Милостыня от неправды

8

Мы зашли в один из домов и спустились в помещение, похожее на склеп. Освещалось оно лампадами, стоящими на треножниках, и лампадами, подвешенными на цепочках к потолку. На низких каменных столах лежали книги, свитки пергаментов на ясеневых скалках, стопки папирусов с бирками, восковые таблички для письма. Хранилище оглашалось сверлящим звуком сверчков. На каменных стенах были выбиты мудрые изречения. Хранилище казалось загадочным, и его хранитель казался человеком загадочным. Он был сухощав и сутул. На кончике его острого насмешливого носа сидели очки, но внимательные голубые глаза смотрели поверх оправы. На хранителе мешковато сидел хитон белого цвета.

— Я привел к тебе своего внука Ноя. Надеюсь, он будет учиться в нашем городе, а со временем станет возводить золотые купола над жертвенниками пастушескому Богу. — Представляя хранителя мне, Мафусал сказал: — Он не только знает все древние тексты, но и сам стихотворец!

— Да, забава юношеского времяпрепровождения: сочинял в молодости в потеху девицам и вдовам… Чем интересуется молодой человек?

— Я хотел спросить у вас про книгу Еноха, — сразу выдал я.

— О! — Хранитель иронично улыбнулся на меня и почему-то выпрямил свою сутулость. Слышно было, как хрустнул его позвонок.

— Как ты догадываешься, книги Еноха у меня нет, но найдется кое-что, что сможет тебя заинтересовать, — проговорил хранитель, загадочно улыбаясь. И поманил меня коротким жестом прямого указательного пальца. Хранитель остановился у стопки с папирусами и, согнувшись так, точно собирался подглядывать в замочную скважину, стал изучать кожаные бирки. — Кто рассказал тебе о Енохе-сифите? — спросил хранитель, продолжая с подслеповатым прищуром читать надписи на кожаных бирках.

— В школе проходили, — попытался пошутить я.

— Да-а? — протянул хранитель и как-то противно в себя хихикнул. — Сейчас — свобода! — Слово «свобода» он произнес хлестко, как короткое ругательство, а смешок его не оставлял никаких сомнений, что никакой свободы нет и в принципе быть не может. — Тэк-тэк… — Продолжал изучать бирки хранитель. — Молодой человек ведет себя правильно: в незнакомом городе с малознакомыми людьми надо вести себя осторожно. Святые нравы! — И опять хихикнул в себя. — Тэк-тэк… Значит, узнал юноша о книге, а прочитать ее не может…

— Многие вообще сомневаются в ее существовании.

— Да-да… Никто не знает, где она… Никто! Но очень многие хотят прочитать ее, — вслух рассуждал хранитель, рассматривая бирки. Позы он не менял и все как бы подглядывал в замочную скважину. — А если предположить, молодой человек, что вы все-таки найдете книгу Еноха, что вы надеетесь в ней прочитать?

— Как что? Енох вернулся от ангелов со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего, стало быть и книга содержит многое из того, к чему современное человечество только прикоснулось.

— Хм… Знание — сила? — Хранитель снова хихикнул в себя. — И как же вы намериваетесь поступить с теми знаниями, о которых прочитаете?

— Само собой разумеется, использовать их во благо…

— Вот он! — И хранитель споро выхватил из стопки папирус, будто он был живым существом и мог ушмыгнуть. А улыбочка на лице хранителя стала довольной, будто выудить из стопки нужный папирус считалось редкой удачей. Казалось, хранитель и сам немного удивлен, как это у него так ловко получилось. Обретенный папирус трепетал в подрагивающих длинных пальцах, но подслеповатый взгляд хранителя, уверенный и быстрый, жадно въедался в строчки. — Автор неизвестен. Очень редкий случай. И очень редкий жанр: письменный донос. Обычно доносят устно. Возможно, аноним следил за Енохом, когда Тувалкаин привез его в старый город. Должно быть, Енох передвигался по городу беспрепятственно и проповедовал, это и позволило анониму записать его проповедь. А, может, сам Енох написал этот текст, и, желая, возможно, показать городские нравы того времени, выбрал форму доноса на самого себя. Это — список, и рука переписчика. — Хранитель повел плечами, пытаясь избавиться от сутулости. Его позвоночник хрустнул. Хранитель отдал мне папирус и через просторный грубо вырубленный вход прошел в смежное помещение, больше похожее на пещеру. Там, в стене, горел очаг. Хранитель пододвинул поближе к очагу прочный стол, краска на котором давным-давно вылиняла до древесины, и старчески-кропотливо стал собирать трапезу. Когда я отрывал взгляд от текста, то ловил на себе виноватый взгляд хранителя. Укрепляя пламя, он бросил в очаг несколько поленцев. Мы сели за трапезу. После прочитанного мне трудно было усидеть за столом — хотелось воспарить, точно ангелу. Поглядывая то на уютный огонь очага, то на дождевые капли в оконном стекле под самым потолком, я с нетерпением ждал, когда старшие станут обсуждать содержание папируса. Они, без сомнения, читали его, значит, и в них живет радость великого смысла, который придают человеческой жизни скупые слова послания праотца нашего Еноха. И хотя хранитель не казался благорасположенным ко мне, воодушевленный прочитанным, я доверчиво обратился к нему:

— Вы позволите мне в другой раз сделать список с этого папируса?

Хранитель молча глянул на Мафусала, и тот, спохватившись, сказал, поглаживая свою золотистую бороду:

— Видишь ли, Ной… содержание этого малоизвестного послания Еноха до поры до времени хотелось бы сохранить в тайне. Большой беды не будет, если ты проговоришься, но лучше бы этого не случилось. Придет время, и ты спокойно перепишешь этот папирус.

— Правда, придется немного раскошелиться, — напомнил хранитель. Его старческое лицо оставалось в тени.

— То, о чем в послании Еноха говорится как о будущей данности, — продолжал свое пояснение Мафусал, — сегодня уже свершившийся факт.

— Как?! — Я привстал. — Сегодня уже возможно воскрешение мертвых? Сегодня уже возможно воскрешение праотцов? Всех, до Адама? — вопрошал я, воспламененный желанием этих событий.

— Не торопись, Ной! Речь пока не идет о воскрешении праотцов. Это общее дело ни одного поколения. Мы пока у истоков. Пока это идеал людей, которые еще как-то отождествляют себя с сифитами. Реальный мир вносит свои нюансы и не всегда положительные. Как ты сам знаешь, а, если не знаешь, то догадываешься: миром управляют каиниты. И идея воскресения патриархов-сифитов, которые, как правило, противились объединению двух народов, правителям-каинитам, мягко говоря, не по душе.

Я почтительно слушал.

— Но в том, — продолжал Мафусал, — чтобы исследования в этой области продолжались, они заинтересованы.

— Кровно заинтересованы, — утомленным голосом вставил хранитель.

— Кровно? — переспросил я, чуть раздражаясь на хранителя, затемняющего свои слова намеками и недосказанностями. Пояснил Мафусал:

— Я думаю, в своей глуши ты слышал, Ной, что в городах иногда пропадают люди. Их или не находят, или находят сожженными…

— Если при них случайно оказалась несгораемая вещица, — вставил хранитель. Голос его от негодующего волнения прерывался.

— Иногда похитители торопятся: оставляют труп с характерными надрезами: у живых людей вынимают здоровые органы…

— Неужели уже научились заменять? — ошеломленный, спросил я. Хранитель вежливо ссутулился перед моим ошеломлением, а Мафусал глубоко кивнул:

— Никто, конечно, преступников не находит. И никогда не найдут! Потому что заказчик, как ты, Ной, догадываешься, человек не просто богатый, а сказочно богатый. Человек, который ездит на ангелах.

— На ангелах? — не понял я.

— Ангелами в городе называют породистых белых лошадей, — пояснил Мафусал.

— Орган извлекают из живого? — глупо спросил я.

— При пересадке органы не всегда приживаются, и каиниты кровно заинтересованы в генетических исследованиях и будут вкладывать в них золото. Среди людей, которые опытно занимаются бессмертием, есть и сифиты. И хотя отец мой Енох и говорил, что дети мира сего умнее детей Света, похоже, это не совсем так. А говорим тебе об этом, Ной, потому, что ты хочешь посвятить свою жизнь служению Богу по культу сифитов и тебе придется соприкасаться с тем, о чем мы сейчас говорим. То есть не только возводить храмы с золотыми куполами, но и опытно заниматься бессмертием человека. Люди вплотную подошли к тому, чтобы из малюсенькой частички человека создать и вырастить его двойника. А когда это станет совершившимся фактом, тогда можно будет приступить и к воскрешению мертвых.

— Ужас!.. Ужас!.. — с неожиданной резкостью выдал хранитель. Смятенно и испуганно он смотрел в стол: — Они даже не представляют, к чему это может привести! Они таких уродов понаделают, что людям тошно станет жить на земле.

— Ну… пока никаких предостерегающих небесных знаков не было, — уклончиво сказал Мафусал. — И еще довольно долго наши планы в этом вопросе будут совпадать с планами каинитов, а задача в том, чтобы привлечь к нашему общему делу как можно больше умных сифитов.

— Но эти двойники — кто они? Люди? — вопрошал я, потому что пришел в волнение от рассказов Мафусала и хранителя.

— Трудно сказать… Пока их нет, — сухо сказал Мафусал.

— А, может быть, и есть, — усмехнулся хранитель. Я долго смотрел на него, но он никак не пояснил свой намек и смотрел на меня со снисходительной усмешкой. Сверчки перестали петь, и слышно стало, как бьет дождь в оконные стекла.

— Будет ли у двойника душа? — продолжал вопрошать я.

— В корень смотрит, — с усмешкой сказал хранитель Мафусалу. — Не станем ли мы, люди, «яко бози»? А, может, мы просто-напросто наделаем себе умной скотины? И никто эту скотину у тебя не украдет, потому что она будет похожа на тебя. А может, наоборот: двойник будет умнее человека, и его, своего создателя, обратит в раба. А, может, и не умнее, а все равно обратит в раба. И скажет своему создателю, что у него нет души. Ты, Ной, можешь доказать, что у тебя есть душа? Когда я смотрю на современную ветреную чернь — нечестивую, дышащую воровством и убийством, — я, честное слово, начинаю сомневаться, созданы ли они Богом.

Мои сотрапезники пили ячменное вино, а я вдумчиво пил хлебный квас и слушал.

— …И все же невольно задаешь себе вопрос, — рассуждал хранитель, — если человек сможет создать живое существо, то и Того, Который создал нас, мог кто-нибудь создать. И тогда наше человеческое место во вселенной становится весьма скромным, если не сказать, примитивным. И в череде созданных мы производим нелестное впечатление.

Мафусал нетерпеливо вздохнул:

— Это и заставляет думать о воскрешении праотцов наших. — И чтобы ужин не перешел в чрезмерную застолицу, Мафусал поднялся из-за стола. — Надеюсь, все, что здесь говорилось, останется между нами.

— Не знаю, — усмехнулся смотритель. — На себя мне давно наплевать, но вот, если начнут мучить моих детей, я не вижу основания держать язык за зубами. — Лицо его некрасиво искажалось на поверхности начищенной до блеска лампады.

После некоторой возни у двери, наконец, вышли на улицу.

— Я надеюсь, что сегодня мы с пользой провели вечер, — проговорил Мафусал, когда мы под многоруким фонарем стали дожидаться пролетки. Под фонарем, в его ярком свете листва молодых кипарисов блестела золотом после дождя, золотом поблескивал и асфальт, а лужи лежали черные-пречерные, будто из них на мир смотрела бездна подземного космоса. — Конечно, послание на папирусе — это не та книга, которую ты хотел прочитать, но все-таки это послание Еноха.

— То, что я сегодня прочитал и услышал от вас… — проговорил я, стараясь не смотреть на стоящую неподалеку похабно одетую женщину. За ее пояс, на шнурке, было привязано зеркальце, и оно болталось между оголенных ног. — Я и подумать не мог, что люди занимаются нечто подобным! Но, читая папирус, я почему-то засомневался, что текст принадлежит Еноху.

— ?

— Чувствовалось, что в тексте присутствует какая-то неприятная тайна. Она шествует между строк, между слов, между букв, порой ее промельк можно уловить, но тайна успевает спрятаться за слова и не открывается.

— Что тебя насторожило? — отворотясь, спросил Мафусал. Я, хотя и находился под впечатлением написанного, но уловил в тоне деда напряжение.

— Вторая часть послания как бы не сообразуется с тем, чему учил Енох, когда от ангелов вернулся на землю для проповеди.

Из-за угла показалась пролетка, но похабно одетая женщина махнула зонтиком, и возница остановил ей, а не нам.

— Вообще-то я был одним из свидетелей возвращения Еноха и не раз слушал его проповеди, — выговорил Мафусал, слегка побледнев от огорчения. Мне показалось, его разум пульсирует в ином измерении. Я засмущался, но дед подбодрил меня, скрывая за легким смехом глаз и ласковой речью свое более потаенное пристрастие: — Интересно было бы послушать, что думает молодое поколение по поводу блаженств, которые оставил людям Енох. — Глаза Мафусала ласково и мудро улыбались. — Заметь, я не спрашиваю, веришь ли ты в то, что Енох был у ангелов.

Показалась еще одна пролетка, и Мафусал остановил ее.

— Свободному человеку Бог дал заповедь в повиновении себе, — сказал я, когда мы удобно расположились в кожаных сиденьях. Начал я издалека, мне хотелось показать Мафусалу, что ему не придется краснеть за меня перед епископом. Мафусал догадался о моем желании. Мудрые веселые морщинки появились в уголках грустных глаз Мафусала. — Падение было предвидено Богом, но оно — воля человека.

— И? — подталкивал меня Мафусал добрым, ироничным взглядом.

— Человек не стал жить с Богом и в Боге, и сатана, подчинив себе человека, сделал из него жилище страстей.

— И?

— Енох проповедовал Божью мудрость, говорил, что мудрость каинитов изначально ущербная, не ищет небесного и удаляет человека от Бога. Енох учил отстраняться от дурного знания каинитов. Он умолял не тратить время на изучение небесных тел, минералов… Енох своей жизнью доказывал, что знания каинитов мешают молитвенному общению с Богом, убивают в человеке любовь и, стало быть, даже потенциально, в будущем, он не сможет стать со-творцом Господу в мире духовном. Енох проповедовал воскресение и сотворчество Господу в пакибытие. А в послании, которое я прочитал сегодня, говорится о приобретении знаний (на основе знаний каинитов) для воскресения отцов уже здесь, на земле, в материальном мире! Это и смущает меня…

Мафусал слушал меня с явным огорчением. Проезжали мимо огромных, расплывшихся в темноте статуй, застывших у входа в храм каинитов. Я не умолкал и, хотя и говорил о своем смущении, все равно радовался прочитанному посланию с непосредственностью юности. И Мафусала это обстоятельство, похоже, успокаивало.

— Поскольку речь идет о твоем будущем, мне, Ной, хочется надеть на тебя ошейник рассудительности, хотя и не собираюсь разубеждать тебя в твоих юношеских заблуждениях. Но они кажутся мне немного странными, ибо ты сам сказал мне, что ищешь книгу Еноха. И, как мне показалось, имеешь представление о том, что она содержит знания как ангельские, так и человеческие, приобретенные Енохом в пророческом прошлом и в пророческом будущем. А раз так, то ты должен догадываться, что Енох оставил тайное учение. Не для всех, а для избранных! Всем он оставил блаженства. Но пока не об этом. Ты еще юн и тебе, возможно, кажется, что тайное знание должно быть доступно всем людям. Может, так и должно быть. Может, со временем так оно и будет. Но даже если принять твои рассуждения, почему ты не допускаешь, что путь опытного бессмертия (когда люди, находящиеся в падении, опираясь на свои знания и свой опыт, воскрешают умерших родителей), — почему ты не допускаешь, что этот путь не входит в замысел Бога о человеке? Почему ты допускаешь, что падение человека было предвидено Богом, а воскресение мертвых (здесь, на земле, в материальном мире) и через это воскресение возвращение к Богу (всем человечеством), Богом предвидено не было?

Я обещал подумать над этими словами.

— И помолись, — сказал Мафусал, но получилось неискренно. Ехали богатыми кварталами. Ни одного окна не было распахнуто, окна были задернуты толстыми тканями.

— А почему вы были откровенны с хранителем? Вы же сами сказали, что он кому-то должен донести о нашем визите.

— Он донесет то, что можно донести. Хранитель — сифит, и его доносы — это дань властям каинитов. Таковы городские нравы — привыкай, Ной! Кстати, перечисляя при знакомстве достоинства хранителя, я умолчал о главном. Это он автор философского труда о воскресении праотцов наших, то есть о воскресении всех мертвых. Это ему принадлежит нравственное домогательство о воскресении всех умерших людей, всех — до Каина, Авеля и Адама. Но это еще не все! В своих идеях он воспитал сына, и тот опытно трудится над бессмертием. Он — крупный ученый. И священник-сифит. Он — наша тайная гордость. Имя его — Твердый Знак. Хранитель гордится сыном, но в последнее время хранитель почему-то не хочет, чтобы его упоминали как автора труда о воскресении мертвых.

— А почему сифитов нет среди властьпридержащих? — продолжал вопрошать я.

— Трудный вопрос… Чтобы ответить на него, Ной, надо повторить всю историю человечества. На протяжении веков сифиты исповедовали то, о чем говорил ты, когда мы сели в пролетку. Раз мы в грехопадении, раз мы живем не в Боге, а в страстях, то и все наши знания не от Бога, а от сатаны. Где лестью, где плетью каиниты объединили оба народа, и теперь трудно разобраться, кто сифит, а кто каинит. На словах теперь все могут править городами. Кстати, сейчас сверху хотят спустить новую форму народовластия. Но управлять городами, как и до того, будут привилегированные каиниты. И они будут решать, кому и какие знания и до какого уровня открывать. Их религия опытная. Они изучают землю, изучают минералы, спрятанные в ней, они изучают растения и животных, они изучают человека, они изучают движение планет и звезд. А сифиты все это считали грехом. Мой отец Енох попытался изменить образ мысли сифитов, но был неправильно понят. Как показывают события последних лет, среди сифитов много умных людей, и во многом они умнее каинитов. И каиниты признают это и допускают их до очень высоких степеней посвящения. Каиниты вынуждены считаться с умом сифитов, но до властных структур никого из нас не допускают… Есть и еще один нюанс, о котором вообще не принято говорить публично. Сифиты ведут свою родословную по отцу. Формально каиниты тоже ведут свою родословную по отцу, но на деле — по матери. Если мать каинитянка, то и дети считаются каинитами. Избранным из них будет открыта дорога к знаниям, к материальному богатству, к власти. Про моих дочерей можно сказать: они внучки Еноха-сифита, они дочери патриарха сифитов — Мафусала, но они… они — каинитянки, потому что моя вторая жена — каинитянка. А как отец я желаю дочерям добра и хочу, чтобы они были счастливы, и я, естетвенно, не буду препятствовать их вхождению в благополучие… А тебе, Ной, хотя среди твоих предков и Сиф, и Енох, а ты, Ной — первенец, тебе приуготовлено место весьма скромное. Потому что ты — сифит!.. Сифиты довольно беспечны. Они живут по ритуалам каинитов, даже не подозревая об этом. Беда в том, что сам я слишком поздно разобрался во всем этом. Но тебе, Ной, я постараюсь немного помочь, ибо ты — внук мой. И еще раз повторяю: первенец моего первенца… Но — умоляю тебя! — не начинай разговора на эту тему в стенах моего дома. У Каина тоже были голубые глаза, однако к концу жизни они у него заметно полиняли. Но теперь довольно об этом, так как время поговорить о твоих ближайших планах, ибо… — Мафусал развел руками. — Епископа нет в городе.

— Вы говорили об Иавале-скотоводе, что он когда-то писал о возвращении Еноха от ангелов. Пока есть время, мне бы хотелось посетить и его. — Мафусал одобрительно кивнул. — И, если удастся, посетить пещеру, откуда Енох впервые в духе был взят ангелами.

— Особо на Иавала не рассчитывай: говорят, он сильно пьет, — но, кто знает, может, и узнаешь от него что-нибудь интересное для себя. Кстати, ходили слухи, что этот самый Иавал-скотовод по косточке мог воссоздать барашка или поросенка. И съедал их на ужин. Хотя… Спроси об этом у него самого.

— И еще мне хотелось бы спросить у вас, — сказал я, когда мы уже вышли из пролетки, — верите ли вы в потоп?

— Как в легенду, сдерживающую человеческий грех, — сухо ответил Мафусал. — Для людей, может быть, ценно ложное ощущение водного конца мира, чтобы они не забывали о смерти. Ты удивлен моим ответом? — Мафусал снова нежно потрепал меня по макушке. Я пожал плечами. — Если ты заговорил об этой легенде (кстати, ее авторство приписывают Еноху, хотя каиниты заговорили об этом раньше), то ты, конечно же, знаешь и конец ее.

— Да, один человек со своим семейством спасется в потопе.

— Ты помнишь имя этого человека?

— Нет.

— Ты, правда, не помнишь его имени?

— Никто никогда и не называл его.

— И отец никогда не говорил тебе?

— Нет.

— В годы тиранства легенда о потопе снова завладела умами многих сифитов, но мне бы не хотелось, Ной, чтобы ты бездеятельно проводил свою жизнь в ожидании потопа. Это всего лишь легенда!