вживую, в формате практических занятий, прежде чем соглашаться.

Фредерик нахмурился и поднял руки перед лицом.

— Практических занятий? Признаюсь, я не предполагал, что в процесс обучения будет входить использование наших рук. Но если ты считаешь, что прикосновения помогут…

Если бы я в этот момент пила кофе, я бы выплюнула его прямо на стол.

— Боже мой. Нет, это просто выражение!

— Это выражение?

— Да. «Hands-on» значит «учиться через практику».

Пауза.

— Учиться через практику?

— Да, — подтвердила я. — Например, как ты сегодня заказывал напиток. Я бы посчитала это практическим обучением. Ты узнал, как заказывать, заказав.

На его лице появилось понимание.

— Ах да. Теперь вижу. — Его взгляд опустился к кружке.

И тут он слегка наклонился ко мне через стол.

Любой разумный человек на моём месте, наверное, отпрянул бы. Но я не смогла. Дело было не только в том, как потрясающе он выглядел, хотя и это тоже играло роль. Несмотря на всё — несмотря на то, кем он был и что он скрыл от меня вначале, — мне хотелось ему доверять.

Я действительно доверяла ему.

Но не настолько, чтобы снова поддаться этому притяжению. С усилием я откинулась на спинку стула, увеличивая расстояние между нами.

Он заметил и тихо сказал:

— Я пойму, если тебе всё ещё нужно время подумать.

Звучал он при этом совсем не радостно.

— Даже если я не смогу снова жить с тобой, Фредерик, ты просто найдёшь кого-то другого, кто сможет, — сказала я.

Его глаза мгновенно потемнели.

— Невозможно. Я… — Он запнулся, потом покачал головой. — Хотя да, со временем я, возможно, нашёл бы нового соседа. Но никого, кто смог бы обучать меня так, как ты.

Это удивило меня.

— Я ничем не примечательна.

Его брови сдвинулись. Словно мои слова его задели.

— За эти две недели я понял, что среди миллионов людей в этом городе ты — единственная в своём роде, — произнёс он с тихой, но ощутимой силой.

У меня перехватило дыхание. В шумном кафе, полном разговоров и звона чашек, вдруг остались только мы двое. Мир вокруг растворился в стремительном биении крови в моих ушах.

Я уставилась на стол. Кружка, казавшаяся мне огромной, выглядела крошечной в его руках.

Я прочистила горло:

— Уверена, это не так, Фредерик. Я—

— Не смей даже на секунду думать, будто ты заменима, Кэсси Гринберг, — перебил он. Его голос стал почти сердитым. — Потому что ты не заменима. Ни капли.

Всю дорогу до квартиры Сэма я прокручивала в голове разговор с Фредериком.

Когда я вошла, там было темно. Кажется, Скотт упоминал о каком-то мероприятии для преподавателей и их партнёров — видимо, он и Сэм пошли туда. И я была искренне рада оказаться в квартире одна: в таком состоянии у меня просто не хватило бы сил отвечать даже на самые доброжелательные вопросы Сэма.

Если честно, я уже склонялась к тому, чтобы вернуться к Фредерику. Но не хотела спешить с решением. Всё было слишком странно, слишком нереально. И всё же — когда я вспомнила его разбитое выражение лица, когда я предположила, что он легко найдёт кого-то другого, — я поняла, что должна дать ему ответ, как только определюсь, а не тянуть.

Я взглянула на телефон. Почти одиннадцать. Для меня поздно, а для Фредерика — самое утро.

Я глубоко вдохнула, сосчитала до десяти и набрала его номер.

Он ответил после первого же гудка.

— Кэсси, — в его голосе звучало удивлённое тепло. — Добрый вечер.

— Мне нужно обсудить с тобой ещё одну вещь, — сказала я сразу, без лишних предисловий. — Если мы договоримся, я согласна вернуться.

— Что именно? — в его голосе прозвучало сдержанное, но явное воодушевление.

Я закрыла глаза, собираясь с духом.

— Нам нужно поговорить о пище. Точнее — о твоей.

— Я предполагал, что этот разговор рано или поздно состоится, — спокойно ответил он.

— Я верю, что ты не пьёшь кровь у живых людей, — сказала я.

— Прекрасно, потому что это правда, — подчеркнул он.

— Ты берёшь её из банков крови?

Пауза.

— Обычно, да.

Я решила не задумываться, что именно означает «обычно». И не углубляться в этическую сторону вопроса. По крайней мере, он старался выживать максимально гуманным способом.

— Думаю, я смогу с этим смириться, — тихо сказала я. — Но я не переживу ещё одного случая, как тогда. Если я снова открою холодильник и увижу кровь — я уйду. Окончательно.

— Я понял, — сразу сказал Фредерик. — Ты не хочешь видеть кровь и не хочешь видеть, как я её ем.

— Именно.

— Так и будет. — Его голос прозвучал твёрдо. — Вся кухня будет в твоём распоряжении. Я поставлю отдельный холодильник у себя в спальне. Или вообще уберу еду из дома.

Из нашего дома.

Я проигнорировала тот внезапный прилив тепла, что нахлынул от этих слов.

— Это подойдёт, — сказала я, радуясь, что он не видит, как я покраснела.

— Пожалуйста, поверь, — добавил он после короткой паузы, — я никогда не хотел, чтобы ты увидела кровь. Или тем более — как мы её пьём. Я клянусь, я был уверен, что тебя не будет дома.

— То, что сделал Реджинальд, — не твоя вина, — сказала я.

— Всё равно. Впредь я буду есть только тогда, когда тебя не будет рядом.

— Спасибо.

— Это не проблема. Мы ведь и так редко бываем дома одновременно.

— Ты и правда почти не бодрствуешь днём, да?

Он помолчал, потом вздохнул:

— Последствие того, что я проспал целое столетие. Раньше я мог бодрствовать днём, хоть солнечный свет и был неприятен. Но теперь… я до сих пор восстанавливаю силы.

— Понимаю, — сказала я. Хотя на самом деле — не понимала. У меня оставалось столько вопросов о его жизни… или небытии. Всё, что я знала о вампирах, было из книг и фильмов. И даже там не было единства.

Я решила, что разберусь с этим позже. Пока же мысленно поставила галочку рядом с пунктом «Еда» — его обещание меня устраивало.

— У меня всё ещё много вопросов, — призналась я. — И тревог тоже. Но я готова многое принять на веру, если ты и дальше будешь честен со мной в важных вещах.

— Если ты согласишься жить со мной и помогать мне в этом веке, — сказал он тихо, — я больше никогда не буду скрывать ничего, что может повлиять на твою жизнь.

— Хорошо, — сказала я. И прежде чем успела себя остановить, добавила: — Я перееду завтра.

Я не могла знать наверняка, но, когда мы попрощались, мне показалось, что в его голосе звучала улыбка.

Глава 9

Кэсси: Привет, Фредерик.

Фредерик: Кэсси. Здравствуй.

Всё в порядке? Ты всё ещё

собираешься переехать, надеюсь?

Кэсси: Да, конечно. Просто хотела

предупредить: я собираюсь подключить

у тебя дома Wi-Fi. За мой счёт, так что не спорь.

Фредерик: Wi-Fi?

Кэсси: Ну да. Если я возвращаюсь,

мне нужен интернет — чтобы смотреть

сериалы, проверять почту и всё такое.

Фредерик: Всё, что я слышал об интернете,

наводит на мысль, что это настоящая

чума современного мира. Не уверен,

что хочу его у себя.

Кэсси: А вот я хочу. И, честно говоря,

тебе это тоже понравится — обещаю.

Фредерик: Уверяю тебя — нет. Но если

это необходимо тебе для счастья, я не возражаю.

Было на удивление приятно снова оказаться в квартире Фредерика. Три часа дня — как и в прошлый раз, его дома не было. Зато он оставил шторы на окнах, выходящих на озеро, открытыми — наверняка ради меня. Яркое осеннее солнце играло на поверхности воды так завораживающе, что казалось, будто сам пейзаж приветствует меня с возвращением домой.

Или, может, я просто устала от жизни на диване у Сэма.

Я вошла тихо, стараясь не обращать внимания на странный интерьер. Слишком тёмные стены, жуткая чучело головы волка над камином, слабый фруктовый запах из того самого шкафа в коридоре, куда мне было строго-настрого запрещено заглядывать, — всё осталось прежним и всё так же излучало атмосферу «у богатых людей больше денег, чем здравого смысла». Разве что теперь, зная, что он многовековой вампир, это хоть немного стало логичнее.